отличался. Петербургская академия целиком находилась в руках иностранцев, и
только Ломоносов пытался противостоять засилью таубергов и шумахеров. В
университете тоже было много шумахеров, но вели они себя тише и не дерзали,
например, осуществлять цензуру печати. Поэтому в Москве литераторам писалось
легче и жилось вольготнее. В университете зарождалось будущее русской
литературы, здесь в то время учились Державин, Карамзин, Богданович,
Фонвизин. Вообще Москва по сравнению с холодным, казенным Петербургом была
яркой, многоликой, самобытной и упорно сопротивлялась всем попыткам
правительства переделать ее по иноземным образцам. Может быть, поэтому
Екатерина и не любила этот город.
В Москву Никита Иванович вместе со своим воспитанником отправился 27
августа. Ехали не торопясь - дорога была плоха, непрерывно лили дожди, к
тому же и поезд цесаревича был велик - 27 экипажей да под них 257 лошадей. В
дороге великий князь неожиданно заболел, начался лихорадочный припадок.
Пришлось остановиться. Боялись опоздать к торжественному въезду императрицы
в город, но, слава богу, поспели вовремя.
Москва давно готовилась к прибытию двора. Улицы богато украшены
зелеными ветками, балконы увешаны яркими разноцветными тканями. Екатерина
въехала в город в открытой карете в сопровождении свиты и конвоя конной
гвардии. Принаряженные москвичи сбегались поглазеть на шествие
императорского кортежа. Громко и торжественно гудели, перекликаясь,
колокола, заглушаемые лишь грохотом пушечных салютов. Екатерина осталась
довольна приемом.
Вся следующая неделя была занята приготовлениями к коронации. Панин в
общей суете участия не принимал, он безвыходно оставался в Кремле при
цесаревиче. Мальчик не оправился до конца от болезни и был довольно слаб. О
том, что происходит при дворе, Панин узнавал в основном по слухам.
Рассказывали, например, что за четыре дня до коронации граф Бестужев
предложил Сенату просить Екатерину принять титул "матери отечества".
Императрица эту честь отклонила.
Коронация произошла 22 сентября, в воскресенье. Екатерина в
императорской мантии, поддерживаемой шестью камергерами, под звон колоколов
Ивана Великого проследовала в Успенский собор. Начался древний,
величественный обряд венчания на царство. Старинные одеяния архиереев,
сверкающие золотым и серебряным шитьем наряды вельмож соперничали яркостью и
великолепием с убранством главного кремлевского собора. Граф К. Г.
Разумовский и генерал-адмирал князь А.М. Голицын поднесли императрице
золотую подушечку, на которой покоилась усыпанная бриллиантами корона, и
Екатерина под гром пушек возложила ее на себя. Потом новгородским митрополит
Димитрий говорил речь. Был он уже в преклонных летах, но голос его звучал
уверенно и твердо: "Красуйся, царствующий град, и удивляйся, глаголя: откуда
мне сие, яко прииде мати отечества ко мне?" Вечером того же дня в Кремле был
устроен торжественный обед, на который были приглашены и иностранные
министры.
Из донесения графа Мерси д'Аржанто государственному канцлеру графу
Кауницу (Шифровано). Прежде всего мне надлежит упомянуть о недавно
совершившемся здесь торжественном акте коронования, как о предмете, который
русский народ считает священнейшим и непоколебимейшим подтверждением
высочайшего значения и верховной власти своих государей, и посредством
которого ныне царствующая Государыня, вместе со своими министрами,
постаралась немедля утвердить престол, на который недавно вступила... Со
времени первых проявлений неудовольствия, высказанных вскоре по кончине
прежнего царя, в Петербурге, посреди гвардейских полков, беспокойное
настроение не только беспрерывно продолжалось, но и распространилось до
здешней древней столицы России. Большая часть нации казалась раз навсегда
нерасположенною к иностранному происхождению новой Государыни. Русский народ
при въезде упомянутой Государыни выразил лишь общее любопытство, обыкновенно
вызываемое каждым новым общественным зрелищем. Вне сего не было никакой
возможности побудить публику к выражению малейшей радости или удовольствия,
и радостные восклицания некоторого числа деньгами подкупленных людей дали
мне тем яснее понять, что недовольные действительно составляют большинство.
Между этими последними даже находилось несколько таких, возгласы которых
были направлены на молодого великого князя, и они называли его своим
императором.
Что бы ни думали иностранные дипломаты, Екатерина была польщена
приемом. Сразу после коронации начались торжества. 23 сентября были устроены
народные гулянья. На Ивановской площади под окнами Грановитой палаты били
фонтаны красного и белого вина, всем желающим раздавали жареное мясо и
прочую снедь. Императрица собственноручно бросала из окна золотые и
серебряные монеты. Следующий день был посвящен представлению дворянства.
Балы, маскарады, обеды, куртаги, фейерверки и театральные представления
следовали один за другим. Екатерина не скупилась, великолепие и многолюдство
придворных маскарадов поражало воображение даже видавших виды москвичей.
Торжества растянулись на всю осень и начало зимы. Так подошел к концу
богатый событиями 1762 год.
Весной 1763 года придворная борьба приняла новый неожиданный оборот.
Бестужев и Орловы придумали простой и надежный способ надолго оттеснить от
трона любых соперников, в первую очередь Панина. Для этого Екатерине надо
было выйти замуж за Григория Орлова. Бестужеву удалось уговорить на эту
авантюру императрицу и для облегчения дела даже выхлопотать у австрийского
посланника для Григория Орлова титул князя Священной Римской империи.
Проект вызвал сильную оппозицию. Стремительным возвышением Орловых
многие и без того были недовольны. Бестужев хотел заручиться помощью старика
Алексея Григорьевича Разумовского. Ходили слухи, что граф Алексей
Григорьевич в свое время тайно вступил в морганатический брак с императрицей
Елизаветой Петровной. Если бы удалось найти документ, удостоверяющий это
событие, на него можно было бы сослаться как на прецедент. За документом
пошли к самому Разумовскому. Он выслушал просьбу, достал из шкатулки
какую-то бумагу, со слезами на глазах бросил ее в огонь и заявил, что такого
документа никогда не существовало.
