Гейнце Николай Эдуардович. Господин Великий Новгород (сборник)

   Крюковская побледнела как полотно.
   Дудкина бросилась здороваться с Натальей Петровной, ее старой знакомой по провинции.
   - Вы меня звали, Надежда Александровна, - приблизился Владимир Николаевич, подавая руку и удивленно кланяясь Лососининой. - Мне Анфиса Львовна сказала, что вы в постели, и что она боится за вашу жизнь. Я удивлен, что вижу вас на ногах и не ожидал встретить у вас гостей.
   На его губах играла холодная насмешка.
   - Ах, да что же мы стоим, я и не попрошу садиться, - растерянно начала она, не глядя ему в глаза. - Ах, да! И не познакомила вас.
   Она представила Бежецкого Лососининой.
   - Моя старинная подруга, - рекомендовала она ее ему.
   - Очень рад познакомиться, - с чувством пожал он руку Наталье Петровне.
   - Вот, Надежда Александровна, - затараторила Дудкина, - все ваши поручения аккуратно исполнила, дорогой гость уже здесь, а та барыня, за которой вы посылали, сама меня принимала в гостиной. Я вхожу в бархатной-то шубке совсем барыней, все лакеи на меня смотрят и рассыпаются, потому что вид у меня уважения достойный. Кто калоши снимает, кто платок, кто шубку, так все и бросились. Думают, первое лицо в городе приехало, а я это так неглиже, гордо вхожу, вижу, что они на меня смотрят, сбросила шубку и послала доложить. Попросили меня сейчас же в гостиную.
   Анфиса Львовна вздохнула.
   - И вспомнила я, какая у меня была гостиная. Она сама ко мне вышла и, прочитавши письмо, велела вам передать, что сейчас сама у вас будет.
   - Как, сама ко мне приедет? - вскочила с места Крюковская.
   - Да, так и сказала, просила только, чтобы никого у вас не было...
   - Наташа, голубушка, извини, пройди в столовую... Нам нужно переговорить... Анфиса Львовна, дайте, пожалуйста, Наташе кофе...
   - Сейчас, извольте с удовольствием и сама, кстати, напьюсь, очень я люблю кофе.
   Дудкина с Лососининой удалились.
   Бежецкий и Крюковская остались вдвоем.
   XV. Неисправимый
   - Скажите, что все это значит? - сдержанно-холодно начал он. - Я очень удивлен, после того, что произошло вчера, нашему свиданью, Надежда Александровна, и вашей мнимой болезни.
   В голосе его прозвучала насмешка.
   - Нам теперь некогда, Владимир Николаевич, - порывисто отвечала она, - долго разговаривать и рассуждать. После поговорим. Теперь я должна вам скорее объяснить, что сейчас сюда приедет мадам Дюшар.
   Владимир Николаевич даже вскочил с места.
   - Это не должно вас застать врасплох: приготовьтесь и скажите, что мне надо говорить... - продолжала она.
   - Мадам Дюшар? У вас? Что все это значит? Я, я здесь при ней, зачем?.. - уставился он на нее.
   Она смутилась.
   - Я, я... Да что долго говорить... Я так не могу... Я не помню сама, что вчера делала. Надо все исправить.
   - Не поздно ли спохватились, Надежда Александровна? - с горечью спросил он.
   - Нет, не поздно! Все можно исправить при поддержке мадам Дюшар, и я все исправлю. Не ожидала я, что она ко мне поедет, и это добрый знак. Значит, можно будет надеяться все переменить.
   - Да что переменить-то? Оскорбив человека, надругавшись вдоволь над его самолюбием - и справлять. Странно что-то! - горько улыбнулся он.
   - Нет, не странно. Вы сами во всем прошлом виноваты, зачем мало делом занимались, за что меня оскорбили? - пылко заметила она.
   - Ну, об этом не будем говорить, - перебил он ее. - Почему и зачем? Случилось так, и не я виноват, и теперь не вернешь. Вы позвали меня затем, чтобы упрекать, не так ли? - снова с горечью добавил он.
   - Не упрекать я вас позвала, а поправить беду - вспыхнула она.
