Герролд Дэвид. Дело человека

   Я злился. Не зная, почему. – Хорошо, – сказал я. – Слушайте, я знаю, что я зануда и дурак. Это очевидно. Но, глядите, все, что я сделал – только предполагал, что остальные не таковы. Я имею в виду, что слушаю здесь, как вы шумите, словно делаете что-то полезное, а я-то верю вам! Какой дурак! Истина в том, что вы вообще не знаете, что делаете, не более, чем я, так что я говорю вам: мой опыт так же важен, или неважен, как и ваш. Но как бы то ни было, это мой опыт, и я – тот, кто отвечает за него.
   Они зааплодировали. Уайтлоу поднял руку. Я кивнул ему. Он встал: – Уже время, – сказал он. И сел.
   – Вы – хуже всех, Уайтлоу!, – сказал я. – Вы весьма преуспели, накачивая вашу чепуху в головы других людей, и она болтается там годы спустя. Я имею в виду, что вы дали всем нам великую систему убеждений, как прожить наши жизни, а когда мы пытаемся следовать им – они не работают. Они только приводят к неадекватному поведению.
   Уайтлоу сказал: – Тебе лучше знать. Я никогда не давал тебе систему убеждений.
   Я дал только способность быть независимым от системы убеждений, поэтому ты можешь управляться с фактами, как они тебе кажутся.
   – Да? Поэтому каждый раз, когда я пытаюсь это делать, вы приходите и читаете мне очередную лекцию?
   Уайтлоу сказал: – Если ты приглашаешь меня в свою голову и позволяешь читать мне лекцию, то это твоя ошибка. Не я делаю это, а ты. Ты сам читаешь себе лекции. Я умер, Джим. Я мертв уже два года. Ты знаешь это. Поэтому перестань просить у меня совета. Ты живешь в мире, о котором я ничего не знаю. Перестань просить моего совета и тебе станет чертовски лучше. Или спроси совет, если совета ты хочешь – и если он не годиться, забудь его. Пойми, дурак: совет это не приказ, это всего лишь еще один выбор для личности. Он предполагает только расширение перспективного взгляда на вещи. Так и относись к нему. Но не обвиняй меня в том, что ты не умеешь слушать.
   – Наверное, вы всегда правы?, – спросил я. – Иногда это страшно надоедает.
   Уайтлоу пожал плечами: – Прости, сынок. Таким способом ты продолжаешь творить меня.
   Он был прав. Снова. Он всегда был прав. Потому что именно так я всегда буду творить его.
   Другие руки не поднимались. – Теперь мы чисты? Я могу начать жить заново?
   Хорошо.
   Я посмотрел на девочку в коричневом платье. У нее не было лица. Потом оно появилось. Это было лицо Марсии… лицо Джиллианны… лицо Лизард…
   Я повернулся к кторру: – У меня несколько вопросов к вам, – сказал я.
   Он кивнул глазами, потом снова посмотрел мне в лицо.
   – Кто вы?, – спросил я.
   Кторр заговорил голосом, похожим на шепот: – Я не знаю, – сказал он. – Пока.
   – Какие вы? Вы разумны? Или какие? Вы захватчики? Или ударные части?
   Кторр снова сказал: – Я не знаю.
   – А как насчет купола? Почему внутри был четвертый кторр?
   Кторр поводи глазами туда-сюда, кторров эквивалент покачивания головой. – Я не знаю, – сказал он и его голос стал громче. Словно ветер.
   – Как вы очутились здесь? Где ваши корабли?
   – Я не знаю, – сказал он. Теперь он рычал.
   – Как мы можем говорить с вами?…
   – Я НЕ ЗНАЮ! – И он стал вздыматься передо мной, словно готовясь к атаке…
   – Я ЗДЕСЬ НА СЛУЖБЕ!, – рявкнул я в ответ, – И МНЕ НУЖНЫ ОТВЕТЫ!
   – Я НЕ ЗНАЮ!!, – пронзительно завопил кторр – и взорвался, разлетевшись на тысячу пылающих кусков, уничтожив себя, уничтожив меня, уничтожив девочку рядом с ним, классную комнату, Уайтлоу, Шоти, всех присутствующих, бросив все во тьму.