Канцлер Воронцов, когда его попросили поддержать бестужевский проект,
немедленно отправился к императрице и попытался объяснить ей всю пагубность
задуманного шага. Панин, узнав о проекте, говорят, произнес такую фразу:
"Императрица может делать все, что захочет, но госпожа Орлова не может быть
императрицей". Слухи о предстоящем замужестве Екатерины распространялись,
вызывая все большее недовольство. Начались волнения в гвардии. По подозрению
в заговоре был арестован камер-юнкер ф. Хитрово. При расследовании дела
выяснилось, что некоторые офицеры намеревались, в случае развития брачного
предприятия, свергнуть с престола невесту и убить жениха. Дело дошло до
того, что иностранные дипломаты в Петербурге со дня на день ждали
государственного переворота.
Такое неустойчивое, неопределенное положение сохранялось все лето 1763
года. Императрица колебалась, не зная, кого слушать, на кого опереться. В
конце концов она поняла, что бестужевская затея чревата крупными
неприятностями, и сочла за лучшее от нее отказаться. Самому Бестужеву роль
неудачливой свахи авторитета, разумеется, не прибавила. Развязка наступила
осенью.
Утром 6 октября 1763 года в Петербург прискакал курьер из Варшавы от
графа Кейзерлинга. Он доносил, что на днях в Дрездене скончался саксонский
курфюрст и польский король Август III. Екатерина тотчас велела созвать
конференцию. Во внутренних покоях императрицы собрались наиболее влиятельные
люди государства - граф Бестужев-Рюмин, сенатор И.И. Неплюев,
обер-гофмейстер Никита Панин, граф Григорий Орлов, вице-канцлер князь А.М.
Голицын и тайный советник А.В. Олсуфьев. Обсуждали вопрос: что необходимо
предпринять для обеспечения русских интересов в Польше? Претензий к Речи
Посполитой в Петербурге было много, от малых до значительных.
Польша упорно отказывалась признать за русскими царями императорский
титул, отчего официальных отношений между двумя государствами фактически не
было. Россия поддерживала отношения лишь с польским королем как саксонским
курфюрстом. В Речи Посполитой православное население насильственно
принуждалось к унии, а тех, кто сопротивлялся, католические священники
подвергали жестоким гонениям. Тем самым, в частности, нарушались условия
"Вечного мира", заключенного между двумя странами еще в 1686 году. Польские
магнаты укрывали у себя беглых преступников и, опять же в нарушение
трактата, отказывались выдавать их русским властям. Остро стояла пограничная
проблема. Владения двух государств не были разграничены, поэтому польские
феодалы втихую захватывали и заселяли русские земли. Когда в 1753 году
граница была обследована, выяснилось, что к Польше незаконно отошло 988 кв.
верст земли. Русское правительство неоднократно предлагало решить
пограничный вопрос, но всякий раз безрезультатно.
Что беспокоило больше всего, так это опасность усиления в Польше
враждебного России иностранного влияния, прежде всего французского. Случись
такое, говорил Панин, "мы потеряем треть своих сил и выгод". Недружественная
Польша, естественно, тяготела бы к союзу с другими потенциальными
противниками России - Турцией и Швецией. Возникновение такой коалиции могло
иметь очень тяжелые последствия - Россия оказалась бы блокирована цепью
враждебных государств, поддерживаемых ведущей европейской державой,
Францией, и, возможно, еще и Австрией. Такого допустить было нельзя.
С точки зрения влияния на внутренние дела Польши избрание короля имело
ключевое значение. Если бы на польский престол был возведен человек,
обязанный короной России и, следовательно, благодарный ей и зависимый от
нее, многие проблемы можно было бы решить без труда. Поэтому конференция в
первую очередь занялась обсуждением кандидатов на "опорожненный польский
престол".
Граф Бестужев завел речь о курфюрсте саксонском Христиане Фридрихе,
сыне усопшего короля. Этот человек, слабовольный и болезненный, мало
подходил на роль монарха в такой буйной стране, как Польша. Но у него было
два преимущества. Во-первых, он пользовался поддержкой Австрии, и,
во-вторых, его супруга Мария Антония была на редкость хитра, энергична и
очень хотела стать королевой. У курфюрста было два брата - Ксаверий и Карл,
которые тоже намеревались баллотироваться в короли. Первый, генерал
французской службы, заручился поддержкой в Версале. Второй покровителей за
границей не имел, но у него были влиятельные сторонники в Польше.
Среди природных поляков, или, как их тогда называли по имени древнего
княжеского рода, Пястов, тоже было немало желающих украсить себя
королевскими регалиями. От этой чести не отказался бы, например, престарелый
коронный гетман граф Ян Браницкий. Но, понимая, что шансов на успех у него
мало, граф объединился со сторонниками саксонских принцев при условии, что в
случае неудачи последних они станут помогать ему, Браницкому. О Короне
мечтали богачи Потоцкие и знаменитый князь Карл Радзивилл, воевода
виленский, один из богатейших Польских магнатов. У князя тоже были свои
недостатки. Для монарха, впрочем, несущественные. Он был человек
необразованный, запойный пьяница и большой самодур. Наконец, в Польше
действовала еще одна, пожалуй, наиболее влиятельная партия, созданная
князьями Чарторыйскими.
Во главе фамилии Чарторыйских стояли два брата - Михаил, великий
канцлер литовский, и Август, воевода русский. Первый слыл человеком тонкого
ума, разносторонних способностей и большим знатоком польского
государственного устройства. Второй был известен в основном как хозяин
обширных поместий, владелец десятков тысяч крепостных и отец молодого и
честолюбивого князя Адама, тоже мечтавшего о короне. У Чарторыйских было
множество родственников, занимавших в государстве важные должности, и среди
них литовский стольник граф Станислав Понятовский, давний знакомый
Екатерины.
