Страница:
— Но в Межвременье люди этим легендам не верили, ведь так?
— Да, — признала она. — Отчасти из высокомерия. Они знали, что Земля изменилась, что наклон оси прежде был иным, но верили, будто это был результат очень постепенного процесса. А ведь все свидетельства были налицо! Следы прибоя на высочайших вершинах, раковины морских моллюсков в песках пустынь, огромные скопления костей животных в горных пещерах, где они, видимо, пытались укрыться от потопа.
— Но почему мир опрокинулся, Шрина? В тот первый раз?
Она улыбнулась ему.
— Твоя любознательность ненасытна. И ты знаешь, секреты второго падения я тебе не открою. Ты слишком бесхитростен, чтобы прибегать к уловкам, Ошир.
— Расскажи мне про Первое Падение. Расскажи!
— Я не знаю всего. Колоссальная сейсмическая активность. На сушу накатывались огромные цунами — тысячефунтовые стены бешеной воды. В легендах, которые я читала, есть некоторые указания на то, что движение солнца и луны по небосводу стало обратным и солнце вставало на западе. Это явление могло объясняться только тем, что Земля внезапно перевернулась. Один из моих учителей полагал, что причиной было столкновение с гигантским метеоритом, другой утверждал, что роковую роль сыграло увеличение веса льда на полюсах. Возможно, это был результат и того и другого. Во многих легендах утверждается, что атланты нашли источник мощнейшей энергии, чем нарушили равновесие мира. Кто знает правду? Как бы то ни было, ревущие океанские валы уничтожили добрую часть мира, а континент, который занимала Атлантида, погрузился в пучину почти весь.
— И никто из атлантов не спасся?
— Некоторые, жившие на дальнем севере, уцелели. Еще одна группа обитала на большом острове в цепи, которая когда-то была горной. Острова эти назывались Канарскими. И они жили там спокойно до четырнадцатого века той эры, а потом их нашли мореходы, которые назывались испанцами. Испанцы истребили их всех, уничтожив их язык и культуру навсегда.
— Люди Межвременья были на редкость безжалостными, — заметил Ошир. — Почти все твои рассказы о них связаны со смертью и разрушениями.
— Ты не способен даже вообразить, насколько безжалостными они были! — подтвердила Шрина.
— А второе Падение было хуже первого?
— Тысячекратно хуже. К тому моменту население Земли неизмеримо увеличилось, и восемьдесят его процентов жили на высоте, даже в лучшем случае не достигавшей ста футов над уровнем моря. А некоторые так жили даже ниже его уровня, полагаясь на дамбы и плотины. Когда Земля опрокинулась, они погибли все до единого.
— И все-таки Человек выжил, как и деенки.
— Мы закалены, Ошир, и невероятно находчивы. И Бог не желал, чтобы мы погибли все без исключения.
— Но Человек все еще зол и безжалостен? Он все еще убивает себе подобных по ту сторону Стены.
— Да. Но не все люди злы. Все еще есть такие, кто противостоит магической силе земли.
— Когда они проломят стену, они придут с миром?
— Не знаю, Ошир. А теперь мне пора вернуться к работе.
Ошир смотрел, как она идет к своей лаборатории. Кожа у нее была эбонитовой черноты и блестела, будто смазанная маслом, а смотреть на грациозное покачивание ее бедер было наслаждением. Он вдруг осознал, что теперь воспринимает ее красоту в чисто эстетическом плане — еще один признак надвигающейся Перемены. Он встал со скамьи и вразвалку побрел через сады, пока не вышел на главную улицу. Там сновали люди, занятые своими делами. Увидев его, они низко кланялись, как приличествует кланяться человеку, который скоро станет богом. Богом?
На мгновение ему стало смешно. Скоро он утратит интеллект, его голос превратится в рев, и до конца дней им будет владеть не жажда знаний, а желание поплотнее набить брюхо, покачивающееся на ходу.
Он вспомнил первый день, когда в городе появилась женщина, назвавшаяся Шриной. Толпы собирались поглазеть на черноту ее кожи. Жрецы низко склонялись пред ней, а старший брат Ошира, принц Шэр-ран, был покорен ее неземной красотой. С ней был ребенок, слабенький мальчик с грустными глазами, но он умер через два месяца. Врачи были бессильны: они говорили, что у него слабая дурная кровь. Шрина долго его оплакивала. Шэр-ран, высокий красавец, лучший атлет среди деенков, целые дни гулял с ней, рассказывал ей деенские легенды, показывал статуи и святилища. И наконец, когда они стали любовниками, он отправился с ней в долгую прогулку, чтобы показать ей Меч. Она вернулась совершенно ошеломленная.
И вот тогда в Шэр-ране началась Перемена. Жрецы вознесли благодарственные молитвы и благословили его. Для жителей города был устроен праздник. Однако Ошир заметил, что Шрина не разделяет общего веселья.
Как-то поздно вечером он застал ее над свитками Ушедших в древнем покое размышлений. И он до сих пор помнил ее крик:
"Будьте вы прокляты, подлецы! Неужели вашему высокомерию не было предела?»
Ошир подошел к ней. В те дни он тоже был высоким, красивым, с широко расставленными золотисто-карими глазами, темными блестящими волосами, перехваченными золотым обручем.
"Что тебя расстроило, Шрина?»
"Вся ваша нелепая культура! — крикнула она. — Знаешь, когда-то жил народ — инки, и они верили, что, вырезая у живых людей сердца, они делают их богами!»
"Глупость», — сказал Ошир.
"Вы ничем не лучше. Шэр-ран мутирует в зверя, а вы все ликуете. Я никогда не смеялась над вашими легендами, не пыталась смущать вас моими тайными знаниями. Но это?»
"О чем ты говоришь, Шрина?»
"Как мне объяснить? Ты видел, что пыль и вода, соединяясь, создают глину? Все живые организмы такие же. Мы все — сочетания частей».
"Я знаю, Шрина. Сердце, легкие, печень. Это любому ребенку известно!»
"Погоди, — перебила она. — Я говорила не просто об органах, или костях, или крови. А, это невозможно!»
Ошир сел напротив ее стола.
"Я не тупица. Объясни мне».
Она медленно заговорила о генетическом материале, присущем всем живым организмам. Она не употребила межвременной термин «дезоксирибонуклеиновая кислота», как и чаще употреблявшееся сокращение «ДНК», Однако попыталась объяснить ее важность в контролировании наследственных особенностей. Она говорила около часа, рисуй для ясности схемы.
"Значит, по твоим словам, — сказал наконец Ошир, — эти магические цепи делятся на два точных своих подобия? Но для чего?»
