Страница:
«Вы… и я… знаем, что это означает для американцев перед лицом разгорающегося пожара. Мы знаем, что живем в опасное время. И мы должны выбрать лучшего, кто поведет за собой эту великую нацию. Я глубоко уважаю достойного Прайса Куорлса, верного кандидата республиканской партии, и я испытываю немалое уважение и даже теплое чувство к человеку, который победил меня в борьбе за президентский пост четыре года назад, к Чарльзу Боннеру… Но совесть требует от меня открыто высказать, кого я выбираю своим президентом… и этот человек – Боб Хэзлитт, житель великого штата, нашего северного соседа, Айовы!»Продолжительные аплодисменты заглушили окончание речи.
На экране снова появился Коппел.
– Паркер Деннис находится в Сент-Луисе и после выпуска новостей мы увидим его репортаж.
У Дрискилла разболелась голова. Вот оно, падение второго ботинка. Вот что предсказывал Ласалл. Шерм Тейлор, героический генерал, бывший президент, взялся поддерживать демократов, лишь бы пригвоздить Боннера… Но как все будет разыгрываться? Прислушаются ли демократы к мнению бывшего республиканского президента? Пойдут ли за ним республиканцы?
Из Сент-Луиса вышел на связь Паркер Деннис, и Коптел спросил, что, по его мнению, все это значит.
– Ну, Тед, я говорил с генералом Тейлором, и он сообщил, что собирается завтра вылететь в Миннеаполис на митинг Хэзлитта в Метродоме. Сказал, что будет на трибуне вместе с Хэзлиттом и даже обратится к собравшимся, которых ожидается около пятидесяти тысяч. После этого он останется с Хэзлиттом до самого съезда. Мне представляется, что стратегия этого двухпартийного единения состоит в том, чтобы отобрать у Боннера абсолютный центр партии, постоянно склоняющийся вправо. Если им удастся оттеснить Боннера влево или показать, что он ведет игру «я тоже», то они могут ожидать, что на съезде в Чикаго от него отвернутся многие делегаты. Надо подождать развития событий, Тед.
Паркер с Тедом продолжали говорить, но все существенное было уже сказано.
Дрискилл выключил лампочку над кроватью и телевизор и улегся, прислушиваясь к шуму дождя и удивляясь, какого дурака он свалял. Тереза Роуэн его предупредила: для президента важно одно – попасть на второй срок. Ради пользы кандидата можно пожертвовать кем угодно.
Черт, как же она была права!
Заснуть снова оказалось трудно. Дрю умер, Тарлоу погиб в Айове, Тейлор переметнулся к демократам, поддерживая Хэзлитта… Кто-то ему звонил из Айовы. И не из Сентс-Реста ли?
Над Дюпон-серкл раскатывался гром, окно осветилось вспышкой молнии, дождь лил ручьями, и он наконец стал засыпать.
Что же творится, черт возьми?
Глава 6
Окна изнутри отпотели, дождь лил по стеклам, воскресные пассажиры уже в начале дня выглядели замученными – вот все, что заметил Дрискилл, откидываясь в кресле взлетающего самолета и оставляя внизу уменьшающийся на глазах Вашингтон.
Приткнувшись к окну, он начал прорабатывать «Нью-Йорк таймс». Версии происшествий, участником которых был он сам, сбивали с толку.
Дрискилл сложил газету и решился взглянуть в лицо событиям, поглотившим его после приезда в Вашингтон – меньше суток назад. Президент попросил вернуться в Нью-Йорк и принять бразды правления в конторе Баскомба. Вернуться в Нью-Йорк и постараться свести к минимуму ущерб, проистекавший из связи Саммерхэйза и Тарлоу с фирмой, а следовательно, с Демократической партией и с Белым домом. Так будет лучше – с точки зрения президента. Дрискилл не путается под ногами и занят делом – по сути, не особенно важным. Если старина Бен понадобится, мы всегда успеем ввести его в игру.
Беда в том, что президент не желает играть с ним в открытую. Он вызвал Дрискилла в Вашингтон из-за смерти Дрю, но едва Бен оказался под рукой, все принялись твердить ему, будто это онвздумал скрывать факты. Чем больше Бен об этом вспоминал, тем больше злился. Он ведь знал, что в Вашингтоне никому нельзя подставлять спину. Тереза Роуэн могла бы и не предупреждать. Но вот Чарли… он никогда не думал, что Чарли может его подставить, как только ему понадобится мальчик для битья.
И еще Чарли скрыл от него смерть Хэйза Тарлоу.
А Дрискилл за эти годы успел полюбить Тарлоу. Тот служил кем-то вроде уборщика на свалке политического мусора. Старый вояка, готовый на любое приключение, не боящийся срезать углы ради доброго дела. Хэйз был боец, человек старой школы, из тех, кто рискует всем ради своего суверена. Когда-то Британская империя рождала таких вагонами. Такие люди заслуживают преданности, и, посещая поля былых сражений, вы отдаете дань уважения таким людям, упоминавшимся в депешах с передовой, и, черт возьми, таких людей, как Хэйз Тарлоу, вспоминаешь, когда мимо проносят флаг.
За время полета до Ла-Гуардиа Бен пришел к некоторым выводам. Если президенту не понравятся последствия, пусть вспомнит, как сам вывел Бена Дрискилла из игры.
«Бьюик» он подобрал на стоянке у вокзала Пенн, там, где оставил, и, вернувшись в дом, звеневший пустотой, побросав в сумку кое-какую одежду, выехал на север по Вест-сайд, потом вдоль Гудзона, через красивые, как игрушечки, городки вроде Доббс-Ферри и Тарритауна. Ему полегчало.