Обсудив претендентов, конференция, созванная императрицей, пришла к
выводу, что саксонские принцы интереса для России не представляют. Искать
следует среди Пястов. Окончательное решение вынесено не было, но Екатерина
уже сделала свой выбор. Ее кандидатом был Станислав Понятовский. Чем
руководствовалась императрица? Понятовский мог опереться на поддержку
Чарторыйских, и это, бесспорно, облегчало задачу русской дипломатии. Партия
Чарторыйских была самой сплоченной, а ее руководители - наиболее способными
организаторами. Но у Екатерины имя графа Понятовского должно было вызывать
особые эмоции. С одной стороны, она, быть может, хотела отблагодарить его за
то недолгое счастье, которое он ей когда-то подарил. С другой стороны,
Понятовский, человек с романтическим складом ума, все еще продолжал питать к
Екатерине прежние чувства и, как рассчитывала императрица, готов был
пожертвовать многим, чтобы ей угодить.
Организовать избрание своего кандидата было непросто. Побудить шляхтича
сделать нужный выбор можно было либо при помощи известной суммы денег, либо
применив грубую военную силу. Иностранные державы, и без того часто
вмешивавшиеся в польские дела, во время выборов короля становились особенно
активны. В конечном счете исход борьбы определялся двумя обстоятельствами:
победитель должен был пользоваться поддержкой сильной партии внутри страны и
иметь неограниченный кредит у заинтересованной соседней державы. Учитывая
важность момента, конференция решила послать в Варшаву к старику Кейзерлингу
молодого и энергичного помощника - князя Николая Васильевича Репнина. Когда
обсуждение подходило уже к концу, произошел еще один небольшой эпизод,
которому в то время не придали особого значения. Императрица велела позвать
вице-президента Военной коллегии графа З.Г. Чернышева, который и прочел
заготовленный им секретный план отторжения от Польши пограничных земель.
План Чернышева был прост. Границы между двумя государствами, полагал
граф, разумно проводить по рекам. Река - это естественный оборонительный
рубеж, для защиты которого требуются небольшие силы. Река - это транспортная
артерия, необходимая для развития коммерции и, следовательно, увеличения
благосостояния государства. Исходя из этого, русско-польскую границу также
целесообразно провести по рекам, а именно по Западной Двине и Днепру.
Соединить их следует линией, начинающейся у местечка Ула и оканчивающейся
близ Рогачева на Днепре. В результате к России отойдут польская часть
Лифляндии и города Динабург (Даугавпилс), Полоцк, Витебск, Орша, Могилев и
Мстиславль. Если затем соединить Двину и Днепр каналом, то Россия получит
прямой и весьма удобный водный путь от Риги до Киева. Поводом для отторжения
территорий, по мнению графа, могла стать смерть польского короля. Неизбежная
при этом неразбериха облегчит дело. Конференция выслушала план со вниманием
и, как сказали бы современные канцеляристы, приняла его к сведению.
Панин занимался польскими делами еще с мая 1763 года. Теперь, после
смерти короля, эта проблема стала во внешней политике государства едва ли не
определяющей. На ближайшее время отношения России с другими державами во
многом зависели от того, какую позицию они займут по польскому вопросу. Быть
может, поэтому Екатерина решила на время сосредоточить все иностранные дела
в руках Панина. 27 октября Никита Иванович получил бумагу такого содержания:
По теперешним не безтрудным обстоятельствам рассудили мы за благо во
время отсутствия нашего канцлера препоручить вам исправление и производство
всех по иностранной коллегии дел; чего ради и повелеваем вам, до возвращения
канцлера, присутствовать в оной коллегии старшим членом, поколику дозволяют
вам другие ваши должности.
Поначалу и Екатерина, и Панин смотрели на это назначение как на
временное - покуда не минуют чрезвычайные обстоятельства и не сыщется
достойная замена. Никита Иванович даже после назначения в коллегию еще долго
продолжал заниматься внутриполитическими делами, например помогал
императрице организовывать комиссию для рассмотрения коммерции. Но, вопреки
его желанию, дипломатическая деятельность затянулась на многие годы. Со
временем Панин привык к новой должности, как привыкли и в других европейских
столицах отождествлять дипломатию России с его именем.
Взяв в свои руки внешнюю политику, Никита Иванович быстро стал ее не
только формальным, но и фактическим руководителем. Дипломатия во все времена
почиталась делом первостепенной важности для государства, поэтому монархи
всегда стремились по мере сил и способностей лично заниматься иностранными
делами. Екатерина, разумеется, не была исключением. Она регулярно читала
дипломатическую переписку, часто беседовала с иностранными послами и
находила время для того, чтобы вникать даже в сравнительно мелкие вопросы.
Своих дипломатов императрица тщательно контролировала, но не более того.
Разработка внешней политики - изучение положения, обдумывание дальнейших
шагов, подготовка детальных инструкций для русских представителей за
границей - все это было сосредоточено в руках Панина.
Из донесения графа Мерси д'Аржанто государственному канцлеру графу
Кауницу
Я на днях имел случай говорить с г. Паниным и в приличных, хотя и в
общих выражениях, возобновил ему уверения в дружественном образе мыслей
моего высочайшего двора относительно здешнего, прибавив, что мои
всемилостивейшие повелители вменяют себе в истинное удовольствие действовать
в настоящих польских делах вместе с русской Государыней. Вышеупомянутый
министр отвечал мне столь же, по-видимому, дружественными словами, но с
ясностью присовокупил, что наш высочайший двор не должен вменить здешнему в
вину, если последний, в отношении польских дел, распространит свои
мероприятия несколько далее, чем прочие державы, ибо для значения, влияния
на общемировые дела и существенного интереса России весьма важно видеть на
польском престоле короля, преданного этому государству...
