интересы".
У Панина в конце концов лопнуло терпение, и он заявил Макартнею, что,
если торговый договор не будет подписан, английские купцы лишатся всех своих
привилегий. Кавалер забеспокоился и допустил ошибку, о которой ему очень
скоро пришлось пожалеть. Не дожидаясь ответа своего правительства на угрозу
Панина, он подписал договор в русском варианте. Когда в Лондоне об этом
узнали, разразился скандал. Макартнею крепко досталось, после чего ему
объяснили, что есть лишь одно средство хотя бы отчасти исправить допущенную
оплошность. От Панина необходимо добиться особой декларации, повторяющей
текст его письма.
Получив такое указание, перепуганный Макартней помчался к Панину и
изложил суть дела. Никита Иванович изобразил возмущение. Он заявил, что
недоверие к его письму, написанному по поручению императрицы, составляет
такое оскорбление, которое он не в силах перенести. Более того, он
посоветует государыне впредь вообще ничего не предпринимать в этом деле.
Макартней был в отчаяния. Три дня он ходил к Панину, пытаясь его
умилостивить, но тщетно. Посланник решился даже на то, что на придворном
маскараде обратился к самой императрице и, по его собственным словам, "чуть
не упал перед ней на колени". Но Екатерина тоже была непоколебима. Трудно
сказать, как бы сложилась дальнейшая карьера Макартнея, если бы в Лондоне не
пришли к нему на выручку и не придумали компромиссное решение - пусть статья
4 договора предусматривает право обеих сторон принимать меры для поощрения
мореплавания. Панин согласился, и в июне 1766 года договор был подписан
вторично и на сей раз - окончательно. Макартнего, таким образом, удалось
исправить одну из своих ошибок, но его злоключения в России на этом не
кончились.
Незадолго до подписания договора кавалер влюбился в одну из фрейлин
императрицы - юную и обаятельную Анну Хитрову. Английский посланник был
молод, не дурен собой, галантен в обхождении, и девушка ответила ему
взаимностью. Все было бы прекрасно, если бы охваченный страстью Макартней не
забыл об осторожности. Первым скандальную новость узнал Григорий Орлов и,
разумеется, не замедлил донести ее императрице. Екатерина нашла, что
посланник поступил дерзко, и выразила желание впредь не видеть его при
дворе.
Макартнею пришлось уехать из Петербурга. Впрочем, эта история на
русско-английских отношениях не отразилась. Во-первых, потому, что кавалеру
каким-то образом удалось скрыть от начальства свое любовное похождение.
Во-вторых, назначенный на его место лорд Каскарт обладал такими
добродетелями, которые с лихвой окупали все грехи его предместника. Каскарт
пришел в восхищение от правдивости и твердости Панина и всячески старался
добиться его расположения. Однажды он вздумал сообщить в Лондон свое мнение
о Екатерине, но понял, что собственных слов ему для этого не хватает, и
потому поместил в своей депеше отрывок из "Энеиды" Вергилия. Правда,
Каскарту, как и его предшественникам, заключить союзный договор не удалось,
но дружественные отношения между Россией и Англией сохранялись и приносили
пользу. Северная система начинала действовать.
С первым серьезным испытанием политическая система Панина столкнулась в
Швеции. Еще в 1763 году русский представитель в Стокгольме И.А. Остерман
доносил, что в стране назревают важные события. Оппозиция профранцузской
партии "шляп", находившейся у власти, усиливалась с каждым днем. Поскольку в
стране непрерывно росла инфляция, а государственной казне хронически не
хватало средств, правительство пошло на ряд крутых мер, был, в частности,
запрещен выкуп коронных земель крестьянами и домашнее винокурение. Это
вызвало сильнейшее недовольство крестьян и горожан.
"Шляпы" проводили ярко выраженную буржуазную политику - щедро
субсидировали промышленность и старались как можно больше урезать власть
короля. Хотя
покуситься на права знати они не осмеливались. В результате в ряды
оппозиции вливались разночинцы и демократически настроенные деятели,
выступавшие за ограничение привилегий аристократии и крупной буржуазии, за
упорядочение государственного бюджета и миролюбивую внешнюю политику. С
другой стороны, двор, в особенности энергичная королева Луиза Ульрика, готов
был начать решительную борьбу за восстановление самодержавия.
Остерман сообщал, что оппозиция требует созыва чрезвычайного сейма, на
котором и должна была произойти решающая схватка. Одновременно он отмечал,
что Франция, по-видимому, собирается изменить свою тактику в Швеции. Вместо
поддержки партии "шляп" французский посланник барон Бретейль собирается
истратить свои ливры в пользу короля. Во всяком случае, Луиза Ульрика стала
к нему необычайно внимательна.
Поначалу Панин не придал этой новости особого значения, решив, что
французы используют свою обычную провокационную уловку. "Знать, что жребий
шведской королеве быть обманутой французскими послами, - писал он Остерману,
- в мое время перед сеймом, на котором графу Браге отсекли голову, маркиз
д'Авренкур (прежний французский посланник в Стокгольме. - Авт.) обещал ей
свое вспоможение и, выведав у нее на одном маскараде все ее тогдашние
намерения и предприятия против сенаторов, его креатур, предал ее им.
Бретейль же гораздо вороватее д'Авренкура".
Однако скоро стало ясно, что французская дипломатия оказалась способна
извлекать уроки из ошибок прошлого. В Версале поняли, что тратить огромные
деньги, пытаясь пересилить Россию, неразумно. Проще восстановить в Швеции
сильную власть монарха. И пусть это не даст Франции непосредственного
выигрыша, зато в перспективе, учитывая давние антирусские настроения и
агрессивность шведской знати, несомненно принесет свои плоды. Положение
становилось серьезным. Остерману был направлен рескрипт с подробными
инструкциями. Русскому посланнику предписывалось прежде всего
противодействовать установлению самодержавия и добиваться строгого
соблюдения шведской конституции 1720 года. Особенно важно было отменить
постановления о расширении прав Сената, принятые в 1756 году.