   - Сами же напортили, да поправлять. Не верю я вам. Вы мне главное зло нанесли.
   Слезы брызнули у нее из глаз.
   - Не, не сердитесь на меня... Я виновата... Простите мне... Вы не знаете, что я вынесла за эти дни. Какую ужасную борьбу сама с собой, измучилась душой. Простите!
   Она зарыдала.
   Он стоял посреди комнаты, смотрел на нее и молчал.
   - Прости меня, - продолжала она, прерывая слова рыданиями, - если бы ты знал, как я тебя любила, если бы ты мог понять, чем ты был для меня... Я точно в угаре ходила... Месть... тоже упоение и опьянение... точно не я все это делала... Не помню ничего. Я больна, нравственно больна... Пожалей хоть меня... Я страшно страдала. Ты, Бог тебя знает, что делал, а я все видела, знала, молчала и одна со своими мыслями обезумела... В душу-то закралось, что не дай Бог тебе испытать.
   Она упала ничком на диван, на котором сидела, и зарыдала еще сильнее.
   - Прости меня, если я, не помня себя, тебе вредила... Пожалей, пожалей меня...
   - Опомнитесь, Надежда Александровна, - заговорил он, наконец, строгим тоном, подойдя к ней, - не делайте еще большего скандала. Сейчас к вам приедет Нина Николаевна, а вы на что похожи...
   Она опомнилась.
   - Ах да! Я и забыла.
   Она вскочила с дивана, хотела подойти к зеркалу, но зашаталась и не подхвати ее Бежецкий - упала бы на пол. Он бережно положил ее снова на диван.
   Она была без чувств.
   - Надя! Надя! Опомнись! Что с тобой, Надя! Боже мой, никогда с ней этого не бывало!
   Он приподнимал ее с дивана, тряс за плечи, но она не приходила в себя.
   - Опомнись, милая, поцелуй меня.
   Он целовал ее в закрытые губы.
   Ах, я проклятый!..
   - Прости мне... Забудь... Забудь... - прошептала она, приходя в чувство.
   - Я не сержусь на тебя... - поцеловал он ее. - Успокойся только, ради Бога. Я виноват тоже, сам виноват.
   Он сел с ней рядом.
   Она бросилась к нему на шею и снова зарыдала.
   - Я люблю тебя еще больше жизни, больше всего на свете. Не могу жить без тебя...
   - Ну, теперь и не расстанемся никогда. О прошлом поминать не будем. Оба мы делали глупости... Ну, успокойся...
   Он гладил ее по голове.
   Она плакала и смеялась одновременно.
   - Ты любишь меня? Скажи, не разлюбил?..
   - Я и сам не знаю, Надя! - задумчиво ответил он. - Иногда кажется, что очень люблю, а иногда, Бог знает, что со мною делается. Не хочу тебе лгать. Точно вдруг ненависть какая-то явится, а потом опять кажется, что люблю. Ты знаешь, я никогда не могу сам за себя отвечать. Сам себя иной раз не понимаю. Не могу с собой совладать. Одно только - не лгу никогда, а если увлекаюсь, то увлекаюсь искренне. Вот теперь кажется, что опять сильно, сильно тебя люблю и скажу опять по-прежнему: дорогая, ненаглядная моя...
   Очень крепко поцеловал ее.
   - Я виновата перед тобою, первый раз в жизни виновата, но это не повторится более, я дала себе слово не стеснять твою свободу. Буду довольствоваться тем, что есть. Не буду требовать того, что ты не можешь дать. Ты уже много до меня жил, а у меня ты первая привязанность. Оттого я тебя и сильней люблю. Счастлива тем, что опять с тобой. Все перенесу, как обещала прежде, помнишь в первый раз, и так же буду счастлива, только нужно все устроить, чтобы ты был опять покоен.
   Она восторженно глядела на него.
   - Кажется, что это невозможно! - печально проговорил он.
   - Нет, возможно! - Невозможного ничего нет, если сумеешь сделать, а я люблю и сумею. Уж я придумала, не мешай только мне. Сейчас приедет Дюшар, я скажу, что ты просил ее сюда приехать.
