заговору, Екатерина раздала пятнадцать тысяч душ крепостных да 186 тысяч
рублей. Самые богатые награды получили братья Орловы. Трое из них -
Григорий, Алексей и Федор - получили по восемьсот душ каждый. Потом все
пятеро были возведены в графское достоинство, к которому было приложено село
Ильинское Оболенского уезда с тремя тысячами душ да еще 50 тысяч рублей.
Григорий Орлов стал камергером, генерал-адъютантом и кавалером ордена св.
Александра Невского. Никиту Панина императрица тоже наградила, хотя и
скромнее. Ему была назначена ежегодная пенсия в 5 тысяч рублей.
Умиротворив гвардию, надо было подумать и о тех, у кого было достаточно
денег и авторитета, чтобы снова ее взволновать. Русская аристократия к тому
времени уже набила себе руку на организации государственных переворотов.
Петр I, как известно, пришел к власти, свергнув свою сестру Софью. Его жена,
Екатерина, получила престол благодаря Меньшикову и гвардии. Императрицу Анну
возвел на трон Верховный тайный совет. Елизавета тоже получила власть в
результате переворота.
Теперь перед новой российской самодержицей стояла непростая задача.
Надо было заручиться поддержкой влиятельных людей и при этом, не дай бог, не
обидеть кого-нибудь.
В этом деле Екатерина проявила изобретательность. Всех вельмож, кого
удалось собрать утром 28 июня для принесения присяги, она сделала членами
Сената, а учреждение это обременила множеством разнообразных дел. Теперь
виднейшие представители родовитого российского дворянства отдавали все
душевные силы бесконечным спорам о цене на хлеб или о том, где взять лес для
строительства новых кораблей. Можно было надеяться, что думать о новых
заговорах у них не останется времени.
Когда первые суматошные дни миновали, пришло время заняться делами
основополагающими. Екатерину привлекала прежде всего деятельность
законодательная. О том, чтобы ввести в России гуманные и просвещенные
законы, она размышляла давно. Еще в манифесте от 6 июля она объявляла:
"Наиторжественнейше обещаем Нашим императорским словом узаконить такие
государственные установления, по которым бы правительство любезного Нашего
отечества в своей силе и при надлежащих границах течение свое имело".
Устроить жизнь полудикого народа огромной восточной империи в соответствии с
мудрыми предначертаниями европейских мыслителей - задача, достойная того,
кто мечтает вписать свое имя в историю рядом с Солоном и Юстинианом.
Позднее, в письме к Вольтеру, Екатерина отмечала: "Я должна отдать
справедливость своему народу: это превосходная почва, на которой хорошее
семя быстро возрастает". Итак, русские - это "почва", которую надо вспахать
реформами, хорошенько удобрить иностранными колонистами (этим императрица
тоже скоро займется) и, наконец, засеять идеями западноевропейского
просвещения. Дело, конечно, не простое. На беду, русский народ совершенно
лишен наклонности к "гражданской жизни". Нужны толковые помощники, а лучше
Панина, пожалуй, и не придумаешь.
Во-первых, он, как писала тогда Екатерина, "наиболее умелый,
образованный и деятельный" из всех придворных вельмож. Во-вторых, он
достаточно гибок, способен на компромиссы, и с ним легко найти общий язык.
Наконец, Панин честен, и на него вполне можно положиться. К тому времени
Екатерина хорошо изучила Панина. Никита Иванович не был корыстолюбив и не
мечтал, подобно Орловым, о богатствах, которые щедро рассыпала монаршья
десница. Была у него слабость - слыл гурманом, но его вполне удовлетворяли
повара великокняжеского двора, считавшиеся лучшими в Петербурге.
Панин не был властолюбив. Даже подчиненные всегда считали его
начальником мягким и либеральным. Что в Панине было действительно развито,
так это честолюбие политика. Он полагал, и не без оснований, что по своим
знаниям, опыту, умению анализировать сложные проблемы, возникающие во
внутренних и внешних делах империи, он явно превосходит не только Екатерину,
но и большинство людей из ее окружения. Естественно поэтому, что Панин
считал себя вправе наставлять императрицу и добиваться реализации своих
политических идей, приобретая тем самым репутацию крупного государственного
деятеля. Императрицу это вполне устраивало. Пусть ее русский Сюлли корпит
над бумагами. Слава преобразователя все равно достанется не сочинителю
проектов, а тому, кто вдохнет в них жизнь. И вот спустя несколько недель
после переворота Панин вместе со своим приятелем Г.Н. Тепловым, служившим
секретарем императрицы, занялся подготовкой обширной программы реформ.
Панин хотел начать с того, что ему казалось самым главным, - с
реорганизации системы государственного управления. Рыба, как известно, гниет
с головы, а в России процесс разложения успел зайти довольно далеко. Но если
устранить источники разложения, быть может, удастся не только спасти голову,
но и вылечить прочие части государственного организма. В Российской империи,
рассуждал Панин, как и во всякой монархии, законодательная власть замыкается
на персоне государя. Лишь он вправе изменять существующие законы и
устанавливать новые. Ему подчиняется правительство (Сенат), которое
управляет государством в соответствии с имеющимися законами и
установлениями. К Сенату примыкают коллегии, ведающие государственными
делами каждая в своей области.
Такая система, хотя и была создана Петром Великим, увы, далека от
совершенства. Вины Петра в этом нет. За свое неспокойное царствование он
попросту не успел привести в порядок гражданские установления. Создавая
органы государственного управления, Петр взял за образец Швецию. Но,
рассуждал Панин, "установления сии и в Швеции тогда оставлены были только на
время, после республиканского правления, дабы не произвесть во всем весьма
крутой перемены". И эту переходную и несовершенную систему в России не
только скопировали, но и попытались совместить с неограниченной монархией,
результат оказался плачевным.
Монарх, считал Панин, как бы разумен и просвещен он ни был, не в
состоянии устанавливать законы и решать другие дела в одиночку. Он по
необходимости будет опираться на помощь приближенных к нему особ. Но
существуют ли правила или установления, определяющие, кто и на каком
основании оказывается в числе тех, чьи советы выслушивает государь? Таких
правил нет. Отсюда и начинаются все беды.
