Геммел Дэвид. Царь призраков

   — Давай-давай, злорадствуй, Кэль! Но что я видел, то видел. Когда он швырнул Меч за кромку льда, из воды поднялась рука и опустилась с ним под воду.
   — Как же, как же, братец! И была это рука мужчины?
   — Смейся сколько хочешь. Руку видели еще двое, пусть и не ты.
   — Я наносил последний удар по шее римлянина, и мне некогда было глазеть по сторонам, — огрызнулся Кэль.
   — Удар сзади, как я заметил. Хоть он остался безоружным, у тебя недостало смелости напасть на него спереди.
   — Кто бы говорил о смелости! — язвительно усмехнулся Кэль, остановившийся перед дубовой дверью казармы. — Где сам-то ты был? Ни единого удара не нанес.
   — Я полагал, что восемнадцати против одного достаточно, чтобы придать храбрости даже тебе, Кэль.
   — Овца трусливая! Можешь блеять сколько хочешь! Но что-то я не слышал, чтобы ты подал голос против, когда отец рассказал о том, что задумал.
   — Только исполнено это было по-подлому. Такое убийство чести не приносит. И клянусь всеми богами загробного мира, погиб он достойно. Даже ты должен признать это!
   — А по-твоему, у него был выбор? Даже крыса Дерется, если загнать ее в угол.
   Кэль отвернулся от брата и вошел в тускло освещенное помещение казармы, чтобы поговорить с Алантриком. Морет зашагал обратно через двор в свои покои к своей молодой жене Альхиффе. Она была темноволосой, темноглазой, и с каждым днем страсть Морета к ней становилась все сильнее. Он не хотел жениться на сакской девушке и спорил с отцом до поздней ночи, хотя и знал, что в конце концов уступит. И уступил.
   Тайная помолвка была заключена, и он отправился на корабле за своей невестой вдоль побережья до земель, которые теперь назывались Южной Саксонией. Ее отец встретил его в проливе вблизи Андеридского леса и сопроводил в длинную залу знакомиться с невестой.
   Сердце у него наливалось свинцом, пока она не вошла в залу, а тогда… чуть было не остановилось. Как зверь-варвар вроде Хенгиста мог стать отцом подобной девушки? И когда она приблизилась к нему, он в нарушение всех обычаев склонился перед ней. Если ее это удивило, она не подала и виду. И он не позволил ей опуститься перед ним на колени.
   — Тебе никогда не придется стоять передо мной на коленях, — шепнул он.
   И сдержал слово, чем совсем поразил Альхиффу: она ведь столько наслышалась от отца об этой семейке предателей.
   «Не бойся, — обещал он ей в утешение. — Через год-другой я войду с войском в Дейчестерскую крепость, и тогда мы найдем тебе хорошего мужа».
   И вот теперь Альхиффа не знала, так ли ей уж хочется, чтобы отец явился за ней на север. Могучим мужчиной ее муж не был, хотя и никак уж не слабым.
   Зато он был нежным, любящим и пробудил в ней чувство, близкое к любви. И когда он теперь вошел в покой она заметила, как его обычно грустное лицо озарилось почти детской радостью. Он схватил ее в объятия и поднял высоко-высоко.
   Она обвила руками его широкие плечи и коснулась губами щеки.
   — Я совсем истосковался без тебя! — сказал он.
   — Лгун! Тебя не было меньше часа.
   — Нет, правда! Клянусь!
   — Что говорил твой отец?
   Он пожал плечами и поставил ее на пол. Лицо у него вновь стало грустным и потерянным.
   — Мне тяжела его жадность к власти. И брат не лучше… если не хуже. Знаешь, Аврелий Максим был вовсе не плохим верховным королем.
   — Мой отец всегда отзывался о нем с уважением.
   — И тем не менее твой отец стал пособником его убийства?
   Она увлекла его к оконной нише и села рядом с ним на согретую солнцем скамью.
   — Верховный король стал бы при случае пособником убийства Хенгиста, хотя не сомневаюсь, что он уважал моего отца. Еще не бывало правителя с чистыми руками, Морет. Ты слишком уж совестлив.
   Он улыбнулся и стал таким немыслимо юным, что она зажала его лицо в ладонях, поцеловала обе щеки, подернутые легким румянцем, провела пальцами по длинным белокурым волосам.