   - Нет!.. Этого нельзя... - быстро возразил он. - Сюда... к тебе... Я просил... Да что ты! Разве ловко мне?
   - Да, сюда, ко мне и ловко. К тебе неловко, а ко мне в дом - это приличнее.
   - Ну, и что же дальше?
   - А то, что она все сделает...
   Она улыбнулась.
   - Она к тебе неравнодушна, - продолжала она. - Не отпирайся... Я знаю... Мне нельзя сказать, что я, любя тебя, прошу - она тогда ничего не сделает, а ты скажешь, что для приличия только пригласил ее сюда с моего разрешения... Все будет сделано... Я оставлю вас вдвоем, и вы переговорите...
   - Какая ты хитрая.
   - Будешь хитрая, когда вся жизнь на волоске. Теперь я счастлива, счастлива... опять с тобой...
   Она обняла его и поцеловала долгим поцелуем.
   - Однако ты поправься, нехорошо, ты растрепана...
   Она подошла к зеркалу и быстро привела в порядок свою прическу.
   - Вот я и готова, - весело сказала она.
   На лице ее не было никакого следа волнения.
   - Быстрая перемена! - улыбнулся он.
   - Такая же быстрая перемена должна теперь совершиться и с тобой и не для меня, а для тебя самого, для твоего же счастья это необходимо. Делом, делом надо заниматься, дорогой мой! Все от этого зависит. Изменишься, и общество к тебе иначе отнесется. Ты послушай, что я буду говорить тебе...
   - Опять меня исправлять, - шутя заметил он.
   - Нет, избави меня Бог от этого. Я наверное знаю, что тогда бы ты меня окончательно разлюбил, именно за это и очень скоро. Я буду говорить только о тебе, ради твоего счастья. Ты должен понять одно, что любя, я не могу смотреть хладнокровно на твое нравственное падение. Для тебя хочу, чтобы тебя уважали, и не в силах выдерживать двусмысленных улыбок на твой счет. Я тебя люблю... Люблю со всеми твоими недостатками, пороками, таким, каков ты есть. Но другие должны уважать тебя, если ты хочешь ими управлять. Я хочу, чтобы уважали и преклонялись перед тобой, моим богом, моей слабостью... Если же это божество... эта слабость... оказываются безнравственны и низки... Что же я после этого, я, боготворящая тебя... Я должна тогда забыть честь и совесть и поступать во вред делу... От этого-то у меня такая ненависть и проснулась к тебе вчера. Я хочу любить в тебе мое лучшее "я", высшее существо против меня и окружающих нас людей, а вчера, какое было унижение! Где то обаяние и сила, которые меня преклонили и поработили перед тобой?
   - Но пойми, что этой силы нет, - нетерпеливо перебил он ее восторженный бред.
   - Неправда, она есть, - вскричала она с еще большим увлечением. Есть она. Ты только не хочешь отвыкнуть от дурных привычек. Ты такой способный, умный и добрый. Душа у тебя отличная, отзывчивая, я помню, сколько раз при мне ты помогал бедным. Если бы ты захотел только, то мог бы встать во главе какого угодно общества, не только у нас. А ты возишься Бог тебя знает с какой дрянью. Например, Шмель. Вчера ведь уличили его, что он подчищает отчеты. Конечно - так нельзя.
   Она подошла к нему и взяла его обеими руками за голову.
   - Ну, смотри на меня, ведь я любя тебя говорю... Неужели нельзя заняться делом серьезно, без легкомыслия... Вспомни, как мы сошлись с тобой, что говорили, на что надеялись! Как мы могли бы быть счастливы! Ведь у нее одна идея, одно общее дело, будем работать вместе в одну сторону. Если опять выберут, надо бросить прошлое легкомыслие, глядеть на жизнь серьезнее и тогда ты увидишь, что больше этого не случится, все будут уважать, любить тебя, как я люблю...
   Он смотрел на нее, но уже скучающим взглядом.
   Она этого не заметила.
   В передней послышался звонок.
   - Вот верно и она... - сказала Надежда Александровна, быстро отскочила от него и поправясь еще раз у зеркала, пошла в залу навстречу приехавшей Дюшар.
