Геммел Дэвид. Царь призраков

   — Ну? — сказал он, и Мэдлин проглотил свой гнев. В этом кратком слове таилась бездна смысла, и волшебник вспомнил, что его отец прибегнул к такому же тону, когда застукал юного Мэдлина со служанкой на сене в повозке. Он тут же выкинул из головы это унизительное воспоминание.
   — Нам нужен твой совет, государь, — пробормотал Мэдлин, боясь подавиться этим словом. Пендаррик усмехнулся.
   — Как тебе это должно быть тяжко, Талисан. Или мне следует называть тебя Зевсом? Или Аристотелем? Или Локи?
   — Мэдлином, государь. Кольца бездействуют.
   Если Мэдлин думал смутить Пендаррика таким сообщением, то его ждало разочарование. Былой царь Атлантиды ограничился кивком.
   — Не бездействуют, Мэдлин. Они замкнуты. И если останутся замкнутыми, то да, они перестанут действовать. Резонанс изменится.
   — Как так? Кто их замкнул?
   — Я. Ты хочешь оспорить мое право?
   — Нет, государь, — поспешно ответил Мэдлин. — Но могу я спросить о причине?
   — Можешь. Я не против того, чтобы мои капризные подданные становились богами дикарей — их это развлекает и не приносит большого вреда. Но я не потерплю безумия, которое нам однажды пришлось вытерпеть. Можешь не напоминать мне, Мэдлин. Да, это было мое безумие. Но мир-то опрокинулся. Цунами, извержения вулканов, землетрясения едва не разнесли его вдребезги.
   — Но почему это должно случиться вновь?
   — Одна из нас решила, что играть в богиню ей мало, она решила стать богиней. Воздвигла крепость, включившую четверо врат, и готова спустить пустоту на все существующие миры. Вот я и замкнул пути.
   Мэдлин уловил еле заметную паузу во фразе Пендаррика и сделал выпад:
   — Но ведь не все?
   На лице царя отразилось раздражение.
   — Нет. Ты всегда отличался сообразительностью, Талисан. Ее мир я замкнуть не могу… пока. Но ведь я никак не думал, что кто-то из бессмертных окажется настолько глуп, чтобы повторить мою ошибку.
   Кулейн наклонился вперед.
   — Дозволено ли говорить, государь?
   — Конечно, Кулейн. Ты по-прежнему тверд в своем решении стать смертным?
   — Да. Когда ты говоришь о своей ошибке, ты подразумеваешь не Кровь-Камень?
   — Именно его.
   — А кто нарушил, закон? — спросил Кулейн, страшась ответа.
   — Горойен.
   — Но для чего ей? Это немыслимо.
   Пендаррик улыбнулся.
   — Помнишь Гильгамеша, смертного, который не принял бессмертия, даруемого Сипстрасси? Оказывается, он страдал болезнью крови и заразил ею Горойен.
   Она начинает стареть, Кулейн. И ты лучше любого из нас знаешь, как это могло на нее подействовать. Теперь она высасывает жизненную силу из беременных женщин в свой Кровь-Камень. Но скоро этого станет мало; ей понадобится все больше и больше душ. Под конец ей будет мало крови всего народа, всех народов мира. Она обречена и обречет на гибель всех нас.
   — Не могу поверить, — сказал Кулейн. — Да, она беспощадна. Но разве мы все не беспощадны? А я видел, как она выхаживала больного олененка, как помогла при тяжелых родах.
   — Но ты не видел, как действуют Кровь-Камни.
   Они разъедают душу подобно неисцелимым язвам. Я знаю это по опыту, Кулейн. Ты был тогда слишком юным, но спроси у Мэдлина, каким был Пендаррик, когда Кровь-Камень правил Атлантидой. Я руками вырывал сердца из груди моих врагов. А однажды посадил на кол десять тысяч восставших. Меня спас только конец нашего мира. Горойен не спасет ничего.
   — Мой внук затерялся в Тумане. Я должен найти его.
   — Он в мире Горойен, и она его разыскивает.
   — Так пусти меня туда! Позволь помочь ему. Она его возненавидит, потому что он сын Алайды, а ты знаешь, какие чувства Горойен питала к Алайде.
