Гейнце Николай Эдуардович. Господин Великий Новгород (сборник)

   Она зарыдала.
   - Зачем полюбила? Зачем? Всепрощающей любовью полюбила, а теперь простить разве можно? Нельзя простить такого подлого существования... Разлюбить? Нет, и разлюбить не могу, простить не могу... Люблю его... люблю и ненавижу.
   Она с новыми рыданиями упала на диван.
   - Порок его ненавижу, а человека в нем люблю. Что же, не жена, законом не связана, а все-таки беспомощна, разлюбить не смогу... Какая дурная, должно быть, я стала? Ложь... Обман... Разлюбить не в силах... чувствую это...
   Она вдруг быстро вскочила с дивана и тряхнула головой.
   - Вздор! Смогу... силы найдутся. Разлюблю... Брошу... ненавидеть должна... ненавидеть... хочу ненавидеть и буду.
   Она отерла платком глаза и сделала над собой неимоверное усилие, чтобы казаться спокойной.
   - Что теперь делать, что делать? - прошептала она. - Не хочу показать мою рану сердечную! Не стоит. Упрекать не буду. Да, не надо показывать вида, что я знаю... Не должна унижаться больше. Довольно!
   Она задумалась.
   - Вот что, равнодушной быть, а в душе ненавидеть. Силы... силы, главное, больше... Где силы найти? Не надо терять волю... я... я человек! Буду это помнить!.. Забыть себя!.. Забыть и его!.. Нет, забыть не смогу! А легче ненавидеть, - с ожесточением прошептала она.
   - Едем, едем, Исаак Соломонович, Аким! Шляпу, перчатки! - воскликнул Бежецкий, входя в кабинет под руку с Коганом.
   - Извините, Надежда Александровна, нам нужно ехать, - обратился он к Крюковской.
   - Ехать, ехать, господа! - насильственно веселым тоном проговорила она, - и я бы тоже хотела ехать, ехать веселиться... веселиться без конца.
   Коган и Бежецкий вопросительно посмотрели на нее.
   - Исаак Соломонович, хотите я с вами поеду... Мне душно, воздуху хочется, больше, больше... Прокатите меня на ваших рысаках, чтобы шибко ехать, быстро, лететь, так чтобы дух захватывало, хотите, поедем.
   - Что у вас, Надежда Александровна, за фантазии иногда бывают, пожал плечами Владимир Николаевич. - Исааку Соломоновичу нужно самому ехать по делу, а вы предлагаете вас катать и забавлять...
   - Положим, я для милейшей Надежды Александровны, - поспешил прервать его Коган, - готов отложить наш визит до завтра. Я желал представить Владимира Николаевича прелестнейшей из женщин - Ларисе Алексеевне Щепетович.
   Надежда Александровна вздрогнула.
   - Будущей деятельнице нашего искусства. Мы все ведь для искусства служим! - продолжал Исаак Соломонович.
   Она с нервным хохотом подошла к Бежецкому.
   - Так вы к мадемуазель Щепетович? Торопитесь, торопитесь...
   - Да, вот нечего делать, - отвечал он, избегая ее взгляда. - Исаак Соломонович тащит... Я обещал, надо исполнить...
   - Что вы, Владимир Николаевич, я вас насильно не тащу, - развел тот руками, - а если угодно Надежде Александровне и она мне доставит это удовольствие, - я готов ее сопровождать... Наш визит мы можем отложить до завтра.
   Бежецкий смущенно смотрел на него.
   - У меня действительно, Надежда Александровна, лучшие лошади в городе, пять тысяч стоят, - обратился Коган к Крюковской, - а английская упряжь стоит...
   - Что бы она ни стоила, милейший Исаак Соломонович, - перебила она его, - это все равно.
   Она снова захохотала.
