Геммел Дэвид. Царь призраков

   Тяжелая печаль легла ей на сердце, она встала, надеясь; что он заметит, попросит ее остаться. Он даже не взглянул на нее. Ей удалось сдержать слезы, пока она не вышла за дверь в лунный свет. А тогда она побежала к краю кольца камней и села там совсем одна.
   А Утер у очага негромко выругался. Он искоса наблюдал, как она уходила, надеясь, что это маленькое наказание причинит ей боль, но боль испытал он сам.
   Ему хотелось обнять ее, погладить ее кожу, спрятать лицо в ее волосах, погружаясь в волны ее благоухания. И он не сказал ей, что Кулейн жив. Тоже в наказание? Или из страха, что она отвернется от него? Зачем только он повстречал ее! Теперь его сердце уже никогда от нее не освободится.
   Он встал и посмотрел на свою грязную рваную одежду. Не очень-то ты смахиваешь на бога, Утер!
   Больше на нищего издольщика. Подчиняясь порыву, он взял Сипстрасси и закрыл глаза. И оказался в великолепном облачении легата Первого легиона; серебряный нагрудник, полускрытый алым плащом, кожаная юбка, украшенная серебряными полосами, серебряные наколенники с выдавленным узором поверх сапог для верховой езды из мягкой кожи. А на камешке не появилось ни единой черной прожилки.
   Он вышел в ночной мрак и спустился к квадратному рву и валам, за которыми поставил свои палатки легион.
   Двое часовых отсалютовали ему, и он направился к палатке Северина Альбина. Повсюду над огромными кострами жарились туши оленей, лосей и овец, а вокруг них слышалось пение. Когда Утер вошел, Северин встал и отсалютовал. Молодой римлянин держался на ногах не слишком твердо, а его тога на груди была вся в винных пятнах. Он пристыженно ухмыльнулся.
   — Прости, принц Утер. Ты застал меня не в лучшем виде.
   Утер пожал плечами.
   — Наверное, было приятно увидеть солнечный свет.
   — Приятно. Я потерял семьдесят человек в Пустоте, и многие возвращались, стояли у валов и звали товарищей. Только лица у них были серые, а глаза — красные. Это было хуже смерти. Всю мою жизнь они будут терзать меня в моих снах. Но сейчас я пьян, и это не кажется таким уж ужасным.
   — Вы заслужили эту ночь своей доблестью, — сказал Утер, — но завтра кувшины должны оставаться запечатанными. Завтра начинается война.
   — Мы будем готовы.
   Утер вышел из палатки, поднялся на вершину и увидел Лейту, одиноко сидящую у камней. Он подошел к ней, от ярости не осталось и следа.
   — Не сиди здесь одна, — сказал он, — пойдем.
   — Почему ты так со мной обходишься?
   Он опустился на колени рядом с ней.
   — Ты любила Кулейна. Позволь спросить тебя: возьми он тебя в жены, была бы ты счастлива?
   — Да. Разве это так ужасно?
   — Вовсе нет, госпожа. А если бы в первую вашу ночь вместе он шепнул бы тебе на ухо имя Горойен, ты была бы счастлива и дальше?
   Она посмотрела в его дымно-серые глаза — глаза Кулейна — и увидела в них боль.
   — Я сделала это… с тобой?
   — Да!
   — Я так жалею!
   — Как и я, Лейта.
   — Ты меня простишь?
   — Тут нечего прощать. Ты не лгала. Я должен простить тебя за любовь к другому? Это же не выбор, сделанный тобой, а лишь правда. И нужды в прощении нет. Смогу ли я забыть? Сомневаюсь. Хочу ли я тебя по-прежнему, хотя знаю, что ты все еще думаешь о Другом? Да. И мне стыдно.
   — Я готова сделать что угодно, лишь бы снять эту боль.
   — Ты станешь моей женой?
   — Да, с радостью.
   Он взял ее руку.
   — С этого дня нас связали узы, и я не возьму другой жены.
   — С этого дня мы — одно, — сказала она.
   — Пойдем со мной.
   Он отвел ее во все еще пустующую хижину за главной постройкой. Там он поднял свой камешек, и возникла кровать.