   — К сожалению, Кулейн, я знаю больше. Как и Мэдлин. И нет — врата останутся закрытыми, если, разумеется, ты не пообещаешь уничтожить ее.
   — Не могу!
   — Она не та женщина, которую ты любил. В ней не осталось ничего, кроме зла.
   — Я уже сказал: нет. Или ты меня совсем не знаешь, Пендаррик?
   Царь замолчал.
   — Знаю ли я тебя? Конечно, я тебя знаю. Более того: ты мне нравишься, Кулейн. У тебя есть честь.
   Если передумаешь, отправляйся на Скитис. Одни врата открыты. Но тебе придется убить ее.
   Грозовые тучи заклубились в глазах Кулейна, его лицо побледнело.
   — Ты оставил Кровь-Камень позади себя, Пендаррик, хотя многие были готовы убить тебя. Тысячи вдов и сирот искали бы отмщения.
   Царь кивнул.
   — Но я не был болен, Кулейн. Горойен должна умереть. И это не кара, хотя многие сказали бы, что она ее заслужила, — но потому, что болезнь убивает в ней все, кроме зла. Она уже ежегодно приносит в жертву двести восемьдесят женщин, взимая их как дань с десяти подвластных ей племен. Два года назад она требовала лишь семь женщин, а в будущем году, по моим вычислениям, ей понадобится тысяча. О чем это говорит тебе?
   Стол затрещал под кулаком Кулейна.
   — Тогда почему ты сам не покончишь с ней «? Ты же когда-то был воином. Или Бригамартис?
   — И ты будешь счастлив, Кулейн? Обретешь покой? Нет, Горойен — это часть тебя, и только ты способен приблизиться к ней. Ее могущество возросло. Если мне придется уничтожить ее, то я вынужден буду сокрушить мир, в котором она обитает. И тогда с ней погибнут тысячи — ведь я обрушу океаны на сушу.
   Твой выбор, Кулейн. А теперь мне пора.
   Окно исчезло. Мэдлин налил вина в другой кубок и пододвинул его Кулейну, но Воин Тумана не взял его.
   — Сколько из этого тебе было уже известно? — спросил он Мэдлина. Волшебник отхлебнул из своего кубка, полуприкрыв глаза тяжелыми веками.
   — Не так много, как ты думаешь. И прошу тебя: последуй собственному совету и успокойся. — Их взгляды встретились, и Мэдлин судорожно сглотнул. — О болезни Горойен я не знал ничего. Слышал только, что она вновь начала играть в богиню. Клянусь!
   — Но есть еще что-то, Волшебник, что-то, о чем знает Пендаррик. Так говори же!
   — Сначала обещай, что не убьешь меня.
   — Я тебя убью, если ты будешь молчать! — Кулейн в бешенстве вскочил со стула.
   — Сядь! — прикрикнул на него Мэдлин, чей страх вытеснился гневом. — Какая тебе польза осыпать меня угрозами? Разве я тебе враг? Разве я когда-нибудь был тебе врагом? Вспомни, Кулейн! Вы с Горойен пошли разными путями. Ты взял в жены Шалеат, и она подарила тебе Алайду. Но Шалеат умерла от укуса ядовитой змеи. Ты знал — не нужно отрицать! — что ее убила Горойен. А если и не знал, то, во всяком случае, подозревал. Вот почему ты позволил Аврелию увезти Алайду из Ферага. Ты думал, ненависть Горойен угаснет, если Алайда выберет жребий смертной. Ты даже не дал ей ни единого Сипстрасси.
   — Я не желаю тебя слушать! — закричал Кулейн, а в его глазах появился страх.
   — Алайду убила Горойен. Пришла в замок Аврелия и дала ей яду. Он проник в плод и изменил кровь Алайды. Когда она родила, то унять кровотечение было невозможно.
   — Нет! — прошептал Кулейн, но Мэдлина уже было не остановить.
