Страница:
К концу первого часа, он услышал стук копыт — какие-то всадники уезжали из городка. Он не подошел к окну посмотреть, сколько их. По меньшей мере две трети разбойников до зари навсегда покинут эти места, но Шэнноу тревожили не беглецы.
Он сидел в темноте, его ярость давно улеглась, и он винил себя в смерти Феннера. Ведь в глубине души он знал, что молодой человек не уцелеет, и все-таки позволил ему войти в Долину Смертной Тени.
Разве сторож я брату моему? Ответить надлежало бы: да! Он вспомнил потрясение на лицах толпы, когда его пуля отправила Веббера в ад. Ему было ясно, чему, по их мнению, они стали свидетелями: сумасшедший фанатик, известный под прозвищем Иерусалимец, расправился с еще одной беспомощной жертвой. Они забудут, что Веббер беспощадно убил бедного Алейна Феннера, но запомнят, как мучился Веббер, стоя в лунном свете со стволом пистолета во рту.
Запомнит и Шэнноу. Это не было благим деянием. Он мог убедить себя в его необходимости, но не в благородстве. Было время, когда Йон Шэнноу сразился бы с Веббером, как мужчина с мужчиной, открыто и бесстрашно. Но не теперь. Его силы и быстрота убывали. Он лишний раз убедился в этом, когда на его глазах Клем Стейнер разнес вдребезги падающий кувшин. Когда-то Иерусалимец, возможно, был способен показать сноровку не хуже. Но это время прошло.
В коридоре за дверью скрипнула половица. Шэнноу взял пистолет в руку, но услышал, как открылась и закрылась дверь, как кто-то тяжело сел на кровать. Он расслабился, оставив курок взведенным.
Ривердейл. Вот где его жизнь изменилась. Он ехал по дикому краю и оказался в мирном селении. Там он познакомился с Донной Тейбард. Ее мужа, плотника Томаса, убили, и ей самой грозила беда. Шэнноу выручил ее, а потом полюбил. Вместе они отправились с караваном Кона Гриффина в надежде обрести новую жизнь в краю без разбойников и убийц. Гриффин называл этот край Авалоном.
И что же они нашли? Шэнноу ранили канны, странное каннибальское племя, и его спас Каритас, человек, переживший Падение, ставший почти святым. Донна, считая, что Шэнноу погиб, вышла замуж за Гриффина.
И что-то в Йоне Шэнноу похолодело и умерло. Он вспомнил, как его отец сказал однажды: «Лучше любить и потерять, чем никогда не любить». Не правда!
Он был более доволен своей жизнью до встречи с Донной. Пусть и не истинно счастлив, но он знал, кто он и что он такое…
На крыше у него над головой зашуршали подошвы сапог.
Что же, задумавшие меня убить, придите. Я здесь. Я жду. Он услышал постанывание растягивающейся веревки, увидел, как за окном опускается нога в сапоге, вдетая в петлю.
Ниже, ниже, ниже… Потом появилось туловище. Левая рука держалась за веревку, правая сжимала длинноствольный пистолет. Когда голова поравнялась с окном, человек прицелился и дважды выстрелил в бугор под одеялом на кровати. В ту же секунду дверь слетела с петель, и в комнату Шэнноу вбежали два человека.
Иерусалимец застрелил обоих из левого пистолета, потом повернул правый и выстрелил в живот человека на веревке, тот взвизгнул, сорвался и исчез из вида. Шэнноу поднял пистолеты вертикально и всадил три пули в потолок. Услышал крик, веревка за окном исчезла, и он услышал треск дощатого тротуара под тяжестью упавшего тела.
Наступила тишина. Комната смердела кордитом, в ней висел пороховой дым.
Из коридора до слуха Шэнноу донесся шепот: отдавались какие-то распоряжения. Но шорохов не было.
Он быстро перезарядил пистолеты последними патронами.
В коридоре раздались два выстрела. Кто-то закричал, и тело ударилось о деревянные перила лестничной площадки.
— Эй, Шэнноу! — крикнул Стейнер. — Тут чисто. Могу я войти?
— Лучше, чтобы у тебя в руках ничего не было, — ответил Шэнноу.
Стейнер перешагнул через трупы и вошел.
— Их было только двое, — сказал он с улыбкой. — Дьявол! Но ты добавляешь интереса жизни! Знаешь, по меньшей мере тридцать человек уже убрались из Долины. Чего бы я не дал за такую славу, как у тебя!
— Почему ты мне помог?
— Дьявол, Шэнноу, как бы я мог допустить, чтобы тебя убил кто-нибудь другой? Где еще я найду в мире противника равного тебе?
Стейнер осторожно подошел к окну сбоку, задернул плотную занавеску, чиркнул спичку и зажег фонарь на столе.
— Ты не против, если я уберу эту падаль в коридор? От них уже воняет. — Не дожидаясь ответа, он нагнулся над трупами. — Обоих в лоб. Очень хорошо. Дьявольски хорошо! — Он ухватил первого за воротник а выволок, « коридор. Шэнноу сел и смотрел, как он вытаскивает второго. — Эй, Мейсон! — крикнул Стейнер. — Ты не пришлешь сюда кого-нибудь убрать дохлятину?
Вернувшись в комнату, он кое-как водворил дверь на место и подпер ее.
— Ну, Шэнноу, скажешь мне «спасибо», или как?
— За что спасибо?
— За то, что я разделался с двумя на лестнице. Что бы ты делал без меня? Они же поймали тебя здесь в ловушку.
— Спасибо, — сказал Шэнноу. — А теперь уходи. Мне надо поспать.
— Хочешь, я пойду с тобой завтра, когда начнется охота?
— В этом нет необходимости.
— Нет, ты сумасшедший! Здесь же еще остается человек двадцать-тридцать, которые не побегут. С ними со всеми тебе, в одиночку не справиться.
— Доброй ночи, менхир Стейнер.
На следующее утро, проспав три часа, Йон Шэнноу спустился вниз и позвал Мейсона.
— Пошлите кого-нибудь найти для меня шесть мальчишек, которые умеют читать. Пусть они придут сюда.
Потом Взыскующий Иерусалима сел за стол, положил на него шесть больших листов бумаги и взял древесный уголек. Медленно и тщательно он написал на каждом листе короткое объявление.
Когда пришли мальчишки, он велел каждому прочесть написанное вслух и отправил их в игорные и питейные заведения в восточной части городка, вручить листы владельцам или барменам.
Объявление было простым:
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.
ВСЯКИЙ ЧЕЛОВЕК С ПИСТОЛЕТОМ В ПРЕДЕЛАХ СЕЛЕНИЯ ДОЛИНА ПАЛОМНИКА БУДЕТ СЧИТАТЬСЯ РАЗБОЙНИКОМ ИЛИ ЗАЧИНАТЕЛЕМ ВОЙН, И С НИМ БУДЕТ ПОСТУПЛЕНО СО ОТВЕТСТВЕННО.
ШЭННОУ.