37

   Тед сидел в кресле, глядя на меня. Голова была перевязана.
   – Он тебя тоже достал?, – спросил я.
   – Кто меня достал?
   – Кторр. Голова перевязана – кторр достал тебя тоже?
   Он улыбнулся: – Джим, сегодня среда. Просто сегодня утром мне сделали операцию.
   Они не разрешили проведать тебя до того.
   – Какую операцию? – И потом я вспомнил: – О!, – и проснулся. – Среда? – Я начал садиться, не смог, и снова упал на постель. – Среда? Действительно?
   – Ага.
   – Я был без сознания три дня?
   – Не больше обычного, – сказал Тед. – Знаешь, с тобой трудно говорить о чем-либо. – Потом, увидев мое выражение, добавил: – Ты парил туда-сюда. Тебя искололи снотворными. Как и большинство других. У них так много пациентов, что они просто привязали каждого к койке и подключили к аппаратам. Ты один из первых, кто проснулся. Мне пришлось подергать за веревочки, чтобы устроить это.
   Я хотел получить шанс повидаться с тобой – сказать гудбай.
   – Гудбай?
   Он потрогал повязку на голове: – Видишь? Мне сделали операцию. Пересадку.
   Теперь я в Корпусе Телепатии. Перевод стал официальным, когда имплантант заработал.
   – Он работает? Ты принимаешь?
   Тед покачал головой: – Нет. Пока нет. Вначале мне надо пройти двухнедельную подготовку, чтобы научиться чувствовать сильнее. Но я уже передаю. Они постоянно записывают меня, калибруют мои соединения и запоминают мое самоощущение, чтобы я не забыл, кто я есть на самом деле, в общем, все такое.
   Это очень сложно. Тренировка предназначена для реабилитации способности ощущать. Ты знаешь, что мы проводим большую часть жизни бессознательно, Джим? Перед тем, как стать телепатом, надо пробудиться, это похоже на пригоршню ледяной воды, брошенной в лицо. Но это невероятно!
   – Я вижу, – осторожно сказал я. Его глаза блестели. Лицо сияло. Он выглядел как человек, одержимый видениями.
   Потом он засмеялся – над собой: – Я понимаю, это звучит странно. Быть телепатом – дерзкоt приключение, Джим, надо включаться в сеть. Но это открывает целый новый мир!
   – Ты уже работал на прием?
   – Чуть-чуть. Только чтобы они убедились, что связи включились. Джим, я знаю, это звучит глупо, но я делаю самые чудесные вещи! Я пробую ванильное мороженое!
   То есть кто-то другой его пробует, но я пробую вместе с ней. И я целую рыжую. И нюхаю цветок. Глажу котенка. Кубик льда! Ты когда-нибудь ощущал по-настоящему, что такое холод?
   Я покачал головой. Я был поражен изменениями в Теде. Что они сделали с ним? – Э-э, почему? В чем причина?
   – Чтобы убедиться, что я могу чувствовать вещи, – объяснил он. Он сказал это спокойно. – Знаешь, пробуем давление, жару, холод, тактильное ощущение, вкус, зрение – все такое. Как только они убедятся, что входные цепи работают удовлетворительно, тогда попробуем широковещание. Только вначале мне надо потренировать естественную способность ощущать живых. Vне нельзя передавать ложные сообщения, если я почувствую себя разболтанно, это должно сказаться на моем восприятии. Поэтому мне надо это преодолеть. Боже, это ужасно! Я люблю это! – Он остановился и посмотрел на меня: – Вот так, Джим. А что у тебя нового?
   Я не смог удержаться. И начал хихикать.
   – Ну, я убил кторра. Еще одного.
   – Да. Я слышал. Видел записи. Они прошли по всем каналам новостей. Ты не поверишь, что началось! Большего гама я еще не видел.
   – В самом деле?
   – Блеск! Самый забавный политический цирк после того, как вице-президент был найден в постели с генеральным прокурором. Все бегают и вопят, что небеса рушатся, и почему никто ничего не делает? Африканцы расстроены больше всех. Они потеряли самых громких крикунов.
