Гейнце Николай Эдуардович. Господин Великий Новгород (сборник)

   Она, заметив, что ею любуются, кокетливо опустила глазки.
   Молчание длилось несколько минут.
   - Так чем же я могу вам, Лариса Алексеевна, служить? Что доставило мне счастие видеть вас у себя? Очень буду рад, если только мне удастся угодить вам, - начал он, растягивая слова и продолжая пожирать ее глазами.
   - Ах! Вы все можете сделать, если только захотите. Все от вас зависит, - воскликнула она, вскинув на него глазами.
   Он смотрел на нее вопросительно.
   - По моим семейным делам, - продолжала она, сделав сконфуженный вид и опуская глазки, - мне необходимо жить здесь, в городе. Так неловко... Я желаю получить у вас в обществе место первой драматической ingenue. Я решила посвятить себя искусству и сцене...
   Она замолчала.
   Он молчал тоже, продолжая любоваться ею.
   - У меня так много было несчастий в жизни, - закатила она глазки и вздохнула. - И если теперь эта последняя попытка поступить на сцену не удастся, то я не знаю, что я должна с собою делать... просто не перенесу этого.
   - Ах, помилуйте, - отвечал он, выразительно глядя на нее, - что за мысли! Мне кажется, по первому взгляду на вас, что вам все должно удаваться, чтобы вы не задумали. Я крайне удивился бы, если бы это было иначе...
   - Ах, если бы это было так, - вздохнула она снова, - впрочем, я вас ловлю на слове: теперь моя удача зависит от вас...
   - То есть от меня очень немногое зависит теперь, так как у нас труппа уже собрана, все emplois заняты... - заметил он уже более серьезно.
   - Как это досадно, - сказала она после некоторого раздумья. - Нельзя ли мне поступить хотя бы на небольшое жалованье, сверх комплекта. Я играю всех драматических ingenues и буду вам полезна.
   - Да как же это сделать? Мне бы очень было приятно помочь вам, Лариса Алексеевна, но женщин в труппе так много, что из-за ролей ссорятся. Если даже и поступите - играть не удастся, - совершенно серьезно ответил он.
   Она опустила голову.
   - Сделать это теперь в середине сезона трудно... - добавил он после некоторого размышления.
   - Вот что... - подняла она голову. - Если хотите, я и без жалованья поступлю все равно, только примите.
   Она улыбаясь глядела просительно на него и вдруг, встав с места, потянулась через стол за пепельницей. Бежецкий тоже вскочил и схватился за ту же пепельницу, чтобы подать ее ей.
   При быстром движении их лица сошлись очень близко.
   - Ну, голубчик... Устройте... для меня... Я буду вам очень, очень благодарна, Eh, bien... Устройте... - выразительно прошептала она, еще более приближая свое лицо к его и пожимая его руку.
   - Ах, какая вы... - не досказал Владимир Николаевич своей мысли, отскочил от нее, как обожженный, и стал ходить в волнении по комнате.
   - Ах, никогда, никогда в жизни мне ничего не удается, - воскликнула Щепетович, сделав сконфуженный вид и закрыв глаза рукою.
   Борис Александрович, молча наблюдавший всю вышеприведенную сцену, встал с дивана и стал раскланиваться с Щепетович, грациозно ответившей на его поклон, а затем, лукаво подмигнув на нее Бежецкому, подал ему руку.
   - Однако до свиданья, Владимир Николаевич. Я не буду вам мешать заниматься делом, - подчеркнул он и вышел.
   Бежецкий и Щепетович остались одни.
   - Так как же? - подошла она к нему. - Можно надеяться?
   Он не ответил ни слова.
   - Вот что! - таинственно продолжала она, кладя ему руку на плечо. Если нужно, за меня вам будут платить... Только я должна быть актрисой. Пятьсот рублей в месяц я буду давать на расходы общества, только примите...
   В это время в дверях появилась фигура глупо улыбающегося Акима.
   - Что тебе здесь надо? Ступай вон! - заметил ему Бежецкий.
   Лариса Алексеевна быстро сняла руку с его плеча.
   Аким исчез.