Мысли блуждали теперь по другим коридорам, заскакивали в другие комнаты и в другие города. Он вспоминал Хэйза Тарлоу. Тот был личностью, во всех смыслах этого слова. Хэйз Тарлоу сотворил себя сам, не хуже иного романа, а может, и лучше. Он словно вылепил себя из дыма и тени, достал из пустоты, как фокусник на сцене. Он мастерски играл в театре одного актера, и вам нравилось проводить с ним время, казалось, что вы соприкоснулись с чем-то настоящим, а позже вы обнаруживали, что это и в самом деле так. Его рассказы о прошлом никогда не повторялись, а выяснить, какая из версий ближе к истине, вы не могли, потому что все его дела были тайными, подковерными, приказы отдавались шепотом и нигде не записывались. Ни один из его рассказов не стыковался ни с чем другим. Но в них чувствовалась правда.
Он в свое время выполнял много необычных заданий, так или иначе, во благо своей страны.
– Немножко не из тех дел, в каких когда-нибудь признаются, Бен, – сказал он как-то вечером в баре Томми Мэйкема на Восточной Пятьдесят седьмой. – Если уж обращаются к последнему из Тарлоу, значит, пароль – все отрицать. Я живу в мире сумерек, честное слово. Страна Всеотрицай, где ты полагаешься только на себя, ровно на краю Бездонной Ямы. Ты за меня не беспокойся, Бен. Мне это нравится. Если я провалюсь, это мои проблемы, и ребята могут тогда выпить за упокой Хэйза Тарлоу.
Тот разговор у Томми Мэйкема случился три года назад. Хэйз, как всегда, объявился невесть откуда и, позвонив в контору, потребовал, чтобы Дрискилл зашел к Мэйкему. Ему хотелось в компании Дрискилла обмыть их личную связь со свежеизбранным президентом.
Они забрались в темную кабинку и пили кружку за кружкой, перебирая за пивом боевые перипетии прошедшей кампании. Тарлоу был занят, раскапывал грязь на кого-то с той стороны, когда выплыла новость, что Боннеру однажды чуть не предъявили обвинение в избиении первой жены. Ключевым словом было «чуть», поскольку та женщина попросту старалась очернить его репутацию. Боннер, тогда молодой конгрессмен от Вермонта, которому оставалось еще несколько лет до губернаторства, сумел отбиться и готов был отбиваться снова, почти тридцать лет спустя, упрямо пробивая себе дорогу к Белому дому. В тот раз Хэйз Тарлоу раздобыл обвинение в приставании к малолетним против главы администрации тогдашнего президента, и фальшивку с избиением жены благополучно похоронили. Как выяснилось, никто на самом деле ни к кому не приставал, но к тому времени, как «Тайм», «Пост», «Хард копи», «Каррент эффейр» и «Крайний срок» оставили бедолагу в покое, тот уже отправился домой в Калифорнию, а Боннер был избран. А оппозиция зарубила на носу, что с хозяином Хэйза Тарлоу лучше не шутить. Это была самая жестокая из жестоких игр – любимая забава Тарлоу.
– Взглянем правде в лицо, иной раз бывает не так уж приятно, Бен, – говорил он. – Возьмем нашего друга Чарли Боннера, милейший человек, но вот взгромоздил свою задницу в президентское кресло и тут же заполучил колдовское могущество. По его воле люди могут… исчезать. Так вот, если я вдруг исчезну, тебе следует кое-что помнить. Если я однажды скроюсь за западным горизонтом в поисках Амелии Эрхарт или Говарда Хьюза, 9припомни, что я делал для своих хозяев и чем расплачивался за выполнение их поручений. – Он улыбнулся необычайно выразительно и многозначительно. – Нельзя же допустить, чтобы последний из Тарлоу покинул мир забытым и неоплаканным, верно?
Вот он наконец и исчез.
– Ты – частный детектив, – задумчиво протянул тогда Дрискилл. – Частный детектив президента. Государственный служащий. Ты на особом положении. Медали тебе не светят.
– Ты все в точности понял, друг милый. Именно.Работенка там, работенка здесь, подтереть мостовую, где сбили прохожего и укатили не оглянувшись. Я – ходячие глаза и уши. Я невидимка. Я – тень в темноте. – Он потянул себя за нижнюю губу, прежде чем украсить ее последней сигареткой из пачки «Лаки страйк». Промычал себе под нос: «Пока мне огоньку подносит Люцифер, я буду улыбаться, будь я проклят, улыбаться!» – и щелкнул зажигалкой. – Мы, те кто возделывают поля Страны Всеотрицай, на медали не рассчитываем. – Заметив тревогу на лице Дрискилла, он похлопал того по руке. – Не беспокойся, парень. Я в этой стране как дома. Когда я отдам концы, нарисуй мне улыбку на лице. Я славно пожил. Похороните меня у реки. Мне это будет приятно. Всякая река, если вдуматься – река жизни.
Прошло три года.
У Хэйза Тарлоу имелось тайное убежище. Дрискилл узнал о нем совершенно случайно. Знал ли кто-то еще, или он один? Тарлоу по большей части проживал в отелях, или в загородных домиках своих друзей, или на охраняемых правительственных квартирах: он постоянно перемещался и старался не оставлять следов. Так продолжалось годами. Но порой ему требовалась передышка, время все продумать, составить планы, собраться с мыслями, послушать музыку. Однажды на выходных что-то толкнуло его пригласить в свое убежище на Гудзоне Дрискилла, и Дрискилл, вопреки обыкновению, принял приглашение.
Оттуда он и собирался начать поиски ответов на вопросы, оставленные Хэйзом Тарлоу. Зачем он отправился в Сентс-Рест? На кого работал? Почему ему пришлось умереть? Почему пришлось умереть и Саммерхэйзу, и Хэйзу Тарлоу?
Бен Дрискилл собирался это выяснить. А щепки пусть летят, сколько им угодно.
