Страница:
– И что же это?
Он сказал тихим голосом, мягко: – Полюбите того, о ком заботитесь. Вы не бессмертны, вы знаете. Если вы не воспользуетесь удобным случаем сказать кому-нибудь сегодня о своей любви, вы можете никогда не получить другого шанса.
Он был прав. Я вспомнил многих.
Фромкин встал и предложил руку девушке. Она и еще одна женщина попытались взять ее. Фромкин улыбнулся и предложил женщине другую руку. Он снова улыбнулся мне с пониманием, и все трое удалились.
Да, очень похоже на Уайтлоу. Последнее слово тоже всегда было за ним.
18
Он сказал тихим голосом, мягко: – Полюбите того, о ком заботитесь. Вы не бессмертны, вы знаете. Если вы не воспользуетесь удобным случаем сказать кому-нибудь сегодня о своей любви, вы можете никогда не получить другого шанса.
Он был прав. Я вспомнил многих.
Фромкин встал и предложил руку девушке. Она и еще одна женщина попытались взять ее. Фромкин улыбнулся и предложил женщине другую руку. Он снова улыбнулся мне с пониманием, и все трое удалились.
Да, очень похоже на Уайтлоу. Последнее слово тоже всегда было за ним.
18
Я повернулся уходить и почти столкнулся с мечтой: – Оп, простите меня… – Я схватил ее, чтобы удержать от падения, а потом забыл отпустить.
– Хелло!, – сказала она, смеясь.
– Э-э…, – прошептал я, не в силах говорить. Я был загипнотизирован – ее мягкими сияющими серыми глазами и утонул в них. Ее кожа была светлой, лишь чуть-чуть проступали веснушки. Лицо окружали каштановые локоны, ниспадавшие шелковым каскадом на плечи. Губы влажные и красные.
Мне хотелось поцеловать ее. Кому бы не хотелось?
Она снова засмеялась: – Прежде, чем вы спросите, ответ – да.
– Что?
– Вы хотите сделать мне предложение, не так ли? – Голос темно-бархатный со слабым привкусом Алабамы.
– Э-э… – Я сделал шаг назад. Ноги хотели остаться на месте, но я все же шагнул.
– Вы – застенчивый? – Да, Алабама. Определенно. Она произносила каждое слово так медленно, что я мог попробовать его. И от нее пахло жимолистью, сиренью – и мускусом.
Я обрел голос: – Э-э, похоже, я…
– Рада видеть, что вы преодолели, – сказала она, смеясь. Она взяла меня под руку и повела к эскалатору, ведущему на уровень гаражей: – Как вас зовут?
– Джим. Э-э, а вас?
– Джиллианна. Все зовут меня Джилли.
Я внезапно почувствовал смущение. Начал говорить: – Э-э…, – потом замолк.
Она посмотрела, слегка склонив голову: – Да?
– Нет, ничего.
– Нет, скажите.
– Хорошо, я…, э-э, мне кажется, я немного напуган.
– Почему?
– Я так никогда не знакомился прежде.
– О! А как вы обычно знакомились?
– Э-э. Никак, – признался я.
– Боже. Так вы действительно застенчивый!
– Э-э. Только с женщинами.
– О-о, понимаю, – сказала она. – Вы голубой?
– Не думаю. То есть я никогда не пробовал.
Она похлопала меня по руке. Как успокоение? Я не спросил.
– Э-э, я здесь для исследований, – признался я. – Я имею в виду, что связан с армией. То есть, веду исследования для них.
– Все так, – сказала она. – Все в Денвере работают над кторрами.
– Да?, – задумался я, – наверное.
– Вы его когда-нибудь видели? – Она произнесла это совсем обычно.
– Я… сжег одного… как-то.
– Сжег?
– Огнеметом.
Она посмотрела на меня с новым уважением: – Испугались?
– Нет, не тогда. Все случилось так быстро… Не знаю, в общем это был ужас, конечно.
Я имею в виду, если б кторры не были так свирепы, они могли бы быть красивыми…
– Вам жалко, что вы сожгли его?
– Он был страшно большой. И опасный – Продолжай, – сказала она. Ее рука застыла на моей.
Я пожал плечами: – Тут не много расскажешь. Он вышел из хижины и я сжег его. – Я не хотел рассказывать ей о Шоти, не знаю, почему. Я сказал: – Это произошло так быстро. Я бы хотел разглядеть его лучше. Это было просто большое розовое пятно.
– Здесь есть один, знаешь. – Ее хватка было очень крепкой.
– Знаю. слышал от Лизард.
– Ты. Знаешь. Ее?
– Ну, не совсем. Она была пилотом у нас. Для меня и Теда.
– А-а, – пожатие ослабло.
– Она рассказала о кторре. Она его и привезла.
Мы съехали на эскалаторе на третий уровень гаража, где у нее был личный флоутер, ожидающий в одной из ячеек. На меня произвело впечатление, но я ничего не сказал. Молча взобрался рядом.
Двигатель пробудился к жизни, ушел в неслышимый диапазон, и мы выскользнули на дорогу. Передние фары бросали желто-розовую полосу света. Огни встречного движения матово просвечивали сквозь поляризованные ветровые стекла.
– Не знал, что такие появились на рынке, – сказал я.
– О-о, они не появились. Не совсем. Но несколько сотен прошли сборку, прежде чем Детройт пришел в упадок.
– И как вы получили этот?
– Дергала ниточки. Ну, папа дергал.
– Папа?
– Ну… он как папа.
– А-а.
Она неожиданно спросила: – Хотите увидеть кторра?
Я поперхнулся: – Что? Да! – Потом: -… но он же заперт, не так ли?
– У меня ключ. – Она произнесла это, не отрывая глаз от дороги. Как будто говорила, который час: – Он в спецлаборатории. Когда-то там было стерильное помещение. Если поспешим, можем посмотреть, как его кормят.
– Кормят? Его?
Она не обратила внимания на то, как я это сказал: – О, да. Иногда поросятами или ягнятами. Большей частью телятами. Один раз ему скормили пони, но я этого не видела.
– О-о.
Она продолжала лепетать: – Пытаются копировать то, что они едят на воле. Они ведь хищники, знаете?
– Я… немного слышал об этом.
– Они не убивают свою добычу – я нахожу это интересным. Они просто сбивают ее и начинают есть. Доктор Ммбеле думает, что здесь вовлечен инстинкт убийства. Наш отказывается есть мертвое мясо, пока очень, очень не проголодается, и даже тогда атакует, только если мясо двигают.
– Интересно.
– Говорят, что иногда он ест людей. Думаете, это правда? То есть, не кажется ли это нетипичным?
– Ну…
Она не стала ждать ответа: – Доктор Ммбеле не верит. Нет никаких подтвержденных случаев. По крайней мере таких, что можно проверить. Так говорят в бюро ООН. Вы знаете?
