Гэвриел Гай. Львы Аль-Рассана

   Велас рассказал Альвару о том, что случилось с отцом Джеаны.
   До приезда Родриго они с Альваром приобрели привычку иногда вместе ужинать по вечерам, когда Джеана уходила во дворец, а Альвар был свободен от дежурства или патрульной службы. В ту ночь, когда он услышал историю Исхака бен Йонаннона и младшего сына правителя Альмалика, Альвару в первый раз, но не в последний, приснился сон, что он убил правителя Картады и вернулся через перевал в горах в Рагозу, к Джеане с известием, что темные, немые страдания ее отца отомщены.
   Новость этого утра положила конец этим снам.
   Ее не оказалось в палатке. Велас в одиночестве раньше времени закрывал помещение, убирал лекарства и инструменты. Она, должно быть, только что ушла: перед палаткой все еще толпились пациенты. Они перешептывались в страхе и возбуждении.
   — Велас! Где она? У меня новости! — сказал Альвар, тяжело дыша. Он бежал сюда всю дорогу от западных ворот.
   Велас оглянулся на него через плечо, выражение его лица трудно было понять.
   — Альвар, мы уже получили известие из дворца. Альмалик умер. Забира из Картады находится здесь. Джеана ушла во дворец.
   — Зачем? — резко спросил Альвар.
   — Ее вызвал Мазур. Он хочет, чтобы она была рядом с ним сейчас, когда происходят такие события.
   Это Альвар знал. И его это совсем не радовало.
 
   Джеана испытывала здоровое наслаждение в тех крайне редких случаях, когда занималась любовью.
   Она также обладала в равной степени здоровым чувством собственного достоинства. Широко известная истина о том, что Мазур бен Аврен, визирь Рагозы, был самым выдающимся членом общины киндатов в Аль-Рассане, самым прозорливым, самым хитроумным и самым щедрым, не противоречила тому так же широко известному факту, что он был самым жадным до женщин мужчиной из всех известных ей лично или понаслышке, если не считать правителей с их гаремами.
   В каком-то смысле он тоже был правителем и мог бы иметь свой гарем. В Аль-Рассане бен Аврен считался принцем киндатов, и хотя он горячо открещивался от этого титула — что было предусмотрительно, учитывая недоброжелательное внимание к нему со стороны ваджи, — он имел право его носить.
   Правитель или нет, но Джеана отказывалась спать с мужчиной, который явно считал, что имеет на это полное право.
   Она постаралась дать ему это понять как можно яснее в тот первый вечер, когда он пригласил ее поужинать в его личных апартаментах во дворце. В комнате присутствовали два музыканта. Ей стало очевидно, что они должны остаться и после ужина и продолжать играть, пока визирь и его гостья будут развлекаться.
   Но это не входило в намерения Джеаны.
   Мазура бен Аврена ее сопротивление, казалось, всего лишь позабавило. Он удовольствовался тем, что после ужина пил с ней сладкое вино и ел маленькие пирожные, рассказывал байки о ее отце, которого хорошо знал, и подробно выпытывал ее мысли по поводу возможного развития событий в Фезане, в общине киндатов и в городе вообще. Прежде всего он был визирем Рагозы и ясно давал ей это понять.
   Он также дал ей ясно понять, что считает ее сопротивление временным явлением и рассматривает его скорее как притворство. В тот год ему исполнилось пятьдесят семь лет, он был подтянутым и крепким, с шапкой седых волос на голове под мягкой синей киндатской шапочкой. У него была аккуратно подстриженная, надушенная борода, хорошо поставленный задумчивый голос, он без запинки мог переходить от бесед о поэзии к военной стратегии. И еще в его темно-карих глазах с тяжелыми веками безошибочно читался взгляд мужчины, который привык сам ублажать женщин и получать то же от них.
   После этого случались такие дни и ночи, когда Джеана спрашивала себя, не является ли ее сопротивление проявлением гордыни. Большую часть времени она так не думала. Бен Аврен, как бы возбуждающе он на нее ни действовал и каким бы любезным с ней ни был, обращал свой оценивающий взор на слишком многих женщин. Фактически на всех женщин. Он, несомненно, не проводил ночи в целомудренном отчаянии в ожидании ее благосклонности. Приходилось лишь восхищаться его жадной всеядностью. Не многие мужчины его возраста могли похвалиться подобным аппетитом — не говоря уже о возможности насытить этот аппетит.