   — Ты дал мне счастье, и я молю Одина, чтобы он ниспослал тебе достойную награду.
   — Награды лучше тебя не может быть ни для кого.
   — Ты говоришь так теперь, юный принц, но что ты скажешь, когда моя красота увянет?
   — Спроси меня об этом через двадцать лет. Через тридцать. Через сорок. Через сто лет!
   Ее лицо омрачилось.
   — Не загадывай наперед, Морет, любовь моя. Кто знает, что нам готовит будущее?
   — Вздор! Не смотри так грустно. Обещаю, наше будущее будет золотым.
   Альхиффа притянула его голову к себе на грудь и поглаживала белокурые волосы, а ее небесно-голубые глаза были устремлены на юг. Она увидела трех скачущих всадников, и каждый держал в руке отрубленную голову. Они приближались на фоне неба к окну, где сидела она. И небо потемнело, позади них зазмеилась молния. Их лица ей не были видны, она не смотрела на отрубленные головы, замкнула от них внутреннее око, но услышала зловещий хохот, когда они проскакали мимо. Вестники Одина, Вороны Бури язвили ее предчувствием неотвратимой беды.
   Отца она никогда не любила, а потому была равнодушна и к его победам, и к его неудачам. Но теперь ее сердце разрывалось. Семья Морета была в союзе с ее отцом, а потому ей следовало желать ему успеха. Однако, добившись своего, ее отец обратится против Эльдареда, уничтожит его, заберет у него плоды победы. А Эльдаред сам так коварен, что не может не, понимать этого и, значит, вынашивает схожие планы. Так какое же будущее уготовлено дочери Хенгиста?
   — Не думай про завтра, Морет. Радуйся этой минуте, ибо всем нам даруется только она.

Глава 4

   Туро проснулся в узкой комнатушке с бревенчатыми стенами и единственным окошком, за которым вставали горы. В комнатушке царил лютый холод, и юный принц зарылся поглубже под одеяла, кутая в них согретое сном тело. Он не помнил, как очутился в этой постели, — не помнил ничего, кроме нескончаемого пути до бревенчатой хижины Кулейна, приютившейся в сосновом бору. В какую-то минуту колени Туро подогнулись, а Кулейн без труда подхватил его на руки и понес дальше, прижимая к груди, точно младенца.
   Туро помнил, как его плюхнули в широкое кожаное кресло, а воин высек огонь и зажег дрова в каменном очаге, и еще он помнил, как смотрел в разгорающееся пламя. И вот тогда-то он, видимо, и погрузился в забытье.
   Он оглядел комнатушку и увидел на узком стуле свою одежду. Заглянул под одеяло и убедился, что совершенно гол. Только бы Лейта не присутствовала при том, как его раздевали!
   Дверь открылась, и вошел Кулейн. Длинные черные волосы были перевязаны у затылка. Высокий ворот туники из толстой шерстяной ткани закрывал его шею; поверх горных сапог из дубленой овчины были надеты темные кожаные гетры.
   — Пора вставать, принц! И браться за работу!
   Он подошел к постели и сдернул одеяла.
   — Одевайся. Я буду ждать в соседней комнате.
   — Доброе тебе утро, — сказал Туро ему в спину, но Кулейн не отозвался. Принц слез с кровати, надел зеленые шерстяные гетры, тунику из шерсти кремового цвета, обшитую золотым шнуром. Потом натянул сапоги и сел на постели. События предыдущего дня обрушились на него ледяным ливнем. Его отец убит, его собственная жизнь в опасности. Сотни миль отделяют его от друзей и родного дома, а он — во власти угрюмого человека, о котором не знает ничего.
   — Как бы мне сейчас пригодилась твоя помощь, Мэдлин! — прошептал он.
   Глубоко вздохнув, он вознес молитву Богине Земли и вышел к Кулейну в большую комнату. Воин укладывал поленья в очаг и не обернулся на его шаги.
   — Снаружи найдешь колун и топор. Наруби поленьев не длиннее вот этих. Прямо сейчас, малый.
   — Почему я должен колоть для тебя дрова? — спросил Туро, раздраженный его бесцеремонностью.
   — Потому что ты спал в моей постели и, не сомневаюсь, не откажешься от моей еды. Или плата слишком высока для тебя, принц?
