Геммел Дэвид. Царь призраков

   — А ты сражался снова? — спросил Туро.
   — Как-нибудь в другой раз, Туро. Как ты себя чувствуешь?
   — Очень усталым.
   — Отлично. — Кулейн снял меховую куртку и протянул ее мальчику. — В ней ты не замерзнешь. Я хочу, чтобы ты поднялся к Лейте, вернул себе ее расположение, а затем возвратился сюда.
   — А нельзя мне немножко отдохнуть?
   — Отправляйся сейчас же, — сказал Кулейн. — А когда увидишь ее хижину, попытайся, если сможешь, добежать до нее. Я хочу, чтобы эти ноги-щепки чуть-чуть окрепли.

Глава 6

   Прасамаккус гордился своей славой лучшего охотника Трех Долин. Он усердно упражнялся в стрельбе из лука, однако понимал, что от всех остальных его отличает терпение. Какой бы ни была погода, жгучая жара или леденящий мороз, он безмолвно часами выжидал момента, когда пустить стрелу. Жилистое мясо не для Прасамаккуса: его добыча падала наземь сразу со стрелой в сердце. Ни один сраженный им олень не пробегал милю, прежде чем свалиться мертвым, у него не пенилась кровь в легких, и мышцы не обретали жесткости, о которую только зубы ломать.
   Его лук был подарком от Морета, вождя его клана, сына Эльдареда. Римское оружие из темного рога, настоящее сокровище. Стрелы у него были прямые, точно солнечные лучи, и каждое гусиное перо он подрезал тщательно, особым образом. На состязаниях в прошлый День Астарты зрители дружно охнули, когда он попал в центр мишени, расщепив уже впившуюся в него свою предыдущую стрелу. Конечно, ему повезло, но это лишний раз доказало его несравненную меткость.
   Теперь, сидя в кустах на склоне, он призвал на помощь все свое терпение. Олени медленно, но несомненно передвигались по направлению к нему. Он сидел в засаде уже два часа, и кровь заледенела в его жилах, как он ни кутал в овчинный плащ свое худощавое тело. Он был невысок, с худым угловатым лицом и близко посаженными голубыми глазами. Подбородок у него заострялся, что подчеркивалось светлой клочкастой бородой. Скорченность скрывала уродство, которое делало его непохожим на прочих людей и не позволяло ему, лучшему охотнику, взять жену.
   Олени уже почти приблизились на расстояние смертоносного выстрела, и Прасамаккус облюбовал жирную самку. С бесконечной медлительностью он вытащил длинную стрелу из колчана, сшитого из шкуры лани, и наложил ее на тетиву.
   И тут самец вскинул увенчанную ветвистыми рогами голову, и маленькое стадо мгновенно разбежалось во все стороны. Прасамаккус вздрогнул и поднялся со снега. Он, шел, комично припадая на изуродованную ногу. Когда он еще только учился ходить, то волей случая оказался на дороге лошади, мчавшейся во весь опор, и она раздробила кости его левой ноги. Теперь нога эта оставалась дюймов на двадцать короче здоровой, кое-как сросшаяся ступня была обращена носком вовнутрь. Он выжидал, глядя на летящих карьером двух всадников. Лошади были все в мыле. Всадники словно не заметили его и под гром копыт промчались мимо. Он был охотник и понял, что они спасаются бегством. Он поглядел в ту сторону, откуда они появились. По снегу вперевалку бежали три гигантских зверя. Прасамаккус заморгал. Медведи? Но никакой медведь не способен бегать так быстро. Глаза у него расширились. Он поднес руку ко рту и пронзительно свистнул. Из-за деревьев выбежала гнедая кобыла.
   Он забрался в седло и хлопнул ее по крупу. Не привыкшая к такому обращению обычно ласкового хозяина, кобыла рванулась галопом. Прасамаккус направил ее за всадниками, быстро нагоняя их усталых коней.
   — Влево! — закричал он. — Там есть кольцо камней и высокий полый алтарь.
