Гэвриел Гай. Львы Аль-Рассана

   Фернан быстро сел. Некоторые угрозы до сих пор действуют. Иногда.
   — Он где-то восточнее Рагозы, — сказал Диего. — Там идет какой-то бой.
   Иберо и Фернан быстро переглянулись. Проблема мер и весов была на данный момент забыта.
   — Что означает «где-то»? — спросил Фернан. Теперь его голос прозвучал резко. — Давай, Диего, уточни.
   — Возле какого-то города на востоке. В долине.
   Фернан с надеждой взглянул на Иберо. Солома по другую сторону от священника рассыпалась и открыла взорам моргающего тринадцатилетнего мальчика. Диего начал стряхивать соломинки с волос и шеи.
   Иберо был учителем. Он ничего не мог с собой поделать.
   — Ну, он дает нам подсказку. Как называется город к востоку от Рагозы? Вы оба должны это знать.
   Братья переглянулись.
   — Ронисса? — высказал догадку Фернан.
   — Это на юге, — сказал Иберо, качая головой. — И на какой она реке?
   — Ларриос. Брось, Иберо, это серьезно! — Фернан умел казаться старше своих лет, когда обсуждались военные дела.
   Но Иберо не спасовал.
   — Конечно, серьезно. Какой командир полагается на помощь священника в вопросах географии? Твой отец знает название, величину и окрестности любого города на полуострове.
   — Это Фибас, — внезапно сказал Диего. — Ниже перевала на Фериерес. Но я не знаю этой долины. Она к северо-западу от города. — Он сделал паузу и снова отвел глаза. Они ждали.
   — Папа кого-то убил, — сказал Диего. — Мне кажется, бой идет к концу.
   Иберо проглотил слюну. Трудно с этим ребенком. Трудно, почти невозможно. Он пристально посмотрел на Диего. Мальчик выглядел спокойным, немного рассеянным, но по его лицу невозможно было сказать, что он воспринимает события на таком невообразимо огромном расстоянии. И Иберо не сомневался — после стольких доказательств, — что Диего говорит им правду.
   А вот спокойствие Фернана испарилось. Его серые глаза засверкали, он вскочил на ноги.
   — Готов поставить что угодно, это имеет отношение к Халонье, — сказал он. — Они собирались послать отряд за данью, помните?
   — Ваш отец не станет нападать на других джадитов ради неверных, — быстро возразил Иберо.
   — Еще как станет! Он ведь наемник, ему платит Рагоза. Он обещал только, что не придет с чужим войском в Вальедо, помните? — Фернан перевел уверенный взгляд с Иберо на Диего. Теперь он весь горел, словно заряженный энергией.
   И в задачу Иберо — наставника, учителя, духовного советника — входило как-то контролировать и направлять эту силу. Он посмотрел на двух мальчиков — один из них горел лихорадочным возбуждением, второй казался слегка отрешенным, отчасти находящимся где-то в другом месте, — и снова сдался.
   — От вас обоих больше не будет никакого толку сегодня утром, это я вижу. — Он загадочно покачал головой. — Очень хорошо, вы свободны. — Фернан издал вопль, снова превратившись из будущего командира в ребенка. Диего поспешно встал. Бывали случаи, когда Иберо менял свои намерения.
   — Одно условие, — сурово прибавил священник. — Сегодня после полудня вы займетесь в библиотеке картами. Завтра утром я заставлю вас назвать мне города Аль-Рассана. Крупные и мелкие. Это важно. Я хочу, чтобы вы их знали. Вы — наследники своего отца. Его гордость.
   — Договорились, — ответил Фернан. Диего только улыбнулся.
   — Тогда идите, — сказал Иберо. И смотрел, как братья бросились мимо него и вниз по приставной лестнице. Он невольно улыбнулся. Они были хорошими мальчиками, оба, а он — добрым человеком.
   Но еще он был очень набожным и вдумчивым.
   Он знал — а кто в Вальедо теперь уже не знал? — о священной войне, которая начнется этой весной из Батиары, об армаде кораблей, которая отправится в восточные земли неверных. Он знал, что в Эстерене, в качестве гостя короля и королевы, находится один из верховных клириков Фериереса, который прибыл, чтобы проповедовать войну трех королевств Эспераньи против Аль-Рассана. Чтобы снова отвоевать его. Неужели это действительно произойдет теперь, во время их жизни, через столько столетий?