(Шифровано). Кредит единственного благомыслящего графа Бестужева упал и
едва ли восстановится. Быть может, усилия его и увенчались бы успехом, если
бы граф Орлов, на которого он так рассчитывал, оказал бы ему лучшую и более
ловкую помощь. Но последний, хотя и благонамерен, но до того неспособен, что
не может быть ни в чем употреблен с пользой...
К этому можно добавить, что, когда вскоре граф Мерси перебрался из
Петербурга в Варшаву, Бестужев вступил с ним в тайную переписку. Это стало
известно Екатерине и ускорило отставку Бестужева.
Взявшись за решение вопроса о вакантном польском престоле, Панин хорошо
представлял, что следует предпринимать. В Швеции он, по существу, решал
сходную задачу - лавируя между противоборствующими политическими силами,
добивался усиления союзников России. Но теперь его возможности были
несравненно шире. Правда, и задача была сложнее, требовалось не только умело
направлять развитие событий в самой Польше, но и постоянно учитывать
противоречивые и изменчивые интересы других держав.
Главным противником России в польском вопросе была Франция, впрочем, не
только в польском. Интересы двух стран сталкивались и в Швеции, и в Турции.
Эти государства традиционно играли роль противовеса, который Франция
создавала своим когда явным, когда потенциальным соперникам - Австрии и
Пруссии. Поэтому любое усиление влияния России в Варшаве, Стокгольме или
Константинополе неизбежно означало ослабление там влияния Франции. Впрочем,
сам факт возникновения на востоке Европы обширной державы, быстро набиравшей
силы, вызывал в Версале самые мрачные опасения. Поэтому французские политики
считали своим долгом всемерно и повсеместно противодействовать России.
Французский король Людовик XV, отправляя ко двору Екатерины своего
посланника барона Бретейля, наставлял его: "Цель моей политики относительно
России состоит в удалении ее, по возможности, от европейских дел... Вы
должны поддерживать все партии, которые непременно образуются при этом
дворе. Только при господстве внутренних смут Россия будет иметь менее
средств вдаваться в виды, которые могут внушить ей другие державы. Наше
влияние в настоящую минуту может быть полезно в том отношения, что даст
благоприятный оборот всем польским делам и переменит тон, с каким
петербургский двор обращается к этой республике. Будущее влияние должно
воспрепятствовать России принимать участие в войне против меня, против моих
союзников и особенно противиться моим видам в случае королевских выборов в
Польше".
Но ко времени "опорожнения" польского престола настроение Людовика XV
изменилось. Франция все еще не могла оправиться после Семилетней войны,
казна была совершенно пуста. Противоборство же с Россией в Польше обещало
быть предприятием трудным и дорогостоящим. Король хорошо помнил, как в 1734
году он безуспешно пытался утвердить на польском престоле, вопреки мнению
России, своего тестя Станислава Лещинского. К тому же при Людовике XV у
французской дипломатии была одна любопытная особенность. Король совершенно
не доверял своим министрам и помимо официальных представителей за границей
содержал там еще и тайных, с которыми вел секретную переписку. Причем
политика, составлявшая "секрет короля", и политика официальная часто имели
между собой мало общего. В конце концов его величество окончательно
запутался в двойной дипломатии и, когда возник вопрос о польском престоле,
просто махнул на него рукой.
Русский посланник в Париже князь Д.А. Голицын верно уловил суть
происходящего и доносил Екатерине, что Франция "будет интригами своими
перечить всем намерениям вашего величества; но... чувствуя, как мало ей
надежды пересилить их, она теперь, не более как для одного виду, несколько,
может быть, и поспорит, а наконец с радостью согласится на все, что ваше
величество ни пожелаете, дабы показать, что она имеет в Польше большое
влияние и без ее согласия ничто в Европе не делается".
Другой страной, от которой в польском вопросе следовало ожидать
неприятностей, была Австрия. Австрийский канцлер граф Кауниц уже говорил
русскому послу, что в Вене предпочли бы видеть на польском престоле одного
из саксонских принцев. Впрочем, австрийцы на этом не настаивали, и, даже
когда стало ясно, что Екатерина намерена сделать королем Понятовского, между
двумя странами поддерживались внешне вполне дружественные отношения. Кауниц
и императрица-королева Мария Терезия были согласны на любого короля, лишь бы
не произошло изменений в государственном устройстве Польши.
Третьим источником опасности была Турция. Во внешней политике этой
страны тоже были свои особенности. При дворе султана к европейским монархам
относились если не с презрением, то по крайней мере довольно скептически.
Блистательная Порта, например, никогда не опускалась до того, чтобы держать
при европейских дворах своих посланников. Информацию о событиях в мире в
Константинополе получали в основном от иностранных информаторов. Правда,
презренные гяуры ухитрялись одни, и те же факты истолковывать совершенно
по-разному, чем нередко приводили слуг султана в некоторое замешательство.
Что касается событий в Восточной Европе, в том числе Польше и России, то
основным источником сведений для Порты был крымский хан.
В 1763 году в Крыму правил хан Крым-Гирей I. Среди своих подданных хан
слыл человеком решительным и мужественным воином. Он организовывал кровавые
набеги да молдавские и южнорусские села и даже грозился "повесить свою плеть
на столице русских, Петербурге, и заставить их вновь платить дань, как это
было при его отцах и дедах". После смерти польского короля хан слал в
Константинополь донесения, в которых требовал не доверять русским,
задумавшим, как он полагал, посадить в Польше своего короля, чтобы потом
захватить эту страну.
Резидентом России в Константинополе был в ту пору замечательный
дипломат Алексей Михайлович Обресков. Ему удалось довольно быстро развеять
опасения турецких вельмож и доказать, что интересы России и Порты в польских
делах явно совпадают, а если чего и следует опасаться, так это происков
коварных австрийцев. Внушения Обрескова возымели действие, и султану донесли
о происходящем следующим образом: "У поляков издавна так повелось, что,
когда умирает их король, у них происходят распри и усобицы; а чтобы со
стороны Высокой Державы оказывалась какая-либо им помощь или делалось
какое-либо вмешательство, этого не бывало прежде. Поэтому следует...