Доступ к монарху далеко не всегда получают люди, того достойные.
Фаворит, временщик, просто ловкий и беспринципный человек, пользуясь
доверием государя, начинает от его имени объявлять указы и постановления.
Расцветают произвол, лихоимство, безнравственность и угодничество. Фаворитам
нет дела до интересов государства, для них существуют лишь собственные
желания. Государственные дела оказываются заброшенными, казна расхищается,
на важные должности назначают не достойных, а тех, кто сумел услужить
фавориту. Естественно, что придворные в таких условиях руководствуются
принципом: "Была бы милость, всякого на все станется".
Монарх, таким образом, оказывается отделен от своего правительства. Для
того чтобы исправить положение, надо закрыть эту брешь, лишить случайных
людей возможности влиять на государственные дела. Время от времени такие
попытки предпринимались. При особе государя создавались то кабинет, то
конференция, но, считал Панин, делу это не помогало, потому что функции этих
органов законодательно не были определены и в них заправляли все те же
фавориты, получавшие еще большую безнаказанность. Панин предлагал
окончательно решить эту проблему и учредить официальный и постоянный орган,
который оказывал бы монарху помощь в законодательной деятельности, -
Императорский совет.
Идею создания Совета Панин разработал очень подробно. Он даже
подготовил манифест об учреждении этого органа. Екатерине оставалось его
только подписать. Совет должен был состоять из шести - восьми человек,
назначаемых императрицей, - знающих, способных, заслугами и многолетней
деятельностью доказавших свое право участвовать в управлении государством.
Среди них должны быть статские секретари - по иностранным делам, внутренним
делам, военного департамента и морского департамента. Все дела, подлежащие
рассмотрению государем, докладываются в Совете соответствующим статским
секретарем, обсуждаются, после чего монарх и определяет окончательное
решение.
Свой проект Панин завершил предложением о разделении Сената на
департаменты. Всего их предполагалось создать шесть: внутренних дел (ему, в
частности, следовало поручить подготовку проекта нового Уложения),
апелляционных дел, коммерческих дел и т.д. Мера эта была не менее насущна,
чем учреждение Совета. Обыкновенно сенаторы в обсуждаемые вопросы не
вникали. Для исполнения своих обязанностей они считали вполне достаточным в
надлежащие дни появляться в присутствии. Сенатор, с горечью писал Панин,
"приезжает на заседание как гость на обед, который не знает не только вкуса
кушанья, но и блюд, коими его будут потчевать". Если заставить сенаторов
сидеть не всех вместе, а по пять человек в каждом департаменте, им будет
труднее отмалчиваться и придется внимательнее относиться к своим
обязанностям. В любом случае при таком разделении труда рассмотрение дел
пойдет куда быстрее.
После того как Императорский совет будет создан, Панин полагал
реорганизовать коллегии. С точки зрения выполнения своих задач эти
учреждения мало чем отличались от Сената. Плотная завеса таинственности
скрывала от посторонних глаз творящиеся в коллегиях чудовищные безобразия.
Процветали же те, кто "по своим видам, невежеству и рабству составляют
государственный секрет из того, что в нации благоустроенной должно быть
известно всем и каждому, как-то: количество доходов, причины налогов и пр.".
А затем, после преобразования органов государственного управления, Никита
Иванович рассчитывал заняться тем, что привлекало его более всего, -
развитием промышленности и коммерции.
Поначалу проект Совета императрице понравился. Она подписала манифест о
его учреждении, наметила будущих членов, а вскоре последовал указ и о
разделении Сената на департаменты. Правда, на всякий случай Екатерина
раздала проект некоторым своим ближайшим советникам, дабы узнать их
замечания. И тут дело застопорилось. Почему? Об этом историки спорят до сих
пор. Дело об Императорском совете, похоже, превратилось в одну из "вечных"
исторических загадок.
О том, каков был действительный замысел Панина и почему его проект был
в конце концов отклонен, высказывались различные мнения. Чаще всего
утверждали, что Панин хотел втихую ограничить власть монарха и ввести в
России нечто вроде аристократической формы правления. Родоначальником этой
точки зрения был генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа, написавший в своих
замечаниях на проект, что "Императорский совет слишком приблизит подданного
к государю, и у подданного может явиться желание поделить власть с
государем".
Отталкиваясь от этого мнения, историки обратили внимание на два неясных
места в панинском проекте. Во-первых, в нем указывалось, что членов Совета
назначает государь. Но кто имеет право их смещать? У Панина этот вопрос был
обойден молчанием. Выходит, должность члена Совета становится пожизненной.
"Всякое новое указание, акт, постановление, манифест, грамоты, патенты,
которые государь сам подписывает, - говорилось в проекте, - должны быть
контрассигнованы тем статским секретарем, по департаменту которого то дело
производилось". Необходимо это было, по мысли Панина, для того, чтобы
существовала ясность, какому департаменту данный документ принадлежит. А как
быть, если статский секретарь отказывается поставить свою подпись? Будет ли
документ без этой подписи иметь силу? И что делать государю, который не
вправе сместить строптивого секретаря? Получалось, что самодержавная воля
наталкивается на непреодолимое препятствие.
О том, зачем Панину понадобилось подавать проект с подвохом, мнения
историков особенно противоречивы. Одни считают, что обер-гофмейстер хотел
отомстить Екатерине за свою неудачную попытку посадить на трон Павла. Другие
полагают, что Панин был в восторге от шведской системы государственного
управления и хотел создать в России нечто подобное. По поводу последнего
мнения русский историк Н. Д. Чечулин в свое время справедливо отмечал, что,
коль скоро Панин имел огромный опыт использования недостатков шведской
системы правления, было бы странно подозревать его в желании насадить это
зло у себя на родине. Вообще говоря, выяснять мотивы поступков политика, тем
более жившего два столетия назад, - дело архисложное и неблагодарное.