Остерману было поручено объяснить всем друзьям России, что императрица
от Швеции ничего не желает кроме нейтралитета. В то же время она
приветствуют внутреннее шведской нации приращение и благосостояние" и готова
ему содействовать. В отношении королевской семьи необходимо было, не доводя
дело до открытого разрыва, попытаться отстранить монархов, в особенности
королеву, от участия в грядущих политических событиях. Очень хорошо было бы
попытаться разорвать франко-шедский союзный договор, но в Петербурге
полагали, то это вряд ли возможно.
Сейм открылся в январе 1765 года. К этому времени Стокгольме уже
находился английский посланник, привезший с собой 13 тысяч фунтов стерлингов
и постоянно советовавшийся с Остерманом. Готовился к сейму и прусский
представитель. Денег ему король не дал, но у него была особая задача.
Поскольку Фридрих II приходился братом Луизе Ульрике, он должен был через
своего посланника по-родственному уговорить королеву не вмешиваться в
политику. Объединенные усилия скоро дали свои плоды. Господствующие позиции
на сейме оказались в руках англо-русской партии.
В августе сейм единогласно принял решение упразднить поправки 1756 года
к конституции. Все попытки королевской партии и французского посланника
добиться расширения прав монарха оказались тщетными. Основная задача русской
дипломатии в Швеции была достигнута, с чем Панин и поздравил императрицу. Но
неожиданно сложилась интересная дипломатическая комбинация, дававшая надежду
на еще более значительные результаты. Главное, чем союз с Францией привлекал
Швецию, - это субсидии. Однако, поскольку денег у французского правительства
после Семилетней войны было мало, оно выплачивало субсидии неохотно и
задолжало Швеции 18 миллионов ливров. В Версале на представления из
Стокгольма не реагировали и отдавать обещанные деньги не торопились.
Шведских политиков это, естественно, сильно обижало. Таким образом,
франко-шведский союз дал трещину, которую можно было расширить. Панин
считал, что единственный способ разорвать союз - это заменить французские
субсидии английскими. В Лондоне к этому предложению отнеслись без понимания.
Однако вскоре выяснилось, что, во-первых, в Стокгольме не догадываются о
категорическом нежелании Англии давать субсидии и продолжают надеяться на
благоприятное решение этой проблемы. Во-вторых, у Англии обнаружился свой
особый интерес к шведским делам.
Британская дипломатия, действуя в Швеции, стремилась не только нанести
ущерб Франции или укрепить Северный союз и свои связи с Петербургом.
Пожалуй, не меньше значение для Англии имел интерес экономический. И хотя
позднее английские историки в этом усомнились, настойчивость тогдашней
британской дипломатии именно в экономической области говорит сама за себя.
Английские купцы давно и безуспешно пытались проникнуть на шведский рынок.
Но система таможенных ограничений в этой стране была такова, что для
британских товаров путь в Швецию был, по существу, закрыт. В то же время
Англия находилась в сильной зависимости от импорта шведского железа. При
таких обстоятельствах англичане решили добиться своего окольным путем. Они
предложили Швеции заключить не субсидный, а союзный договор, включив в него
пункт о предоставлении сторонами друг другу статуса наиболее
благоприятствуемой нации в торговле.
В Стокгольме на эту удочку клюнули и, когда Версаль в очередной раз
отказался выплатить долг, приступили к переговорам с Англией. Шведское
правительство рассчитывало, с одной стороны, использовать переговоры как
средство давления на Францию. С другой стороны, оно планировало подписать
договор не о союзе, а о дружбе. Тогда у Франции не было бы формальных
оснований разорвать свой союзный договор со Швецией. Если бы это удалось,
Стокгольм оказался бы в очень выгодном положении и продолжал бы получать
французские субсидии, пользуясь выгодами от сотрудничества с Англией. Но
шведские политики просчитались.
В Версале, узнав об англо-шведских переговорах, возмутились и решили
действовать в отношении Швеции методом грубого давления. Это, в свою
очередь, было ошибкой. Если бы Франция пошла на уступки, даже
незначительные, англо-шведские переговоры наверняка были бы прерваны. Но, по
мере того как французский посланник принимал в отношении шведского
правительства все более вызывающий тон, в Стокгольме все сильнее склонялись
в пользу договора с Англией.
Дела стали принимать интересный оборот, и Остерман получил из
Петербурга указание - всемерно помогать англичанам. После этого переговоры
стали продвигаться быстрее, и, наконец, в феврале 1766 года шведское
правительство, отбросив последние сомнения, подписало с Англией договор о
дружбе. Французский посланник, выждав, когда сейм подойдет к концу, явился к
его председателю графу Левенгельму и заявил, что его двор считает
"обязательства между Францией и Швецией прекращенными навсегда".
Франко-шведский союз был разорван.
Как и в Швеция, панинская внешнеполитическая система вскоре начала
приносить плоды и в Польше. После избрания в этой стране нового короля
русским послом в Варшаве стал князь Н.В. Репнин, сменивший умершего
Кейзерлинга. Репнин был человек умный, решительный и жесткий, а для
дипломата, работающего в Польше в те времена, такие качества были, пожалуй,
самыми полезными. Первое, что было поручено сделать Репнину после его
вступления в должность, - это представить польскому правительству совместную
декларацию России и Пруссии в пользу диссидентов. Хотя в декларации шла речь
не только о православных, но и о протестантах, Репнину предписывалось прежде
всего порадеть о правах своих единоверцев, а протестантов оставить попечению
прусского короля.
Декларация вскоре была поддержана Англией и Данией, но дело об
уравнении диссидентов в правах продвигалось с огромным трудом.
Предоставление православному дворянству всей полноты гражданских прав
означало, что оно сможет занимать и правительственные должности, а
поделиться столь удобным источником доходов католическая шляхта
категорически отказывалась. Борьба разворачивалась под предлогом защиты
веры, причем католическое духовенство принялось раздувать откровенный
религиозный фанатизм. Особенно старался краковский епископ Солтык.