– Нет, не знаю. – Шоу Лоу, Аризона. – Э-э…
– Думали, что один случай есть, – сказала она, – но…, ну, это превратилось просто в еще один розыгрыш. Я слышала, у них даже были снимки.
– Розыгрыш?
– Ага. Не знали?
– Ну, откуда? – Не думаю, что она заметила, но мысленно я ехал почти на три ряда от нее.
– Я работаю здесь. На постоянной основе. Не знали?
– О-о. А что вы, собственно, делаете?
– Исполнительный вице-председатель координационного центра внеземных генетических исследований.
– О-о, – сказал я. Потом: – О-о! – Потом заткнулся.
Мы свернули с хайвея на подъездную дорогу. На ней в обе стороны почти не было движения.
– Есть что-нибудь интересное в кторрах? Я имею в виду, генетически?
– О-о, масса. У них пятьдесят шесть хромосом. Не странно? Почему так много? То есть, для чего все эта генетическая информация? Большинство из генов, что мы проанализировали, похоже, в любом случае неактивны. Пока что мы не можем синтезировать компьютерную модель того, как работает вся система, но мы трудимся. Просто вопрос времени, но могло бы помочь, если бы у нас было несколько их яиц.
– Я…, э-э, нет, ничего. Удивляюсь, что у них есть хромосомы и гены.
– О, это универсально. Доктор Хэкли доказал это почти двадцать лет назад – жизнь на основе углерода всегда будет построена на ДНК. Что-то о базисной молекулярной структуре. ДНК – наиболее подходящая форма органической цепочки, почти неизбежная. Потому, что очень эффективна. ДНК почти во всем впереди, и если возможны другие типы органических цепей, ДНК не только перерастает их, она использует их как пищу. Она действительно очень прожорлива.
– Хм, – сказал я, – это предопределено.
Она продолжала бубнить: – Изумительно, не так ли? Как много общего у нас с кторрами.
– Э-э, да. Изумляет.
– Я имею в виду – социобиологически. Мы представляем различные ответы на один и тот же вопрос: как может жизнь познать себя? Какие формы дорастают до разумных?
И какие… структуры этих форм совпадают? Это могло бы нам сказать, что разумность является ответом на что-либо, или продуктом чего-либо. Так говорит доктор Ммбеле.
– Я…, э-э, слышал о нем много хорошего.
– Во всяком случае мы вместе хотим построить программу экстраполяции физиологии животных Кторра из их генов, но у нас нет никого, кто мог бы написать программы. Вы не программист? Недостаток хорошего хэкера, наверное, добавит в наше расписание исследований где-то от двух до трех лет. А это очень важная проблема – даже двусторонняя. Мы не знаем, что будут делать гены, потому что не знаем животного, по крайней мере не очень хорошо знаем. И мы не можем разгадать животное, потому что не понимаем его гены. Они действительно очень странные штуки. – Она перевела дух: – Ну, например, половина хромосом, вроде бы, дублируют друг друга. Похоже на состояние премитоза. Почему так? У нас больше вопросов, чем ответов.
– Похоже, – сказал я, пытаясь переварить, что она рассказала. – А что тысяченожки? Они не дадут вам какие-нибудь ключи?
– Вы имеете в виду инсектоидов? Еще одна полная загадка. Например, они, похоже, все одного пола – вы знаете? Нет пола вообще.
– Как?
– Мы не нашли ни одного свидетельства – и никто не нашел – что у них вообще есть сексуальность. Ни физически, ни генетически: нет половых органов, нет половой дифференциации, нет вторичных половых признаков, и даже нет никакого способа размножения.
– Хорошо, но они должны…
– Конечно, должны, но лучшее, что мы нашли – это некие незрелые структуры, которые могут – только могут, обратите внимание – быть недоразвитыми яичниками или тестикулами, мы не уверены, чем именно, – и следы репродуктивного тракта, но они бездеятельны в каждом препарированном образце. Может, это просто припухшие гланды. Но даже если они являются сексуальными структурами, то почему погребены так глубоко в брюшной полости без соответствующей связи с каким-нибудь выходным отверстием?
Она остановилась у главных ворот достаточно близко, чтобы сканер удостоверил ее личность, потом проехала вперед, резко повернула направо и поехала через участок к далекому Г-образному зданию.
– А у кторров есть сексуальность?
– О, да. Совсем немного. мы еще не уверены, как это действует. Тот, что у нас – мы думали, женского пола. Но теперь не уверены. Теперь мы предполагаем, что это самец. По крайней мере, я думаю так, но… у нас не с чем сравнить. У нас была возможность препарировать нескольких мертвых в последнюю пару месяцев – о двух мы думаем, что это были самочки, один очень определенно самец, и еще в двух случаях мы не уверены. Большой определенно был самцом, – повторила она. В голосе слышалось восхищение: – Я бы хотела видеть его живым. Он должен быть великолепным. Два с половиной метра толщины, наверное пят метров длины. Мы получили только переднюю половину. Задняя была… потеряна. Но он должен быть великолепен. Каким он, наверное, был бойцом. Спорю, он мог съесть целую корову.
– Хм, – сказал я, не зная, что еще сказать. Я начал удивляться – это было частью процесса соблазнения? Или что? Я не был уверен, что хотел чего-нибудь еще.
Флоутер скользнул к стоянке перед зданием. Оно не было Г-образным, а скорее Х-образным. Мы припарковались к одному из углов. Яркие огни освещали все пространство. Я вышел и остановился посмотреть на мачты. Как я и думал, на каждой мачте было по снуперу, вот зачем горели огни. Безопасность. Никто не войдет – и не выйдет – не записанным.
Хотелось знать, кто смотрит записи.
И еще хотелось знать, зачем все это.
В комнате уже было одиннадцать человек. Она было длинной, узкой, тускло освещенной. Два ряда кресел стояли вдоль комнаты, лицом к стеклянной стене. Я смог разглядеть пять женщин, шесть мужчин. Все мужчины, похоже, были гражданскими, но я не был уверен. Я не знал, были ли женщины их коллегами или спутницами на вечер. Если последнее, я не мог не удивиться их выбору развлечения. Мужчины помахали Джиллианне и с любопытством поглядели на меня. Я махнул в ответ, полуискренне.
Глаза Джиллианны были широко раскрыты от возбуждения: – Хай, парни! Еще не начали?
– Смитти как раз готовится.
– Что на сегодня?
– Пара собак из приюта.
Одна из женщин, рыжая, сказала: – О, это ужасно.
– Это в интересах науки, – ответил кто-то. Я не был убежден.
Джиллианна протиснулась к стеклу: – Окей, подвинтесь, дайте место. – Она отвоевала местечко и для меня.
Стекло диагонально наклонялось над глубокой комнатой ниже нас; мы смотрели в нее, словно с балкона. Свет внизу тусклый, едва ли ярче, чем в комнате обозрения.