   Его веселое изумление по поводу ее отказа не угасало; он также не прекращал своих остроумных, элегантных ухаживаний и за его учтивостью всегда таилось приглашение. Ни малейшего намека на гнев или насилие. В конце концов он был одним из самых утонченных людей в Аль-Рассане. Нередко он интересовался ее отношением к тем или иным вещам, и это было лестно. Он отвечал очень осторожно и не слишком поспешно.
   Со временем Джеана начала замечать в себе перемены, касавшиеся ее мнения по разным проблемам. Она обнаружила, что предвидит вопросы Мазура и заранее обдумывает ответы. Казалось, он всегда прислушивается к ней, что было большой редкостью в жизненном опыте Джеаны.
   Все уже привыкли к тому, что визирь регулярно принимает нового придворного лекаря в зале приемов или в других местах. Все придворные и даже эмир Бадир, казалось, знали, что бен Аврен настойчиво добивается ее благосклонности. Очевидно, это их забавляло. То, что она была женщиной одной с ним веры, делало весь этот танец на виду у всех все более увлекательным по мере того, как лето сменялось осенью и мода на одежду при дворе менялась вместе со сменой листьев в садах и в лесах за стенами дворца.
   Джеане не слишком нравилось забавлять кого бы то ни было, но она не могла отрицать, что ей приятно пребывание при столь утонченном дворе, как этот. Она также не могла пожаловаться на недостаток уважения к себе как к профессионалу. Сначала имя отца гарантировало ей такое отношение, а потом его укрепили ее собственные неспешные и уверенные действия.
   Потом прибыл Родриго Бельмонте со всем своим отрядом, высланный из Вальедо после известных ей событий. Кажется, День Крепостного Рва и сожжение Орвильи изменили не только ее собственную жизнь.
   Снова все начало меняться. Альвар ушел жить в казармы вместе с остальными солдатами Родриго, а она осталась одна, с Веласом. С его уходом Джеана почувствовала одновременно облегчение и сожаление. Второе ее несколько удивило. Его чувства к ней были слишком очевидными и явно более глубокими, чем она надеялась: то была не просто мимолетная страсть юноши к первой возлюбленной.
   В Альваре де Пеллино было нечто большее, и Джеана вынуждена была признаться, что во время настойчивой осады визиря, когда гордость не позволила ей лечь к нему в постель, она подумывала о том, чтобы снова найти убежище у своего воина-джадита. Но он не был ее воином и заслуживал большего с ее стороны. Пусть Альвар молод, но Джеана ясно видела, почему Родриго Бельмонте взял его с собой на юг, а потом позволил ему одному сопровождать ее в Рагозу. Но если бы она хотела семейной жизни, она могла бы уже наладить ее в Фезане, выбрав из множества мужчин-киндатов, а не связав свою судьбу с джадитом с севера.
   Возможно, настанет такой день, когда она пожалеет о принятых решениях, и о непринятых тоже, и о дорогах, которые вывели ее далеко за пределы лучшего брачного возраста и оставили одну, но этот день еще не настал.
   Их маленький дом и приемная после ухода Альвара стали казаться тихими и опустевшими. Она приобрела привычку обсуждать с ним события прошедшего дня. «Как это по-семейному», — не раз насмешливо думала она. Но правда заключалась в том, что очень часто те мысли, которые она позже излагала визирю, принадлежали Альвару и были высказаны поздно вечером, за бокалом вина.
   Даже Велас, кажется, скучал по молодому джадиту; Джеана не ожидала, что между ними возникнет дружба. Распевая торжественные гимны солнечного бога, джадиты Эспераньи на протяжении долгих веков истребляли киндатов, а в чуть менее кровожадные времена заставляли их сменить веру или превращали в рабов. При такой истории зарождение дружбы еще менее вероятно, чем торжество любви.
   Но трудно было испытывать столь долгую, тяжелую обиду по отношению к Альвару де Пеллино. Или к Родриго Бельмонте, если на то пошло. Капитан все еще хотел заполучить ее в свой отряд в качестве лекаря. Он ясно дал это понять, как только появился в городе. Он сказал, что это одна из причин того, что он приехал именно сюда. Джеана в это не верила, но все же он это сказал, а она знала, как важно иметь в боевом отряде хорошего лекаря и как трудно его найти.
