Страница:
Все видели, что единственная женщина в зале, прекрасная Забира, сделала то же самое: она коснулась лбом пола рядом с телом своего мертвого возлюбленного, кланяясь его сыну, как всегда, грациозная и соблазнительная.
Было также замечено, что Аммар ибн Хайран, которого разыскивали по всему Аль-Рассану, не дожидаясь разрешения правителя, поднялся с колен и встал.
Попавшие в этом зале в плен к обнаженным мечам мувардийцев удрученно спрашивали себя, с опозданием, как могли они не узнать его раньше. Ибн Хайран не похож ни на кого благодаря своим невероятно синим глазам. Никто не двигается так, как он. Ничья дерзость не может сравниться с его дерзостью. Когда он снял тюрбан, его знаменитая серьга засверкала — насмешливо, как подумали многие, что вполне простительно. Теперь стало ясно, что он уже давно находился в Картаде. Может быть, в этом самом зале. Многие в зале приемов начали поспешно припоминать свои непочтительные замечания в адрес опального фаворита, которые они, возможно, позволили себе во время его предположительного отсутствия. Ибн Хайран улыбнулся и оглядел их. Его улыбку все хорошо помнили, и сейчас она принесла так же мало облегчения, как это бывало всегда.
— День Крепостного Рва, — произнес он, ни к кому в отдельности не обращаясь, — был ошибкой со многих точек зрения. Всегда плохо не оставлять человеку выбора.
Для поэта Сефари это было совершенно непонятное замечание, но среди колонн и под арками стояли люди более мудрые. Замечание ибн Хайрана потом припомнят и будут обсуждать. Каждый из придворных поспешит первым объяснить его значение.
«На ибн Хайрана, — будут шептаться они в банях и во дворах или в городских тавернах джадитов, — хотели свалить вину за казни в Фезане. Он обладал слишком большой властью в глазах правителя. И это должно было его обуздать. Никто после этого не мог бы ему доверять». И все будут понимающе кивать головой за шербетом или запретным вином.
Эта загадочная фраза стала причиной всех разговоров в последующие дни; по крайней мере, так казалось.
Однако старая истина гласит, что события, великие или малые, не всегда развиваются по сценарию даже самых хитроумных людей.
Новый повелитель Картады за спиной ибн Хайрана закончил раскладывать подушки так, как ему нравилось, и теперь произнес тихо, но очень ясно:
— Мы готовы принять от всех уверения в преданности. Ни одному мужчине нет необходимости бояться нас, пока он хранит нам верность. — Многие отметили, что о женщинах не было сказано ни слова.
Правитель продолжал говорить, и ибн Хайран повернулся к нему лицом.
— В начале нашего царствования мы хотим сделать некоторые заявления. Первое: все официальные траурные обряды будут соблюдаться в течение семи дней, чтобы почтить нашего трагически погибшего правителя и отца.
Мужчины при картадском дворе — большие мастера улавливать малейшие нюансы информации. Никто не заметил ни намека на удивление на лице или в позе ибн Хайрана, который только что убил правителя.
«Он это тоже запланировал, — решили они. — Принц для этого недостаточно умен».
Как оказалось, они ошиблись.
Многим людям в будущем предстояло ошибаться в отношении Альмалика ибн Альмалика. Первый и самый выдающийся из них стоял сейчас прямо перед юным правителем и слушал, как новый повелитель, его ученик и воспитанник, произносит тем же тихим, ясным голосом:
— Вторым заявлением, к нашему прискорбию, будет приказ о ссылке нашего слуги, прежде пользующегося нашим доверием и горячей любовью, Аммара ибн Хайрана.
Ни одного знака, движения, малейшего указания на замешательство у названного человека. Только поднятая бровь — характерный жест, который мог означать так много, — и затем спокойно заданный вопрос:
— За что, мой повелитель?
В устах того, кто только что убил правителя, когда еще теплое тело лежит неподалеку, этот вопрос казался поразительно самонадеянным. Учитывая то, что убийство, без сомнения, было совершено с согласия и при участии юного принца, он был также опасным. Альмалик Второй Картадский посмотрел в сторону и увидел меч своего отца рядом с возвышением. Он протянул руку, почти рассеянно, и взялся за его рукоять. Все видели, что у него снова начало подергиваться веко.
— За преступления против морали, — ответил, наконец, молодой правитель. И покраснел.
В наступившем гробовом молчании раздался смех ибн Хайрана. Смех этот эхом отразился от колонн и арок и взлетел к высокому сводчатому потолку. В веселье Аммара, однако, ощущалось напряжение, и чуткое ухо могло его уловить. Это не было оговорено заранее, возникла всеобщая уверенность. И здесь кроется очень большая тонкость, поняли самые сообразительные. Новому правителю необходимо быстро оставить между собой и цареубийством как можно большее расстояние. Если бы он назвал причиной ссылки убийство, это расстояние было бы потеряно, так как присутствие принца в замаскированном виде в этом зале уже само говорит о том, как осуществлялось убийство его отца.
— Вот как! — сказал ибн Хайран в наступившей тишине, когда замерло эхо смеха. — Опять прегрешения против морали. Только это? — Он сделал паузу, улыбнулся. Потом откровенно заявил: — Я опасался, что вы заговорите о смерти правителя. Эту ужасную ложь кто-нибудь, возможно, уже сейчас разносит по городу. Я испытываю облегчение. Могу я поэтому жить в надежде, что мой повелитель когда-нибудь запечатлеет на моем недостойном лбу поцелуй прощения?
Король покраснел еще сильнее. Поэт Сефари внезапно вспомнил, что их новый правитель еще совсем молодой человек. И Аммар ибн Хайран был его ближайшим советчиком и другом, и что много лет ходили некие слухи… Он решил, что теперь лучше понимает положение дел. «Поцелуй прощения повелителя». Подумать только!
— Такие вещи решает время, звезды и воля Ашара, — ответил юный правитель решительным голосом, тоном официального благочестия. — Мы… высоко ценили тебя и благодарны тебе за прошлую службу. Нам было не так-то легко решиться на это… наказание.
Он помолчал, голос его изменился.
— Тем не менее оно необходимо. У тебя есть время до первой звезды, чтобы покинуть Картаду, и еще семь ночей, чтобы покинуть наши земли. В противном случае любой, кто тебя увидит, волен отнять у тебя жизнь и, поступив так, будет действовать от имени правителя. — Слова звучали резко и точно, отнюдь не слова молодого человека, который нервничает и не уверен в своих силах.