   - Весь вопрос в том, - продолжала она прерывающимся голосом, - что я сегодня хочу страшно веселиться. Если бы был бал, я бы поехала танцевать, в вихре вальса закружилась бы с наслаждением, до беспамятства... Нет бала, есть сани, значит - едем, едем. Поедем дальше, туда... вдаль... за город... где свободнее дышится!.. Простора больше, где русской широкой натуре вольнее. Там, где синеватая даль в тумане, как наша жизнь!.. Вот чего я хочу: полной грудью вздохнуть, изведать эту даль.
   Она смолкла.
   Бежецкий и Коган с удивлением смотрели на нее.
   - Что вы на меня так странно смотрите? - с нервным смехом обратилась она к Владимиру Николаевичу.
   - Мне странно ваше поведение, да и не похоже на вас, порядочную женщину, - сквозь зубы ответил он.
   - Вам странно, что я веселюсь, может быть, делаю глупости, так не все же вам, мужчинам, этими глупостями и удальством отличаться, - с хохотом продолжала она. Ведь и мы люди, мы женщины, тоже хотим жить на свободе, ничем не стесняться, как вы веселиться, хотим хоть в этом с вами равными быть... Не рабами предрассудков, приличий и нравственности. Забыть все, хоть один час пожить свободно, без этих преследующих привидений нашей жизни. А весело это должно быть! Ух, как весело!
   Она стала надевать шляпу, все продолжая хохотать.
   - Так прощайте, Владимир Николаевич, прощайте, я еду веселиться.
   Она схватила остолбеневшего от удивления Когана под Руку.
   - Мчимся, Исаак Соломонович, мчимся и все сокрушим на нашем пути.
   Она со смехом увлекла его с собою.
   Бежецкий остался один и слышал, как захлопнулась за ними парадная дверь.
   - Что это с ней сегодня? Не узнала ли чего? - начал он думать вслух. - Эх, Надя, Надя, жаль мне тебя.
   Он прошелся по кабинету.
   - А все-таки все это вздор! Нервы дамские! Притворство, или не на зло ли мне? Под вашу дудку, Надежда Александровна, я плясать не буду и, все-таки, хоть один, а отправлюсь к Щепетович.
   Он начал одеваться и вскоре уехал.
   XI. В "Малом Ярославце"
   Все столики общей залы ресторана "Малый Ярославец", находящегося на Большой Морской, были заняты посетителями.
   У того водопоя, на который, по выражению поэта, гоняют "без кнутика, без прутика", то есть буфета - теснились во множестве жаждущие пропустить "букашечку", опрокинуть "лампадочку", раздавить "черепушечку" - как многообразно и любовно выражает истинно русский человек свое желание выпить рюмку водки.
   Обеденные часы ресторана были в самом разгаре.
   Надо заметить, что этот ресторан в Петербурге - любимейший сборный пункт деятелей театральных подмостков и газетных листов, а потом члены "общества поощрения искусств" и служившие в нем актеры неукоснительно его посещали.
   Все "завсегдатаи" этого ресторана знакомы между собой и перебрасываются через столики замечаниями, вопросами и ответами, иные даже переходят от столика к столику, присаживаясь то к той, то к другой компании.
   Какая-нибудь новость дня, пикантный анекдот, удачная острота, сказанная за одним из столиков, благодаря этим перекочевывающим посетителям в ту же минуту делаются достоянием всей залы.
   В описываемый нами день разговор за столиками и у буфета вертелся на делах "общества поощрения искусств" и предстоящем на завтра общем собрании его членов.