   - Вот что, милейшая Лариса Алексеевна, - обратился он к ней, вы прелестная барыня, только я на это согласиться не могу - это может меня скомпрометировать.
   Он взял ее за руку.
   Она с недоумением смотрела на него.
   - А иначе как-нибудь, - многозначительно продолжал он, - устроить можно. Попробуем... Я бы хотел вам помочь...
   Он улыбнулся.
   Она поняла его и кивнула головой.
   В передней раздался звонок.
   - Кто-то приехал. Вот не кстати-то... - с досадой проворчал он.
   Она лукаво улыбнулась.
   - Так значит, можно? Ах, как я счастлива. Просто готова весь мир обнять в эту минуту, - схватила она его за голову и поцеловала в лоб.
   Он, в свою очередь, хотел обнять ее, но она ловко вывернулась.
   - А теперь прощайте, я отправлюсь. К вам кто-то приехал, да и я тороплюсь. Приезжайте без церемонии ко мне ужинать, потолкуем. Я адрес оставлю вашему человеку, - на ходу, смеясь, проговорила она и скрылась за дверью.
   Бежецкий в волнении схватился за голову и опустился в кресло.
   IX. Врасплох
   Приехавшая так некстати гостья - была Надежда Александровна Крюковская, с которой Лариса Алексеевна и столкнулась в приемной.
   - Крюковская. Вот неожиданная встреча, сколько лет, сколько зим не видались, - радостно раскрыла последняя свои объятия.
   - Здравствуйте, - видимо, умышленно холодно отвечала на горячее приветствие Надежда Александровна, отшатнувшись от Щепетович.
   - Гордячка! - прошипела та, опуская руки.
   Обе женщины смерили друг друга вызывающими взглядами.
   Во взгляде Крюковской почувствовалась какая-то гадливость, во взгляде Щепетович - горел злобный огонек.
   - Вы тоже к нему? - подчеркнула Лариса Алексеевна.
   Крюковская вспыхнула и молча прошла мимо Щепетович.
   Та проводила ее язвительно-насмешливым взглядом и, высоко подняв голову, медленно прошла в переднюю в сопровождении наблюдавшего эту сцену Акима.
   Владимира Николаевича Надежда Александровна застала еще далеко неоправившимся.
   - От чертенок-то, - шептал он. - Ну, бабенка, должно быть, бедовая. Огонек! Просто обожгла! Какая грациозная, прелесть! Так и ластится и вьется, как бесенок. Надо будет к ней непременно с визитом заехать.
   Он все еще продолжал задыхаться и даже поправил ворот рубашки, как будто он вдруг ему сделался тесен.
   - Здравствуй! - подошла и поцеловала его в лоб вошедшая Крюковская.
   Он растерянно уставился на нее.
   - Ну, целуй же. Фу, как устала. Сейчас с репетиции. Вели дать кофею. Мою записку получил?
   Он машинально поцеловал ее.
   Она опустилась в кресло, подозрительно посматривая на него.
   - Да, получил, - ответил он и позвонил.
   Явился Аким.
   - Подай кофе.
   - Слушаю-с.
   Аким удалился.
   - Скажи, пожалуйста, - медленно начала Надежда Александровна, - зачем сюда приехала Щепетович? Только этого недоставало. Я и не знала даже, что она в Петербурге, да и ты почему-то не сказал мне этого.
   - Да разве ты ее знаешь? - удивился он. - Я не думал. Она ко мне в первый раз приехала. Веселая такая и очень мила. Скажи, пожалуйста, кто она такая?
   - Кто она? - нервно захохотала она. - Ну, уж извини, при всей моей откровенности с тобой, я не решусь дать ей при тебе ее настоящее имя.
   - Вот как!
   - Да, мой милейший, ты поражен, не ожидал... Нет, вообрази, какое нахальство. Встречается со мной - целоваться лезет.
   Надежда Александровна с негодованием передала ему сцену в приемной.
   - А к тебе она зачем попала? Просилась на сцену, что ли? - закончила она свой рассказ.
   - Просилась, - ответил он, - да тебе-то, скажи, что до нее за дело?
