Страница:
Каждый из нас задумался. Я поднял руку: – Что бы вы делали с жалобами из ящика?
Уайтлоу улыбнулся: – Выбрасывал в конце дня, не читая.
– Тогда, да, – сказал я. – Восстание было бы законным.
– А если бы я читал жалобы?
– И что бы делали с ними?
– Ничего.
– Оно было бы законным.
– Что, если бы я удовлетворял те, с которыми согласен? Все, которые не причиняли бы неудобства мне лично?
Я обдумал это. – Нет, это все еще недостаточно хорошо.
Уайтлоу смотрел с раздражением: – Что же народ хочет?
– Справедливую систему рассмотрения жалоб.
– А-га, теперь мы кое-что получили. Начали теперь понимать? Ваше кредо очень милое, но оно бесполезно без правовых гарантий, стоящих за ними. Такого рода систему вы просите, э-э, Маккарти, не так ли?
– Да, сэр. Например, арбитраж из трех студентов. Вы выбираете одного, мы выбираем другого и они выбирают третьего. Отцовский профсоюз применяет такую систему для улаживания разногласий.
– Хорошо, предположим я введу декретом такую систему?
– Нет, сэр, за нее следует проголосовать. Мы все должны согласиться с нею.
Иначе мы останемся в положении, когда вы нам диктуете.
Уайтлоу кивнул и посмотрел на часы: – Поздравляю. Чуть более чем за час вы прошли путь больший, чем тысячи лет человеческой истории. Вы свергли правительство, установили новую конституцию и создали судебную систему, которая должна скрепить все. Прекрасная работа за день.
Прозвенел звонок. Мы использовали все девяносто минут лекции. Когда мы начали собирать книги, Уайтлоу поднял руку: – Постойте, останьтесь на местах. Сегодня вы не пойдете на следующую лекцию. Не беспокойтесь, преподаватели предупреждены. Они знают, что вас ждать не надо. Кому-нибудь надо выйти? Окей, перерыв десять минут. Возвращайтесь сюда и будте готовы к двенадцати-сорока.
Когда мы возобновили, Джой Хабр первым поднял руку: – Когда мы получим назад наши деньги?
Уайтлоу сурово посмотрел на него: – Вы не поняли? Вы их не получите.
Правительство всегда играет в свою пользу.
– Но… но… мы думали, это было…
– Что? Игра? – Уайтлоу несколько разозлился. – Разве вы не заметили? Это было тирания! Стали бы вы свергать правительство, если б не думали, что я играю в свою пользу? Конечно, нет!
– Я хочу только вернуть свои деньги…
– Теперь это часть национального богатства. Даже если б я хотел вернуть их, то не смог бы. Я свергнут. Новое правительство должно решить, что делать с деньгами.
В аудитории снова поднялось напряжение. Дженис встала и сказала: – Мистер Уайтлоу! Вы были неправы, забрав наши деньги!
– Нет, не был, как скоро я объявил себя правительством, я получил свои права.
Это вы были неправы, отдавая их мне. Каждый из вас. Вы! – Он показал на первого студента, отдавшего кейси. – Вы были неправы, отдав мне первую монету. Почему вы сделали это?
– Вы мне сказали.
– Я обещал вам что-нибудь взамен?
– Нет.
– Я обещал, что отдам их, когда все кончится?
– Нет.
– Тогда почему вы мне их дали?
– Э-э…
– Правильно. Вы подарили их мне. Я их не отнимал. Так почему вы говорите, что я единственный, кто был не прав!
– У вас была армия!
– Не было, пока вы не дали мне деньги, чтобы платить ей. – Он сказал всей аудитории: – Вашей единственной ошибкой было промедление. Вам следовало восстать, когда я объявил себя вашим правительством. У меня не было права так делать, но вы мне позволили. Вы должны были потребовать ответственности тогда, прежде чем я получил достаточно денег, чтобы нанять армию.
Он был прав. Он взял нас тогда. Мы все были в легком замешательстве.
– Ну и что же нам теперь делать, – вздохнула Мариетта.
– Не знаю. Я больше не правительство. Вы меня свергли. Вы отобрали мою власть.
Все, что я теперь делаю – это следую приказам. Вашим приказам. Я сделаю с деньгами все, на что будет согласно большинство.
Меньше тридцати секунд заняло вынести резолюцию, требующую возврата всех фондов, собранных бывшей налоговой системой.
Уайтлоу кивнул и открыл ящик стола. Он начал считать монеты: – Ха, у нас проблема: вас в аудитории сорок четыре, но здесь только тридцать кейси. Если вы помните, бывшее правительство потратило восемнадцать кейси на армию.
Четверо встали, чтобы внести еще одну резолюцию, требующую возврата доходов, выплаченных бывшим членам Имперской Гвардии. Уайтлоу наложил вето: – Извините, это значит упасть в сферу конфискаций. Вспомните бумажку в пять кейси, которую я взял несправедливо. У нас произошло восстание, потому что вы не хотели иметь правительство, способное на это. Теперь вы заставляете новое правительство делать то же самое.
– Это другое…
– Нет! Конфискация – это конфискация! Не имеет значение, кто проводит конфискацию – личность всегда что-то теряет!
– Но… как же мы исправим предыдущую несправедливость?
– Я вообще не знаю. Теперь вы – правительство. Вы должны сказать мне.
– Так почему мы не можем просто вернуть деньги?
– Потому что армии платили честно. Они делали свою работу и им платили справедливую плату за то, что они делали. Вы не можете забрать эти деньги, потому что они теперь принадлежат им.
– Но у вас не было права отдавать им деньги!
– Нет, было! Я был правительством!
Тогда встал Хэнк Челси: – Подождите, сэр! Мне кажется, все поняли, чему вы хотите нас научить. Мы должны найти справедливый способ справиться с проблемой, не так ли?