Выявление скрытых мотивов приводит к тому, что данный политик может
предстать не в лучшем свете. Попробуйте заявить кому-либо из ныне живущих
политических деятелей, что он руководствуется не благородными идеалами,
которые провозглашает, а какими-то иными побуждениями. С политиком, жившим
столетия назад, такой проблемы не возникает, правда, появляются сложности
иного порядка. Существует опасность слишком "рационального" истолкования
действий исторического персонажа, когда ему приписываются последовательность
и целеустремленность, которых на самом деле не было. Конкретный поступок мог
быть не продуманной политической акцией, а плодом случайного стечения
обстоятельств, неожиданной идеи. Часто возникает соблазн подогнать
исторического деятеля под общепризнанную схему и вообще перенести на события
прошлого представления сегодняшнего дня. Так, в тот период существовали
политические группировки либералов и консерваторов. Значит, непременно
определяется, к какому лагерю принадлежит данный политик... И после этого
мотивы его поступков без труда выводятся из политического ярлыка. Панина,
скажем, иногда называют "дворянским либералом". В принципе это верно, хотя
вовсе не означает, что, работая над своим проектом, Никита Иванович
руководствовался именно идеями политического либерализма, а не желанием
насолить кому-то из своих недругов.
Обыкновенно, когда анализируют панинский проект Императорского совета,
исходят из предпосылки, что борьба партий и группировок производна от
политических взглядов. Например, верхушка дворянства хотела ограничить
власть монарха. Панин, выражая ее интересы, предложил создать Совет.
Преданные трону люди разглядели подвох, и проект был отвергнут. На практике,
однако, когда речь идет о борьбе за власть, причинно-следственные связи
часто бывают иными.
Нередко люди примыкают к той или иной группировке не потому, что
разделяют ее политические установки. Наоборот, они выдвигают политические
лозунги для того, чтобы оправдать свою принадлежность к группировке,
обосновать ее право на власть и заодно отказать в этом праве конкурирующим
группам. В центр такого конфликта, по-видимому, попал и панинский проект.
Причина для критики состояла не в том, что он угрожал власти монарха.
Причиной был тот факт, что идея исходила от соперничающей придворной партии.
Рассуждения же об ограничении монархии были лишь идеологической маскировкой
этого обстоятельства. Собственно панинское объяснение мотивов его
предложения обыкновенно игнорируется. Между тем оно, хотя и лишено
таинственного ореола, вполне достойно внимания.
Панин выступал против фаворитизма. То, что это явление принесло России
в XVIII веке немало зла, бесспорно. Мог ли Совет ограничить власть
фаворитов? В значительной мере мог. Екатерина, например, планировала ввести
в Совет своего фаворита Григория Орлова. И в случае создания этого
учреждения, и без него Орлов имел возможность нашептывать императрице свои
государственные идеи наедине. Но пока Совет не создан, фавориту достаточно,
улучив благоприятный момент, добиться согласия Екатерины на какое-либо свое
предложение, и оно приобретало силу закона. В случае, если бы Совет
состоялся, такое нашептывание во многом теряло бы смысл. Ибо, прежде чем
объявить свое решение, императрица должна была бы выслушать на Совете
различные мнения, в ходе обсуждения стало бы ясно, кто автор новой идеи, со
всеми вытекающими отсюда последствиями и т.д.
Ограничивал бы панинский Совет власть монарха? Юридически нет. Раз
императрица имела право назначать его членов, подразумевалось, что она могла
их и смещать. Во всяком случае, если бы Екатерина заподозрила иное, карьера
Панина на этом проекте бы и закончилась. Подпись статс-секретаря также вряд
ли можно считать серьезной угрозой для власти монарха. Например,
императорские рескрипты русским посланникам за границей обычно подписывались
еще и канцлером или вице-канцлером. Но если такой контрассигнатуры не было,
это отнюдь не означало, что документ терял свою силу. Однако фактически
Совет все же налагал бы ограничения на самодержавную власть. Точнее сказать,
он затруднил бы принятие кулуарных, необдуманных и ошибочных решений.
Монарху пришлось бы крепко подумать, прежде чем отдать распоряжение,
выгодное лишь кому-то из его любимцев. Именно этого Панин, если верить его
обоснованию проекта, и добивался. В принципе на это даже в те времена вряд
ли можно было что-либо возразить. Поэтому противники Панина и избрали
тактику приписывания ему коварного и тайного умысла. Их аргументы, быть
может, сыграли какую-то роль и заставили Екатерину насторожиться. Однако
вряд ли они имели решающее значение. Дело в том, что Панин никогда не
скрывал от императрицы своего отношения к самодержавной власти.
Много позднее Екатерина вспоминала, что Никита Иванович любил повторять
фразу: "Короли, короли - это необходимое зло, без него обойтись нельзя".
Панин прекрасно видел недостатки монархической формы правления и отдельных
коронованных особ, но, по-видимому, рассматривал монархию как необходимое
государству объединяющее и упорядочивающее начало, как центр власти,
способной подняться выше интересов отдельных лиц, групп и сословий. Когда
императрица начинала жаловаться, что дела идут не так, как хотелось бы,
Панин обыкновенно говорил: "На что ж вы жалуетесь? Если бы на свете все было
совершенство или способно к совершенству, тогда бы вас совсем не нужно
было". Однако почему Екатерина все же отклонила панинский проект?
По-видимому, ближе всех к истине подошел С. М. Соловьев. По его мнению,
ошибка Панина состояла в том, что он не учел самолюбия императрицы. Никита
Иванович предложил ей учредить Совет в качестве меры против "случайных
людей". По существу, это было равнозначно тому, как если бы Панин заявил
императрице, что она слишком слаба и не в состоянии освободиться от влияния
своих фаворитов. Огласить манифест значило публично это признать. Тщеславие
не позволило Екатерине решиться на такой шаг, и она надорвала свою подпись
на манифесте. Забегая вперед, скажем, что Совет в конце концов был создан,
правда, не в той форме, которую предлагал Панин. Когда в 1768 году началась
русско-турецкая война, обстоятельства потребовали, чтобы управление
государством осуществлялось более четко и оперативно. Екатерине
волей-неволей пришлось учредить Совет - сначала как временный, а с января
1769 года как постоянный государственный орган. О том, кого "посадить" в
Совет, императрица предварительно проконсультировалась с Паниным. Насколько
можно судить, Никита Иванович отнесся к этому нововведению уже без прежнего
энтузиазма. Почему? Может быть, оттого, что идея его оказалась сильно
исковерканной.