   - Как, что за дело? - вспыхнула она. - Ты ее не вздумай принять. Без того у нас мало делом занимаются, а при ней уж совсем одни только кутежи пойдут. Если она будет у нас, я сейчас же уйду, да и другие уйдут, служить с ней не станут.
   Он внимательно посмотрел на нее и вдруг смутился под ее взглядом.
   Это не ускользнуло от нее.
   - Та, та, та, посмотри-ка мне прямо в глаза, - подошла она к нему и взяла его за плечи.
   Он отвернулся.
   - Нет, посмотри.
   - Полно, Надя, что еще за глупости...
   - А! Так вот что... И в глаза прямо смотреть не хватает совести... Бессовестный, гнусный волокита! Прилично ли председателю, серьезному человеку, заниматься таким пустозвонством. Вечно только одного веселья хочется... Ну, да ты у меня не увернешься, я тебя...
   Она не окончила фразы, так как в кабинете появился Аким с кофеем, который он и поставил на стол.
   Надежда Александровна отошла от Бежецкого и присела к столу.
   Аким не уходил. Он остановился у притолоки, молча улыбался и покачивал головой.
   - Эх! - укоризненно произнес он наконец.
   - Что тебе надо? Чего ты выпучил бельмы? Пьяница! - обернулся Владимир Николаевич.
   - А то и надо! - передразнил его тот.
   - Хорошенько его, барышня, - обратился он к Крюковской, - а то у барина глаза-то больно завидущи. Чтобы эта тут вертихвостка, с позволения сказать, не шлялась.
   Надежда Александровна улыбнулась.
   - Бесстыдники! Право бесстыдники? - добавил Аким уже по адресу Бежецкого. - Ишь какая у нас с вами краля, а вам все мало.
   Он мотнул головой в сторону Крюковской.
   - Молчи ты, пьяная физиономия! - засмеялся Владимир Николаевич. - Что это ты врешь? Ступай вон, старая бесхвостая сова.
   - Я и пойду. Чего вы ругаетесь-то! Опять за сову принялись. Это за то, что я правду сказал. Спасибо, всегда так надо. Ступай, мол, старый пес, вон. Вас же жалеючи говорю. Что? Аль опять захотелось по старому, бабе в лапы попасть. Опять пойдет, как бабье одолеет: Аким, Аким, денег надо, а я вот тогда и не пойду искать и не пойду...
   - Да оставь, старый черт! Не ворчи. Убирайся вон.
   - Всегда так, как начнешь правду говорить, все вон да вон, продолжал говорить Аким, уходя из кабинета.
   - Видишь, я права, - с жаром начала Надежда Александровна. - Я при Акиме сдержалась, но теперь прямо скажу, что этого выносить не стану и при себе терпеть другую женщину не буду. Я тебе не жена и терпеть не обязана. Если ты осмелишься и я замечу - сейчас же брошу тебя. Что это за бесстыдство! Но помни, я тебе еще и отомщу за себя. Жестоко отомщу!
   В тоне ее голоса звучала решимость.
   Владимир Николаевич, видимо, струсил.
   Он подошел к ней и начал ее успокаивать, стараясь с деланной улыбкой заглянуть ей в лицо.
   - Ну, полно верить этому дураку, Надя, - поцеловал он несколько раз ее руку.
   Она не отнимала руки, но молчала.
   - Пожалуйста, не сердись. У меня к Щепетович еще не может быть никакого чувства. Я ее в первый раз и увидал сегодня.
   - Знаем мы "в первый раз", - вскинула она на него глаза. - Уж ты мне тоже, пожалуйста, розовый вуаль на глаза не надевай, я и так умею различать предметы. Знаю твой вкус: пришел, увидел, победил. И чем скорее и новее - тем милее и вкуснее. Настоящий гастроном в этом отношении: непременно переменное кушанье надобно. А Щепетович, я знаю давно, какая она птица. У Наташи Лососининой отбила мужа, он даже ей в то время нужен не был, другой был при ней, так только, чтобы отбить.