– Если б вы смогли это сделать, то были бы лучшим преподавателем, чем я. За одиннадцать лет, что я веду этот курс, ни разу не был найден способ, который одновременно был бы и справедливым и законным, чтобы забрать деньги из кармана одной личности и переместить их в карман другой. – Он жестом попросил Хэнка сесть. – Подумайте вот над чем: правительство – любое правительство – есть ни что иное, как система перераспределения богатства. Оно забирает деньги у одной группы людей и дает их другой группе. И когда случается, что достаточно много людей решает, что им не нравится способ перераспределения богатства, то правительство заменяется другим, более нравящимся людям. Как произошло здесь. Но нельзя использовать новое правительство для исправления всех несправедливостей предыдущего, если не создавать гораздо больше проблем, которые надо будет решать. Вы закончите правительством, полностью сконцентрированном на прошлом, а не на настоящем. Это прямой путь к неудаче. Если вы хотите выиграть в этой игре, надо иметь дело с реальными обстоятельствами, а не с теми, которые должны быть, или которые вам больше по душе. Другими словами, влиять только на то, что вы обязаны контролировать. Это единственный способ получить результаты.
Реальным вопросом тогда является такой: что вы должны контролировать? Наверное, мы потратим остаток семестра, занимаясь им. А сейчас давайте справимся с нашей проблемой. – Он открыл ящик стола. – Вас сорок четыре, а здесь только тридцать кейси. Если вы не станете требовать возврата денег у шести членов Имперской Гвардии, то все еще не хватает восьми кейси. И один из вас пострадал по меньшей мере еще на четыре кейси, потому что я взял у него пятерку.
Было выдвинуто, обсуждено и одобрено возвратить четыре кейси Джеффу Миллеру, чтобы его потери стояли вровень с нашими. В национальном богатстве осталось двадцать шесть кейси. Теперь, чтобы возвратить деньги равным образом не хватало двенадцать кейси.
Встал один из бывших членов Имперской Гвардии: – Вот, я возвращаю добавочные два кейси, что Уайтлоу уплатил мне. Я думаю, что несправедливо мне удерживать их. – Он толкнул приятеля, который тоже встал: – Да, я тоже. – Еще два бывших солдата отстригли свое, но последние два просто сидели в конце аудитории со сложенными руками.
– Мы заработали их честно. У нас было звание.
– Что ж, – сказал Уайтлоу, – это сокращает национальный долг до двух кейси.
Неплохо. Теперь все, что надо решить, – кто получит короткую соломинку.
– Это не справедливо, – снова сказала Мариетта.
Уайтлоу согласился: – Вы начинаете понимать. Не имеет значения, как сильно мы хотим, но правительство не может быть справедливым для каждого. Не может. Лучшее, что можно сделать, обращаться с каждым одинаково несправедливо.
Стоящая в аудитории проблема решилась окончательно, когда Джон Хабр понял, что кейси не являются неделимыми. Тридцать шесть студентов, каждый из которых уплатил один кейси налогов, получили по девяносто четыре цента. Осталось двадцать восемь центов. Уайтлоу начал совать их в карман, но Хэнк Челси быстро сказал: – Извините, но это национальное богатство. Мы выберем кого-нибудь, сохранять его, если вы согласны.
Уайтлоу передал их с улыбкой. – Вы научились, – сказал он.
26
Уайтлоу улыбнулся: – Выбрасывал в конце дня, не читая.
– Тогда, да, – сказал я. – Восстание было бы законным.
– А если бы я читал жалобы?
– И что бы делали с ними?
– Ничего.
– Оно было бы законным.
– Что, если бы я удовлетворял те, с которыми согласен? Все, которые не причиняли бы неудобства мне лично?
Я обдумал это. – Нет, это все еще недостаточно хорошо.
Уайтлоу смотрел с раздражением: – Что же народ хочет?
– Справедливую систему рассмотрения жалоб.
– А-га, теперь мы кое-что получили. Начали теперь понимать? Ваше кредо очень милое, но оно бесполезно без правовых гарантий, стоящих за ними. Такого рода систему вы просите, э-э, Маккарти, не так ли?
– Да, сэр. Например, арбитраж из трех студентов. Вы выбираете одного, мы выбираем другого и они выбирают третьего. Отцовский профсоюз применяет такую систему для улаживания разногласий.
– Хорошо, предположим я введу декретом такую систему?
– Нет, сэр, за нее следует проголосовать. Мы все должны согласиться с нею.
Иначе мы останемся в положении, когда вы нам диктуете.
Уайтлоу кивнул и посмотрел на часы: – Поздравляю. Чуть более чем за час вы прошли путь больший, чем тысячи лет человеческой истории. Вы свергли правительство, установили новую конституцию и создали судебную систему, которая должна скрепить все. Прекрасная работа за день.
Прозвенел звонок. Мы использовали все девяносто минут лекции. Когда мы начали собирать книги, Уайтлоу поднял руку: – Постойте, останьтесь на местах. Сегодня вы не пойдете на следующую лекцию. Не беспокойтесь, преподаватели предупреждены. Они знают, что вас ждать не надо. Кому-нибудь надо выйти? Окей, перерыв десять минут. Возвращайтесь сюда и будте готовы к двенадцати-сорока.
Когда мы возобновили, Джой Хабр первым поднял руку: – Когда мы получим назад наши деньги?
Уайтлоу сурово посмотрел на него: – Вы не поняли? Вы их не получите.
Правительство всегда играет в свою пользу.
– Но… но… мы думали, это было…
– Что? Игра? – Уайтлоу несколько разозлился. – Разве вы не заметили? Это было тирания! Стали бы вы свергать правительство, если б не думали, что я играю в свою пользу? Конечно, нет!
– Я хочу только вернуть свои деньги…
– Теперь это часть национального богатства. Даже если б я хотел вернуть их, то не смог бы. Я свергнут. Новое правительство должно решить, что делать с деньгами.
В аудитории снова поднялось напряжение. Дженис встала и сказала: – Мистер Уайтлоу! Вы были неправы, забрав наши деньги!
– Нет, не был, как скоро я объявил себя правительством, я получил свои права.
Это вы были неправы, отдавая их мне. Каждый из вас. Вы! – Он показал на первого студента, отдавшего кейси. – Вы были неправы, отдав мне первую монету. Почему вы сделали это?
– Вы мне сказали.
– Я обещал вам что-нибудь взамен?
– Нет.
– Я обещал, что отдам их, когда все кончится?
– Нет.
– Тогда почему вы мне их дали?
– Э-э…
– Правильно. Вы подарили их мне. Я их не отнимал. Так почему вы говорите, что я единственный, кто был не прав!
– У вас была армия!
– Не было, пока вы не дали мне деньги, чтобы платить ей. – Он сказал всей аудитории: – Вашей единственной ошибкой было промедление. Вам следовало восстать, когда я объявил себя вашим правительством. У меня не было права так делать, но вы мне позволили. Вы должны были потребовать ответственности тогда, прежде чем я получил достаточно денег, чтобы нанять армию.