   Особенным оживлением отличалась компания, сидевшая за столиком в глубине залы. Она состояла из четырех мужчин. Двое из них, как можно было догадаться и по их внешности, были актеры, служившие на сцене общества. Старшего, говорившего зычным голосом, звали Михаилом Васильевичем Бабочкиным, у младшего же, Сергея Сергеевича, как у большинства молодых актеров с претензиями на талант, зачастую признаваемый лишь своей собственной единоличной персоной, была двойная фамилия Петров-Курский. Другие двое, из сидевших за столиками, были члены "общества поощрения искусств" - Иван Владимирович Величковский, драматический писатель, считающийся в обществе знатоком сцены и театрального искусства, человек уже пожилой, худой, с длинной русой бородой с проседью, по фигуре похожий на вешалку, всегда задумчивый и вялый. Это был тот самый Величковский, соперничества которого на должность председателя боялся, если припомнит читатель, - Бежецкий; Михаил Николаевич Городов - частный поверенный, литератор-дилетант, пописывал рецензии и корреспонденции и давно мечтал попасть, если не в председатели, то по крайней мере, в секретари Общества, заступив место знакомого нам Бориса Александровича Шмеля. Городов был тоже далеко не молодым человеком, полный коренастый брюнет с коротко подстриженными волосами на голове и бороде. Поговорить, по адвокатской привычке, он любил и, видимо, по той же привычке, любил устроить против кого-нибудь интрижку, перемутить, перессорить, словом, заварить какую ни на есть кашу. За столиком и теперь то и дело слышался его хриплый голос.
   - Нет, господа, - говорил он, - у нас за нынешний год дела шли очень скверно. Что мы сделали? Что у нас нового? Все старье. Как хотите, а так продолжать нельзя, и завтра, на годичном собрании надо это круто повернуть.
   - Зачем? - пробасил Бабочкин. - Ведь прожили благополучно. И до нас жили, и после нас так будут жить! Не нам это перевернуть. А перевертывать станем, себе бы шею не свернуть. Вот что!
   - Нет, господа, как угодно, - не унимался Городов, - а так нельзя. Надо что-нибудь предпринять. Не так ли Курский?
   - Конечно, так, - ответил молодой актер. - Дальше на самом деле тянуть так нельзя. Я думаю, это все понимают. Где у нас искусство? Разве при таких порядках актер может посвятить себя искусству? Я прошу, например, на днях поставить одну пьесу, значит, желаю работать, а мне отказывают. Просто стоит только и взять да удрать в другой город, я и удеру. Какое же здесь может быть дело и работа для искусства.
   - Зато порядок есть, - снова забасил Бабочкин. - Чего вы волнуетесь, не понимаю, право, Теперь, по крайней мере, придешь, сделаешь свое дело и пойдешь покойно домой, не дрожишь за место. Неизвестно, при других порядок лучше ли будет. Нового председателя выберем, может, сами с места слетим. Лучше уж не менять.
   - Вам бояться нечего, - заметил Михаил Николаевич. - Вы никого не трогаете, и вас никто не тронет, а вот таким господам, как Шмель, солоно придется.
   Он захохотал.
   - Воровать-то, пожалуй, не совсем удобно будет, - продолжал он со смехом, - я бы мог эту должность даром исполнять. За что же Шмелю жалованье положили?
   - А так, потому что это угодно господину Бежецкому, Шмель по его милости только и держится, - ядовито ответил Сергей Сергеевич. - Всю бы надо эту закваску старую, начиная с Бежецкого, к черту.
   - Уж я кое-кому об этом шепнул, - таинственно прохрипел Городов, - на выборах чернячков Владимиру Николаевичу навалят. Действительно, надо все это старое вон, в архив сдать вместе с переводными французскими пьесами, со смехом добавил он.
   - Конечно, надо ставить народные пьесы! - ухватился за Эту мысль Петров-Курский.
   - Ну, это ты, брат, поешь потому, - покосился на него Бабочкин, что в иностранных держать себя не умеешь, на шпагу-то, как на хвост садишься, а нам вот все равно - привыкли прежде в трагедиях-то...
   - Ну, вы, оралы старые! Нынче, брат, вы не в моде! Учитесь у нас, артистов реальной школы, а нам учиться у вас нечему... - напустился на него Сергей Сергеевич.
   - Да разве у вас есть школа? - засмеялся тот. - Я этого не знал, думал, что вы играете, как Бог на душу положит и без школы обходитесь. Чему, мол, актеру учиться? Родился талантом, да и баста! Ведь нынче всякий может быть актером и без ученья. Я думаю, что на сцену скоро и малые ребята из пеленок полезут.