Пятнадцать секретарей писали ему пасторские послания в защиту католичества,
которые епископ распространял по стране.
Поначалу Репнин хотел опереться на партию Чарторыйских, но вскоре
понял, что с прежними союзниками договориться не удастся. Пока решался
вопрос об избрании короля, союз с Россией был Чарторыйским нужен и выгоден.
От Кейзерлинга они получали огромные субсидии и русские ордена, при его
поддержке они обеспечили себе и своим ставленникам высокие и доходные
должности. По требованию Чарторыйских и в помощь им в Польшу были введены
отряды русских войск. Теперь магнаты, получив от России все, что хотели,
собирались воспользоваться победой на королевских выборах для достижения
собственных целей, не считаясь с интересами России, Чарторыйские пытались
хитрить, уверяя Репнина в своем расположении к Российской империи и сваливая
все неудачи на короля, но русского посла провести было трудно.
Репнин видел, что "друзья" пытаются его обмануть, что король, человек
слабый и нерешительный, полностью находится под их влиянием и без совета и
поддержки со стороны вряд ли на что-нибудь способен. Оставалось одно - не
порывая открыто с Чарторыйскими, составить новую партию в поддержку
требований России, что и было сделано.
В марте 1767 года в Польше возникли две диссидентские конфедерации -
православная в Слуцке и протестантская в Торне. Из католиков, недовольных
королем, составилась еще одна конфедерация. Возглавить ее предложили князю
Радзивиллу, который после избрания Понятовского королем был изгнан из
страны. Радзивилл пришел в восторг от такого предложения и в обмен на
возвращение ему всех его имений обещал поддерживать диссидентов, не
притеснять их в своих имениях и вести себя достойно, то есть не впадать в
загулы, сопровождаемые дикими выходками. В числе новых "друзей" России
неожиданно оказался и епископ Солтык, надеявшийся таким образом поднять
борьбу против короля. Репнин особенно старательно помогал православной
конфедерации, ибо она оказалась довольно слабой. Среди православных попросту
трудно было найти достаточно подготовленных людей, способных возглавить
движение. И немудрено, если, как доносил Репнин, православные дворяне "в
такой бедности, что сами землю пашут".
Так или иначе, но дело постепенно продвигалось. В сентябре 1767 года в
Варшаве собрался чрезвычайный сейм, на котором предстояло обсудить
предложение России. Настроение депутатов было неспокойным. Солтык, вновь
ставший противником России, произнес страстную речь, призывая собравшихся
подняться на защиту святой католической веры. Епископ был хорошим
проповедником, но плохим политиком. Князь Репнин потерял наконец терпение и
велел арестовать Солтыка и нескольких его особенно рьяных приверженцев как
"оскорбителей величества". Крайняя мера оказалась эффективной, и депутаты
сейма несколько успокоились.
Князь Репнин действовал круто, нагоняя на своих противников страх, за
что и получил прозвище "деспот". Но Репнин был не только исполнительным
служакой, но и умным политиком и видел, что в Польше русская дипломатия
допускает серьезную ошибку. В одном из своих донесений в Петербург, несмотря
на категорические указания Екатерины не допускать реформы польского
государственного устройства, он написал Панину: "В настоящее время все то
исполню, что ваше сиятельство мне ни повелеваете если желаете.., чтобы через
liberum veto сеймы как и прежде разрывались, то и оное исполню. Сила наша в
настоящее время все может; но осмелюсь то представить, что не только тем не
утвердим поверенность нации к нам и нашу здесь инфлюенцию, но, против,
совсем оные разрушим, оставя рану в сердцах всех резонабельных и достойных
людей".
Панин поспешил представить это письмо Екатерине с соответствующими
комментариями. На этот раз императрицу удалось убедить в необходимости
реформ. Правда, отказаться от "либерум вето" она не согласилась, но на
некоторые уступки пошла. "...Для чего бы не дозволить пользоваться соседям
некоторым нам индифирентным порядком, который еще и нам иногда может в
пользу оборотиться", - написала Екатерина на полях письма. Новые указания
были немедленно переданы в Варшаву.
К этому времени сейм закончил свою работу, создав комиссию для
рассмотрения вопроса о диссидентах. Согласие Екатерины на уступки подоспело
как нельзя вовремя. В феврале 1768 года вновь созванный сейм принял ряд
важных решений. По вопросу о диссидентах постановили, что католическая
религия остается в Польше господствующей, король и королева должны
непременно принадлежать к ней и переход из католичества в другую веру
воспрещается. В то же время диссиденты получили свободу совести и
богослужения, освобождались от податей в пользу католического духовенства и
в гражданских правах вполне уравнивались с католиками.
По вопросу о порядке работы сеймов было решено, что вето одного
депутата может быть применено только при обсуждении проблем, признаваемых
государственными. Вопросы экономические впредь должны были решаться
большинством голосов. Государственное устройство Польши было поставлено под
гарантию России. Фридрих II тоже было собрался стать гарантом, но Панин ему
в этом категорически отказал. В довершение ко всему 13 февраля 1767 года
Польша заключила с Россией оборонительный союз.
Победа русской дипломатии была полной и превосходила самые смелые
ожидания. В Польше России удалось добиться того, на что она могла бы
рассчитывать разве что после большой и победоносной войны. Панин благодарил
Репнина, справедливо утверждая, что лучше, чем он, с этим делом не справился
бы никто. Но этот дипломатический триумф таил в себе зерна будущих бед. От
Польши потребовали сразу очень многого, почти ничего не дав взамен.
Изменения в порядке работы сеймов были слишком мелкими и незначительными, и
это вызывало недовольство Чарторыйских и их сторонников. Уравнение
диссидентов в гражданских правах с католиками возмущало шляхту, охотно
внимавшую страстным проповедям католических священников. Успехи России
неизбежно должны были вызвать зависть и интриги со стороны других
государств.