предоставить означенное дело решить им самим между собой".
только Ломоносов пытался противостоять засилью таубергов и шумахеров. В
университете тоже было много шумахеров, но вели они себя тише и не дерзали,
например, осуществлять цензуру печати. Поэтому в Москве литераторам писалось
легче и жилось вольготнее. В университете зарождалось будущее русской
литературы, здесь в то время учились Державин, Карамзин, Богданович,
Фонвизин. Вообще Москва по сравнению с холодным, казенным Петербургом была
яркой, многоликой, самобытной и упорно сопротивлялась всем попыткам
правительства переделать ее по иноземным образцам. Может быть, поэтому
Екатерина и не любила этот город.
В Москву Никита Иванович вместе со своим воспитанником отправился 27
августа. Ехали не торопясь - дорога была плоха, непрерывно лили дожди, к
тому же и поезд цесаревича был велик - 27 экипажей да под них 257 лошадей. В
дороге великий князь неожиданно заболел, начался лихорадочный припадок.
Пришлось остановиться. Боялись опоздать к торжественному въезду императрицы
в город, но, слава богу, поспели вовремя.
Москва давно готовилась к прибытию двора. Улицы богато украшены
зелеными ветками, балконы увешаны яркими разноцветными тканями. Екатерина
въехала в город в открытой карете в сопровождении свиты и конвоя конной
гвардии. Принаряженные москвичи сбегались поглазеть на шествие
императорского кортежа. Громко и торжественно гудели, перекликаясь,
колокола, заглушаемые лишь грохотом пушечных салютов. Екатерина осталась
довольна приемом.
Вся следующая неделя была занята приготовлениями к коронации. Панин в
общей суете участия не принимал, он безвыходно оставался в Кремле при
цесаревиче. Мальчик не оправился до конца от болезни и был довольно слаб. О
том, что происходит при дворе, Панин узнавал в основном по слухам.
Рассказывали, например, что за четыре дня до коронации граф Бестужев
предложил Сенату просить Екатерину принять титул "матери отечества".
Императрица эту честь отклонила.
Коронация произошла 22 сентября, в воскресенье. Екатерина в
императорской мантии, поддерживаемой шестью камергерами, под звон колоколов
Ивана Великого проследовала в Успенский собор. Начался древний,
величественный обряд венчания на царство. Старинные одеяния архиереев,
сверкающие золотым и серебряным шитьем наряды вельмож соперничали яркостью и
великолепием с убранством главного кремлевского собора. Граф К. Г.
Разумовский и генерал-адмирал князь А.М. Голицын поднесли императрице
золотую подушечку, на которой покоилась усыпанная бриллиантами корона, и
Екатерина под гром пушек возложила ее на себя. Потом новгородским митрополит
Димитрий говорил речь. Был он уже в преклонных летах, но голос его звучал
уверенно и твердо: "Красуйся, царствующий град, и удивляйся, глаголя: откуда
мне сие, яко прииде мати отечества ко мне?" Вечером того же дня в Кремле был
устроен торжественный обед, на который были приглашены и иностранные
министры.
Из донесения графа Мерси д'Аржанто государственному канцлеру графу
Кауницу (Шифровано). Прежде всего мне надлежит упомянуть о недавно
совершившемся здесь торжественном акте коронования, как о предмете, который
русский народ считает священнейшим и непоколебимейшим подтверждением
высочайшего значения и верховной власти своих государей, и посредством
которого ныне царствующая Государыня, вместе со своими министрами,
постаралась немедля утвердить престол, на который недавно вступила... Со
времени первых проявлений неудовольствия, высказанных вскоре по кончине
прежнего царя, в Петербурге, посреди гвардейских полков, беспокойное
настроение не только беспрерывно продолжалось, но и распространилось до
здешней древней столицы России. Большая часть нации казалась раз навсегда
нерасположенною к иностранному происхождению новой Государыни. Русский народ
при въезде упомянутой Государыни выразил лишь общее любопытство, обыкновенно
вызываемое каждым новым общественным зрелищем. Вне сего не было никакой
возможности побудить публику к выражению малейшей радости или удовольствия,
и радостные восклицания некоторого числа деньгами подкупленных людей дали
мне тем яснее понять, что недовольные действительно составляют большинство.
Между этими последними даже находилось несколько таких, возгласы которых
были направлены на молодого великого князя, и они называли его своим
императором.
Что бы ни думали иностранные дипломаты, Екатерина была польщена
приемом. Сразу после коронации начались торжества. 23 сентября были устроены
народные гулянья. На Ивановской площади под окнами Грановитой палаты били
фонтаны красного и белого вина, всем желающим раздавали жареное мясо и
прочую снедь. Императрица собственноручно бросала из окна золотые и
серебряные монеты. Следующий день был посвящен представлению дворянства.
Балы, маскарады, обеды, куртаги, фейерверки и театральные представления
следовали один за другим. Екатерина не скупилась, великолепие и многолюдство
придворных маскарадов поражало воображение даже видавших виды москвичей.
Торжества растянулись на всю осень и начало зимы. Так подошел к концу
богатый событиями 1762 год.
Весной 1763 года придворная борьба приняла новый неожиданный оборот.
Бестужев и Орловы придумали простой и надежный способ надолго оттеснить от
трона любых соперников, в первую очередь Панина. Для этого Екатерине надо
было выйти замуж за Григория Орлова. Бестужеву удалось уговорить на эту
авантюру императрицу и для облегчения дела даже выхлопотать у австрийского
посланника для Григория Орлова титул князя Священной Римской империи.
Проект вызвал сильную оппозицию. Стремительным возвышением Орловых
многие и без того были недовольны. Бестужев хотел заручиться помощью старика
Алексея Григорьевича Разумовского. Ходили слухи, что граф Алексей
Григорьевич в свое время тайно вступил в морганатический брак с императрицей
Елизаветой Петровной. Если бы удалось найти документ, удостоверяющий это
событие, на него можно было бы сослаться как на прецедент. За документом
пошли к самому Разумовскому. Он выслушал просьбу, достал из шкатулки
какую-то бумагу, со слезами на глазах бросил ее в огонь и заявил, что такого
документа никогда не существовало.