Когда мальчишки ушли, Шэнноу откинулся на спинку стула в терпеливом ожидании, не позволяя себе почувствовать ни страха, ни напряжения. Мейсон принес ему кружку баркеровки и сел напротив.
— Конечно, услуга невелика, Шэнноу, но за комнату платить не нужно. И за то, что вы едите и пьете, тоже.
— Вы очень добры, менхир.
Мейсон пожал плечами.
— Вы хороший человек. Но всем этим вы друзей не наживете.
— Знаю. — Он вгляделся в худое лицо своего собеседника.
— По-моему, вы не всегда содержали гостиницу. Мейсон сухо улыбнулся:
— Вы выгнали меня из Ольона — всадили мне в плечо пулю. Когда идет дождь, боль ну прямо адская. Шэнноу кивнул:
— Я вас помню. Вы ездили с Кейдом. Я рад, что вы занялись чем-то более полезным.
— Молодость проходит, — сказал Мейсон. — Почти все мы оказались на большой дороге, потому что нас выгнали из наших ферм — или разбойники, или засуха, или те, кто просто был сильнее. Но это не жизнь. А тут у меня жена, две дочери, крыша над головой. Ем три раза в день, а зимой веселый огонь в очаге прогоняет холод. Что еще вправе желать человек?
— Аминь, — согласился Шэнноу.
— А что вы будете делать теперь?
— Дождусь полудня, а тогда выкорчую все, что осталось.
— Это не Ольон, Шэнноу. Там вас поддерживали горожане. Помнится, у них был томжгет — все хорошие стрелки, и они прикрывали вас сзади. А здесь это самоубийство. Они будут подстерегать вас в закоулках или застрелят, едва вы выйдете на улицу.
— Я сказал, менхир, а мое слово железно.
— Да, — сказал Мейсон, вставая. — Пусть сопутствует вам Божья удача.
— Обычно так и бывает, — сказал Иерусалимец. С его места ему было видно, как солнце медленно поднимается к верхней точке небес. Чудесный день! Человек не мог бы выбрать дня чудеснее, чтобы умереть. Один за другим возвращались мальчики. Шэнноу давал каждому монету и спрашивал, куда он отнес предупреждение и что было дальше. Почти все получатели прочли его предупреждение вслух всем присутствующим, но один, дочитав, разорвал лист в клочья. И остальные захохотали, сказал мальчик.
— Опиши это место, — попросил Шэнноу, а выслушав, задал еще вопрос:
— И ты видел там людей с оружием?
— Да. Один сидел у окна с длинным ружьем, нацеленным на улицу. И еще двое на балконе справа. И, по-моему, еще один прятался за бочками у дальней стены около стойки.
— Ты наблюдательный малыш. Как тебя зовут?
— Мэтью Феннер, менхир.
Шэнноу поглядел в темные глаза мальчика и удивился тому, что сразу не заметил его сходства с подло убитым отцом.
— Как твоя мать?
— Все время плачет.
Шэнноу открыл кожаный кисет, в котором хранил монеты, и отсчитал двадцать.
— Отдай их своей матери. Скажи ей, что я сожалею.
— Мы не бедны, менхир. Но благодарю вас за сочувствие, — сказал Мэтью, повернулся и вышел.
Почти наступил полдень. Шэнноу ссыпал монеты в кисет и встал.
Он вышел из «Отдыха путника» через заднюю дверь в проулок и стремительно отступил вправо, держа пистолет наготове. Но проулок был пуст. Он шел задворками, пока не оказался перед боковой стеной игорного заведения, которое описал мальчик. Оно принадлежало человеку по имени Зеб Мэддокс, и Мейсон предупредил его, что Мэддокс быстрый стрелок. «Почти такой же молниеносный, как Стейнер. Не дайте ему опомниться, Шэнноу».
Иерусалимец остановился перед узкой дверью черного хода, глубоко вздохнул и осторожно поднял щеколду. Перешагнув порог, он увидел человека, стоящего на коленях за бочкой. Его глаза, как глаза всех остальных в зале, были устремлены на входную дверь. Шэнноу скользнул к нему и ударил его рукояткой пистолета по затылку. Он крякнул, накренился, и Шэнноу, ухватив его за воротник, мягко опустил на пол.
Тут кто-то закричал:
— Там толпа собирается, Зеб!
Шэнноу увидел, как высокий худой мужчина в черной рубахе и кожаных брюках вышел из-за стойки и направился к двери. В кобуре из глянцевой кожи на его поясе покоился короткоствольный пистолет с костяной рукояткой.
Снаружи донесся голос:
— Вы, там внутри, слушайте меня! С вами говорю я, Пастырь. Мы знаем, что вы вооружены, и мы готовы дать вам бой. Но подумайте вот о чем. Нас здесь сорок, и когда мы ворвемся внутрь, произойдет страшная бойня. Те из вас, кого мы не убьем, будут отведены на место казни и повешены. Предлагаю вам положить оружие и пойти — с миром — к вашим лошадям. Мы подождем несколько минут, но, если будем вынуждены взломать дверь, вы умрете все.
— Зеб, надо выбраться отсюда, — крикнул человек, скрытый от глаз Шэнноу.
— Чтобы я побежал от кучки горожанишек! — прошипел Зеб Мэддокс.
— Ну так беги от меня, — сказал Шэнноу, выходя вперед с поднятым пистолетом. Мэддокс медленно обернулся.
— Попробуешь сунуть пистолет мне в рот, Шэнноу, или сойдемся, как мужчина с мужчиной?
— Именно так, — сказал Шэнноу и, стремительно шагнув к нему, прижал пистолет к его животу. — Вынь пистолет и взведи курок.
— Какого дьявола?
— Делай, что сказано. А теперь прижми его к моему животу. — Мэддокс прижал. — Отлично. Вот твой шанс. Считаю до трех, и мы спускаем курки, — холодно прошептал Шэнноу.
— Ты спятил! Мы же оба умрем, это уж точно.
— Раз, — сказал Шэнноу.
— Это безумие, Шэнноу! — Глаза Мэддокса выпучились от ужаса.
— Да.
— Нет! — взвизгнул Мэддокс, отшвырнул пистолет и попятился, прижав ладони к лицу.
Иерусалимёц обвел взглядом пистолетчиков, застывших в ожидании.
— Живите или умрите, — сказал он им. — Выбирайте! Пистолеты со стуком попадали на пол. Шэнноу вышел за дверь и кивнул Пастырю и тем, кто пришел с ним. Брум. И Бризли… и Мейсон… и Стейнер. Рядом с ними стояла Бет Мак-Адам с пистолетом в руке.
— Я никого не убил, — сказал Шэнноу. — Они готовы уехать. Не препятствуйте им. — Он пошел по улице, пистолет покачивался у него на боку.
— Шэнноу! — отчаянно вскрикнула Бет, и Иерусалимёц обернулся в то мгновение, когда Зеб Мэддокс выстрелил с порога. Пуля опрокинула Шэнноу, в глазах у него помутилось, но он успел выстрелить. Мэддокс согнулся пополам, потом выпрямился, но залп из толпы отбросил его внутрь залы.