   Это будет война, которой каждый истинно верующий человек на полуострове должен оказать поддержку всеми своими силами. И в гораздо большей степени это касается служителей святого Джада.
   Сидя в одиночестве на сеновале, слушая, как жалобно мычат внизу дойные коровы, Иберо, священник ранчо Бельмонте, начал трудную борьбу в своей душе. Он прожил в этой семье большую часть своей жизни. Он уже давно и горячо любил их всех.
   Он также всем сердцем любил и боялся своего бога.
   Он долго сидел там в задумчивости, но когда в конце концов спустился по лестнице, лицо его было спокойным, а поступь твердой.
   Он прошел прямо в свою комнату рядом с часовней, взял пергамент, перо и чернила и старательно составил письмо верховному клирику Жиро де Шервалю, живущему в королевском дворце в Эстерене. Он писал во имя Джада и смиренно излагал некоторые необычные обстоятельства, как он их понимал.
 
   — Когда я сплю, — сказал Абир ибн Тариф, — я испытываю ощущение, будто у меня есть нога. Во сне я кладу руку на колено и просыпаюсь, потому что его там нет. — Он просто сообщал, не жаловался. Он был не из тех, кто жалуется.
   Джеана, менявшая повязку на ране, кивнула.
   — Я говорила тебе, что такое возможно. Ты чувствуешь боль, нога чешется, словно она еще цела?
   — Вот именно, — ответил Абир. Потом мужественно прибавил: — Боль не так уж велика, имейте в виду.
   Она улыбнулась ему, а потом стоящему по другую сторону от больничной кровати его брату, который всегда присутствовал при ее обходе.
   — Менее стойкий человек так бы не сказал, — пробормотала она. Абиру это понравилось. Ей нравились они оба, сыновья вожака разбойников, заложники Рагозы в эту зиму. Они оказались гораздо более мягкими людьми, чем можно было ожидать.
   Идар, который привязался к ней, всю зиму рассказывал об Арбастро и о мужестве и хитрости их отца. Джеана умела слушать и иногда слышала больше, чем рассказчик намеревался поведать. Врачи умеют это делать.
   Она и раньше задумывалась о цене, которую платят сыновья великих людей. В эту зиму, из-за Идара и Абира, она снова задала себе этот вопрос. Могли ли такие дети выйти из этой громадной тени и стать мужчинами? Она думала об Альмалике Втором Картадском, сыне Льва; о трех сыновьях короля Эспераньи Санчо Толстого и о двух мальчиках Родриго Бельмонте.
   Она думала о том, стоит ли такая же трудная задача и перед дочерью. И решила, что нет, это не то же самое. Она не конкурировала со своим отцом, а лишь пыталась, как могла, стать его достойной ученицей, следовать его примеру. Достойной его флакона, который носила в качестве наследницы отцовской репутации.
   Она закончила бинтовать ногу Абира. Рана хорошо зажила. Джеана радовалась и слегка гордилась. Она подумала, что отец одобрил бы ее действия. Она написала ему вскоре после возвращения в Рагозу. Всегда находились отважные путешественники, которые доставляли письма через зимний перевал, хоть и не так быстро. Ответ Исхака пришел, написанный аккуратным почерком матери: «Уже слишком поздно давать полезные советы, но когда оперируешь в полевых условиях, нужно еще внимательнее следить за появлением зеленых выделений. Прижми кожу рядом с краями раны и прислушайся, не раздастся ли похрустывание».
   Об этом она уже знала. Такой звук означал смерть, если только не отрезать снова, еще выше, но подобное могут пережить немногие. Рана Абира ибн Тарифа не стала зеленой, и он обладал большой выносливостью. Его брат редко отходил от него, а солдаты из отряда Родриго, кажется, привязались к сыновьям Хассана. Абир не испытывал недостатка в посетителях. Однажды, когда Джеана зашла к нему, она уловила легкий аромат духов, которые предпочитали женщины из определенных кварталов.
   Она усердно принюхалась и неодобрительно пощелкала языком. Идар рассмеялся; Абир выглядел пристыженным. К тому времени он уже прочно встал на путь выздоровления, и Джеана была довольна. Наличие физического влечения, как учил сэр Реццони, является одним из самых явных признаков выздоровления после операции.
   Она в последний раз проверила, как лежит новая повязка, и отступила назад.