— За мной будут охотиться? Опять! — воскликнул Аммар ибн Хайран, и в его голосе снова прозвучала горькая насмешка. — Ну, правда, мне так надоело носить шафрановый тюрбан.
Тик правителя действительно вызывал сильное раздражение.
— Лучше тебе уйти, — сурово произнес юный Альмалик. — То, что мы сейчас собираемся сказать, предназначено для ушей наших верных подданных. Мы будем молиться, чтобы Ашар наставил тебя на путь добродетели и просвещения.
Никаких колебаний, как отметили его верные подданные в зале. Даже перед лицом насмешки и того, что можно было считать угрозой со стороны самого умного человека в государстве, юный правитель не дрогнул. Даже более того, как поняли они сейчас. Легким взмахом руки король подозвал двух мувардийцев, стоявших у дверей в дальнем конце зала.
Они подошли с обнаженными мечами и остановились по обеим сторонам от ибн Хайрана. Он всего лишь бросил на них быстрый, насмешливый взгляд.
— Мне следовало остаться поэтом, — сказал он, печально покачав головой. — Такие дела выше моего понимания. Прощайте, мой повелитель. Я буду вести печальную, мрачную, тихую жизнь, погруженный в размышления, и ждать, когда меня призовут пред ваши светлые очи.
Он снова отвесил безукоризненный поклон, потом поднялся. Мгновение постоял, словно собирался добавить что-то еще. Молодой повелитель смотрел на него в ожидании, веко его дергалось. Но Аммар ибн Хайран лишь улыбнулся еще раз и покачал головой. Он покинул зал, пройдя между стройными колоннами по мозаичным плитам, миновал последнюю арку и вышел за дверь. Ни один человек не поверил его последним словам.
Что думала одна женщина, наблюдая все происходящее со своего места, рядом с телом покойного правителя, ее возлюбленного, отца ее детей, никто не знал. Лицо убитого повелителя уже посерело — известное следствие отравления фиджаной. Его рот все еще был открыт в последнем, беззвучном крике. Корзина с апельсинами осталась там, где ее поставил ибн Хайран, прямо перед возвышением.
Он понимал: это был один из тех просчетов, который человек помоложе никогда бы себе не простил. Но он уже не был молодым, и его насмешливая улыбка была почти искренней и почти целиком адресована самому себе.
Но здесь в игре участвовали и другие элементы, и постепенно, пока Аммар ибн Хайран ехал на восток из Картады в конце этого дня, он почувствовал, как его сардоническая бесстрастность ускользает. К тому времени, когда он добрался до своего загородного поместья, до которого было полдня неспешной езды от городских стен, спутник мог бы увидеть на его лице мрачное выражение. Но у него не было спутника. Двое слуг следовали на некотором расстоянии позади на мулах, нагруженных различными вещами — в основном одеждой, украшениями и манускриптами. Они, разумеется, не были посвящены в его мысли и не могли видеть выражения его лица. Ибн Хайран был скрытным человеком.
Когда он добрался до дома, еще оставалось вполне достаточно времени до первой звезды. Было бы ниже его достоинства поспешно покидать Картаду наутро после указа Альмалика, но равным образом было бы демонстративным и вызывающим задерживаться до наступления сумерек: в городе нашлись бы люди, готовые убить его, а потом заявить, что они видели первую звезду до реального ее появления. Он не испытывал недостатка во врагах.
Когда он въехал в поместье, два конюха подбежали, чтобы взять у него коня. Слуги появились у входа, другие суетились внутри, зажигая фонари и свечи, готовили комнаты для хозяина. Он не был здесь с весны. Никто не знал, где он.
Его управляющий умер. Он узнал об этом от принца некоторое время назад: бедняга стал одним из тех, кто подвергался допросу с пристрастием, как упоминал каид этим утром.
«Им следовало быть умнее, — подумал он. — А может быть, они и так знали: никто, даже мувардийцы, не могли всерьез подумать, что он рассказал управляющему своим загородным домом, где скрывается. Но ибн Руале необходимы были мертвые тела как доказательство усердных поисков». Аммару ибн Хайрану пришло в голову, что по иронии судьбы каид, вероятно, обязан ему жизнью после смерти правителя. Еще один возможный источник иронии. Но сегодня ему никак не удавалось вернуть свое обычное настроение.
Это не стало полной неожиданностью — ссылка и то, что принц выступил против него. На то имелись причины. Но ему было бы приятнее, если бы это он спланировал и воплотил в жизнь подобный поворот судьбы, как планировал все остальные, но какими бы ни были его чувства, правда заключалась в том, что новый правитель не собирался становиться марионеткой Аммара ибн Хайрана или чьей-нибудь другой. «Наверное, это хорошо, — подумал он, спешившись во дворе. — Это комплимент моему воспитанию — то, что меня изгнал из страны человек, которого я только посадил на трон».
Это также должно было бы стать для него развлечением. Проблема в том, наконец-то признал он, оглядывая передний двор дома, который любил больше остальных, что ему еще какое-то время будет немного трудно развлекаться и веселиться. Воспоминания и вызванные ими ассоциации сейчас еще слишком свежи.
Пятнадцать лет назад он убил последнего халифа Аль-Рассана ради человека, которого убил сегодня.
Кажется, джарайниды, живущие далеко к востоку от границ его родины, верили, что человеческая жизнь — это бесконечно повторяющийся цикл одних и тех же действий и поступков. Такая философия не была ему близка, но он сознавал, что после сегодняшнего утра его собственную жизнь можно по справедливости считать иллюстрацией их веры. Ему не слишком понравилась мысль о том, что он служит наглядным примером чему бы то ни было. Подобная роль лишена вдохновения, а он прежде всего считал себя поэтом.
Хотя и это тоже было, в лучшем случае, лишь половиной правды. Он вошел в низкий, длинный дом, построенный им на то щедрое содержание, которое всегда давал ему Альмалик. «Нельзя лишать человека выбора», — осторожно произнес он сегодня утром в зале приемов, чтобы убедиться, что самые умные из собравшихся начнут излагать случившееся так, как ему хотелось бы.