   Она помнила ночную скачку вместе с ним через земли к северу от Фезаны и от реки, когда Орвилья горела у них за спиной, а мертвые тела остались лежать в траве. Она помнила слова, сказанные позже у лагерного костра. Он тоже их помнил, она видела это в его серых глазах. Родриго по-прежнему вел себя совсем не так, как Джеана ожидала.
   Она дразнила его во время того ночного переезда под двумя лунами, позволив своим ладоням скользнуть вниз по его бедрам. Она была раздражена и нарочно провоцировала его. Теперь она бы не рискнула повторить подобное. Она даже не могла поверить, что тогда решилась на это. Альвар рассказал ей, что Капитан женат на самой красивой женщине Вальедо.
   Родриго в ту ночь у Фезаны говорил о своей жене так, словно она была кошмарной бабой. У него странное чувство юмора. Альвар его боготворит. Весь отряд его боготворит. Это бросалось в глаза и говорило о многом.
   После его приезда они редко беседовали, и только в присутствии посторонних. И как раз в присутствии многих людей, в том числе и визиря бен Аврена, Родриго снова заявил о своем намерении зачислить ее в свой отряд. Мазур наблюдал за ними. Визирь высоко поднял свои выразительные брови, но позднее, когда они остались наедине, не заговорил об этом. Джеана тоже.
   В первые, мягкие осенние дни Родриго обычно уезжал из города со своим отрядом или частью его, отправляясь в давно назревшие мелкие походы против банд разбойников на северо-востоке. Потом он устроил демонстрацию силы в небольшом, но важном городе Фибас, лежащем у перевала, ведущего в Фериерес. Рагоза контролировала Фибас и получала с него налоги, но у короля Халоньи Бермудо явно были свои планы на этот город.
   Он уже предъявил первые требования о дани, беря пример со своего племянника из Вальедо, который собирал париас с Фезаны. Джадиты становились все смелее. Вспомнив тот разговор при лунах у костра, Джеана спросила однажды Мазура, как долго, по его мнению, продержатся повелители городов Аль-Рассана. На этот вопрос он не ответил.
   Родриго ясно дал понять, что хочет взять Джеану лекарем в свой отряд на время тех первых походов. Она понимала, что он считает это испытанием для них обоих. В каком-то смысле решение не принадлежало ей самой. Она могла принять предложение или отказаться, но не сделала этого, хотела посмотреть, что произойдет. Эмир Бадир обещал своему новому командиру наемников, что обдумает этот вопрос, а потом поспешно увеличил обязанности Джеаны при дворе. Она понимала, что это дело рук Мазура. И не знала, сердиться ей или смеяться. По условиям своего контракта она вольна была уйти, если пожелает, но они решили сделать этот шаг сложным для нее. Родриго, который осенью то уезжал из города, то возвращался в него, выжидал.
   В нескольких походах его сопровождал Хусари ибн Муса. Бывший пациент Джеаны стал почти неузнаваемым. Он уже не был тучным, рыхлым купцом, за один сезон сильно похудел. Он теперь выглядел моложе и жестче. Камни в почках, по словам Хусари, больше его не беспокоили. Он мог скакать верхом целый день и научился владеть мечом и луком. Теперь он носил широкополую кожаную шляпу джадитов, даже в городе. Джеана насмешливо заметила, что они с Альваром, кажется, поменялись культурами. Когда эти двое впервые увидели друг друга, они рассмеялись, а потом задумались.
   Джеана решила, что кожаная шляпа джадита стала для Хусари чем-то вроде эмблемы. Напоминанием. Он тоже дал клятву отомстить, и воспоминание об этом уменьшило ее удивление, вызванное переменами в нем. Он продолжал активно заниматься делами, как он рассказал ей однажды вечером, когда пришел на ужин в квартал киндатов, как когда-то приходил в дом ее отца. Его посредники трудились по всему Аль-Рассану, даже здесь, в Рагозе, прибавил он, пока слуга, нанятый Веласом, разливал им вино. Просто у него теперь другие, более важные заботы, сказал Хусари. После Дня Крепостного Рва. Она осторожно спросила, какие дела он ведет в Картаде, но на этот вопрос он не ответил.