Он наконец добрался до развилки с баром и рестораном на той стороне и принялся медленно вилять по извилистым улочкам, поднимающимся над Гудзоном, тысячекратно увековеченным художниками, с тех пор как первый из них попал сюда и был потрясен его теплотой и величием. Солнце стояло высоко, и река лениво золотилась, как мерцающая ленточка. Грунтовка тянулась от обветшалых окраин городка и продолжала вилять, чуть не складываясь вдвое, огибая холмы. Когда он углубился в лес, ветки сосен и елей приглушили вечерний свет.
Он свернул с двухрядной дороги на проселочную, потом на засыпанную хвоей колею, в надежде, что правильно запомнил повороты. Ветки цепляли капот и борта машины, которая, словно большое любопытное рыло, закапывалась все глубже между холмами. Потом «Роуд-мастер», как пробка из бутылки, вылетел на округлую прогалину, где – так и есть! – на краю притулился покосившийся сарай в облупившейся красной краске и с висячим замком на двери, а на дальнем конце, ближе к реке, стояла тайная хижина. Заросшая бурьяном и кустами, утонувшая в палой листве, сквозь которую в тени пробивались желтоватые ростки новой травы. Ветра прошедших зим сбросили на газон куски кровли.
Низкий дом был выкрашен в темно-коричневый цвет, на крыше углами топорщились заплаты. На летних ставнях краска облезла, обнажив дерево, но они все еще держались на окнах. В водостоки и канавки набились груды листьев. Дрискилл по мощеной дорожке прошел к раздвижной двери, слегка перекосившейся в проеме. Он никогда еще не видел более заброшенного места.
Он попробовал дверь, которая, разумеется, оказалась не заперта. К чему запирать так надежно укрытое жилье? Войдя, он включил свет. Кухня осталась справа, несколько шагов привели его в большую комнату с широкими половиками, креслами «Адирондак» и мебелью «Стикли» в стиле миссий – очень старой и, возможно, стоившей небольшого, но солидного состояния. Хэйз это тоже знал: он сказал как-то, что мебель – часть его пенсионного фонда. Еще он говорил, что миллионное состояние запрятано у него в доме, и в сарае, и в окрестном лесу – не в золоте и не в драгоценностях, а в информации, которую он надеялся никогда не использовать. Но если в старости ему придется туго, а кое-кто из старых работодателей и друзей забудет о нем и оставит без гроша и без любви… «Ну, я им налажу телегу, – говорил Хэйз. – Я выставлю информацию на продажу. Нет, продам не им, а издателям, которые сведут меня с писателями. В конце концов, помнишь „Бумаги Пентагона“? – все было законно. Предлагать выкупить ее прежним работодателям? Нет, Бен, это был бы шантаж, а Хэйз Тарлоу не шантажист!»
Остановившись в гостиной, разглядывая большие окна с частым переплетом, открывавшие вид сверху на далекий Гудзон, Бен гадал, что именно Хэйз держал здесь, где именно и что с этим станется теперь, когда старик Хэйз задрал лапки кверху. В таких делах никогда не удается просто погоревать о друге – приходится обдумывать все повороты, все возможности того, что бомба рванет прямо под твоей машиной. Вся информация – в доме, в сарае, где-то в лесу. Просто сгниет со временем?.. Безумие. Что он мог знать? Кто знал, что он знает? Впрочем, это уже совершенно другой след. Не относящийся к кампании, к той каше, которая довела его до смерти. Чем Хэйз занимался в этот раз – вот вопрос.
Дрискилл щелкнул выключателем в маленькой кухоньке, смешал себе выпивку из запасов джина и тоника. В кухне было чисто. Газеты аккуратно сложены на кухонном столе: третье мая, четвертое, пятое… С трудом верилось, что Хэйз сюда не вернется.
Дрискилл припомнил, что Дрю как-то раз небрежно заметил: «Я слышал, он несколько недель был в отъезде». Теперь Бен гадал: с чего бы Дрю Саммерхэйз оказался в курсе разъездов Тарлоу? Если они его не касались? Когда и где слышал Дрискилл это небрежное замечание Дрю? В конторе, совершенно между прочим: кажется, кому-то потребовались услуги Тарлоу. Дрю прозвал его «Брат Тарлоу» – любовно.
Он взял с собой стакан и уселся на пол спиной к диванчику, посреди большого ковра, окруженный всем, что выгреб из ящичков и сгреб со стола. Предстояло просмотреть множество бумаг, скрепленных резиновыми ленточками, телефонных книг, вырезок – этих непременных осколков разбитой жизни.
Он медленно осушил стакан в память Хэйза Тарлоу. Час спустя он пялился на то, что нашел, и пытался что-то понять.
Листок дешевой желтой бумаги с небрежно нацарапанным: «Р – НДК» – это выглядело как название рэп-группы и могло относиться только к Национальному демократическому комитету. Ниже на том же листке записан телефонный номер. Дрискилл сверился со своей телефонной книжкой. Номер Кларка Бекермана в Арлингтоне, Вирджиния. Может, ему известно, что означает «Р». Заметка вызывала вопрос: что связывало Тарлоу с НДК? Работал на них? Или следил за ними, кого-то проверял? Прибегал ли когда-нибудь НДК к его услугам?
На другом листке – подчеркнутая и обведенная запись: «Ай-си-оу».
Спутниковое агентство.
Вдруг в полной тишине послышался шум мотора, скрип тормозов. Страх лягнул его в живот, и Бен вскочил на ноги. Выйдя в коридор, но не показываясь на глаза, он выглянул из-за раздвижной двери.
Старенький «понтиак» высунул нос из чащи кустов и деревьев и развернулся к дому. Как видно, об убежище знал кто-то еще. Дрискилл постарался выровнять дыхание. Мотор продолжал работать, но человек вышел из машины, выпрямился во весь немалый рост, шагая по каменной дорожке. Голос окликнул:
– Эй, есть кто дома? Кто-нибудь? Хэйз, вы там?