Канцлер Воронцов, когда его попросили поддержать бестужевский проект,
немедленно отправился к императрице и попытался объяснить ей всю пагубность
задуманного шага. Панин, узнав о проекте, говорят, произнес такую фразу:
"Императрица может делать все, что захочет, но госпожа Орлова не может быть
императрицей". Слухи о предстоящем замужестве Екатерины распространялись,
вызывая все большее недовольство. Начались волнения в гвардии. По подозрению
в заговоре был арестован камер-юнкер ф. Хитрово. При расследовании дела
выяснилось, что некоторые офицеры намеревались, в случае развития брачного
предприятия, свергнуть с престола невесту и убить жениха. Дело дошло до
того, что иностранные дипломаты в Петербурге со дня на день ждали
государственного переворота.
Такое неустойчивое, неопределенное положение сохранялось все лето 1763
года. Императрица колебалась, не зная, кого слушать, на кого опереться. В
конце концов она поняла, что бестужевская затея чревата крупными
неприятностями, и сочла за лучшее от нее отказаться. Самому Бестужеву роль
неудачливой свахи авторитета, разумеется, не прибавила. Развязка наступила
осенью.
Утром 6 октября 1763 года в Петербург прискакал курьер из Варшавы от
графа Кейзерлинга. Он доносил, что на днях в Дрездене скончался саксонский
курфюрст и польский король Август III. Екатерина тотчас велела созвать
конференцию. Во внутренних покоях императрицы собрались наиболее влиятельные
люди государства - граф Бестужев-Рюмин, сенатор И.И. Неплюев,
обер-гофмейстер Никита Панин, граф Григорий Орлов, вице-канцлер князь А.М.
Голицын и тайный советник А.В. Олсуфьев. Обсуждали вопрос: что необходимо
предпринять для обеспечения русских интересов в Польше? Претензий к Речи
Посполитой в Петербурге было много, от малых до значительных.
Польша упорно отказывалась признать за русскими царями императорский
титул, отчего официальных отношений между двумя государствами фактически не
было. Россия поддерживала отношения лишь с польским королем как саксонским
курфюрстом. В Речи Посполитой православное население насильственно
принуждалось к унии, а тех, кто сопротивлялся, католические священники
подвергали жестоким гонениям. Тем самым, в частности, нарушались условия
"Вечного мира", заключенного между двумя странами еще в 1686 году. Польские
магнаты укрывали у себя беглых преступников и, опять же в нарушение
трактата, отказывались выдавать их русским властям. Остро стояла пограничная
проблема. Владения двух государств не были разграничены, поэтому польские
феодалы втихую захватывали и заселяли русские земли. Когда в 1753 году
граница была обследована, выяснилось, что к Польше незаконно отошло 988 кв.
верст земли. Русское правительство неоднократно предлагало решить
пограничный вопрос, но всякий раз безрезультатно.
Что беспокоило больше всего, так это опасность усиления в Польше
враждебного России иностранного влияния, прежде всего французского. Случись
такое, говорил Панин, "мы потеряем треть своих сил и выгод". Недружественная
Польша, естественно, тяготела бы к союзу с другими потенциальными
противниками России - Турцией и Швецией. Возникновение такой коалиции могло
иметь очень тяжелые последствия - Россия оказалась бы блокирована цепью
враждебных государств, поддерживаемых ведущей европейской державой,
Францией, и, возможно, еще и Австрией. Такого допустить было нельзя.
С точки зрения влияния на внутренние дела Польши избрание короля имело
ключевое значение. Если бы на польский престол был возведен человек,
обязанный короной России и, следовательно, благодарный ей и зависимый от
нее, многие проблемы можно было бы решить без труда. Поэтому конференция в
первую очередь занялась обсуждением кандидатов на "опорожненный польский
престол".
Граф Бестужев завел речь о курфюрсте саксонском Христиане Фридрихе,
сыне усопшего короля. Этот человек, слабовольный и болезненный, мало
подходил на роль монарха в такой буйной стране, как Польша. Но у него было
два преимущества. Во-первых, он пользовался поддержкой Австрии, и,
во-вторых, его супруга Мария Антония была на редкость хитра, энергична и
очень хотела стать королевой. У курфюрста было два брата - Ксаверий и Карл,
которые тоже намеревались баллотироваться в короли. Первый, генерал
французской службы, заручился поддержкой в Версале. Второй покровителей за
границей не имел, но у него были влиятельные сторонники в Польше.
Среди природных поляков, или, как их тогда называли по имени древнего
княжеского рода, Пястов, тоже было немало желающих украсить себя
королевскими регалиями. От этой чести не отказался бы, например, престарелый
коронный гетман граф Ян Браницкий. Но, понимая, что шансов на успех у него
мало, граф объединился со сторонниками саксонских принцев при условии, что в
случае неудачи последних они станут помогать ему, Браницкому. О Короне
мечтали богачи Потоцкие и знаменитый князь Карл Радзивилл, воевода
виленский, один из богатейших Польских магнатов. У князя тоже были свои
недостатки. Для монарха, впрочем, несущественные. Он был человек
необразованный, запойный пьяница и большой самодур. Наконец, в Польше
действовала еще одна, пожалуй, наиболее влиятельная партия, созданная
князьями Чарторыйскими.
Во главе фамилии Чарторыйских стояли два брата - Михаил, великий
канцлер литовский, и Август, воевода русский. Первый слыл человеком тонкого
ума, разносторонних способностей и большим знатоком польского
государственного устройства. Второй был известен в основном как хозяин
обширных поместий, владелец десятков тысяч крепостных и отец молодого и
честолюбивого князя Адама, тоже мечтавшего о короне. У Чарторыйских было
множество родственников, занимавших в государстве важные должности, и среди
них литовский стольник граф Станислав Понятовский, давний знакомый
Екатерины.