   Не проверяя, следуют ли они за ним, он погнал кобылу вверх по заснеженному склону и за гребень холма туда, где черные камни опоясывали вершину, будто Щербатые зубы. Прасамаккус сполз с седла и похромал до центра кольца, где огромный алтарный камень был уложен на полуразрушившееся основание высотой футов в восемь. Цепляясь и подтягиваясь, он взобрался наверх, перекинул колчан на грудь и наложил стрелу на тетиву.
   Всадники, чьи лошади находились при последнем издыхании, добрались до кольца, лишь на жалкие секунды опередив зверей. Прасамаккус оттянул тетиву и пустил стрелу навстречу первому зверю, уже готовящемуся прыгнуть на бегущего бритта с белокурой, заплетенной в косицу бородой. Стрела впилась зверю в правый глаз, и он опрокинулся с пронзительным, почти человеческим воплем. Оба человека вскарабкались к Прасамаккусу, обнажая мечи.
   Кольцо внезапно опоясало туманом. Он поднялся за монолитами, точно стена. Два оставшихся атроля исчезли из виду, и трое людей остались в центре призрачного безмолвия.
   — Это что за чудовище? — спросил Прасамаккус.
   — Атроли, — ответил Гвалчмай.
   — Я так и подумал, да только мне казалось, что они должны быть куда больше, — сказал лучник, и Викторин угрюмо улыбнулся.
   Туман вокруг камней стал непроницаемым, но до центра не достигал. Викторин посмотрел вверх. Неба не было — только густое серое облако, почти касавшееся верхушек монолитов.
   — Почему они не нападают? — спросил римлянин.
   Гвалчмай пожал плечами. Из-за камней донесся свистящий шепот:
   — Иди сюда, Гвалчмай! Иди сюда! Здесь твой отец.
   Из тумана выделилась фигура бородатого мужчины с голубой татуировкой на обеих щеках.
   — Иди ко мне, мой сын!
   Гвалчмай приподнялся, но Викторин ухватил его за плечо. Глаза Гвалчмая остекленели. Викторин сильно ударил его по щеке, но кантий словно не заметил. И тут снова раздался голос:
   — Викторин… твоя мать ждет! — И рядом с мужчиной встала стройная женщина в белом одеянии.
   У Викторина вырвался стон, он отпустил плечо Гвалчмая, и дружинник соскользнул с алтаря. Прасамаккус ничего не понял, но поднялся на ноги и пустил стрелу в голову отца Гвалчмая. В мгновение ока все изменилось.
   Образ человека исчез, а на его месте оказался чудовищный атроль, который дергал древко стрелы, пронзившей ему щеку. Гвалчмай остановился — чары рассеялись.
   Образ матери Викторина слился с туманом.
   — Молодец лучник! — сказал Викторин. — Полезай назад, Гвалч.
   Когда тот послушно повернулся, туман рассеялся, и у края кольца они увидели дюжину огромных волков ростом с пони.
   — Матерь Митры! — воскликнул Прасамаккус.
   Гвалчмай рванулся к алтарю, а волки ворвались в кольцо. Он прыгнул, ухватил протянутую руку Викторина, и римлянин втащил его наверх, чуть опередив волчьего вожака, чьи челюсти с лязгом сомкнулись в каких-то дюймах от болтающейся ноги Гвалчмая.
   Прасамаккус поразил зверя в горло, и тот упал. Второй волк вспрыгнул на алтарь, скребя когтями по камням, чтобы удержаться, но Викторин свирепо пнул его ногой, и он слетел вниз. Теперь волки окружали их со всех сторон, рыча и щелкая зубами. У Прасамаккуса осталось только три стрелы, и он предпочел пока их не тратить.
   — Не хочу навести уныние, — сказал Гвалчмай, — но сейчас я приветствовал бы любое римское предложение.
   Волк взвился в воздух выше каменного барьера, окружавшего людей. Меч Гвалчмая нашел цель рядом со стрелой Прасамаккуса.