   - Ну, насчет школы-то, это ты на нас по злости клепаешь, у нас есть реальная школа и свои пьесы.
   - Где играть учиться не надо - и так хорошо выйдет!.. - продолжил смеяться Михаил Васильевич своим густым басом.
   - Не правда! Все лжешь! - продолжал горячиться Петров-Курский. - Вот тебе первый, - указал он на Величковского, - представитель реального направления в искусстве, известный драматург, литератор с честным направлением...
   - Что я! - сконфузился Иван Владимирович. - Несколько только пьес написал, старый человек. Вот Marie будет отличная реальная актриса. Не правда ли?
   Marie - была его племянница, игравшая небольшие рольки на сцене общества. В ней Величковский не чаял души, приписывая ей всевозможные таланты и достоинства. На самом же деле она был заурядная, миловидная, молоденькая девушка, но как актриса - круглая бездарность.
   - Да-с, будет! - согласился с ним, Сергей Сергеевич. - Но кончим, господа, спорить об искусстве. Надо сегодня же вопрос о председателе этой главной руководящей силе - серьезно обсудить и, по моему мнению, я случайно в разговоре указав на уважаемого Ивана Владимировича, сделал это как нельзя более кстати.
   Он восторженным жестом указал на Величковского.
   - Вот бы кто мог быть идеальным председателем, если бы только согласился удостоить нас этой чести.
   - Нет, господа, - поклонился то, сидя, - избавьте. Теперь Marie служить, а тогда ей неловко будет. Скажут, что я ей даю лучшие роли, хотя она их вполне заслуживает.
   - Это совершенные пустяки, - живо перебил его Сергей Сергеевич. - Да вы и не имеете права отказываться, потому что являетесь спасителем целого дела и нас всех от произвола господина Бежецкого.
   Он вскочил с места и добавил:
   - Ох, да что тут толковать, надо просто вас взять и посадить на председательское место, а потому я пойду и подобью всех наших, находящихся здесь, просить вас.
   Он быстро отошел от стола и, несмотря на протесты Величковского, стал переходить от столика к столику, ораторствуя то тут, то там с убедительными жестами.
   Иван Владимирович с испугом следил за ним и не переставал говорить:
   - Что же это такое? Я, право, не знаю... Зачем все это?
   - Уважаемый Иван Владимирович, это нужно для дела и вы должны принести себя в жертву, - успокаивал его Городов. - Я, по крайней мере, если мне предложат, готов хоть сейчас принести себя в жертву делу, - со вздохом добавил он.
   В этот момент в залу не вошел, а буквально влетел репортер и рецензент одной из самых распространенных в Петербурге газет мелкой прессы, Марк Иванович Вывих. Это был высокий, стройный молодой человек, блондин, со слегка одутловатым лицом, в синих очках.
   Он был также член "общества поощрения искусств".
   Поздоровавшись направо и налево, Марк Иванович подошел к столику, где сидели Величковский, Бабочкин и Городов.
   - Я вам могу сообщить приятную новость, - затараторил он, здороваясь с сидевшими и усаживаясь на подставленный лакеем стул, - завтра к нам на общее собрание приедет сам Исаак Соломонович и желает, в качестве почетного члена, принять деятельное участие в делах общества, с чем я искренне всех нас поздравляю. Это ведь не шуточка... Значит, у нас, то есть у общества, будут деньги. Сейчас только узнал эту свежую новость и надо будет сию же минуту отослать сообщение в газету.
   Он вынул из кармана записную книжку, вырвал из нее листок и стал писать карандашом, положив бумажку на колено и прислонив последнее к столу, но в то же время не переставая говорить.
   - Да, еще узнал новость. Это уж по секрету. Как нам в общество поступила в качестве актрисы, а следовательно и члена, госпожа Щепетович. Как кажется, мы ей-то главным образом и обязаны благосклонностью Исаака Соломоновича. Я с ней вчера познакомился. Прелесть, что за барыня, оживит все общество.