В освещении явственный оранжевый оттенок. Мне это понравилось, кто-то открыл то же самое!
Глубокие медленные звуки доносились из двух настенных динамиков. Кто-то дышал.
Я наклонился взглянуть. Под стеклом находилась подставка для записей.
Слой соломы – в этом свете он выглядел оранжевым – настелен на полу. Комната высокая, кубообразная, но нижняя часть закруглена. Углы были чем-то заполнены, образуя круглую ограду высотой в четыре метра, верх ее доходил прямо до окна.
На получившихся в углах полках располагались камеры и другие мониторные устройства.
Кторр был прямо подо мной. Глазу потребовалось несколько секунд, чтобы приспособиться.
Он был толщиной в метр, может, немного больше, два с половиной, а может и три метра длиной. Шерсть, длинная и шелковистая, выглядела глубоко красной, цвета окровавленной кожи. Пока я смотрел, он сгорбился вперед раз, другой, третий, потом остановился. Он кружил около стены, словно исследуя ее. Он тихо ворковал.
Почему это лишало меня присутствия духа? Пока я наблюдал, рябь – словно волны по холодному маслу – пробежала по его телу.
– Это значит – он возбужден, – выдохнула Джиллианна. – Он знает, что настало время обеда.
Потом он скользнул вперед в центр комнаты и начал чесаться о солому на полу.
Под этим углом я совершенно ясно смог увидеть черепную выпуклость, она шлемом опускалась на плечи под шерстью. Костяной щит для защиты мозга? Вероятно. Его длинные черные руки были теперь сложены и прижаты к бокам, словно крылья, но я видел, где они прикреплялись к передней части шлема. Мозговая выпуклость было прямо позади двух толстых глазных стеблей. Под таким углом кторр был больше похож на слизня или на улитку, чем на червя.
– У него есть имя?, – спросила одна из женщин, высокая и светловолосая.
Ее спутник покачал головой: – Он просто он.
«Спат-фат», продолжал динамик. «Спат-фат».
– Что это?
Джиллианна прошептала: – Посмотри на его глаза.
– Я смотрю под плохим углом.
– Хорошо, жди, он повернется.
– Сегодня будет хорошее шоу, – сказал парень с одной стороны, зажигая сигарету:
– Сенбернар и большая датская. Ставлю, что у сенбернара будет лучшая схватка.
– Э-э, ты поставишь даже на свою бабушку.
– Да, если у нее с собой будут зубы.
Джиллианна наклонилась ко мне: – Ему надо пятьдесят кило свежего мяса в день.
Серьезная проблема – получать постоянное снабжение. И еще они не уверены, что земные животные доставляют ему все жизненно необходимые элементы, поэтому продолжают разнообразить диету. Иногда накачивают животных витаминами. Иногда он отказывается от еды, мне кажется, она плохо пахнет.
Спат-фат.
Кторр передвигался вокруг и смотрел на нас черными дисками глаз. Как мертвые прожекторы. Он передвинулся, поднял переднюю треть тела в воздух, слегка вздрагивая, но фокусируя на нас свое лицо, плоское и бесстрастное, словно передний конец подземки. Я непроизвольно отшатнулся, но Джиллианна снова подтолкнула меня вперед: – Разве он не красив? – Ее рука крепко охватила мою.
Спат-фат.
Он мигал. Звук шел от его глазных век, похожих на сфинктеры, закрывающих и открывающих радужку. Спат-фат. Он смотрел прямо на меня. Бесстрастно изучая.
Я не ответил. Не мог говорить. Словно глядел в глаза смерти.
– Не пугайся. Он не видит тебя. Мне кажется. То есть, мы совершенно уверены, что не видит.
– Страшно интересно. – Кторрр все стоял воздетый и пялился. Его крошечные антенны смешно двигались взад-вперед. Они торчали прямо за глазами. Тело тоже слегка покачивалось. Я хотел рассмотреть поближе его глаза: они не были устроены в голове, но, похоже, были на гибких стеблях кожи. Они выдвигались высоко над телом и шевелились независимо друг от друга. Иногда один глаз на мгновение под углом отклонялся назад, потом резко вставал обратно. Тварь была постоянно начеку.
Кторр внезапно припал к полу, скользнул по нему прямо к стене под нами и поднялся до половины, приблизив лицо на метр от стекла. Мое желание – посмотреть поближе – исполнилось. Его мандибулы – синусоидальные, как у подводных растений – волновались и шевелились вокруг рта. Глаза открылись на всю ширину. «Спат-фат»: – Слишком заинтересовался. Вы уверены, что он не может нас видеть?
– Он делает так почти каждую ночь, – отозвался парень со странно пахнущей сигаретой. С травкой? Наверное. – Он слышит голоса. Сквозь стекло. Пытается найти, откуда доносится звук. Не беспокойтесь, он не сможет добраться сюда.
Чтобы подняться, ему надо держать по меньшей мере половину своей длины на полу.
Конечно, когда он вырастет – мы все в этом уверены – мы переведем его в лабораторию побольше. А то настанет день, когда он не будет ждать Смитти. Он просто заберется сюда и сам себе поможет.
Женщины содрогнулись. Не Джиллианна, остальные женщины. Они инстинктивно придвинулись ближе к своим спутникам: – Шутишь?, – нервно спросила рыжая, – Нет?
– Нет. Это может случиться. Не сегодня, конечно, но когда-нибудь, если мы не посадим его в бочку побольше.
Кторр теперь распростер руки, как птица, машущая крыльями прежде, чем уложить их, но вместо этого руки начали медленно открываться. Они выходили из вздутия на спине и теперь я точно видел, как устроены плечи, и кривую их костной структуры под шерстью, как кожа скользит по ним, когда напрягаются мускулы и как руки устроены в своих гнездах, словно невероятные шарнирные подъемные краны. Руки были покрыты жесткой черной кожей и щетинистой черной шерстью. Они были длинные, насекомоподобные. Какие длинные и тонкие, и так странно двухсуставные. Два локтевых сустава! Теперь руки медленно выдвигались к нам.
Ладони – это были клешни, трехзубые и почти черные – начали постукивать по стеклу, скользя и царапая вверх и вниз, ища зацепку, оставляя слабые пятна, где прикасались. Внутри клешней были мягкие пальцы. Я видел, как они осторожно прижимались к стеклу.
Глаза смотрели без эмоций, перекатываясь туда-сюда, потом оба остановились на мне. Спат-фат. Он мигнул. И продолжал смотреть.
Я испугался еще до того! Я не мог пошевелиться! Его лицо – а у него не было лица – искало мое! Если бы я наклонился, то мог бы коснуться его. Я видел, какая у него тонкая шея – оплетенная веревочными мускулами ось, заканчивающаяся двумя гигантскими пугающими глазами. Я не мог отвернуться! Я был загипнотизирован, как птица перед змеей – его глаза были темны, бесстрастны и гибельны. Какие боги могут быть у подобных созданий?