Но пока дела шли на удивление хорошо. Даже в Петербурге при дворе
страсти несколько улеглись. Умиротворению во многом способствовало то, что
враждебная Панину фракция потеряла главного своего заводилу: в апреле 1766
года после тяжелой и продолжительной болезни на 76-м году жизни скончался
граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Григорий Орлов остался без наставника,
но по привычке продолжал против Панина интриговать, стараясь очернить его в
глазах Екатерины. Найти повод для сплетен и клеветы - дело нехитрое, тем
более что у Панина тоже были свои хорошо известные слабости.
Из донесения сэра Джорджа Макартнея государственному секретарю его
милости герцогу Графтону
[Секретно]. Упомянув в письме от 8-го текущего месяца н. с. о намерении
моем подробнее описать вам положение Панина при здешнем дворе, берусь за
перо, чтобы уведомить вашу милость, что хотя он еще облечен министерской
властью и все дела по-прежнему зависят от него, однако я опасаюсь, что
влияние его слабеет; несколько месяцев тому назад он страстно влюбился в
графиню Строганову, дочь канцлера Воронцова, даму необычайной красоты и
живого ума, развитого путешествиями и украшенного всеми совершенствами
образования. Она рассталась с мужем с год тому назад... Я не предполагал,
что эта страсть Панина повлечет за собой серьезные последствия, и думал, что
по всем вероятиям она будет непродолжительна, а посему до сих пор и не
считал нужным говорить о том вашей милости, но теперь страсть эти достигла
таких размеров, что я не могу далее обходить ее молчанием, тем более что как
сама дама эта, так и друзья ее употребляют самые хитрые уловки для того,
чтобы не дать остыть этому чувству... Для Панина вредные последствия,
возникающие от этих несчастных отношений, состоят в том, что по его
небрежности и рассеянности все дела в застое или подвигаются с более чем
русской медлительностью, сам же он начинает терять уважение общества,
которому трудно простить человеку его лет, положения и опытности до того
нескрываемую и юношескую страсть. Враги его не преминули воспользоваться
этим случаем для того, чтобы выставить на вид неприличие и дурной пример
такой слабости в министре Ее Величества и воспитателе наследника престола...
Вопреки опасениям Макартнея, императрица отнеслась к этому затяжному
роману с пониманием. Более того, в сентябре 1767 года, в годовщину своей
коронации, она удостоила Никиту Ивановича и его брата особой милости -
пожаловала им графский титул. Вообще императрице было не до мелких сплетен и
интриг: она с головой ушла в новое предприятие - Комиссию об уложении.
Екатерина делала очередной приступ к законодательной деятельности, и
депутаты комиссии, собранные со всей страны, должны были высказаться о
существующих законах и средствах их исправления.
В 1769 году Панин нашел себе нового сотрудника. Это был молодой человек
доброго нрава, образованный - обучался в Московском университете,
исполнительный и к тому же сочинитель - написал комедию, приводившую в
восторг весь Петербург.
Впервые они встретились при необычных обстоятельствах. Молодой
литератор был приглашен в Петергоф прочесть свою комедию в присутствии
императрицы. Чтение имело большой успех. Панину молодой человек понравился,
и он пригласил его к малому двору - познакомить с "первой в наших нравах
комедией" великого князя. При следующей встрече Панин имел возможность
присмотреться к новой литературной знаменитости повнимательнее. Будущий
дипломат вспоминал позднее, что в разговорах с ним граф "старался узнать не
только то, какие я имею знания, но и какие мои моральные правила". Более
близкое знакомство укрепило Панина в расположении к одаренному молодому
человеку, и вскоре он предложил ему перейти на службу в Коллегию иностранных
дел. Звали нового сотрудника Денис Иванович Фонвизин.
Со временем Фонвизин стал ближайшим помощником и доверенным лицом
Панина, причем не только по должности. Денис Иванович вполне разделял
политические взгляды своего начальника, близко к сердцу принимал ею удачи и
огорчения и, когда фортуна изменила Панину, сохранял верность графу до самой
его смерти. Много позднее Фонвизин написал краткий очерк жизни Панина, в
котором посвятил Никите Ивановичу немало теплых строк: "Нрав графа Панина
достоин был искреннего почтения и непритворной любви. Твердость его
доказывала величие души его. В делах, касательных до блага государства, ни
обещания, ни угрозы поколебать его были не в силах. Ничто в свете не могло
его принудить предложить монархине свое мнение противу внутреннего своего
чувства. Коли-ко благ сия твердость даровала отечеству! От коликих зол она
его предохранила! Други обожали его, самые враги его ощущали во глубине
сердец своих к нему почтение, и от всех соотечественников его дано было ему
наименование устного человека..."
Своим новым сотрудником Никита Иванович был очень доволен не только
из-за знаний и "моральных правил". Панин высоко ценил людей, умевших искусно
излагать свои мысли на бумаге, и настойчиво поощрял подчиненных к развитию
этой способности. Как-то в разговоре с генералом И. Г. Чернышевым он
похвастался, что "штиль" бумаг, подготовленных в Коллегии иностранных дел,
лучше, чем в любом другом учреждении. Со временем в коллегии сложился своего
рода культ изящного слога, которым ее служащие гордились. В результате в
дипломатическом ведомстве России никогда не переводились люди, известные не
только своими дипломатическими заслугами, но и блестящими талантами в
области литературы и искусства.
Одновременно с Фонвизиным в коллегии служил переводчиком И. Ф.
Богданович, автор знаменитой в те времена "Душеньки". Общество любомудрия,
оставившее заметный след в истории русской культуры, было создано в 1823
году, говоря современным языком, "на базе" Московского Главного архива
Министерства иностранных дел. Выдающийся поэт допушкинской поры К. Н.
Батюшков работал секретарем русской дипломатической миссии в Неаполе. А. С.
Грибоедов был в равной степени талантлив и как поэт, и как политик. Ф. И.
Тютчев проработал на разных дипломатических постах больше двадцати лет. К.