   - Я эту Щепетович знаю, - пробасил Бабочкин, - только не знаю, зачем она к нам в общество понадобилась? А, впрочем, почем знать, может быть, теперь это и нужно для искусства...
   Вывих кончил писать, сложил бумажку и подозвал лакея.
   - Пошли сейчас же с моим извозчиком, - передал он ему бумажку, - вели ему отвезти в редакцию. Знаешь моего извозчика? Найдешь?
   - Найду-с. Как же не знать-с.
   - Так проворнее поворачивайся...
   Лакей побежал.
   - Ах, постой! - спохватился Марк Иванович, но лакей уже был далеко. Убежал. Вот досада, забыл совсем в сообщение поместить еще одну очень важную новость. Поступила к нам актриса Дудкина, - строчек десять проухал...
   Вывих быстро отошел от них, сделав отчаянный жест рукой, и стал переходить от стола к столу, всюду сообщая эти свежие новости.
   Городов, между тем, продолжал уговаривать Величковского.
   - Вы послушайте меня внимательно. Иван Владимирович, я удивляюсь, почему вы не хотите и уклоняетесь от поступления в председатели. Я бы на вашем месте, если бы у меня было столько голосов, как у вас, и я мог бы, как вы, наверное рассчитывать быть избранным, - ни за что бы не отказался. Из меня тоже мог бы выйти хороший председатель. Юридическую сторону дела я знаю, а также и канцелярский порядок, потому уже несколько лет как частный поверенный, и административную великолепно тоже знаю - был прежде становым приставом. Ух, как бы я актеров держал. У меня ни гугу. А мое литературное значение всем известно. Корреспондирую в пяти газетах, значит, умею ценить искусство, кроме того, недавно пьесу написал, значит, вполне литератор, с пафосом закончил он.
   - Да, вы человек основательный, - покосился на него Бабочкин. - Ни один редактор на вас не пожалуется, чтобы ему из-за вас какая неприятность была. Все дорожат, потому что не подведете - очень осторожны. Такому человеку можно дело поручить... Правильное направление твердо знаете, вот что дорого...
   Перед столом опять как из-под земли вырос Вывих.
   - Слышали, слышали, еще свежая новость, - с хохотом начал он. - Наши Фауст и Маргарита поссорились не на шутку. У них, говорят, что-то вышло из-за Когана. Оттого и Крюковская больна и за последнее время не являлась в "общество" и не играла. А я-то сожалел об ее болезни, хотел ехать навестить, а оказывается, просто у нее любовная мигрень.
   Он снова расхохотался.
   - Нет, господа, это не притворство, - серьезным тоном начал Михаил Васильевич, укоризненно посмотрев на Вывиха. - Мне ее в последний спектакль даже очень жалко было - дрожит вся бедняжка. Дело-то у них должно быть всерьез пошло. Да и напугала же она меня. Входит ко мне в уборную, а меня в это время парикмахер брил. Схватила бритву: - Ах, вот, говорит, чего я все эти дни искала, мне для роли в одной новой пьесе нужно. - А сама смеется, да так нехорошо. - Продай мне, говорит парикмахеру. Я было у нее отнимать, думаю, руку обрежет, а она не дает и хохочет, даже мне от ее смеха страшно стало. - Чего вы, - говорит, испугались, не зарежусь. - Бросила парикмахеру десять рублей, убежала и бритву с собой унесла.
   - Не нравится мне, - заметил Городов, - что у нее часто бывают такие странные выходки. Она баба хорошая, только переходы в ней чересчур резки: то уж очень весела, то, думаешь, не святая ли мученица какая?
   К столу в это время подошел Курский-Петров и уселся на свое место.
   Марк Иванович с негодованием отодвинул стул и вскочил.
   - Однако надо выпить!
   Он быстро ушел по направлению к буфету.
   Сергей Сергеевич расхохотался.
   - Ишь, стрекача от меня задает! Знаете, за что меня Вывих не терпит и ругает?