   Однако упоение страсти их первой ночи не вернулось, и оба они отдались сну, каждый со своей тайной печалью в сердце…
 
   Дракон описал два круга над островом Скитис, прежде чем Кулейн направил его к группе лесистых холмов милях в двух от черной каменной крепости, которую воздвигла Горойен. Крепость была огромна. Тяжелая арка ворот между двумя башнями и огненный ров — он пылал бездымным пламенем. Кулейн спрыгнул со спины дракона и произнес магические слова. Змей съежился в серого мерина, каким был прежде. Кулейн снял с него седло и похлопал по крупу. Лошадь затрусила прочь вниз по склону.
   Воин Тумана взял свои вещи и прошел полмили до заброшенной хижины, которую заметил с воздуха. Он сразу развел огонь в очаге, разделся и нагим вышел в свет зари. Глубоко вздохнув, он побежал. Вскоре его дыхание стало прерывистым, лицо побагровело. Но он продолжал бег, ощущая ломоту в ногах, во всем теле, чувствуя, как колотится его сердце. Наконец он повернул назад, и каждый шаг был пыткой огнем. Вернувшись в хижину, он вытянул ноющие ноги и принялся разминать мышцы, проникая пальцами как мог глубже, разглаживая узлы. Он искупался в ледяной воде ручья и снова оделся. Позади хижины на каменистой площадке он зажал в кулаках по камню и постоял, расслабленно опустив руки. Потом сделал глубокий вдох, поднял руки, опустил, снова поднял, снова опустил. И опять, и опять… По его лбу катился пот, щипал глаза, но он продолжал упражнение, пока не вскинул руки в сороковой раз. Когда вечерняя заря расцветила небо, он совершил еще одну пробежку; но более короткую, не переутомляя ножные мышцы. И наконец уснул, растянувшись на полу у очага.
   Встал он на рассвете и подверг себя тем же пыткам, что и накануне, только еще более тяжелым, пренебрегая болью, жалобами тела, сосредоточившись на одном-единственном образе, который помогал ему выдержать любые муки.
   Гильгамеш… Владыка Битв…
   Самый страшный боец, какого Кулейн встречал за свою долгую жизнь.
 
   Как Утер и надеялся, Калья открыла ворота без боя.
   Горожане выбегали на улицы, усыпали цветами путь марширующего легиона. Девочка лет двенадцати, не больше, подбежала к Утеру и накинула ему на шею цветочную гирлянду.
   Агарин Пиндер и войско Горойен исчезли как утренний туман. Легион разбил лагерь у стен города, и туда устремились повозки с провиантом. Утер принял городских старейшин, и они заверили его в своей поддержке. Он поморщился, когда они распростерлись ниц у его ног, но не попытался их остановить. На следующий день шестьсот недавних воинов Горойен явились к нему и принесли клятву верности. Коррин настаивал, что их следует казнить, но Утер принял их клятву, и они отправились с ним, когда легион выступил в десятидневный поход на Серпентум, Железную крепость.
   Прасамаккус был послан с Коррином вперед на разведку. Каждый день они возвращались, не обнаружив никаких признаков врага. Так продолжалось до шестого дня.
   Усталый, пропыленный Прасамаккус с благодарностью принял кубок разбавленного водой вина и откинулся на спинку ложа, растирая ноющую левую ногу. Утер и Северин молча ждали, чтобы бригант перевел дух.
   — Восемь тысяч пехотинцев и две тысячи конников. Должны добраться сюда завтра к утру.
   — Как у них с дисциплиной? — спросил Северин.
   — Идут строем и хорошо вооружены.
   Северин посмотрел на Утера.
   — А разведку они выслали? — спросил принц.
   — Да. Я видел двоих в холмах к западу. Они высматривали, что происходит в нашем лагере.
   — Распорядись, чтобы солдаты заняли оборонительную позицию на самых высоких холмах, — приказал Утер Северину. — Пусть построят стену, вобьют колья.
   — Но, принц Утер…
   — И немедленно, Северин. Скоро начнет смеркаться.
   Я хочу, чтобы вал вырос еще до начала следующего часа.