   — А у Туро не было стремления жить. Чтобы спасти его, я израсходовал камень целиком. Но первые годы Горойен была рядом, и я не мог допустить, чтобы Туро рос сильным. Я вселил слабость ему в грудь. Я отнял у него телесную силу. Горойен увидела, как терзается король, и оставила мальчика жить. Она всегда была мстительной ведьмой, но твоя слепота мешала тебе это увидеть. Наконец она решила, что настало время отомстить сполна. Это она пришла к Эльдареду и разожгла в нем честолюбие. Не для того, чтобы он покончил с королем, но с сыном Алайды. Твоим внуком. Ты винил меня в смерти Алайды. Но в то роковое утро, когда я ушел, ее пульс был сильным и ровным, тело здоровым, дух — счастливым. Тогда недуг царей еще не поразил ее, Кулейн.
   Воин Тумана взял кубок и осушил до дна, чувствуя, как теплота вина охватывает его.
   — Ты когда-нибудь кого-нибудь любил, Мэдлин?
   — Нет, — ответил волшебник. С сожалением, как вдруг стало ему ясно.
   — Ты прав. Я знал, что Шалиет убила она, но не смог возненавидеть ее за это. Вот почему я выбрал смертность. — Кулейн невесело засмеялся. — Какой слабый ответ для воина! Я умру, чтобы наказать Горойен!
   — Какая ирония, Кулейн. Ты умираешь, хотя мог бы жить, а она умирает, хотя не хочет этого. Что ты будешь делать?
   — Какой у меня выбор? Мой внук затерян в ее мире вместе с другим дорогим мне существом. Чтобы спасти их, я должен убить женщину, которую любил две тысячи лет.
   — Я отправлюсь с тобой на остров Скитис.
   — Нет, Мэдлин. Останься здесь, помоги римлянину Аквиле. Удержи страну для Туро.
   — Мы не сможем продержаться. Я подумываю о том, чтобы снова отправиться в странствование.
   — — Но что тебе осталось? — спросил Кулейн. — Тебе, знавшему Ассирию, Грецию и Рим во всей их славе. Куда отправишься?
   — Есть другие миры, Кулейн.
   — Останься ненадолго. Мы оба много отдали этому захудалому островку. И мне не хочется, чтобы он достался Эльдареду… или варвару Хенгисту.
   Мэдлин грустно улыбнулся.
   — Ты прав. Отдали мы ему немало. Я пока останусь. Но у меня такое чувство, будто мы удерживаем море плотиной изо льда… и наступает лето. Глава 12
   Прасамаккус притаился с Коррином Рогером за кустами среди восточных холмов Марин-са, следя за плоскорогими оленями, пасущимися в трехстах шагах от них.
   — Как нам к ним приблизиться? — спросил Коррин.
   — Никак. Мы подождем, чтобы они приблизились к нам.
   — А если они не подойдут ближе?
   — Тогда мы вернемся домой голодными. Охота — это терпение. Следы говорят, что олени ходят этой тропой к ручью. Мы сидим тут и ждем час за часом. Твой друг Хогун решил соснуть, чтобы скоротать время. Неплохой способ, если кто-то следит за дичью.
   — Ты спокойный человек, Прасамаккус. Завидую.
   — Я спокоен, потому что не знаю ненависти.
   — И с тобой никогда не обходились несправедливо?
   — Много раз. Когда я был малышом, пьяный охотник допустил, чтобы его лошадь наступила на меня. И с тех пор всю мою жизнь я терплю боль — боль в искалеченной ноге, муки одиночества. На ненависти я не продержался бы.
   Коррин улыбнулся.
   — Я не могу быть таким, как ты. Но с тобой я спокоен. Зачем вы явились в Пинрэ?
   — Насколько мне известно, мы ищем какой-то меч.
   Вернее, его ищет Туро. Он сын короля — великого короля, как я слышал, — которого изменнически убили несколько месяцев назад.
   — Из какой страны за большой водой вы приплыли?
   Прасамаккус прислонился спиной к стволу и вытянул больную ногу.
   — Это край магии и тумана. Римляне называют его Британией, но на самом деле он состоит из многих земель. Мое племя — бриганты, возможно, лучшие охотники в мире и, уж во всяком случае, самые свирепые воины.
   Коррин ухмыльнулся во весь рот.
   — Свирепые? Значит, они совсем на тебя не похожи?
   Прасамаккус не успел ответить, потому что олени внезапно обратились в стремительное бегство. Бригант толчком поднялся с земли и захромал к толстому дубу.