   Это приехала она и входила уже в залу под густой черной вуалью.
   XVI. У актрисы
   - Bonjoir, madame, - подала Нина Николаевна руку Крюковской, вошла в гостиную по ее приглашению и откинула вуаль.
   - Ах! Вы, монсеньор, здесь? - увидела она Бежецкого. - Я думала, что я буду одна. Я так просила.
   Владимир Николаевич молча поздоровался с нею.
   Надежда Александровна не дала ему времени заговорить и усадила гостью.
   - Я вам за Владимира Николаевича отвечу, - начала она с принужденным смехом, - вы, Нина Николаевна, вероятно, знаете, что случилось вчера. В "обществе" вышел скандал из-за Шмеля. Владимир Николаевич просил меня пригласить вас сюда приехать, боясь лишних разговоров, чтобы не сделать этим вам неудовольствие. Вы простите меня, если я осмелилась исполнить эту просьбу Владимира Николаевича и попросила вас сюда. Он так был расстроен, что я решилась, по дружбе к нему, исполнить его просьбу, даже не будучи с вами знакома. Вопрос в том, что вчера все "общество" ополчилось на Владимира Николаевича и во главе его Коган.
   - Я вчера же это слышала и жалела очень, что не знала раньше. Тогда-то можно было это предупредить. Может быть, ничего бы и не случилось, - с расстановкой проговорила Нина Николаевна. - Но мне ужасно странно, что я у вас по поводу этого, - с улыбкой добавила она.
   - Я всегда слышала о вас, - перебила ее Надежда Александровна, - как об очень развитой и гуманной женщине, и Владимир Николаевич также всегда говорил о вас с восторгом.
   Дюшар потупилась.
   - И еще говорил... Я скажу все, Владимир Николаевич? - обратилась к нему Крюковская.
   Тот покорно наклонил голову.
   - Говорил, что он считает за честь, что вы к нему всегда так дружески были расположены, что и теперь, он убежден, не откажетесь помочь ему подавить интригу Когана и Величковского. Он этого, скажу как член общества и актриса, вполне заслуживает.
   - Если только я могу что-нибудь сделать, то сделаю с удовольствием, жеманно ответила Нина Николаевна, - я всегда ценила заслуги Владимира Николаевича перед "обществом" - вот откуда наше хорошее знакомство, надеюсь, мадам, что это останется между нами.
   - О! Вы в этом можете быть уверены вполне, Нина Николаевна... Если Владимир Николаевич доверил мне, то, вероятно, убежден, что отсюда это никогда не выйдет. Я многим обязана ему, а потому очень рада ему услужить, но перейдем к делу. Нужно взять господина Когана за бока, и это сделать можете только вы, Нина Николаевна. Он член в вашем благотворительном Обществе и, как я знаю, очень этим гордится и дорожит. Недавно я с ним каталась, - смеясь прибавила она, - он мне хвастался, что через вас и ваше общество получит скоро отличие и будет настоящим кавалером. Если что можно сделать для Владимира Николаевича, то через него. А затем вы меня извините, Нина Николаевна, ко мне неожиданно сейчас приехала одна моя старинная приятельница, которую я давно не видала, и мне нужно кое о чем распорядиться... Я распоряжусь и сейчас же вернусь. Pardon, - встала Крюковская...
   - Ах! Пожалуйста, не стесняйтесь, только прошу вас, чтобы ваша приятельница на знала, что я здесь. Пожалуйста, чтобы это не разнеслось...
   Надежда Александровна ушла.
   - Как мне странно, - презрительно огляделась Дюшар, - я здесь... я... у актрисы. Но это, мой дорогой, только для вас. Надеюсь, нас никто здесь не подслушивает? - обратилась она к Бежецкому.
   - Никто!.. Merci, что приехали сюда... - взял он ее руку и поцеловал. - Вы этим доказали, что действительно я могу относиться к вам, как у другу. У меня большая неприятность, un grand desagrement. Я просто не знаю, что делать? Помогите мне как-нибудь побороть моих врагов. Я только на вас и могу надеяться. У меня нет другой поддержки.