   Лицо римлянина потемнело, но он встал, отсалютовал и быстрым шагом вышел из палатки.
   — Римляне не любят сражаться из-за ограды, — заметил Прасамаккус.
   — И я не люблю. Понимаю, ты устал, мой друг, но продолжай следить за разведчиками и сообщи мне, когда они уйдут. Только не выдай своего присутствия.
   Два часа солдаты Девятого легиона возводили шестифутовую стену из нарезанного дерна вокруг вершины круглого холма. Трудились они молча под бдительным взором Северина Альбина. Через час после наступления сумерек Прасамаккус вернулся в палатку Утера.
   — Ушли, — сказал он.
   Утер кивнул.
   — Позови ко мне Северина.
   Рассвет застал Агарина Пиндера и его пеших воинов в двадцати двух милях от нововоздвигнутого укрепления.
   Он отправил свою конницу завязать бой с ее защитниками и удерживать их там, пока не подойдут главные силы.
   Затем он распорядился выдать каждому воину по черному хлебцу и кружку сыра. Подкрепив силы, они колоннами по трое начали долгий переход, в конце которого их ждала битва. Агарин не торопил их, так как хотел, чтобы в бой они вступили со свежими силами. Однако не давал им и медлить, зная, что долгое ожидание скверно действует на боевой дух. Найти равновесие было не просто, но Агарин Пиндер был осмотрительным человеком и добросовестным военачальником. Его войска были самыми обученными среди Шести Племен, а также получали самое лучшее питание и оружие. Он знал, что эти три условия были неотделимы друг от друга.
   Наконец впереди показался укрепленный холм. Его конники уже окружили подножие на расстоянии, куда стрелы не доставали. Агарин спешился. Близился полдень, и он приказал поставить палатки и зажечь костры для стряпни. Затем снова сел на лошадь и со своим помощником поехал осмотреть укрепления врага. Палатки были развернуты, воины хлопотали вокруг костров, и тут из леса слева и справа двумя фалангами вышел Девятый легион. Строй они держали без барабанов, но тут остановились, и пятьсот их лучников осыпали лагерь смертоносным дождем стрел. Услышав крики смертельно раненных, Агарин повернул лошадь и в полном ошеломлении увидел, как его превосходно обученные воины мечутся в панике. Фаланги, сомкнув щиты, двинулись к центру лагеря, оставив два ряда лучников на склонах холмов позади себя.
   Агарин выругался и ударил коня каблуками, рассчитывая прорваться между легионерами в алых плащах и построить своих воинов. Но конь взвился на дыбы и рухнул со стрелой в шее. Агарин перекатился через его голову, сумел подняться на ноги и обнажил меч. Обернувшись к помощнику, он приказал ему спешиться. Тот не успел подчиниться, свалившись с седла с двумя стрелами в груди. Труп опрокинулся на спину жеребца, который прянул в сторону и унесся бешеным галопом.
   Стук копыт у него за спиной заставил Агарина молниеносно обернуться. Из-за деревьев выехал Утер в сопровождении двадцати воинов в пинрэйских панцирях.
   Принц спешился и выхватил длинный меч.
   — Я предупредил тебя, а теперь пора дать тебе урок, — сказал он.
   Агарин ринулся вперед, занося меч, но Утер отбил клинок и свирепым ответным ударом рассек врагу горло. Агарин упал на колени, пытаясь зажать рану, из которой била кровь, унося с собой его жизнь, и повалился ничком в траву.
   В лагере среди хаоса и паники бушевала бойня.
   Застигнутые врасплох воины Горойен либо отбивались небольшими кучками, став спина к спине, а их медленно, но неумолимо рубили на куски, либо бежали на восток в надежде восстановить строй. Вырваться из лагеря удалось примерно двум тысячам воинов под командой трех начальников достаточно высокого ранга. Они оставили позади обстреливаемый с двух сторон опасный участок и попытались построиться в каре, но тут из леса с копьями наперевес вылетели четыреста конников. Каре развалилось, воины в панике бежали, а всадники настигали их и поражали копьями.