   - А за что? - спросил Величковский.
   - Да я уж очень с ним шельмовскую шутку сыграл, - со смехом начал тот. - Был у нас тут в прошлом году один бенефисик назначен, я в ту ночь, около часу, Вывиха здесь же встретил; подлетает он ко мне и спрашивает, хорошо ли прошла пьеса. Я, говорит, не успел быть, а завтра нужно непременно отчет в газете, хоть в нескольких строках, а все-таки дать. Я, не долго думая, возьми да и соври ему, что, мол, прошел спектакль с успехом, только Бабочкин провалил свою роль. Марк Иванович эту самую шутку сейчас же из трактира в редакцию кратким сообщением и отослал, а пьеса эта вовсе не шла - бенефис был отменен. Егоза такую штуку все другие газеты продернули: пишет, мол, о спектакле, которого не было. С тех пор он меня видеть не может...
   Присутствующие расхохотались.
   XII. Общее собрание
   На другой день, к семи часам вечера, собрались приглашенные повестками на годичное собрание "общества поощрения искусств", как исполнители действительные, так и почетные.
   Громадное помещение "общества", находившееся на одной из бесчисленных набережных Петербурга, было уже переполнено массой публики, прослышавшей, что заседание будет бурное. В одной из зал, предназначенной в обыкновенные дня для танцев, стоял громадный стол, или, лучше сказать, несколько приставленных друг к другу столов, покрытых зеленым сукном; кругом были расставлены стулья, а в середине находилось председательское кресло.
   Несмотря на то что бы уже девятый час, эта зала была пуста. Заседание еще не открывалось - ждали приезда Владимира Николаевича Бежецкого.
   Публика и члены, среди которых были и знакомые уже нам Величковский, Городов, Бабочкин и Петров-Курский бродили и занимали столики в буфетных залах. Компания, которую мы видели накануне в "Малом Ярославце", сидела и теперь за одним столом. Рядом с Величковским была на этот раз и его племянница Marie.
   Дядя не сводил с нее глаз.
   - Не озябла ли ты, Marie? - заботливо временами спрашивал он.
   - Нет, дядя, merci, - отвечала она.
   - Однако, господа, мы здесь говорим, пьем и едим, - возвысил голос Городов, - а о деле, для которого собрались, мало думаем. Надо решить! И на что это похоже - все собрались, а председателя нет. Заставляет себя дожидаться. Странно что-то. Я бы уже этого не дозволил себе на его месте. - Он встал и подошел к сгруппировавшимся посреди залы.
   Среди последних были: Исаак Соломонович Коган, архитектор Алексей Алексеевич Чадилкин, мужчина чрезвычайно высокого роста с окладистой черной бородкой.
   К этой же группе подошла только что приехавшая в сопровождении Дудкиной, Надежда Александровна Крюковская.
   С ней рядом шел Петров-Курский.
   Он заметил ее, когда она входила в двери, раньше всех и поспешил к ней навстречу.
   - А наконец-то наше красное солнышко проглянуло. Надежда Александровна, здравствуйте! Как здоровье? Мы так за вас боялись.
   - Здравствуйте, Курский! - подала ему руку Дудкина.
   Тот пожал ее.
   Крюковская была бледна, но, видимо, старалась казаться веселой.
   - Мега, я здорова, - засмеялась она в ответ на вопросы Сергея Сергеевича, тоже подавая ему руку, которую он почтительно поцеловал. Разве стоит за меня бояться, мне никогда ни от чего ничего не делается и ничто не пробирает, точно я заколдованная. Даже досадно. А, может быть, кошачья натура, - с новым смехом добавила она. - А вы как тут без меня живете, хорошо ли себя ведете себя, мои милые дети...
   Они подошли к группе. Она и Дудкина начали здороваться с присутствующими.
   - Да не совсем хорошо! - ответил за всех Сергей Сергеевич.
   - Вероятно, все об искусстве заботитесь, которого нет... расхохоталась она.