Шэнноу с трудом поднялся на ноги и зашатался. На его щеку капала кровь. Он нагнулся поднять шляпу…
И тьма поглотила его.
Всюду пылали яркие краски, режущие глаза. И по его лицу текла кровь. Где-то сбоку замерцало пламя, и он увидел, что к нему идет чудовищный зверь, держа веревку, чтобы задушить его. Рявкнул его пистолет, зверь пошатнулся, но продолжал идти, а из его раны хлестала кровь. Он снова выстрелил еще раз. Но зверь продолжал идти, пока не упал на колени перед ним, повертывая к нему когтистые лапы.
— Почему? — прошептал зверь. Шэнноу опустил взгляд и увидел, что зверь нес не веревку, а бинт.
— Почему ты убил меня, когда я старался тебе помочь?
— Я сожалею, — прошептал Шэнноу. Зверь исчез, а он встал и пошел ко входу в пещеру. В небе, грозный своей колоссальностью, висел Меч Божий, окруженный разноцветными крестами — зелеными, и белыми, и синими. Внизу был город, кипевший жизнью, — огромный круглый город, обнесенный стенами из белого камня, окруженный широким рвом, даже с гаванью, где стояли на якорях деревянные корабли с рядами весел друг над другом.
К Шэнноу приблизилась красавица с огненно-рыжими волосами.
— Я помогу тебе, — сказала она… но в руке у нее был нож, и Шэнноу отступил.
— Уйди, — сказал он ей. Но она шагнула вперед, и нож погрузился ему в грудь. Тьма обволокла его. Потом раздался оглушительный рев, и он очнулся.
Он сидел в маленьком кресле, окруженный хрусталем, вделанным в сталь. На его голове был плотно ее облегающий кожаный шлем. Голоса шептали ему в уши.
— Вызываем контроль, чрезвычайное положение. Мы сбились с курса. Мы не видим суши… Повторяю… Мы не видим суши.
Шэнноу наклонился и посмотрел в хрустальное окно. Далеко внизу колыхался океан. Он поглядел назад. Он сидел внутри металлического креста, подвешенного в воздухе под облаками, которые проносились над ним с головокружительной быстротой.
— Ваше местоположение, командир звена? — донесся второй голос.
— Мы не знаем, контроль, мы не знаем, где находимся… Очевидно, мы сбились с курса…
— Поверните прямо на запад.
— Мы не знаем, где запад. Все не такое… непонятное… мы не можем определить ни одного направления — даже океан выглядит как-то иначе…
Крест отчаянно затрясся, и Шэнноу заскреб по хрусталю окна. Впереди небеса и океан словно слились воедино. Повсюду за хрусталем небо исчезло, и чернота затопила крест. Шэнноу закричал…
— Все хорошо, Шэнноу, успокойся. Лежи тихо.
Его глаза открылись, и он увидел Бет Мак-Адам. Она наклонялась над ним. Он попытался повернуть голову, но адская боль пронзила его висок, и он застонал. Бет положила ему на лоб холодное полотенце.
— Все хорошо, Шэнноу. Вы как раз обернулись, и пуля только задела кость, хотя порядком оглушила. Отдыхайте!
— Мэддокс?
— Убит. Мы его застрелили. Остальных повесили. Теперь избран комитет, и по улицам ходят дозоры. Разбойники убрались восвояси.
— Они вернутся, — прошептал он. — Они всегда возвращаются.
— Довлеет дневи злоба его, — услышал он другой голос.
— Это вы, Пастырь?
— Да, — ответил Пастырь, наклоняясь над ним. — Успокойтесь, Шэнноу. Тут царит мир.
И Шэнноу погрузился в сон без сновидений.
17
Он сидел в темноте, его ярость давно улеглась, и он винил себя в смерти Феннера. Ведь в глубине души он знал, что молодой человек не уцелеет, и все-таки позволил ему войти в Долину Смертной Тени.
Разве сторож я брату моему? Ответить надлежало бы: да! Он вспомнил потрясение на лицах толпы, когда его пуля отправила Веббера в ад. Ему было ясно, чему, по их мнению, они стали свидетелями: сумасшедший фанатик, известный под прозвищем Иерусалимец, расправился с еще одной беспомощной жертвой. Они забудут, что Веббер беспощадно убил бедного Алейна Феннера, но запомнят, как мучился Веббер, стоя в лунном свете со стволом пистолета во рту.
Запомнит и Шэнноу. Это не было благим деянием. Он мог убедить себя в его необходимости, но не в благородстве. Было время, когда Йон Шэнноу сразился бы с Веббером, как мужчина с мужчиной, открыто и бесстрашно. Но не теперь. Его силы и быстрота убывали. Он лишний раз убедился в этом, когда на его глазах Клем Стейнер разнес вдребезги падающий кувшин. Когда-то Иерусалимец, возможно, был способен показать сноровку не хуже. Но это время прошло.
В коридоре за дверью скрипнула половица. Шэнноу взял пистолет в руку, но услышал, как открылась и закрылась дверь, как кто-то тяжело сел на кровать. Он расслабился, оставив курок взведенным.
Ривердейл. Вот где его жизнь изменилась. Он ехал по дикому краю и оказался в мирном селении. Там он познакомился с Донной Тейбард. Ее мужа, плотника Томаса, убили, и ей самой грозила беда. Шэнноу выручил ее, а потом полюбил. Вместе они отправились с караваном Кона Гриффина в надежде обрести новую жизнь в краю без разбойников и убийц. Гриффин называл этот край Авалоном.
И что же они нашли? Шэнноу ранили канны, странное каннибальское племя, и его спас Каритас, человек, переживший Падение, ставший почти святым. Донна, считая, что Шэнноу погиб, вышла замуж за Гриффина.
И что-то в Йоне Шэнноу похолодело и умерло. Он вспомнил, как его отец сказал однажды: «Лучше любить и потерять, чем никогда не любить». Не правда!
Он был более доволен своей жизнью до встречи с Донной. Пусть и не истинно счастлив, но он знал, кто он и что он такое…
На крыше у него над головой зашуршали подошвы сапог.
Что же, задумавшие меня убить, придите. Я здесь. Я жду. Он услышал постанывание растягивающейся веревки, увидел, как за окном опускается нога в сапоге, вдетая в петлю.
Ниже, ниже, ниже… Потом появилось туловище. Левая рука держалась за веревку, правая сжимала длинноствольный пистолет. Когда голова поравнялась с окном, человек прицелился и дважды выстрелил в бугор под одеялом на кровати. В ту же секунду дверь слетела с петель, и в комнату Шэнноу вбежали два человека.
Иерусалимец застрелил обоих из левого пистолета, потом повернул правый и выстрелил в живот человека на веревке, тот взвизгнул, сорвался и исчез из вида. Шэнноу поднял пистолеты вертикально и всадил три пули в потолок. Услышал крик, веревка за окном исчезла, и он услышал треск дощатого тротуара под тяжестью упавшего тела.