С невероятным терпением Шрина принялась объяснять про гены и хромосомы. И Ошир начал понимать.
"Значит, вот что! Как удивительно! Но почему это делает нас глупыми? Пока нам не рассказали об этом открытии — или мы не сделали его сами — нас нельзя обвинять в глупости. Ведь так?»
"Пожалуй, — ответила Шрина, — но я имела в виду другое. Я говорила о том, что генетическая структура Шэр-рана изменяется. Дочерние цепи больше не повторяют родительскую. И теперь я знаю почему».
"Скажи мне».
"Потому что вы не люди. Вы…» — Она вдруг осеклась, отвернула голову, и золотисто-карие глаза Ошира сузились.
"Договаривай!»
"Кто-то… какая-то группа… в Межвременье ввела вашим предкам посторонний ген, изменила ваш генетический код, если хочешь. Теперь — возможно, раз через пять поколений — структура ломается, возвращается к исходной, Шэр-ран не становится богом, он становится тем, чем были его предки. Львом».
Ошир вскочил.
"В древних городах есть статуи богов с львиными головами. Им поклонялись. Меня воспитывали в вере моих предков, и я не отрекусь от нее. Но я снова буду говорить с тобой. Я узнаю, что истинно».
Шрина встала и взяла его за руку.
"Прости, Ошир. Мне не следовало ничего тебе объяснять. Никому не говори об этом, и особенно Шэр-рану».
"Поздно! — сказал Шэр-ран, вперевалку входя в покой. Большая львиная голова наклонялась к плечу.
Прости, Шрина. Подслушивать невежливо, но я не мог удержаться. Не знаю, как ты, Ошир, но я никогда не чувствовал себя менее богом».
Ошир уже увидел слезы в больших золотистых глазах и, пятясь, оставил недавних любовников наедине друг с другом.
Шэр-ран бежал из города три месяца спустя, исчез незаметно. Ошир с тех пор много часов проводил с Шриной, постигая тайны темной мудрости Межвременья — все, кроме связанных с гибелью того мира. Затем — месяц назад — Ошир проснулся на рассвете от мучительной боли во всех мышцах. Лицо у него растянулось вширь.
Все это время Шрина без устали работала, стремясь ему помочь. Но тщетно. Теперь у него оставалось одно желание: узнать как можно больше о земле, звездах и Владыке Всего Сущего. И он лелеял одну мечту, храня ее в сердце, как драгоценную жемчужину.
Он хотел увидеть океан. Один раз.
Ее сны были тревожными. Она сидит на пиру. Единственная женщина там. Ее окружают высокие красивые мужчины, их улыбки полны тепла и дружелюбия. Она протягивает руку, чтобы прикоснуться к плечу, соседа, и ощущает под пальцами шерсть. Она, отпрянув, поднимает взгляд, смотрит в золотистые глаза и холодеет: видит длинные клыки, способные разорвать ее в клочья. Она сидит, окаменев, а мужчины вокруг, один за другим, превращаются во львов. Их глаза теперь не теплы и не дружелюбны.
Она проснулась в холодном поту и сбросила длинные ноги с кровати. Ночь была прохладной, и когда она направилась к балкону, ветерок ласкал ее нагое тело. Она устремила взгляд на город, залитый лучами луны.
Деенки спали в блаженном неведении того, что их ожидало. Она вздрогнула и вернулась в спальню. Заснуть ей не удалось, но она была слишком утомлена, чтобы работать. Завернувшись в теплое шерстяное одеяло, она вытащила кресло на балкон под звездное небо и села.
— Как мне тебя не хватает, Сэмюэль! — сказала она, воскрешая в мыслях доброе лицо мужа, которого потеряла, отца ее сына, которого она потеряла. — Если бы все люди были похожи на тебя, мир остался бы Земным Раем.
.Но все люди не были такими, каким был Сэмюэль Арчер. Ими управляли алчность или желания плоти, ненависть или страх. Она покачала головой. Деенки никогда не вели войн. Они были кроткими и миролюбивыми, добрыми и чуткими. А теперь начинали регрессировать назад в звериность. Такая дурная вселенская шутка!
Былые люди-медведи утратили все человеческое давным-давно. Шрина побывала с Шэр-раном в одном из их селений вблизи Озера Меча, и то, что она увидела там, ввергло ее в ужас. Среди них остался только один человек, но и он уже регрессировал.
"Уйдите от нас, — сказал он. — Мы прокляты!»
Теперь их селение опустело, они удалились в горные леса подальше от любопытных глаз, от жалости или омерзения.
Охотничий рев донесся с равнины перед городом, где бродил львиный прайд, и Шрина вздрогнула. Тридцать с небольшим львов обитали там, питаясь мясом оленей и антилоп. А ведь не так давно они были мужчинами и женщинами, разговаривали, смеялись, пели.
Ее глаза всматривались в древние здания. Деенков осталось всего четыреста. Слишком мало, чтобы выжить и продолжить свой род.
"Почему вы принимаете львов за богов? — как-то спросила она у Мен-шора, старого жреца. — Они ведь теряют дар речи и разум».
"Сказание о днях древности, — ответил он и, закрыв глаза, начал декламировать начало Священной Книги:
— «В начале была богиня Марик-сен, и она ходила под солнцем и не знала ни слов, ни древних сказаний, ни даже имени своего отца. Закон Единого коснулся ее, и родилось ее имя. И она стала знать. Но, зная, она поняла, что потеряла великий дар, дивный из дивных, и это удручали ее. У нее родился сын, но богом он не был. Он был человек. Он говорил, как человек, и ходил, как человек. Он знал свое имя и имя своей матери и еще много имен. Но и он чувствовал утрату — пустоту в глубинах своей души» И он был отцом деенков, и народ становился все многочисленнее. И они жили в Великом Саду за хрустальными стенами. «. Но однажды Закон Единого подвергся нападению многих Врагов. Земля вздыбилась, стены раскололись, и огромные волны уничтожили сад. Сами деенки тоже почти погибли. Потом воды отступили, и люди увидели совсем другой мир. Закон Единого явился Пен-рану, и он стал Пророком. Он поведал нам, что было утрачено и что было обретено. Мы утратили Дорогу к Небесам, мы обрели Тропу к Познанию. Он был первым, кто привел нас сюда, и первый оставил Тропу и нашел Дорогу». Старик открыл глаза.
"Есть еще много, Шрина, но понятно оно только деенкам». «Вы верите, что знание мешает вам узреть Небеса?» «Это большое препятствие. Душа может пребывать только в чистоте. Знание разрушительно. Оно наполняет нас мечтами и желаниями. Такие устремления отвращают наши глаза от Закона Единого».