Н. Леонтьев, также профессиональный дипломат, при жизни пользовался в
основном известностью как писатель, а после смерти был причислен еще и к
религиозным мыслителям. Вообще сильными сторонами русского дипломатического
У Панина в конце концов лопнуло терпение, и он заявил Макартнею, что,
если торговый договор не будет подписан, английские купцы лишатся всех своих
привилегий. Кавалер забеспокоился и допустил ошибку, о которой ему очень
скоро пришлось пожалеть. Не дожидаясь ответа своего правительства на угрозу
Панина, он подписал договор в русском варианте. Когда в Лондоне об этом
узнали, разразился скандал. Макартнею крепко досталось, после чего ему
объяснили, что есть лишь одно средство хотя бы отчасти исправить допущенную
оплошность. От Панина необходимо добиться особой декларации, повторяющей
текст его письма.
Получив такое указание, перепуганный Макартней помчался к Панину и
изложил суть дела. Никита Иванович изобразил возмущение. Он заявил, что
недоверие к его письму, написанному по поручению императрицы, составляет
такое оскорбление, которое он не в силах перенести. Более того, он
посоветует государыне впредь вообще ничего не предпринимать в этом деле.
Макартней был в отчаяния. Три дня он ходил к Панину, пытаясь его
умилостивить, но тщетно. Посланник решился даже на то, что на придворном
маскараде обратился к самой императрице и, по его собственным словам, "чуть
не упал перед ней на колени". Но Екатерина тоже была непоколебима. Трудно
сказать, как бы сложилась дальнейшая карьера Макартнея, если бы в Лондоне не
пришли к нему на выручку и не придумали компромиссное решение - пусть статья
4 договора предусматривает право обеих сторон принимать меры для поощрения
мореплавания. Панин согласился, и в июне 1766 года договор был подписан
вторично и на сей раз - окончательно. Макартнего, таким образом, удалось
исправить одну из своих ошибок, но его злоключения в России на этом не
кончились.
Незадолго до подписания договора кавалер влюбился в одну из фрейлин
императрицы - юную и обаятельную Анну Хитрову. Английский посланник был
молод, не дурен собой, галантен в обхождении, и девушка ответила ему
взаимностью. Все было бы прекрасно, если бы охваченный страстью Макартней не
забыл об осторожности. Первым скандальную новость узнал Григорий Орлов и,
разумеется, не замедлил донести ее императрице. Екатерина нашла, что
посланник поступил дерзко, и выразила желание впредь не видеть его при
дворе.
Макартнею пришлось уехать из Петербурга. Впрочем, эта история на
русско-английских отношениях не отразилась. Во-первых, потому, что кавалеру
каким-то образом удалось скрыть от начальства свое любовное похождение.
Во-вторых, назначенный на его место лорд Каскарт обладал такими
добродетелями, которые с лихвой окупали все грехи его предместника. Каскарт
пришел в восхищение от правдивости и твердости Панина и всячески старался
добиться его расположения. Однажды он вздумал сообщить в Лондон свое мнение
о Екатерине, но понял, что собственных слов ему для этого не хватает, и
потому поместил в своей депеше отрывок из "Энеиды" Вергилия. Правда,
Каскарту, как и его предшественникам, заключить союзный договор не удалось,
но дружественные отношения между Россией и Англией сохранялись и приносили
пользу. Северная система начинала действовать.
С первым серьезным испытанием политическая система Панина столкнулась в
Швеции. Еще в 1763 году русский представитель в Стокгольме И.А. Остерман
доносил, что в стране назревают важные события. Оппозиция профранцузской
партии "шляп", находившейся у власти, усиливалась с каждым днем. Поскольку в
стране непрерывно росла инфляция, а государственной казне хронически не
хватало средств, правительство пошло на ряд крутых мер, был, в частности,
запрещен выкуп коронных земель крестьянами и домашнее винокурение. Это
вызвало сильнейшее недовольство крестьян и горожан.
"Шляпы" проводили ярко выраженную буржуазную политику - щедро
субсидировали промышленность и старались как можно больше урезать власть
короля. Хотя
покуситься на права знати они не осмеливались. В результате в ряды
оппозиции вливались разночинцы и демократически настроенные деятели,
выступавшие за ограничение привилегий аристократии и крупной буржуазии, за
упорядочение государственного бюджета и миролюбивую внешнюю политику. С
другой стороны, двор, в особенности энергичная королева Луиза Ульрика, готов
был начать решительную борьбу за восстановление самодержавия.
Остерман сообщал, что оппозиция требует созыва чрезвычайного сейма, на
котором и должна была произойти решающая схватка. Одновременно он отмечал,
что Франция, по-видимому, собирается изменить свою тактику в Швеции. Вместо
поддержки партии "шляп" французский посланник барон Бретейль собирается
истратить свои ливры в пользу короля. Во всяком случае, Луиза Ульрика стала
к нему необычайно внимательна.
Поначалу Панин не придал этой новости особого значения, решив, что
французы используют свою обычную провокационную уловку. "Знать, что жребий
шведской королеве быть обманутой французскими послами, - писал он Остерману,
- в мое время перед сеймом, на котором графу Браге отсекли голову, маркиз
д'Авренкур (прежний французский посланник в Стокгольме. - Авт.) обещал ей
свое вспоможение и, выведав у нее на одном маскараде все ее тогдашние
намерения и предприятия против сенаторов, его креатур, предал ее им.
Бретейль же гораздо вороватее д'Авренкура".
Однако скоро стало ясно, что французская дипломатия оказалась способна
извлекать уроки из ошибок прошлого. В Версале поняли, что тратить огромные
деньги, пытаясь пересилить Россию, неразумно. Проще восстановить в Швеции
сильную власть монарха. И пусть это не даст Франции непосредственного
выигрыша, зато в перспективе, учитывая давние антирусские настроения и
агрессивность шведской знати, несомненно принесет свои плоды. Положение
становилось серьезным. Остерману был направлен рескрипт с подробными
инструкциями. Русскому посланнику предписывалось прежде всего
противодействовать установлению самодержавия и добиваться строгого
соблюдения шведской конституции 1720 года. Особенно важно было отменить
постановления о расширении прав Сената, принятые в 1756 году.