Он был прав. Он взял нас тогда. Мы все были в легком замешательстве.
– Ну и что же нам теперь делать, – вздохнула Мариетта.
– Не знаю. Я больше не правительство. Вы меня свергли. Вы отобрали мою власть.
Все, что я теперь делаю – это следую приказам. Вашим приказам. Я сделаю с деньгами все, на что будет согласно большинство.
Меньше тридцати секунд заняло вынести резолюцию, требующую возврата всех фондов, собранных бывшей налоговой системой.
Уайтлоу кивнул и открыл ящик стола. Он начал считать монеты: – Ха, у нас проблема: вас в аудитории сорок четыре, но здесь только тридцать кейси. Если вы помните, бывшее правительство потратило восемнадцать кейси на армию.
Четверо встали, чтобы внести еще одну резолюцию, требующую возврата доходов, выплаченных бывшим членам Имперской Гвардии. Уайтлоу наложил вето: – Извините, это значит упасть в сферу конфискаций. Вспомните бумажку в пять кейси, которую я взял несправедливо. У нас произошло восстание, потому что вы не хотели иметь правительство, способное на это. Теперь вы заставляете новое правительство делать то же самое.
– Это другое…
– Нет! Конфискация – это конфискация! Не имеет значение, кто проводит конфискацию – личность всегда что-то теряет!
– Но… как же мы исправим предыдущую несправедливость?
– Я вообще не знаю. Теперь вы – правительство. Вы должны сказать мне.
– Так почему мы не можем просто вернуть деньги?
– Потому что армии платили честно. Они делали свою работу и им платили справедливую плату за то, что они делали. Вы не можете забрать эти деньги, потому что они теперь принадлежат им.
– Но у вас не было права отдавать им деньги!
– Нет, было! Я был правительством!
Тогда встал Хэнк Челси: – Подождите, сэр! Мне кажется, все поняли, чему вы хотите нас научить. Мы должны найти справедливый способ справиться с проблемой, не так ли?
– Если б вы смогли это сделать, то были бы лучшим преподавателем, чем я. За одиннадцать лет, что я веду этот курс, ни разу не был найден способ, который одновременно был бы и справедливым и законным, чтобы забрать деньги из кармана одной личности и переместить их в карман другой. – Он жестом попросил Хэнка сесть. – Подумайте вот над чем: правительство – любое правительство – есть ни что иное, как система перераспределения богатства. Оно забирает деньги у одной группы людей и дает их другой группе. И когда случается, что достаточно много людей решает, что им не нравится способ перераспределения богатства, то правительство заменяется другим, более нравящимся людям. Как произошло здесь. Но нельзя использовать новое правительство для исправления всех несправедливостей предыдущего, если не создавать гораздо больше проблем, которые надо будет решать. Вы закончите правительством, полностью сконцентрированном на прошлом, а не на настоящем. Это прямой путь к неудаче. Если вы хотите выиграть в этой игре, надо иметь дело с реальными обстоятельствами, а не с теми, которые должны быть, или которые вам больше по душе. Другими словами, влиять только на то, что вы обязаны контролировать. Это единственный способ получить результаты.
Реальным вопросом тогда является такой: что вы должны контролировать? Наверное, мы потратим остаток семестра, занимаясь им. А сейчас давайте справимся с нашей проблемой. – Он открыл ящик стола. – Вас сорок четыре, а здесь только тридцать кейси. Если вы не станете требовать возврата денег у шести членов Имперской Гвардии, то все еще не хватает восьми кейси. И один из вас пострадал по меньшей мере еще на четыре кейси, потому что я взял у него пятерку.
Было выдвинуто, обсуждено и одобрено возвратить четыре кейси Джеффу Миллеру, чтобы его потери стояли вровень с нашими. В национальном богатстве осталось двадцать шесть кейси. Теперь, чтобы возвратить деньги равным образом не хватало двенадцать кейси.
Встал один из бывших членов Имперской Гвардии: – Вот, я возвращаю добавочные два кейси, что Уайтлоу уплатил мне. Я думаю, что несправедливо мне удерживать их. – Он толкнул приятеля, который тоже встал: – Да, я тоже. – Еще два бывших солдата отстригли свое, но последние два просто сидели в конце аудитории со сложенными руками.
– Мы заработали их честно. У нас было звание.
– Что ж, – сказал Уайтлоу, – это сокращает национальный долг до двух кейси.
Неплохо. Теперь все, что надо решить, – кто получит короткую соломинку.
– Это не справедливо, – снова сказала Мариетта.
Уайтлоу согласился: – Вы начинаете понимать. Не имеет значения, как сильно мы хотим, но правительство не может быть справедливым для каждого. Не может. Лучшее, что можно сделать, обращаться с каждым одинаково несправедливо.
Стоящая в аудитории проблема решилась окончательно, когда Джон Хабр понял, что кейси не являются неделимыми. Тридцать шесть студентов, каждый из которых уплатил один кейси налогов, получили по девяносто четыре цента. Осталось двадцать восемь центов. Уайтлоу начал совать их в карман, но Хэнк Челси быстро сказал: – Извините, но это национальное богатство. Мы выберем кого-нибудь, сохранять его, если вы согласны.
Уайтлоу передал их с улыбкой. – Вы научились, – сказал он.
26
– Хорошо, – сказал Уайтлоу. – Очевидно, в нашем маленьком экзерсисе заключен смысл. Нет, опустите руки. Я скажу это явным образом. Не существует такой вещи, как правительство.
Он оглядел аудиторию. – Вот в чем дело. Покажите мне правительство. Покажите мне хоть какое-нибудь правительство. – Он снова жестом опустил наши руки: – Забудьте. Вам не удастся. Вы сможете показать некоторые здания, некоторых людей, некоторые правила, записанные на бумаге, но не сможете показать правительство. Потому что такой вещи нет в физической вселенной. Это просто нечто придуманное. Оно существует, только если мы согласны, что это так. Вы только что доказали это сами. Мы согласились, что нам нужен персонал управления, и мы согласились принять некоторые правила, как именно следует управлять. Эти соглашения и есть правительство. Ничего более.