Дрискилл, сдерживая дыхание, показался в дверях.
– Хэйза нет, – сказал он. – Он меня пустил на выходные.
– А вы кто такой?
– Боб Яновиц, – ответил Бен, вспомнив парня из команды в «Нотр-Дам». – Я из Огайо. Кантон. Приехал в город, а Хэйз сказал, мне надо посмотреть и окрестности – и вот я здесь. – Дрискилл понимал, что слишком усложняет объяснение, но не мог остановиться. – Должен сказать, он дьявольски хорошо запрятался.
– Это уж точно. Стало быть, вы мистер Яновиц.
– А вы?
– Кирус. Я почтальон в поселке. Ему заказное пришло вчера к ночи – черт, с надклейкой двухдневной доставки, чертовски дорогое, вот я и решил доставить ему в свой выходной. Сколько могу судить, Хэйз его сам себе и отправил… Ну, думаю, вы вполне можете его принять и оставить на кухонном столе. – Кирусу на вид перевалило далеко за семьдесят, он был сухощав и тощ, как старая птица. Словно выскочил из «Шоу Энди Гриффита» или «Психо». Трудно сказать.
– С удовольствием. Я завтра уезжаю. Он получит его сразу, как войдет.
– Вы бы расписались в получении. Вот тут, – он подал Бену блокнотик и ручку «Бик». – Вы, должно быть, добрый знакомый Хэйза, мистер Яновиц. Сколько помню, у него не бывало гостей.
– Правда? Тогда я польщен. Спокойное местечко. Если, конечно, вам по нраву жизнь отшельника. – Он вернул блокнот.
Кирус вручил ему конверт, почти полностью залепленный наклейками. Простой конверт для деловой переписки, и внутри на ощупь – всего один листок.
Кирус с благодарностью взглянул на него.
– Ну вот, надеюсь, все в порядке. Вообще-то, заказные положено вручать лично, но… а, черт, вы же расписались. На вид вы честный человек.
– Да, стараюсь, как могу.
– Тогда доброй ночи. Жена меня убьет за то, что работаю в выходной. А вы наслаждайтесь своей… как вы сказали? Жизнью отшельника?
– Вот именно.
Дрискилл с улыбкой встал в дверях и помахал вслед старому автомобилю, разворачивающемуся к туннелю под ветвями. Он надеялся, что Кирус не обратил внимание на номер его машины. Все проклятый Вашингтон. Только пальчиком пощупай, не холодна ли вода, и тут же здоровенное чудище сцапает тебя за ногу и затянет с головой, ты и понять не успеешь, что и почему с тобой творится. Меньше сорока восьми часов назад он еще не видел тела Саммерхэйза. И вот уже опасается, не приметил бы кто его номер.
Когда «понтиак» скрылся, Дрискилл распечатал конверт. Чего бы он ни ждал, одинокий листок, выпорхнувший наружу, обманул его ожидания.
Ни единого слова, никакого сообщения.
Всего одна проведенная от руки линия змеилась через весь лист. Похожа на карту речного русла. Или, может быть, проселочной дороги. Просто неровная линия восьми дюймов в длину, от верхнего левого угла к нижнему правому. Если он не держал листок вверх ногами. Дрискилл изучил обе стороны листка, потом отложил его и до последнего дюйма исследовал конверт. Отправлен из Сентс-Реста, Айова. Что-то, что получил или нашел в Сентс-Ресте Хэйз. И достаточно важное, чтобы отослать в свое убежище: стало быть, слишком важное, чтобы держать при себе. Вместо обратного адреса – небрежный росчерк, в котором, присмотревшись, можно узнать «ХТ». «Заказное» напечатано крупным шрифтом, как и адрес. Штемпель, марки. Больше ничего.
И листок простой белой бумаги, сложенный втрое. Одинокая линия.
Да, это было важно. Важно для Хэйза Тарлоу. Возможно, достаточно важно, чтобы за это умереть.
Но для Бена Дрискилла не значило ни черта.
Он прошел осмотреться в спальне. Включил свет и остолбенел, упершись взглядом в то, что висело на противоположной стене, над кроватью. Пришпилено к бревенчатой стене спальни, как видно, пристроенной позже к готовому дому.
Это был большущий плакат, который использовал Шерм Тейлор в гонке за второй срок, в которой его побил Чарли Боннер. Лучший политический плакат всех времен и народов, триумф самых высокооплачиваемых творческих умов с Мэдисон-авеню.
Два весьма героических, чуть развернутых к зрителю профиля Тейлора. Один – героический морской пехотинец в парадной форме, очевидно, снимок времен его командования в Персидском заливе – роскошный вербовочный плакат, лицо словно высеченное резцом в граните, развернуто ровно настолько, чтобы виден был стальной блеск прищуренного глаза, устремленного на врага. Второй Тейлор, обращенный под тем же углом к середине листа, являл собой волевого, но одухотворенного лидера мирных времен, прекрасного и худощавого, как Клинт Иствуд, с теми глубокими морщинами на лице, которые обозначают сильную личность и в то же время создают неуловимую волшебную теплую ауру в смеси со сталью в том же уверенном взгляде.
Этот плакат Дрискилл знал, как собственную ладонь. Он мелькал повсюду: рекламные стены, телевизор, лозунги кампании, предлагавшие выбрать того Шермана, который вам лично ближе, газеты, в том числе знаменитый цветной вкладыш на два листа в «Ю-Эс-Эй тудэй». Под двумя лицами располагался узкий поблескивающий морской кортик, похожий на зеркальный меч самурая, с кровавой надписью по клинку: «В мире и на войне», а еще ниже, крупно: «Голосуйте за Великую Америку». Кажется, впервые за историю американских выборов – ни имени кандидата, ни названия его партии.