Наступила тишина. Комната смердела кордитом, в ней висел пороховой дым.
Из коридора до слуха Шэнноу донесся шепот: отдавались какие-то распоряжения. Но шорохов не было.
Он быстро перезарядил пистолеты последними патронами.
В коридоре раздались два выстрела. Кто-то закричал, и тело ударилось о деревянные перила лестничной площадки.
— Эй, Шэнноу! — крикнул Стейнер. — Тут чисто. Могу я войти?
— Лучше, чтобы у тебя в руках ничего не было, — ответил Шэнноу.
Стейнер перешагнул через трупы и вошел.
— Их было только двое, — сказал он с улыбкой. — Дьявол! Но ты добавляешь интереса жизни! Знаешь, по меньшей мере тридцать человек уже убрались из Долины. Чего бы я не дал за такую славу, как у тебя!
— Почему ты мне помог?
— Дьявол, Шэнноу, как бы я мог допустить, чтобы тебя убил кто-нибудь другой? Где еще я найду в мире противника равного тебе?
Стейнер осторожно подошел к окну сбоку, задернул плотную занавеску, чиркнул спичку и зажег фонарь на столе.
— Ты не против, если я уберу эту падаль в коридор? От них уже воняет. — Не дожидаясь ответа, он нагнулся над трупами. — Обоих в лоб. Очень хорошо. Дьявольски хорошо! — Он ухватил первого за воротник а выволок, « коридор. Шэнноу сел и смотрел, как он вытаскивает второго. — Эй, Мейсон! — крикнул Стейнер. — Ты не пришлешь сюда кого-нибудь убрать дохлятину?
Вернувшись в комнату, он кое-как водворил дверь на место и подпер ее.
— Ну, Шэнноу, скажешь мне «спасибо», или как?
— За что спасибо?
— За то, что я разделался с двумя на лестнице. Что бы ты делал без меня? Они же поймали тебя здесь в ловушку.
— Спасибо, — сказал Шэнноу. — А теперь уходи. Мне надо поспать.
— Хочешь, я пойду с тобой завтра, когда начнется охота?
— В этом нет необходимости.
— Нет, ты сумасшедший! Здесь же еще остается человек двадцать-тридцать, которые не побегут. С ними со всеми тебе, в одиночку не справиться.
— Доброй ночи, менхир Стейнер.
На следующее утро, проспав три часа, Йон Шэнноу спустился вниз и позвал Мейсона.
— Пошлите кого-нибудь найти для меня шесть мальчишек, которые умеют читать. Пусть они придут сюда.
Потом Взыскующий Иерусалима сел за стол, положил на него шесть больших листов бумаги и взял древесный уголек. Медленно и тщательно он написал на каждом листе короткое объявление.
Когда пришли мальчишки, он велел каждому прочесть написанное вслух и отправил их в игорные и питейные заведения в восточной части городка, вручить листы владельцам или барменам.
Объявление было простым:
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.
ВСЯКИЙ ЧЕЛОВЕК С ПИСТОЛЕТОМ В ПРЕДЕЛАХ СЕЛЕНИЯ ДОЛИНА ПАЛОМНИКА БУДЕТ СЧИТАТЬСЯ РАЗБОЙНИКОМ ИЛИ ЗАЧИНАТЕЛЕМ ВОЙН, И С НИМ БУДЕТ ПОСТУПЛЕНО СО ОТВЕТСТВЕННО.
ШЭННОУ.
Когда мальчишки ушли, Шэнноу откинулся на спинку стула в терпеливом ожидании, не позволяя себе почувствовать ни страха, ни напряжения. Мейсон принес ему кружку баркеровки и сел напротив.
— Конечно, услуга невелика, Шэнноу, но за комнату платить не нужно. И за то, что вы едите и пьете, тоже.
— Вы очень добры, менхир.
Мейсон пожал плечами.
— Вы хороший человек. Но всем этим вы друзей не наживете.
— Знаю. — Он вгляделся в худое лицо своего собеседника.
— По-моему, вы не всегда содержали гостиницу. Мейсон сухо улыбнулся:
— Вы выгнали меня из Ольона — всадили мне в плечо пулю. Когда идет дождь, боль ну прямо адская. Шэнноу кивнул:
— Я вас помню. Вы ездили с Кейдом. Я рад, что вы занялись чем-то более полезным.
— Молодость проходит, — сказал Мейсон. — Почти все мы оказались на большой дороге, потому что нас выгнали из наших ферм — или разбойники, или засуха, или те, кто просто был сильнее. Но это не жизнь. А тут у меня жена, две дочери, крыша над головой. Ем три раза в день, а зимой веселый огонь в очаге прогоняет холод. Что еще вправе желать человек?
— Аминь, — согласился Шэнноу.
— А что вы будете делать теперь?
— Дождусь полудня, а тогда выкорчую все, что осталось.
— Это не Ольон, Шэнноу. Там вас поддерживали горожане. Помнится, у них был томжгет — все хорошие стрелки, и они прикрывали вас сзади. А здесь это самоубийство. Они будут подстерегать вас в закоулках или застрелят, едва вы выйдете на улицу.
— Я сказал, менхир, а мое слово железно.
— Да, — сказал Мейсон, вставая. — Пусть сопутствует вам Божья удача.
— Обычно так и бывает, — сказал Иерусалимец. С его места ему было видно, как солнце медленно поднимается к верхней точке небес. Чудесный день! Человек не мог бы выбрать дня чудеснее, чтобы умереть. Один за другим возвращались мальчики. Шэнноу давал каждому монету и спрашивал, куда он отнес предупреждение и что было дальше. Почти все получатели прочли его предупреждение вслух всем присутствующим, но один, дочитав, разорвал лист в клочья. И остальные захохотали, сказал мальчик.
— Опиши это место, — попросил Шэнноу, а выслушав, задал еще вопрос:
— И ты видел там людей с оружием?
— Да. Один сидел у окна с длинным ружьем, нацеленным на улицу. И еще двое на балконе справа. И, по-моему, еще один прятался за бочками у дальней стены около стойки.
— Ты наблюдательный малыш. Как тебя зовут?
— Мэтью Феннер, менхир.
Шэнноу поглядел в темные глаза мальчика и удивился тому, что сразу не заметил его сходства с подло убитым отцом.
— Как твоя мать?
— Все время плачет.
Шэнноу открыл кожаный кисет, в котором хранил монеты, и отсчитал двадцать.
— Отдай их своей матери. Скажи ей, что я сожалею.
— Мы не бедны, менхир. Но благодарю вас за сочувствие, — сказал Мэтью, повернулся и вышел.
Почти наступил полдень. Шэнноу ссыпал монеты в кисет и встал.
Он вышел из «Отдыха путника» через заднюю дверь в проулок и стремительно отступил вправо, держа пистолет наготове. Но проулок был пуст. Он шел задворками, пока не оказался перед боковой стеной игорного заведения, которое описал мальчик. Оно принадлежало человеку по имени Зеб Мэддокс, и Мейсон предупредил его, что Мэддокс быстрый стрелок. «Почти такой же молниеносный, как Стейнер. Не дайте ему опомниться, Шэнноу».