   - Так только это нужно... Давно бы сказали... С этим народом я скоро справлюсь. Во-первых, если Коган ваш враг, так завтра же может быть вашим другом, - засмеялась она. - Он у меня теперь в руках... Entre nous soit dit, от меня зависит представить его к тому украшению, которого он с таким нетерпением жаждет.
   Она сделала жест около шеи.
   - Я председательница общества, стоит мне ему только слово сказать, и он все что угодно сделает. Я сейчас же за ним пошлю, он сам будет ездить к вам просить и устраивать, но...
   Она остановилась и пристально посмотрела на него.
   - Что это значит, что вы здесь у этой... мадам Крюковской, у актрисы... Fi donc! Это не наше общество. Я ужасно боюсь, - добавила она, понижая голос и оглядываясь, - она разболтает, будет хвастать, что я к ней приезжала, так неприятно, si desagreable!
   - Нет, quelle idee, об этом не беспокойтесь, - поспешил уверить он ее. - Я боялся вас к себе просить, тотчас после вчерашней истории. И к вам тоже ехать - скорее бы разнеслось. Вы будьте покойны, отсюда не выйдет c'est plus convenable... Я понимаю вашу жертву и ценю. Вы для меня сюда приехали. С вашей стороны, это в самом деле подвиг. Merci за это... merci.
   Он с нежной улыбкой крепко поцеловал ее руку.
   Она поцеловала его в лоб и встала.
   - Я теперь уеду, неловко долго оставаться. Когана к вам пришлю сегодня же et je lui ferais une petite reprimande, все Бог даст, устроится, как было. Вы завтра вечером ко мне приезжайте кушать чай как ни в чем не бывало. Au revoir! - подала она ему руку, которую он поцеловал, я вас жду завтра. Je serais seulle a la maison.
   Она лукаво улыбнулась.
   - Кланяйтесь мадам Крюковской! Пожалуйста, только, чтобы никто не знал, что я здесь была.
   Владимир Николаевич проводил ее до передней.
   - Уехала? - спросила его Надежда Александровна, когда он возвратился в гостиную.
   Она была в шляпе, перчатках и с муфтой.
   Он утвердительно кивнул головой.
   - И обещала сделать все под мой диктант? - рассмеялась она.
   - Уехала и все обещала.
   - Теперь ты понял, что я сделала? - положила она ему руки на плечи.
   - Понял, - поцеловал он ее руку поверх перчатки, - и плут же ты! Сама напортила, сама же и устраивает...
   - Да, сама расстроила, сама и устрою. Не могу против тебя чувствовать себя виноватой. Но ты понимаешь, какие это люди? Куда ветер подует. Пешки, неспособные сами думать и передвигаться. Разве можно делать какое-нибудь дело с такими людьми. Все у них основано на личном расчете. Умей только поймать их за этот конец - води на поводе, куда угодно и верти ими, как пешками. И это общество! Разве могут они быть способны создать что-нибудь прочное и полезное? Не доросли еще до этого и долго не дорастут. Божек им нужен, игрушка красивая. Из-за этого они себя продадут, свою совесть, все... Можно ли от них чего-нибудь ждать хорошего?.. Жить-то с ними и то не стоит. Так вот уж... с тобой я связалась и распутаться не могу, а то бросить только стоит... Ну, а теперь прощай.
   - Ты куда едешь?
   - В "общество" вертеть других дураков, а то на эту одну аристократическую белиберду положиться тоже нельзя. Там теперь идет репетиция. Поеду бунтовать актеров, и скоро ты опять будешь блестеть и сиять прежним ореолом славы и величия...
   Она с хохотом поцеловала его.
   - Вертит людьми, - захохотал и он, - и ей же еще это не нравится, издевается над ними, весело, что другие под ее дудку пляшут. Самовластная женщина!
   - Весело!.. Нет, друг, не весело, - злобно засмеялась она. - А то меня злит, бесит, что такие куклы могут иметь влияние на серьезные дела и имеют, да еще думают, что способны на что-то! Туда же, развитой, интеллигентной женщиной себя считает. Благодетельница рода человеческого!