   Внезапно земля под камнями задрожала, и камни сместились. Гвалчмай чуть не упал, но сумел удержать равновесие, и тут увидел, что Викторин заскользил вниз.
   Кантий одним прыжком перенесся через алтарь, ухватил римлянина за тунику и втащил его назад. Но и волки начали пятиться, а земля все дрожала. В кольцо ударила молния, и огромный волк поднялся на задние лапы, его мышцы вдруг обрели прозрачность, открывая взгляду мощный костяк. Молния погасла, волк свалился наземь, и кольцо заполнил смрад горелого мяса. Вновь в волков ударила молния, спалив трех. Остальные выскочили за камни в относительную безопасность тумана.
   Возле алтаря в золотом сиянии появился мужчина.
   Он был высок и дороден, длинные черные усы переходили в коротко подстриженную седую бороду. На нем было простое одеяние из лилового бархата.
   — Я бы посоветовал вам присоединиться ко мне, — сказал он, — так как, боюсь, мои чары на исходе.
   Викторин спрыгнул с алтаря, Гвалчмай последовал за ним.
   — Поторопитесь! Врата закрываются!
   Однако искалеченная нога Прасамаккуса мешала ему двигаться быстрее, а золотистая сфера уже сжималась. Гвалчмай последовал за колдуном внутрь, но Викторин метнулся назад помочь лучнику. Задыхаясь, Прасамаккус нырнул в сияние. Викторин замялся. А оно теперь было не больше окна и продолжало сжиматься, и волки снова ворвались в кольцо. Из сияния высунулась рука и втащила в него римлянина. Словно лед обжег разгоряченное тело, Викторин открыл глаза и увидел, что Гвалчмай все еще сжимает его рукав… но только стоят они в Кэрлинском лесу над Эборакумом.
   — Ты всегда безупречно вовремя, высокочтимый Мэдлин, — сказал Викторин.
   — У меня было много случаев набить в этом руку, — ответил волшебник. — Ты должен пойти и доложить обо всем Аквиле, хотя ему известно, что Аврелий убит.
   — Откуда? — спросил Гвалчмай. — Кто-то еще спасся?
   — Известно это ему от меня, — отрезал Мэдлин. — Вот почему я волшебник, а не сыровар, невежественный ты дурень.
   Гвалчмай взъярился:
   — Если ты такой замечательный волшебник, то почему король погиб? Почему твои чары его не спасли?
   — Я не намерен препираться с тобой, смертный, — прошипел Мэдлин, надвигаясь на дружинника. — Король погиб, потому что не пожелал слушать, но мальчик жив, потому что я увел его. А где был ты, Сторожевой Пес короля?
   У Гвалчмая отвалилась челюсть.
   — Туро?
   — Жив, хотя не благодаря тебе. А теперь отправляйся в казарму.
   Гвалчмай, пошатываясь, удалился, а к волшебнику приблизился Викторин.
   — Я благодарен твоей милости за помощь. Но ты несправедливо винишь Гвалчмая. Из Дейчестера его увел я. Мы оба думали, что мальчик мертв.
   Мэдлин взмахнул рукой, словно прихлопывая муху.
   — Справедливо, несправедливо — какая разница?
   Олух меня рассердил. Его счастье, что я не превратил его в дуб.
   — Тогда бы, — сказал Викторин с холодной улыбкой, — я бы перерезал горло твоей милости. — Он поклонился и направился к казарме следом за Гвалчмаем.
   — А при чем тут ты? — спросил Мэдлин у Прасамаккуса.
   — Я охотился на оленей. День для меня выдался неудачный.
 
   Прасамаккус прихромал в квадратный двор казармы, давно потеряв из виду быстрых на ногу Гвалчмая и оикторина. Сбежавшиеся мальчики начали его передразнивать, но он давно привык к насмешкам и не обратил на них никакого внимания. Здания были внушительными, но даже Прасамаккус замечал, где старая римская кладка была починена или подновлена — старая производила куда более внушительное впечатление.