   Собственная конница им помощи не оказала. Увидев, что Агарин Пиндер убит, отряд умчался на юг.
   Через час битва завершилась. Три тысячи оставшихся в живых бросили оружие и попросили пощады.
   Повсюду стоял смрад смерти, липкий, сладковатый, и Утер поднялся на укрепленный холм, где оставались в засаде двести легионеров. Когда он въехал внутрь, они разразились приветственными криками, и он заставил себя ответить им улыбкой. Коррин ликовал.
   — Какой день! — воскликнул он, когда Утер спрыгнул с коня.
   — Да. Убито пять тысяч. Какой день!
   — Когда ты прикажешь убить остальных?
   Утер заморгал.
   — Каких остальных?
   — Тех, что сдались, — сказал Коррин. — Их всех надо повесить, предателей!
   — Они не предатели, Коррин. Они воины — такие же, как ты. Сильные люди, смелые люди. Я не мясник.
   — Они же враги! Ты не можешь отпустить на все четыре стороны три тысячи человек — воинов. А охранять и кормить их мы не можем.
   — Ты дурак! — сказал Утер сквозь зубы. — Если мы убьем их, больше никто не будет сдаваться нам.
   Будут драться, как загнанные в угол крысы, и это будет стоить мне лишних потерь. Когда они вернутся к себе, то принесут весть о нашей победе. Они будут говорить, что мы — как оно и есть! — редкостные воины. А это сломит дух тех, кого потом пошлют против нас. Мы здесь, Коррин, не для того, чтобы устраивать кровавые бани, а чтобы положить конец власти Царицы-Ведьмы.
   И задай себе вот какой вопрос, мой кровожадный друг: когда я покину этот мир с моим легионом, из кого наберешь ты себе армию? Из тех самых людей, которых, по-твоему, я должен убить? Ну а теперь уйди! Я устал от войны и разговоров о войне.
   Перед полуночью в палатку Утера вошел Северин с двумя центурионами. Принц поднял голову и протер глаза. Он уснул рядом с Лейтой, и впервые за много недель ему не снились никакие ужасы.
   — Твой приказ выполнен, принц Утер, — сказал Северин. Лицо его было сурово, глаза обвиняли.
   — Какой приказ?
   — Все пленные убиты. Под конец оставшиеся пытались спастись, и я потерял десять человек. Но дело сделано.
   — Сделано! Три тысячи человек! — Утер вскочил и надвинулся на Северина, глаза у него сверкали. — Ты убил их?
   — Этот человек, Коррин, пришел ко мне с твоим приказом уводить пленных по сто человек подальше и убивать их, чтобы остальные ничего не услышали. Ты этого приказа не отдавал?
   Утер повернулся к центурионам.
   — Найдите Коррина и приведите сюда! Немедля!
   Оба торопливо попятились и выбежали из палатки.
   Почти оттолкнув Северина, Утер вышел в темноту ночи, судорожно глотая воздух. Ему казалось, что он вот-вот задохнется. Лейта в простой белой тунике выбежала за ним и положила руку ему на локоть.
   — Коррин так настрадался, — сказала она. Утер стряхнул ее руку.
   Несколько минут спустя центурионы вернулись. За ними два легионера вели Коррина, заломив ему руки за спину.
   Утер метнулся в палатку и снова вышел с Мечом Кунобелина в трясущихся руках.
   — Тварь! — сказал он Коррину. — Ну, напился крови?
   — Ты так устал, что уже не понимал, что делаешь.
   Не то сам отдал бы этот приказ. А теперь скажи им, чтобы они меня отпустили. Нам надо многим заняться. Обсудить стратегию…
   — Нет, Коррин, — сказал Утер печально. — Со стратегиями ты покончил. И с битвами. И с убийствами. Нынче ты достиг своего высшего успеха. И последнего. Если у тебя есть боги, помолись им, потому что я тебя убью.
   — Да нет же! Не раньше, чем будет повержена Царица-Ведьма. Не убивай меня, Утер. Дай мне увидеть, как будет сражена Астарта. Это моя заветная мечта!
   — Твои мечты утоплены в крови.
   — Утер, не надо! — воскликнула Лейта.