   — Я наколю для тебя дров, а затем уйду, — сказал Туро. — Твои манеры мне не нравятся.
   — Уходи, будь добр. — Кулейн засмеялся. — Но любопытно, в каком сугробе ты намерен умереть. Я еще не видел мальчика слабее тебя. Не думаю, что у тебя достанет силенок спуститься с горы, и, уж конечно, ума, чтобы сообразить, в какую сторону идти, у тебя не хватит.
   — А тебе-то что до моей судьбы?
   — На этот вопрос я отвечу, когда придет время, — сказал Кулейн, поднявшись на ноги и глядя на мальчика с высоты своего роста. Но Туро не попятился и ответил ему твердым взглядом, вздернув подбородок.
   Кулейн улыбнулся.
   — Что же, малый, хоть руки у тебя слабосильны, зато дух крепок, слава Источнику. А теперь наруби дров, а о том, куда и как ты пойдешь, поговорим за завтраком.
   Туро почувствовал, что одержал пусть маленькую, но победу, хотя и не знал, какой от нее толк и стоит ли его триумф щепотки соли. Он вышел за дверь и увидел дровяной сарай шагах в пятидесяти от хижины возле деревьев.
   Колун был вогнан в чурбак. Туро его высвободил, поставил чурбак на широкий сосновый круг и взмахнул колуном над головой. Колун впился в заснеженную землю. Он вырвал его, расставил ноги пошире и повторил попытку. На этот раз лезвие ударилось о чурбак боком, и колун вырвался из тонких пальцев Туро.
   Он поднял его. После третьего замаха колун вошел в чурбак на пол-лезвия и застрял. Повозившись минуты две-три, Туро его высвободил, а потом обдумал, какие движения требуются, чтобы расколоть чурбак. Он расставил ноги еще шире, слегка выдвинув правую вперед, взмахнул колуном и — расколол чурбак. Он продолжал работать еще некоторое время, пока дыхание не участилось, а лицо не побелело от утомления. Он пересчитал чурбаки. Одиннадцать… А Кулейн говорил о двадцати! И он продолжал колоть, только медленнее.
   Ладони саднило. Он положил топор и осмотрел их.
   Четыре водяных пузыря… Он оглянулся на хижину, но Кулейна не увидел и вновь пересчитал чурбаки. Восемнадцать. Он сжал колун истерзанной рукой и вновь взялся за дело, пока не расколол все двадцать. Сорок толстых поленьев. Вернувшись в хижину, он увидел, что Кулейн сидит в широком кожаном кресле, положив ноги на столик. Воин повернул к нему голову.
   — А я уже думал, ты там вздремнул, принц.
   — Нет, я не спал, и мне не нравится тон, с каким ты произносишь мой титул. Звучит как собачья кличка.
   Мое имя — Туро; если тебе непривычны правила этикета, можешь называть меня так.
   — Да неужели! Какая высокая честь! А где поленья?
   — Наколоты все.
   — Но польза от них будет только здесь, малый.
   Подавив гнев, Туро вернулся к дровяному сараю, поднял три полена, без труда отнес их в хижину и, поднявшись на три ступеньки, положил в очаг. Он повторил это восемь раз, и руки по плечо горели у него огнем, ноги он с трудом волочил по снегу. А Кулейн посиживал себе и не предлагал помочь ему. Еще два раза Туро, спотыкаясь, дотащил свою ношу, а потом зашатался и упал на пол. Кулейн нагнулся из кресла и подергал мальчика за плечо.
   — По-моему, осталось еще семь поленьев, юный принц.
   Принц приподнялся на колени, но когда он снова побрел по снегу, гнев придал ему силы; он взял четыре полена и медленно отнес их в хижину. Его правая рука горела, пальцы стали липкими, и, бросив поленья в очаг он заметил, что из лопнувших пузырей сочится кровь. Он вернулся к сараю и невероятным усилием воли отнес оставшиеся поленья в хижину.
   — Никогда не оставляй колун валяться, — сказал Кулейн. — Обязательно всади его в чурбак или бревно, чтобы предохранить от ржавчины.
   Туро кивнул, на слова у него уже не хватало сил.
   Снова выйдя из хижины, он взял колун и всадил в чурбак.