   Улицы и переулки были узкими. Прасамаккус прошел через двор казармы и вышел на Торговую улицу, то и дело останавливаясь, чтобы заглянуть в открытые двери лавок и поглазеть на ткани, глиняную посуду, а в угловом здании так даже и на оружие. Он рассматривал изогнутый охотничий лук, когда к нему подошел толстяк в кожаном фартуке.
   — Хорошее оружие, — сказал толстяк, улыбаясь до ушей. — Но похуже твоего. Может, хочешь поменять?
   — Нет.
   — У меня есть луки, которые бьют на пятьдесят шагов дальше твоего. Из крепкого тиса, отличной выделки.
   — Вамера не продается, — сказал Прасамаккус. — А вот стрелы мне нужны.
   — Пять динариев штука.
   Прасамаккус кивнул. С тех пор как он в последний раз видел монету, миновало два года, да и та монета принадлежала не ему. Он улыбнулся купцу и вышел из лавки. День был ясный, снега в городе не было, хотя полосы его и виднелись на окружающих холмах. Прасамаккус задумался о положении, в которое попал.
   Охотник без лошади, лучник с двумя только стрелами в чужом краю. У него не было монет, и не от кого было ждать помощи. И его грыз голод. Он вздохнул и прикинул, кого из богов мог прогневить теперь. Всю его жизнь люди втолковывали ему, что боги его не любят.
   Его колченогость — вот неопровержимое доказательство, говорили они. Единственная девушка, которую он в жизни любил, умерла от красной моровой язвы. Конечно, о своей любви Прасамаккус ей никогда не говорил, но все равно: едва он отдал ей сердце, как она умерла. Он возвел светло-голубые глаза к небесам. У него не было злобы на богов. И быть не могло. Кто он такой, чтобы судить их милость к одним и немилость к другим? Но он чувствовал, что по крайней мере было бы утешительно узнать, кто из них так скверно к нему относится.
   — Чего это у тебя с ногой? — спросил светловолосый мальчуган лет шести.
   — На нее подул дракон, — ответил Прасамаккус.
   — Больно было?
   — Еще как! Да и теперь болит в сырую погоду.
   — А ты убил дракона?
   — Одной стрелой из моего волшебного лука.
   — А разве у них чешуя не из золота?
   — Как погляжу, ты знаешь о драконах очень много.
   — Мой отец поубивал их сто, и сто, и еще сто. Он говорит, что сразить их можно только позади длинного уха, где кость мягкая и меч входит в мозг.
   — Чистая правда, — сказал Прасамаккус. — Я своего так и убил.
   — Из своего волшебного лука?
   — Да. Хочешь его потрогать?
   У малыша заблестели глаза, и он протянул ручонку погладить тесный глянцевый рог.
   — А волшебство прилипает к ладошке?
   — Конечно. Когда ты в следующий раз повстречаешь дракона, Вамера появится в твоих руках вместе с золотой стрелой.
   Не попрощавшись, мальчуган унесся прочь, зовя отца, чтобы поскорее рассказать ему о своем замечательном приключении. У Прасамаккуса полегчало на душе. Он захромал назад во двор казармы и, руководствуясь запахом жареного мяса, направился к длинному зданию из золотого песчаника. Внутри оказалась зала с рядами столов и скамей, а в дальнем конце над огромным очагом поворачивалась на вертеле бычья туша. Прасамаккус, не обращая внимания на недоумевающие взгляды, медленно дошел до очереди к очагу и взял деревянный поднос. Очередь продвигалась вперед. Каждый получал по два толстых ломтя мяса и большой половник капусты с морковью. Прасамаккус дошел до раздатчика обливающегося потом коротышки. Коротышка уставился на него и не положил ему мяса.
   — Что ты тут делаешь, калека?
   — Жду своей порции.
   — Тут едят солдаты вспомогательного легиона. А ты не солдат.
   — Милостивый Мэдлин сказал, что я могу поесть тут, — соврал Прасамаккус, не моргнув и глазом. — Но если желаешь, я пойду к нему и скажу, что ты мне отказал. Как твое имя?