А потом магия разрушилась. Я ощутил, как рядом со мной тяжело дышит Джиллианна.
Еще спат-фат, и кторр начал опускаться на пол. Он скользнул от стены и снова закружился по комнате, иногда вздыбливаясь, как червь, а иногда словно плывя.
На рассыпанной соломе и трухе он оставлял за собой подметенный след. Несколько тюков соломы стояло у одной стены. Он остановился подергать тюк, сделал что-то мандибулами и ртом, потом выпустил небольшую горку колышащейся пены.
– Строительный инстинкт, – сказала Джиллианна.
– Он не кажется слишком разумным, – прошептала рыжая спутнику.
– Он не разумен. Никто из них, – прошептал в ответ мужчина: – Какими бы захватчиками ни были эти кторры, они не выглядят очень умными. Не отвечают ни на какой язык – на любую попытку коммуникации. И опять же, может, они просто солдаты? Солдаты не должны быть очень умными, просто сильными.
Я понял, что мы все перешептываемся. Словно он мог слышать нас.
Хорошо, мог, ну и что?
– Посмотри, как он складывает руки, когда не пользуется ими, – показала Джиллианна. – Похоже, они втягиваются. У них нет костей, знаешь, только мускулы и разновидность хряща. Очень гибко – и почти невозможно сломать. Ты увидишь их в действии, когда он будет есть, о, вот они начинают.
Щелка света появилась у подножья левой стены, стена скользнула вверх, образовав дверь и оставив шкафоподобное пространство. Кторр быстро изогнулся, – удивительно, как стремительно он мог двигаться. Его глаза завращались спереди вверх и вниз, жутко несвязным образом. Раздвижная дверь полностью открылась. Большая датская овчарка неспокойно стояла перед кторром в освещенном закутке. Я подумал о лошадях – большая датская с ее неуклюжими громадными лапами, длинными ногами и тяжелым телом, всегда наводила меня на мысль о лошадях. Я почти слышал низкое тяжелое рычание собаки.
На мгновение все замерли: кторр, собака, наблюдатели за стеклом. Внизу, в свете, падающем из ниши, я видел темное окно прямо напротив нас. Похоже, кто-то был за стеклом, наблюдая.
Напряжение росло – и взорвалось. Руки кторра слегка вышли из тела. Я подумал о птице, готовой к полету. Это явно был жест готовности, способ их нацеливания – клешни открыты, готовые хватать.
Кторр скользнул вперед.
Собака прыгнула в сторону… … и была поймана. Одна из рук вылезла под невозможным углом, схватила собаку в середине прыжка и прижала ее спиной к полу. Кторр плавно изогнулся, словно собака в его клешне была центром вращения. Другая рука вышла наружу. Кторр тек, как амеба. Его большая черная пасть была вертикальной открытой дырой, которая расщепляла переднюю часть алого тела. Собаку теперь крепко держали обе руки – я видел, как клешни врезались в плоть, словно клещи. Она билась, дергала ногами, пыталась кусаться. Красное чудовище поднялось, вытянулось, изогнулось – и обрушилось на несчастную датскую со скоростью, за которой было трудно уследить.
Удар, разрез, подергивания – потом тишина. Задняя часть датской торчала из пасти кторра.
Как же так? Кторр держал собаку, словно змея мышь, застыв в безвековом созерцании перед началом долгого процесса заглатывания. Мандибулы едва шевелились, просто легкая дрожь готовности, едва видимое на фоне датской. Кторр удерживал собаку клешнями, его пасть невозможным образом растянулась вокруг нее. Его глаза бесстрастно таращились, словно в задумчивости – или в смаковании.
Потом произошло нечто страшное. Одна из свисающих ног собаки дернулась.
Это, должно быть, была просто рефлекторная реакция – бедное животное не могло быть живым…
Она дернулась снова.
И, словно он ждал именно этого, кторр пробудился к жизни и начал зажевывать собаку. Мандибулы вспыхнули ярко-красным, разрубая, разрезая и размалывая.
Бьющаяся нога и хвост собаки исчезли последними.
Изо рта кторра на пол лилась кровь. Мандибулы продолжали работать со страшным влажным хрустом. Нечто, выглядящее как длинные сосиски, потекло слюной изо рта, капая на пол. Кторр засосал их назад. Небрежно. Ребенок со спагетти.
– Вау!, – сказал кто-то. Это была одна из женщин, неиспуганная. Блондинка.
Рыжая закрывала глаза рукой с того момента, как открылась дверь, выпуская собаку.
– Минута уйдет на переваривание, – сказал парень на конце, который ставил на свою бабушку. Я узнал позже, что его звали Винни. – Он может съесть еще одну без ожидания, но лучше дать ему пару минут. Как-то он ел слишком быстро и все выблевал. И-е-зус, что это был за кошмар. Чертовски трудно было бы вычистить, но он почти немедленно сожрал все снова.
Дверь шкафчика скользнула на место и смутная фигура в окне напротив исчезла в глубине. Еще двое тихо подошли сзади нас, оба мужчины, от обоих попахивало спиртным. Кивнули Джиллианне, очевидно узнав ее. – Хай, Винни! Уже начали?
– Только большая датская, это немного. Сенбернар будет лучше.
– Надейтесь, – сказал его друг, которому он ставил на бабушку.
Винни выиграл пари. Сенбернар дрался лучше датской. По крайней мере об этом говорили звуки из динамиков. Я разглядывал своии ботинки.
– Ну, вот и все, – сказал Винни. – Пойдем, заплатим мужику и закончим выпивкой.
– Задержитесь, – сказал динамик. Смитти? Неверное. – У меня еще одна. Десерт.
– Я думал, ты получил из приюта только две.
– Да, эту поймали, роющейся в мусоре, она неделями бегала к нашим помойкам.
Наконец выловили этим вечером. Могли бы послать в приют. Но зачем беспокоиться.
Сохраним им бензин.
Когда дверь открылась на этот раз, там стоял матт, размером в борзую, его нос отчаянно работал. Косматая шерсть была светлокоричневой, свалявшейся и грязной, как будто вязаная неумехой. Он был, словно все пожившие матты мира, соединенные в одном. Я не хотел смотреть, но не мог оторваться – он слишком напоминал пса, которого я хотел бы иметь, если бы… пса, что связан с летом и купаниями.
Кторр припал к полу в центре комнаты. Насытившийся и пассивный. Его глаза лениво открылись и закрылись. Спат… фат…
Пес высунулся из закутка – он еще не заметил кторра. Усиленно принюхиваясь, он сделал шаг вперед… … и каждый волосок не его спине встал дыбом. Гавкнув от изумления, пес прыгнул к ближайшей стене. Что-то в кторре, лежащем в луже темно-красной крови, пахло очень скверно для бедного создания. Он съежился около стены, крадучись к пространству за кипой сена – но там пахло еще хуже; он застыл в нерешительности, потом неуверенно начал пятиться.