   — Что-нибудь еще? — крикнул он. — Или по правилам игры я сначала должен вернуться в комнату?
   — Иди сюда и поешь, — крикнул в ответ Кулейн.
   Они вдвоем сели завтракать холодным мясом и сыром. Туро быстро расправился со своей скудной порцией. Запить ее пришлось темным элем, до того горьким, что принц поперхнулся. Кулейн не сказал ничего, но Туро допил гнусно? варево, чтобы избежать язвительных насмешек.
   — Как ты себя чувствуешь? — спросил Кулейн.
   — Отлично.
   — Хочешь, я полечу твою ладонь?
   Туро хотел было отказаться, но вспомнил совет Птолемея, сообщенный Плутархом: «Пока ты поддаешься, твой враг держит твою судьбу на ладони. Когда ты заставишь его поддаться, то накладываешь руки на его шею». Туро улыбнулся.
   — Буду благодарен.
   Брови Кулейна поднялись.
   — Протяни руку. — Туро послушался, и воин посыпал на ранки солью из солонки. Словно раскаленные иглы впились ему в ладонь, а Кулейн сказал:
   — Это поможет. А теперь я хотел бы, чтобы ты оказал мне услугу.
   — Я тебе ничего не должен. За свой завтрак я заплатил.
   — Справедливо, но я хотел бы, чтобы ты передал от меня весточку Лейте. И думаю, ты же не захочешь уйти, не попрощавшись с ней?
   — Ну хорошо. Где она?
   — Мы с ней построили хижину выше, ближе к вершинам. Она любит уединение. Пойди к ней и скажи, что сегодня вечером я был бы рад ее обществу.
   — И все?
   — Да.
   — Тогда я прощаюсь с тобой, Кулейн лак Фераг, что бы там ни означал этот титул, и благодарю тебя за твое сокрушительное гостеприимство.
   — Думаю, тебе следует отложить свой уход. Во всяком случае, пока ты не узнаешь, как найти Лейту.
   — Будь так добр, объясни.
   Кулейн дал ему несколько простых указаний, и Туро ушел, не произнеся больше ни слова. Утро было солнечное, морозное, но безветренное, и он больше часа бродил по унылому зимнему склону, прежде чем вышел к упавшему дереву, от которого, как сказал ему Кулейн, начиналась тропа. Он повернул направо и продолжал взбираться все выше и выше, часто останавливаясь, чтобы перевести дух. Уже начинало смеркаться, когда измученный принц добрался до домика Лейты. Она помогла ему войти, и несколько минут он просидел в оцепенении перед пылающими поленьями, собираясь с силами.
   — Я уже думал, что умру там, — сказал он наконец.
   Она села рядом с ним.
   — Ну-ка сбрось свою мокрую одежду и согрейся.
   — Этого делать не подобает, — ответил он, надеясь, что она возразит. Но она сказала только:
   — Я соберу тебе чего-нибудь поесть. Сыра с хлебом, хорошо?
   — Чудесно! Я не был так голоден с… с… уж не помню когда!
   — Путь до моего дома неблизкий. Зачем ты пришел?
   Она протянула ему кусок темного хлеба и кружок белого сыра.
   — Кулейн попросил передать тебе, что вечером ему нужно твое общество.
   — Странно!
   — Он очень странный, и я еще не видывал такого неучтивого человека!
   — Ну, тебе следует поднабраться сил и согреть тело едой, прежде чем мы пойдем назад.
   — Я назад не пойду. Я уже попрощался, — объяснил Туро.
   — Не вернуться ты не можешь. Это единственная дорога с горы, а когда мы доберемся до его хижины, уже совсем стемнеет. Тебе придется переночевать там хотя бы еще раз.
   — А здесь остаться я не могу? С тобой?
   — Как ты сам сказал, принц Туро, это не подобает.
   — Он знал! — воскликнул Туро. — Он знал, что я окажусь здесь в ловушке. Какие козни он затевает?
   — По-моему, ты много на себя берешь! — вспыхнула она. — Ты говоришь о моем друге, самом лучшем друге, о каком только можно мечтать. Может, Кулейну не нравятся избалованные мальчишки, принцы они или не принцы. Но он спас тебе жизнь, как спас и мою — и с большой опасностью для себя! — десять лет назад.