Обсудив претендентов, конференция, созванная императрицей, пришла к
выводу, что саксонские принцы интереса для России не представляют. Искать
следует среди Пястов. Окончательное решение вынесено не было, но Екатерина
уже сделала свой выбор. Ее кандидатом был Станислав Понятовский. Чем
руководствовалась императрица? Понятовский мог опереться на поддержку
Чарторыйских, и это, бесспорно, облегчало задачу русской дипломатии. Партия
Чарторыйских была самой сплоченной, а ее руководители - наиболее способными
организаторами. Но у Екатерины имя графа Понятовского должно было вызывать
особые эмоции. С одной стороны, она, быть может, хотела отблагодарить его за
то недолгое счастье, которое он ей когда-то подарил. С другой стороны,
Понятовский, человек с романтическим складом ума, все еще продолжал питать к
Екатерине прежние чувства и, как рассчитывала императрица, готов был
пожертвовать многим, чтобы ей угодить.
Организовать избрание своего кандидата было непросто. Побудить шляхтича
сделать нужный выбор можно было либо при помощи известной суммы денег, либо
применив грубую военную силу. Иностранные державы, и без того часто
вмешивавшиеся в польские дела, во время выборов короля становились особенно
активны. В конечном счете исход борьбы определялся двумя обстоятельствами:
победитель должен был пользоваться поддержкой сильной партии внутри страны и
иметь неограниченный кредит у заинтересованной соседней державы. Учитывая
важность момента, конференция решила послать в Варшаву к старику Кейзерлингу
молодого и энергичного помощника - князя Николая Васильевича Репнина. Когда
обсуждение подходило уже к концу, произошел еще один небольшой эпизод,
которому в то время не придали особого значения. Императрица велела позвать
вице-президента Военной коллегии графа З.Г. Чернышева, который и прочел
заготовленный им секретный план отторжения от Польши пограничных земель.
План Чернышева был прост. Границы между двумя государствами, полагал
граф, разумно проводить по рекам. Река - это естественный оборонительный
рубеж, для защиты которого требуются небольшие силы. Река - это транспортная
артерия, необходимая для развития коммерции и, следовательно, увеличения
благосостояния государства. Исходя из этого, русско-польскую границу также
целесообразно провести по рекам, а именно по Западной Двине и Днепру.
Соединить их следует линией, начинающейся у местечка Ула и оканчивающейся
близ Рогачева на Днепре. В результате к России отойдут польская часть
Лифляндии и города Динабург (Даугавпилс), Полоцк, Витебск, Орша, Могилев и
Мстиславль. Если затем соединить Двину и Днепр каналом, то Россия получит
прямой и весьма удобный водный путь от Риги до Киева. Поводом для отторжения
территорий, по мнению графа, могла стать смерть польского короля. Неизбежная
при этом неразбериха облегчит дело. Конференция выслушала план со вниманием
и, как сказали бы современные канцеляристы, приняла его к сведению.
Панин занимался польскими делами еще с мая 1763 года. Теперь, после
смерти короля, эта проблема стала во внешней политике государства едва ли не
определяющей. На ближайшее время отношения России с другими державами во
многом зависели от того, какую позицию они займут по польскому вопросу. Быть
может, поэтому Екатерина решила на время сосредоточить все иностранные дела
в руках Панина. 27 октября Никита Иванович получил бумагу такого содержания:
По теперешним не безтрудным обстоятельствам рассудили мы за благо во
время отсутствия нашего канцлера препоручить вам исправление и производство
всех по иностранной коллегии дел; чего ради и повелеваем вам, до возвращения
канцлера, присутствовать в оной коллегии старшим членом, поколику дозволяют
вам другие ваши должности.
Поначалу и Екатерина, и Панин смотрели на это назначение как на
временное - покуда не минуют чрезвычайные обстоятельства и не сыщется
достойная замена. Никита Иванович даже после назначения в коллегию еще долго
продолжал заниматься внутриполитическими делами, например помогал
императрице организовывать комиссию для рассмотрения коммерции. Но, вопреки
его желанию, дипломатическая деятельность затянулась на многие годы. Со
временем Панин привык к новой должности, как привыкли и в других европейских
столицах отождествлять дипломатию России с его именем.
Взяв в свои руки внешнюю политику, Никита Иванович быстро стал ее не
только формальным, но и фактическим руководителем. Дипломатия во все времена
почиталась делом первостепенной важности для государства, поэтому монархи
всегда стремились по мере сил и способностей лично заниматься иностранными
делами. Екатерина, разумеется, не была исключением. Она регулярно читала
дипломатическую переписку, часто беседовала с иностранными послами и
находила время для того, чтобы вникать даже в сравнительно мелкие вопросы.
Своих дипломатов императрица тщательно контролировала, но не более того.
Разработка внешней политики - изучение положения, обдумывание дальнейших
шагов, подготовка детальных инструкций для русских представителей за
границей - все это было сосредоточено в руках Панина.
Из донесения графа Мерси д'Аржанто государственному канцлеру графу
Кауницу
Я на днях имел случай говорить с г. Паниным и в приличных, хотя и в
общих выражениях, возобновил ему уверения в дружественном образе мыслей
моего высочайшего двора относительно здешнего, прибавив, что мои
всемилостивейшие повелители вменяют себе в истинное удовольствие действовать
в настоящих польских делах вместе с русской Государыней. Вышеупомянутый
министр отвечал мне столь же, по-видимому, дружественными словами, но с
ясностью присовокупил, что наш высочайший двор не должен вменить здешнему в
вину, если последний, в отношении польских дел, распространит свои
мероприятия несколько далее, чем прочие державы, ибо для значения, влияния
на общемировые дела и существенного интереса России весьма важно видеть на
польском престоле короля, преданного этому государству...
(Шифровано). Кредит единственного благомыслящего графа Бестужева упал и
едва ли восстановится. Быть может, усилия его и увенчались бы успехом, если
бы граф Орлов, на которого он так рассчитывал, оказал бы ему лучшую и более
ловкую помощь. Но последний, хотя и благонамерен, но до того неспособен, что
не может быть ни в чем употреблен с пользой...