   Блеснул Меч Кунобелина, вонзаясь в живот Коррина, входя под ребра, пронизывая сердце. Труп повис на руках легионеров.
   — Унесите эту падаль и бросьте воронам, — сказал Утер.
 
   В палатке Утер с силой вогнал окровавленный меч в утоптанную землю и оставил его вибрировать. Лейта сидела на постели, подтянув колени к подбородку.
   Северин вошел в палатку следом за принцем.
   — Я сожалею, — сказал он. — Мне следовало бы проверить подобный приказ.
   Утер покачал головой.
   — Римская дисциплина, Северин, превыше всего: подчиняйся! Боги, как я устал! Лучше пошли людей за другими пинрэйскими вождями, Магригом, Хогуном, Кэрлом. Пусть придут сюда.
   — Ты думаешь, что-нибудь будет?
   — Если да, убей их всех, когда они будут выходить из палатки.
   Северин отсалютовал и вышел. Утер подошел к мечу, торчащему у входа посреди окровавленной земли. Он хотел было его выдернуть, но затем передумал и вернулся на ложе около постели. Несколько минут спустя вожди восставших собрались перед палаткой, и Северин проводил их внутрь. Глаза Магрига были невозмутимыми, холодными, и угадать, что он чувствует, было невозможно. Остальные, как обычно, отвели глаза под взглядом Утера.
   — Коррин Рогер мертв, — сказал Утер. — Это его кровь.
   — За что? — спросил Магриг.
   — Он ослушался меня и убил три тысячи человек.
   — Наших врагов, владыка Берек.
   — Да, наших врагов. Но не в том дело. У меня были другие планы относительно их, и Коррину они были известны. Его поступок не имел прощения. И он за него заплатил. А вы выбирайте: либо вы будете служить мне, либо уйдете. Но если решите служить мне, то будете повиноваться безоговорочно.
   — Ты займешь место Царицы-Ведьмы? — спросил Магриг негромко.
   — Нет. Когда она будет свергнута, я покину Пинрэ и вернусь в мой мир. Войско духов отправится со мной.
   — И мы свободны уйти, если пожелаем?
   — Да, — солгал Утер.
   — Могу я поговорить с остальными?
   Утер кивнул, и пинрэйцы вышли из палатки, где до их возвращения царила полная тишина. Как всегда, за остальных говорил Магриг:
   — Мы остаемся, владыка Берек, но друзья Коррина хотят, чтобы его погребли, как подобает военному вождю.
   — Пусть делают что хотят, — сказал принц. — Через несколько дней мы доберемся до Серпентума.
   Снимите оружие с убитых и вооружите своих людей.
   Взмахом руки он отпустил их, заметив, что они по-прежнему хмурятся.
   — По-моему, ты потерял их любовь, — сказал Северин.
   — Мне нужно только их повиновение. Какие потери мы понесли сегодня?
   — Двести сорок один убитыми, восемьдесят Шесть ранены серьезно, а еще около ста отделались легкими ранами. С ними лекари.
   — Твои люди сегодня сражались отлично.
   Северин ответил на эту похвалу поклоном.
   — В большинстве они саксы и, как тебе известно, хорошие воины. И умеют блюсти дисциплину — почти не хуже римлян по рождению. И, если мне дозволено ответить хвалой на хвалу, твой план был образцовым. Восемь тысяч сраженных врагов, а наши потери так малы!
   — Но он вовсе не нов, — сказал Утер. — Таким планом воспользовался Помпеи, а потом божественный Юлий. Антоний использовал нечто подобное при Филиппинах. Дарий Великий прославился стремительными переходами своих» бессмертных «, а Александр завоевал почти весь мир с помощью той же стратегии.
   Ее принцип очень прост: всегда действуй первым, не допускай, чтобы тебе приходилось противодействовать.
   Северин широко улыбнулся.
   — И ты всегда вот так про-ти-во-дей-ствуешь похвалам, принц Утер?
   — Да, — смущенно признался Утер. — Это защита от надменности.
   Северин ушел, и Утер заметил, что Лейта все это время хранила полную неподвижность. Она сидела, обхватив руками колени, и глядела на угли в жаровне. Он сел рядом с ней, но она отодвинулась.