Остерману было поручено объяснить всем друзьям России, что императрица
от Швеции ничего не желает кроме нейтралитета. В то же время она
приветствуют внутреннее шведской нации приращение и благосостояние" и готова
ему содействовать. В отношении королевской семьи необходимо было, не доводя
дело до открытого разрыва, попытаться отстранить монархов, в особенности
королеву, от участия в грядущих политических событиях. Очень хорошо было бы
попытаться разорвать франко-шедский союзный договор, но в Петербурге
полагали, то это вряд ли возможно.
Сейм открылся в январе 1765 года. К этому времени Стокгольме уже
находился английский посланник, привезший с собой 13 тысяч фунтов стерлингов
и постоянно советовавшийся с Остерманом. Готовился к сейму и прусский
представитель. Денег ему король не дал, но у него была особая задача.
Поскольку Фридрих II приходился братом Луизе Ульрике, он должен был через
своего посланника по-родственному уговорить королеву не вмешиваться в
политику. Объединенные усилия скоро дали свои плоды. Господствующие позиции
на сейме оказались в руках англо-русской партии.
В августе сейм единогласно принял решение упразднить поправки 1756 года
к конституции. Все попытки королевской партии и французского посланника
добиться расширения прав монарха оказались тщетными. Основная задача русской
дипломатии в Швеции была достигнута, с чем Панин и поздравил императрицу. Но
неожиданно сложилась интересная дипломатическая комбинация, дававшая надежду
на еще более значительные результаты. Главное, чем союз с Францией привлекал
Швецию, - это субсидии. Однако, поскольку денег у французского правительства
после Семилетней войны было мало, оно выплачивало субсидии неохотно и
задолжало Швеции 18 миллионов ливров. В Версале на представления из
Стокгольма не реагировали и отдавать обещанные деньги не торопились.
Шведских политиков это, естественно, сильно обижало. Таким образом,
франко-шведский союз дал трещину, которую можно было расширить. Панин
считал, что единственный способ разорвать союз - это заменить французские
субсидии английскими. В Лондоне к этому предложению отнеслись без понимания.
Однако вскоре выяснилось, что, во-первых, в Стокгольме не догадываются о
категорическом нежелании Англии давать субсидии и продолжают надеяться на
благоприятное решение этой проблемы. Во-вторых, у Англии обнаружился свой
особый интерес к шведским делам.
Британская дипломатия, действуя в Швеции, стремилась не только нанести
ущерб Франции или укрепить Северный союз и свои связи с Петербургом.
Пожалуй, не меньше значение для Англии имел интерес экономический. И хотя
позднее английские историки в этом усомнились, настойчивость тогдашней
британской дипломатии именно в экономической области говорит сама за себя.
Английские купцы давно и безуспешно пытались проникнуть на шведский рынок.
Но система таможенных ограничений в этой стране была такова, что для
британских товаров путь в Швецию был, по существу, закрыт. В то же время
Англия находилась в сильной зависимости от импорта шведского железа. При
таких обстоятельствах англичане решили добиться своего окольным путем. Они
предложили Швеции заключить не субсидный, а союзный договор, включив в него
пункт о предоставлении сторонами друг другу статуса наиболее
благоприятствуемой нации в торговле.
В Стокгольме на эту удочку клюнули и, когда Версаль в очередной раз
отказался выплатить долг, приступили к переговорам с Англией. Шведское
правительство рассчитывало, с одной стороны, использовать переговоры как
средство давления на Францию. С другой стороны, оно планировало подписать
договор не о союзе, а о дружбе. Тогда у Франции не было бы формальных
оснований разорвать свой союзный договор со Швецией. Если бы это удалось,
Стокгольм оказался бы в очень выгодном положении и продолжал бы получать
французские субсидии, пользуясь выгодами от сотрудничества с Англией. Но
шведские политики просчитались.
В Версале, узнав об англо-шведских переговорах, возмутились и решили
действовать в отношении Швеции методом грубого давления. Это, в свою
очередь, было ошибкой. Если бы Франция пошла на уступки, даже
незначительные, англо-шведские переговоры наверняка были бы прерваны. Но, по
мере того как французский посланник принимал в отношении шведского
правительства все более вызывающий тон, в Стокгольме все сильнее склонялись
в пользу договора с Англией.
Дела стали принимать интересный оборот, и Остерман получил из
Петербурга указание - всемерно помогать англичанам. После этого переговоры
стали продвигаться быстрее, и, наконец, в феврале 1766 года шведское
правительство, отбросив последние сомнения, подписало с Англией договор о
дружбе. Французский посланник, выждав, когда сейм подойдет к концу, явился к
его председателю графу Левенгельму и заявил, что его двор считает
"обязательства между Францией и Швецией прекращенными навсегда".
Франко-шведский союз был разорван.
Как и в Швеция, панинская внешнеполитическая система вскоре начала
приносить плоды и в Польше. После избрания в этой стране нового короля
русским послом в Варшаве стал князь Н.В. Репнин, сменивший умершего
Кейзерлинга. Репнин был человек умный, решительный и жесткий, а для
дипломата, работающего в Польше в те времена, такие качества были, пожалуй,
самыми полезными. Первое, что было поручено сделать Репнину после его
вступления в должность, - это представить польскому правительству совместную
декларацию России и Пруссии в пользу диссидентов. Хотя в декларации шла речь
не только о православных, но и о протестантах, Репнину предписывалось прежде
всего порадеть о правах своих единоверцев, а протестантов оставить попечению
прусского короля.
Декларация вскоре была поддержана Англией и Данией, но дело об
уравнении диссидентов в правах продвигалось с огромным трудом.
Предоставление православному дворянству всей полноты гражданских прав
означало, что оно сможет занимать и правительственные должности, а
поделиться столь удобным источником доходов католическая шляхта
категорически отказывалась. Борьба разворачивалась под предлогом защиты
веры, причем католическое духовенство принялось раздувать откровенный
религиозный фанатизм. Особенно старался краковский епископ Солтык.