   Он попросил у тебя платы за это, Туро?
   Он порывисто протянул руку и коснулся ее пальцев. Она отдернула их как ужаленная.
   — Прости, — сказал он. — Я не хотел оскорбить тебя. К северу от Стены ты мой единственный друг.
   Но ведь даже ты сказала, как странно, что он послал меня сюда. Почему?
   — Не важно. Нам надо идти.
   — Нет, важно, Лейта. Разреши, я попробую сам догадаться. Ты удивилась, потому что и так собиралась к нему. Ведь верно?
   — Может быть. А может быть, он забыл.
   — Мне он не показался забывчивым. Он знал, что я буду вынужден вернуться в его хижину.
   — Спроси у него, когда его увидишь, — отрезала она, надевая тяжелую куртку из овчины и открывая дверь. Снаружи валом валил снег и угрожающе завывал ветер. С ругательством, которое Туро прежде слышал только из уст дружинников, она захлопнула дверь.
   — Нам не пройти, — сказала она. — Придется тебе переночевать здесь.
   Туро повеселел.
   Но тут дверь открылась, и вошел Кулейн, стряхивая с плеч налипший снег, — Худая ночь для путешествий, принц, — сказал он. — Ну да немножко поработаешь утром и уплатишь за постой.
 
   Викторин и Гвалчмай ехали четыре дня, и последние два — без крошки во рту. Римлянина больше тревожило состояние их припасов, чем опасность встречи с врагом, — лошадям требовался ячмень, а без лошадей у них не осталось бы никаких шансов выбраться из владений бригантов.
   — Чего бы я не отдал за добрый лук! — заметил Гвалчмай, когда они увидели оленей, пасущихся на пригорке.
   Викторин не отозвался. Он бесконечно устал, а щетина на его квадратном подбородке вызывала у него раздражение. Запах собственного застарелого пота тоже был нестерпим для чистоплотного человека. Он злобно скреб лицо — ну почему у него с собой нет бритвы!
   — А ты начинаешь выглядеть по-человечески, — сказал Гвалчмай. — Еще парочка-другая месяцев — и я заплету тебе бороду и ты сможешь водить компанию с порядочными людьми.
   Викторин ухмыльнулся, и его дурное настроение немножко рассеялось.
   — У нас не осталось ни единой монеты, Гвалч, но мы должны найти корм для лошадей.
   — Давай заберемся повыше, — ответил Гвалчмай, — поищем деревеньку или чье-нибудь жилье. Променяем вещи Карадока. За его меч можно взять хорошую цену.
   Викторин кивнул, но план этот ему не понравился.
   Беда британских племен, увы, заключалась в том, что никакая их встреча без кровопролития не обходилась.
   При мысли о том, как Гвалчмай въезжает в деревню бригантов или триновантов, его охватили дурные предчувствия.
   Ночлег они устроили на поляне в ложбине, укрытой от ветра. Валил снег, но они вместе с лошадьми укрылись под отягощенными снегом ветвями сосны, а костер не давал их крови замерзнуть в жилах.
   Утром они наткнулись на селеньице из десятка хижин и осторожно въехали в него. Гвалчмай, казалось, сохранял беззаботность, и Викторин изумился британскому оптимизму, столь обычному для племен. Они были совершенно не способны делать выводы из прошлых ошибок и встречали каждый новый день как удобный случай повторить все ошибки последних суток.
   — Постарайся никого не задевать, — настойчиво попросил Викторин.
   — Не бойся, римлянин. Нынче день хороший.
   Их встретил деревенский староста, пожилой воин с заплетенными в косицу седыми волосами и вытатуированной на лбу голубой паутиной.
   — Привет тебе, отец, — сказал Гвалчмай, поглядывая на жителей, толпившихся за спиной старика.
   — Я тебе не отец, Южная Крыса, — ответил старик с ухмылкой, обнажившей единственный зуб в верхней челюсти.
   — Не будь так уж уверен, отец. Похоже, в юности ты щедро делился своим семенем, а моя мать была из женщин, кому нравятся такие мужчины.
   Толпа захихикала, а старик шагнул вперед. Его голубые глаза заблестели.
   — Да, раз уж ты про это заговорил, кое-какое семейное сходство я в тебе вроде бы вижу. Ты ведь приехал с подарком для своего старого отца?