   — Быстрее! — сказал он.
   Коррин нагнал его.
   — Что это ты?
   — Подсади меня.
   Коррин подхватил его под мышки и приподнял настолько, что бригант сумел ухватиться за сук и взобраться на него.
   — Живее лезь сюда! — настойчиво крикнул Прасамаккус, подвинулся, натянул тетиву и наложил на нее длинную стрелу. Жуткий рев прокатился по лесу, и Коррин подпрыгнул, подтянулся и оказался на суку в ту секунду, когда из кустов выпрыгнул первый вур. Стрела Прасамаккуса впилась зверю в горло, но не остановила его ни на секунду.
   Вторая стрела отскочила от его головы, когда он взвился в воздух. Его когти царапнули по суку, но Коррин пнул его сапогом в зубастую пасть. Зверь свалился на землю, где к нему присоединились еще два.
   Они начали кружить у подножия дуба. Прасамаккус замер, готовый в любой миг пустить третью стрелу, и разглядывал гигантских кошек. Каждая была длиной футов восемь, огромные плоские морды, овальные желтые глаза, клыки длиной в человеческие пальцы. Первый сел и попытался лапами выдернуть стрелу из горла.
   А потом опять закружил у ствола. Спины зверюг бугрились мышцами, и бригант тщетно пытался обнаружить уязвимое место.
   — Стреляй же в них! — понукал Коррин.
   При звуке его голоса вуры взревели и попытались допрыгнуть до сука, но уцепиться не удалось ни одному. Прасамаккус прижал палец к губам и произнес только одно слово:
   — Терпение!
   Он перекинул колчан на грудь и начал осматривать наконечник. С зазубринами, с двойными зазубринами; гладкие, чтобы легче было выдернуть; легкие, тяжелые.
   В конце концов он вытащил стрелу с двойной зазубриной и тяжелым наконечником. И наложил на тетиву. Он пришел к выводу, что поразить вура можно только в ложбинку позади передней лапы над первым ребром. Если он сумеет пустить стрелу под нужным углом…
   Он выжидал, иногда оттягивая тетиву, колеблясь. Коррин следил за ним, изнемогая от нетерпения, но заставлял себя молчать. Один вур, повернувшись спиной, отошел от дерева, и Прасамаккус негромко свистнул.
   Зверь остановился, обернулся. В тот же миг стрела пронзила воздух, вонзилась в спину вура, пробила его сердце. Он упал на землю, не издав ни единого звука.
   Прасамаккус достал новую стрелу и выждал. Второй вур подошел к мертвому сородичу и начал мордой толкать труп, стараясь приподнять. Пропела стрела, вур взвился на дыбы, опрокинулся на спину, дергая лапами.
   Потом замер без движения. Третий зверь растерялся.
   Подошел к убитым, но попятился, почуяв кровь, и взревел, задрав морду к небу.
   Где-то в лесу протрубил рог, вур обернулся на звук и быстро убежал, бесшумно ступая мягкими лапами.
   Несколько минут двое на суку хранили молчание, потом Коррин собрался слезть с дуба.
   — Куда ты?
   — Так последний зверь убежал.
   — Дальше к западу могут быть другие. Надо выждать.
   — Здравый совет, мой друг. А как ты узнал, что вуров пустили по следу?
   — Олени не просто побежали, они очумели от ужаса. Запах человека такой паники не вызвал бы, и волка тоже. Ветер дул им в спину, справа от нас, и я рассудил, что звери должны быть близко.
   — С тобой, Прасамаккус, не пропадешь! Пожалуй, нам начинает везти.
   И словно в подтверждение его, слов через поляну перед ним, не заметив их, промчался огромный вур, перемахнув через трупы, послушный призывному сигналу рога.
   — Ты думаешь, теперь безопасно? — спросил Коррин.
   — Подождем еще немножко.
   Прасамаккус почувствовал, как на него наваливается тоска. Коррин еще не задумался над тем, что, собственно, означает нападение гигантских кошек, но бриганту не захотелось первому заговорить об этом. Если четырех вуров спустили с цепи, то почему не всех? А если так, что произошло в пещерах братства?