   - Сама заставляет ее мне помогать и сама ругает, что ее послушались. Ревнивица ты, больше ничего, - со смехом заметил он.
   - Да ругаю, потому что это унижает человека, а вовсе не ревную. Однако мне пора. Прощай.
   - Да и я с тобой. Мне только проститься с Натальей Петровной.
   Последняя на зов Крюковской вошла в залу.
   Бежецкий крепко, с чувством, пожал ее руку и ощутил ответное пожатие.
   Это не ускользнуло от Надежды Александровны.
   XVII. Подруга
   Прошло около недели.
   Надежда Александровна провела все эти дни в беспрерывных хлопотах! Она интриговала, просила, убеждала, подзадоривала.
   Дело вторичного избрания Бежецкого - цель предпринятой ею работы было, что называется, на мази.
   Но чего только не наслышалась она о любимом человеке за это время в ответ на ее ходатайства за него.
   При ней не стеснялись, так как она делала вид, что хлопочет не за него, а за дело.
   Разбитая и нравственно, и физически, возвращалась она обыкновенно к себе.
   - Так неужели он вор? - вспоминала она, оставшись наедине сама с собой, слышанные ею разговоры. Все говорили! В ушах точно звон идет! Вся кровь у меня прилила к лицу... Обидно... Унизительно... Эта история с дочерью подрядчика... Разорвал векселя, а ее не принял. Да ведь не мог же он принять! Не успел, а не украл - старалась она найти оправдание своему кумиру.
   - Я их убеждала в том, что не украл, что он не вор, и, кажется, убедила, - продолжала она соображать, - но как было тяжело лгать. Убеждать в том, во что сама перестаешь верить - это пытка! Пообещала каждому лакомый кусочек! Подкупила всех - каждого его личным интересом! Я-то убедила их, они поверили... а я... изверилась и разубедилась в конец.
   К такому угнетенному нравственному состоянию Крюковской присоединилось еще вскоре, не ускользнувшее от ее наблюдения, новое увлечение Владимира Николаевича Натальей Петровной Лососининой, бывавшей у нее почти ежедневно.
   Она заметила даже, что они, не стесняясь, назначают в ее отсутствие свидания в ее квартире. Она, раз возвратившись домой, застала их tete-a-tete.
   Ее подруга, видимо, благосклонно принимала эти ухаживания, надеясь, при возвращении Бежецкому его прежнего положения, о чем, как она знала все хлопотали, пробраться при его помощи на сцену "общества поощрения искусств".
   Надежде Александровне при этом открытии стало положительно гадко.
   В озлоблении на него, она вновь вспомнила слышанные о нем пересуды.
   - Неужели он мог быть вором? Человеком, которому я принадлежала. После этого, что же чистого, не загрязненного могло остаться во мне?
   Она содрогнулась.
   "А я люблю его... все еще люблю, - принялась она за анализ своего чувства. - Не могу изменить себе, своему чувству. Я не его, а свое чувство к нему люблю теперь. С этим и умру. Говорят, в этом видна честная женщина! Нет, это падение... глубокое падение! Я низко упала и не встану. И все мы одинаковы, и честно любить не можем, и ненавидеть честно не умеем. Лучше умереть, чем так жить, - решила она. - Мне теперь более ничего не осталось. Мне его не переделать и самой переделаться нельзя. Я слишком много любила его, отдавала этому чувству все мои силы. Больше сил во мне не найдется для другого такого же чувства. Я не сумею еще так любить. Да и зачем любить? Кого? Себе изменить надо, полюбив другого, или влачить, как все, гнусное существование, отдаваясь не любя".
   Она снова содрогнулась всем телом.
   - Нет, я этого не могу, - вскрикнула она. - Слишком скверно идти по общему пути, меняя поклонников, осквернять себя. А молода ведь я... жить хочется. Без личного счастья не проживешь. Нет, лучше умру... спасу его и умру, если он не изменится и не даст мне за все, что я перенесла за него, этого счастья. И его погублю... но погублю совсем.
   На этом решении она успокоилась.