Сколько власти получает правительство зависит от того, сколько соглашений установлено. Если согласно достаточно много народа, мы можем построить несколько зданий, нанять некоторых людей для работы в них и для выполнения наших соглашений. А теперь вопрос: как вы узнаете, является ли что-нибудь делом правительства или нет – то есть, делом людей, которых мы наняли работать в наших зданиях и исполнять для нас наши соглашения? Как они узнают, чем управлять? Где критерии?
Нет, опустите руки. Это слишком просто. Лицо, место или вещь находятся в юрисдикции правительства, если они нарушают правительственные соглашения. Если не нарушают, то не находятся.
Правительство не управляет людьми, которые придерживаются соглашений. Они не нуждаются в управлении. Они являются ответственными. Делом правительства является управление теми людьми, которые нарушают соглашения. Вот и все. Все правительства содержат людей управления, чтобы придерживаться соглашений, особенно теми, кто управляет.
Уайтлоу задумчиво двинулся в конец комнаты. Он словно медленно рассуждал вслух:
– Далее, управление есть принятие решений, правильно? Кто-нибудь не согласен?
Так, вопрос вот в чем: где руководящая линия, по которой руководители принимают свои решения? Где мерная палочка? – Он оглядел нас.
Марсия или кто-то другой: – Соглашения, конечно. Правила.
Уайтлоу фыркнул: – Ничего подобного. Правила являются просто контекстом, это санкция на решения. На самом деле история нации делается мужчинами и женщинами, которые не придерживаются правил. История – это список тех, кто нарушает соглашения.
Каждый раз, когда соглашения нарушаются, личность, ответственная за эти соглашения, тоже проходит проверку. Итак, что же эта личность использует в качестве руководящей линии, особенно, когда не существует руководящих линий?
Где источник выбора этой личности? – Уайтлоу сунул руки в карманы пиджака и медленно повернулся, убеждаясь, что мы все внимательно слушаем. Заговорил он низким и тихим голосом: – Истина в том, что абсолютно каждый отдельный выбор – есть отражение целостности индивидуума, делающего его.
Вы, наверное, захотите отметить: все, что мы делали в нашей стране, все, что мы натворили – хорошего или плохого – почти за два с половиной века, было сделано из-за отсутствия целостности, или недостатка единства людей, подобных нам, которые должны были принимать решения и быть ответственными за них, особенно когда они знали, что эти решения будут непопулярными.
Я ожидал, что за этим последует. Он вернулся, сел за свой стол, глядя на нас с предвосхищающим выражением лица.
– Были ли Московские соглашения справедливыми?, – отрывисто спросил он.
Класс разделился. Некоторые думали, да, некоторые – нет. Большинство колебалось.
Уайтлоу сказал: – Что ж, посмотрим на это с точки зрения остального мира. Как мы выглядим для них?
– Мы являемся домом свободы, страной храбрости – все беженцы стремятся сюда, – сказал Ричард Кхам Туонг. У него были миндалевидные глаза, коричневая кожа и вьющиеся светлые волосы. Он произнес это с гордостью. – Люди приезжали сюда за свободой. Мы – источник надежды.
– Ага, – сказал Уайтлоу неубежденно. Он поднялся и небрежно встал напротив Ричарда Кхам Туонга: – Позвольте мне привести немного статистики. Половина населения мира ежедневно ложится спать голодными. На этой планете почти шесть миллиардов людей, но только триста миллионов имеют счастье жить в Соединенных Штатах, потребляющих ежегодно одну треть ресурсов планеты. Кстати, большую часть прошлого века эта доля была близка к половине. Вы думаете, это справедливо?
– Э-э…, – Ричард понял, что вопрос риторический и сделал единственное, что мог. Он сел.
– Или позвольте по-другому, – продолжал Уайтлоу. Он просто насмехался над Робертом, мы все поняли это. – Предположим мы заказали пару пиццы на класс.
Получится двадцать два очень тонких ломтика пиццы, достаточно, чтобы каждому хватило на один укус. Но когда она появляется, я беру пятнадцать ломтиков себе и заставляю вас воевать за то, что осталось. Это справедливо?
– Риторический вопрос, сэр. Очевидно, это не справедливо.
– Ну и что, вы думаете, мы должны с этим делать?
– Все, что можем, мне кажется.
– Хорошо. Посмотрим. Вы согласны отдать всю свою одежду, кроме той, что на вас?
Вы согласны жить на одну чашку риса с бобами в день? Вы согласны отдать свой автомобиль? И всю электроэнергию? Потому что надо сделать именно такое жертвоприношение, каждому простому американцу следовало бы отдать гораздо больше, прежде чем мы смогли бы начать выплачивать долги другим нациям. Вы готовы согласиться с подобным?
В аудитории стояла тишина. Никто не хотел принять такое первым.
– Все прекрасно, – ободрил Уайтлоу. – Вы должны были заметить, что я совсем не готов голодать.
– Окей, так мы эгоистичны – в этом суть?
– Именно в этом. Вот так мы выглядим для остального мира. Как свиньи. Богатые, толстые и эгоистичные. Вернемся к аналогии с пиццей. Здесь сижу я с пятнадцатью ломтиками. Вы позволите мне уйти с ними?
– Конечно, нет.
– Так вы считаете, что справедливы, ограничивая меня?
– Конечно.
– Хорошо, теперь вы понимаете часть предпосылок Московских договоров. Да, была война, и Московские соглашения были следствием этого. Очень большая их часть была следствием представления, что Соединенные Штаты эгоистичны с мировыми ресурсами.
– Подождите, – сказал Пол Джастроу. – Это только в глазах других наций.
Существуют аргументы и другой стороны, не так ли?
– Не знаю, – невинно сказал Уайтлоу, его голубые глаза искрились. – Существуют?
Скажите мне.
Пол Джастроу сел, нахмурившись. Ему надо было подумать.
Джой Хабр поднял руку: – Сэр, я прочел где-то, что проблему, с которыми Соединенные Штаты сталкивались большую часть своей истории, были проблемы успеха, а не неудачи.
– Уточни?
– Ну… я имею в виду, э-э, я надеюсь, что понял это правильно. Статья говорила, что размер успеха пропорционален величине вложенной энергии, и что все технологические прорывы, случившиеся в нашей стране, могли произойти только из-за громадного объема ресурсов, доступных для решения проблемы.