   — Я думаю, теперь уже можно, — сказал он наконец.
   Коррин спрыгнул на землю и повернулся помочь спуститься Прасамаккусу.
   — Я обязан тебе жизнью и не забуду этого.
   Он зашагал в сторону лагеря, но худая рука Прасамаккуса легла на его плечо.
   — Погоди, Коррин.
   Тот обернулся, увидел тревогу в глазах Прасамаккуса и побледнел, внезапно все поняв.
   — Нет! — вскрикнул он, вырвался и кинулся в лес.
   Прасамаккус наложил стрелу и заковылял следом за ним. Он не торопился, не желая оказаться у пещер слишком рано. А когда наконец приблизился к ним, его худшие страхи оправдались. Землю усеивали трупы, а поперек тропы перед ними валялась кровоточащая нога. Тут произошла бойня. Коррин у входа в пещеры стоял на коленях у могучего тела своего брата. Прасамаккус подошел к ним. Рядом с человеком-зверем распростерлись три вура, и его когти были обагрены их кровью. Позади Коррина в сумраке пещеры жались фигурки троих детей, рядом с ними стояла Лейта. При виде нее бриганту стало легче. Коррин плакал, не стараясь сдержаться, сжимая в руках окровавленную лапу.
   Глаза человека-зверя были открыты.
   Прасамаккус потрогал Коррина за плечо и шепнул:
   — Он жив.
   — Коррин?
   — Я здесь.
   — Я остановил их, Коррин. Царица-Ведьма все-таки оказала мне услугу. Дала мне достаточно сил, чтобы разделаться с ее охотничьими кошками… — Он судорожно вздохнул. Прасамаккус смотрел, как жизнь покидает его вместе с кровью, струящейся из ран.
   — Четверо из семерых в пещере. Некоторые мужчины убежали в лес. Не знаю, уцелели ли они. Уведи их отсюда, Коррин.
   — Да, брат. Отдохни. Покойся с миром.
   Мертвый Паллин словно заколебался в жарком мареве и съежился в труп молодого худощавого мужчины с красивым кротким лицом.
   — О благие боги! — прошептал Коррин.
   — Как трогательно! — прозвучал женский голос, и Прасамаккус с Коррином обернулись. Совсем близко на камне сидела золотоволосая женщина в платье, сотканном из серебряных нитей, обнажавшем одно белоснежное плечо.
   Коррин рывком вскочил, выхватывая меч, и бросился к женщине. Она подняла ладонь и пошевелила пальцами, словно отгоняя назойливую муху. Коррин был отброшен шагов на десять и упал на камни.
   — Я же обещала, что погляжу, как он будет умирать. И поглядела. Доставь моих женщин в лагерь на севере, и, может быть, я оставлю жизнь всем вам, кто пока уцелел.
   Прасамаккус положил лук, ощущая на себе ее взгляд.
   — Почему ты не попробуешь убить меня? — спросила она.
   — А зачем, госпожа? Тебя здесь нет.
   — Какой ты догадливый!
   — Не нужно особой догадливости, чтобы заметить, что ты не отбрасываешь тени.
   — Ты непочтителен, — сказала она с упреком. — Подойди ко мне.
   Она взмахнула рукой, и Прасамаккус почувствовал, как его потянуло за плечи, заставило встать. Больная нога подвернулась, и он услышал мелодичный насмешливый смех.
   — Калека? Какая прелесть! Я хотела поиграть с тобой в ту же игру, что и с Паллином, заставить тебя страдать, как страдал он. Но вижу, что в этом нет нужды.
   Пожалуй, судьба обошлась с тобой даже более жестоко, чем могла бы я, ничтожный человечек. Но за свои наглые взгляды ты все-таки понесешь наказание. — Ее глаза сверкнули.
   Прасамаккус все еще держал в руке стрелу, так и не убрав ее в колчан. И когда рука женщины вновь поднялась, он направил на нее наконечник стрелы. От ее пальцев оторвался шарик слепящего белого света, коснулся наконечника, отлетел назад и ударил ее в грудь.
   Она закричала и вскочила… т Прасамаккус увидел, что золотые волосы на висках вдруг засеребрились. Ее рука стремительно коснулась стареющего лица, и злорадная улыбка сменилась паническим ужасом. И тут же она исчезла.