"Однако дикий лев знает лишь голод и похоть». «Быть может. Но он не убивает для потехи, и если брюхо его сыто, олененок может подойти к заводи, встать рядом с ним и напиться в полной безопасности».
"Ты простишь меня за то, что я не разделяю вашей… веры?»
"Как и ты меня — что я не разделяю твоей. Быть может, и ты и я правы, — сказал Мен-шор. — Ибо разве мы не одного происхождения? Разве вы не были сотворены в Саду и тоже из него изгнаны? И разве тоже из-за греха Адама и преступления Каина не утратили Дорогу на Небеса?»
Тут Шрина засмеялась и вежливо признала его довод. Старик ей нравился, но у нее оставался еще один вопрос.
"Что случится, когда, подобно медведям, все деенки станут львами?»
"Мы все приблизимся к Богу», — ответил он просто.
"Но ведь больше не будет песен!»
"Кто знает, какие песни звучат в сердце льва? И могут ли они резать слух сильнее, чем песни смерти, которые мы слышим из-за Стены?»
11
— Да, — признала она. — Отчасти из высокомерия. Они знали, что Земля изменилась, что наклон оси прежде был иным, но верили, будто это был результат очень постепенного процесса. А ведь все свидетельства были налицо! Следы прибоя на высочайших вершинах, раковины морских моллюсков в песках пустынь, огромные скопления костей животных в горных пещерах, где они, видимо, пытались укрыться от потопа.
— Но почему мир опрокинулся, Шрина? В тот первый раз?
Она улыбнулась ему.
— Твоя любознательность ненасытна. И ты знаешь, секреты второго падения я тебе не открою. Ты слишком бесхитростен, чтобы прибегать к уловкам, Ошир.
— Расскажи мне про Первое Падение. Расскажи!
— Я не знаю всего. Колоссальная сейсмическая активность. На сушу накатывались огромные цунами — тысячефунтовые стены бешеной воды. В легендах, которые я читала, есть некоторые указания на то, что движение солнца и луны по небосводу стало обратным и солнце вставало на западе. Это явление могло объясняться только тем, что Земля внезапно перевернулась. Один из моих учителей полагал, что причиной было столкновение с гигантским метеоритом, другой утверждал, что роковую роль сыграло увеличение веса льда на полюсах. Возможно, это был результат и того и другого. Во многих легендах утверждается, что атланты нашли источник мощнейшей энергии, чем нарушили равновесие мира. Кто знает правду? Как бы то ни было, ревущие океанские валы уничтожили добрую часть мира, а континент, который занимала Атлантида, погрузился в пучину почти весь.
— И никто из атлантов не спасся?
— Некоторые, жившие на дальнем севере, уцелели. Еще одна группа обитала на большом острове в цепи, которая когда-то была горной. Острова эти назывались Канарскими. И они жили там спокойно до четырнадцатого века той эры, а потом их нашли мореходы, которые назывались испанцами. Испанцы истребили их всех, уничтожив их язык и культуру навсегда.
— Люди Межвременья были на редкость безжалостными, — заметил Ошир. — Почти все твои рассказы о них связаны со смертью и разрушениями.
— Ты не способен даже вообразить, насколько безжалостными они были! — подтвердила Шрина.
— А второе Падение было хуже первого?
— Тысячекратно хуже. К тому моменту население Земли неизмеримо увеличилось, и восемьдесят его процентов жили на высоте, даже в лучшем случае не достигавшей ста футов над уровнем моря. А некоторые так жили даже ниже его уровня, полагаясь на дамбы и плотины. Когда Земля опрокинулась, они погибли все до единого.
— И все-таки Человек выжил, как и деенки.
— Мы закалены, Ошир, и невероятно находчивы. И Бог не желал, чтобы мы погибли все без исключения.
— Но Человек все еще зол и безжалостен? Он все еще убивает себе подобных по ту сторону Стены.
— Да. Но не все люди злы. Все еще есть такие, кто противостоит магической силе земли.
— Когда они проломят стену, они придут с миром?
— Не знаю, Ошир. А теперь мне пора вернуться к работе.
Ошир смотрел, как она идет к своей лаборатории. Кожа у нее была эбонитовой черноты и блестела, будто смазанная маслом, а смотреть на грациозное покачивание ее бедер было наслаждением. Он вдруг осознал, что теперь воспринимает ее красоту в чисто эстетическом плане — еще один признак надвигающейся Перемены. Он встал со скамьи и вразвалку побрел через сады, пока не вышел на главную улицу. Там сновали люди, занятые своими делами. Увидев его, они низко кланялись, как приличествует кланяться человеку, который скоро станет богом. Богом?
На мгновение ему стало смешно. Скоро он утратит интеллект, его голос превратится в рев, и до конца дней им будет владеть не жажда знаний, а желание поплотнее набить брюхо, покачивающееся на ходу.
Он вспомнил первый день, когда в городе появилась женщина, назвавшаяся Шриной. Толпы собирались поглазеть на черноту ее кожи. Жрецы низко склонялись пред ней, а старший брат Ошира, принц Шэр-ран, был покорен ее неземной красотой. С ней был ребенок, слабенький мальчик с грустными глазами, но он умер через два месяца. Врачи были бессильны: они говорили, что у него слабая дурная кровь. Шрина долго его оплакивала. Шэр-ран, высокий красавец, лучший атлет среди деенков, целые дни гулял с ней, рассказывал ей деенские легенды, показывал статуи и святилища. И наконец, когда они стали любовниками, он отправился с ней в долгую прогулку, чтобы показать ей Меч. Она вернулась совершенно ошеломленная.
И вот тогда в Шэр-ране началась Перемена. Жрецы вознесли благодарственные молитвы и благословили его. Для жителей города был устроен праздник. Однако Ошир заметил, что Шрина не разделяет общего веселья.
Как-то поздно вечером он застал ее над свитками Ушедших в древнем покое размышлений. И он до сих пор помнил ее крик:
"Будьте вы прокляты, подлецы! Неужели вашему высокомерию не было предела?»
Ошир подошел к ней. В те дни он тоже был высоким, красивым, с широко расставленными золотисто-карими глазами, темными блестящими волосами, перехваченными золотым обручем.
"Что тебя расстроило, Шрина?»
"Вся ваша нелепая культура! — крикнула она. — Знаешь, когда-то жил народ — инки, и они верили, что, вырезая у живых людей сердца, они делают их богами!»
"Глупость», — сказал Ошир.
"Вы ничем не лучше. Шэр-ран мутирует в зверя, а вы все ликуете. Я никогда не смеялась над вашими легендами, не пыталась смущать вас моими тайными знаниями. Но это?»
"О чем ты говоришь, Шрина?»