Совет энергично принялся за дело и работал довольно регулярно, обсуждая
самые разнообразные вопросы. Учреждение это, созданное Екатериной по крайней
мере отчасти по настоянию Панина, пережило и императрицу, и ее преемника. В
1810 году Александр I преобразовал его в Государственный совет, и этот орган
просуществовал вплоть до 1917 года. Выходит, что он был нужен и, стало быть,
идея Панина оказалась верна.
Между тем, пока Екатерина мучилась, быть или не быть Императорскому
совету, при дворе стали появляться новые лица. Возвращались из ссылок
опальные елизаветинские вельможи, люди пожившие, умудренные опытом те, на
кого можно было опереться. Первым в столице появился князь Яков Петрович
Шаховской, бывший генерал-прокурор. Шаховской, как приехал, сразу же пошел
во дворец, но не в парадные комнаты, а на половину великого князя, к Панину.
Встретились - и обнялись. С князем Яковом они были старые приятели, когда-то
вместе служили в конной гвардии. А через несколько дней в Петербург приехал
граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, знаменитый некогда канцлер, много лет
управлявший государством от имени Елизаветы.
Панин знал Бестужева еще в те времена, когда тот был деятельным и
ловким царедворцем, властным и высокомерным. Теперь граф сильно сдал. Он
казался совсем дряхлым стариком, руки его заметно дрожали, ходил он тяжело,
с трудом переставляя ноги. И только умные внимательные глаза на неподвижном
морщинистом лице говорили о том, что силы старика еще не оставили.
Екатерина встретила Бестужева с великими почестями. Сразу же по приезде
он был в придворной карете доставлен в Летний дворец, где императрица
наложила на него орден св. Андрея Первозванного и пожаловала чин
генерал-фельдмаршала да 20 тысяч рублей ежегодной пенсии. Потом его
сиятельство отвезли в дом, специально для него приготовленный, а от двора
определили стол, погреб и экипаж.
В августе в столицу приехал еще один человек, которого Панин ждал с
особым нетерпением. Из Пруссии вместе с армией вернулся наконец его брат -
генерал Петр Панин. У Никиты Ивановича было немало друзей и
единомышленников, но, пожалуй, ни с кем он не был так близок и откровенен,
как с братом. На первый взгляд братья Панины были совершенно несхожи и по
характеру, и по склонностям, и по жизненному опыту. Никита Иванович -
профессиональный дипломат, мягкий, осторожный, любезный и приветливый со
всеми. Петр Иванович, всю жизнь проведший на военной службе, был
прямолинеен, резок, порою груб и имел склонность откровенно высказывать свое
мнение, даже тогда, когда это могло не понравиться лицам весьма влиятельным.
На службу Петр Панин был определен еще подростком, в14 лет. К
обязанностям своим он относился ревностно, но характер у него оказался
сложный, во всяком случае, скорому продвижению по службе он явно не
способствовал. Как-то раз его отец решил походатайствовать, чтобы сына
скорее произвели в капралы. Узнав об этом, Петр
Панин совершил поступок, для человека его времени и положения
необычайный. Он написал отцу, что такая протекция "ввергает его в стыд и
презрение подчиненных его чину", поскольку он еще слишком молод и мало
знает, чтобы учить тех, у кого самому следовало бы поучиться. Потом Панин
участвовал в Крымских походах, в сражениях со шведами в 1741-1743 годах и к
началу Семилетней войны дослужился до чина генерал-майора.
В Пруссии Петр Панин сразу оказался в гуще событий. Он участвовал во
всех крупнейших битвах, отличился в сражениях при Цорндорфе, Пальциге и
Кунерсдорфе, получил контузию и закончил войну в должности
генерал-губернатора Восточной Пруссии, имея чин полного генерала и репутацию
храброго полководца и искусного тактика. По возвращении в Петербург Петр
Панин был встречен Екатериной весьма милостиво и назначен сенатором.
Слух о том, что Никита Иванович готовит проект Императорского совета,
уже распространился, и при дворе с интересом обсуждали, кто будет удостоен
чести заседать в этом новом учреждении. В председатели многие прочили
Бестужева. Опыта и ловкости ему было не занимать, смущал только возраст.
Графу уже минуло 68 лет. В такие годы, да еще при слабом здоровье, самое
время с почетом отойти от государственных забот и, отрешившись от мирской
суеты, помыслить о божественном. Но Бестужев складывать оружия не собирался,
тем более что Екатерина действительно планировала его не только поставить во
главе Совета, но и поручить дела иностранные. У старого графа в этой
области был огромный опыт, служить по дипломатической части он начал еще при
Петре I, в 1713 году. Раз он втянул Россию в Семилетнюю войну, ему и
распутывать многочисленные проблемы, порожденные этой войной, вернее
сказать, не самой войной, а тем способом выхода из нее, который избрал Петр
III.
Борьба с Пруссией была хотя и затяжной, но в целом вполне успешной.
Фридрих II стоял уже на краю пропасти. Его могло спасти только чудо, и оно
свершилось. Петр III, взойдя на престол, разом перечеркнул все то, что было
добыто в этой войне. Он не только заключил с Фридрихом мир и союз, но и
отдал приказ корпусу генерала З.Г. Чернышева соединиться с прусскими
войсками и начать боевые действия против своего недавнего союзника -
Австрии! Бессмысленные и непредсказуемые поступки Петра Ш спутали все карты.
Австрия была разочарована и крайне раздосадована. Австрийцы воевали
ради того, чтобы отнять у Фридриха Силезию. Добыча, казалось, была уже в
руках, но теперь, без помощи России, получить лакомый кусок было невозможно.