   Коррин, спотыкаясь, подошел к бриганту.
   — Что ты сделал?
   Прасамаккус посмотрел на стрелу. Древко обуглилось, грозя вот-вот рассыпаться, наконечник превратился в бесформенный комок металла. Он отшвырнул остатки стрелы.
   — Надо увести женщин отсюда, прежде чем явятся стражи, а этого, конечно, ждать недолго. В лесу есть еще какое-нибудь убежище?
   — Где мы можем спрятаться от нее?!
   — Сначала одно, потом другое, Коррин. Так есть такое место?
   — Может быть.
   — Ну, так соберем все, что нам может пригодиться, и пошли.
   Он еще не договорил, как из леса вышли пять мужчин. Прасамаккус узнал высокого Хогуна, широкоплечего дюжего Рьяла.
   — Вот видишь, — сказал бригант, — братство не погибло!
 
   Лейта вышла из пещеры, нагнулась над трупом воина и сняла с него пояс с мечом. Застегнула пояс на талии, вынула меч из ножен и взвесила на руке. Рукоять была длинной, туго обтянутой черной кожей, так что она могла сжать ее обеими руками, чтобы рубить и колоть. Однако клинок был достаточно короток и легок, чтобы наносить удары и одной рукой. Она нашла подходящий камень и принялась натачивать лезвие. Прасамаккус подошел к ней.
   — Мне грустно, что тебе пришлось вытерпеть такое.
   — Да нет. Паллин не подпустил ко мне вуров. Но вопли умирающих…
   — Я знаю.
   — Эта женщина излучала зло — и она так обворожительно красива!
   — Тут нет никакой тайны, Лейта. Паллин был хорошим человеком, но внушал ужас. Хорошее не всегда бывает красивым.
   — Мне неприятно в этом сознаваться, но меня пробрал страх. До мозга костей. Перед тем как мы оставили Кулейна, я увидела вора душ, исчадие Пустоты.
   Лицо у него было серым, как у мертвеца, и все-таки он испугал меня меньше, чем Царица-Ведьма. Как тебе удалось заговорить с ней?
   — О чем ты?
   — У тебя в голосе не было страха.
   — У меня в сердце он был, но видел я всего лишь злую женщину. И она могла всего лишь убить меня.
   Что тут ужасного? Через пятьдесят лет никто и имени моего не вспомнит. Я останусь лишь пылинкой в прахе истории. Если мне повезет, я состарюсь и дряхлость сведет меня в могилу. Если нет, я умру молодым. Но так или иначе я умру.
   — Я не хочу умереть. И состариться не хочу. Я хочу жить вечно, — сказала Лейта. — Так, как мог бы Кулейн. Я хочу увидеть, каким станет мир через сто лет, через тысячу. Пока солнце светит, я хочу, чтобы оно светило мне.
   — Я понимаю, что это может быть… приятным, — сказал бригант. — Но что до меня, то я предпочел бы не быть бессмертным. Если ты готова, нам пора уйти отсюда.
   Лейта посмотрела в его печальные голубые глаза, но не сумела понять его грусти. Она улыбнулась, грациозно поднялась с земли и помогла подняться ему.
   — Твоей жене выпал счастливый жребий.
   — Как так?
   — Она нашла мужчину, который мягок, но не слаб.
   И, да, я готова.
   Небольшая группа из девятнадцати человек — по пути к ним присоединились еще четверо уцелевших — направилась выше в холмы в центре Марин-са. Четыре беременные женщины, трое детей и, считая Лейту, двенадцать воинов.
   Одна из женщин была уже на сносях, так что идти им приходилось медленно, и уже смеркалось, когда Коррин повел их вверх по длинному склону к кольцу из черных камней высотой футов около тридцати. Диаметр кольца превышал сотню ярдов, и внутри вокруг восьмифутового алтаря виднелось несколько построек, явно давно заброшенных. Коррин открыл трухлявую дверь самой большой постройки и вошел внутрь. Прасамаккус последовал за ним. Они оказались в помещении более восьмидесяти футов в длину. У стен под прямым к ним углом стояли старые столы со скамьями.