   «Интересно, — думала Джеана, лежа в ту ночь в постели, — все эти мужчины, которые мне доверяют, не хотят отвечать на некоторое вопросы. За исключением Альвара, пожалуй». Она была совершенно уверена, что он ответил бы на любой вопрос, заданный ею. В этом мире темных интриг можно пожалеть о прямодушии. Но для этого у нее есть Велас. У нее всегда есть Велас. Она не заслужила такого благословения. Джеана вспомнила, что это отец заставил ее взять с собой Веласа, когда она покидала родной дом.
   Наряду со всем этим три других придворных лекаря ненавидели ее от всей души. Этого следовало ожидать. Женщина, да еще из киндатов, и ей отдает предпочтение визирь? Прославленный капитан джадитов стремится заполучить ее в свой отряд? Ей еще повезло, что они ее не отравили, писала она в письме к сэру Реццони в Соренику. Она попросила его продолжать писать ее отцу. Сообщила ему, что есть основания надеяться на получение ответа. Она сама писала домой дважды в неделю. В ответ приходили письма, написанные аккуратным почерком матери, наклонной скорописью киндатов, но иногда написанные под диктовку отца. Кажется, небольшие приятные события все еще происходят в этом мире.
   Им она, разумеется, не послала свою шутку насчет опасности быть отравленной. Родители есть родители, и они начали бы бояться за нее.
 
   В то осеннее утро, когда гонец от Мазура принес ей вести из Картады и пригласил следовать за ним ко двору, эта шутка уже не казалась ей столь остроумной.
   Очевидно, кого-то все же отравили.
   Во дворце Рагозы, когда Джеана явилась туда и прошла во Дворик Ручьев, где эмир ждал только что прибывшую гостью, лишь об этом и шептались.
   Альмалик Картадский, называвший себя Львом Аль-Рассана, умер, и госпожа Забира — теперь его вдова, и больше никто, — приехала этим утром без предупреждения в качестве просительницы к эмиру Бадиру. «Во время побега через горы ее сопровождал лишь один слуга», — прошептал кто-то.
   На Джеану, которая проделала тот же путь всего с двумя спутниками, это не произвело впечатления. Но она никак не могла разобраться в своих чувствах по поводу более важной новости. Для этого ей еще понадобится немало времени. Пока что она смогла осознать лишь тот важный факт, что человек, которого она поклялась убить, каким-то образом принял смерть от руки Аммара ибн Хайрана — эта часть истории еще оставалась неясной, — а женщина, которая родила живого ребенка и сама выжила только благодаря отцу Джеаны, скоро должна войти под арку в дальнем конце этого сада.
   За рамками этих двух ясных фактов в ее душе царило смятение, смешанное с чем-то вроде боли. Она покинула Фезану с целью сдержать клятву, а провела последние месяцы в этом городе, получая удовольствие от работы при дворе и, если быть честной, от льстящих самолюбию знаков внимания со стороны необычайно образованного человека, а также от той настойчивой борьбы, которая велась за право пользоваться ее профессиональными услугами. Получала удовольствие от жизни. И совсем ничего не предпринимала в отношении Альмалика Картадского и того обещания, которое дала себе в День Крепостного Рва.
   А сейчас уже слишком поздно. Теперь уже всегда будет слишком поздно.
   Она стояла, по своему обыкновению, на самом берегу ручья, недалеко от Мазура, занимавшего свое место на островке, у правого плеча эмира. Сорванные ветром листья падали в воду и уплывали прочь. Как ни часто она бывала в этом саду при дневном свете и при свете факелов ночью, Джеана все еще способна была восхищаться его красотой. Цвели только поздние осенние цветы, но при свете солнца падающие листья и те, что еще цеплялись за ветки, сверкали яркими красками. Она понимала, какое сильное впечатление мог произвести этот сад на того, кто видел его впервые.
   Дворик Ручьев был спроектирован и построен много лет назад. Тот самый поток, который пробегал через пиршественный зал, направили в этот сад и разделили на два русла, создав маленький островок среди цветов, деревьев и мраморных дорожек под резными арками. На этом островке, куда вели два мостика, сейчас сидел эмир Рагозы на скамье из слоновой кости, окруженный своими самыми важными придворными. Вдоль плавно изгибающейся дорожки, ведущей к одному из мостиков, выстроились под осенним солнцем остальные придворные Бадира в ожидании женщины, приехавшей из Картады.