Были и другие варианты. Почти всегда были варианты. В День Крепостного Рва Альмалик действительно нанес серьезный, заслуживающий глубокого порицания удар по независимости своего сына и гордости ибн Хайрана. Принца сделали беспомощным свидетелем резни, всего лишь символом бдительности его отца, а Аммара…
Аммара ибн Хайрана, который ради честолюбивого правителя Картады пятнадцать лет назад пошел на убийство человека, называемого халифом из рода самого святого Ашара, и с тех пор носил клеймо этого поступка, снова представили всему полуострову и всему миру как жестокого, кровавого инициатора грязной резни.
То, что он увидел во дворе замка Фезаны в палящую летнюю жару, вызвало у него тошноту, а ведь на службе у Картады он видел смерть во многих обличиях и сам отдавал приказы убивать. Но ему были отвратительны излишества, а масштабы смерти в том дворе были ужасающими.
Но главную роль, конечно, сыграла гордость. Прежде всего — гордость. Ему было отвратительно то, что сделали с жителями Фезаны, но не менее отвратительно то, что сделали с его собственным именем, с его обликом и местом в этом мире. Он понимал, что служит правителю, какими бы высокими ни были дарованные ему звания. Правители имеют право наказывать своих слуг; они могут лишить их земных благ, убить, отправить в ссылку. Но не могут взять человека, — если этот человек Аммар ибн Хайран, — и представить его всему Аль-Рассану и миру за горами и морями в качестве автора этого… уродства.
Разве у него не было выбора?
Конечно, был, если бы он очень захотел его найти. Он мог покинуть мир власть имущих и его чудовищные деяния. Мог даже покинуть эту любимую, урезанную землю Аль-Рассана и ее надутых, мелких правителей. Мог отправиться прямо из Фезаны через горы в Фериерес или в любой из крупных городов Батиары. Там есть культурные, богатые государства, где поэта-ашарита с радостью приняли бы при дворе, как еще одно сверкающее украшение. Он мог до конца своих дней жить в роскоши среди самых цивилизованных джадитов.
Он мог бы даже уехать еще дальше на восток, доплыть на корабле до самой Сорийи, посетить каменные надгробья своих предков, которых никогда не видел; возможно, даже заново обрести веру у Скалы Ашара, пожить отшельником под звездами бога в пустыне, закончить жизнь вдали от Аль-Рассана.
Разумеется, у него был выбор.
Всему этому он предпочел месть. Замаскировался и вернулся в Картаду. Объявился принцу, а затем подкупил управляющего дворцом, чтобы тот включил его в свиту в качестве раба. Самая крупная одноразовая взятка за всю его жизнь. И он убил сегодня правителя при помощи яда фиджаны, пропитав им муслиновую ткань.
Значит, уже дважды. Дважды за пятнадцать лет он убил самого могущественного властелина на этой земле. Халифа и верховного правителя.
«Все меньше остается вероятности, — с грустью решил ибн Хайран, входя в дом, — что меня будут помнить благодаря моим стихам».
— Вас ждут, господин мой, — сообщил ему помощник управляющего у входа. Ибн Хайран сел на низкую скамью возле двери, и тот опустился на колени, чтобы помочь ему снять сапоги и надеть вместо них тапочки, украшенные самоцветами.
— Ты впустил в дом посетителя в мое отсутствие?
Этот человек теперь стал управляющим, приняв на себя груз новых обязанностей в страшное время. Он опустил глаза.
— Возможно, я совершил ошибку, мой господин. Но она так убеждала меня, что вы обязательно примете ее.
— Она?
Но он уже понял, кто это. Его на короткое мгновение снова охватило насмешливое удивление, которое затем сменилось другим чувством.
— Куда ты ее проводил?
— Она ждет вас на террасе. Надеюсь, я поступил правильно, господин мой?
Аммар встал, и управляющий тоже.
— Всегда веди женщину только туда. Прикажи приготовить ужин на двоих и подготовь комнату для гостей. Мы с тобой поговорим позже; нужно еще многое сделать. Я на время уеду из Картады, это приказ верховного правителя.
— Да, господин, — бесстрастно ответил управляющий. Аммар двинулся было во внутренние покои, потом остановился.
— Нового правителя. Прежний правитель умер, — прибавил он, — Сегодня утром.
— Увы, — произнес управляющий без каких-либо признаков удивления.
«Надежный человек», — решил ибн Хайран. Он бросил перчатки на мраморный столик и прошел по коридорам к широкой террасе, которую построил на западной стороне, где находились его собственные комнаты. Он всегда предпочитал закат восходу. Отсюда открывался вид на красные холмы и голубую излучину реки на юге. Картада оставалась невидимой, скрытой холмами.
Женщина, его гостья, стояла к нему спиной, любуясь пейзажем. Она стояла босиком на прохладных плитах.
— Архитектор не хотел строить ее для меня, — сказал он, подходя и останавливаясь у нее за спиной. — Открытые пространства устраивают внутри дома, твердил он мне.
Она взглянула на него. По дороге сюда она закрыла лицо, сейчас накидка была поднята. Ее черные, подведенные глаза секунду смотрели прямо на него, потом она отвернулась.
— Действительно чувствуешь себя открытой всем взорам — тихо произнесла она.
— Но посмотрите, где мы находимся, от кого мне прятаться здесь, вдали от города? — спросил я у архитектора и у самого себя.
— И что вы ответили самому себе? — поинтересовалась она, глядя на террасы, спускающиеся к реке, и на заходящее солнце. — А вашему архитектору? — она была необычайно хороша в профиль. Он помнил тот день, когда впервые увидел ее.
— Только не от этого, — ответил он, обводя рукой землю, простирающуюся перед ними. «Она умна, ему полезно помнить об этом». — Признаюсь, я удивлен, Забира. Я редко удивляюсь, но этого я не ожидал.
Первая дама при дворе правителя Альмалика, наложница, которая была матерью двух его младших сыновей, в сущности — правительница Картады в последние восемь лет снова оглянулась на него и улыбнулась, показав ровные, белые зубы.
— Правда? — спросила она. — В день, когда вы убили правителя и ваш собственный ученик отправил вас в ссылку, простой визит дамы вас тревожит? Не знаю, возможно, мне следует чувствовать себя польщенной.
Ее голос был прелестным, в нем таилась музыка. Он всегда был таким. Она разбивала сердца и исцеляла их, когда пела. От нее пахло миррой и розами. Ее глаза и ногти были тщательно накрашены. «Интересно, — подумал он, — как давно она здесь. Мне следовало спросить у управляющего».