   - Ай, ай! Разве можно так говорить. Смотрите, старшие услышат.
   - Что же тут такого? Я говорю правду.
   - Правду-то, правду, только мне странно это от вас слышать...
   - Почему странно, когда это правда? Разве вы думаете, что я должна кривить душой?
   Она расхохоталась почти истерически.
   - Так очень ошибаетесь. Я всегда говорила и буду говорить, что дело искусства не может быть там, где люди о нем не думают, а у нас каждый думает только о себе, о своих трактирах, именинах, пирогах и ужинах. Какое там еще искусство выдумали. Долой, господа, искусство; не думая о нем веселей живется.
   - Браво, браво! Надежда Александровна! - послышались голоса, и все снова заговорили разом.
   Дудкина под шумок пристала к Сергею Сергеевичу:
   - А что же мой дебют? Когда для меня пьесу поставят? Я хочу играть Адриену Лукеврер, непременно Адриену...
   - Я-то почем знаю, разве я здесь распоряжаюсь... отбояривался от нее Курский.
   В это время вошла в залу Лариса Алексеевна Щепетович и остановилась у колонн.
   К ней подлетел бродивший по зале Вывих.
   - Здравствуйте, Лариса Алексеевна. Я вас здесь дожидался, чтобы ввести и со всеми познакомить.
   - Мега!.. Вы очень милы, но... - произнесла она, надевая пенсне, - я жду моего кавалера...
   За колоннами показался Бежецкий.
   - Вот видите и не странно, что председателя не было видно, он не один, - заметил Курский Городову, указывая на проходивших по зале Бежецкого и Щепетович.
   Оба расхохотались.
   - Милости просим, Лариса Алексеевна. Идемте. J'espere, que vous n'etes pas, genee? Бодрей, бодрей...
   Он шел с ней под руку, гордо раскланиваясь со всеми кивком головы.
   - J'espere bien, que non! Я не из трусливого десятка, - отвечала она, кокетливо улыбаясь по сторонам. - В мужском обществе не теряюсь. Вот барынь не люблю - скучные они все и меня к мужчинам ревнуют.
   - Честь имею вам представить, господа, нашу новую артистку, Ларису Алексеевну Щепетович! - подошел он с ней к группе, где стоял Городов и только что подошедшие Бабочкин и Величковский.
   При приближении их Коган, Чадилкин, Крюковская и Дудкина поспешно отделились от остальных и отошли в сторону.
   После взаимных представлений, Щепетович обратилась к Бабочкину:
   - Мы, Михаил Васильевич, с вами, кажется знакомы?
   - Да-с, имел эту честь. У Палкина, если я не ошибаюсь, вы бывали со Степановым.
   - Нет, с Сержем Войтовским, а Степанов всегда бывал в нашей компании. Тогда очень мило и весело жилось в Петербурге. Каждый день катанье на тройках, обеды у Палкина, ужины у Донона, потом на острова, цыгане... И всегда с нами Петя Лапшин, князь Коко... Вы помните, такой шалун и весельчак еще...
   - Как же не помнить. Бывало, к ним попадешь, уж живой не выйдешь, всегда до положения риз... - засмеялся Бабочкин.
   - Славные ребята! - расхохоталась на всю залу Лариса Алексеевна. C'etait charmant, в особенности Васька Белищев, не тот, штатский, а гвардеец, русская широкая натура.
   - Каковы манеры! - наклонился Городов к Величковскому, - вот пример, что у нас делается. Разве эта барыня может иметь что-нибудь общее с искусством и носить звание артистки, впрочем, для кутежей, может быть, она артистка первоклассная.
   Величковский только пожал плечами.
   - Однако, господа, что же мы не начинаем? - поглядел на часы Владимир Николаевич. - Где же Шмель?
   Борис Александрович вырос перед ним как из-под земли.
   - Я здесь! Если угодно, можно начинать заседание. Все готово! Отчеты я положил вам на стол. Все обстоит благополучно.