   На ветвях деревьев сидели птицы. Четыре музыканта играли на дальнем берегу ручья, который огибал островок сзади. В воде плавали золотые рыбки. На солнце было прохладно, но приятно.
   Джеана увидела Родриго Бельмонте в противоположном конце сада, среди военных. Он вернулся из Фибаса за два дня до этого. Их взгляды встретились, и она почувствовала себя беззащитной перед его задумчивым взором. Он не имел права так пристально разглядывать ее после столь короткого знакомства. Она внезапно вспомнила, как рассказала ему у того костра на фезанской равнине, что собирается сама разделаться с Альмаликом Картадским. Это напомнило ей о Хусари, который в ту ночь был там и высказал то же намерение. Сейчас его, наверное, одолевают такие же нелегкие мысли и чувства, что и ее.
   «Если только кто-нибудь не совершит это раньше нас обоих», — сказал он той ночью. И кто-то это сделал.
   Сейчас Хусари отсутствовал. Он не занимал никакой должности при дворе. Джеана надеялась, что позже ей представится случай поговорить с ним. Вспомнила о своем отце в Фезане и о том, что с ним сделал убитый правитель.
   В дальнем конце сада, между колоннами кораллового цвета, появился герольд, одетый в зеленое с белым. Музыканты прекратили игру. Ненадолго воцарилось молчание, потом запела птица, прозвучала быстрая, дрожащая трель. Бронзовые двери распахнулись, и герольд провозгласил имя Забиры Картадской.
   Она пошла под аркаду и подождала у колонн, пока герольд отойдет в сторону. Она прибыла без церемоний, всего с одним сопровождающим, своим слугой, который шел на два шага позади нее. Когда женщина приблизилась по дорожке, Джеана увидела, что рассказы о ее красоте ничуть не преувеличены.
   Забира Картадская сама была, в каком-то смысле, целой церемонией. Изящная просительница была одета в пурпурную накидку с черной каймой поверх золотистой туники. На ее запястьях, шее и пальцах блестели драгоценности, а мягкую, черную как ночь шапочку на голове украшали рубины. Они сверкали в солнечном свете. Кажется, под охраной всего одного человека она ухитрилась пронести через горы настоящее сокровище. Следовательно, она безрассудна или находится в отчаянном положении. И еще она ослепительна. Джеана подумала, что если эта женщина задержится в Рагозе надолго, мода здесь изменится.
   Забира двинулась вперед с непринужденной, заученной грацией, не выказывая никакого изумления, а потом опустилась на колени и склонилась перед Бадиром. Она явно была не из тех женщин, которым сад или двор, даже такой, как этот, мог внушить благоговение. «Она и глазом не повела в сторону ручья, бегущего через пиршественный зал», — подумала Джеана, но тут ее мысли потекли в совершенно ином направлении. Большинство придворных смотрели на Забиру с откровенным восхищением. Но эмир Бадир уже не смотрел на нее с того момента, как просительница ступила на землю перед выгнутым мостиком, ведущим к острову. А визирь перестал смотреть на нее еще раньше.
   Высокое облачко ненадолго закрыло солнце и изменило освещение. Воздух на мгновение стал холодным, напоминая о том, что уже стоит осень. В эту секунду новый лекарь Рагозы, проследив за взглядом прищуренных глаз эмира через голову коленопреклоненной женщины, почувствовала, что ей стало трудно дышать.
   Внимание нового и самого выдающегося капитана наемников при дворе эмира Бадира также было теперь приковано не к Забире Картадской.
   Родриго Бельмонте восхищался красотой и грацией женщин и их мужеством; он почти шестнадцать лет был женат на женщине, обладающей всеми этими достоинствами. Но и он теперь смотрел поверх Забиры на человека, приближающегося к мостику и к островку, отстав на установленные два шага, что позволило еще на мгновение продлить иллюзию.
   Солнце вышло из-за облака, залив всех светом. Забира Картадская осталась на земле, воплощение красоты и грации среди опавших листьев. Но она уже не имела почти никакого значения.
   Спутником женщины, единственным спутником, которого считали ее слугой, был Аммар ибн Хайран.
   Горстка чрезвычайно проницательных людей в этом саду получила объяснение гибели правителя Альмалика. И для них, пусть эта женщина — самая прославленная красавица Аль-Рассана, умная и одаренная сама по себе и мать двух очень значительных сыновей, этот человек был тем, кем был, и он сделал то, что сделал, теперь уже дважды.