рублей. Самые богатые награды получили братья Орловы. Трое из них -
Григорий, Алексей и Федор - получили по восемьсот душ каждый. Потом все
пятеро были возведены в графское достоинство, к которому было приложено село
Ильинское Оболенского уезда с тремя тысячами душ да еще 50 тысяч рублей.
Григорий Орлов стал камергером, генерал-адъютантом и кавалером ордена св.
Александра Невского. Никиту Панина императрица тоже наградила, хотя и
скромнее. Ему была назначена ежегодная пенсия в 5 тысяч рублей.
Умиротворив гвардию, надо было подумать и о тех, у кого было достаточно
денег и авторитета, чтобы снова ее взволновать. Русская аристократия к тому
времени уже набила себе руку на организации государственных переворотов.
Петр I, как известно, пришел к власти, свергнув свою сестру Софью. Его жена,
Екатерина, получила престол благодаря Меньшикову и гвардии. Императрицу Анну
возвел на трон Верховный тайный совет. Елизавета тоже получила власть в
результате переворота.
Теперь перед новой российской самодержицей стояла непростая задача.
Надо было заручиться поддержкой влиятельных людей и при этом, не дай бог, не
обидеть кого-нибудь.
В этом деле Екатерина проявила изобретательность. Всех вельмож, кого
удалось собрать утром 28 июня для принесения присяги, она сделала членами
Сената, а учреждение это обременила множеством разнообразных дел. Теперь
виднейшие представители родовитого российского дворянства отдавали все
душевные силы бесконечным спорам о цене на хлеб или о том, где взять лес для
строительства новых кораблей. Можно было надеяться, что думать о новых
заговорах у них не останется времени.
Когда первые суматошные дни миновали, пришло время заняться делами
основополагающими. Екатерину привлекала прежде всего деятельность
законодательная. О том, чтобы ввести в России гуманные и просвещенные
законы, она размышляла давно. Еще в манифесте от 6 июля она объявляла:
"Наиторжественнейше обещаем Нашим императорским словом узаконить такие
государственные установления, по которым бы правительство любезного Нашего
отечества в своей силе и при надлежащих границах течение свое имело".
Устроить жизнь полудикого народа огромной восточной империи в соответствии с
мудрыми предначертаниями европейских мыслителей - задача, достойная того,
кто мечтает вписать свое имя в историю рядом с Солоном и Юстинианом.
Позднее, в письме к Вольтеру, Екатерина отмечала: "Я должна отдать
справедливость своему народу: это превосходная почва, на которой хорошее
семя быстро возрастает". Итак, русские - это "почва", которую надо вспахать
реформами, хорошенько удобрить иностранными колонистами (этим императрица
тоже скоро займется) и, наконец, засеять идеями западноевропейского
просвещения. Дело, конечно, не простое. На беду, русский народ совершенно
лишен наклонности к "гражданской жизни". Нужны толковые помощники, а лучше
Панина, пожалуй, и не придумаешь.
Во-первых, он, как писала тогда Екатерина, "наиболее умелый,
образованный и деятельный" из всех придворных вельмож. Во-вторых, он
достаточно гибок, способен на компромиссы, и с ним легко найти общий язык.
Наконец, Панин честен, и на него вполне можно положиться. К тому времени
Екатерина хорошо изучила Панина. Никита Иванович не был корыстолюбив и не
мечтал, подобно Орловым, о богатствах, которые щедро рассыпала монаршья
десница. Была у него слабость - слыл гурманом, но его вполне удовлетворяли
повара великокняжеского двора, считавшиеся лучшими в Петербурге.
Панин не был властолюбив. Даже подчиненные всегда считали его
начальником мягким и либеральным. Что в Панине было действительно развито,
так это честолюбие политика. Он полагал, и не без оснований, что по своим
знаниям, опыту, умению анализировать сложные проблемы, возникающие во
внутренних и внешних делах империи, он явно превосходит не только Екатерину,
но и большинство людей из ее окружения. Естественно поэтому, что Панин
считал себя вправе наставлять императрицу и добиваться реализации своих
политических идей, приобретая тем самым репутацию крупного государственного
деятеля. Императрицу это вполне устраивало. Пусть ее русский Сюлли корпит
над бумагами. Слава преобразователя все равно достанется не сочинителю
проектов, а тому, кто вдохнет в них жизнь. И вот спустя несколько недель
после переворота Панин вместе со своим приятелем Г.Н. Тепловым, служившим
секретарем императрицы, занялся подготовкой обширной программы реформ.
Панин хотел начать с того, что ему казалось самым главным, - с
реорганизации системы государственного управления. Рыба, как известно, гниет
с головы, а в России процесс разложения успел зайти довольно далеко. Но если
устранить источники разложения, быть может, удастся не только спасти голову,
но и вылечить прочие части государственного организма. В Российской империи,
рассуждал Панин, как и во всякой монархии, законодательная власть замыкается
на персоне государя. Лишь он вправе изменять существующие законы и
устанавливать новые. Ему подчиняется правительство (Сенат), которое
управляет государством в соответствии с имеющимися законами и
установлениями. К Сенату примыкают коллегии, ведающие государственными
делами каждая в своей области.
Такая система, хотя и была создана Петром Великим, увы, далека от
совершенства. Вины Петра в этом нет. За свое неспокойное царствование он
попросту не успел привести в порядок гражданские установления. Создавая
органы государственного управления, Петр взял за образец Швецию. Но,
рассуждал Панин, "установления сии и в Швеции тогда оставлены были только на
время, после республиканского правления, дабы не произвесть во всем весьма
крутой перемены". И эту переходную и несовершенную систему в России не
только скопировали, но и попытались совместить с неограниченной монархией,
результат оказался плачевным.
Монарх, считал Панин, как бы разумен и просвещен он ни был, не в
состоянии устанавливать законы и решать другие дела в одиночку. Он по
необходимости будет опираться на помощь приближенных к нему особ. Но
существуют ли правила или установления, определяющие, кто и на каком
основании оказывается в числе тех, чьи советы выслушивает государь? Таких
правил нет. Отсюда и начинаются все беды.