   - Удивительно у вас, у женщин, в этом отношении феодальные закостенелые понятия, эгоизм какой-то, - отвечал он со смехом и начал ходить по кабинету. - Почему непременно, если любишь женщину, надо отказаться от жизни и не сметь подумать о другой женщине? Отчего не пользоваться и не наслаждаться всем, что встречается на пути хорошего? Приятнее, веселее бы всем жилось. Зачем друг друга стеснять и лишать свободы? И мужчины, и женщины - живые организмы, живущие своей жизнью, а не вещи, которые могут быть чьей-нибудь собственностью. Нам, детям девятнадцатого века, крепостничества не надо и мы его не терпим, во всем должна быть свобода - это знамение времени.
   Он остановился перевести дух.
   Она задумчиво глядела на него.
   - Да и, вообще, мне кажется, - продолжал он, - притворяться и лгать в этом отношении очень гадко; я этого не могу. Чем я виноват, что меня прежде влекло, а теперь влечение прошло? Влечение и хорошо только тогда, когда естественно, да иначе оно и не может существовать, его вызвать насильно нельзя. Ну скажи, по совести, что в таком положении делать? Как тут быть?
   Он остановился перед ней и глядел вопросительно.
   - В теории, пожалуй, я с тобой согласна, - медленно начала она, притворяться и лгать гадко, и насильно мил не будешь. Ты спрашиваешь меня, как тут быть? Я тебе ответить на это не сумею, сама в тупик становлюсь. Я чувствовать так не умею и для меня это непонятно.
   Она провела рукой по лбу, как бы сдерживая наплыв мыслей.
   - Только... если бы это случилось... Тяжело думать, - с расстановкой добавила она после некоторого молчания.
   В голосе ее слышались ноты безысходной грусти.
   Он тоже казался сосредоточенным.
   - Да. Это не разгаданная загадка и не думаю, чтобы кто-нибудь разгадал ее непогрешимо верно, - серьезно сказал он.
   Воцарилось молчание.
   Она сидела, бессознательно глядя в пространство.
   Он продолжал нервно ходить взад и вперед по кабинету.
   - А потому и будем жить, пока живется, - начал он первый, подходя к ней и целуя ее в голову. - Ну, что задумываться! Перестань. Улыбнись.
   Она горько улыбнулась.
   - Вот так-то лучше, - он снова поцеловал ее.
   Она схватила его за руку.
   - Ах, Володя, иногда мне кажется, что я счастлива, близка к твоей душе, а порой я с ужасом убеждаюсь, что между нами есть что-то недоговоренное, что мы далеки и не понимаем друг друга.
   - Надя, Надюша моя, я бы рад душой сам, если бы мог перемениться, но сорокалетнее дерево, если оно росло криво, перегнуть и выпрямить невозможно, а потому и мне изменяться трудно. Люби меня такого, какой я есть, а сделать меня нравственным вряд ли тебе удастся. Слишком поздно мы встретились с тобой, и ты напрасно взялась за это.
   Он снова уселся в кресло.
   - А как бы мы могли быть счастливы, - мечтательно, почти шепотом начала она, - каждая мысль пополам, - полным человеческим, сознательным счастьем.
   Она смолкла на мгновение.
   - А такого счастия, что у нас счастьем называется, я никогда не хотела и теперь не хочу, - вдруг возвысила она голос. - Живут люди в одном доме, носят одно и тоже имя, едят из одной миски... и довольствуются... А что они нравственно далеки друг от друга, что ничего общего в мыслях нет, об этом и не заботятся... На мой взгляд, это не счастье. Вот почему я не хотела быть твоей женой. Боялась этого общего места, этой рутины. Хотелось другого счастья, основанного на взаимном доверии, чтобы на самом деле было "одно тело и одна душа", а не врозь душой, и это могло бы быть так.
   Она порывисто встала, подошла к нему, обвила руками его голову и, целуя ее, прижимала к своей груди.
   Он молча позволил ласкать себя.
   - Не разменивайся ты только на мелочи. Я знаю, какая это умная и золотая головка, только вот сверху много мусору накопилось. Я бы хотела смахнуть этот мусор, чтобы золото было виднее.
   - А если во мне нет этого золота, о котором ты мечтаешь, - поднял он на нее грустный взгляд. - Нет его и нет. Я сам чувствую, что нет. И зачем, право, ты меня всегда растревожишь, душу мне только взволнуешь, а толку из этого никакого ни для меня, ни для тебя. Все опять по-старому пойдет. Во мне для этого переворота чего-то нет, недостает.