   Раздатчик плюхнул два ломтя на его поднос.
   — Следующий! — сказал он. — Проходи! Проходи!
   Прасамаккус поискал взглядом пустой стол. Ни в коем случае нельзя было садиться вблизи от других, ибо всякий, кто его видел, тут же понимал, что он отвергнут богами, и никто не захочет заразиться его злосчастием.
   Он нашел подходящий стол у окна, достал из ножен охотничий нож с тонким лезвием, нарезал мясо и медленно начал есть. Вкус был отменный, но жира оказалось многовато. Он рыгнул и откинулся на спинку, в первый раз после встречи с атролями испытывая тихое удовлетворение. Еда перестала быть неразрешимой задачей. Магическое имя Мэдлина, видимо, обладало сильными чарами.
   Коренастый, атлетического сложения человек с квадратно подстриженной бородой сел напротив него. Прасамаккус встретил взгляд темно-карих глаз.
   — Как я понял, тебе велел поесть тут милостивый Волшебник, — сказал квадратнобородый. — — Да.
   — Почему бы это? — продолжал тот с явным подозрением.
   — Я только что вернулся с севера с Гвалчмаем и… и с еще одним.
   — Ты был с королем?
   — Нет. Встретил Гвалчмая и отправился с ними.
   — Где он сейчас?
   — Докладывает… — Прасамаккус забыл имя племенного вождя, которое назвал Мэдлин.
   — Какие новости с севера? Правда, что король убит?
   Прасамаккус вспомнил, как злобно ликовала его собственная деревня в краю бригантов, когда до них дошла эта весть.
   — Да, — сказал он. — Боюсь, что так.
   — А тебе, видно, все равно?
   Прасамаккус наклонился вперед.
   — Я его никогда не видел. А Гвалчмай горюет.
   — Еще бы, — сказал тот, смягчаясь. — Он же был Псом короля. А как это произошло?
   — . Я толком не знаю. Спроси Гвалчмая и…
   — Кого?
   — Я плохо запоминаю имена. Высокий такой, темноволосый, нос изогнутый.
   — Викторин?
   — Ага! — ответил Прасамаккус, вспомнив шипящий зов атролей.
   — А что произошло с остальными?
   — Какими остальными?
   — Дружинниками короля?
   — Не знаю. Гвалчмай ответит на все твои вопросы.
   — Да уж конечно, любезный мой бригант, а пока он не появится, считай себя моим гостем. — Он встал и подозвал двух солдат. — Арестуйте этого человека.
   Прасамаккус вздохнул. Боги, наверное, за бока держатся от смеха.
   Солдаты провели Прасамаккуса через двор, держась на расстоянии протянутой руки от калеки. Один нес его лук и колчан, второй забрал его охотничий нож.
   Они привели его в комнатушку с засовами на двери и без окна. Внутри — узкая кровать с тюфяком. Он услышал скрип засова и растянулся на тюфяке. Нашлось и одеяло, в которое он закутался. Голод он утолил, а теперь его снабдили и постелью. Он закрыл глаза и сразу крепко уснул.
   Сны его посетили приятные. Он убил демона Тумана — он, » калека Прасамаккус «! Во сне нога его исцелилась и его ублажали юные красавицы.
   И он совсем не обрадовался, когда его разбудили.
   — Друг мой, прими мои искреннейшие извинения, — сказал Викторин, когда Прасамаккус сел на тюфяке, протирая глаза. — Мне надо было доложить обо всем, и я совсем забыл про тебя.
   — Меня накормили и устроили на ночлег.
   — Да, вижу. Но я хочу, чтобы ты был гостем в моем доме.
   Прасамаккус спустил ноги с кровати.
   — Могу я получить назад свой лук?
   Викторин засмеялся.
   — Ты можешь получить свой лук, столько стрел, сколько способен унести, и лучшую лошадь из моей конюшни. Какую сам выберешь.
   Прасамаккус понимающе кивнул. Возможно, ему все-таки продолжал сниться сон.