Кторр полуповернулся, заметив его движение. Дернулся. Одна рука лениво почесалась.
Пес почти выпрыгнул из шкуры. Он рванулся к единственному выходу, который знал, крошечному, освещенному закутку. Но Смитти уже закрыл его. Пес засопел у него и зацарапался. Заскреб лапами. Неистово, обоими передними лапами, как педалями, он царапал неподатливую дверь. Он скулил, хныкал, он молил с ужасной настойчивостью о невозможном спасении.
– Хелло!, – сказала она, смеясь.
– Э-э…, – прошептал я, не в силах говорить. Я был загипнотизирован – ее мягкими сияющими серыми глазами и утонул в них. Ее кожа была светлой, лишь чуть-чуть проступали веснушки. Лицо окружали каштановые локоны, ниспадавшие шелковым каскадом на плечи. Губы влажные и красные.
Мне хотелось поцеловать ее. Кому бы не хотелось?
Она снова засмеялась: – Прежде, чем вы спросите, ответ – да.
– Что?
– Вы хотите сделать мне предложение, не так ли? – Голос темно-бархатный со слабым привкусом Алабамы.
– Э-э… – Я сделал шаг назад. Ноги хотели остаться на месте, но я все же шагнул.
– Вы – застенчивый? – Да, Алабама. Определенно. Она произносила каждое слово так медленно, что я мог попробовать его. И от нее пахло жимолистью, сиренью – и мускусом.
Я обрел голос: – Э-э, похоже, я…
– Рада видеть, что вы преодолели, – сказала она, смеясь. Она взяла меня под руку и повела к эскалатору, ведущему на уровень гаражей: – Как вас зовут?
– Джим. Э-э, а вас?
– Джиллианна. Все зовут меня Джилли.
Я внезапно почувствовал смущение. Начал говорить: – Э-э…, – потом замолк.
Она посмотрела, слегка склонив голову: – Да?
– Нет, ничего.
– Нет, скажите.
– Хорошо, я…, э-э, мне кажется, я немного напуган.
– Почему?
– Я так никогда не знакомился прежде.
– О! А как вы обычно знакомились?
– Э-э. Никак, – признался я.
– Боже. Так вы действительно застенчивый!
– Э-э. Только с женщинами.
– О-о, понимаю, – сказала она. – Вы голубой?
– Не думаю. То есть я никогда не пробовал.
Она похлопала меня по руке. Как успокоение? Я не спросил.
– Э-э, я здесь для исследований, – признался я. – Я имею в виду, что связан с армией. То есть, веду исследования для них.
– Все так, – сказала она. – Все в Денвере работают над кторрами.
– Да?, – задумался я, – наверное.
– Вы его когда-нибудь видели? – Она произнесла это совсем обычно.
– Я… сжег одного… как-то.
– Сжег?
– Огнеметом.
Она посмотрела на меня с новым уважением: – Испугались?
– Нет, не тогда. Все случилось так быстро… Не знаю, в общем это был ужас, конечно.
Я имею в виду, если б кторры не были так свирепы, они могли бы быть красивыми…
– Вам жалко, что вы сожгли его?
– Он был страшно большой. И опасный – Продолжай, – сказала она. Ее рука застыла на моей.
Я пожал плечами: – Тут не много расскажешь. Он вышел из хижины и я сжег его. – Я не хотел рассказывать ей о Шоти, не знаю, почему. Я сказал: – Это произошло так быстро. Я бы хотел разглядеть его лучше. Это было просто большое розовое пятно.
– Здесь есть один, знаешь. – Ее хватка было очень крепкой.
– Знаю. слышал от Лизард.
– Ты. Знаешь. Ее?
– Ну, не совсем. Она была пилотом у нас. Для меня и Теда.
– А-а, – пожатие ослабло.
– Она рассказала о кторре. Она его и привезла.
Мы съехали на эскалаторе на третий уровень гаража, где у нее был личный флоутер, ожидающий в одной из ячеек. На меня произвело впечатление, но я ничего не сказал. Молча взобрался рядом.
Двигатель пробудился к жизни, ушел в неслышимый диапазон, и мы выскользнули на дорогу. Передние фары бросали желто-розовую полосу света. Огни встречного движения матово просвечивали сквозь поляризованные ветровые стекла.
– Не знал, что такие появились на рынке, – сказал я.
– О-о, они не появились. Не совсем. Но несколько сотен прошли сборку, прежде чем Детройт пришел в упадок.
– И как вы получили этот?
– Дергала ниточки. Ну, папа дергал.
– Папа?
– Ну… он как папа.
– А-а.
Она неожиданно спросила: – Хотите увидеть кторра?
Я поперхнулся: – Что? Да! – Потом: -… но он же заперт, не так ли?
– У меня ключ. – Она произнесла это, не отрывая глаз от дороги. Как будто говорила, который час: – Он в спецлаборатории. Когда-то там было стерильное помещение. Если поспешим, можем посмотреть, как его кормят.
– Кормят? Его?
Она не обратила внимания на то, как я это сказал: – О, да. Иногда поросятами или ягнятами. Большей частью телятами. Один раз ему скормили пони, но я этого не видела.
– О-о.
Она продолжала лепетать: – Пытаются копировать то, что они едят на воле. Они ведь хищники, знаете?
– Я… немного слышал об этом.
– Они не убивают свою добычу – я нахожу это интересным. Они просто сбивают ее и начинают есть. Доктор Ммбеле думает, что здесь вовлечен инстинкт убийства. Наш отказывается есть мертвое мясо, пока очень, очень не проголодается, и даже тогда атакует, только если мясо двигают.
– Интересно.
– Говорят, что иногда он ест людей. Думаете, это правда? То есть, не кажется ли это нетипичным?
– Ну…
Она не стала ждать ответа: – Доктор Ммбеле не верит. Нет никаких подтвержденных случаев. По крайней мере таких, что можно проверить. Так говорят в бюро ООН. Вы знаете?
– Нет, не знаю. – Шоу Лоу, Аризона. – Э-э…
– Думали, что один случай есть, – сказала она, – но…, ну, это превратилось просто в еще один розыгрыш. Я слышала, у них даже были снимки.
– Розыгрыш?
– Ага. Не знали?
– Ну, откуда? – Не думаю, что она заметила, но мысленно я ехал почти на три ряда от нее.
– Я работаю здесь. На постоянной основе. Не знали?
– О-о. А что вы, собственно, делаете?
– Исполнительный вице-председатель координационного центра внеземных генетических исследований.
– О-о, – сказал я. Потом: – О-о! – Потом заткнулся.