   – Вау, – сказал я. – Кого?
   – Ну, докторов Т!Кунга и Т!Кая – и доктора Квонга, с кем ты спорил.
   Я фыркнул, припомнив: – Поэтическая справедливость. Кто еще? Я видел Лизард в зале. Она не пострадала?
   – Кто?
   – Майор Тирелли. Пилот чоппера.
   – А, она. Нет, я видел ее на похоронах. Для жертв устроили мессу. Останки кремировали из-за опасения, что укусы кторра оставили в них споры.
   – О, хорошо.
   Мы помолчали немного. Просто глядели друг на друга. Его лицо пылало. Он выглядел как очень застенчивый школьник, пылкий и возбужденный. Он был не похож на себя.
   В это мгновение я понял, что на самом деле он мне нравился.
   – Ну, вот, – сказал он. – Как ты себя чувствуешь?
   – Кажется, прекрасно. Оцепенело, – улыбнулся я. – Как сам?
   – Очень хорошо. Слегка напуган.
   Я изучал его лицо. Он без стыда глядел в ответ. Я сказал: – Знаешь, у нас было не много времени поговорить с тех пор, как мы приехали сюда.
   Он кивнул.
   – Может, я говорю с тобой в последний раз.
   – Да, может быть.
   – Да, – сказал я. – Я хочу признаться, что злился на тебя. Я думал, что ты поступаешь как настоящий дурак.
   – Забавно. Я думал о тебе то же самое.
   – Да. Но мне кажется, я просто хочу, чтобы ты это знал, э-э, я уважаю тебя.
   Сильно.
   Он казался пораженным. – Да. Я тоже. – Потом он сделал нечто для него нехарактерное. Он подошел к постели, присел не нее, наклонился ко мне и крепко обнял. Он поглядел мне в глаза и поцеловал, легко коснувшись губ губами.
   Погладил мою щеку.
   – Если я не увижу тебя снова…, – сказал он, -… а такая возможность есть, если я не увижу тебя снова, я хочу, чтобы ты это знал. Я люблю тебя. Большую часть времени ты просто гнусен, но я люблю тебя вопреки себе. – Он снова поцеловал меня и на этот раз я не устоял. Слезы застили мне глаза, не знаю, почему.

38

   Когда я проснулся в очередной раз, был день.
   И Его Преподобие Досточтимый Доктор Дэниель Джозеф Фромкин тихо сидел в кресле, изучая меня.
   Я поднял голову и посмотрел на него. Он кивнул. Я оглядел комнату. Шторы были задернуты, послеполуденное солнце просачивалось сквозь узкие вертикальные щели.
   В лучах танцевали пылинки.
   – Какой сегодня день?
   – Четверг, – сказал он. Он носил матовый медно-золотой костюм – почти униформа, но не совсем. Где я ее видел? О, я догадался. Философский кружок Моде.
   – Я не знал, – сказал я.
   Он поймал взгляд на свою тунику. Понимающе кивнул и спросил: – Как ты себя чувствуешь?
   Я огляделся. Ничего не чувствовал. – Пусто, – сказал я. Мне хотелось знать, не нахожусь ли я еще под действием наркотиков. Или их последствий.
   – А еще как?, – спросил Фромкин.
   – Голым. Словно меня раздели и выставили напоказ. У меня воспоминания о том, в чем я не очень уверен, или о том, что мне просто приснилось.
   – У-гу, – сказал он. – Еще как?
   – Злость. Кажется.
   – Хорошо. Еще?
   – Нет, вроде бы все.
   – Великолепно. – Он сказал: – Я здесь, чтобы тебя проинструктировать. Ты готов?
   – Он выжидательно смотрел на меня.
   – Нет.
   – Прекрасно. – Он поднялся уходить.
   – Подождите.
   – Да?
   – Я хочу поговорить. У меня есть свои вопросы.
   Он поднял бровь: – О?
   – Вы ответите на них?
   Он сказал: – Да. По правде говоря, я уполномочен ответить на твои вопросы.