   Он не был загримирован, в его правом ухе сверкала знаменитая жемчужина, и Родриго узнал его по этой серьге. Черная одежда слуги лишь подчеркивала его горделивую осанку. Он улыбался — не слишком почтительно, не совсем так, как положено слуге, — обводя взглядом двор эмира Бадира. Родриго заметил, как он кивнул одному поэту.
   Ибн Хайран поклонился эмиру Рагозы. Когда он выпрямился, его взгляд ненадолго встретился со взглядом визиря, потом перешел к Джеане бет Исхак — и улыбка снова вернусь, — а потом он почувствовал, что один из наемников-джадитов смотрит на него в упор, повернулся к этому человеку и узнал его.
   И вот так сэр Родриго Бельмонте, Капитан из Вальедо, и господин Аммар ибн Хайран из Альджейса стояли во Дворике Ручьев дворца в Рагозе ясным осенним утром и впервые смотрели друг на друга.
   Джеана, охваченная смятением, видела, как мужчины обменялись первым взглядом. Она перевела взгляд с одного из них на другого и вздрогнула, сама не зная, почему.
   Альвар де Пеллино как раз в этот момент входил в дверь в дальнем конце сводчатого прохода. Он получил доступ во дворец благодаря своим связям и с Капитаном, и с Джеаной, а еще благодаря поспешно придуманной лжи насчет послания для Родриго, и он тоже успел заметить этот обмен взглядами. И хотя Альвар не имел ни малейшего представления о том, кто этот человек в черных одеждах с серьгой в ухе, но зато умел распознать напряжение в Родриго, а в тот момент оно было заметным.
   Прищурившись в ярком свете солнца, Альвар поискал и нашел глазами Джеану, и увидел, что она переводит взгляд с одного мужчины на другого. Альвар сделал то же самое, силясь понять, что здесь происходит. И тут он тоже вздрогнул, хотя было вовсе не холодно и солнце стояло высоко в небе.
   Дома, на ферме, на самой окраине Вальедо, кухарки и служанки, большинство которых еще оставалось наполовину язычницами на этом дальнем, диком севере, обычно говорили, что такая дрожь означала только одно: посланник смерти только что проник в царство смертных из Финьяра, затерянного мира самого бога.
   Непривычно встревоженный, в полной тишине, Альвар проскользнул сквозь толпу в саду и занял свое место среди наемников на ближнем берегу ручья перед островком.
   Родриго и одетый в черное картадский слуга все еще не отрывали глаз друг от друга.
   Теперь это заметили и остальные — было нечто странное в неподвижности обоих мужчин. Краем глаза Альвар увидел, как Мазур бен Аврен повернулся и посмотрел на Родриго, а потом снова на слугу.
   Все еще пытаясь сориентироваться, Альвар искал на лицах этих двоих гнев, ненависть, уважение, иронию, оценивающее выражение. Но не увидел ни одного из этих чувств, и в то же время понемногу от каждого. За мгновение до того как заговорил эмир Рагозы, он пришел к выводу, что видит нечто вроде узнавания. Не просто узнавания друг друга, хотя именно так должно было быть, а чего-то, чему труднее подобрать название. Он подумал, все еще под впечатлением ночных сказок, которые ему рассказывали дома, что это могло быть нечто вроде предвидения.
   И Альвару, уже взрослому мужчине, солдату, среди толпы людей, ясным утром внезапно стало страшно, как бывало в детстве ночью, после рассказов женщин, когда он лежал в постели и слушал вой северного ветра за окнами.
   — Добро пожаловать в Рагозу, госпожа, — тихо произнес эмир Рагозы.
   Если он и почувствовал это растущее напряжение, то не подал виду. В его голосе и манерах чувствовалось искреннее восхищение. Эмир Бадир был ценителем красоты во всех ее проявлениях и обличиях. Альвар, который сейчас боролся с внезапно накатившим на него мрачным настроением и которого защищал сам простой факт влюбленности в другую женщину, счел госпожу из Картады привлекательной, но чересчур злоупотребляющей украшениями. Тем не менее ее манеры были безупречны. Только после того, как эмир Бадир заговорил, она грациозно поднялась с дорожки и стояла перед островком правителя.
   — Это визит матери? — продолжал Бадир. — Вы приехали, чтобы посмотреть, хорошо ли правитель заботится о ваших детях?