Мы свернули с хайвея на подъездную дорогу. На ней в обе стороны почти не было движения.
– Есть что-нибудь интересное в кторрах? Я имею в виду, генетически?
– О-о, масса. У них пятьдесят шесть хромосом. Не странно? Почему так много? То есть, для чего все эта генетическая информация? Большинство из генов, что мы проанализировали, похоже, в любом случае неактивны. Пока что мы не можем синтезировать компьютерную модель того, как работает вся система, но мы трудимся. Просто вопрос времени, но могло бы помочь, если бы у нас было несколько их яиц.
– Я…, э-э, нет, ничего. Удивляюсь, что у них есть хромосомы и гены.
– О, это универсально. Доктор Хэкли доказал это почти двадцать лет назад – жизнь на основе углерода всегда будет построена на ДНК. Что-то о базисной молекулярной структуре. ДНК – наиболее подходящая форма органической цепочки, почти неизбежная. Потому, что очень эффективна. ДНК почти во всем впереди, и если возможны другие типы органических цепей, ДНК не только перерастает их, она использует их как пищу. Она действительно очень прожорлива.
– Хм, – сказал я, – это предопределено.
Она продолжала бубнить: – Изумительно, не так ли? Как много общего у нас с кторрами.
– Э-э, да. Изумляет.
– Я имею в виду – социобиологически. Мы представляем различные ответы на один и тот же вопрос: как может жизнь познать себя? Какие формы дорастают до разумных?
И какие… структуры этих форм совпадают? Это могло бы нам сказать, что разумность является ответом на что-либо, или продуктом чего-либо. Так говорит доктор Ммбеле.
– Я…, э-э, слышал о нем много хорошего.
– Во всяком случае мы вместе хотим построить программу экстраполяции физиологии животных Кторра из их генов, но у нас нет никого, кто мог бы написать программы. Вы не программист? Недостаток хорошего хэкера, наверное, добавит в наше расписание исследований где-то от двух до трех лет. А это очень важная проблема – даже двусторонняя. Мы не знаем, что будут делать гены, потому что не знаем животного, по крайней мере не очень хорошо знаем. И мы не можем разгадать животное, потому что не понимаем его гены. Они действительно очень странные штуки. – Она перевела дух: – Ну, например, половина хромосом, вроде бы, дублируют друг друга. Похоже на состояние премитоза. Почему так? У нас больше вопросов, чем ответов.
– Похоже, – сказал я, пытаясь переварить, что она рассказала. – А что тысяченожки? Они не дадут вам какие-нибудь ключи?
– Вы имеете в виду инсектоидов? Еще одна полная загадка. Например, они, похоже, все одного пола – вы знаете? Нет пола вообще.
– Как?
– Мы не нашли ни одного свидетельства – и никто не нашел – что у них вообще есть сексуальность. Ни физически, ни генетически: нет половых органов, нет половой дифференциации, нет вторичных половых признаков, и даже нет никакого способа размножения.
– Хорошо, но они должны…
– Конечно, должны, но лучшее, что мы нашли – это некие незрелые структуры, которые могут – только могут, обратите внимание – быть недоразвитыми яичниками или тестикулами, мы не уверены, чем именно, – и следы репродуктивного тракта, но они бездеятельны в каждом препарированном образце. Может, это просто припухшие гланды. Но даже если они являются сексуальными структурами, то почему погребены так глубоко в брюшной полости без соответствующей связи с каким-нибудь выходным отверстием?
Она остановилась у главных ворот достаточно близко, чтобы сканер удостоверил ее личность, потом проехала вперед, резко повернула направо и поехала через участок к далекому Г-образному зданию.
– А у кторров есть сексуальность?
– О, да. Совсем немного. мы еще не уверены, как это действует. Тот, что у нас – мы думали, женского пола. Но теперь не уверены. Теперь мы предполагаем, что это самец. По крайней мере, я думаю так, но… у нас не с чем сравнить. У нас была возможность препарировать нескольких мертвых в последнюю пару месяцев – о двух мы думаем, что это были самочки, один очень определенно самец, и еще в двух случаях мы не уверены. Большой определенно был самцом, – повторила она. В голосе слышалось восхищение: – Я бы хотела видеть его живым. Он должен быть великолепным. Два с половиной метра толщины, наверное пят метров длины. Мы получили только переднюю половину. Задняя была… потеряна. Но он должен быть великолепен. Каким он, наверное, был бойцом. Спорю, он мог съесть целую корову.
– Хм, – сказал я, не зная, что еще сказать. Я начал удивляться – это было частью процесса соблазнения? Или что? Я не был уверен, что хотел чего-нибудь еще.
Флоутер скользнул к стоянке перед зданием. Оно не было Г-образным, а скорее Х-образным. Мы припарковались к одному из углов. Яркие огни освещали все пространство. Я вышел и остановился посмотреть на мачты. Как я и думал, на каждой мачте было по снуперу, вот зачем горели огни. Безопасность. Никто не войдет – и не выйдет – не записанным.
Хотелось знать, кто смотрит записи.
И еще хотелось знать, зачем все это.
В комнате уже было одиннадцать человек. Она было длинной, узкой, тускло освещенной. Два ряда кресел стояли вдоль комнаты, лицом к стеклянной стене. Я смог разглядеть пять женщин, шесть мужчин. Все мужчины, похоже, были гражданскими, но я не был уверен. Я не знал, были ли женщины их коллегами или спутницами на вечер. Если последнее, я не мог не удивиться их выбору развлечения. Мужчины помахали Джиллианне и с любопытством поглядели на меня. Я махнул в ответ, полуискренне.
Глаза Джиллианны были широко раскрыты от возбуждения: – Хай, парни! Еще не начали?
– Смитти как раз готовится.
– Что на сегодня?
– Пара собак из приюта.
Одна из женщин, рыжая, сказала: – О, это ужасно.
– Это в интересах науки, – ответил кто-то. Я не был убежден.
Джиллианна протиснулась к стеклу: – Окей, подвинтесь, дайте место. – Она отвоевала местечко и для меня.
Стекло диагонально наклонялось над глубокой комнатой ниже нас; мы смотрели в нее, словно с балкона. Свет внизу тусклый, едва ли ярче, чем в комнате обозрения.
В освещении явственный оранжевый оттенок. Мне это понравилось, кто-то открыл то же самое!
Глубокие медленные звуки доносились из двух настенных динамиков. Кто-то дышал.
Я наклонился взглянуть. Под стеклом находилась подставка для записей.
Слой соломы – в этом свете он выглядел оранжевым – настелен на полу. Комната высокая, кубообразная, но нижняя часть закруглена. Углы были чем-то заполнены, образуя круглую ограду высотой в четыре метра, верх ее доходил прямо до окна.
На получившихся в углах полках располагались камеры и другие мониторные устройства.
Кторр был прямо подо мной. Глазу потребовалось несколько секунд, чтобы приспособиться.