Доступ к монарху далеко не всегда получают люди, того достойные.
Фаворит, временщик, просто ловкий и беспринципный человек, пользуясь
доверием государя, начинает от его имени объявлять указы и постановления.
Расцветают произвол, лихоимство, безнравственность и угодничество. Фаворитам
нет дела до интересов государства, для них существуют лишь собственные
желания. Государственные дела оказываются заброшенными, казна расхищается,
на важные должности назначают не достойных, а тех, кто сумел услужить
фавориту. Естественно, что придворные в таких условиях руководствуются
принципом: "Была бы милость, всякого на все станется".
Монарх, таким образом, оказывается отделен от своего правительства. Для
того чтобы исправить положение, надо закрыть эту брешь, лишить случайных
людей возможности влиять на государственные дела. Время от времени такие
попытки предпринимались. При особе государя создавались то кабинет, то
конференция, но, считал Панин, делу это не помогало, потому что функции этих
органов законодательно не были определены и в них заправляли все те же
фавориты, получавшие еще большую безнаказанность. Панин предлагал
окончательно решить эту проблему и учредить официальный и постоянный орган,
который оказывал бы монарху помощь в законодательной деятельности, -
Императорский совет.
Идею создания Совета Панин разработал очень подробно. Он даже
подготовил манифест об учреждении этого органа. Екатерине оставалось его
только подписать. Совет должен был состоять из шести - восьми человек,
назначаемых императрицей, - знающих, способных, заслугами и многолетней
деятельностью доказавших свое право участвовать в управлении государством.
Среди них должны быть статские секретари - по иностранным делам, внутренним
делам, военного департамента и морского департамента. Все дела, подлежащие
рассмотрению государем, докладываются в Совете соответствующим статским
секретарем, обсуждаются, после чего монарх и определяет окончательное
решение.
Свой проект Панин завершил предложением о разделении Сената на
департаменты. Всего их предполагалось создать шесть: внутренних дел (ему, в
частности, следовало поручить подготовку проекта нового Уложения),
апелляционных дел, коммерческих дел и т.д. Мера эта была не менее насущна,
чем учреждение Совета. Обыкновенно сенаторы в обсуждаемые вопросы не
вникали. Для исполнения своих обязанностей они считали вполне достаточным в
надлежащие дни появляться в присутствии. Сенатор, с горечью писал Панин,
"приезжает на заседание как гость на обед, который не знает не только вкуса
кушанья, но и блюд, коими его будут потчевать". Если заставить сенаторов
сидеть не всех вместе, а по пять человек в каждом департаменте, им будет
труднее отмалчиваться и придется внимательнее относиться к своим
обязанностям. В любом случае при таком разделении труда рассмотрение дел
пойдет куда быстрее.
После того как Императорский совет будет создан, Панин полагал
реорганизовать коллегии. С точки зрения выполнения своих задач эти
учреждения мало чем отличались от Сената. Плотная завеса таинственности
скрывала от посторонних глаз творящиеся в коллегиях чудовищные безобразия.
Процветали же те, кто "по своим видам, невежеству и рабству составляют
государственный секрет из того, что в нации благоустроенной должно быть
известно всем и каждому, как-то: количество доходов, причины налогов и пр.".
А затем, после преобразования органов государственного управления, Никита
Иванович рассчитывал заняться тем, что привлекало его более всего, -
развитием промышленности и коммерции.
Поначалу проект Совета императрице понравился. Она подписала манифест о
его учреждении, наметила будущих членов, а вскоре последовал указ и о
разделении Сената на департаменты. Правда, на всякий случай Екатерина
раздала проект некоторым своим ближайшим советникам, дабы узнать их
замечания. И тут дело застопорилось. Почему? Об этом историки спорят до сих
пор. Дело об Императорском совете, похоже, превратилось в одну из "вечных"
исторических загадок.
О том, каков был действительный замысел Панина и почему его проект был
в конце концов отклонен, высказывались различные мнения. Чаще всего
утверждали, что Панин хотел втихую ограничить власть монарха и ввести в
России нечто вроде аристократической формы правления. Родоначальником этой
точки зрения был генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа, написавший в своих
замечаниях на проект, что "Императорский совет слишком приблизит подданного
к государю, и у подданного может явиться желание поделить власть с
государем".
Отталкиваясь от этого мнения, историки обратили внимание на два неясных
места в панинском проекте. Во-первых, в нем указывалось, что членов Совета
назначает государь. Но кто имеет право их смещать? У Панина этот вопрос был
обойден молчанием. Выходит, должность члена Совета становится пожизненной.
"Всякое новое указание, акт, постановление, манифест, грамоты, патенты,
которые государь сам подписывает, - говорилось в проекте, - должны быть
контрассигнованы тем статским секретарем, по департаменту которого то дело
производилось". Необходимо это было, по мысли Панина, для того, чтобы
существовала ясность, какому департаменту данный документ принадлежит. А как
быть, если статский секретарь отказывается поставить свою подпись? Будет ли
документ без этой подписи иметь силу? И что делать государю, который не
вправе сместить строптивого секретаря? Получалось, что самодержавная воля
наталкивается на непреодолимое препятствие.
О том, зачем Панину понадобилось подавать проект с подвохом, мнения
историков особенно противоречивы. Одни считают, что обер-гофмейстер хотел
отомстить Екатерине за свою неудачную попытку посадить на трон Павла. Другие
полагают, что Панин был в восторге от шведской системы государственного
управления и хотел создать в России нечто подобное. По поводу последнего
мнения русский историк Н. Д. Чечулин в свое время справедливо отмечал, что,
коль скоро Панин имел огромный опыт использования недостатков шведской
системы правления, было бы странно подозревать его в желании насадить это
зло у себя на родине. Вообще говоря, выяснять мотивы поступков политика, тем
более жившего два столетия назад, - дело архисложное и неблагодарное.