   Коррин направился к большому очагу, в котором были аккуратно уложены поленья. От них к дымоходу тянулась огромная паутина. Не обращая на нее внимания, Коррин высек огонь, и над сухими дровами взметнулись голодные языки пламени, а помещение озарил теплый красноватый свет.
   — Что это за место?
   — Тут прежде жило братство орлов — семьдесят мужчин, которые пытались вступить в общение с духами.
   — Что с ними случилось?
   — Астарта приказала убить их. Теперь сюда никто не приходит.
   — Ну, я их не виню, — заметил бригант, прислушиваясь к вою ветра над плоской вершиной холма. Одна из женщин застонала и опустилась на дол. Это была Эрульда.
   — Ее время пришло, — сказал Хогун. — Пусть женщины позаботятся о ней тут.
   Коррин повел мужчин к строению поменьше, где вдоль стен тянулись подгнившие нары. У дальней стены крысы устроили себе гнездо, и их смрадный запах пропитал комнату. И тут в очаге лежали дрова. Коррин поджег их.
   Прасамаккус ощупал несколько нар и наконец осторожно растянулся на одних. Все молчали, и бригант задумался о Туро — возможно, вуры убили принца.
   Проснулся он за час до зари с ощущением, что слышал барабаны и топот марширующих ног. Он потянулся и сел. Коррин и остальные все еще спали вповалку вокруг очага. Он спустил ноги с нар и встал, подавив стон боли, когда тяжесть тела легла на искалеченную ступню. Взяв лук с колчаном, он вышел в предрассветную серость. Дверь большой постройки была открыта, из нее вышла Лейта. Она приветственно улыбнулась и подбежала к нему.
   — Я уже час как жду тебя.
   — Ты слышала барабаны?
   — Нет. Какие барабаны?
   — Наверное, мне приснилось. Пошли, добудем мяса.
   Держа луки наготове, они спустились с холма.
   В этот день Прасамаккусу везло. Он убил двух оленей, а Лейта сразила стрелой горную овцу. Отнести все это с собой они не могли, разделали туши и развесили куски на трех ветках высоко над землей.
   Прасамаккус тащил две оленьи ноги, а Лейта набрала в подол несколько фунтов грибов, и когда они вернулись, их встретили радостными улыбками. После отличного завтрака Коррин послал Хогуна, Рьяла и человека по имени Логей нести дозор, не покажутся ли где-нибудь стражи, а Прасамаккус объяснил им, где повешено остальное мясо. Каким-то образом страшные события вчерашнего дня казались уже менее ужасными, потому что у Эрульды родился здоровый хорошенький мальчик. Его требовательный плач вызывал улыбки у женщин, и Прасамаккус в который раз подивился человеческой способности уживаться со страхом. Даже Коррин, казалось, немного расслабился.
   У подножия холма в глинистых берегах струился ручей. Три еще беременные женщины весь день лепили там горшки и обжигали их в земляной печи, сооруженной шагах в пятнадцати от русла. Она почти не дымила. Прасамаккус смотрел, как они работают, и думал о Хельге там, в Калькарии. Добралась ли до нее война? Как она живет? Тоскует ли по нему, как он по ней, или уже нашла себе нового мужа с двумя здоровыми ногами? Если так, он ее не винит. Он получил от нее бесценный дар, и верь, он в благих богов, так вознес бы молитву о ее счастье.
   Он взглянул на свои кожаные штаны. Они заскорузли от грязи, порвались, лишились части серебряных дисков. Его прекрасная туника из тонкой шерсти стала грязной, а золотой шнур на рукавах растрепался. Он подковылял к ручью, снял тунику, обмакнул ее в прохладную воду и оббил камнем. Подчиняясь внезапному порыву, он снял штаны и сел на дно ручья, обмывая водой бледную грудь. Женщины неподалеку захихикали и помахали ему руками. Он торжественно поклонился в ответ. С холма спустилась Лейта, и одна из женщин пошла к ней навстречу, протягивая что-то, но что именно, Прасамаккус разглядеть не сумел. Лесовичка улыбнулась женщине благодарной улыбкой, сняла сапоги и прошлепала по ручью туда, где сидел Прасамаккус.