Иерусалимец остановился перед узкой дверью черного хода, глубоко вздохнул и осторожно поднял щеколду. Перешагнув порог, он увидел человека, стоящего на коленях за бочкой. Его глаза, как глаза всех остальных в зале, были устремлены на входную дверь. Шэнноу скользнул к нему и ударил его рукояткой пистолета по затылку. Он крякнул, накренился, и Шэнноу, ухватив его за воротник, мягко опустил на пол.
Тут кто-то закричал:
— Там толпа собирается, Зеб!
Шэнноу увидел, как высокий худой мужчина в черной рубахе и кожаных брюках вышел из-за стойки и направился к двери. В кобуре из глянцевой кожи на его поясе покоился короткоствольный пистолет с костяной рукояткой.
Снаружи донесся голос:
— Вы, там внутри, слушайте меня! С вами говорю я, Пастырь. Мы знаем, что вы вооружены, и мы готовы дать вам бой. Но подумайте вот о чем. Нас здесь сорок, и когда мы ворвемся внутрь, произойдет страшная бойня. Те из вас, кого мы не убьем, будут отведены на место казни и повешены. Предлагаю вам положить оружие и пойти — с миром — к вашим лошадям. Мы подождем несколько минут, но, если будем вынуждены взломать дверь, вы умрете все.
— Зеб, надо выбраться отсюда, — крикнул человек, скрытый от глаз Шэнноу.
— Чтобы я побежал от кучки горожанишек! — прошипел Зеб Мэддокс.
— Ну так беги от меня, — сказал Шэнноу, выходя вперед с поднятым пистолетом. Мэддокс медленно обернулся.
— Попробуешь сунуть пистолет мне в рот, Шэнноу, или сойдемся, как мужчина с мужчиной?
— Именно так, — сказал Шэнноу и, стремительно шагнув к нему, прижал пистолет к его животу. — Вынь пистолет и взведи курок.
— Какого дьявола?
— Делай, что сказано. А теперь прижми его к моему животу. — Мэддокс прижал. — Отлично. Вот твой шанс. Считаю до трех, и мы спускаем курки, — холодно прошептал Шэнноу.
— Ты спятил! Мы же оба умрем, это уж точно.
— Раз, — сказал Шэнноу.
— Это безумие, Шэнноу! — Глаза Мэддокса выпучились от ужаса.
— Да.
— Нет! — взвизгнул Мэддокс, отшвырнул пистолет и попятился, прижав ладони к лицу.
Иерусалимёц обвел взглядом пистолетчиков, застывших в ожидании.
— Живите или умрите, — сказал он им. — Выбирайте! Пистолеты со стуком попадали на пол. Шэнноу вышел за дверь и кивнул Пастырю и тем, кто пришел с ним. Брум. И Бризли… и Мейсон… и Стейнер. Рядом с ними стояла Бет Мак-Адам с пистолетом в руке.
— Я никого не убил, — сказал Шэнноу. — Они готовы уехать. Не препятствуйте им. — Он пошел по улице, пистолет покачивался у него на боку.
— Шэнноу! — отчаянно вскрикнула Бет, и Иерусалимёц обернулся в то мгновение, когда Зеб Мэддокс выстрелил с порога. Пуля опрокинула Шэнноу, в глазах у него помутилось, но он успел выстрелить. Мэддокс согнулся пополам, потом выпрямился, но залп из толпы отбросил его внутрь залы.
Шэнноу с трудом поднялся на ноги и зашатался. На его щеку капала кровь. Он нагнулся поднять шляпу…
И тьма поглотила его.
Всюду пылали яркие краски, режущие глаза. И по его лицу текла кровь. Где-то сбоку замерцало пламя, и он увидел, что к нему идет чудовищный зверь, держа веревку, чтобы задушить его. Рявкнул его пистолет, зверь пошатнулся, но продолжал идти, а из его раны хлестала кровь. Он снова выстрелил еще раз. Но зверь продолжал идти, пока не упал на колени перед ним, повертывая к нему когтистые лапы.
— Почему? — прошептал зверь. Шэнноу опустил взгляд и увидел, что зверь нес не веревку, а бинт.
— Почему ты убил меня, когда я старался тебе помочь?
— Я сожалею, — прошептал Шэнноу. Зверь исчез, а он встал и пошел ко входу в пещеру. В небе, грозный своей колоссальностью, висел Меч Божий, окруженный разноцветными крестами — зелеными, и белыми, и синими. Внизу был город, кипевший жизнью, — огромный круглый город, обнесенный стенами из белого камня, окруженный широким рвом, даже с гаванью, где стояли на якорях деревянные корабли с рядами весел друг над другом.
К Шэнноу приблизилась красавица с огненно-рыжими волосами.
— Я помогу тебе, — сказала она… но в руке у нее был нож, и Шэнноу отступил.
— Уйди, — сказал он ей. Но она шагнула вперед, и нож погрузился ему в грудь. Тьма обволокла его. Потом раздался оглушительный рев, и он очнулся.
Он сидел в маленьком кресле, окруженный хрусталем, вделанным в сталь. На его голове был плотно ее облегающий кожаный шлем. Голоса шептали ему в уши.
— Вызываем контроль, чрезвычайное положение. Мы сбились с курса. Мы не видим суши… Повторяю… Мы не видим суши.
Шэнноу наклонился и посмотрел в хрустальное окно. Далеко внизу колыхался океан. Он поглядел назад. Он сидел внутри металлического креста, подвешенного в воздухе под облаками, которые проносились над ним с головокружительной быстротой.
— Ваше местоположение, командир звена? — донесся второй голос.
— Мы не знаем, контроль, мы не знаем, где находимся… Очевидно, мы сбились с курса…
— Поверните прямо на запад.
— Мы не знаем, где запад. Все не такое… непонятное… мы не можем определить ни одного направления — даже океан выглядит как-то иначе…
Крест отчаянно затрясся, и Шэнноу заскреб по хрусталю окна. Впереди небеса и океан словно слились воедино. Повсюду за хрусталем небо исчезло, и чернота затопила крест. Шэнноу закричал…
— Все хорошо, Шэнноу, успокойся. Лежи тихо.
Его глаза открылись, и он увидел Бет Мак-Адам. Она наклонялась над ним. Он попытался повернуть голову, но адская боль пронзила его висок, и он застонал. Бет положила ему на лоб холодное полотенце.
— Все хорошо, Шэнноу. Вы как раз обернулись, и пуля только задела кость, хотя порядком оглушила. Отдыхайте!
— Мэддокс?
— Убит. Мы его застрелили. Остальных повесили. Теперь избран комитет, и по улицам ходят дозоры. Разбойники убрались восвояси.
— Они вернутся, — прошептал он. — Они всегда возвращаются.
— Довлеет дневи злоба его, — услышал он другой голос.
— Это вы, Пастырь?
— Да, — ответил Пастырь, наклоняясь над ним. — Успокойтесь, Шэнноу. Тут царит мир.