   – Честно?
   Он медленно кивнул: – Если смогу.
   – Что это значит?
   – Это значит, что я буду говорить тебе правду, как я сам ее знаю. Это годится?
   – Годится.
   Он глядел нетерпеливо: – Каков вопрос?
   – Хорошо. Почему меня послали на смерть?
   Фромкин снова сел. Посмотрел на меня: – Так ли?
   – Вы знаете, что так! Предполагалось, что кторр меня тоже достанет. Вот почему я был назначен туда – когда стекло лопнет, я должен был оказаться первым.
   Предполагалось, что мое оружие не будет в боевой готовности, не так ли? Но я нашел руководство, пошел на полигон и самостоятельно поупражнялся с винтовкой.
   Поэтому ожидания не сработали, не правда?
   Фромкин глядел печально – не с болью, просто с грустью. Он сказал: – Да. Таковы были ожидания.
   – Вы не ответили на вопрос.
   – Я отвечу. Но прежде дослушаю остальные.
   – Хорошо. Почему хотели, чтобы кторр вырвался? Я видел, как доктор Цимпф проверила с помощником клетку. Они не проверяли ее безопасность. Они убеждались, что она сломается в нужный момент. Когда кторр всем весом вломится в нее. Правильно?
   Фромкин спросил: – И вы это видели?
   Я кивнул: – Все эти люди были обречены умереть, не правда?
   Фромкин секунду разглядывал потолок. Сочиняя ответ? Потом посмотрел на меня: – Да, боюсь, что так.
   – Почему?
   – Ты уже знаешь ответ, Джим.
   – Нет, не знаю.
   – Повторим заново. Как ты думаешь, почему было инсценировано нападение?
   – Постфактум это совершенно очевидно. Большинство этих людей не соглашались с позицией Соединенных Штатов по поводу угрозы кторров, поэтому вы пригласили их самолично убедиться, как один из них питается. Гарантированная шоковая терапия.
   Она всегда срабатывает. Она сработала на мне, а я видел всего лишь картинки Шоу Лоу. Эти люди получили специальное представление въявь. Было устроено так, что никто из наших людей не был убит или ранен, только те, кто был против нас. – Я изучал его лицо. Его глаза омрачились. – Так и было, да?
   – Очень похоже, – сказал Фромкин. – Ты только забываешь контекст.
   – Контекст? Или оправдание?
   Фромкин игнорировал насмешку: – Ты видел как прогрессировал съезд. Ты мог бы предложить мне лучшую альтернативу?
   – Вы пытались научить их?
   – Да! Ты знаешь сколько времени занимает научить политика чему-нибудь? Трое выборов! У нас нет столько времени! Нам надо достичь нашей цели сегодня!
   Я должно быть нахмурился, потому что он сказал: – Ты слышал этих делегатов. Они пропускали все, что видели и слышали, через фильтр представления, что Соединенные Штаты используют опасность кторров как предлог для возобновления эксплуатации остального мира.
   – Ну и? Разве это не так?
   Фромкин пожал плечами: – Откровенно говоря, это не относится к делу. Война против Кторра будет продолжаться где то от пятидесяти до трех сотен лет – если мы победим. Таков наш диапазон наилучшей аппроксимации.
   – И? Каков наихудший вариант?
   – Мы все окажемся мертвы в течении десяти лет. – Он сказал это бесстрастно, но слова разили, как пули. – Ситуация призывает к экстраординарному искусству кризисного управления. Она требует такого рода объединенных усилий, которых эта планета не видела никогда. Нам нужен контролирующий орган, который сможет функционировать свободным от обычной инерции, присущей выборному правительству.
   – Вы оправдываете диктаторский режим?
   – Не слишком. Я оправдываю всеобщую воинскую службу для каждого мужчины, женщины, ребенка, робота, собаки и компьютера на планете. Это все. – Он позволил себе кривую улыбку: – Однако, едва ли это диктаторский режим, не так ли?