Выявление скрытых мотивов приводит к тому, что данный политик может
предстать не в лучшем свете. Попробуйте заявить кому-либо из ныне живущих
политических деятелей, что он руководствуется не благородными идеалами,
которые провозглашает, а какими-то иными побуждениями. С политиком, жившим
столетия назад, такой проблемы не возникает, правда, появляются сложности
иного порядка. Существует опасность слишком "рационального" истолкования
действий исторического персонажа, когда ему приписываются последовательность
и целеустремленность, которых на самом деле не было. Конкретный поступок мог
быть не продуманной политической акцией, а плодом случайного стечения
обстоятельств, неожиданной идеи. Часто возникает соблазн подогнать
исторического деятеля под общепризнанную схему и вообще перенести на события
прошлого представления сегодняшнего дня. Так, в тот период существовали
политические группировки либералов и консерваторов. Значит, непременно
определяется, к какому лагерю принадлежит данный политик... И после этого
мотивы его поступков без труда выводятся из политического ярлыка. Панина,
скажем, иногда называют "дворянским либералом". В принципе это верно, хотя
вовсе не означает, что, работая над своим проектом, Никита Иванович
руководствовался именно идеями политического либерализма, а не желанием
насолить кому-то из своих недругов.
Обыкновенно, когда анализируют панинский проект Императорского совета,
исходят из предпосылки, что борьба партий и группировок производна от
политических взглядов. Например, верхушка дворянства хотела ограничить
власть монарха. Панин, выражая ее интересы, предложил создать Совет.
Преданные трону люди разглядели подвох, и проект был отвергнут. На практике,
однако, когда речь идет о борьбе за власть, причинно-следственные связи
часто бывают иными.
Нередко люди примыкают к той или иной группировке не потому, что
разделяют ее политические установки. Наоборот, они выдвигают политические
лозунги для того, чтобы оправдать свою принадлежность к группировке,
обосновать ее право на власть и заодно отказать в этом праве конкурирующим
группам. В центр такого конфликта, по-видимому, попал и панинский проект.
Причина для критики состояла не в том, что он угрожал власти монарха.
Причиной был тот факт, что идея исходила от соперничающей придворной партии.
Рассуждения же об ограничении монархии были лишь идеологической маскировкой
этого обстоятельства. Собственно панинское объяснение мотивов его
предложения обыкновенно игнорируется. Между тем оно, хотя и лишено
таинственного ореола, вполне достойно внимания.
Панин выступал против фаворитизма. То, что это явление принесло России
в XVIII веке немало зла, бесспорно. Мог ли Совет ограничить власть
фаворитов? В значительной мере мог. Екатерина, например, планировала ввести
в Совет своего фаворита Григория Орлова. И в случае создания этого
учреждения, и без него Орлов имел возможность нашептывать императрице свои
государственные идеи наедине. Но пока Совет не создан, фавориту достаточно,
улучив благоприятный момент, добиться согласия Екатерины на какое-либо свое
предложение, и оно приобретало силу закона. В случае, если бы Совет
состоялся, такое нашептывание во многом теряло бы смысл. Ибо, прежде чем
объявить свое решение, императрица должна была бы выслушать на Совете
различные мнения, в ходе обсуждения стало бы ясно, кто автор новой идеи, со
всеми вытекающими отсюда последствиями и т.д.
Ограничивал бы панинский Совет власть монарха? Юридически нет. Раз
императрица имела право назначать его членов, подразумевалось, что она могла
их и смещать. Во всяком случае, если бы Екатерина заподозрила иное, карьера
Панина на этом проекте бы и закончилась. Подпись статс-секретаря также вряд
ли можно считать серьезной угрозой для власти монарха. Например,
императорские рескрипты русским посланникам за границей обычно подписывались
еще и канцлером или вице-канцлером. Но если такой контрассигнатуры не было,
это отнюдь не означало, что документ терял свою силу. Однако фактически
Совет все же налагал бы ограничения на самодержавную власть. Точнее сказать,
он затруднил бы принятие кулуарных, необдуманных и ошибочных решений.
Монарху пришлось бы крепко подумать, прежде чем отдать распоряжение,
выгодное лишь кому-то из его любимцев. Именно этого Панин, если верить его
обоснованию проекта, и добивался. В принципе на это даже в те времена вряд
ли можно было что-либо возразить. Поэтому противники Панина и избрали
тактику приписывания ему коварного и тайного умысла. Их аргументы, быть
может, сыграли какую-то роль и заставили Екатерину насторожиться. Однако
вряд ли они имели решающее значение. Дело в том, что Панин никогда не
скрывал от императрицы своего отношения к самодержавной власти.
Много позднее Екатерина вспоминала, что Никита Иванович любил повторять
фразу: "Короли, короли - это необходимое зло, без него обойтись нельзя".
Панин прекрасно видел недостатки монархической формы правления и отдельных
коронованных особ, но, по-видимому, рассматривал монархию как необходимое
государству объединяющее и упорядочивающее начало, как центр власти,
способной подняться выше интересов отдельных лиц, групп и сословий. Когда
императрица начинала жаловаться, что дела идут не так, как хотелось бы,
Панин обыкновенно говорил: "На что ж вы жалуетесь? Если бы на свете все было
совершенство или способно к совершенству, тогда бы вас совсем не нужно
было". Однако почему Екатерина все же отклонила панинский проект?
По-видимому, ближе всех к истине подошел С. М. Соловьев. По его мнению,
ошибка Панина состояла в том, что он не учел самолюбия императрицы. Никита
Иванович предложил ей учредить Совет в качестве меры против "случайных
людей". По существу, это было равнозначно тому, как если бы Панин заявил
императрице, что она слишком слаба и не в состоянии освободиться от влияния
своих фаворитов. Огласить манифест значило публично это признать. Тщеславие
не позволило Екатерине решиться на такой шаг, и она надорвала свою подпись
на манифесте. Забегая вперед, скажем, что Совет в конце концов был создан,
правда, не в той форме, которую предлагал Панин. Когда в 1768 году началась
русско-турецкая война, обстоятельства потребовали, чтобы управление
государством осуществлялось более четко и оперативно. Екатерине
волей-неволей пришлось учредить Совет - сначала как временный, а с января
1769 года как постоянный государственный орган. О том, кого "посадить" в
Совет, императрица предварительно проконсультировалась с Паниным. Насколько
можно судить, Никита Иванович отнесся к этому нововведению уже без прежнего
энтузиазма. Почему? Может быть, оттого, что идея его оказалась сильно
исковерканной.