И Шэнноу погрузился в сон без сновидений.
17
— Вижу, у вас есть две Библии, — сказал Пастырь, садясь у кровати Шэнноу и беря в руки две книги в кожаных переплетах. — Разве одной не достаточно?
Шэнноу, чья голова была забинтована, а левый глаз заплыл, протянул руку и взял верхнюю.
— Эту я возил с собой много лет. Но в прошлом году одна женщина подарила мне вторую — язык в ней проще. Ему не хватает торжественности, но многое становится легче понимать.
— Я понимаю все без малейшего труда, — сказал Пастырь. — С начала и до конца в ней утверждается одно: закон Бога абсолютен. Следуй ему и преуспеешь и здесь, и в загробной жизни. Восстань против него — и погибнешь.
Шэнноу осторожно опустился на подушки. Люди, утверждавшие, что понимают Всемогущего, всегда внушали ему опасения, однако Пастырь был приятным собеседником — и остроумным, и склонным к философии. Он обладал живым умом и искусно вел споры.
Эти посещения скрашивали Шэнноу его вынужденное безделье.
— Как идет постройка церкви?
— Сын мой, — сказал Пастырь с веселой усмешкой, — это поистине чудо! Каждый день десятки братьев работают, не покладая рук. Вам вряд ли доводилось наблюдать такое воодушевление.
— А комитет тут совсем ни при чем, Пастырь? А то Бет говорила мне, что преступникам теперь предлагают выбор между работой на постройке или петлей.
— Вера без дел мертва, — засмеялся Пастырь. — Эти счастливцы… преступники, обретают Бога через свои труды. Да и выбор этот был предложен только троим. Один оказался прекрасным плотником, а двое других уже многому научились, однако главным образом там работают горожане. Когда поправитесь, вам надо будет пойти послушать какую-нибудь мою проповедь. Хотя мне не следовало бы самому говорить это, но в такие минуты меня ведет Святой Дух.
Шэнноу улыбнулся:
— А как же смирение. Пастырь?
— Я безмерно горжусь своим смирением, Шэнноу! — ответил Пастырь. Шэнноу засмеялся:
— Никак я вас в толк не возьму, но я рад вашему обществу.
— Не понимаю вашего недоумения, — сказал Пастырь серьезно. — Я, как вы видите, слуга Всемогущего. И хочу увидеть, как Его план осуществится.
— Его план? Который?
— Как Новый Иерусалим сходит с неба от Бога во всей славе своей. И тайна этого — здесь, в южных землях. Взгляните на видимый нами мир. Он все еще прекрасен, но в нем нет единения. Мы ищем Бога сотнями разных способов в тысячах разных мест. Нам надо собраться вместе, трудиться вместе, строить вместе. Мы должны подчиняться законам, крепким, как железо, от океана до океана. Но сначала нам надо увидеть, как исполнится реченное в Откровении.
Тревога Шэнноу росла.
— Я думал, оно исполнилось. Разве там не говорится, об ужасных катастрофах, катаклизмах, которые уничтожат большую часть человечества?
— Я говорю о Мече Божьем, Шэнноу. Господь послал его, чтобы он выкосил Землю, точно коса, а это не свершилось! Почему? Да потому, что он висит над нечистым краем, где обитают звери Сатаны и Блудница Вавилонская.
— Мне кажется, я смотрю глубже вас, Пастырь, — устало сказал Шэнноу. — Вы стремитесь уничтожить зверей, сокрушить Блудницу?
— А что еще остается богобоязненному человеку, Шэнноу? Неужто вы не хотите увидеть, как исполнится план Господа?
— Я не верю, что бойня поможет его исполнению. Пастырь покачал головой. Его глаза широко раскрылись от удивления.
— Как можете вы — именно вы — говорить подобное? Ваши пистолеты легендарны, вехами вашего жизненного пути служат трупы. Я думал, вы начитаны в Писании, Шэнноу. Разве вы не помните о городах, сокрушенных Иисусом Навином, и как Господь проклял язычников? Из поклонявшихся Молоху в живых не осталось ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка.
— Я уже слышал этот довод, — сказал Шэнноу. — От царя исчадий Ада, поклонявшегося Сатане. Где же любовь, Пастырь?
— Любовь для избранных, созданных по образу и подобию Бога Всемогущего, Он создал людей и зверей полевых. Только у Люцифера достало бы нечестивой дерзости претворять зверей в людей.
— Вы быстры судить. Быть может, судить неверно. Пастырь встал.
— Не исключено, что вы правы, так как, видимо, я неверно судил о вас. Я полагал, что вы — Божий воин, но в вас есть слабость, Шэнноу, сомнение.
Дверь открылась, и вошла Бет, держа поднос с ломтями черного хлеба, сыром и кувшинчиком воды. Пастырь осторожно обошел ее, дружески улыбнулся, но вышел, не попрощавшись. Бет поставила поднос и села у кровати.
— Попахивает ссорой? — заметила она. Шэнноу пожал плечами.
— Он человек, зачарованный видением, которого я не разделяю. — Протянув руку, он сжал ее пальцы. — Вы были очень добры ко мне, Бет, и я благодарен вам. Насколько я понял, это вы пошли к Пастырю и понудили его создать комитет, который явился мне на выручку.
— Чепуха, Шэнноу. Город давно надо было очистить, а люди вроде Брума убили бы год на рассуждения о позволительности прямых действий.
— Однако Брум, по-моему, был там.
— В храбрости у него недостатка нет — в отличие от здравого смысла. Как ваша голова?
— Лучше. Почти не болит. Вы не окажете мне услугу? Не принесете бритву и мыла?
— Я сделаю кое-что получше, Иерусалимец. Сама вас побрею. Мне не терпится увидеть, какое лицо вы прячете под бородой.
Она вернулась с жесткой кисточкой из барсучьей шерсти и бритвой, позаимствованной у Мейсона, а также куском мыла и тазиком с горячей водой. Шэнноу лежал, откинувшись и закрыв глаза, пока она намыливала его бороду. Потом принялась умело срезать волосы и соскабливать щетину. Прикосновение бритвы к его коже было легким и прохладным. Наконец, она стерла мыльную пену с его щек и вручила ему полотенце. Он улыбнулся ей.
— Ну, что вы видите?
— Некрасивым вас не назовешь, Шэнноу, хотя и красавцем тоже. А теперь ешьте свой хлеб с сыром. Увидимся вечером.
— Не уходите, Бет. Подождите немножко. — Он протянул руку и взял ее за локоть.
— Меня ждет работа, Шэнноу.
— Да… да, конечно. Простите меня.
Она встала, попятилась к двери, заставила себя улыбнуться ему и вышла. В коридоре она остановилась и вновь словно увидела выражение его глаз в ту секунду, когда он попросил ее остаться.
"Не будь дурой, Бет!» — одернула она себя.
"А что? У тебя же еще есть свободный час». Повернувшись на каблуках, она снова открыла дверь и вошла внутрь. Ее пальцы поднялись к пуговицам блузы.