   Я не ответил. Он встал, подошел к окну и выглянул. – Ирония ситуации, – сказал он, – в том, что единственно выжившие институты, у которых есть ресурсы, чтобы справиться с ситуацией, как раз те, что наименее способны применить эти ресурсы – а это величайшие мировые технологические нации. На конференции доминируют представители четвертого мира, у которых все еще пред-кторрово сознание, ты его знаешь: «Они взяли свое, теперь моя очередь». И они не дают нам играть в другую игру, пока смотрят на себя, как на неравных партнеров. Кторры находят их очень вкусными, а им все равно!
   Фромкин повернулся глянуть на меня. Он возвратился к креслу, но не сел. – Джим, каждый день, который проходит без программы совместного сопротивления вторжению кторров, отодвигает дату возможной победы еще на две недели. Мы быстро подходим к точке, за которой эта дата становится совершенно недостижимой. У нас нет больше времени. Они заняли позицию, что их врагом являются Соединенные Штаты, которые хотят использовать любые окольные пути, чтобы их эксплуатировать. Они не желают отказаться от этой позиции, потому что отказаться – значит признать, что они были неправы. А самая тяжелая вещь для человеческого существа в этом мире – быть неправым. Разве ты не знаешь людей, для которых лучше умереть, чем быть неправым?
   Я снова представил кторра, льющегося со сцены. Услышал крики ужаса.
   Почувствовал запах крови. Эти люди умерли, потому что были неправы? Я посмотрел Фромкину в лицо. Он глядел напряженно. Его глаза причиняли боль.
   Я понял, что это неправда, прежде чем произнес, но все же сказал: – Так они неправы – а вы правы?
   Фромкин покачал головой: – Мы сделали, что надо было сделать, Джим, и единственный способ объяснить это так неудовлетворителен, что я даже не стану пытаться.
   Я обдумал это. – Все же попытайтесь, – сказал я.
   Он выглядел несчастным, приступая: – Хорошо, но тебе это не понравится. Это другая игра, с другими правилами, и одно из наиболее важных звучит так:
   «Все предыдущие игры более не действительны». И тот, кто пытается играть в старую игру посередине новой, стоит на пути. Понял? Поэтому мы усадили все наши главные проблемы в передние ряды. Нам это не нравилось, но это было необходимо.
   – Вы правы. Мне это не нравится.
   Он кивнул: – Я предупреждал. Но, Джим, каждый, кто выжил, теперь увидел войну с близкого расстояния. Теперь это не просто другая политическая позиция. Теперь это – кровавый шрам в душе. Люди, вышедшие из этой аудитории, теперь знают, кто их враг. То, что ты видел, в чем участвовал, была весьма необходимая часть шоковой терапии сообщества мировых правительств.
   Он снова сел, наклонился вперед и положил руку на меня: – Мы не хотели делать это, Джим. В самом деле, до самой последней недели мы решили не делать. Надеялись, что самих фактов достаточно, чтобы убедить депутатов. Мы были неправы. Фактов оказалось недостаточно. Ты продемонстрировал это, когда выступил перед всей конференцией. Именно ты продемонстрировал нам, как полностью закристаллизировалась позиция четвертого мира.
   – О, конечно – это верно, – сказал я. – Теперь всему виной я!
   Фромкин наклонился вперед и сказал напряженно: – Джим, заткнись и послушай.
   Перестань показывать свою глупость. Знаешь, что ты дал нам? Уровень, на котором надо сооружать массовую перестройку политических целей. Видеозаписи конференции разошлись по общественному каналу. Весь мир увидел, как кторр атакует полный зал их высших лидеров. Весь мир увидел, как ты завалил этого кторра. Ты знаешь, что ты герой?
   – Э-э, дерьмо.
   Фромкин кивнул: – Я согласен. Ты совсем не тот, кого нам следовало бы выбрать, но ты тот, кого мы получили, поэтому мы просто наилучшим способом используем тебя. Послушай, публика теперь встревожена – мы нуждались в этом. Прежде у нас такого не было. В этом разница. Мы видим, как некоторые влиятельные люди внезапно объявили своими целями военизировать все необходимые ресурсы для сопротивления вторжению кторров.