— Нет ничего простого ни в даме, ни в этом визите, — пробормотал он. — Хотите чего-нибудь выпить?
Появился слуга с подносом, на котором стоял гранатовый сок и шербет в высоких бокалах. Он взял напитки и предложил ей бокал.
— Я не оскорблю вас, если также предложу чашу вина? К северу от нас разбит виноградник джадитов, и у меня с ними договор.
— Вы меня ничуть не оскорбите, — ответила Забира с чувством.
Аммар улыбнулся. Эта самая прославленная красавица Аль-Рассана, все еще молодая, хотя, возможно, после событий этого утра выглядела уже не так молодо. А ибн Хайран — всего лишь один из тысячи поэтов, которые прославляли ее все эти годы. Однако он был первым, этого не отнять. Он встретил ее вместе с Альмаликом. Присутствовал, когда это началось.
Ей было семнадцать лет в тот вечер, когда верховный правитель и господин ибн Хайран, его ближайший друг и советчик, возвращались верхом в Картаду после целого дня охоты в западных лесах и увидели девушку, набирающую воду из фонтана в последних лучах осеннего дня. Восемь лет тому назад.
— В самом деле, Аммар, чему тут удивляться? — спросила теперь та самая женщина, бесконечно умудренная опытом, рассматривая его поверх края бокала. Ибн Хайран сделал знак слуге, и тот удалился за вином. — Как вы думаете, что меня может теперь ждать в Картаде?
Осторожно, так как он сознавал, что его поступок сегодня утром перевернул ее мир вверх дном и поставил ее жизнь под угрозу, он произнес:
— Он — сын своего отца, Забира, и почти одного с вами возраста.
Она сделала кислое лицо.
— Вы слышали, что он сказал мне сегодня утром.
«Не совсем», — пробормотал принц. Все это слышали. Забира была всегда осторожна, но едва ли составляло тайну, поскольку Хазем, второй сын Альмалика, безнадежно связался с самыми фанатичными из ваджи, ее старшенький стал единственным реальным соперником принца Альмалика — при условии, что его отец проживет достаточно долго и мальчик достигнет совершеннолетия. Но Альмалик не дожил. Аммар вдруг подумал о том, где сейчас мальчики.
— Я слышал, что он сказал. Несмотря на это, Альмалик ибн Альмалик по своей природе не защищен от соблазна, — ответил Аммар, все еще проявляя осторожность. Он по-своему сейчас высказал возмутительное предположение, но ни в коей мере не беспрецедентное. Сыновья становились наследниками своих отцов-правителей во всех отношениях.
Она искоса взглянула на него.
— От мужского соблазна или женского? Может быть, вы сумеете просветить меня на этот счет? — ласково спросила она. Потом продолжила прежде, чем он смог ответить. — Я его знаю. Я долго наблюдала за ним, Аммар. Он устоит против всех чар, какими я еще обладаю. Он слишком напуган. Для него я буду носительницей тени его отца, где бы ни была, в постели или при дворе, и он не готов смириться с этим. — Она снова отпила из бокала и посмотрела вдаль, на сверкающую излучину реки и краснеющие холмы. — Он захочет убить моих сыновей.
Собственно говоря, Аммар думал так же.
Он решил, что лучше при данных обстоятельствах не спрашивать, где находятся мальчики, хотя на будущее это было бы полезно знать. Слуга вернулся с двумя чистыми бокалами, водой и вином в красивом графине. За долгие годы Аммар истратил целое состояние на стекло. Его тоже придется бросить.
Слуга поставил поднос и удалился. Ибн Хайран смешал воду и вино для них обоих. Они выпили молча. Вино было очень хорошим.
Образы двух мальчиков, казалось, висят в воздухе, в сгущающихся сумерках. Внезапно, неизвестно почему, он подумал об Исхаке из Фезаны, лекаре-киндате, который принимал у Забиры роды обоих этих мальчиков и лишился глаз и языка после рождения второго из них. Лекарь смотрел глазами неверного на запретную красоту женщины, жизнь которой спас. Эта женщина сейчас стояла здесь, ее аромат опьянял и отвлекал, ее белая кожа была безупречной. Интересно, знает ли она, что случилось с Исхаком бен Йонанноном, сказал ли ей об этом Альмалик? Эта мысль привела к другой, столь же неожиданной.
— Вы действительно любили правителя, правда? — спросил он после паузы с не свойственным ему смущением. Он чувствовал, что не совсем контролирует эту ситуацию. Убийство человека делает тебя уязвимым для определенных вещей; он почти забыл этот урок за пятнадцать лет. Как же должен вести себя человек с возлюбленной того, кого он убил?
— Вы знаете, что любила, — спокойно ответила она. — Это не трудный вопрос, даже не настоящий, Аммар. — Она повернулась и впервые встала лицом к нему. — Трудная правда заключается в том, что вы тоже его любили.
А вот этого он не ожидал. Он быстро покачал головой.
— Нет. Я уважал его, я восхищался его силой, мне нравились его тонкий ум, его прозорливость, его изобретательность. В отношении сына я тоже питал надежды. В каком-то смысле до сих пор питаю.
— В противном случае ваши уроки пропали даром?
— В противном случае мои уроки пропали даром.
— Так и есть, — откровенно сказала Забира. — Вы скоро в этом убедитесь. И хотя я слышала, как вы отрицали любовь, но боюсь, что не верю этому.
Она поставила пустой бокал и задумчиво посмотрела на Аммара. Она стояла почти вплотную к. нему.
— Скажите мне еще одну вещь, — попросила она, и тембр ее голоса изменился. — Вы предположили, что новый правитель не защищен от соблазна. А вы, Аммар?
Вероятно, поразить его было труднее всех в Аль-Рассане, но это, после фраз, которыми они только что обменялись, было полной неожиданностью. Восторг, бурный и быстрый, вскипел в нем и так же быстро угас. Он убил ее возлюбленного в это утро. Отца ее детей. Надежду на будущее.
— Меня обвиняли во многом, но в этом — никогда, — ответил он, пытаясь выиграть время.
Но она не позволила ему это сделать.
— Вот и хорошо, — сказала Забира из Картады и, привстав на цыпочки, поцеловала его в губы, медленно и очень искусно.