— Не придавай особого значения, Шэнноу, — прошептала она, сбрасывая юбку на пол. И забралась к нему в постель.
Для Бет Мак-Адам это явилось откровением. Потом она лежала рядом с уснувшим Шэнноу, ощущая теплую истому во всем теле. Однако главной неожиданностью была его стеснительная неопытность, тихая благодарность, с какой он принял ее. Бет знала мужские повадки, и у нее хватало любовников до того, как она познакомилась с Шоном Мак-Адамом и соблазнила его. Она успела убедиться, что поведение одного охваченного животной страстью мужчины мало чем отличается от поведения другого. Лапает, щупает, впадает в ритмичное исступление. С Шэнноу было по-другому…
Он привлек ее к себе, поглаживал ей плечи, спину… Все исходило от нее. Как грозен и молниеносен ни оказывался он в минуты смертельной опасности, в женских объятиях Иерусалимец был безыскусственным и удивительно нежным.
Бет соскользнула с кровати, и Шэнноу мгновенно проснулся.
— Ты уходишь? — спросил он.
— Да. Тебе хорошо спалось?
— Чудесно! Ты придешь вечером?
— Нет, — ответила она твердо. — Мне надо побыть с детьми.
— Спасибо, Бет.
— Не благодари, — отрезала она, быстро оделась и кое-как расчесала волосы пальцами. У двери она остановилась.
— Со сколькими женщинами ты спал, Шэнноу?
— С двумя, — просто, без малейшего смущения ответил он. Она направилась через улицу в «Веселого паломника», где ее поджидал Брум, багровый от злости.
— Вы сказали час, фрей Мак-Адам, а отсутствовали два. Я остался без клиентов… а вы останетесь без денег.
— Как сочтете нужным, менхир, — ответила она и прошла в чулан, где накопилась грязная посуда. В зале сидели два посетителя, и оба доедали обед. Бет унесла посуду на задний двор и вымыла водой из глубокого колодца. Когда она вернулась, зала «Паломника» была пуста.
Брум подошел к ней.
— Мне жаль, что я вспылил, — сказал он. — Я знаю, он ранен и нуждается в уходе. Монеты не возвращайте. Я вот подумал… вы бы не заглянули вечером ко мне домой?
— Зачем, менхир?
— Чтобы побеседовать… перекусить… поближе узнать друг друга. Тем, кто работает вместе, очень важно взаимное понимание.
Она поглядела на его испитое лицо и увидела желание в его глазах.
— Боюсь, я не могу, менхир. Сегодня вечером я иду к менхиру Скейсу обсудить одно дело.
— Аренду земли, я знаю, — сказал он, и ее глаза потемнели. — Поймите меня правильно, фрей Мак-Адам. Менхир Скейс говорил со мной, потому что я вас знаю. Он хочет быть уверен в вашей… надежности. Я сказал ему, что, по-моему, вы честная и трудолюбивая женщина. Но неужели вас и правда влечет одинокая жизнь вдовы на ферме?
— Я хочу иметь свой дом, Менхир.
— Да-да…
Она поняла, что он собирается с духом для объяснения, и уклонилась.
— Меня работа ждет, — сказала она, проскальзывая мимо него в кухню.
Вечером слуга Скейса встретил ее у входа в комнаты, которые Скейс занимал в «Отдыхе путника», и проводил в залу, где в большом очаге жарко пылали поленья. Скейс встал из глубокого мягкого кресла, взял ее руку и поднес к губам.
— Добро пожаловать, сударыня. Могу я предложить вам глоток вина?
Красивый мужчина, он выглядел еще внушительнее в свете огня — зачесанные назад волосы блестят, резкие суровые черты лица дышат яростной силой.
Шэнноу, чья голова была забинтована, а левый глаз заплыл, протянул руку и взял верхнюю.
— Эту я возил с собой много лет. Но в прошлом году одна женщина подарила мне вторую — язык в ней проще. Ему не хватает торжественности, но многое становится легче понимать.
— Я понимаю все без малейшего труда, — сказал Пастырь. — С начала и до конца в ней утверждается одно: закон Бога абсолютен. Следуй ему и преуспеешь и здесь, и в загробной жизни. Восстань против него — и погибнешь.
Шэнноу осторожно опустился на подушки. Люди, утверждавшие, что понимают Всемогущего, всегда внушали ему опасения, однако Пастырь был приятным собеседником — и остроумным, и склонным к философии. Он обладал живым умом и искусно вел споры.
Эти посещения скрашивали Шэнноу его вынужденное безделье.
— Как идет постройка церкви?
— Сын мой, — сказал Пастырь с веселой усмешкой, — это поистине чудо! Каждый день десятки братьев работают, не покладая рук. Вам вряд ли доводилось наблюдать такое воодушевление.
— А комитет тут совсем ни при чем, Пастырь? А то Бет говорила мне, что преступникам теперь предлагают выбор между работой на постройке или петлей.
— Вера без дел мертва, — засмеялся Пастырь. — Эти счастливцы… преступники, обретают Бога через свои труды. Да и выбор этот был предложен только троим. Один оказался прекрасным плотником, а двое других уже многому научились, однако главным образом там работают горожане. Когда поправитесь, вам надо будет пойти послушать какую-нибудь мою проповедь. Хотя мне не следовало бы самому говорить это, но в такие минуты меня ведет Святой Дух.
Шэнноу улыбнулся:
— А как же смирение. Пастырь?
— Я безмерно горжусь своим смирением, Шэнноу! — ответил Пастырь. Шэнноу засмеялся:
— Никак я вас в толк не возьму, но я рад вашему обществу.
— Не понимаю вашего недоумения, — сказал Пастырь серьезно. — Я, как вы видите, слуга Всемогущего. И хочу увидеть, как Его план осуществится.
— Его план? Который?
— Как Новый Иерусалим сходит с неба от Бога во всей славе своей. И тайна этого — здесь, в южных землях. Взгляните на видимый нами мир. Он все еще прекрасен, но в нем нет единения. Мы ищем Бога сотнями разных способов в тысячах разных мест. Нам надо собраться вместе, трудиться вместе, строить вместе. Мы должны подчиняться законам, крепким, как железо, от океана до океана. Но сначала нам надо увидеть, как исполнится реченное в Откровении.
Тревога Шэнноу росла.
— Я думал, оно исполнилось. Разве там не говорится, об ужасных катастрофах, катаклизмах, которые уничтожат большую часть человечества?
— Я говорю о Мече Божьем, Шэнноу. Господь послал его, чтобы он выкосил Землю, точно коса, а это не свершилось! Почему? Да потому, что он висит над нечистым краем, где обитают звери Сатаны и Блудница Вавилонская.
— Мне кажется, я смотрю глубже вас, Пастырь, — устало сказал Шэнноу. — Вы стремитесь уничтожить зверей, сокрушить Блудницу?
— А что еще остается богобоязненному человеку, Шэнноу? Неужто вы не хотите увидеть, как исполнится план Господа?
— Я не верю, что бойня поможет его исполнению. Пастырь покачал головой. Его глаза широко раскрылись от удивления.