Пятнадцать секретарей писали ему пасторские послания в защиту католичества,
которые епископ распространял по стране.
Поначалу Репнин хотел опереться на партию Чарторыйских, но вскоре
понял, что с прежними союзниками договориться не удастся. Пока решался
вопрос об избрании короля, союз с Россией был Чарторыйским нужен и выгоден.
От Кейзерлинга они получали огромные субсидии и русские ордена, при его
поддержке они обеспечили себе и своим ставленникам высокие и доходные
должности. По требованию Чарторыйских и в помощь им в Польшу были введены
отряды русских войск. Теперь магнаты, получив от России все, что хотели,
собирались воспользоваться победой на королевских выборах для достижения
собственных целей, не считаясь с интересами России, Чарторыйские пытались
хитрить, уверяя Репнина в своем расположении к Российской империи и сваливая
все неудачи на короля, но русского посла провести было трудно.
Репнин видел, что "друзья" пытаются его обмануть, что король, человек
слабый и нерешительный, полностью находится под их влиянием и без совета и
поддержки со стороны вряд ли на что-нибудь способен. Оставалось одно - не
порывая открыто с Чарторыйскими, составить новую партию в поддержку
требований России, что и было сделано.
В марте 1767 года в Польше возникли две диссидентские конфедерации -
православная в Слуцке и протестантская в Торне. Из католиков, недовольных
королем, составилась еще одна конфедерация. Возглавить ее предложили князю
Радзивиллу, который после избрания Понятовского королем был изгнан из
страны. Радзивилл пришел в восторг от такого предложения и в обмен на
возвращение ему всех его имений обещал поддерживать диссидентов, не
притеснять их в своих имениях и вести себя достойно, то есть не впадать в
загулы, сопровождаемые дикими выходками. В числе новых "друзей" России
неожиданно оказался и епископ Солтык, надеявшийся таким образом поднять
борьбу против короля. Репнин особенно старательно помогал православной
конфедерации, ибо она оказалась довольно слабой. Среди православных попросту
трудно было найти достаточно подготовленных людей, способных возглавить
движение. И немудрено, если, как доносил Репнин, православные дворяне "в
такой бедности, что сами землю пашут".
Так или иначе, но дело постепенно продвигалось. В сентябре 1767 года в
Варшаве собрался чрезвычайный сейм, на котором предстояло обсудить
предложение России. Настроение депутатов было неспокойным. Солтык, вновь
ставший противником России, произнес страстную речь, призывая собравшихся
подняться на защиту святой католической веры. Епископ был хорошим
проповедником, но плохим политиком. Князь Репнин потерял наконец терпение и
велел арестовать Солтыка и нескольких его особенно рьяных приверженцев как
"оскорбителей величества". Крайняя мера оказалась эффективной, и депутаты
сейма несколько успокоились.
Князь Репнин действовал круто, нагоняя на своих противников страх, за
что и получил прозвище "деспот". Но Репнин был не только исполнительным
служакой, но и умным политиком и видел, что в Польше русская дипломатия
допускает серьезную ошибку. В одном из своих донесений в Петербург, несмотря
на категорические указания Екатерины не допускать реформы польского
государственного устройства, он написал Панину: "В настоящее время все то
исполню, что ваше сиятельство мне ни повелеваете если желаете.., чтобы через
liberum veto сеймы как и прежде разрывались, то и оное исполню. Сила наша в
настоящее время все может; но осмелюсь то представить, что не только тем не
утвердим поверенность нации к нам и нашу здесь инфлюенцию, но, против,
совсем оные разрушим, оставя рану в сердцах всех резонабельных и достойных
людей".
Панин поспешил представить это письмо Екатерине с соответствующими
комментариями. На этот раз императрицу удалось убедить в необходимости
реформ. Правда, отказаться от "либерум вето" она не согласилась, но на
некоторые уступки пошла. "...Для чего бы не дозволить пользоваться соседям
некоторым нам индифирентным порядком, который еще и нам иногда может в
пользу оборотиться", - написала Екатерина на полях письма. Новые указания
были немедленно переданы в Варшаву.
К этому времени сейм закончил свою работу, создав комиссию для
рассмотрения вопроса о диссидентах. Согласие Екатерины на уступки подоспело
как нельзя вовремя. В феврале 1768 года вновь созванный сейм принял ряд
важных решений. По вопросу о диссидентах постановили, что католическая
религия остается в Польше господствующей, король и королева должны
непременно принадлежать к ней и переход из католичества в другую веру
воспрещается. В то же время диссиденты получили свободу совести и
богослужения, освобождались от податей в пользу католического духовенства и
в гражданских правах вполне уравнивались с католиками.
По вопросу о порядке работы сеймов было решено, что вето одного
депутата может быть применено только при обсуждении проблем, признаваемых
государственными. Вопросы экономические впредь должны были решаться
большинством голосов. Государственное устройство Польши было поставлено под
гарантию России. Фридрих II тоже было собрался стать гарантом, но Панин ему
в этом категорически отказал. В довершение ко всему 13 февраля 1767 года
Польша заключила с Россией оборонительный союз.
Победа русской дипломатии была полной и превосходила самые смелые
ожидания. В Польше России удалось добиться того, на что она могла бы
рассчитывать разве что после большой и победоносной войны. Панин благодарил
Репнина, справедливо утверждая, что лучше, чем он, с этим делом не справился
бы никто. Но этот дипломатический триумф таил в себе зерна будущих бед. От
Польши потребовали сразу очень многого, почти ничего не дав взамен.
Изменения в порядке работы сеймов были слишком мелкими и незначительными, и
это вызывало недовольство Чарторыйских и их сторонников. Уравнение
диссидентов в гражданских правах с католиками возмущало шляхту, охотно
внимавшую страстным проповедям католических священников. Успехи России
неизбежно должны были вызвать зависть и интриги со стороны других
государств.