Было также замечено, что Аммар ибн Хайран, которого разыскивали по всему Аль-Рассану, не дожидаясь разрешения правителя, поднялся с колен и встал.
Попавшие в этом зале в плен к обнаженным мечам мувардийцев удрученно спрашивали себя, с опозданием, как могли они не узнать его раньше. Ибн Хайран не похож ни на кого благодаря своим невероятно синим глазам. Никто не двигается так, как он. Ничья дерзость не может сравниться с его дерзостью. Когда он снял тюрбан, его знаменитая серьга засверкала — насмешливо, как подумали многие, что вполне простительно. Теперь стало ясно, что он уже давно находился в Картаде. Может быть, в этом самом зале. Многие в зале приемов начали поспешно припоминать свои непочтительные замечания в адрес опального фаворита, которые они, возможно, позволили себе во время его предположительного отсутствия. Ибн Хайран улыбнулся и оглядел их. Его улыбку все хорошо помнили, и сейчас она принесла так же мало облегчения, как это бывало всегда.
— День Крепостного Рва, — произнес он, ни к кому в отдельности не обращаясь, — был ошибкой со многих точек зрения. Всегда плохо не оставлять человеку выбора.
Для поэта Сефари это было совершенно непонятное замечание, но среди колонн и под арками стояли люди более мудрые. Замечание ибн Хайрана потом припомнят и будут обсуждать. Каждый из придворных поспешит первым объяснить его значение.
«На ибн Хайрана, — будут шептаться они в банях и во дворах или в городских тавернах джадитов, — хотели свалить вину за казни в Фезане. Он обладал слишком большой властью в глазах правителя. И это должно было его обуздать. Никто после этого не мог бы ему доверять». И все будут понимающе кивать головой за шербетом или запретным вином.
Эта загадочная фраза стала причиной всех разговоров в последующие дни; по крайней мере, так казалось.
Однако старая истина гласит, что события, великие или малые, не всегда развиваются по сценарию даже самых хитроумных людей.
Новый повелитель Картады за спиной ибн Хайрана закончил раскладывать подушки так, как ему нравилось, и теперь произнес тихо, но очень ясно:
— Мы готовы принять от всех уверения в преданности. Ни одному мужчине нет необходимости бояться нас, пока он хранит нам верность. — Многие отметили, что о женщинах не было сказано ни слова.
Правитель продолжал говорить, и ибн Хайран повернулся к нему лицом.
— В начале нашего царствования мы хотим сделать некоторые заявления. Первое: все официальные траурные обряды будут соблюдаться в течение семи дней, чтобы почтить нашего трагически погибшего правителя и отца.
Мужчины при картадском дворе — большие мастера улавливать малейшие нюансы информации. Никто не заметил ни намека на удивление на лице или в позе ибн Хайрана, который только что убил правителя.
«Он это тоже запланировал, — решили они. — Принц для этого недостаточно умен».
Как оказалось, они ошиблись.
Многим людям в будущем предстояло ошибаться в отношении Альмалика ибн Альмалика. Первый и самый выдающийся из них стоял сейчас прямо перед юным правителем и слушал, как новый повелитель, его ученик и воспитанник, произносит тем же тихим, ясным голосом:
— Вторым заявлением, к нашему прискорбию, будет приказ о ссылке нашего слуги, прежде пользующегося нашим доверием и горячей любовью, Аммара ибн Хайрана.
Ни одного знака, движения, малейшего указания на замешательство у названного человека. Только поднятая бровь — характерный жест, который мог означать так много, — и затем спокойно заданный вопрос:
— За что, мой повелитель?
В устах того, кто только что убил правителя, когда еще теплое тело лежит неподалеку, этот вопрос казался поразительно самонадеянным. Учитывая то, что убийство, без сомнения, было совершено с согласия и при участии юного принца, он был также опасным. Альмалик Второй Картадский посмотрел в сторону и увидел меч своего отца рядом с возвышением. Он протянул руку, почти рассеянно, и взялся за его рукоять. Все видели, что у него снова начало подергиваться веко.
— За преступления против морали, — ответил, наконец, молодой правитель. И покраснел.
В наступившем гробовом молчании раздался смех ибн Хайрана. Смех этот эхом отразился от колонн и арок и взлетел к высокому сводчатому потолку. В веселье Аммара, однако, ощущалось напряжение, и чуткое ухо могло его уловить. Это не было оговорено заранее, возникла всеобщая уверенность. И здесь кроется очень большая тонкость, поняли самые сообразительные. Новому правителю необходимо быстро оставить между собой и цареубийством как можно большее расстояние. Если бы он назвал причиной ссылки убийство, это расстояние было бы потеряно, так как присутствие принца в замаскированном виде в этом зале уже само говорит о том, как осуществлялось убийство его отца.
— Вот как! — сказал ибн Хайран в наступившей тишине, когда замерло эхо смеха. — Опять прегрешения против морали. Только это? — Он сделал паузу, улыбнулся. Потом откровенно заявил: — Я опасался, что вы заговорите о смерти правителя. Эту ужасную ложь кто-нибудь, возможно, уже сейчас разносит по городу. Я испытываю облегчение. Могу я поэтому жить в надежде, что мой повелитель когда-нибудь запечатлеет на моем недостойном лбу поцелуй прощения?
Король покраснел еще сильнее. Поэт Сефари внезапно вспомнил, что их новый правитель еще совсем молодой человек. И Аммар ибн Хайран был его ближайшим советчиком и другом, и что много лет ходили некие слухи… Он решил, что теперь лучше понимает положение дел. «Поцелуй прощения повелителя». Подумать только!
— Такие вещи решает время, звезды и воля Ашара, — ответил юный правитель решительным голосом, тоном официального благочестия. — Мы… высоко ценили тебя и благодарны тебе за прошлую службу. Нам было не так-то легко решиться на это… наказание.
Он помолчал, голос его изменился.
— Тем не менее оно необходимо. У тебя есть время до первой звезды, чтобы покинуть Картаду, и еще семь ночей, чтобы покинуть наши земли. В противном случае любой, кто тебя увидит, волен отнять у тебя жизнь и, поступив так, будет действовать от имени правителя. — Слова звучали резко и точно, отнюдь не слова молодого человека, который нервничает и не уверен в своих силах.
— За мной будут охотиться? Опять! — воскликнул Аммар ибн Хайран, и в его голосе снова прозвучала горькая насмешка. — Ну, правда, мне так надоело носить шафрановый тюрбан.