– И?…
– Ну, суть в том, что это оправдывает наш гигантский аппетит на энергию. Надо заправить топливо в самолет, если хотим, чтобы он летал. Другие нации мира извлекают пользу из наших прорывов. Они могут покупать плоды технологии, не делая инвестиций во все исследования. Э-э, статья в качестве примера называла энергетические спутники. Бедная нация, ограниченная по территории, не обязана развивать всю космическую программу, чтобы заиметь энергетическую станцию в космосе. Они могут купить ее у нас всего за два миллиона кейси. Соединенные Штаты потратили миллиарды кейси, развивая индустриальное использование космоса, но выиграли все.
– Понятно, и это все оправдывает?
– Разве было бы лучше, если бы мы потратили эти деньги на еду для бедных? Еще и сегодня у нас была бы масса бедного народа, но не было бы энергетических станций в космосе. А энергетические станции могут со временем сделать возможным для бедных наций накормить весь свой народ.
Уайтлоу смотрел непроницаемо. – Если бы вы были одним из этих бедняков, Джой, что бы вы чувствовали? Нет, позвольте сказать определеннее. Если вы – бедный фермер, а ваша жена и трое детей так плохо питаются, что впятером вы весите меньше ста кило, что бы вы чувствовали?
– Э-э… – Джой тоже сел.
Куда гнет Уайтлоу? Многие студенты начинали злиться. Мы неправы, наслаждаясь тем, что у нас есть?
Пол Джастроу высказался за всех. Он низко ссутулился в кресле и гневно сложил руки на груди: – Это наши деньги, – сказал он. – Разве у нас нет права тратить их, как мы хотим?
– Звучит хорошо за исключением, что не все эти деньги наши. Вспомните, большую часть столетия мы потребляли почти половину мировых ресурсов. Что если это и их деньги тоже?
– Но это не их деньги – это были их ресурсы. И они продали их нам на свободном рынке.
– Они обвиняют нас, что мы манипулируем свободным рынком в своих интересах.
– А они не манипулируют?
– Этого я не говорил. – Уайтлоу тщательно пытался сохранить нейтральность. Он поднял руку: – Я не хочу повторять все аргументы, мы не об этом сегодня, но вы начали понимать природу разногласия? Вы понимаете законность обоих точек зрения?
Всеобщий шепот признания прошел по аудитории.
– Теперь, – сказал Уайтлоу, – мы понимаем, как группа людей может принять решение, действующее на всех, и, однако, это решение может быть несправедливым.
Большинство наций на этой планете думают, что Московские соглашения справедливы. А вы?
Мы обдумали это. Некоторые покачали головами.
– Почему нет? – Уайтлоу указал на студента.
– Наша экономика было почти разрушена. Ее восстановление заняло более десятилетия.
– Тогда почему мы согласились с этими договорами?
– Потому что альтернативой была война…
– Они превосходили нас числом…
– У нас не было выбора…
– Хорошо, хорошо… – Он снова поднял руку. – Все это очень хорошо, но я хочу, чтобы сейчас вы подумали вот о чем. Не может оказаться так, что ваше восприятие несправедливости договоров является пристрастным, продуктом вашей собственной субъективной точки зрения?
– Э-э…
– Ну…
– Конечно, но…
– Нет, – сказал Пол Джастроу. Все обернулись. Он продолжил: – Не имеет значения, сколько людей говорят, что это правильно или неправильно. Мы потратили всю лекцию, чтобы понять, что любое решение правительства будет несправедливо для кого-нибудь, но хорошее правительство пытается минимизировать несправедливость.
– Ага, – кивнул Уайтлоу. У него было выражения адвоката дьявола и приятный, уклончивый тон голоса. – Разве не этому посвящены Московские договора?
Установить более справедливое распределение мировых ресурсов?
– Да, но это было сделано плохо, договора были конфискационными. И вы продемонстрировали нам, что нельзя исправлять старое зло, чтобы при этом не создавать новое.
Уайтлоу поднял клипборд и сделал пометку: – Вы правы. – Он сел на краешек своего стола и совершил нечто весьма необычное для Уайтлоу – понизил голос. Он сказал: – Большая часть нашего курса должна посвящаться Московским договорам, чтобы вы понимали, почему они были необходимы. Мне кажется, теперь вы понимаете, почему так много американцев негодовали. Они чувствовали, словно их несправедливо наказали за успех. А для других наций не имело значения, что все наши исследования, наши данные и компьютерное моделирование показывали, что большая часть их голодающего населения была за пределами спасения, они считали, что обязаны сделать попытку…
– Но не с помощью наших ресурсов…
– Погоди немного, Пол, – сказал Уайтлоу, нехарактерно вежливо. – Позволь мне закончить. Не имело значения, что мы чувствовали. Мы оказались в меньшинстве.
Другие нации этого мира пришли увидеть, что мы станем сотрудничать, хотим мы этого или нет. Что им моделирование – они все еще хотели попробовать спасти свое голодающее население. Да, путь к этому был выбран несправедливым, я хочу, чтобы вы это ясно поняли, но это было наилучшее решение, к которому они смогли прийти. Да, оно было карательным…
Он остановился перевести дыхание. Он слегка посерел. Дженис Макнейл сказала: – Почему до сих пор так не объясняли? То есть, всегда говорили, что это наша собственная благородная жертва помощи остальному миру. Я никогда не слышала раньше, что они держали пистолет у нашего виска.
– Что ж, чему вы захотите раньше поверить? Что вы совершили что-то из-за милосердия, или потому что вас принудили? Если бы вы были президентом, что было бы легче продать электорату?
– О, – сказала она, – но разве никто не заметил?
– Конечно, заметила масса народу. И они высказывались очень громко, но никто не хотел им верить. Вспомните, большинство людей с таким облегчением восприняло уход от ядерной войны и они хотели верить, что это было доказательством благородства обоих сторон. Они легче верили в это, чем в то, что кто-то шантажировал другого под столом. Недовольных назвали экстремистами, кстати, вам не стоит попадать в экстремисты. Легче, когда вы недооцениваете правду, которую не хотите слышать. И вспомните: любая непопулярная идея выглядит экстремистской, поэтому вы отвечаете за то, как ее представите. Почти всегда опасно быть правым, и уж определенно опасно быть правым слишком рано.
– Ну, э-э, теперь-то правительство знает? Я имею в виду, что мы собираемся делать? Или что делаем?
Уайтлоу сказал: – Процесс принятия решения начался почти двадцать лет назад. Мы делаем это каждый день. Мы выживаем. Мы продолжаемся и мы участвуем.