   Я откинулся в постели и сложил руки на груди: – Так Соединенные Штаты выиграли в конце концов, правда?
   Фромкин покачал головой: – Это шутка, сынок. Возможно, не будет даже Соединенных Штатов, когда закончится война – даже если мы победим. Все необходимое для человеческого вида, чтобы победить кторров, имеет такую колоссальную важность, что выживание любой нации как нации становится неважным.
   Каждый из нас, кто принимает участие в этой войне, понимает, что выживание любого является важностью второго порядка, когда противостоит выживанию вида.
   Он снова откинулся в кресле. Я ничего не сказал. Говорить было нечего. Потом я подумал кой о чем: – Я понимаю, это ваша позиция. А теперь, как оправдывается включение меня? Вспомните, предполагалось, что я тоже буду убит, а не стану героем.
   Фромкин не выглядел смущенным. Он сказал: – Это верно. И тебя вообще не предполагалось спасать. Это сиделка, Динни – она иногда может быть хорошей занозой в заднице – спасла твою жизнь. Она отключила двух морских пехотинцев, которые пытались оттащить ее.
   – Они пришли убить меня?
   – Не совсем так. Это просто похоже на, э-э, политику не спешить тебе на помощь.
   Но никто не сказал ей это. Когда они попытались ее оттащить, она их покалечила.
   Одному разбила коленную чашечку, другому сломала ключицу, руку и грудную кость.
   Она оставалась с тобой все время, не подпуская близко никого, кого не знала лично.
   – А что произошло в операционной?
   Фромкин поразился: – Ты и об этом знаешь?
   Я кивнул.
   – Старший офицер намекнул, что твоя операция должна быть… отложена. Она предложила ему покинуть операционную. Он отказался. Она дала ему выбор: или он уходит сам, или по-другому. Если по-другому, она обещала, что ему не понравится. Она оказалась права. Ему не понравилась. Сейчас она арестована…
   – Что?
   – Охранный арест. Пока кое-что не упорядочится. Я обещаю тебе, что с ней все будет в порядке. Но вначале мне и тебе надо было вот так немного поболтать.
   Тогда до меня кое-что дошло: – Почему вы и я? Где дядя Айра? Разве не с ним мне следовало поговорить?
   Фромкин поколебался: – Сожалею. Полковник Валлачстейн погиб. Он не выбрался из аудитории вовремя. – На его лице было страдание.
   – Нет!…, – закричал я. – Я не верю! – Я чувствовал, словно мне в грудь ударил кирпич…
   – Он пропустил вперед троих, вытолкал перед собой. Один из них я. И вернулся еще за кем-то. Я ждал его у двери. Он не вышел.
   – Я… я не знаю, что сказать. Я едва знал его. Я не знаю, нравился ли ему, но я его уважал.
   Фромкин отмел это: – Он тоже уважал тебя за то, что ты убил четвертого кторра.
   Он говорил мне. И он подписал тебе премиальный чек в субботу утром, прямо перед сессией.
   – Премиальный чек?
   – Ты не знаешь? Миллион кейси за каждого убитого кторра. Десять миллионов – за живого. Ты теперь миллионер. Дважды. Я подписал тебе второй чек. Теперь я взял некоторую ответственность за агентство. Вот почему разговор вели ты и я.
   – О! Теперь вы – мой командир?
   – Скажем просто, что я твой, э-э, связник.
   – С кем?
   – Тебе нет необходимости знать имена. Это люди, которые работали с дядей Айра.
   – Люди, решившие, что я должен быть убит?
   Фромкин выдохнул с тихой досадой. Он положил руки на колени и собрался.
   Посмотрел мне в глаза и сказал: – Тебе надо кое-что понять. Да, предполагалось, что ты умрешь. Люди, на которых ты работал, приняли такое решение.
   – Любезный народ, – сказал я.
   – Ты был бы удивлен.
   – Извините, но, похоже, это не те люди, на которых я хотел бы работать. Может, я и дурак, но не до глупости.
   – Это еще поглядим. – Фромкин спокойно продолжал: – До вечера субботы, все, что можно было сказать о тебе – пассив. Никто не думал, что ты завалишь кторра.