Лучший ответ, какой сумели найти на этот плакат демократы, заключался во фразе, сказанной выдвинутым в вице-президенты Дэвидом Мандером в начале октября. Оглядев толпу, он спросил, нравится ли им плакат. Все заулюлюкали, как добрые демократы, и Мандер произнес: «Очень точный образ человека… двуличный… и безымянный». До конца кампании демократы без конца эксплуатировали эту фразу.
Однако в копии плаката над кроватью Тарлоу что-то было не так. Когда Бен понял что, он громко расхохотался. Тарлоу превратил лист в мишень для дротиков. И, что примечательно, между профилями Тейлора, чуть выше, была приклеена скотчем вырезанная из газеты черно-белая голова Боба Хэзлитта. Из нее торчали два старых потрепанных дротика. Последняя шутка Тарлоу.
Снимая с кровати лоскутное одеяло, Бен заметил пачку помятых листков для заметок у отводной трубки телефона. На девятом листке обнаружилось что-то знакомое, хотя и смутно. Телефонный номер с кодом Бостона, 617.
Этот номер Дрискилл знал. Он пошарил в памяти, бормоча цифры, – и вспомнил. Тоже из кампании трехгодичной давности. Телефон Брэда Хокансена, нового председателя финансового комитета, собиравшего средства на кампанию Боннера. Хэйз Тарлоу имел дело с Хокансеном. Во всяком случае, так это выглядело.
Сна вдруг не осталось ни в одном глазу. Это уже что-то определенное. В этом Дрискилл кое-что понимал. Имя было связано с Бекерманом, председателем НДК.
Было чуть позже половины пятого. Бен набрал номер и коротко переговорил с Хокансеном. Честно говоря, перепугал того до полусмерти. Вешая трубку, он улыбался.
Он сполоснул и протер насухо свой стакан, убедился, что конверт с листком, расчерченным извилистой линией, при нем, завел «бьюик» и медленно въехал в темный ночной лес.
Выбравшись наконец на дорогу, а потом и на шоссе, он по первой показавшейся ему подходящей трассе свернул на восток, направляясь к парковой дороге Соу-Милл-Ривер, а по ней к северу, в Бостон.
Приткнувшись к окну, он начал прорабатывать «Нью-Йорк таймс». Версии происшествий, участником которых был он сам, сбивали с толку.
Дрискилл сложил газету и решился взглянуть в лицо событиям, поглотившим его после приезда в Вашингтон – меньше суток назад. Президент попросил вернуться в Нью-Йорк и принять бразды правления в конторе Баскомба. Вернуться в Нью-Йорк и постараться свести к минимуму ущерб, проистекавший из связи Саммерхэйза и Тарлоу с фирмой, а следовательно, с Демократической партией и с Белым домом. Так будет лучше – с точки зрения президента. Дрискилл не путается под ногами и занят делом – по сути, не особенно важным. Если старина Бен понадобится, мы всегда успеем ввести его в игру.
Беда в том, что президент не желает играть с ним в открытую. Он вызвал Дрискилла в Вашингтон из-за смерти Дрю, но едва Бен оказался под рукой, все принялись твердить ему, будто это онвздумал скрывать факты. Чем больше Бен об этом вспоминал, тем больше злился. Он ведь знал, что в Вашингтоне никому нельзя подставлять спину. Тереза Роуэн могла бы и не предупреждать. Но вот Чарли… он никогда не думал, что Чарли может его подставить, как только ему понадобится мальчик для битья.
И еще Чарли скрыл от него смерть Хэйза Тарлоу.
А Дрискилл за эти годы успел полюбить Тарлоу. Тот служил кем-то вроде уборщика на свалке политического мусора. Старый вояка, готовый на любое приключение, не боящийся срезать углы ради доброго дела. Хэйз был боец, человек старой школы, из тех, кто рискует всем ради своего суверена. Когда-то Британская империя рождала таких вагонами. Такие люди заслуживают преданности, и, посещая поля былых сражений, вы отдаете дань уважения таким людям, упоминавшимся в депешах с передовой, и, черт возьми, таких людей, как Хэйз Тарлоу, вспоминаешь, когда мимо проносят флаг.
За время полета до Ла-Гуардиа Бен пришел к некоторым выводам. Если президенту не понравятся последствия, пусть вспомнит, как сам вывел Бена Дрискилла из игры.
«Бьюик» он подобрал на стоянке у вокзала Пенн, там, где оставил, и, вернувшись в дом, звеневший пустотой, побросав в сумку кое-какую одежду, выехал на север по Вест-сайд, потом вдоль Гудзона, через красивые, как игрушечки, городки вроде Доббс-Ферри и Тарритауна. Ему полегчало.
Мысли блуждали теперь по другим коридорам, заскакивали в другие комнаты и в другие города. Он вспоминал Хэйза Тарлоу. Тот был личностью, во всех смыслах этого слова. Хэйз Тарлоу сотворил себя сам, не хуже иного романа, а может, и лучше. Он словно вылепил себя из дыма и тени, достал из пустоты, как фокусник на сцене. Он мастерски играл в театре одного актера, и вам нравилось проводить с ним время, казалось, что вы соприкоснулись с чем-то настоящим, а позже вы обнаруживали, что это и в самом деле так. Его рассказы о прошлом никогда не повторялись, а выяснить, какая из версий ближе к истине, вы не могли, потому что все его дела были тайными, подковерными, приказы отдавались шепотом и нигде не записывались. Ни один из его рассказов не стыковался ни с чем другим. Но в них чувствовалась правда.
Он в свое время выполнял много необычных заданий, так или иначе, во благо своей страны.