Видите, эту часть всего труднее принять. В ретроспективе, а сегодня у нас есть преимущество опыта прошедших двадцати лет, мы видим: было сделано то, что, вероятно, было лучшим при данных обстоятельствах. Если вы хотите взглянуть с националистической точки зрения, договоры были только временными препятствиями, потому что они не искалечили нас навсегда. И, кроме того, договоры сделали возможным для нас общаться с миром в атмосфере сократившейся враждебности, потому что они наконец почувствовали, что сравняли счет.
Теперь вам следует узнать, как именно мы выплатили наши репарации. Мы поставляли еду и сельскохозяйственные машины вместо денег, мы давали им энергетические спутники и приемные станции. Таким образом у всех них был настоятельный интерес в продолжении нашей космической программы. Мы поставляли учителей и инженеров. Мы экспортировали себя…
Внезапно, три года спустя и в тысяче миль от того места, монета упала. Уайтлоу никогда не сказал этого прямо, но стало совершенно ясно, что мы проиграли войну. И мы знали, что ее проиграли, было похоже, словно мы активно сотрудничали в процессе собственного наказания. Или нет?
Существовало множество правительственных программ, которые обрели себя только в ретроспективе, трудовые армии, например. Предполагалось, что это мирное решение проблемы массовой безработицы – части были в точности, как в регулярной армии, только что не упражнялись с оружием, однако, сколько надо, чтобы научиться с ним обращаться? Шесть недель?
А космическая программа? Как скоро мы заимели катапульты на Луне, ни один город на Земле не был в безопасности. Нам не нужны стали атомные бомбы, мы могли сбрасывать астероиды.
А все эти поставки продовольствия и сельскохозяйственной техники помогли нашей экономике больше, чем их, потому что мы обрели возможность переоборудовать наши сборочные линии на основе нового поколения технологии.
А все эти энергетические спутники – каждое государство, получившее его, зависело от нас при его эксплуатации.
А экспорт более полумиллиона учителей в бедные страны – следующее поколение мировых лидеров выросло на американских ценностях.
В этом было безумно много смысла. Я почти представил себе президента, говорящего: – Что, если мы притворимся проигравшими?
Я вспомнил коробочку с фальшивым дном и анфиладу комнат на тринадцатом этаже.
Ничего нельзя спрятать навсегда, можно только переключить внимание ищущего в неверном направлении.
Остальной мир хотел увидеть свидетельства военного строительства, а мы маскировали его под видом восстановления экономики, репараций и гражданского решения проблемы безработицы. И лучше всего – вещи были в точности такими, какими казались, даже если таковыми не были.
И еще кое-что…
Даже класс Уайтлоу был подделкой.
Я всегда удивлялся, почему существовало Федеральное агенство образования.
Он оглядел аудиторию. – Вот в чем дело. Покажите мне правительство. Покажите мне хоть какое-нибудь правительство. – Он снова жестом опустил наши руки: – Забудьте. Вам не удастся. Вы сможете показать некоторые здания, некоторых людей, некоторые правила, записанные на бумаге, но не сможете показать правительство. Потому что такой вещи нет в физической вселенной. Это просто нечто придуманное. Оно существует, только если мы согласны, что это так. Вы только что доказали это сами. Мы согласились, что нам нужен персонал управления, и мы согласились принять некоторые правила, как именно следует управлять. Эти соглашения и есть правительство. Ничего более.
Сколько власти получает правительство зависит от того, сколько соглашений установлено. Если согласно достаточно много народа, мы можем построить несколько зданий, нанять некоторых людей для работы в них и для выполнения наших соглашений. А теперь вопрос: как вы узнаете, является ли что-нибудь делом правительства или нет – то есть, делом людей, которых мы наняли работать в наших зданиях и исполнять для нас наши соглашения? Как они узнают, чем управлять? Где критерии?
Нет, опустите руки. Это слишком просто. Лицо, место или вещь находятся в юрисдикции правительства, если они нарушают правительственные соглашения. Если не нарушают, то не находятся.
Правительство не управляет людьми, которые придерживаются соглашений. Они не нуждаются в управлении. Они являются ответственными. Делом правительства является управление теми людьми, которые нарушают соглашения. Вот и все. Все правительства содержат людей управления, чтобы придерживаться соглашений, особенно теми, кто управляет.
Уайтлоу задумчиво двинулся в конец комнаты. Он словно медленно рассуждал вслух:
– Далее, управление есть принятие решений, правильно? Кто-нибудь не согласен?
Так, вопрос вот в чем: где руководящая линия, по которой руководители принимают свои решения? Где мерная палочка? – Он оглядел нас.
Марсия или кто-то другой: – Соглашения, конечно. Правила.
Уайтлоу фыркнул: – Ничего подобного. Правила являются просто контекстом, это санкция на решения. На самом деле история нации делается мужчинами и женщинами, которые не придерживаются правил. История – это список тех, кто нарушает соглашения.
Каждый раз, когда соглашения нарушаются, личность, ответственная за эти соглашения, тоже проходит проверку. Итак, что же эта личность использует в качестве руководящей линии, особенно, когда не существует руководящих линий?
Где источник выбора этой личности? – Уайтлоу сунул руки в карманы пиджака и медленно повернулся, убеждаясь, что мы все внимательно слушаем. Заговорил он низким и тихим голосом: – Истина в том, что абсолютно каждый отдельный выбор – есть отражение целостности индивидуума, делающего его.
Вы, наверное, захотите отметить: все, что мы делали в нашей стране, все, что мы натворили – хорошего или плохого – почти за два с половиной века, было сделано из-за отсутствия целостности, или недостатка единства людей, подобных нам, которые должны были принимать решения и быть ответственными за них, особенно когда они знали, что эти решения будут непопулярными.
Я ожидал, что за этим последует. Он вернулся, сел за свой стол, глядя на нас с предвосхищающим выражением лица.
– Были ли Московские соглашения справедливыми?, – отрывисто спросил он.
Класс разделился. Некоторые думали, да, некоторые – нет. Большинство колебалось.
Уайтлоу сказал: – Что ж, посмотрим на это с точки зрения остального мира. Как мы выглядим для них?