   — Он тренировался? — спросила она Идара.
   — Недостаточно, — ответил старший брат. — Он ленив, я вам уже говорил. — Абир быстро выругался в знак протеста, потом еще быстрее извинился.
   Собственно говоря, это была игра. Если бы за Абиром не следили как следует, он, вероятно, довел бы себя до истощения своими усилиями, стараясь научиться управляться с палками, которые смастерил ему Велас. Эти палки упирались в подмышки.
   Джеана улыбнулся им обоим.
   — Завтра утром, — сказала она своему пациенту. — Рана выглядит очень хорошо. К концу следующей недели, надеюсь, ты сможешь уйти отсюда и поселиться вместе с братом. — Она сделала паузу для пущего эффекта. — Тогда вам не придется больше тратить деньги на подкуп, когда будете принимать гостей после наступления темноты.
   Идар снова рассмеялся. Абир покраснел. Джеана похлопала его по плечу и повернулась к выходу.
   Родриго Бельмонте, в сапогах и плаще, с кожаной шляпой в руке, стоял у очага в дальнем конце комнаты. По выражению его лица она поняла: что-то случилось. Сердце ее глухо забилось.
   — В чем дело? — быстро спросила она. — Мои родители?
   Он покачал головой:
   — Нет-нет. Это не имеет к ним отношения, Джеана. Но есть новости, которые тебе следует знать.
   Он подошел к ней. Велас появился из-за ширмы, где готовил свои мази и настойки.
   Джеана расправила плечи и стояла совершенно неподвижно. Родриго сказал:
   — Я, в некотором смысле, проявляю нескромность, но ты на данный момент все еще лекарь моего отряда, и я хотел, чтобы ты узнала это от меня.
   Она моргнула: «На данный момент?»
   — Только что пришло известие с южного побережья, прибыл один из последних кораблей с востока. Большая армия джадитов из нескольких стран собралась в Батиаре этой зимой, она готовится отплыть в Аммуз и Сорийю весной.
   Джеана прикусила губу. Действительно, очень важные новости, но…
   — Это священная армия, — сказал Родриго. Лицо его было мрачным. — По крайней мере, так они себя называют. По-видимому, в начале этой осени несколько отрядов напали на Соренику и разрушили ее. Они уничтожили город огнем, а его жителей зарубили мечами. Всех, как нам сказали. Джеана, Велас, мне очень жаль.
   Сореника.
   Мягкие, звездные ночи зимой. Весенние вечера, много лет назад. Вино в залитом огнем факелов саду ее соотечественников. Повсюду цветы, и легкий ветерок с моря. Самое прекрасное святилище бога и его сестер из всех, известных Джеане. Верховный священнослужитель, приятным, глубоким голосом поющий литургию в честь двух полных лун. Бело-синие свечи горели в ту ночь в каждой нише. Собиралось так много народу; было ощущение мира, покоя, дома для странников. Поющий хор, потом еще музыка на освещенных факелами извилистых улицах за стенами святилища, под круглыми священными лунами.
   Сореника. Светлый город на берегу океана, а выше — его виноградники. Давным-давно отданный киндатам за услуги правителям Батиары. Город во враждебном мире, который можно было назвать своим.
   Зарубили мечами. Конец музыки. Затоптанные цветы. Дети?
   — Всех? — спросила она слабым голосом.
   — Так нам сообщили, — ответил Родриго. Он вздохнул. — Что я могу сказать, Джеана? Ты говорила, что не доверяешь сыновьям Джада. А я ответил, что им можно доверять. Это делает меня лжецом.
   Она видела в его широко расставленных серых глазах искреннее горе. Он поспешил найти ее, как только услышал новости. Наверное, гонец из дворца уже ждет ее дома или идет сюда. Мазур должен был послать его. Общая вера, общее горе. Разве не киндат должен сообщить ей об этом? Она не могла ответить на этот вопрос. Внутри у нее словно что-то сжалось, сомкнулось вокруг раны.
   Сореника. Где сады были садами киндатов, благословение — благословением киндатов, мудрых мужчин и женщин, впитавших знания и печаль странников за многие века.
   Зарубили мечами.
   Она закрыла глаза. Увидела мысленным взором сад и не смогла смотреть на него. Снова открыла глаза. Обернулась к Веласу и увидела, что он, который принял их веру в тот день, когда ее отец сделал его свободным человеком, закрыл лицо обеими ладонями и рыдает.