– Немножко не из тех дел, в каких когда-нибудь признаются, Бен, – сказал он как-то вечером в баре Томми Мэйкема на Восточной Пятьдесят седьмой. – Если уж обращаются к последнему из Тарлоу, значит, пароль – все отрицать. Я живу в мире сумерек, честное слово. Страна Всеотрицай, где ты полагаешься только на себя, ровно на краю Бездонной Ямы. Ты за меня не беспокойся, Бен. Мне это нравится. Если я провалюсь, это мои проблемы, и ребята могут тогда выпить за упокой Хэйза Тарлоу.
Тот разговор у Томми Мэйкема случился три года назад. Хэйз, как всегда, объявился невесть откуда и, позвонив в контору, потребовал, чтобы Дрискилл зашел к Мэйкему. Ему хотелось в компании Дрискилла обмыть их личную связь со свежеизбранным президентом.
Они забрались в темную кабинку и пили кружку за кружкой, перебирая за пивом боевые перипетии прошедшей кампании. Тарлоу был занят, раскапывал грязь на кого-то с той стороны, когда выплыла новость, что Боннеру однажды чуть не предъявили обвинение в избиении первой жены. Ключевым словом было «чуть», поскольку та женщина попросту старалась очернить его репутацию. Боннер, тогда молодой конгрессмен от Вермонта, которому оставалось еще несколько лет до губернаторства, сумел отбиться и готов был отбиваться снова, почти тридцать лет спустя, упрямо пробивая себе дорогу к Белому дому. В тот раз Хэйз Тарлоу раздобыл обвинение в приставании к малолетним против главы администрации тогдашнего президента, и фальшивку с избиением жены благополучно похоронили. Как выяснилось, никто на самом деле ни к кому не приставал, но к тому времени, как «Тайм», «Пост», «Хард копи», «Каррент эффейр» и «Крайний срок» оставили бедолагу в покое, тот уже отправился домой в Калифорнию, а Боннер был избран. А оппозиция зарубила на носу, что с хозяином Хэйза Тарлоу лучше не шутить. Это была самая жестокая из жестоких игр – любимая забава Тарлоу.
– Взглянем правде в лицо, иной раз бывает не так уж приятно, Бен, – говорил он. – Возьмем нашего друга Чарли Боннера, милейший человек, но вот взгромоздил свою задницу в президентское кресло и тут же заполучил колдовское могущество. По его воле люди могут… исчезать. Так вот, если я вдруг исчезну, тебе следует кое-что помнить. Если я однажды скроюсь за западным горизонтом в поисках Амелии Эрхарт или Говарда Хьюза, 9припомни, что я делал для своих хозяев и чем расплачивался за выполнение их поручений. – Он улыбнулся необычайно выразительно и многозначительно. – Нельзя же допустить, чтобы последний из Тарлоу покинул мир забытым и неоплаканным, верно?
Вот он наконец и исчез.
– Ты – частный детектив, – задумчиво протянул тогда Дрискилл. – Частный детектив президента. Государственный служащий. Ты на особом положении. Медали тебе не светят.
– Ты все в точности понял, друг милый. Именно.Работенка там, работенка здесь, подтереть мостовую, где сбили прохожего и укатили не оглянувшись. Я – ходячие глаза и уши. Я невидимка. Я – тень в темноте. – Он потянул себя за нижнюю губу, прежде чем украсить ее последней сигареткой из пачки «Лаки страйк». Промычал себе под нос: «Пока мне огоньку подносит Люцифер, я буду улыбаться, будь я проклят, улыбаться!» – и щелкнул зажигалкой. – Мы, те кто возделывают поля Страны Всеотрицай, на медали не рассчитываем. – Заметив тревогу на лице Дрискилла, он похлопал того по руке. – Не беспокойся, парень. Я в этой стране как дома. Когда я отдам концы, нарисуй мне улыбку на лице. Я славно пожил. Похороните меня у реки. Мне это будет приятно. Всякая река, если вдуматься – река жизни.
Прошло три года.
У Хэйза Тарлоу имелось тайное убежище. Дрискилл узнал о нем совершенно случайно. Знал ли кто-то еще, или он один? Тарлоу по большей части проживал в отелях, или в загородных домиках своих друзей, или на охраняемых правительственных квартирах: он постоянно перемещался и старался не оставлять следов. Так продолжалось годами. Но порой ему требовалась передышка, время все продумать, составить планы, собраться с мыслями, послушать музыку. Однажды на выходных что-то толкнуло его пригласить в свое убежище на Гудзоне Дрискилла, и Дрискилл, вопреки обыкновению, принял приглашение.
Оттуда он и собирался начать поиски ответов на вопросы, оставленные Хэйзом Тарлоу. Зачем он отправился в Сентс-Рест? На кого работал? Почему ему пришлось умереть? Почему пришлось умереть и Саммерхэйзу, и Хэйзу Тарлоу?
Бен Дрискилл собирался это выяснить. А щепки пусть летят, сколько им угодно.
Он наконец добрался до развилки с баром и рестораном на той стороне и принялся медленно вилять по извилистым улочкам, поднимающимся над Гудзоном, тысячекратно увековеченным художниками, с тех пор как первый из них попал сюда и был потрясен его теплотой и величием. Солнце стояло высоко, и река лениво золотилась, как мерцающая ленточка. Грунтовка тянулась от обветшалых окраин городка и продолжала вилять, чуть не складываясь вдвое, огибая холмы. Когда он углубился в лес, ветки сосен и елей приглушили вечерний свет.