"Как мне объяснить? Ты видел, что пыль и вода, соединяясь, создают глину? Все живые организмы такие же. Мы все — сочетания частей».
"Я знаю, Шрина. Сердце, легкие, печень. Это любому ребенку известно!»
"Погоди, — перебила она. — Я говорила не просто об органах, или костях, или крови. А, это невозможно!»
Ошир сел напротив ее стола.
"Я не тупица. Объясни мне».
Она медленно заговорила о генетическом материале, присущем всем живым организмам. Она не употребила межвременной термин «дезоксирибонуклеиновая кислота», как и чаще употреблявшееся сокращение «ДНК», Однако попыталась объяснить ее важность в контролировании наследственных особенностей. Она говорила около часа, рисуй для ясности схемы.
"Значит, по твоим словам, — сказал наконец Ошир, — эти магические цепи делятся на два точных своих подобия? Но для чего?»
С невероятным терпением Шрина принялась объяснять про гены и хромосомы. И Ошир начал понимать.
"Значит, вот что! Как удивительно! Но почему это делает нас глупыми? Пока нам не рассказали об этом открытии — или мы не сделали его сами — нас нельзя обвинять в глупости. Ведь так?»
"Пожалуй, — ответила Шрина, — но я имела в виду другое. Я говорила о том, что генетическая структура Шэр-рана изменяется. Дочерние цепи больше не повторяют родительскую. И теперь я знаю почему».
"Скажи мне».
"Потому что вы не люди. Вы…» — Она вдруг осеклась, отвернула голову, и золотисто-карие глаза Ошира сузились.
"Договаривай!»
"Кто-то… какая-то группа… в Межвременье ввела вашим предкам посторонний ген, изменила ваш генетический код, если хочешь. Теперь — возможно, раз через пять поколений — структура ломается, возвращается к исходной, Шэр-ран не становится богом, он становится тем, чем были его предки. Львом».
Ошир вскочил.
"В древних городах есть статуи богов с львиными головами. Им поклонялись. Меня воспитывали в вере моих предков, и я не отрекусь от нее. Но я снова буду говорить с тобой. Я узнаю, что истинно».
Шрина встала и взяла его за руку.
"Прости, Ошир. Мне не следовало ничего тебе объяснять. Никому не говори об этом, и особенно Шэр-рану».
"Поздно! — сказал Шэр-ран, вперевалку входя в покой. Большая львиная голова наклонялась к плечу.
Прости, Шрина. Подслушивать невежливо, но я не мог удержаться. Не знаю, как ты, Ошир, но я никогда не чувствовал себя менее богом».
Ошир уже увидел слезы в больших золотистых глазах и, пятясь, оставил недавних любовников наедине друг с другом.
Шэр-ран бежал из города три месяца спустя, исчез незаметно. Ошир с тех пор много часов проводил с Шриной, постигая тайны темной мудрости Межвременья — все, кроме связанных с гибелью того мира. Затем — месяц назад — Ошир проснулся на рассвете от мучительной боли во всех мышцах. Лицо у него растянулось вширь.
Все это время Шрина без устали работала, стремясь ему помочь. Но тщетно. Теперь у него оставалось одно желание: узнать как можно больше о земле, звездах и Владыке Всего Сущего. И он лелеял одну мечту, храня ее в сердце, как драгоценную жемчужину.
Он хотел увидеть океан. Один раз.
Ее сны были тревожными. Она сидит на пиру. Единственная женщина там. Ее окружают высокие красивые мужчины, их улыбки полны тепла и дружелюбия. Она протягивает руку, чтобы прикоснуться к плечу, соседа, и ощущает под пальцами шерсть. Она, отпрянув, поднимает взгляд, смотрит в золотистые глаза и холодеет: видит длинные клыки, способные разорвать ее в клочья. Она сидит, окаменев, а мужчины вокруг, один за другим, превращаются во львов. Их глаза теперь не теплы и не дружелюбны.
Она проснулась в холодном поту и сбросила длинные ноги с кровати. Ночь была прохладной, и когда она направилась к балкону, ветерок ласкал ее нагое тело. Она устремила взгляд на город, залитый лучами луны.
Деенки спали в блаженном неведении того, что их ожидало. Она вздрогнула и вернулась в спальню. Заснуть ей не удалось, но она была слишком утомлена, чтобы работать. Завернувшись в теплое шерстяное одеяло, она вытащила кресло на балкон под звездное небо и села.
— Как мне тебя не хватает, Сэмюэль! — сказала она, воскрешая в мыслях доброе лицо мужа, которого потеряла, отца ее сына, которого она потеряла. — Если бы все люди были похожи на тебя, мир остался бы Земным Раем.
.Но все люди не были такими, каким был Сэмюэль Арчер. Ими управляли алчность или желания плоти, ненависть или страх. Она покачала головой. Деенки никогда не вели войн. Они были кроткими и миролюбивыми, добрыми и чуткими. А теперь начинали регрессировать назад в звериность. Такая дурная вселенская шутка!
Былые люди-медведи утратили все человеческое давным-давно. Шрина побывала с Шэр-раном в одном из их селений вблизи Озера Меча, и то, что она увидела там, ввергло ее в ужас. Среди них остался только один человек, но и он уже регрессировал.
"Уйдите от нас, — сказал он. — Мы прокляты!»
Теперь их селение опустело, они удалились в горные леса подальше от любопытных глаз, от жалости или омерзения.
Охотничий рев донесся с равнины перед городом, где бродил львиный прайд, и Шрина вздрогнула. Тридцать с небольшим львов обитали там, питаясь мясом оленей и антилоп. А ведь не так давно они были мужчинами и женщинами, разговаривали, смеялись, пели.
Ее глаза всматривались в древние здания. Деенков осталось всего четыреста. Слишком мало, чтобы выжить и продолжить свой род.
"Почему вы принимаете львов за богов? — как-то спросила она у Мен-шора, старого жреца. — Они ведь теряют дар речи и разум».
"Сказание о днях древности, — ответил он и, закрыв глаза, начал декламировать начало Священной Книги:
— «В начале была богиня Марик-сен, и она ходила под солнцем и не знала ни слов, ни древних сказаний, ни даже имени своего отца. Закон Единого коснулся ее, и родилось ее имя. И она стала знать. Но, зная, она поняла, что потеряла великий дар, дивный из дивных, и это удручали ее. У нее родился сын, но богом он не был. Он был человек. Он говорил, как человек, и ходил, как человек. Он знал свое имя и имя своей матери и еще много имен. Но и он чувствовал утрату — пустоту в глубинах своей души» И он был отцом деенков, и народ становился все многочисленнее. И они жили в Великом Саду за хрустальными стенами. «. Но однажды Закон Единого подвергся нападению многих Врагов. Земля вздыбилась, стены раскололись, и огромные волны уничтожили сад. Сами деенки тоже почти погибли. Потом воды отступили, и люди увидели совсем другой мир. Закон Единого явился Пен-рану, и он стал Пророком. Он поведал нам, что было утрачено и что было обретено. Мы утратили Дорогу к Небесам, мы обрели Тропу к Познанию. Он был первым, кто привел нас сюда, и первый оставил Тропу и нашел Дорогу». Старик открыл глаза.