Тик правителя действительно вызывал сильное раздражение.
— Лучше тебе уйти, — сурово произнес юный Альмалик. — То, что мы сейчас собираемся сказать, предназначено для ушей наших верных подданных. Мы будем молиться, чтобы Ашар наставил тебя на путь добродетели и просвещения.
Никаких колебаний, как отметили его верные подданные в зале. Даже перед лицом насмешки и того, что можно было считать угрозой со стороны самого умного человека в государстве, юный правитель не дрогнул. Даже более того, как поняли они сейчас. Легким взмахом руки король подозвал двух мувардийцев, стоявших у дверей в дальнем конце зала.
Они подошли с обнаженными мечами и остановились по обеим сторонам от ибн Хайрана. Он всего лишь бросил на них быстрый, насмешливый взгляд.
— Мне следовало остаться поэтом, — сказал он, печально покачав головой. — Такие дела выше моего понимания. Прощайте, мой повелитель. Я буду вести печальную, мрачную, тихую жизнь, погруженный в размышления, и ждать, когда меня призовут пред ваши светлые очи.
Он снова отвесил безукоризненный поклон, потом поднялся. Мгновение постоял, словно собирался добавить что-то еще. Молодой повелитель смотрел на него в ожидании, веко его дергалось. Но Аммар ибн Хайран лишь улыбнулся еще раз и покачал головой. Он покинул зал, пройдя между стройными колоннами по мозаичным плитам, миновал последнюю арку и вышел за дверь. Ни один человек не поверил его последним словам.
Что думала одна женщина, наблюдая все происходящее со своего места, рядом с телом покойного правителя, ее возлюбленного, отца ее детей, никто не знал. Лицо убитого повелителя уже посерело — известное следствие отравления фиджаной. Его рот все еще был открыт в последнем, беззвучном крике. Корзина с апельсинами осталась там, где ее поставил ибн Хайран, прямо перед возвышением.
Он понимал: это был один из тех просчетов, который человек помоложе никогда бы себе не простил. Но он уже не был молодым, и его насмешливая улыбка была почти искренней и почти целиком адресована самому себе.
Но здесь в игре участвовали и другие элементы, и постепенно, пока Аммар ибн Хайран ехал на восток из Картады в конце этого дня, он почувствовал, как его сардоническая бесстрастность ускользает. К тому времени, когда он добрался до своего загородного поместья, до которого было полдня неспешной езды от городских стен, спутник мог бы увидеть на его лице мрачное выражение. Но у него не было спутника. Двое слуг следовали на некотором расстоянии позади на мулах, нагруженных различными вещами — в основном одеждой, украшениями и манускриптами. Они, разумеется, не были посвящены в его мысли и не могли видеть выражения его лица. Ибн Хайран был скрытным человеком.
Когда он добрался до дома, еще оставалось вполне достаточно времени до первой звезды. Было бы ниже его достоинства поспешно покидать Картаду наутро после указа Альмалика, но равным образом было бы демонстративным и вызывающим задерживаться до наступления сумерек: в городе нашлись бы люди, готовые убить его, а потом заявить, что они видели первую звезду до реального ее появления. Он не испытывал недостатка во врагах.
Когда он въехал в поместье, два конюха подбежали, чтобы взять у него коня. Слуги появились у входа, другие суетились внутри, зажигая фонари и свечи, готовили комнаты для хозяина. Он не был здесь с весны. Никто не знал, где он.
Его управляющий умер. Он узнал об этом от принца некоторое время назад: бедняга стал одним из тех, кто подвергался допросу с пристрастием, как упоминал каид этим утром.
«Им следовало быть умнее, — подумал он. — А может быть, они и так знали: никто, даже мувардийцы, не могли всерьез подумать, что он рассказал управляющему своим загородным домом, где скрывается. Но ибн Руале необходимы были мертвые тела как доказательство усердных поисков». Аммару ибн Хайрану пришло в голову, что по иронии судьбы каид, вероятно, обязан ему жизнью после смерти правителя. Еще один возможный источник иронии. Но сегодня ему никак не удавалось вернуть свое обычное настроение.
Это не стало полной неожиданностью — ссылка и то, что принц выступил против него. На то имелись причины. Но ему было бы приятнее, если бы это он спланировал и воплотил в жизнь подобный поворот судьбы, как планировал все остальные, но какими бы ни были его чувства, правда заключалась в том, что новый правитель не собирался становиться марионеткой Аммара ибн Хайрана или чьей-нибудь другой. «Наверное, это хорошо, — подумал он, спешившись во дворе. — Это комплимент моему воспитанию — то, что меня изгнал из страны человек, которого я только посадил на трон».
Это также должно было бы стать для него развлечением. Проблема в том, наконец-то признал он, оглядывая передний двор дома, который любил больше остальных, что ему еще какое-то время будет немного трудно развлекаться и веселиться. Воспоминания и вызванные ими ассоциации сейчас еще слишком свежи.
Пятнадцать лет назад он убил последнего халифа Аль-Рассана ради человека, которого убил сегодня.
Кажется, джарайниды, живущие далеко к востоку от границ его родины, верили, что человеческая жизнь — это бесконечно повторяющийся цикл одних и тех же действий и поступков. Такая философия не была ему близка, но он сознавал, что после сегодняшнего утра его собственную жизнь можно по справедливости считать иллюстрацией их веры. Ему не слишком понравилась мысль о том, что он служит наглядным примером чему бы то ни было. Подобная роль лишена вдохновения, а он прежде всего считал себя поэтом.
Хотя и это тоже было, в лучшем случае, лишь половиной правды. Он вошел в низкий, длинный дом, построенный им на то щедрое содержание, которое всегда давал ему Альмалик. «Нельзя лишать человека выбора», — осторожно произнес он сегодня утром в зале приемов, чтобы убедиться, что самые умные из собравшихся начнут излагать случившееся так, как ему хотелось бы.
Были и другие варианты. Почти всегда были варианты. В День Крепостного Рва Альмалик действительно нанес серьезный, заслуживающий глубокого порицания удар по независимости своего сына и гордости ибн Хайрана. Принца сделали беспомощным свидетелем резни, всего лишь символом бдительности его отца, а Аммара…
Аммара ибн Хайрана, который ради честолюбивого правителя Картады пятнадцать лет назад пошел на убийство человека, называемого халифом из рода самого святого Ашара, и с тех пор носил клеймо этого поступка, снова представили всему полуострову и всему миру как жестокого, кровавого инициатора грязной резни.