   — Поговори со мной! — шепнул он. — Что не так?
   Тогда она резко обернулась к нему. Ее глаза пылали яростью, отражая огоньки свечей.
   — Я тебя совсем не знаю, — сказала она. — Ты убил его так холодно!
   Он промолчал.
   — Ты думаешь, я был рад?
   — Не знаю, Утер. Так был?
   Он облизнул губы, давая ее вопросу проникнуть в самую глубину сознания.
   — Ну? — спросила она, и он повернул к ней лицо.
   — В то мгновение — да, я был рад. В этом ударе излился весь мой гнев.
   — Ах, Утер, кем ты становишься?
   — Что я могу ответить?
   — Но эта война велась ради Коррина. А теперь кому она нужна?
   — Мне, — признал он. — Я хочу вернуться домой. Хочу увидеть Эборакум, и Камулодунум, и Дуробриве. Не знаю, кем я становлюсь. Мэдлин любил повторять, что человек — это сумма всего, что с ним происходило. Что-то добавляет сил, что-то их отнимает. Коррин был таким. Смерть жены лишила его рассудка, и сердце у него было как горящий уголь; он жаждал только одного — мести. Как-то он сказал, что запалит под своими врагами неугасимый огонь, если победа достанется ему. Ну а я… я пытаюсь быть человеком… человеком, как Аврелий, как Кулейн. Мне не к кому обратиться за помощью, Лейта. И некому сказать:
   » Ты поступил неверно, Туро. Попытайся еще раз «.
   Возможно, убив Коррина, я совершил ошибку. Но убей я его раньше, и три тысячи человек были бы сейчас живы. И теперь — если мы победим — неугасимый огонь не запылает.
   — В тебе было столько мягкой нежности там, в Каледонах, — сказала она. — И ты был гонимым принцем и не умел владеть мечом. А теперь ты играешь в полководца и совершаешь убийство.
   Он покачал головой.
   — Это-то и есть самое печальное! Я не играю в полководца, я — полководец. Иногда мне хочется, чтобы все это оказалось сном, и я проснулся бы в Камулодунуме, и мой отец был бы по-прежнему королем. Но он мертв, а мою страну раздирают на части волчьи стаи. Худо ли, хорошо ли, но я тот, кто может положить этому конец. Я понимаю законы стратегии, и я знаю людей.
   — Кулейн ни за что не убил бы Коррина.
   — Вот так рождаются легенды, — сказал он с горькой насмешкой. — Не успеет человек умереть, как превращается в воплощение благородства. Кулейн был воин, а тем самым и убийца. Как по-твоему, почему Девятый скитался в Пустоте? Его туда отправил Кулейн. Он мне сам рассказывал в Каледонах. И не переставал сожалеть об этом, но сделал так, ведя войну с римлянами четыреста лет назад.
   — Я тебе не верю!
   — Ты глупая девчонка, — огрызнулся он, выходя из себя.
   — Он был мужчиной вдвое лучше тебя!
   Утер вскочил и глубоко вздохнул.
   — А ты женщина вдесятеро хуже, чем должна быть!
   Может, потому он тебя и отверг.
   Она кинулась на него, готовясь разодрать ему лицо ногтями. Но он легко остановил ее и бросил ничком на постель, а затем придавил всем телом.
   — Разве жены ведут себя так?
   Несколько минут она вырывалась, потом замерла, и он отпустил ее. Она перекатилась на спину и ударила его кулаком в подбородок, но он схватил ее за обе руки и снова прижал к постели.
   — Возможно, я не всегда бываю прав, — шепнул он, — и возможно, с тобой я очень промахнулся. Но кем и чем бы я ни стал, я всегда буду нуждаться в тебе.
   И всегда любить тебя.
   Снаружи Прасамаккус услышал, как ссора затихла.
   — Думается, им сейчас не до тебя, — прошептал часовой.
   — Верно, — согласился Прасамаккус и заковылял в темноту.