Он свернул с двухрядной дороги на проселочную, потом на засыпанную хвоей колею, в надежде, что правильно запомнил повороты. Ветки цепляли капот и борта машины, которая, словно большое любопытное рыло, закапывалась все глубже между холмами. Потом «Роуд-мастер», как пробка из бутылки, вылетел на округлую прогалину, где – так и есть! – на краю притулился покосившийся сарай в облупившейся красной краске и с висячим замком на двери, а на дальнем конце, ближе к реке, стояла тайная хижина. Заросшая бурьяном и кустами, утонувшая в палой листве, сквозь которую в тени пробивались желтоватые ростки новой травы. Ветра прошедших зим сбросили на газон куски кровли.
Низкий дом был выкрашен в темно-коричневый цвет, на крыше углами топорщились заплаты. На летних ставнях краска облезла, обнажив дерево, но они все еще держались на окнах. В водостоки и канавки набились груды листьев. Дрискилл по мощеной дорожке прошел к раздвижной двери, слегка перекосившейся в проеме. Он никогда еще не видел более заброшенного места.
Он попробовал дверь, которая, разумеется, оказалась не заперта. К чему запирать так надежно укрытое жилье? Войдя, он включил свет. Кухня осталась справа, несколько шагов привели его в большую комнату с широкими половиками, креслами «Адирондак» и мебелью «Стикли» в стиле миссий – очень старой и, возможно, стоившей небольшого, но солидного состояния. Хэйз это тоже знал: он сказал как-то, что мебель – часть его пенсионного фонда. Еще он говорил, что миллионное состояние запрятано у него в доме, и в сарае, и в окрестном лесу – не в золоте и не в драгоценностях, а в информации, которую он надеялся никогда не использовать. Но если в старости ему придется туго, а кое-кто из старых работодателей и друзей забудет о нем и оставит без гроша и без любви… «Ну, я им налажу телегу, – говорил Хэйз. – Я выставлю информацию на продажу. Нет, продам не им, а издателям, которые сведут меня с писателями. В конце концов, помнишь „Бумаги Пентагона“? – все было законно. Предлагать выкупить ее прежним работодателям? Нет, Бен, это был бы шантаж, а Хэйз Тарлоу не шантажист!»
Остановившись в гостиной, разглядывая большие окна с частым переплетом, открывавшие вид сверху на далекий Гудзон, Бен гадал, что именно Хэйз держал здесь, где именно и что с этим станется теперь, когда старик Хэйз задрал лапки кверху. В таких делах никогда не удается просто погоревать о друге – приходится обдумывать все повороты, все возможности того, что бомба рванет прямо под твоей машиной. Вся информация – в доме, в сарае, где-то в лесу. Просто сгниет со временем?.. Безумие. Что он мог знать? Кто знал, что он знает? Впрочем, это уже совершенно другой след. Не относящийся к кампании, к той каше, которая довела его до смерти. Чем Хэйз занимался в этот раз – вот вопрос.
Дрискилл щелкнул выключателем в маленькой кухоньке, смешал себе выпивку из запасов джина и тоника. В кухне было чисто. Газеты аккуратно сложены на кухонном столе: третье мая, четвертое, пятое… С трудом верилось, что Хэйз сюда не вернется.
Дрискилл припомнил, что Дрю как-то раз небрежно заметил: «Я слышал, он несколько недель был в отъезде». Теперь Бен гадал: с чего бы Дрю Саммерхэйз оказался в курсе разъездов Тарлоу? Если они его не касались? Когда и где слышал Дрискилл это небрежное замечание Дрю? В конторе, совершенно между прочим: кажется, кому-то потребовались услуги Тарлоу. Дрю прозвал его «Брат Тарлоу» – любовно.
Он взял с собой стакан и уселся на пол спиной к диванчику, посреди большого ковра, окруженный всем, что выгреб из ящичков и сгреб со стола. Предстояло просмотреть множество бумаг, скрепленных резиновыми ленточками, телефонных книг, вырезок – этих непременных осколков разбитой жизни.
Он медленно осушил стакан в память Хэйза Тарлоу. Час спустя он пялился на то, что нашел, и пытался что-то понять.
Листок дешевой желтой бумаги с небрежно нацарапанным: «Р – НДК» – это выглядело как название рэп-группы и могло относиться только к Национальному демократическому комитету. Ниже на том же листке записан телефонный номер. Дрискилл сверился со своей телефонной книжкой. Номер Кларка Бекермана в Арлингтоне, Вирджиния. Может, ему известно, что означает «Р». Заметка вызывала вопрос: что связывало Тарлоу с НДК? Работал на них? Или следил за ними, кого-то проверял? Прибегал ли когда-нибудь НДК к его услугам?
На другом листке – подчеркнутая и обведенная запись: «Ай-си-оу».
Спутниковое агентство.
Вдруг в полной тишине послышался шум мотора, скрип тормозов. Страх лягнул его в живот, и Бен вскочил на ноги. Выйдя в коридор, но не показываясь на глаза, он выглянул из-за раздвижной двери.
Старенький «понтиак» высунул нос из чащи кустов и деревьев и развернулся к дому. Как видно, об убежище знал кто-то еще. Дрискилл постарался выровнять дыхание. Мотор продолжал работать, но человек вышел из машины, выпрямился во весь немалый рост, шагая по каменной дорожке. Голос окликнул:
– Эй, есть кто дома? Кто-нибудь? Хэйз, вы там?
Дрискилл, сдерживая дыхание, показался в дверях.
– Хэйза нет, – сказал он. – Он меня пустил на выходные.
– А вы кто такой?
– Боб Яновиц, – ответил Бен, вспомнив парня из команды в «Нотр-Дам». – Я из Огайо. Кантон. Приехал в город, а Хэйз сказал, мне надо посмотреть и окрестности – и вот я здесь. – Дрискилл понимал, что слишком усложняет объяснение, но не мог остановиться. – Должен сказать, он дьявольски хорошо запрятался.
– Это уж точно. Стало быть, вы мистер Яновиц.
– А вы?