То, что он увидел во дворе замка Фезаны в палящую летнюю жару, вызвало у него тошноту, а ведь на службе у Картады он видел смерть во многих обличиях и сам отдавал приказы убивать. Но ему были отвратительны излишества, а масштабы смерти в том дворе были ужасающими.
Но главную роль, конечно, сыграла гордость. Прежде всего — гордость. Ему было отвратительно то, что сделали с жителями Фезаны, но не менее отвратительно то, что сделали с его собственным именем, с его обликом и местом в этом мире. Он понимал, что служит правителю, какими бы высокими ни были дарованные ему звания. Правители имеют право наказывать своих слуг; они могут лишить их земных благ, убить, отправить в ссылку. Но не могут взять человека, — если этот человек Аммар ибн Хайран, — и представить его всему Аль-Рассану и миру за горами и морями в качестве автора этого… уродства.
Разве у него не было выбора?
Конечно, был, если бы он очень захотел его найти. Он мог покинуть мир власть имущих и его чудовищные деяния. Мог даже покинуть эту любимую, урезанную землю Аль-Рассана и ее надутых, мелких правителей. Мог отправиться прямо из Фезаны через горы в Фериерес или в любой из крупных городов Батиары. Там есть культурные, богатые государства, где поэта-ашарита с радостью приняли бы при дворе, как еще одно сверкающее украшение. Он мог до конца своих дней жить в роскоши среди самых цивилизованных джадитов.
Он мог бы даже уехать еще дальше на восток, доплыть на корабле до самой Сорийи, посетить каменные надгробья своих предков, которых никогда не видел; возможно, даже заново обрести веру у Скалы Ашара, пожить отшельником под звездами бога в пустыне, закончить жизнь вдали от Аль-Рассана.
Разумеется, у него был выбор.
Всему этому он предпочел месть. Замаскировался и вернулся в Картаду. Объявился принцу, а затем подкупил управляющего дворцом, чтобы тот включил его в свиту в качестве раба. Самая крупная одноразовая взятка за всю его жизнь. И он убил сегодня правителя при помощи яда фиджаны, пропитав им муслиновую ткань.
Значит, уже дважды. Дважды за пятнадцать лет он убил самого могущественного властелина на этой земле. Халифа и верховного правителя.
«Все меньше остается вероятности, — с грустью решил ибн Хайран, входя в дом, — что меня будут помнить благодаря моим стихам».
— Вас ждут, господин мой, — сообщил ему помощник управляющего у входа. Ибн Хайран сел на низкую скамью возле двери, и тот опустился на колени, чтобы помочь ему снять сапоги и надеть вместо них тапочки, украшенные самоцветами.
— Ты впустил в дом посетителя в мое отсутствие?
Этот человек теперь стал управляющим, приняв на себя груз новых обязанностей в страшное время. Он опустил глаза.
— Возможно, я совершил ошибку, мой господин. Но она так убеждала меня, что вы обязательно примете ее.
— Она?
Но он уже понял, кто это. Его на короткое мгновение снова охватило насмешливое удивление, которое затем сменилось другим чувством.
— Куда ты ее проводил?
— Она ждет вас на террасе. Надеюсь, я поступил правильно, господин мой?
Аммар встал, и управляющий тоже.
— Всегда веди женщину только туда. Прикажи приготовить ужин на двоих и подготовь комнату для гостей. Мы с тобой поговорим позже; нужно еще многое сделать. Я на время уеду из Картады, это приказ верховного правителя.
— Да, господин, — бесстрастно ответил управляющий. Аммар двинулся было во внутренние покои, потом остановился.
— Нового правителя. Прежний правитель умер, — прибавил он, — Сегодня утром.
— Увы, — произнес управляющий без каких-либо признаков удивления.
«Надежный человек», — решил ибн Хайран. Он бросил перчатки на мраморный столик и прошел по коридорам к широкой террасе, которую построил на западной стороне, где находились его собственные комнаты. Он всегда предпочитал закат восходу. Отсюда открывался вид на красные холмы и голубую излучину реки на юге. Картада оставалась невидимой, скрытой холмами.
Женщина, его гостья, стояла к нему спиной, любуясь пейзажем. Она стояла босиком на прохладных плитах.
— Архитектор не хотел строить ее для меня, — сказал он, подходя и останавливаясь у нее за спиной. — Открытые пространства устраивают внутри дома, твердил он мне.
Она взглянула на него. По дороге сюда она закрыла лицо, сейчас накидка была поднята. Ее черные, подведенные глаза секунду смотрели прямо на него, потом она отвернулась.
— Действительно чувствуешь себя открытой всем взорам — тихо произнесла она.
— Но посмотрите, где мы находимся, от кого мне прятаться здесь, вдали от города? — спросил я у архитектора и у самого себя.
— И что вы ответили самому себе? — поинтересовалась она, глядя на террасы, спускающиеся к реке, и на заходящее солнце. — А вашему архитектору? — она была необычайно хороша в профиль. Он помнил тот день, когда впервые увидел ее.
— Только не от этого, — ответил он, обводя рукой землю, простирающуюся перед ними. «Она умна, ему полезно помнить об этом». — Признаюсь, я удивлен, Забира. Я редко удивляюсь, но этого я не ожидал.
Первая дама при дворе правителя Альмалика, наложница, которая была матерью двух его младших сыновей, в сущности — правительница Картады в последние восемь лет снова оглянулась на него и улыбнулась, показав ровные, белые зубы.
— Правда? — спросила она. — В день, когда вы убили правителя и ваш собственный ученик отправил вас в ссылку, простой визит дамы вас тревожит? Не знаю, возможно, мне следует чувствовать себя польщенной.
Ее голос был прелестным, в нем таилась музыка. Он всегда был таким. Она разбивала сердца и исцеляла их, когда пела. От нее пахло миррой и розами. Ее глаза и ногти были тщательно накрашены. «Интересно, — подумал он, — как давно она здесь. Мне следовало спросить у управляющего».
— Нет ничего простого ни в даме, ни в этом визите, — пробормотал он. — Хотите чего-нибудь выпить?
Появился слуга с подносом, на котором стоял гранатовый сок и шербет в высоких бокалах. Он взял напитки и предложил ей бокал.