— Как можете вы — именно вы — говорить подобное? Ваши пистолеты легендарны, вехами вашего жизненного пути служат трупы. Я думал, вы начитаны в Писании, Шэнноу. Разве вы не помните о городах, сокрушенных Иисусом Навином, и как Господь проклял язычников? Из поклонявшихся Молоху в живых не осталось ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка.
— Я уже слышал этот довод, — сказал Шэнноу. — От царя исчадий Ада, поклонявшегося Сатане. Где же любовь, Пастырь?
— Любовь для избранных, созданных по образу и подобию Бога Всемогущего, Он создал людей и зверей полевых. Только у Люцифера достало бы нечестивой дерзости претворять зверей в людей.
— Вы быстры судить. Быть может, судить неверно. Пастырь встал.
— Не исключено, что вы правы, так как, видимо, я неверно судил о вас. Я полагал, что вы — Божий воин, но в вас есть слабость, Шэнноу, сомнение.
Дверь открылась, и вошла Бет, держа поднос с ломтями черного хлеба, сыром и кувшинчиком воды. Пастырь осторожно обошел ее, дружески улыбнулся, но вышел, не попрощавшись. Бет поставила поднос и села у кровати.
— Попахивает ссорой? — заметила она. Шэнноу пожал плечами.
— Он человек, зачарованный видением, которого я не разделяю. — Протянув руку, он сжал ее пальцы. — Вы были очень добры ко мне, Бет, и я благодарен вам. Насколько я понял, это вы пошли к Пастырю и понудили его создать комитет, который явился мне на выручку.
— Чепуха, Шэнноу. Город давно надо было очистить, а люди вроде Брума убили бы год на рассуждения о позволительности прямых действий.
— Однако Брум, по-моему, был там.
— В храбрости у него недостатка нет — в отличие от здравого смысла. Как ваша голова?
— Лучше. Почти не болит. Вы не окажете мне услугу? Не принесете бритву и мыла?
— Я сделаю кое-что получше, Иерусалимец. Сама вас побрею. Мне не терпится увидеть, какое лицо вы прячете под бородой.
Она вернулась с жесткой кисточкой из барсучьей шерсти и бритвой, позаимствованной у Мейсона, а также куском мыла и тазиком с горячей водой. Шэнноу лежал, откинувшись и закрыв глаза, пока она намыливала его бороду. Потом принялась умело срезать волосы и соскабливать щетину. Прикосновение бритвы к его коже было легким и прохладным. Наконец, она стерла мыльную пену с его щек и вручила ему полотенце. Он улыбнулся ей.
— Ну, что вы видите?
— Некрасивым вас не назовешь, Шэнноу, хотя и красавцем тоже. А теперь ешьте свой хлеб с сыром. Увидимся вечером.
— Не уходите, Бет. Подождите немножко. — Он протянул руку и взял ее за локоть.
— Меня ждет работа, Шэнноу.
— Да… да, конечно. Простите меня.
Она встала, попятилась к двери, заставила себя улыбнуться ему и вышла. В коридоре она остановилась и вновь словно увидела выражение его глаз в ту секунду, когда он попросил ее остаться.
"Не будь дурой, Бет!» — одернула она себя.
"А что? У тебя же еще есть свободный час». Повернувшись на каблуках, она снова открыла дверь и вошла внутрь. Ее пальцы поднялись к пуговицам блузы.
— Не придавай особого значения, Шэнноу, — прошептала она, сбрасывая юбку на пол. И забралась к нему в постель.
Для Бет Мак-Адам это явилось откровением. Потом она лежала рядом с уснувшим Шэнноу, ощущая теплую истому во всем теле. Однако главной неожиданностью была его стеснительная неопытность, тихая благодарность, с какой он принял ее. Бет знала мужские повадки, и у нее хватало любовников до того, как она познакомилась с Шоном Мак-Адамом и соблазнила его. Она успела убедиться, что поведение одного охваченного животной страстью мужчины мало чем отличается от поведения другого. Лапает, щупает, впадает в ритмичное исступление. С Шэнноу было по-другому…
Он привлек ее к себе, поглаживал ей плечи, спину… Все исходило от нее. Как грозен и молниеносен ни оказывался он в минуты смертельной опасности, в женских объятиях Иерусалимец был безыскусственным и удивительно нежным.
Бет соскользнула с кровати, и Шэнноу мгновенно проснулся.
— Ты уходишь? — спросил он.
— Да. Тебе хорошо спалось?
— Чудесно! Ты придешь вечером?
— Нет, — ответила она твердо. — Мне надо побыть с детьми.
— Спасибо, Бет.
— Не благодари, — отрезала она, быстро оделась и кое-как расчесала волосы пальцами. У двери она остановилась.
— Со сколькими женщинами ты спал, Шэнноу?
— С двумя, — просто, без малейшего смущения ответил он. Она направилась через улицу в «Веселого паломника», где ее поджидал Брум, багровый от злости.
— Вы сказали час, фрей Мак-Адам, а отсутствовали два. Я остался без клиентов… а вы останетесь без денег.
— Как сочтете нужным, менхир, — ответила она и прошла в чулан, где накопилась грязная посуда. В зале сидели два посетителя, и оба доедали обед. Бет унесла посуду на задний двор и вымыла водой из глубокого колодца. Когда она вернулась, зала «Паломника» была пуста.
Брум подошел к ней.
— Мне жаль, что я вспылил, — сказал он. — Я знаю, он ранен и нуждается в уходе. Монеты не возвращайте. Я вот подумал… вы бы не заглянули вечером ко мне домой?
— Зачем, менхир?
— Чтобы побеседовать… перекусить… поближе узнать друг друга. Тем, кто работает вместе, очень важно взаимное понимание.
Она поглядела на его испитое лицо и увидела желание в его глазах.
— Боюсь, я не могу, менхир. Сегодня вечером я иду к менхиру Скейсу обсудить одно дело.
— Аренду земли, я знаю, — сказал он, и ее глаза потемнели. — Поймите меня правильно, фрей Мак-Адам. Менхир Скейс говорил со мной, потому что я вас знаю. Он хочет быть уверен в вашей… надежности. Я сказал ему, что, по-моему, вы честная и трудолюбивая женщина. Но неужели вас и правда влечет одинокая жизнь вдовы на ферме?
— Я хочу иметь свой дом, Менхир.
— Да-да…
Она поняла, что он собирается с духом для объяснения, и уклонилась.
— Меня работа ждет, — сказала она, проскальзывая мимо него в кухню.
Вечером слуга Скейса встретил ее у входа в комнаты, которые Скейс занимал в «Отдыхе путника», и проводил в залу, где в большом очаге жарко пылали поленья. Скейс встал из глубокого мягкого кресла, взял ее руку и поднес к губам.
— Добро пожаловать, сударыня. Могу я предложить вам глоток вина?
Красивый мужчина, он выглядел еще внушительнее в свете огня — зачесанные назад волосы блестят, резкие суровые черты лица дышат яростной силой.