   Владимир Николаевич на самом деле серьезно увлекся Лососининой. Ее вызывающая красота, ее полные неги манеры, не могли не произвести впечатления на искусившегося в жизни ловеласа, которому, как и всем ему подобным, нравится в женщинах не натура - она уже давно приелась - а искусство. Этого же искусства было в Наталье Петровне - опытной куртизанке, - что называется, хоть отбавляй.
   Не мудрено, что успокоенный Дюшар и явившимся к нему в тот же день по ее обещанию Коганом, рассыпавшимся перед ним в любезностях и сочувствии, и зная, что Крюковская имеет большое влияние в "обществе", и если взялась, то сделает дело, Бежецкий, уверенный в лучшей будущности, увлекся встреченной им обаятельной женщиной, как он называл Наталью Петровну, ни на минуту не задумываясь о том, какое впечатление произведет это его увлечение на Надежду Александровну - женщину, положившую за него всю свою душу.
   Такова была натура этого современного мотылька.
   В одном лишь ошиблась Крюковская - это в том, что они заведомо назначали свидания у нее в квартире. Свидания эти начались и продолжались совершенно случайно. Лососинина первые дни ежедневно приезжала к своей подруге и, не заставая ее дома, беседовала с Дудкиной, а Владимир Николаевич приезжал справиться о положении дел в "обществе".
   Таким образом они и встречались.
   - Надежды Александровны нет дома, да все равно посидите; я сейчас прикажу вам подать кофе, - встретила его Дудкина, через несколько дней после посещения Нины Николаевны, когда он приехал к Крюковской узнать от нее о результатах ее хлопот в "обществе".
   - Вот Наталья Петровна, - указала она на вошедшую в гостиную Лососинину, - займет нашего дорогого гостя...
   Увидав снова Лососинину, Бежецкий не устоял и остался.
   - Вы такая красавица! - продолжала ораторствовать Дудкина. - Вам легко занять кавалера. Вот в прежнее время я бы вам этой чести не уступила: хоть десять человек будь кавалеров - всех одна, бывало, займу. Ух, какие были у меня протекции, а теперь уж форсу и авантажу того во мне нет.
   Анфиса Львовна вышла.
   - Коми какой эта Дудкина!.. Всегда таких вещей наговорит, что сконфузит даже! - заметила Наталья Петровна, усаживаясь на диван.
   - А вы часто конфузитесь? Это очень мило в женщине! - подсел он к ней.
   - Только нахальные женщины не конфузятся, а я не нахальна и притом нахальство в женщине не изящно...
   - Я очень хорошо вижу, что вы во всем изящны...
   - Как это вы могли так скоро заметить и в чем это?
   - Начиная с вашего костюма, - оглядел он ее с головы до ног восторженным взглядом. - Но я, впрочем, не хочу затрагивать вашу скромность. Скажешь - опять сконфузишь, хотя к вам очень идет, когда вы конфузитесь...
   Он засмеялся.
   - О вы, кажется, человек, который не полезет за словом в карман, когда захочет сказать комплимент женщине, - кокетливо улыбнулась она. - Вы и не говоря, умеете сконфузить...
   - Однако вы бедовая барыня, с вами надо держать ухо востро... Умете быстро читать между строк...
   - Что же тут дурного. Живя одна, по неволе привыкнешь различать, что и в каком тоне говорится и как кто относится.
   - Ну, разве я неправду сказал, что вы бедовая! - продолжал смеяться он. - Только в данную минуту на мой счет вы ошиблись, я не хотел вам говорить комплиментов, а просто высказал вслух произведенное вами на меня впечатление. Мне кажется, что в моей откровенности для вас ничего не было обидного, а, напротив...
   - Во-первых, - перебила она его, - я никогда ни на кого не обижаюсь, а во-вторых, знаю себе цену сама.
   - Должно быть, барыня, вас в жизни баловали-таки порядком? расхохотался он.
   - Ах, нет, меня жизнь не баловала! Вероятно, мы с вами бы здесь не встретились, если бы это было так... - задумчиво ответила она.
   - Я не смею быть нескромным и спросить, что вас привело сюда, но желал бы узнать, почему если бы вам жилось хорошо, вы бы не поехали сюда? Надежда Александровна, кажется, ваша подруга и вам очень рада.