Совет энергично принялся за дело и работал довольно регулярно, обсуждая
самые разнообразные вопросы. Учреждение это, созданное Екатериной по крайней
мере отчасти по настоянию Панина, пережило и императрицу, и ее преемника. В
1810 году Александр I преобразовал его в Государственный совет, и этот орган
просуществовал вплоть до 1917 года. Выходит, что он был нужен и, стало быть,
идея Панина оказалась верна.
Между тем, пока Екатерина мучилась, быть или не быть Императорскому
совету, при дворе стали появляться новые лица. Возвращались из ссылок
опальные елизаветинские вельможи, люди пожившие, умудренные опытом те, на
кого можно было опереться. Первым в столице появился князь Яков Петрович
Шаховской, бывший генерал-прокурор. Шаховской, как приехал, сразу же пошел
во дворец, но не в парадные комнаты, а на половину великого князя, к Панину.
Встретились - и обнялись. С князем Яковом они были старые приятели, когда-то
вместе служили в конной гвардии. А через несколько дней в Петербург приехал
граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, знаменитый некогда канцлер, много лет
управлявший государством от имени Елизаветы.
Панин знал Бестужева еще в те времена, когда тот был деятельным и
ловким царедворцем, властным и высокомерным. Теперь граф сильно сдал. Он
казался совсем дряхлым стариком, руки его заметно дрожали, ходил он тяжело,
с трудом переставляя ноги. И только умные внимательные глаза на неподвижном
морщинистом лице говорили о том, что силы старика еще не оставили.
Екатерина встретила Бестужева с великими почестями. Сразу же по приезде
он был в придворной карете доставлен в Летний дворец, где императрица
наложила на него орден св. Андрея Первозванного и пожаловала чин
генерал-фельдмаршала да 20 тысяч рублей ежегодной пенсии. Потом его
сиятельство отвезли в дом, специально для него приготовленный, а от двора
определили стол, погреб и экипаж.
В августе в столицу приехал еще один человек, которого Панин ждал с
особым нетерпением. Из Пруссии вместе с армией вернулся наконец его брат -
генерал Петр Панин. У Никиты Ивановича было немало друзей и
единомышленников, но, пожалуй, ни с кем он не был так близок и откровенен,
как с братом. На первый взгляд братья Панины были совершенно несхожи и по
характеру, и по склонностям, и по жизненному опыту. Никита Иванович -
профессиональный дипломат, мягкий, осторожный, любезный и приветливый со
всеми. Петр Иванович, всю жизнь проведший на военной службе, был
прямолинеен, резок, порою груб и имел склонность откровенно высказывать свое
мнение, даже тогда, когда это могло не понравиться лицам весьма влиятельным.
На службу Петр Панин был определен еще подростком, в14 лет. К
обязанностям своим он относился ревностно, но характер у него оказался
сложный, во всяком случае, скорому продвижению по службе он явно не
способствовал. Как-то раз его отец решил походатайствовать, чтобы сына
скорее произвели в капралы. Узнав об этом, Петр
Панин совершил поступок, для человека его времени и положения
необычайный. Он написал отцу, что такая протекция "ввергает его в стыд и
презрение подчиненных его чину", поскольку он еще слишком молод и мало
знает, чтобы учить тех, у кого самому следовало бы поучиться. Потом Панин
участвовал в Крымских походах, в сражениях со шведами в 1741-1743 годах и к
началу Семилетней войны дослужился до чина генерал-майора.
В Пруссии Петр Панин сразу оказался в гуще событий. Он участвовал во
всех крупнейших битвах, отличился в сражениях при Цорндорфе, Пальциге и
Кунерсдорфе, получил контузию и закончил войну в должности
генерал-губернатора Восточной Пруссии, имея чин полного генерала и репутацию
храброго полководца и искусного тактика. По возвращении в Петербург Петр
Панин был встречен Екатериной весьма милостиво и назначен сенатором.
Слух о том, что Никита Иванович готовит проект Императорского совета,
уже распространился, и при дворе с интересом обсуждали, кто будет удостоен
чести заседать в этом новом учреждении. В председатели многие прочили
Бестужева. Опыта и ловкости ему было не занимать, смущал только возраст.
Графу уже минуло 68 лет. В такие годы, да еще при слабом здоровье, самое
время с почетом отойти от государственных забот и, отрешившись от мирской
суеты, помыслить о божественном. Но Бестужев складывать оружия не собирался,
тем более что Екатерина действительно планировала его не только поставить во
главе Совета, но и поручить дела иностранные. У старого графа в этой
области был огромный опыт, служить по дипломатической части он начал еще при
Петре I, в 1713 году. Раз он втянул Россию в Семилетнюю войну, ему и
распутывать многочисленные проблемы, порожденные этой войной, вернее
сказать, не самой войной, а тем способом выхода из нее, который избрал Петр
III.
Борьба с Пруссией была хотя и затяжной, но в целом вполне успешной.
Фридрих II стоял уже на краю пропасти. Его могло спасти только чудо, и оно
свершилось. Петр III, взойдя на престол, разом перечеркнул все то, что было
добыто в этой войне. Он не только заключил с Фридрихом мир и союз, но и
отдал приказ корпусу генерала З.Г. Чернышева соединиться с прусскими
войсками и начать боевые действия против своего недавнего союзника -
Австрии! Бессмысленные и непредсказуемые поступки Петра Ш спутали все карты.
Австрия была разочарована и крайне раздосадована. Австрийцы воевали
ради того, чтобы отнять у Фридриха Силезию. Добыча, казалось, была уже в
руках, но теперь, без помощи России, получить лакомый кусок было невозможно.