   Она продолжала нежно смотреть на него.
   Он раздражительно освободил голову из ее рук.
   - Ты вечно только расстроишь меня, заставишь размышлять... Отойди, Надя, сядь. Кто-нибудь может войти, неловко...
   - Почему это неловко, - уставилась она на него, не двигаясь с места. - Ведь все равно, все знают наши отношения. Я не знаю, право, ты точно стыдишься их. Я иначе чувствую и понимаю. Готова не только здесь, в твоей квартире, сказать, что я люблю тебя, но на площади, перед всем народом, объявить, что я твоя. Нисколько не стыжусь, так сильно, искренно это чувство во мне. Я даже не понимаю, чего я тут должна стыдиться? Что мы не венчаны еще, так ведь это только форма. Мне кажется, что я скорее бы постыдилась сказать, если бы была твоей женой и не любила: тогда бы солгала и стыд действительно бы покрыл лицо краской. Отчего в нас такая разница понятий? Ты меня меньше любишь, вот что...
   Он быстро встал с кресла.
   - Ну, поехала... - сделал он нетерпеливый жест рукой. - Слава Богу, открыла: "меньше любишь". Вечный анализ! Это скучно, Надя!
   В передней послышался звонок.
   - Вот всегда так кончается, - с досадой сказала Надежда Александровна, опускаясь в кресло, - и непременно кто-нибудь да помешает. Нельзя даже выяснить наших отношений. Хоть бы поехать куда-нибудь вместе.
   В дверях кабинета появился Аким.
   - Господин Коган пожаловали, - ухмыльнулся он, - принимать прикажете, али нет?
   - Конечно, принять, - заторопился Бежецкий и быстро ушел в спальню, откуда через несколько минут вышел в сюртуке. Аким продолжал стоять у притолоки двери.
   - Что ж ты здесь торчишь? Проси! - крикнул на него Владимир Николаевич.
   - Что твердить-то уж, слышали. Пущу! - ворча по обыкновению себе под нос, удалился старик.
   X. Банкир
   Исаак Соломонович Коган был тот самый петербургский банкир и богач, который пользовался большим влиянием в "обществе поощрения искусств" и служил вместе с Дюшар для Владимира Николаевича сильной поддержкой в этом обществе.
   Он был совершеннейший тип разбогатевшего жида, променявшего свой прародительский засаленный лапсердак на изящный костюм от модного портного и увешавшего себя золотом и бриллиантами, но и в этом модном костюме и богатых украшениях он все же остался тем же сальным жидом, с нахально-самодовольной улыбкой на лоснящемся лице, обрамленном клинообразный классической "израильской" бородкой, в черных волосах которой, как и в тщательно зачесанных за уши жидких пейсах, проглядывала седина.
   На вид ему было лет под пятьдесят.
   По фигуре он был не высок ростом и как-то смешно шарообразен, так как при семенящей походке его солидных размеров брюшко мерно покачивалось на коротеньких ножках, и он для того, чтобы придать себе гордый вид, еще более выпячивал его вперед.
   Он вошел в кабинет почти одновременно с вышедшим из спальни Бежецким.
   - Очень рад вас видеть, уважаемый Исаак Соломонович! - приветствовал его последний.
   Коган, не обращая, по-видимому, на его никакого внимания, мелкими шашками, с плотоядной улыбкой на губах подошел к Надежде Александровне и смачно чмокнул поданную ею руку.
   Она брезгливо дотронулась губами до его лба.
   Затем он с важностью подал свою руку, украшенную бриллиантовыми перстнями, Бежецкому и, не дожидаясь приглашения, развалился на диване.
   Бежецкий тоже уселся на кресло.
   - Как сегодня холодно, - начал Коган с важно серьезным видом, - я в моих соболях и то продрог. Тедески, - я всегда у него платье шью, - должно быть мало пуху положил, а две тысячи взял.
   Он сделал вдруг еще более глубокомысленную физиономию.