   Тщательно подбирая слова, Джеана сказала Родриго Бельмонте из Вальедо:
   — Я не могу возлагать на тебя ответственность за деяния всех твоих единоверцев. Спасибо, что принес мне это известие так быстро. Я сейчас пойду домой.
   — Можно я тебя туда провожу? — спросил он.
   — Велас проводит, — ответила она. — Несомненно, я увижу тебя при дворе вечером. Или завтра. — Она не совсем понимала, что говорит.
   На его лице Джеана читала печаль, но у нее не осталось сил, чтобы ответить. Она не могла его утешить. Сейчас, в этот момент, не могла.
   Велас утер глаза и опустил руки. Она никогда прежде не видела его плачущим, разве что от радости в тот день, когда она вернулась домой после обучения в Батиаре.
   Батиара, где раньше находился светлый город Сореника.
   «Куда бы ни дул ветер…»
   На этот раз пришел огонь, а не дождь. Она огляделась в поисках своего плаща. Идар ибн Тариф взял его и держал наготове. Он молча помог ей накинуть плащ. Она повернулась и пошла к выходу мимо Родриго вслед за Веласом.
   В самый последний момент, будучи тем, кто она есть — дочерью своего отца, которую учили облегчать боль при встрече с ней, — она протянула руку и, проходя мимо, прикоснулась к его руке.
 
   Зима в Картаде редко бывала слишком суровой. От сильных ветров город закрывали леса на севере и горы за ними. О снеге здесь не слыхали, и ясные, теплые дни не были редкостью. Конечно, случались дожди, превращавшие базарные площади и узкие улицы в грязное месиво, но Альмалик Первый, а теперь его сын и преемник выделяли значительные суммы на поддержание порядка и чистоты в городе, и зимой базар процветал.
   Это время года доставляло неудобства, но не приносило серьезных лишений, как в местах, расположенных дальше к северу или к востоку, где дожди, казалось, не прекращаются. Знаменитые сады были усеяны яркими пятнами цветов. В Гвадиаре кишела рыба, и корабли по-прежнему поднимались вверх по течению из Тудески и Силвенеса и снова спускались вниз по реке.
   С тех пор как Картада образовала собственное государство после падения Халифата, таверны и харчевни никогда не испытывали нехватки продуктов, и большое количество дров для очагов доставляли в город из леса.
   Существовали также зимние развлечения эзотерического характера, как и подобает городу и двору, претендующему не только на военное, но и на эстетическое первенство в Аль-Рассане.
   Зимой таверны джадитов всегда бывали переполненными, несмотря на неодобрение ваджи. Поэты и музыканты старались заполучить богатых покровителей при дворе, в тавернах, в лучших домах. Они соперничали с жонглерами, акробатами и дрессировщиками животных; с женщинами, которые утверждали, что могут беседовать с умершими; с киндатами-прорицателями, которые читали будущее человека по лунам; с ремесленниками, переселившимися на зиму в черту города. Этой зимой стало модно иметь свой миниатюрный портрет, написанный художником из Серийи.
   Можно было даже отыскать забавных ваджи в небольших окраинных храмах или на углах улиц в теплый день, которые с зажигательным красноречием вещали о роке и о гневе Ашара.
   Многие великосветские женщины Картады любили утром послушать этих оборванных людей с дикими глазами, чтобы испытать приятный испуг от их пророчеств о судьбе верующих, отклонившихся от истинного пути, который Ашар определил для звезднорожденных детей песков. Эти женщины возвращались после такой прогулки в свои утонченные дома и пили искусно смешанные напитки из вина, меда и пряностей — запрещенные, разумеется, но лишь придающие пикантность утренним похождениям. Они обсуждали последнюю страстную речь проповедника почти так же, как обсуждали декламацию придворных поэтов или песни музыкантов. Беседа у горящего очага обычно переходила затем на офицеров армии. Многие из них на зиму переехали жить в город, что вносило приятное разнообразие.
   В Картаде в холодное время года жилось совсем неплохо. Так было и в этом году, как соглашались самые старые и вдумчивые из придворных, после смены правителей.
   Альмалик Первый управлял Картадой в качестве наместника халифов Силвенеса, в течение трех лет, потом пятнадцать лет был верховным правителем. Долгий срок пребывания у власти на неспокойном полуострове. Придворные помоложе даже не могли вспомнить то время, когда правил кто-то другой, и уж конечно в гордой Картаде никогда прежде не жили верховные правители.