"Есть еще много, Шрина, но понятно оно только деенкам». «Вы верите, что знание мешает вам узреть Небеса?» «Это большое препятствие. Душа может пребывать только в чистоте. Знание разрушительно. Оно наполняет нас мечтами и желаниями. Такие устремления отвращают наши глаза от Закона Единого».
"Однако дикий лев знает лишь голод и похоть». «Быть может. Но он не убивает для потехи, и если брюхо его сыто, олененок может подойти к заводи, встать рядом с ним и напиться в полной безопасности».
"Ты простишь меня за то, что я не разделяю вашей… веры?»
"Как и ты меня — что я не разделяю твоей. Быть может, и ты и я правы, — сказал Мен-шор. — Ибо разве мы не одного происхождения? Разве вы не были сотворены в Саду и тоже из него изгнаны? И разве тоже из-за греха Адама и преступления Каина не утратили Дорогу на Небеса?»
Тут Шрина засмеялась и вежливо признала его довод. Старик ей нравился, но у нее оставался еще один вопрос.
"Что случится, когда, подобно медведям, все деенки станут львами?»
"Мы все приблизимся к Богу», — ответил он просто.
"Но ведь больше не будет песен!»
"Кто знает, какие песни звучат в сердце льва? И могут ли они резать слух сильнее, чем песни смерти, которые мы слышим из-за Стены?»
11
Шэнноу оставил жеребца в загоне, заплатил конюху, чтобы он дал коню зерна и почистил его, потом перекинул седельные сумки через левое плечо и вошел в «Отдых путника» — трехэтажное здание на западе городка. Одна комната была свободна, но владелец — тощий с землистой кожей субъект по имени Мейсон — попросил Шэнноу подождать часок, пока там «наведут порядок».
Шэнноу согласился и заплатил за три дня вперед. Сумки он оставил за конторкой и прошел в соседнее помещение, где длинная стойка протянулась футов на пятьдесят. Буфетчик улыбнулся ему.
— Что будем пить, сынок? — спросил он.
— Пиво, — заказал Шэнноу, заплатил, отошел с пенящимся кувшином к угловому столику и сел спиной к стене. Он устал и почему-то испытывал напряжение. Его мысли постоянно возвращались к женщине в фургоне. А зала медленно наполнялась рабочим людом. Некоторые пришли прямо из рудника — черная от земли одежда, чумазые лица с потеками пота. Шэнноу молниеносно оглядывал каждого вошедшего. Пистолетов не было почти ни у кого, но многие имели при себе ножи или топорики. Он уже собирался уйти к себе в комнату, но тут в залу вошел молодой человек в белой полотняной рубахе, темных брюках и куртке в талию из душеной, кожи. И у него был пистолет с полированной белой рукояткой. Шэнноу смотрел на него, и в нем поднимался гнев. Он с трудом отвел глаза от вошедшего и допил пиво. Они всегда выглядели одинаково: ясноглазые и ловкие, как кошки, — верный признак охотника, хладнокровного убийцы, воина.
Шэнноу вышел из буфета, забрал свои сумки и поднялся по двум маршам лестницы в свою комнату. Она оказалась больше, чем он ожидал, с двуспальной отделанной латунью кроватью, двумя глубокими креслами и столом, на котором стояла масляная лампа. Он бросил сумки за дверью и проверил окно. До мостовой внизу было около сорока футов. Он разделся, лег на кровать и проспал двенадцать часов. Проснулся с волчьим аппетитом, быстро оделся, пристегнул пистолеты к поясу и спустился на первый этаж. Хозяин, Мейсон, кивнул ему.
— Как насчет горячей ванны? — спросил Шэнноу.
— За дверью налево. Сразу увидите. Шагов через тридцать.
Он увидел замызганный сарай с пятью металлическими лоханями, разделенными занавесками на латунных кольцах. Шэнноу направился к дальней, подождал, пока двое служителей наполнили ее горячей водой, а тогда разделся и забрался в лохань. На полочке лежал обмылок и жесткая щетка. Хорошенько намылившись, он вымылся до скрипа, потом вылез. Полотенце было похоже на дерюгу, но свое назначение выполнило. Он оделся, заплатил служителям и неторопливо пошел по главной улице на манящий запах жарящейся грудинки.
Харчевня помещалась в длинном дощатом строении с вывеской «Веселый паломник». Шэнноу вошел и выбрал столик так, чтобы сесть у стены лицом к двери.
— Что возьмете? — спросила Бет Мак-Адам. Шэнноу поднял глаза на ее голос и покраснел. Потом встал и сдернул шляпу с головы.
— С добрым утром, фрей Мак-Адам.
— Бет. И я спросила, что вы возьмете.
— Яичницу… грудинку… что-нибудь.
— Имеется горячий напиток из орехов и древесной коры. С сахаром очень приятный.
— Отлично. Я попробую. Вам, как вижу, недолго пришлось искать работу.
— При нужде не выбирают, — сказала она и ушла. Шэнноу расхотелось есть, но он заставил себя жевать и проглатывать. Напиток был черным, как преисподняя, и даже с сахаром отдавал горечью, но вкус во рту остался приятный. Он заплатил из своего скудеющего запаса обменных монет и вышел на солнечную улицу. Там собралась толпа, и он увидел, что на середине мостовой стоит вчерашний молодой человек.
— Дьявол, это же, приятель, совсем просто! — сказал он. — Стой там, а когда будешь готов, урони кувшин.
— Да не хочу я, Клем, — ответил дородный рудокоп, к которому он обращался. — Ты же меня убить можешь, дьявол тя возьми!
— Пока я никого еще не подстрелил, — сказал пистолетчик. — Хотя, конечно, всегда бывает первый раз!
Толпа разразилась хохотом. Шэнноу стоял, прислонившись к стене харчевни, и смотрел, как люди расступаются, образуя две шеренги вдоль домов. Толстяк стоял шагах в десяти от пистолетчика, держа в вытянутой руке кувшин.