Глава 7

   Уже три недели Туро выполнял указания Кулейна.
   Бегал по горным тропам, рубил, пилил, носил, работал и без конца бывал» убит» все новыми и новыми противниками, которых создавал Воин Тумана. И самой радостной была минута, когда он все-таки одержал победу над молодым римлянином. В трех предыдущих их поединках он заметил, что тот был широковат в обхвате и плохо гнулся, а потом он перешел в наступление, упал на колени и всадил гладий ему в пах. Легионер тут же исчез. Кулейн был очень доволен, но не преминул его предостеречь:
   — Ты победил и имеешь право торжествовать. Но ты выбрал опасный прием. Предугадай он его, то легко нанес бы смертельный удар по твоей шее.
   — Так не нанес же!
   — Верно. Но скажи мне, в чем цель сражения на мечах?
   — Убить противника.
   — Нет. Цель в том, чтобы не быть убитым противником. Хороший боец редко открывается для ответного удара. Иногда без этого нельзя обойтись, особенно если ты убедишься, что твой враг искуснее тебя, но обычно такого риска следует избегать.
   После этого Кулейн воссоздал македонского воина из войска Александра. Чернобородый с мрачными глазами задал Туро сложную задачу. Мальчик применил выигрышный прием, который испробовал на римлянине, — только для того, чтобы ощутить всю жуть погружения призрачного лезвия ему в шею. Он пристыженно отводил глаза от Кулейна, но Воин Тумана не стал ему выговаривать.
   — Некоторым требуется разбить лоб, чтобы усвоить урок.
   Вот и все, что он сказал.
   Как-то утром Лейта пришла посмотреть на его успехи, но руки отказались ему повиноваться, и он спотыкался, так как ступни у него вроде бы раздались в длину и вширь. Кулейн покачал головой и выгнал смеющуюся Лейту.
   В конце концов Туро покончил с македонцем с помощью приема, которому его научил Кулейн. Он парировал косой удар противника слева, стремительно повернулся на пятке, ударил его локтем в лицо и прикончил, разрубив ему шею.
   — Скажи, они испытывают боль?
   — Они?
   — Воины, которых ты воссоздаешь?
   — Они не существуют, Туро. Это не призраки, а люди, которых я когда-то знавал. Я сотворяю их из моих воспоминаний. Можешь считать их иллюзиями.
   — Они замечательно владеют мечом.
   — Они очень скверно владели мечом — и потому полезны тебе. Но вскоре ты будешь готов для схваток с неплохими воинами.
   Когда Туро не был занят работой, Кулейн брал его на прогулку в лес, указывал ему на следы животных и учил определять их. Вскоре Туро уже сам находил след лисицы — пять подушечек с когтями или отпечатки раздвоенных копыт лани — изящные, еле заметные. Некоторые животные оставляли после себя настоящие головоломки. Например, у замерзшего ручья они обнаружили четыре отпечатка, расположенные тесным квадратом. Через два шага дальше — еще такой же квадрат, и дальше… и дальше.
   — Выдра двигалась прыжками, — сказал Кулейн. — Она отталкивается мощными задними ногами, приземляется на передние лапы, а задние упираются в землю сразу за ними, зверь снова отталкивается и оставляет четыре кучных следа. Несомненно, эта выдра была чем-то напугана.
   Или же Туро гулял с Лейтой, которую интересовали деревья и цветы, травы и грибы. В хижине у нее хранились яркие рисунки всевозможных растений. Туро они просто зачаровывали.
   — Ты любишь грибы? — как-то раз спросила Лейта в начале весны.
   — Да. Поджаренные в масле.
   — А как тебе эти? — И она показала ему рисунок четырех грибов возле древесного ствола. Их шляпки были цвета летнего солнца.
   — На вид они восхитительны.
   — В таком случае хорошенько запомни, как они выглядят. Это серые хохолки, и если ты их отведаешь, то вдоволь намучаешься резью в желудке, если вообще останешься жив. Ну а этот? — Она показала ему гнусный вырост трупного цвета.