   Теперь здесь был правитель, и преобладало мнение, что сын начинает хорошо. Предусмотрительный там, где это необходимо — в вопросах обороны и в сведении к минимуму нарушений порядка в гражданских службах и при дворе. Щедрый там, где могущественному монарху положено быть щедрым, милостивый к художникам и к тем придворным, которые шли ради него на риск в те дни, когда его право на престол было… мягко выражаясь, проблематичным. Пусть Альмалик Второй еще молод, но он вырос при умном, циничном дворе и, кажется, усвоил его уроки. У него был исключительно тонкого ума наставник, как отмечали некоторые придворные, но об этом говорили тихо и только в компании друзей.
   Новый правитель вовсе не был слабым человеком, как показалось сначала. Тик над глазом — наследство Дня Крепостного Рва — остался, но был всего лишь показателем настроения правителя, полезной подсказкой для осторожного придворного. Без сомнения, этот правитель не проявлял никаких признаков нерешительности.
   Со многими из наиболее явно коррумпированных чиновников уже разобрались: с теми, кто считал, будто давние отношения с покойным правителем позволяют им забыть о добродетелях, и оказался замешанным в различных налоговых нарушениях. Некоторым принадлежала монополия на красители — основное богатство Картады. В долине к югу от города поселились жуки кермас, питающиеся белыми цветами илликсии, а затем дающие красную краску, которую Картада поставляла всему миру. Можно было сделать состояние на контроле над этой торговлей, а где замешаны большие деньги, как гласит старая пословица, там возникает желание получить еще больше.
   Такие люди имелись при каждом дворе. Это было одной из причин их появления при дворе. И, разумеется, риск тоже был.
   Попавшихся чиновников, которые еще не были кастратами, кастрировали перед казнью. Их тела повесили на городских стенах, а с обеих сторон повесили тела собак. Кастратов-придворных, которым следовало бы быть умнее, бичевали, содрали с них кожу, а затем привязали на расчищенном участке у Врат Силвенеса. Для огненных муравьев было слишком холодно, но дикие звери зимой всегда голодны.
   Были назначены новые чиновники из подходящих семей. Они дали все необходимые клятвы. Некоторые поэты и певцы разъехались по другим дворам, на их место приехали другие. Все это составляло нормальный ход событий. Артист может надоесть, а новому правителю было необходимо во многих областях проявить свой собственный вкус.
   В гареме, так долго подчинявшемся Забире, фаворитке покойного правителя, начался, как и следовало ожидать, бурный период. Женщины яростно боролись за право занять свое место подле юного правителя. Ставки были очень высоки. Все знали, как начинала Забира и как необычайно высоко она поднялась. В ход шли кинжалы, была даже одна попытка отравления, прежде чем женщинам гарема и евнухам удалось навести некое подобие порядка.
   Одной из причин такой неразберихи было то, что о пристрастиях нового правителя почти ничего не знали, хотя и ходили самые разные сплетни и догадки, особенно относительно впавшего в немилость Аммара ибн Хайрана из Альджейса, бывшего воспитателя и наставника правителя. Но вскоре после воцарения Альмалика Второго рассказы некоторых самых болтливых надсмотрщиков гарема опровергли самые скандальные из этих слухов.
   По их словам, женщины все время очень заняты. Молодой правитель имеет совершенно обычную ориентацию в делах любовных и такой аппетит, который — в соответствии с древнейшими предсказаниями о правителях земель ашаритов — предрекает ему могущество и в других делах.
   Предзнаменования сулили удачу и во многих других отношениях. Фезана была подавлена довольно жестоким образом, об этом всегда будут помнить. Силвенес все больше приходил в упадок: лишь сломленные, отчаявшиеся люди все еще жили возле печальных руин Аль-Фонтаны или в них самих. Эльвира на побережье, кажется, проявила некоторые признаки нежелательной самостоятельности после смерти Альмалика Первого, но эти искры были быстро погашены новым каидом войска, который совершил показательный поход на юг с отрядом мувардийцев перед самым наступлением зимы.