   — Само собой, — ответил Гвалчмай, спешиваясь, и подал старику лучший из ножей Карадока — с овальным лезвием и ручкой из резной кости.
   — Из-за Большой Воды, — сказал старик, взвешивая нож на ладони. — Хорошее железо, и лезвие острое.
   — Так приятно вернуться домой! — сказал Гвалчмай. — Можно нам переночевать и накормить лошадей?
   — Ну конечно же, сын мой! — Старик окликнул двух юнцов, и они повели лошадей к загону на востоке от деревушки. — Добро пожаловать в мою хижину.
   Обставлена хижина была убого, но укрыться от ветра уже было блаженством. Грубо сколоченная кровать, коврики на полу, железная жаровня с раскаленными углями. Их встретила поклоном старуха и подала миски с темным элем, хлеб и сыр. Они сели со стариком у жаровни, старик назвал себя: Голарик, некогда Боец старого короля Касьока.
   — Хороший король. Как он владел мечом и копьем! Был убит собственным братом и проклятым римлянином Аврелием. — Ясные глаза Голарика обратились на Викторина. — Не так часто сборщики заказов посещают мою маленькую деревню.
   — Я не сборщик заказов, — признался Викторин.
   — Это я знал. Зубы я, может, и потерял, но не разум. Ты Викторин. Центурион. А ты, мой непутевый сын, ты Гвалчмай, кантий, Пес короля. Вести разносятся быстрее молний.
   — Нас ищут, отец, — сказал Гвалчмай.
   — И как! А правда, что поганый римлянин убит?
   — Да, — сказал Викторин. — И я не потерплю, чтобы его называли так, живого или мертвого.
   — А он горяч, а? — сказал Голарик, глядя, как рука Викторина легла на рукоять гладия.
   — Ты же знаешь этих римлян, отец. Совсем не умеют владеть собой. Но почему ты не прячешь того, что знаешь?
   — А мне так заблагорассудилось.
   — Я кое-что знаю об истории бригантов, — улыбнулся Гвалчмай. — Касьок был старшим братом Эльдареда. Его зарезали во сне в собственной постели.
   Между племенами старого Каледонского союза чуть не вспыхнула междоусобная война. А ты какое принимал в этом участие, отец?
   — Я уже сказал, был я королевским Бойцом. Руки у меня тогда на силу не жаловались, и следовало бы мне отправиться к Эльдареду и перерезать ему горло, а я этого не сделал. Я же дал Клятву На Крови защищать короля ценой собственной жизни. Но королем-то теперь стал Эльдаред. Ну, я и оставил его службу. А теперь он сулит много золота за головы опасных для него людей. Да мне-то его золото не нужно. Мне нужно одно: чтобы он получил свое.
   — Этого я обещать не могу, — сказал Викторин. — Только вот победа останется за ним, если мы не доберемся до Эборакума. Эльдаред похвалялся, что у него под началом будет пятнадцать тысяч человек, стоит ему бросить клич. У Луция Аквилы в Эборакуме всего четыре тысячи. Если его застанут врасплох, он потерпит полный разгром.
   — Мне все равно, уцелеют римляне в Эборакуме или нет, но я понимаю, к чему ты клонишь. Ваши кони будут накормлены и напоены, но завтра утром вы уедете. Я дам вам съестного на дорогу, но мало, мы тут бедны. Только знайте: к югу и востоку рыщут дозорные отряды. Вам надо ехать на запад, потом на юг.
   — Мы будем осторожны, отец.
   — И перестань называть меня отцом. Я в жизни не спал с кантийкой, они же все бородатые.
   Гвалчмай засмеялся.
   — Это он правду сказал, — сообщил он Викторину. — Отчасти потому я и пошел на службу к королю.
   — И еще вам надо подумать вот о чем, — сказал Голарик. — Они как будто не сомневаются, что вас изловят. Говорят, что Туманные Чары пущены в ход, чтобы выследить вас. Если это правда, мне вас жаль.
   Лицо Гвалчмая побелело.
   — Что стоит за его словами? — спросил Викторин.
   — Смерть, — прошептал Гвалчмай.