— Давай, Гейри! — крикнул кто-то. — Брось его! Рудокоп уронил кувшин в тот момент, когда Шэнноу перевел взгляд на пистолетчика. Рука молодого человека опустилась, взметнулась, и по улице раскатился треск выстрела. Кувшин разлетелся мелкими черепками, и толпа восторженно завопила. Шэнноу отлепился от стены и направился к гостинице мимо них.
— Тебя как будто это и не впечатляло вовсе, — заметил молодой человек, когда он поравнялся с ним.
— Нет, очень! — заверил его Шэнноу, не замедляя шага. Но молодой человек пошел рядом с ним.
— Клем Стейнер, — сказал он, подстраиваясь к шагу Шэнноу.
— На редкость метко, — добавил Шэнноу. — У вас быстрая рука и точный глаз.
— А ты бы мог так?
— И за миллион лет не попал бы, — ответил Шэнноу, поднимаясь по ступенькам к дверям гостиницы. Вернувшись в свою комнату, он достал из сумки Библию и пролистывал страницы, пока не дошел до слов, эхом отдававшихся в его сердце:
"И вознес меня в духе на великую и высокую гору и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с Неба от Бога. Он имеет славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному. Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот и на них двенадцать Ангелов… И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец… И не войдет в него ничто нечистое, и никто, преданный мерзости и лжи…»
Шэнноу закрыл Библию. Большая и высокая стена. Совсем, как та, в конце долины.
Он надеялся, что так и окажется. Бог свидетель, он надеялся на это.
Шэнноу разбудили звуки выстрелов. Он слетел с кровати и, подойдя к окну сбоку, посмотрел вниз на освещенную луной улицу. На мостовой валялись два человека. Клем Стейнер стоял с пистолетом в руке. Из игорных заведений выскакивали люди, бежали по тротуарам. Шэнноу покачал головой и снова лег.
Утром он позавтракал в длинной зале — миской протертой овсянки и большим кувшином черного напитка. Назывался он баркеровкой в честь Баркера — человека, который за несколько лет до этого первым начал варить его в этих местах.
К его столику подошел Борис Хеймут.
— Вы позволите сесть с вами, менхир? — спросил он робко.
Шэнноу пожал плечами, и маленький лысеющий арканист придвинул себе стул. Буфетчик принес ему баркеровки, и он несколько минут молча ее прихлебывал.
— Интересная смесь, менхир Шэнноу, А вам известно, что этот напиток облегчает головные и ревматические боли? И к нему можно пристраститься. — Шэнноу отставил кружку. — Нет-нет! — улыбнулся Хеймут. — Я имел в виду: просто полюбить его. Никакого вредного воздействия он не оказывает. Вы долго пробудете в Долине Паломника?
— Еще два дня. Может быть, три.
— Такое прекрасное место! Но, боюсь, вскоре оно станет совсем уж опасным.
— Вы закончили работу с кораблем? — спросил Шэнноу.
— Мы… Клаус и я… получили распоряжение оставить раскопки. Там теперь всем командует менхир Скейс.
— Сожалею. Хеймут развел руками.
— Собственно, ничего нового ждать больше не приходится. Мы продолжили раскопки и обнаружили, что это лишь часть корабля. Видимо, он переломился, когда тонул. Тем не менее все теории, будто это было здание, полностью опровергнуты.
— Что вы будете делать теперь?
— Дождусь, когда тут соберется караван, а тогда отправлюсь назад на восток. Раскопки где-нибудь да ведутся. Без них я жизни не мыслю. Вы слышали ночью стрельбу?
— Да, — ответил Шэнноу.
— За последний месяц здесь насильственной смертью погибли четырнадцать человек. Тут хуже, чем на Великой Пустоши.
— Тут есть богатства, — сказал Шэнноу. — Они притягивают людей, склонных к насилию, слабых духом людей, дурных людей. Я видел это в других краях. Как только богатство истощится, нарыв лопнет.
— Но ведь есть люди, менхир Шэнноу, которым дано вскрывать такие нарывы, не правда ли?
Шэнноу поглядел в его молочно-голубые глаза.
— Без сомнения, менхир Хеймут. Но как будто не в Долине Паломника.
— О, мне кажется, менхир, один из них тут. Но он хранит и равнодушие. Вы все еще взыскуете Иерусалима, Йон Шэнноу?
— Да. И я больше не вскрываю нарывы.
Хеймут отвел глаза… и переменил тему.
— Два года назад я встретил путешественника, который говорил, что побывал к югу от Великой Стены. Он говорил о невиданных чудесах в небе — гигантском мече, который висит под облаками в венце из крестов на рукояти. Менее чем в ста милях от него находятся развалины города невероятных размеров. Я бы душу продал, лишь бы увидеть подобный город!
Глаза Шэиноу сузились.
— Не говорите так — даже несерьезно. Вас могут поймать на слове.
— Мои извинения, менхир! — Хеймут улыбнулся. — Я на мгновение забыл, что вы верующий. Вы намерены проникнуть за стену?
— Да.
— Это край неведомых зверей и великих опасностей.
— Опасность повсюду, менхир. Вчера на улице погибли два человека. Нигде в мире нет безопасного места.
— Это все больше становится истиной, менхир Шэнноу. С последнего полнолуния произошло — только в Долине Паломника — шесть изнасилований, восемь убийств, шесть перестрелок с летальными исходами, не говоря уж о ранах и синяках, полученных в поножовщине и иных драках.
— Зачем вы запоминаете такие цифры? — осведомился Шэнноу, допив баркеровку.
— Привычка, менхир. — Он достал из топорщащегося кармана своей куртки пачку мятых листков и карандаш. — Не будете ли вы столь любезны, менхир, и не объясните ли мне, где находится колоссальный корабль, который вы видели в ваших странствиях?
Почти два часа Хеймут расспрашивал Иерусалимца о призрачном корабле и развалинах атлантидских городов. Потом Шэнноу встал, заплатил за завтрак и неторопливо вышел на улицу. До конца утра он бродил по городку. В западной части стояла тишина — большинство домов там свидетельствовало о достатке своих хозяев, но в восточных кварталах, где дома выглядели победнее и пообшарпаннее, он стал свидетелем нескольких потасовок у харчевен и питейных заведений. К городку примыкал большой луг, весь усеянный шатрами самых разных размеров. Но даже там было где выпить, и он видел сидящих или валяющихся на траве пьяниц в разных степенях хмельного забытья.
Городок вырос вокруг серебряных рудников, которые привлекали бродяг, точно муравьев — крошки от пикника. А с бродягами явились разбойники и воры, и игроки в кости, и игроки в карнат.