Он был толщиной в метр, может, немного больше, два с половиной, а может и три метра длиной. Шерсть, длинная и шелковистая, выглядела глубоко красной, цвета окровавленной кожи. Пока я смотрел, он сгорбился вперед раз, другой, третий, потом остановился. Он кружил около стены, словно исследуя ее. Он тихо ворковал.
Почему это лишало меня присутствия духа? Пока я наблюдал, рябь – словно волны по холодному маслу – пробежала по его телу.
– Это значит – он возбужден, – выдохнула Джиллианна. – Он знает, что настало время обеда.
Потом он скользнул вперед в центр комнаты и начал чесаться о солому на полу.
Под этим углом я совершенно ясно смог увидеть черепную выпуклость, она шлемом опускалась на плечи под шерстью. Костяной щит для защиты мозга? Вероятно. Его длинные черные руки были теперь сложены и прижаты к бокам, словно крылья, но я видел, где они прикреплялись к передней части шлема. Мозговая выпуклость было прямо позади двух толстых глазных стеблей. Под таким углом кторр был больше похож на слизня или на улитку, чем на червя.
– У него есть имя?, – спросила одна из женщин, высокая и светловолосая.
Ее спутник покачал головой: – Он просто он.
«Спат-фат», продолжал динамик. «Спат-фат».
– Что это?
Джиллианна прошептала: – Посмотри на его глаза.
– Я смотрю под плохим углом.
– Хорошо, жди, он повернется.
– Сегодня будет хорошее шоу, – сказал парень с одной стороны, зажигая сигарету:
– Сенбернар и большая датская. Ставлю, что у сенбернара будет лучшая схватка.
– Э-э, ты поставишь даже на свою бабушку.
– Да, если у нее с собой будут зубы.
Джиллианна наклонилась ко мне: – Ему надо пятьдесят кило свежего мяса в день.
Серьезная проблема – получать постоянное снабжение. И еще они не уверены, что земные животные доставляют ему все жизненно необходимые элементы, поэтому продолжают разнообразить диету. Иногда накачивают животных витаминами. Иногда он отказывается от еды, мне кажется, она плохо пахнет.
Спат-фат.
Кторр передвигался вокруг и смотрел на нас черными дисками глаз. Как мертвые прожекторы. Он передвинулся, поднял переднюю треть тела в воздух, слегка вздрагивая, но фокусируя на нас свое лицо, плоское и бесстрастное, словно передний конец подземки. Я непроизвольно отшатнулся, но Джиллианна снова подтолкнула меня вперед: – Разве он не красив? – Ее рука крепко охватила мою.
Спат-фат.
Он мигал. Звук шел от его глазных век, похожих на сфинктеры, закрывающих и открывающих радужку. Спат-фат. Он смотрел прямо на меня. Бесстрастно изучая.
Я не ответил. Не мог говорить. Словно глядел в глаза смерти.
– Не пугайся. Он не видит тебя. Мне кажется. То есть, мы совершенно уверены, что не видит.
– Страшно интересно. – Кторрр все стоял воздетый и пялился. Его крошечные антенны смешно двигались взад-вперед. Они торчали прямо за глазами. Тело тоже слегка покачивалось. Я хотел рассмотреть поближе его глаза: они не были устроены в голове, но, похоже, были на гибких стеблях кожи. Они выдвигались высоко над телом и шевелились независимо друг от друга. Иногда один глаз на мгновение под углом отклонялся назад, потом резко вставал обратно. Тварь была постоянно начеку.
Кторр внезапно припал к полу, скользнул по нему прямо к стене под нами и поднялся до половины, приблизив лицо на метр от стекла. Мое желание – посмотреть поближе – исполнилось. Его мандибулы – синусоидальные, как у подводных растений – волновались и шевелились вокруг рта. Глаза открылись на всю ширину. «Спат-фат»: – Слишком заинтересовался. Вы уверены, что он не может нас видеть?
– Он делает так почти каждую ночь, – отозвался парень со странно пахнущей сигаретой. С травкой? Наверное. – Он слышит голоса. Сквозь стекло. Пытается найти, откуда доносится звук. Не беспокойтесь, он не сможет добраться сюда.
Чтобы подняться, ему надо держать по меньшей мере половину своей длины на полу.
Конечно, когда он вырастет – мы все в этом уверены – мы переведем его в лабораторию побольше. А то настанет день, когда он не будет ждать Смитти. Он просто заберется сюда и сам себе поможет.
Женщины содрогнулись. Не Джиллианна, остальные женщины. Они инстинктивно придвинулись ближе к своим спутникам: – Шутишь?, – нервно спросила рыжая, – Нет?
– Нет. Это может случиться. Не сегодня, конечно, но когда-нибудь, если мы не посадим его в бочку побольше.
Кторр теперь распростер руки, как птица, машущая крыльями прежде, чем уложить их, но вместо этого руки начали медленно открываться. Они выходили из вздутия на спине и теперь я точно видел, как устроены плечи, и кривую их костной структуры под шерстью, как кожа скользит по ним, когда напрягаются мускулы и как руки устроены в своих гнездах, словно невероятные шарнирные подъемные краны. Руки были покрыты жесткой черной кожей и щетинистой черной шерстью. Они были длинные, насекомоподобные. Какие длинные и тонкие, и так странно двухсуставные. Два локтевых сустава! Теперь руки медленно выдвигались к нам.
Ладони – это были клешни, трехзубые и почти черные – начали постукивать по стеклу, скользя и царапая вверх и вниз, ища зацепку, оставляя слабые пятна, где прикасались. Внутри клешней были мягкие пальцы. Я видел, как они осторожно прижимались к стеклу.
Глаза смотрели без эмоций, перекатываясь туда-сюда, потом оба остановились на мне. Спат-фат. Он мигнул. И продолжал смотреть.
Я испугался еще до того! Я не мог пошевелиться! Его лицо – а у него не было лица – искало мое! Если бы я наклонился, то мог бы коснуться его. Я видел, какая у него тонкая шея – оплетенная веревочными мускулами ось, заканчивающаяся двумя гигантскими пугающими глазами. Я не мог отвернуться! Я был загипнотизирован, как птица перед змеей – его глаза были темны, бесстрастны и гибельны. Какие боги могут быть у подобных созданий?
А потом магия разрушилась. Я ощутил, как рядом со мной тяжело дышит Джиллианна.
Еще спат-фат, и кторр начал опускаться на пол. Он скользнул от стены и снова закружился по комнате, иногда вздыбливаясь, как червь, а иногда словно плывя.
На рассыпанной соломе и трухе он оставлял за собой подметенный след. Несколько тюков соломы стояло у одной стены. Он остановился подергать тюк, сделал что-то мандибулами и ртом, потом выпустил небольшую горку колышащейся пены.
– Строительный инстинкт, – сказала Джиллианна.