– Мы являемся домом свободы, страной храбрости – все беженцы стремятся сюда, – сказал Ричард Кхам Туонг. У него были миндалевидные глаза, коричневая кожа и вьющиеся светлые волосы. Он произнес это с гордостью. – Люди приезжали сюда за свободой. Мы – источник надежды.
– Ага, – сказал Уайтлоу неубежденно. Он поднялся и небрежно встал напротив Ричарда Кхам Туонга: – Позвольте мне привести немного статистики. Половина населения мира ежедневно ложится спать голодными. На этой планете почти шесть миллиардов людей, но только триста миллионов имеют счастье жить в Соединенных Штатах, потребляющих ежегодно одну треть ресурсов планеты. Кстати, большую часть прошлого века эта доля была близка к половине. Вы думаете, это справедливо?
– Э-э…, – Ричард понял, что вопрос риторический и сделал единственное, что мог. Он сел.
– Или позвольте по-другому, – продолжал Уайтлоу. Он просто насмехался над Робертом, мы все поняли это. – Предположим мы заказали пару пиццы на класс.
Получится двадцать два очень тонких ломтика пиццы, достаточно, чтобы каждому хватило на один укус. Но когда она появляется, я беру пятнадцать ломтиков себе и заставляю вас воевать за то, что осталось. Это справедливо?
– Риторический вопрос, сэр. Очевидно, это не справедливо.
– Ну и что, вы думаете, мы должны с этим делать?
– Все, что можем, мне кажется.
– Хорошо. Посмотрим. Вы согласны отдать всю свою одежду, кроме той, что на вас?
Вы согласны жить на одну чашку риса с бобами в день? Вы согласны отдать свой автомобиль? И всю электроэнергию? Потому что надо сделать именно такое жертвоприношение, каждому простому американцу следовало бы отдать гораздо больше, прежде чем мы смогли бы начать выплачивать долги другим нациям. Вы готовы согласиться с подобным?
В аудитории стояла тишина. Никто не хотел принять такое первым.
– Все прекрасно, – ободрил Уайтлоу. – Вы должны были заметить, что я совсем не готов голодать.
– Окей, так мы эгоистичны – в этом суть?
– Именно в этом. Вот так мы выглядим для остального мира. Как свиньи. Богатые, толстые и эгоистичные. Вернемся к аналогии с пиццей. Здесь сижу я с пятнадцатью ломтиками. Вы позволите мне уйти с ними?
– Конечно, нет.
– Так вы считаете, что справедливы, ограничивая меня?
– Конечно.
– Хорошо, теперь вы понимаете часть предпосылок Московских договоров. Да, была война, и Московские соглашения были следствием этого. Очень большая их часть была следствием представления, что Соединенные Штаты эгоистичны с мировыми ресурсами.
– Подождите, – сказал Пол Джастроу. – Это только в глазах других наций.
Существуют аргументы и другой стороны, не так ли?
– Не знаю, – невинно сказал Уайтлоу, его голубые глаза искрились. – Существуют?
Скажите мне.
Пол Джастроу сел, нахмурившись. Ему надо было подумать.
Джой Хабр поднял руку: – Сэр, я прочел где-то, что проблему, с которыми Соединенные Штаты сталкивались большую часть своей истории, были проблемы успеха, а не неудачи.
– Уточни?
– Ну… я имею в виду, э-э, я надеюсь, что понял это правильно. Статья говорила, что размер успеха пропорционален величине вложенной энергии, и что все технологические прорывы, случившиеся в нашей стране, могли произойти только из-за громадного объема ресурсов, доступных для решения проблемы.
– И?…
– Ну, суть в том, что это оправдывает наш гигантский аппетит на энергию. Надо заправить топливо в самолет, если хотим, чтобы он летал. Другие нации мира извлекают пользу из наших прорывов. Они могут покупать плоды технологии, не делая инвестиций во все исследования. Э-э, статья в качестве примера называла энергетические спутники. Бедная нация, ограниченная по территории, не обязана развивать всю космическую программу, чтобы заиметь энергетическую станцию в космосе. Они могут купить ее у нас всего за два миллиона кейси. Соединенные Штаты потратили миллиарды кейси, развивая индустриальное использование космоса, но выиграли все.
– Понятно, и это все оправдывает?
– Разве было бы лучше, если бы мы потратили эти деньги на еду для бедных? Еще и сегодня у нас была бы масса бедного народа, но не было бы энергетических станций в космосе. А энергетические станции могут со временем сделать возможным для бедных наций накормить весь свой народ.
Уайтлоу смотрел непроницаемо. – Если бы вы были одним из этих бедняков, Джой, что бы вы чувствовали? Нет, позвольте сказать определеннее. Если вы – бедный фермер, а ваша жена и трое детей так плохо питаются, что впятером вы весите меньше ста кило, что бы вы чувствовали?
– Э-э… – Джой тоже сел.
Куда гнет Уайтлоу? Многие студенты начинали злиться. Мы неправы, наслаждаясь тем, что у нас есть?
Пол Джастроу высказался за всех. Он низко ссутулился в кресле и гневно сложил руки на груди: – Это наши деньги, – сказал он. – Разве у нас нет права тратить их, как мы хотим?
– Звучит хорошо за исключением, что не все эти деньги наши. Вспомните, большую часть столетия мы потребляли почти половину мировых ресурсов. Что если это и их деньги тоже?
– Но это не их деньги – это были их ресурсы. И они продали их нам на свободном рынке.
– Они обвиняют нас, что мы манипулируем свободным рынком в своих интересах.
– А они не манипулируют?
– Этого я не говорил. – Уайтлоу тщательно пытался сохранить нейтральность. Он поднял руку: – Я не хочу повторять все аргументы, мы не об этом сегодня, но вы начали понимать природу разногласия? Вы понимаете законность обоих точек зрения?
Всеобщий шепот признания прошел по аудитории.
– Теперь, – сказал Уайтлоу, – мы понимаем, как группа людей может принять решение, действующее на всех, и, однако, это решение может быть несправедливым.
Большинство наций на этой планете думают, что Московские соглашения справедливы. А вы?
Мы обдумали это. Некоторые покачали головами.
– Почему нет? – Уайтлоу указал на студента.
– Наша экономика было почти разрушена. Ее восстановление заняло более десятилетия.
– Тогда почему мы согласились с этими договорами?