Шэнноу покинул шатровый поселок и пошел назад по главной улице. Из длинного бревенчатого строения донеслось пение. Пели дети. Он постоял, прислушиваясь, стараясь понять, почему мелодия кажется знакомой. Пение было очень приятным, полным юности, надежды, невинной радости, и поначалу он ощутил прилив бодрости, но затем она сменилась грустью, тоской утраты, и он пошел дальше.
Перед «Отдыхом путника» собралась большая толпа, из глубины которой доносился глубокий бас, звучный, будоражащий душу. Шэнноу вмешался в толпу и посмотрел поверх голов на проповедника, который стоял на перевернутой бочке. Высокий, широкоплечий, с густой шапкой рыжих курчавых волос. Черное одеяние, перепоясанное серой веревкой, деревянный крест, свисающий со шнурка на шее.
— И я говорю вам, братья, что Господь ждет вас. Ему нужен от вас лишь знак. Увидеть, как вы отрываете глаза от грязи у вас под ногами и поднимаете их к Славе Небес. Услышать, как ваши голоса произносят: «Верую, Господи?» И тогда, друзья мои, радости Духа вольются в ваши души. От толпы отделился мужчина.
— И тогда он заставит носить нас вот такие миленькие черные платьица? Ответь-ка мне, Пастырь, тебе надо присаживаться, чтобы поссать?
Шэнноу согласился и заплатил за три дня вперед. Сумки он оставил за конторкой и прошел в соседнее помещение, где длинная стойка протянулась футов на пятьдесят. Буфетчик улыбнулся ему.
— Что будем пить, сынок? — спросил он.
— Пиво, — заказал Шэнноу, заплатил, отошел с пенящимся кувшином к угловому столику и сел спиной к стене. Он устал и почему-то испытывал напряжение. Его мысли постоянно возвращались к женщине в фургоне. А зала медленно наполнялась рабочим людом. Некоторые пришли прямо из рудника — черная от земли одежда, чумазые лица с потеками пота. Шэнноу молниеносно оглядывал каждого вошедшего. Пистолетов не было почти ни у кого, но многие имели при себе ножи или топорики. Он уже собирался уйти к себе в комнату, но тут в залу вошел молодой человек в белой полотняной рубахе, темных брюках и куртке в талию из душеной, кожи. И у него был пистолет с полированной белой рукояткой. Шэнноу смотрел на него, и в нем поднимался гнев. Он с трудом отвел глаза от вошедшего и допил пиво. Они всегда выглядели одинаково: ясноглазые и ловкие, как кошки, — верный признак охотника, хладнокровного убийцы, воина.
Шэнноу вышел из буфета, забрал свои сумки и поднялся по двум маршам лестницы в свою комнату. Она оказалась больше, чем он ожидал, с двуспальной отделанной латунью кроватью, двумя глубокими креслами и столом, на котором стояла масляная лампа. Он бросил сумки за дверью и проверил окно. До мостовой внизу было около сорока футов. Он разделся, лег на кровать и проспал двенадцать часов. Проснулся с волчьим аппетитом, быстро оделся, пристегнул пистолеты к поясу и спустился на первый этаж. Хозяин, Мейсон, кивнул ему.
— Как насчет горячей ванны? — спросил Шэнноу.
— За дверью налево. Сразу увидите. Шагов через тридцать.
Он увидел замызганный сарай с пятью металлическими лоханями, разделенными занавесками на латунных кольцах. Шэнноу направился к дальней, подождал, пока двое служителей наполнили ее горячей водой, а тогда разделся и забрался в лохань. На полочке лежал обмылок и жесткая щетка. Хорошенько намылившись, он вымылся до скрипа, потом вылез. Полотенце было похоже на дерюгу, но свое назначение выполнило. Он оделся, заплатил служителям и неторопливо пошел по главной улице на манящий запах жарящейся грудинки.
Харчевня помещалась в длинном дощатом строении с вывеской «Веселый паломник». Шэнноу вошел и выбрал столик так, чтобы сесть у стены лицом к двери.
— Что возьмете? — спросила Бет Мак-Адам. Шэнноу поднял глаза на ее голос и покраснел. Потом встал и сдернул шляпу с головы.
— С добрым утром, фрей Мак-Адам.
— Бет. И я спросила, что вы возьмете.
— Яичницу… грудинку… что-нибудь.
— Имеется горячий напиток из орехов и древесной коры. С сахаром очень приятный.
— Отлично. Я попробую. Вам, как вижу, недолго пришлось искать работу.
— При нужде не выбирают, — сказала она и ушла. Шэнноу расхотелось есть, но он заставил себя жевать и проглатывать. Напиток был черным, как преисподняя, и даже с сахаром отдавал горечью, но вкус во рту остался приятный. Он заплатил из своего скудеющего запаса обменных монет и вышел на солнечную улицу. Там собралась толпа, и он увидел, что на середине мостовой стоит вчерашний молодой человек.
— Дьявол, это же, приятель, совсем просто! — сказал он. — Стой там, а когда будешь готов, урони кувшин.
— Да не хочу я, Клем, — ответил дородный рудокоп, к которому он обращался. — Ты же меня убить можешь, дьявол тя возьми!
— Пока я никого еще не подстрелил, — сказал пистолетчик. — Хотя, конечно, всегда бывает первый раз!
Толпа разразилась хохотом. Шэнноу стоял, прислонившись к стене харчевни, и смотрел, как люди расступаются, образуя две шеренги вдоль домов. Толстяк стоял шагах в десяти от пистолетчика, держа в вытянутой руке кувшин.
— Давай, Гейри! — крикнул кто-то. — Брось его! Рудокоп уронил кувшин в тот момент, когда Шэнноу перевел взгляд на пистолетчика. Рука молодого человека опустилась, взметнулась, и по улице раскатился треск выстрела. Кувшин разлетелся мелкими черепками, и толпа восторженно завопила. Шэнноу отлепился от стены и направился к гостинице мимо них.
— Тебя как будто это и не впечатляло вовсе, — заметил молодой человек, когда он поравнялся с ним.
— Нет, очень! — заверил его Шэнноу, не замедляя шага. Но молодой человек пошел рядом с ним.
— Клем Стейнер, — сказал он, подстраиваясь к шагу Шэнноу.
— На редкость метко, — добавил Шэнноу. — У вас быстрая рука и точный глаз.
— А ты бы мог так?
— И за миллион лет не попал бы, — ответил Шэнноу, поднимаясь по ступенькам к дверям гостиницы. Вернувшись в свою комнату, он достал из сумки Библию и пролистывал страницы, пока не дошел до слов, эхом отдававшихся в его сердце:
"И вознес меня в духе на великую и высокую гору и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с Неба от Бога. Он имеет славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному. Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот и на них двенадцать Ангелов… И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец… И не войдет в него ничто нечистое, и никто, преданный мерзости и лжи…»
Шэнноу закрыл Библию. Большая и высокая стена. Совсем, как та, в конце долины.