   - Может быть, впрочем, и погода виновата, что я озяб, - стал соображать он вслух. - У меня в доме и то только тринадцать градусов, несмотря на то, что сам Чадилкин строил, все по системе...
   Он захихикал.
   - Я сам не понимаю толку в постройках, да на что мне это и знать? всегда могу купить Чадилкинское знание. Он за стиль и вкус с меня большие деньги получил, а нам на что вкус, когда мы его купить можем. С меня за вкус и план моего дома Чадилкин двадцать тысяч взял. Мой дом ведь триста тысяч стоит, да вкус двадцать, - итого триста двадцать тысяч, кроме купленной мебели... Да что нынче купить нельзя - все можно. Вот разве расположение мадемуазель Крюковской купить нельзя.
   Он вопросительно посмотрел на Надежду Александровну и громко расхохотался.
   Та смерила его быстрым взглядом.
   - Да!.. Мое расположение трудно купить, дорого стоит, даже вам не по карману, да и не для вас, - кинула она ему.
   - Насчет кармана вы не беспокойтесь, - самодовольно возразил он со смехом, - и по карману, и по мне, а уж вы такая капризная барыня: все выбираете. Меня же многие находят еще интересным мужчиной. Ведь главный интерес не в красоте, а в уме, а у меня ум.
   Он сделал неопределенный жест рукой около лба.
   - С министрами поспорим... - с важностью добавил он и поднял вверх указательный палец правой руки.
   - Да уж вы этим известны, - насмешливо вставил Владимир Николаевич, кого хотите провести сумеете!
   Крюковская тоже засмеялась.
   - О!.. Всегда проведу! - захохотал и он, не поняв насмешки. - Затем и дураки на свете, чтобы их умные могли дурачить, а в особенности это легко с деньгами.
   - Вы и умника всякого сумеете одурачить, - продолжал смеяться Бежецкий. - Что вам стоит это с вашими средствами?
   - На счет этого мне удавалось и не раз. Да и что мне это стоит? Ну, брошу тысячу, другую, пожалуй, - и дело сделано. Люди падки на деньги! - с важностью заметил Исаак Соломонович и снова засмеялся довольным смехом.
   - У меня сегодня до вас, любезнейший Владимир Николаевич, - обратился он к Бежецкому после некоторого молчания, - дельце есть. Я надеюсь, что вы мне это устроите. Там у нас старые счета есть, так я, пожалуй, разорву векселя, - презрительно добавил он. - Это для меня пустяки, но...
   Он искоса поглядел на Крюковскую.
   - Я бы желал с вами побеседовать наедине - предмет деликатный...
   - Если угодно, пройдемте в гостиную. Надежда Александровна нас извинит, - заметил Владимир Николаевич, вставая с кресла.
   - Пожалуйста, не стесняйтесь! - сказал Крюковская.
   - Все насчет искусства, вы знаете, что поддерживаю искусство. Оно мне дорого стоит. Искусство - вещь великая... - ораторствовал Исаак Соломонович, выходя с Бежецким из кабинета.
   Надежда Александровна была рада, что ее оставили одну, и снова погрузилась в размышления по поводу ее предыдущего разговора с Бежецким.
   - Ах, Господи, все это мне кажется не то, - думала она, сидя с закрытыми глазами. - Так близко и вместе с тем так далеко. Не понимает он меня, и мне тяжело, а только стоит ему посмотреть на меня ласково - уж я воскресла и ожила. Опять надежда! Ведь добрый такой, умный... Неужели он не будет никогда таким, каким бы я хотела его видеть?
   Она глубоко вздохнула и встала.
   - Впрочем, вздор! - продолжала она размышлять, нервно расхаживая по кабинету. - Переверну все, это пустяки, можно переделать... Попробую перевернуть. Это должно быть моей целью. Он слишком легко ко всему относится. Серьезного человека в нем разбудить, осветить эту тьму, в которой он жил до сих пор... Тогда, когда мы сошлись, я дала себе эту клятву и сдержу ее. Все вынесу, все ему в жертву принесу, а теперь одно сознаю: люблю его и люблю. Все, что вижу, прощаю. Даже искусство, мое дорогое искусство забываю - для него. Да! Сил во мне много, сумею любя его, свою всю жизнь забыть. Он ветрен и... увлекается. Так что за беда? Пускай только будет чувствовать, что свободен и счастлив со мной...