Но пока дела шли на удивление хорошо. Даже в Петербурге при дворе
страсти несколько улеглись. Умиротворению во многом способствовало то, что
враждебная Панину фракция потеряла главного своего заводилу: в апреле 1766
года после тяжелой и продолжительной болезни на 76-м году жизни скончался
граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Григорий Орлов остался без наставника,
но по привычке продолжал против Панина интриговать, стараясь очернить его в
глазах Екатерины. Найти повод для сплетен и клеветы - дело нехитрое, тем
более что у Панина тоже были свои хорошо известные слабости.
Из донесения сэра Джорджа Макартнея государственному секретарю его
милости герцогу Графтону
[Секретно]. Упомянув в письме от 8-го текущего месяца н. с. о намерении
моем подробнее описать вам положение Панина при здешнем дворе, берусь за
перо, чтобы уведомить вашу милость, что хотя он еще облечен министерской
властью и все дела по-прежнему зависят от него, однако я опасаюсь, что
влияние его слабеет; несколько месяцев тому назад он страстно влюбился в
графиню Строганову, дочь канцлера Воронцова, даму необычайной красоты и
живого ума, развитого путешествиями и украшенного всеми совершенствами
образования. Она рассталась с мужем с год тому назад... Я не предполагал,
что эта страсть Панина повлечет за собой серьезные последствия, и думал, что
по всем вероятиям она будет непродолжительна, а посему до сих пор и не
считал нужным говорить о том вашей милости, но теперь страсть эти достигла
таких размеров, что я не могу далее обходить ее молчанием, тем более что как
сама дама эта, так и друзья ее употребляют самые хитрые уловки для того,
чтобы не дать остыть этому чувству... Для Панина вредные последствия,
возникающие от этих несчастных отношений, состоят в том, что по его
небрежности и рассеянности все дела в застое или подвигаются с более чем
русской медлительностью, сам же он начинает терять уважение общества,
которому трудно простить человеку его лет, положения и опытности до того
нескрываемую и юношескую страсть. Враги его не преминули воспользоваться
этим случаем для того, чтобы выставить на вид неприличие и дурной пример
такой слабости в министре Ее Величества и воспитателе наследника престола...
Вопреки опасениям Макартнея, императрица отнеслась к этому затяжному
роману с пониманием. Более того, в сентябре 1767 года, в годовщину своей
коронации, она удостоила Никиту Ивановича и его брата особой милости -
пожаловала им графский титул. Вообще императрице было не до мелких сплетен и
интриг: она с головой ушла в новое предприятие - Комиссию об уложении.
Екатерина делала очередной приступ к законодательной деятельности, и
депутаты комиссии, собранные со всей страны, должны были высказаться о
существующих законах и средствах их исправления.
В 1769 году Панин нашел себе нового сотрудника. Это был молодой человек
доброго нрава, образованный - обучался в Московском университете,
исполнительный и к тому же сочинитель - написал комедию, приводившую в
восторг весь Петербург.
Впервые они встретились при необычных обстоятельствах. Молодой
литератор был приглашен в Петергоф прочесть свою комедию в присутствии
императрицы. Чтение имело большой успех. Панину молодой человек понравился,
и он пригласил его к малому двору - познакомить с "первой в наших нравах
комедией" великого князя. При следующей встрече Панин имел возможность
присмотреться к новой литературной знаменитости повнимательнее. Будущий
дипломат вспоминал позднее, что в разговорах с ним граф "старался узнать не
только то, какие я имею знания, но и какие мои моральные правила". Более
близкое знакомство укрепило Панина в расположении к одаренному молодому
человеку, и вскоре он предложил ему перейти на службу в Коллегию иностранных
дел. Звали нового сотрудника Денис Иванович Фонвизин.
Со временем Фонвизин стал ближайшим помощником и доверенным лицом
Панина, причем не только по должности. Денис Иванович вполне разделял
политические взгляды своего начальника, близко к сердцу принимал ею удачи и
огорчения и, когда фортуна изменила Панину, сохранял верность графу до самой
его смерти. Много позднее Фонвизин написал краткий очерк жизни Панина, в
котором посвятил Никите Ивановичу немало теплых строк: "Нрав графа Панина
достоин был искреннего почтения и непритворной любви. Твердость его
доказывала величие души его. В делах, касательных до блага государства, ни
обещания, ни угрозы поколебать его были не в силах. Ничто в свете не могло
его принудить предложить монархине свое мнение противу внутреннего своего
чувства. Коли-ко благ сия твердость даровала отечеству! От коликих зол она
его предохранила! Други обожали его, самые враги его ощущали во глубине
сердец своих к нему почтение, и от всех соотечественников его дано было ему
наименование устного человека..."
Своим новым сотрудником Никита Иванович был очень доволен не только
из-за знаний и "моральных правил". Панин высоко ценил людей, умевших искусно
излагать свои мысли на бумаге, и настойчиво поощрял подчиненных к развитию
этой способности. Как-то в разговоре с генералом И. Г. Чернышевым он
похвастался, что "штиль" бумаг, подготовленных в Коллегии иностранных дел,
лучше, чем в любом другом учреждении. Со временем в коллегии сложился своего
рода культ изящного слога, которым ее служащие гордились. В результате в
дипломатическом ведомстве России никогда не переводились люди, известные не
только своими дипломатическими заслугами, но и блестящими талантами в
области литературы и искусства.
Одновременно с Фонвизиным в коллегии служил переводчиком И. Ф.
Богданович, автор знаменитой в те времена "Душеньки". Общество любомудрия,
оставившее заметный след в истории русской культуры, было создано в 1823
году, говоря современным языком, "на базе" Московского Главного архива
Министерства иностранных дел. Выдающийся поэт допушкинской поры К. Н.
Батюшков работал секретарем русской дипломатической миссии в Неаполе. А. С.
Грибоедов был в равной степени талантлив и как поэт, и как политик. Ф. И.
Тютчев проработал на разных дипломатических постах больше двадцати лет. К.
Н. Леонтьев, также профессиональный дипломат, при жизни пользовался в
основном известностью как писатель, а после смерти был причислен еще и к
религиозным мыслителям. Вообще сильными сторонами русского дипломатического