   Сознаюсь, я все еще удивлен, но раз ты сделал это, ты перестал быть пассивом и начал быть героем. Теперь ты актив, сынок. Субботние фотографии продемонстрировали, что человеческое существо может остановить кторра. Миру необходимо знать это. Ты стал весьма полезным орудием. Мы хотим использовать тебя – если ты хочешь быть использованным. Ранее принятое решение теперь недействительно. Можешь поблагодарить Динни за это. Она предоставила тебе достаточно времени, чтобы мы смогли прийти к такому выводу. Хм, – добавил он, – нам стоит завербовать и ее.
   Я не знал, чувствовать ли облегчение или гнев. Я сказал: – И это все, что я есть? Орудие? Можете передать им, что я благодарен. Надеюсь, что когда-нибудь сделаю для них то же самое.
   Фромкин уловил сарказм. Кивнул раздраженно: – Хорошо. Ты предпочитаешь быть правым. Ты предпочитаешь упражняться в своей правоте.
   – Я злюсь!, – закричал я. – Мы говорим о моей жизни! Для вас это маловажно, но быть съеденным кторром могло бы испортить мне целый день!
   – Ты имеешь право на гнев, – спокойно сказал Фромкин. – На самом деле, я бы встревожился, если бы ты не злился, но то, что тебе надо получить с помощью гнева, не относится к делу. Твой гнев – это твое дело. Для меня это ничего не значит. И как только ты справишься с ним, то сможешь получить работу.
   – Я не уверен, что хочу эту работу.
   – Ты хочешь убивать кторров?
   – Да! Я хочу убивать кторров!
   – Хорошо! Мы тоже хотим, чтобы ты убивал кторров!
   – Но я хочу доверять людям позади меня!
   – Джим, перестань воспринимать это персонально! Любой из нас, все мы, будем пущены в расход, если это приведет остальных ближе к цели устранения заражения.
   Сегодня наша задача – сопротивление каждой личности, которая не видит, что проблема кторров перевешивает все, и особенно тем, кому вверена ответственность справляться с обстоятельствами. Они стоят на нашем пути. И если они загораживают нам путь, то будут устранены с него. Поэтому не стой на пути. А если стоишь, не воспринимай персонально.
   – Мне кажется, все это даже более ужасно, – сказал я. – Чистейшее бездушие.
   Но Фромкина это не произвело впечатления: – О, я понимаю, твои идеалы важнее, чем победа в войне. Слишком плохо. Знаешь, как кторры называют идеалиста? Ланч.
   Я глянул не его форму: – И это – просвещенная позиция?
   – Да, – ответил он. И не стал распространяться.
   Я сказал: – Вы все еще не ответили на мой вопрос.
   – Извини. На какой?
   – Каково оправдание – желать моей смерти тоже?
   Фромкин пожал плечами: – В то время это казалось хорошей идеей.
   – Прошу прощения?
   – Ты был похож на пассив, вот и все. Говорю тебе, не воспринимай персонально.
   – И это все?
   – У-гу, – кивнул он.
   – Вы хотите сказать, что просто спокойно решили – пусть будет так?
   – Ага.
   Я не мог поверить. Я начал возбужденно бормотать: – Вы хотите сказать, что вы – и полковник Валлачстейн – и майор Тирелли – просто спокойно уселись и решили послать меня на смерть?
   Он ждал, пока я закончу. Пришлось ждать долго. Потом он сказал: – Да, в точности так и было. Спокойно и без эмоций. – Он встретил мой яростный взгляд без всякого стыда. – Та же спокойно и без эмоций мы решили выпустить кторра в зале полном нашими коллегами. Как спокойно и без эмоций Дюк решил управиться с девочкой в коричневом платье. Да, об этом я знаю тоже. – Он прибавил: – И так же спокойно и без эмоций ты решил управиться с Шоти и четвертым кторром. Здесь нет разницы. Джим. Просто мы отбрасываем истерию и драму. Но с другой стороны, нет разницы, Джим, в том что делали мы, и в том что сделал ты.