Он надеялся, что так и окажется. Бог свидетель, он надеялся на это.
Шэнноу разбудили звуки выстрелов. Он слетел с кровати и, подойдя к окну сбоку, посмотрел вниз на освещенную луной улицу. На мостовой валялись два человека. Клем Стейнер стоял с пистолетом в руке. Из игорных заведений выскакивали люди, бежали по тротуарам. Шэнноу покачал головой и снова лег.
Утром он позавтракал в длинной зале — миской протертой овсянки и большим кувшином черного напитка. Назывался он баркеровкой в честь Баркера — человека, который за несколько лет до этого первым начал варить его в этих местах.
К его столику подошел Борис Хеймут.
— Вы позволите сесть с вами, менхир? — спросил он робко.
Шэнноу пожал плечами, и маленький лысеющий арканист придвинул себе стул. Буфетчик принес ему баркеровки, и он несколько минут молча ее прихлебывал.
— Интересная смесь, менхир Шэнноу, А вам известно, что этот напиток облегчает головные и ревматические боли? И к нему можно пристраститься. — Шэнноу отставил кружку. — Нет-нет! — улыбнулся Хеймут. — Я имел в виду: просто полюбить его. Никакого вредного воздействия он не оказывает. Вы долго пробудете в Долине Паломника?
— Еще два дня. Может быть, три.
— Такое прекрасное место! Но, боюсь, вскоре оно станет совсем уж опасным.
— Вы закончили работу с кораблем? — спросил Шэнноу.
— Мы… Клаус и я… получили распоряжение оставить раскопки. Там теперь всем командует менхир Скейс.
— Сожалею. Хеймут развел руками.
— Собственно, ничего нового ждать больше не приходится. Мы продолжили раскопки и обнаружили, что это лишь часть корабля. Видимо, он переломился, когда тонул. Тем не менее все теории, будто это было здание, полностью опровергнуты.
— Что вы будете делать теперь?
— Дождусь, когда тут соберется караван, а тогда отправлюсь назад на восток. Раскопки где-нибудь да ведутся. Без них я жизни не мыслю. Вы слышали ночью стрельбу?
— Да, — ответил Шэнноу.
— За последний месяц здесь насильственной смертью погибли четырнадцать человек. Тут хуже, чем на Великой Пустоши.
— Тут есть богатства, — сказал Шэнноу. — Они притягивают людей, склонных к насилию, слабых духом людей, дурных людей. Я видел это в других краях. Как только богатство истощится, нарыв лопнет.
— Но ведь есть люди, менхир Шэнноу, которым дано вскрывать такие нарывы, не правда ли?
Шэнноу поглядел в его молочно-голубые глаза.
— Без сомнения, менхир Хеймут. Но как будто не в Долине Паломника.
— О, мне кажется, менхир, один из них тут. Но он хранит и равнодушие. Вы все еще взыскуете Иерусалима, Йон Шэнноу?
— Да. И я больше не вскрываю нарывы.
Хеймут отвел глаза… и переменил тему.
— Два года назад я встретил путешественника, который говорил, что побывал к югу от Великой Стены. Он говорил о невиданных чудесах в небе — гигантском мече, который висит под облаками в венце из крестов на рукояти. Менее чем в ста милях от него находятся развалины города невероятных размеров. Я бы душу продал, лишь бы увидеть подобный город!
Глаза Шэиноу сузились.
— Не говорите так — даже несерьезно. Вас могут поймать на слове.
— Мои извинения, менхир! — Хеймут улыбнулся. — Я на мгновение забыл, что вы верующий. Вы намерены проникнуть за стену?
— Да.
— Это край неведомых зверей и великих опасностей.
— Опасность повсюду, менхир. Вчера на улице погибли два человека. Нигде в мире нет безопасного места.
— Это все больше становится истиной, менхир Шэнноу. С последнего полнолуния произошло — только в Долине Паломника — шесть изнасилований, восемь убийств, шесть перестрелок с летальными исходами, не говоря уж о ранах и синяках, полученных в поножовщине и иных драках.
— Зачем вы запоминаете такие цифры? — осведомился Шэнноу, допив баркеровку.
— Привычка, менхир. — Он достал из топорщащегося кармана своей куртки пачку мятых листков и карандаш. — Не будете ли вы столь любезны, менхир, и не объясните ли мне, где находится колоссальный корабль, который вы видели в ваших странствиях?
Почти два часа Хеймут расспрашивал Иерусалимца о призрачном корабле и развалинах атлантидских городов. Потом Шэнноу встал, заплатил за завтрак и неторопливо вышел на улицу. До конца утра он бродил по городку. В западной части стояла тишина — большинство домов там свидетельствовало о достатке своих хозяев, но в восточных кварталах, где дома выглядели победнее и пообшарпаннее, он стал свидетелем нескольких потасовок у харчевен и питейных заведений. К городку примыкал большой луг, весь усеянный шатрами самых разных размеров. Но даже там было где выпить, и он видел сидящих или валяющихся на траве пьяниц в разных степенях хмельного забытья.
Городок вырос вокруг серебряных рудников, которые привлекали бродяг, точно муравьев — крошки от пикника. А с бродягами явились разбойники и воры, и игроки в кости, и игроки в карнат.
Шэнноу покинул шатровый поселок и пошел назад по главной улице. Из длинного бревенчатого строения донеслось пение. Пели дети. Он постоял, прислушиваясь, стараясь понять, почему мелодия кажется знакомой. Пение было очень приятным, полным юности, надежды, невинной радости, и поначалу он ощутил прилив бодрости, но затем она сменилась грустью, тоской утраты, и он пошел дальше.
Перед «Отдыхом путника» собралась большая толпа, из глубины которой доносился глубокий бас, звучный, будоражащий душу. Шэнноу вмешался в толпу и посмотрел поверх голов на проповедника, который стоял на перевернутой бочке. Высокий, широкоплечий, с густой шапкой рыжих курчавых волос. Черное одеяние, перепоясанное серой веревкой, деревянный крест, свисающий со шнурка на шее.
— И я говорю вам, братья, что Господь ждет вас. Ему нужен от вас лишь знак. Увидеть, как вы отрываете глаза от грязи у вас под ногами и поднимаете их к Славе Небес. Услышать, как ваши голоса произносят: «Верую, Господи?» И тогда, друзья мои, радости Духа вольются в ваши души. От толпы отделился мужчина.
— И тогда он заставит носить нас вот такие миленькие черные платьица? Ответь-ка мне, Пастырь, тебе надо присаживаться, чтобы поссать?