   Старый каид, разумеется, был мертв. В качестве прославляемого всеми жеста милосердия, правитель позволил ему самому покончить с собой вместо публичной казни. Эта смерть тоже была нормальным явлением: считалось неразумным, если новый монарх оставлял прежних военачальников у власти или даже просто в живых. Тем, кто соглашался принять должность главнокомандующего войсками Аль-Рассана, приходилось идти на такой риск.
   Даже разбойник Тариф ибн Хассан, гроза купцов на южных дорогах и всех законных сборщиков податей, кажется, решил в этом сезоне обратить свой взор в другие места. Вместо хронических разрушительных набегов из неприступного Арбастро на охотничьи земли Картады он предпринял поразивший всех рейд на территорию Рагозы.
   Разговоры об этой операции продолжались всю зиму, по мере того как отважные путешественники и купцы являлись в город со все новыми вариантами этой истории. По-видимому, ибн Хассану действительно удалось захватить первую порцию дани Халонье от Фибаса и при этом перебить весь отряд джадитов. Поразительное достижение во всех отношениях. Еще одна глава в сорокалетней легенде о знаменитом разбойнике.
   Замешательство Рагозы — поскольку прежде всего эмир Бадир дал согласие на выплату дани, — было огромным, так же, как экономические и военные последствия. Некоторые из наиболее разговорчивых посетителей, выпивающих в тавернах Картады в ту зиму, высказывали мнение, что Халонья может весной двинуть большие силы на юг, чтобы проучить Фибас. Что означало проучить Бадира Рагозского.
   Но это чужие проблемы, соглашались пьяницы. В кои-то веки Хассан заварил серьезную кашу в другом месте. Как было бы хорошо, если бы престарелый шакал поскорее умер! Разве он не достаточно стар? Вокруг Арбастро хорошие земли, на которых верный придворный нового правителя Картады мог бы построить себе небольшой замок в подаренном правителем поместье — для его охраны.
   Помимо всего прочего, зима — это подходящее время, чтобы помечтать.
 
   У нового правителя Картады не было ни свободного времени, ни настроения предаваться подобным мечтам. Альмалик Второй, человек раздражительный и педантичный, во многих отношениях сын своего отца, хотя оба они отрицали бы это, знал слишком многое из того, о чем не знали его подданные, и поэтому он сам зимой не испытывал оптимизма.
   И в этом тоже не было ничего необычного для правителей.
   Он знал, что его брат находится у мувардийцев в пустыне с благословения ваджи, которые возлагают на него большие надежды. Он знал наверняка, что предложит воинам пустыни Хазем. Как эти предложения воспримет Язир ибн Кариф, он знать не мог. Переход власти от сильного правителя к его преемнику — всегда опасное время.
   Он обязательно делал перерыв на молитву в своих делах каждый раз, когда звонили колокола. Он вызвал к себе самых влиятельных ваджи Картады и выслушал их жалобы. Вместе с ними он сокрушался о том, что его возлюбленный отец — верующий, разумеется, но человек мирской, — позволил их великому городу несколько отойти от законов Ашара. Пообещал регулярно советоваться с ними. Приказал немедленно очистить печально известную улицу проституток-джадиток и построить там новый храм с садами и резиденцией для ваджи.
   Он послал дары, и весьма богатые, Язиру и его брату в пустыню. На данный момент больше ничего он не мог сделать.
   Он также узнал в начале зимы, еще до того, как новости из-за рубежа сократились до тонкой струйки, что в Батиаре готовится священная война и армии четырех земель джадитов собираются весной отплыть в Аммуз и Сорийю.
   Потенциально это была самая важная новость из всех, но не самая насущная его проблема. Трудно вообразить, что после скучной, вызывающей раздражение зимы, проведенной вместе, такое отчаянное войско действительно отправится в плавание. Но с другой стороны, сядут они на корабли или нет, сам факт сбора такой армии представлял собой самую серьезную опасность.
   Он продиктовал предупреждение Великому Халифу в Сорийю. Оно придет к нему только весной, конечно, и другие тоже пошлют свои предупреждения, но важно присоединить свой голос к общему хору. У него потребуют золота и воинов, но для того, чтобы такая просьба дошла, необходимо время.
   Сейчас более важно разгадать, что могут задумать джадиты на севере полуострова после известия о войне, которое они уже должны были получить. Если четыре армии джадитов собираются отплыть на восток, что могут замыслить правители Эспераньи, которые находятся так близко от ашаритов, узнав о подготовке священной войны? Не начали ли их священники уже проповедовать нападение?