– Он не кажется слишком разумным, – прошептала рыжая спутнику.
– Он не разумен. Никто из них, – прошептал в ответ мужчина: – Какими бы захватчиками ни были эти кторры, они не выглядят очень умными. Не отвечают ни на какой язык – на любую попытку коммуникации. И опять же, может, они просто солдаты? Солдаты не должны быть очень умными, просто сильными.
Я понял, что мы все перешептываемся. Словно он мог слышать нас.
Хорошо, мог, ну и что?
– Посмотри, как он складывает руки, когда не пользуется ими, – показала Джиллианна. – Похоже, они втягиваются. У них нет костей, знаешь, только мускулы и разновидность хряща. Очень гибко – и почти невозможно сломать. Ты увидишь их в действии, когда он будет есть, о, вот они начинают.
Щелка света появилась у подножья левой стены, стена скользнула вверх, образовав дверь и оставив шкафоподобное пространство. Кторр быстро изогнулся, – удивительно, как стремительно он мог двигаться. Его глаза завращались спереди вверх и вниз, жутко несвязным образом. Раздвижная дверь полностью открылась. Большая датская овчарка неспокойно стояла перед кторром в освещенном закутке. Я подумал о лошадях – большая датская с ее неуклюжими громадными лапами, длинными ногами и тяжелым телом, всегда наводила меня на мысль о лошадях. Я почти слышал низкое тяжелое рычание собаки.
На мгновение все замерли: кторр, собака, наблюдатели за стеклом. Внизу, в свете, падающем из ниши, я видел темное окно прямо напротив нас. Похоже, кто-то был за стеклом, наблюдая.
Напряжение росло – и взорвалось. Руки кторра слегка вышли из тела. Я подумал о птице, готовой к полету. Это явно был жест готовности, способ их нацеливания – клешни открыты, готовые хватать.
Кторр скользнул вперед.
Собака прыгнула в сторону… … и была поймана. Одна из рук вылезла под невозможным углом, схватила собаку в середине прыжка и прижала ее спиной к полу. Кторр плавно изогнулся, словно собака в его клешне была центром вращения. Другая рука вышла наружу. Кторр тек, как амеба. Его большая черная пасть была вертикальной открытой дырой, которая расщепляла переднюю часть алого тела. Собаку теперь крепко держали обе руки – я видел, как клешни врезались в плоть, словно клещи. Она билась, дергала ногами, пыталась кусаться. Красное чудовище поднялось, вытянулось, изогнулось – и обрушилось на несчастную датскую со скоростью, за которой было трудно уследить.
Удар, разрез, подергивания – потом тишина. Задняя часть датской торчала из пасти кторра.
Как же так? Кторр держал собаку, словно змея мышь, застыв в безвековом созерцании перед началом долгого процесса заглатывания. Мандибулы едва шевелились, просто легкая дрожь готовности, едва видимое на фоне датской. Кторр удерживал собаку клешнями, его пасть невозможным образом растянулась вокруг нее. Его глаза бесстрастно таращились, словно в задумчивости – или в смаковании.
Потом произошло нечто страшное. Одна из свисающих ног собаки дернулась.
Это, должно быть, была просто рефлекторная реакция – бедное животное не могло быть живым…
Она дернулась снова.
И, словно он ждал именно этого, кторр пробудился к жизни и начал зажевывать собаку. Мандибулы вспыхнули ярко-красным, разрубая, разрезая и размалывая.
Бьющаяся нога и хвост собаки исчезли последними.
Изо рта кторра на пол лилась кровь. Мандибулы продолжали работать со страшным влажным хрустом. Нечто, выглядящее как длинные сосиски, потекло слюной изо рта, капая на пол. Кторр засосал их назад. Небрежно. Ребенок со спагетти.
– Вау!, – сказал кто-то. Это была одна из женщин, неиспуганная. Блондинка.
Рыжая закрывала глаза рукой с того момента, как открылась дверь, выпуская собаку.
– Минута уйдет на переваривание, – сказал парень на конце, который ставил на свою бабушку. Я узнал позже, что его звали Винни. – Он может съесть еще одну без ожидания, но лучше дать ему пару минут. Как-то он ел слишком быстро и все выблевал. И-е-зус, что это был за кошмар. Чертовски трудно было бы вычистить, но он почти немедленно сожрал все снова.
Дверь шкафчика скользнула на место и смутная фигура в окне напротив исчезла в глубине. Еще двое тихо подошли сзади нас, оба мужчины, от обоих попахивало спиртным. Кивнули Джиллианне, очевидно узнав ее. – Хай, Винни! Уже начали?
– Только большая датская, это немного. Сенбернар будет лучше.
– Надейтесь, – сказал его друг, которому он ставил на бабушку.
Винни выиграл пари. Сенбернар дрался лучше датской. По крайней мере об этом говорили звуки из динамиков. Я разглядывал своии ботинки.
– Ну, вот и все, – сказал Винни. – Пойдем, заплатим мужику и закончим выпивкой.
– Задержитесь, – сказал динамик. Смитти? Неверное. – У меня еще одна. Десерт.
– Я думал, ты получил из приюта только две.
– Да, эту поймали, роющейся в мусоре, она неделями бегала к нашим помойкам.
Наконец выловили этим вечером. Могли бы послать в приют. Но зачем беспокоиться.
Сохраним им бензин.
Когда дверь открылась на этот раз, там стоял матт, размером в борзую, его нос отчаянно работал. Косматая шерсть была светлокоричневой, свалявшейся и грязной, как будто вязаная неумехой. Он был, словно все пожившие матты мира, соединенные в одном. Я не хотел смотреть, но не мог оторваться – он слишком напоминал пса, которого я хотел бы иметь, если бы… пса, что связан с летом и купаниями.
Кторр припал к полу в центре комнаты. Насытившийся и пассивный. Его глаза лениво открылись и закрылись. Спат… фат…
Пес высунулся из закутка – он еще не заметил кторра. Усиленно принюхиваясь, он сделал шаг вперед… … и каждый волосок не его спине встал дыбом. Гавкнув от изумления, пес прыгнул к ближайшей стене. Что-то в кторре, лежащем в луже темно-красной крови, пахло очень скверно для бедного создания. Он съежился около стены, крадучись к пространству за кипой сена – но там пахло еще хуже; он застыл в нерешительности, потом неуверенно начал пятиться.
Кторр полуповернулся, заметив его движение. Дернулся. Одна рука лениво почесалась.
Пес почти выпрыгнул из шкуры. Он рванулся к единственному выходу, который знал, крошечному, освещенному закутку. Но Смитти уже закрыл его. Пес засопел у него и зацарапался. Заскреб лапами. Неистово, обоими передними лапами, как педалями, он царапал неподатливую дверь. Он скулил, хныкал, он молил с ужасной настойчивостью о невозможном спасении.