 
   Они ехали бок о бок весь долгий день, и молчание все больше и больше угнетало Викторина. Местность была открытой, ветер ледяным, но римлянин не мог отогнать мысль об испуге в глазах Гвалчмая. Он знал кантия уже четыре года, с того времени, когда приехал в Камулодунум восемнадцатилетним зеленым юнцом из Рима. И с тех пор всегда глубоко уважал его за неиссякаемый оптимизм и беззаветную отвагу. Но теперь Гвалчмай ехал как обреченный. Взгляд его был невидящим, каждое движение говорило об ожидании конца. Они устроились на ночлег с подветренной стороны обрыва, и Викторин разжег костер.
   — Да что с тобой? — спросил он, глядя, как Гвалчмай горбится, уставившись на огонь.
   — Твое счастье, что ты не понимаешь, — сказал Гвалчмай.
   — Я понимаю страх, когда вижу его в чьих-то глазах.
   — Это хуже страха. Это сознание неизбежной смерти. Я должен подготовиться для этого пути.
   Не найдясь что ответить. Викторин засмеялся ему в лицо.
   — Неужели я вижу перед собой Гвалчмая? И это — Пес короля? Да нет, просто заяц в свете факела ждет, чтобы его поразила стрела! Да что с тобой, друг?
   — Ты не понимаешь, — повторил Гвалчмай. — Это в самых костях этого края… в богах лесов и озер.
   Этот край некогда был обителью богов, и они все еще бродят по нему в Тумане. Не смейся надо мной, римлянин, ибо я знаю, о чем говорю. Я видывал в небе чешуйчатых драконов. Я видел рыскающих атролей. Я слышал шипящий свист дыхания мертвецов. И спасения нет. Если по нашему следу идут древние боги, то спрятаться некуда.
   — Бормочешь, точно старуха. То, что я вижу, я могу рассечь мечом. То, что я рассеку мечом, я убью. И больше говорить не о чем. Боги, как бы не так! И где атроли? Где драконы? Где живые мертвецы?
   — Увидишь, Викторин. Ты их увидишь перед тем, как они заберут тебя.
   Туча заволокла луну, над биваком пронеслась сова.
   — Вот твой дракон, Гвалчмай. Охотится на мышей.
   — Мой отец как-то прогневал чародея, — тихо сказал Гвалчмай, — а тот вызвал на подмогу ведьму.
   Моего отца нашли на склоне холма, то есть нашли нижнюю половину его туловища. Выше пояса не осталось ничего, и я сам видел следы клыков на остатках спины.
   — Может, ты и прав, — согласился Викторин. — И может, демоны взаправду бродят по земле. Но если так, человек должен вступать с ними в бой. Страх — вот кто убийца, Гвалч. — Издалека донесся волчий вой, поляна отозвалась наводящим жуть эхом. Викторин вздрогнул и беззвучно выругался. Он закутал плечи в одеяло, помешал угли и подбросил побольше хвороста в пламя. — Я посторожу пару часов, — сказал он. — А ты поспи.
   Гвалчмай послушно завернулся в одеяло и лег у костра, а Викторин обнажил гладий и сел, прислонившись спиной к дереву. Ночь тянулась, тянулась, мороз крепчал. Римлянин подбрасывал и подбрасывал хворост в костер, пока почти не догорел последний сломанный сук, потом поднялся на ноги, потянулся и шагнул в темноту за новым валежником. Он положил гладий, нагнулся поднять обломившуюся ветку, но тут тихий шепчущий звук насторожил его. Все еще взбудораженный разговором с Гвалчмаем, он бросил ветку, схватил меч и метнулся вправо. Что-то задело ему спину, он извернулся, и гладий рассек наваливавшийся на него мрак. Клинок вонзился в нечто плотное, и раздался звериный вопль. Над Викторином возникла черная тень, он снова извернулся и с боевым кличем прыгнул навстречу врагу. Его меч вновь нашел свою цель, но тут же удар над ухом отшвырнул его к костру, и он прокатился по тлеющим углям. Тучи разошлись, луна серебряными лучами озарила все вокруг. Викторин вскочил на ноги… и окаменел. На него надвигалось существо в полтора человеческого роста, обросшее длинными бурыми волосами. Красные глаза сверкали, как свежая кровь, клыки длиной соперничали с кинжалами, только зловеще кривыми. Руки были непропорционально длинными и почти касались земли, и каждый палец завершался зазубренным когтем.