 
   Две недели Кулейн боролся и мучился, чтобы вернуть себе былую силу и быстроту. Теперь он обрел мощь и стремительность, с какими расстался давно, но знал, что этого мало. Горойен была права: приняв смертность, он утратил жизненную энергию юности. Он сидел на твердой земле перед хижиной, смотрел, как солнце погружается в море огня, и его одолевали сомнения.
   Когда-то, когда он был царем Кунобелином, он позволил своему телу одряхлеть, стать землисто-серым, но это была подделка. Под морщинистой кожей он сохранял прежнюю силу.
   Уже два дня он перестал упражняться, давая отдых усталому телу, восстанавливая потраченную энергию.
   А завтра он пойдет к Железной крепости и установит истину, хотя уже знает ее.
   Теперь он был рад, что израсходовал Сипстрасси на этот удивительно безрассудный полет. Ведь сегодня он бы не устоял перед искушением потратить силу камня на себя. Его мысли обратились к Гильгамешу, и он словно узрел его таким, каким увидел впервые: гордым, могучим воином, ведущим безнадежный бой против непобедимого врага. Горойен сжалилась над ним, что было совсем не в ее характере, и помогла ему свергнуть царя-тирана. Тогда Гильгамеш вкусил славы и преклонения освобожденного им народа. Но этого оказалось недостаточно. Владыку Битв снедал голод, насытить который не могли никакие победы. Кулейн так и не понял, какая властвовала над ним демоническая страсть. Трижды Гильгамеш бросал вызов Кулейну, и трижды Воин Тумана не принимал его. В Фераге многих ставило в тупик поведение Кулейна. И мало кто догадывался о подлинной причине. Кулейн лак Фераг боялся непонятной тьмы в сердце Гильгамеша, которая делала его непобедимым.
   Затем настал день, когда до Кулейна дошла весть о его смерти. Он возликовал, так как в глубине его души зрела уверенность, что рано или поздно Владыка Битв его убьет. Он хорошо помнил этот день — солнце в безоблачном небе, отливающие золотом пшеничные поля вдали и высокие белые башни Вавилона, окутанные темными тенями. Рассказала ему Бригамартис, ее лицо пылало от волнения. Ей Гильгамеш никогда не нравился. До его появления в Фераге ей не было равных в поединках на мечах, но он без всякого труда взял над ней верх на Играх Теней.
   — У него было что-то не то с кровью, — злорадно сообщила Бригамартис. — Она не поддавалась силе Сипстрасси. И он удивительно состарился. Последние два года даже Горойен его не навещала. Знаешь, у него текли слюни, и он полуослеп.
   Кулейн выждал пять лет, прежде чем пересечь Туман. Горойен была прекрасна, как прежде, и вела себя так, словно между ней и Гильгамешем никогда ничего не было. И в следующие три века ни разу не упомянула его имени.
   Теперь Владыка Битв вернулся, и Кулейн лак Фераг сполна испытает весь ужас смертности. Прожить так долго, только чтобы захлебнуться такой горечью.
   Туро и Лейта — в ловушке мира, куда он не может добраться, жертвы богини, которую он никогда не сможет убить, а впереди — встреча с воином, которого ему не победить.
   Кулейн поднял Ланс и вытащил спрятанный в копье-посохе меч. Лезвие было смертоносно острым, сбалансированность — великолепной. Он поглядел на свое отражение в серебристой стали, посмотрел в собственные глаза, словно ожидая найти там ответ.
   Да был ли он истинно смелым? Как просто бессмертному воину сражаться в мире смертных людей! Почти все раны можно сразу исцелить, а на его стороне — опыт и умение, приобретенные за века. Даже великий Ахилл в сравнении был ребенком, и исход их поединка был предрешен заранее. Нет, смелыми были только его противники! Кулейн улыбнулся. Страх перед Гильгамешем заставил его бежать, точно ребенка, испугавшегося темноты — и, как все беглецы, он слепо бросился навстречу еще большему страху. Убей он Гильгамеша все эти столетия тому назад, в тело Горойен не проникла бы беспощадная болезнь, которая ее убивает. Иными словами, она никогда бы не превратилась в Царицу-Ведьму, из чего следовало, что в ужасах этого века прямо повинен он, Кулейн.