– Потому что альтернативой была война…
– Они превосходили нас числом…
– У нас не было выбора…
– Хорошо, хорошо… – Он снова поднял руку. – Все это очень хорошо, но я хочу, чтобы сейчас вы подумали вот о чем. Не может оказаться так, что ваше восприятие несправедливости договоров является пристрастным, продуктом вашей собственной субъективной точки зрения?
– Э-э…
– Ну…
– Конечно, но…
– Нет, – сказал Пол Джастроу. Все обернулись. Он продолжил: – Не имеет значения, сколько людей говорят, что это правильно или неправильно. Мы потратили всю лекцию, чтобы понять, что любое решение правительства будет несправедливо для кого-нибудь, но хорошее правительство пытается минимизировать несправедливость.
– Ага, – кивнул Уайтлоу. У него было выражения адвоката дьявола и приятный, уклончивый тон голоса. – Разве не этому посвящены Московские договора?
Установить более справедливое распределение мировых ресурсов?
– Да, но это было сделано плохо, договора были конфискационными. И вы продемонстрировали нам, что нельзя исправлять старое зло, чтобы при этом не создавать новое.
Уайтлоу поднял клипборд и сделал пометку: – Вы правы. – Он сел на краешек своего стола и совершил нечто весьма необычное для Уайтлоу – понизил голос. Он сказал: – Большая часть нашего курса должна посвящаться Московским договорам, чтобы вы понимали, почему они были необходимы. Мне кажется, теперь вы понимаете, почему так много американцев негодовали. Они чувствовали, словно их несправедливо наказали за успех. А для других наций не имело значения, что все наши исследования, наши данные и компьютерное моделирование показывали, что большая часть их голодающего населения была за пределами спасения, они считали, что обязаны сделать попытку…
– Но не с помощью наших ресурсов…
– Погоди немного, Пол, – сказал Уайтлоу, нехарактерно вежливо. – Позволь мне закончить. Не имело значения, что мы чувствовали. Мы оказались в меньшинстве.
Другие нации этого мира пришли увидеть, что мы станем сотрудничать, хотим мы этого или нет. Что им моделирование – они все еще хотели попробовать спасти свое голодающее население. Да, путь к этому был выбран несправедливым, я хочу, чтобы вы это ясно поняли, но это было наилучшее решение, к которому они смогли прийти. Да, оно было карательным…
Он остановился перевести дыхание. Он слегка посерел. Дженис Макнейл сказала: – Почему до сих пор так не объясняли? То есть, всегда говорили, что это наша собственная благородная жертва помощи остальному миру. Я никогда не слышала раньше, что они держали пистолет у нашего виска.
– Что ж, чему вы захотите раньше поверить? Что вы совершили что-то из-за милосердия, или потому что вас принудили? Если бы вы были президентом, что было бы легче продать электорату?
– О, – сказала она, – но разве никто не заметил?
– Конечно, заметила масса народу. И они высказывались очень громко, но никто не хотел им верить. Вспомните, большинство людей с таким облегчением восприняло уход от ядерной войны и они хотели верить, что это было доказательством благородства обоих сторон. Они легче верили в это, чем в то, что кто-то шантажировал другого под столом. Недовольных назвали экстремистами, кстати, вам не стоит попадать в экстремисты. Легче, когда вы недооцениваете правду, которую не хотите слышать. И вспомните: любая непопулярная идея выглядит экстремистской, поэтому вы отвечаете за то, как ее представите. Почти всегда опасно быть правым, и уж определенно опасно быть правым слишком рано.
– Ну, э-э, теперь-то правительство знает? Я имею в виду, что мы собираемся делать? Или что делаем?
Уайтлоу сказал: – Процесс принятия решения начался почти двадцать лет назад. Мы делаем это каждый день. Мы выживаем. Мы продолжаемся и мы участвуем.
Видите, эту часть всего труднее принять. В ретроспективе, а сегодня у нас есть преимущество опыта прошедших двадцати лет, мы видим: было сделано то, что, вероятно, было лучшим при данных обстоятельствах. Если вы хотите взглянуть с националистической точки зрения, договоры были только временными препятствиями, потому что они не искалечили нас навсегда. И, кроме того, договоры сделали возможным для нас общаться с миром в атмосфере сократившейся враждебности, потому что они наконец почувствовали, что сравняли счет.
Теперь вам следует узнать, как именно мы выплатили наши репарации. Мы поставляли еду и сельскохозяйственные машины вместо денег, мы давали им энергетические спутники и приемные станции. Таким образом у всех них был настоятельный интерес в продолжении нашей космической программы. Мы поставляли учителей и инженеров. Мы экспортировали себя…
Внезапно, три года спустя и в тысяче миль от того места, монета упала. Уайтлоу никогда не сказал этого прямо, но стало совершенно ясно, что мы проиграли войну. И мы знали, что ее проиграли, было похоже, словно мы активно сотрудничали в процессе собственного наказания. Или нет?
Существовало множество правительственных программ, которые обрели себя только в ретроспективе, трудовые армии, например. Предполагалось, что это мирное решение проблемы массовой безработицы – части были в точности, как в регулярной армии, только что не упражнялись с оружием, однако, сколько надо, чтобы научиться с ним обращаться? Шесть недель?
А космическая программа? Как скоро мы заимели катапульты на Луне, ни один город на Земле не был в безопасности. Нам не нужны стали атомные бомбы, мы могли сбрасывать астероиды.
А все эти поставки продовольствия и сельскохозяйственной техники помогли нашей экономике больше, чем их, потому что мы обрели возможность переоборудовать наши сборочные линии на основе нового поколения технологии.
А все эти энергетические спутники – каждое государство, получившее его, зависело от нас при его эксплуатации.
А экспорт более полумиллиона учителей в бедные страны – следующее поколение мировых лидеров выросло на американских ценностях.
В этом было безумно много смысла. Я почти представил себе президента, говорящего: – Что, если мы притворимся проигравшими?
Я вспомнил коробочку с фальшивым дном и анфиладу комнат на тринадцатом этаже.
Ничего нельзя спрятать навсегда, можно только переключить внимание ищущего в неверном направлении.
Остальной мир хотел увидеть свидетельства военного строительства, а мы маскировали его под видом восстановления экономики, репараций и гражданского решения проблемы безработицы. И лучше всего – вещи были в точности такими, какими казались, даже если таковыми не были.
И еще кое-что…
Даже класс Уайтлоу был подделкой.
Я всегда удивлялся, почему существовало Федеральное агенство образования.