   — Съедобный?
   — Да, и очень питательный. И вкус приятный.
   — А какой самый опасный?
   — Тебе следовало бы поинтересоваться, какой самый питательный! Но раз уж ты спросил, так, пожалуй, вот этот, — ответила она, показывая рисунок изящного гриба белого цвета с желтовато-зеленым отливом. — Растет он возле дубов и называется «колпак Смерти», сам догадайся почему.
   — И тебе никогда не бывает одиноко здесь в горах?
   — Ас какой стати? — ответила она, убирая рисунки. — Кулейн мой друг, и у меня есть звери, и птицы, и деревья, чтобы изучать их и рисовать.
   — Но неужели тебя не влекут люди, толпы, ярмарки, пиры?
   — Я ни разу не бывала в толпе… или на пиру. И меня они не привлекают. А ты чувствуешь себя здесь несчастным, Туро?
   Он поглядел в ее глаза, все в солнечных крапинках.
   — Нет, я не чувствую себя одиноким… во всяком случае, пока я с тобой. — Он почувствовал пылкость своего тона и побагровел. Она коснулась его руки.
   — Я — то, чего у тебя быть не может, — сказала она ему. Он кивнул и попытался улыбнуться.
   — Ты любишь Кулейна.
   — Да. Всю мою жизнь.
   — И тем не менее его у тебя не может быть, как тебя — у меня.
   Она покачала головой.
   — Это не так. Просто он все еще видит во мне ребенка, которого опекал. И нужно время, чтобы он понял, что я уже женщина.
   Туро плотно сжал губы, чтобы у него не вырвался очевидный ответ. Если Кулейн не замечает этого теперь, то не заметит никогда. Да к тому же речь идет о человеке, который вступил в жизнь на заре истории.
   Скольких женщин он знавал? На скольких был женат? Какие красавицы делили с ним ложе на протяжении веков?
   — А как ты оказалась у него? — спросил Туро, уходя от тяжкой темы.
   — Мои родители были триновантами и жили в деревне милях в шестидесяти отсюда. Однажды на деревню напали бриганты. Я мало что помню, мне ведь было всего шесть, но у меня перед глазами стоит пылающая кровля, и я слышу крики умирающих. Я убежала в горы, и за мной погнались два всадника. И тут появился Кулейн с лансом, своим серебряным копьем; он сразил всадников и унес меня высоко в горы. Потом мы вернулись, но нашли только мертвых. А потому он оставил меня у себя, вырастил и научил всему, что я знаю.
   — Неудивительно, что ты его любишь. Желаю тебе успеха… и счастья.
   Каждое утро Кулейн отводил два часа на упражнения: Туро бегал, поднимал камни или висел, держась руками за древесный сук, и подтягивался, пока не касался сука подбородком. Вначале руки у него дрожали и не выдерживали его веса. Но теперь, когда весна обрызнула горный склон своими ослепительными красками, он уже подтягивался по тридцать раз, мог пробежать без отдыха час и не почувствовать утомления, и он взял верх над двенадцатью иллюзорными противниками, которых сотворял Кулейн. Последний оказался очень трудным. Это был перс из войска Ксеркса, и сражался он саблей и кинжалом. Четырежды он побеждал Туро, прежде чем юноша победил его. Он добился победы, дважды чуть открывшись и парируя удар в последнюю секунду; на третий раз он соблазнил перса сделать выпад, отскочил и вонзил гладий в шею противника. Кулейн похлопал его по спине и ничего не сказал. Туро обливался потом, потому что бой длился более десяти минут.
   — Теперь, по-моему, — сказал Кулейн, — ты готов для боя с хорошими бойцами.
   Движение слева от Туро — и призрачный меч вонзился ему в плечо, и его левую руку парализовало. Он перекатился через бревно, на котором сидел, и вскочил на ноги. Перед ним стоял белокурый великан под семь футов ростом в бронзовом шлеме, украшенном бычьими рогами. Был он в кольчуге, а в руке сжимал длинный меч.