К этому можно добавить, что, когда вскоре граф Мерси перебрался из
Петербурга в Варшаву, Бестужев вступил с ним в тайную переписку. Это стало
известно Екатерине и ускорило отставку Бестужева.
Взявшись за решение вопроса о вакантном польском престоле, Панин хорошо
представлял, что следует предпринимать. В Швеции он, по существу, решал
сходную задачу - лавируя между противоборствующими политическими силами,
добивался усиления союзников России. Но теперь его возможности были
несравненно шире. Правда, и задача была сложнее, требовалось не только умело
направлять развитие событий в самой Польше, но и постоянно учитывать
противоречивые и изменчивые интересы других держав.
Главным противником России в польском вопросе была Франция, впрочем, не
только в польском. Интересы двух стран сталкивались и в Швеции, и в Турции.
Эти государства традиционно играли роль противовеса, который Франция
создавала своим когда явным, когда потенциальным соперникам - Австрии и
Пруссии. Поэтому любое усиление влияния России в Варшаве, Стокгольме или
Константинополе неизбежно означало ослабление там влияния Франции. Впрочем,
сам факт возникновения на востоке Европы обширной державы, быстро набиравшей
силы, вызывал в Версале самые мрачные опасения. Поэтому французские политики
считали своим долгом всемерно и повсеместно противодействовать России.
Французский король Людовик XV, отправляя ко двору Екатерины своего
посланника барона Бретейля, наставлял его: "Цель моей политики относительно
России состоит в удалении ее, по возможности, от европейских дел... Вы
должны поддерживать все партии, которые непременно образуются при этом
дворе. Только при господстве внутренних смут Россия будет иметь менее
средств вдаваться в виды, которые могут внушить ей другие державы. Наше
влияние в настоящую минуту может быть полезно в том отношения, что даст
благоприятный оборот всем польским делам и переменит тон, с каким
петербургский двор обращается к этой республике. Будущее влияние должно
воспрепятствовать России принимать участие в войне против меня, против моих
союзников и особенно противиться моим видам в случае королевских выборов в
Польше".
Но ко времени "опорожнения" польского престола настроение Людовика XV
изменилось. Франция все еще не могла оправиться после Семилетней войны,
казна была совершенно пуста. Противоборство же с Россией в Польше обещало
быть предприятием трудным и дорогостоящим. Король хорошо помнил, как в 1734
году он безуспешно пытался утвердить на польском престоле, вопреки мнению
России, своего тестя Станислава Лещинского. К тому же при Людовике XV у
французской дипломатии была одна любопытная особенность. Король совершенно
не доверял своим министрам и помимо официальных представителей за границей
содержал там еще и тайных, с которыми вел секретную переписку. Причем
политика, составлявшая "секрет короля", и политика официальная часто имели
между собой мало общего. В конце концов его величество окончательно
запутался в двойной дипломатии и, когда возник вопрос о польском престоле,
просто махнул на него рукой.
Русский посланник в Париже князь Д.А. Голицын верно уловил суть
происходящего и доносил Екатерине, что Франция "будет интригами своими
перечить всем намерениям вашего величества; но... чувствуя, как мало ей
надежды пересилить их, она теперь, не более как для одного виду, несколько,
может быть, и поспорит, а наконец с радостью согласится на все, что ваше
величество ни пожелаете, дабы показать, что она имеет в Польше большое
влияние и без ее согласия ничто в Европе не делается".
Другой страной, от которой в польском вопросе следовало ожидать
неприятностей, была Австрия. Австрийский канцлер граф Кауниц уже говорил
русскому послу, что в Вене предпочли бы видеть на польском престоле одного
из саксонских принцев. Впрочем, австрийцы на этом не настаивали, и, даже
когда стало ясно, что Екатерина намерена сделать королем Понятовского, между
двумя странами поддерживались внешне вполне дружественные отношения. Кауниц
и императрица-королева Мария Терезия были согласны на любого короля, лишь бы
не произошло изменений в государственном устройстве Польши.
Третьим источником опасности была Турция. Во внешней политике этой
страны тоже были свои особенности. При дворе султана к европейским монархам
относились если не с презрением, то по крайней мере довольно скептически.
Блистательная Порта, например, никогда не опускалась до того, чтобы держать
при европейских дворах своих посланников. Информацию о событиях в мире в
Константинополе получали в основном от иностранных информаторов. Правда,
презренные гяуры ухитрялись одни, и те же факты истолковывать совершенно
по-разному, чем нередко приводили слуг султана в некоторое замешательство.
Что касается событий в Восточной Европе, в том числе Польше и России, то
основным источником сведений для Порты был крымский хан.
В 1763 году в Крыму правил хан Крым-Гирей I. Среди своих подданных хан
слыл человеком решительным и мужественным воином. Он организовывал кровавые
набеги да молдавские и южнорусские села и даже грозился "повесить свою плеть
на столице русских, Петербурге, и заставить их вновь платить дань, как это
было при его отцах и дедах". После смерти польского короля хан слал в
Константинополь донесения, в которых требовал не доверять русским,
задумавшим, как он полагал, посадить в Польше своего короля, чтобы потом
захватить эту страну.
Резидентом России в Константинополе был в ту пору замечательный
дипломат Алексей Михайлович Обресков. Ему удалось довольно быстро развеять
опасения турецких вельмож и доказать, что интересы России и Порты в польских
делах явно совпадают, а если чего и следует опасаться, так это происков
коварных австрийцев. Внушения Обрескова возымели действие, и султану донесли
о происходящем следующим образом: "У поляков издавна так повелось, что,
когда умирает их король, у них происходят распри и усобицы; а чтобы со
стороны Высокой Державы оказывалась какая-либо им помощь или делалось
какое-либо вмешательство, этого не бывало прежде. Поэтому следует...
предоставить означенное дело решить им самим между собой".