   Ее думы прервал вошедший Аким, с большим белым картоном в руках.
   Он был еще в более сильном подпитии.
   - Где у нас барин-то? Куды пропал? - остановился он, покачиваясь, посреди кабинета.
   - Он в гостиной, занят! - ответила ему Крюковская.
   Аким, с трудом передвигая ноги, направился к двери, ведущей в гостиную.
   - Не ходи туда, Аким, барин занят, не беспокой! - заметила она ему.
   - Как не беспокой? - остановился он. - Вот принесли, что заказано... Там дожидают. Что вы меня к моему барину не пущаете? Это что такие за новости?!
   - Говорят тебе, не хода, - загородила она ему дорогу, - барин занят. Если и пришли, так могут подождать. Да что это такое принесли?
   Она протянула руку к картону.
   - А то и принесли, - лукаво подмигнул Аким, пряча картон за спину, что не нужно вам знать, вас некасающее... Секрет... Вот... видно, бабы-то везде равны, что в вашем, что в нашем звании. Что принесли? А то, что не вашего знания дело... Любопытны больно! Вы думаете, у нас с барином секретов от вас нет, ан, вон есть. А вы не пущать...
   Он снова направился к двери.
   Надежда Александровна снова загородила ему дорогу.
   - Говорят тебе, не ходи теперь... Подай сюда картон!
   Она ухватилась за картон, который Аким вырвал у нее из рук, но, потеряв равновесие, упал и уронил картон.
   Крюковская быстро подняла его.
   - Что это? Из модного магазина?
   Аким, с трудом поднявшись, снова бросился к картону.
   - Говорят, что не для вас... Вам знать не надо.
   Надежда Александровна отстранила его рукой, подошла к дивану, поставила на него картон и стала его развязывать.
   - Мне знать не нужно, поэтому я и должна знать...
   Она раскрыла картон и остолбенела.
   - Ведь я же говорил, что вам знать не годится... Спокойнее бы были... Право спокойнее, - заметил Аким, снова бережно завязывая картон.
   Крюковская смотрела на него ничего не выражающим взглядом.
   - А вы любопытничать. Ну, вот и уставились, чего смотрите? Теперь плакать начнете. Велика беда, что пошалить барин, пошалит и все тут. Мужчине можно пошалить, не барышня, - пустился он в рассуждения.
   Она молчала.
   - Таперича тот ругать начнет, - начал он, уже обращаясь к самому себе, - зачем увидала. Ах, ты Господи! Что станешь тут делать? - Не сказывайте нашему-то, что видели, - обратился он снова к ней, - а то задаст мне за вас... Экая оказия случилась!
   - Для кого это? Для кого, - задыхаясь от волнения, спросила она.
   - Вот сказывай таперича, для кого. Да уж все одно знаете, так нечего таить. Тут цыганка эта изменница, - таинственно сообщил он, - ну, барин и заказал...
   - Уйди, Аким, уйди! - прерывающимся голосом крикнула она.
   Он смотрел на нее, не двигаясь с места.
   Она подскочила к нему, повернула и стала толкать его в спину.
   - Поди, поди! Уходи, тебе говорят...
   - Что вы толкаетесь. Уйду и сам, к барину пойду, - заворчал он, направляясь с картоном в гостиную, но вдруг остановился у дверей.
   - Так барину-то ни гугу, а то опять достанется мне на орехи, таинственно обратился он к ней и вышел.
   Она не слыхала его последних слов: на нее снова нашел столбняк.
   Она стояла посредине кабинета и ломала себе руки.
   Мрачные мысли одна за другой проносились в ее голове.
   - Вот что... Цыганка... Ей шуба! У меня взять деньги третьего дня, сказал, необходимо матери послать... Обман... Ложь, все ложь... Я последние отдала... Он знал. Зачем?.. Зачем такая гадость... Зачем я люблю... и такую гадость... Измена... оскорбление... Любил... Ну, разлюбил... А этот обман-оскорбление! Ужасное надругательство над чувством... Цинизм! Какое унижение человека!