— Я не оскорблю вас, если также предложу чашу вина? К северу от нас разбит виноградник джадитов, и у меня с ними договор.
— Вы меня ничуть не оскорбите, — ответила Забира с чувством.
Аммар улыбнулся. Эта самая прославленная красавица Аль-Рассана, все еще молодая, хотя, возможно, после событий этого утра выглядела уже не так молодо. А ибн Хайран — всего лишь один из тысячи поэтов, которые прославляли ее все эти годы. Однако он был первым, этого не отнять. Он встретил ее вместе с Альмаликом. Присутствовал, когда это началось.
Святотатство, конечно, но Аль-Рассан после падения Халифата — и задолго до этого — был не самым набожным из ашаритских государств.
Женщина, которую увидали мы
у Фонтанных Врат
В час, когда на город спускалась ночь,
Точно вор, похитивший весь свет дневной,
Ашара звездными жемчугами
Водопад волос своих наряжала.
Как красоту их описать?
Разве что имя ее назвать.
Ей было семнадцать лет в тот вечер, когда верховный правитель и господин ибн Хайран, его ближайший друг и советчик, возвращались верхом в Картаду после целого дня охоты в западных лесах и увидели девушку, набирающую воду из фонтана в последних лучах осеннего дня. Восемь лет тому назад.
— В самом деле, Аммар, чему тут удивляться? — спросила теперь та самая женщина, бесконечно умудренная опытом, рассматривая его поверх края бокала. Ибн Хайран сделал знак слуге, и тот удалился за вином. — Как вы думаете, что меня может теперь ждать в Картаде?
Осторожно, так как он сознавал, что его поступок сегодня утром перевернул ее мир вверх дном и поставил ее жизнь под угрозу, он произнес:
— Он — сын своего отца, Забира, и почти одного с вами возраста.
Она сделала кислое лицо.
— Вы слышали, что он сказал мне сегодня утром.
«Не совсем», — пробормотал принц. Все это слышали. Забира была всегда осторожна, но едва ли составляло тайну, поскольку Хазем, второй сын Альмалика, безнадежно связался с самыми фанатичными из ваджи, ее старшенький стал единственным реальным соперником принца Альмалика — при условии, что его отец проживет достаточно долго и мальчик достигнет совершеннолетия. Но Альмалик не дожил. Аммар вдруг подумал о том, где сейчас мальчики.
— Я слышал, что он сказал. Несмотря на это, Альмалик ибн Альмалик по своей природе не защищен от соблазна, — ответил Аммар, все еще проявляя осторожность. Он по-своему сейчас высказал возмутительное предположение, но ни в коей мере не беспрецедентное. Сыновья становились наследниками своих отцов-правителей во всех отношениях.
Она искоса взглянула на него.
— От мужского соблазна или женского? Может быть, вы сумеете просветить меня на этот счет? — ласково спросила она. Потом продолжила прежде, чем он смог ответить. — Я его знаю. Я долго наблюдала за ним, Аммар. Он устоит против всех чар, какими я еще обладаю. Он слишком напуган. Для него я буду носительницей тени его отца, где бы ни была, в постели или при дворе, и он не готов смириться с этим. — Она снова отпила из бокала и посмотрела вдаль, на сверкающую излучину реки и краснеющие холмы. — Он захочет убить моих сыновей.
Собственно говоря, Аммар думал так же.
Он решил, что лучше при данных обстоятельствах не спрашивать, где находятся мальчики, хотя на будущее это было бы полезно знать. Слуга вернулся с двумя чистыми бокалами, водой и вином в красивом графине. За долгие годы Аммар истратил целое состояние на стекло. Его тоже придется бросить.
Слуга поставил поднос и удалился. Ибн Хайран смешал воду и вино для них обоих. Они выпили молча. Вино было очень хорошим.
Образы двух мальчиков, казалось, висят в воздухе, в сгущающихся сумерках. Внезапно, неизвестно почему, он подумал об Исхаке из Фезаны, лекаре-киндате, который принимал у Забиры роды обоих этих мальчиков и лишился глаз и языка после рождения второго из них. Лекарь смотрел глазами неверного на запретную красоту женщины, жизнь которой спас. Эта женщина сейчас стояла здесь, ее аромат опьянял и отвлекал, ее белая кожа была безупречной. Интересно, знает ли она, что случилось с Исхаком бен Йонанноном, сказал ли ей об этом Альмалик? Эта мысль привела к другой, столь же неожиданной.
— Вы действительно любили правителя, правда? — спросил он после паузы с не свойственным ему смущением. Он чувствовал, что не совсем контролирует эту ситуацию. Убийство человека делает тебя уязвимым для определенных вещей; он почти забыл этот урок за пятнадцать лет. Как же должен вести себя человек с возлюбленной того, кого он убил?
— Вы знаете, что любила, — спокойно ответила она. — Это не трудный вопрос, даже не настоящий, Аммар. — Она повернулась и впервые встала лицом к нему. — Трудная правда заключается в том, что вы тоже его любили.
А вот этого он не ожидал. Он быстро покачал головой.
— Нет. Я уважал его, я восхищался его силой, мне нравились его тонкий ум, его прозорливость, его изобретательность. В отношении сына я тоже питал надежды. В каком-то смысле до сих пор питаю.
— В противном случае ваши уроки пропали даром?
— В противном случае мои уроки пропали даром.
— Так и есть, — откровенно сказала Забира. — Вы скоро в этом убедитесь. И хотя я слышала, как вы отрицали любовь, но боюсь, что не верю этому.
Она поставила пустой бокал и задумчиво посмотрела на Аммара. Она стояла почти вплотную к. нему.
— Скажите мне еще одну вещь, — попросила она, и тембр ее голоса изменился. — Вы предположили, что новый правитель не защищен от соблазна. А вы, Аммар?
Вероятно, поразить его было труднее всех в Аль-Рассане, но это, после фраз, которыми они только что обменялись, было полной неожиданностью. Восторг, бурный и быстрый, вскипел в нем и так же быстро угас. Он убил ее возлюбленного в это утро. Отца ее детей. Надежду на будущее.
— Меня обвиняли во многом, но в этом — никогда, — ответил он, пытаясь выиграть время.
Но она не позволила ему это сделать.
— Вот и хорошо, — сказала Забира из Картады и, привстав на цыпочки, поцеловала его в губы, медленно и очень искусно.