– Кирус. Я почтальон в поселке. Ему заказное пришло вчера к ночи – черт, с надклейкой двухдневной доставки, чертовски дорогое, вот я и решил доставить ему в свой выходной. Сколько могу судить, Хэйз его сам себе и отправил… Ну, думаю, вы вполне можете его принять и оставить на кухонном столе. – Кирусу на вид перевалило далеко за семьдесят, он был сухощав и тощ, как старая птица. Словно выскочил из «Шоу Энди Гриффита» или «Психо». Трудно сказать.
– С удовольствием. Я завтра уезжаю. Он получит его сразу, как войдет.
– Вы бы расписались в получении. Вот тут, – он подал Бену блокнотик и ручку «Бик». – Вы, должно быть, добрый знакомый Хэйза, мистер Яновиц. Сколько помню, у него не бывало гостей.
– Правда? Тогда я польщен. Спокойное местечко. Если, конечно, вам по нраву жизнь отшельника. – Он вернул блокнот.
Кирус вручил ему конверт, почти полностью залепленный наклейками. Простой конверт для деловой переписки, и внутри на ощупь – всего один листок.
Кирус с благодарностью взглянул на него.
– Ну вот, надеюсь, все в порядке. Вообще-то, заказные положено вручать лично, но… а, черт, вы же расписались. На вид вы честный человек.
– Да, стараюсь, как могу.
– Тогда доброй ночи. Жена меня убьет за то, что работаю в выходной. А вы наслаждайтесь своей… как вы сказали? Жизнью отшельника?
– Вот именно.
Дрискилл с улыбкой встал в дверях и помахал вслед старому автомобилю, разворачивающемуся к туннелю под ветвями. Он надеялся, что Кирус не обратил внимание на номер его машины. Все проклятый Вашингтон. Только пальчиком пощупай, не холодна ли вода, и тут же здоровенное чудище сцапает тебя за ногу и затянет с головой, ты и понять не успеешь, что и почему с тобой творится. Меньше сорока восьми часов назад он еще не видел тела Саммерхэйза. И вот уже опасается, не приметил бы кто его номер.
Когда «понтиак» скрылся, Дрискилл распечатал конверт. Чего бы он ни ждал, одинокий листок, выпорхнувший наружу, обманул его ожидания.
Ни единого слова, никакого сообщения.
Всего одна проведенная от руки линия змеилась через весь лист. Похожа на карту речного русла. Или, может быть, проселочной дороги. Просто неровная линия восьми дюймов в длину, от верхнего левого угла к нижнему правому. Если он не держал листок вверх ногами. Дрискилл изучил обе стороны листка, потом отложил его и до последнего дюйма исследовал конверт. Отправлен из Сентс-Реста, Айова. Что-то, что получил или нашел в Сентс-Ресте Хэйз. И достаточно важное, чтобы отослать в свое убежище: стало быть, слишком важное, чтобы держать при себе. Вместо обратного адреса – небрежный росчерк, в котором, присмотревшись, можно узнать «ХТ». «Заказное» напечатано крупным шрифтом, как и адрес. Штемпель, марки. Больше ничего.
И листок простой белой бумаги, сложенный втрое. Одинокая линия.
Да, это было важно. Важно для Хэйза Тарлоу. Возможно, достаточно важно, чтобы за это умереть.
Но для Бена Дрискилла не значило ни черта.
Он прошел осмотреться в спальне. Включил свет и остолбенел, упершись взглядом в то, что висело на противоположной стене, над кроватью. Пришпилено к бревенчатой стене спальни, как видно, пристроенной позже к готовому дому.
Это был большущий плакат, который использовал Шерм Тейлор в гонке за второй срок, в которой его побил Чарли Боннер. Лучший политический плакат всех времен и народов, триумф самых высокооплачиваемых творческих умов с Мэдисон-авеню.
Два весьма героических, чуть развернутых к зрителю профиля Тейлора. Один – героический морской пехотинец в парадной форме, очевидно, снимок времен его командования в Персидском заливе – роскошный вербовочный плакат, лицо словно высеченное резцом в граните, развернуто ровно настолько, чтобы виден был стальной блеск прищуренного глаза, устремленного на врага. Второй Тейлор, обращенный под тем же углом к середине листа, являл собой волевого, но одухотворенного лидера мирных времен, прекрасного и худощавого, как Клинт Иствуд, с теми глубокими морщинами на лице, которые обозначают сильную личность и в то же время создают неуловимую волшебную теплую ауру в смеси со сталью в том же уверенном взгляде.
Этот плакат Дрискилл знал, как собственную ладонь. Он мелькал повсюду: рекламные стены, телевизор, лозунги кампании, предлагавшие выбрать того Шермана, который вам лично ближе, газеты, в том числе знаменитый цветной вкладыш на два листа в «Ю-Эс-Эй тудэй». Под двумя лицами располагался узкий поблескивающий морской кортик, похожий на зеркальный меч самурая, с кровавой надписью по клинку: «В мире и на войне», а еще ниже, крупно: «Голосуйте за Великую Америку». Кажется, впервые за историю американских выборов – ни имени кандидата, ни названия его партии.
Лучший ответ, какой сумели найти на этот плакат демократы, заключался во фразе, сказанной выдвинутым в вице-президенты Дэвидом Мандером в начале октября. Оглядев толпу, он спросил, нравится ли им плакат. Все заулюлюкали, как добрые демократы, и Мандер произнес: «Очень точный образ человека… двуличный… и безымянный». До конца кампании демократы без конца эксплуатировали эту фразу.
Однако в копии плаката над кроватью Тарлоу что-то было не так. Когда Бен понял что, он громко расхохотался. Тарлоу превратил лист в мишень для дротиков. И, что примечательно, между профилями Тейлора, чуть выше, была приклеена скотчем вырезанная из газеты черно-белая голова Боба Хэзлитта. Из нее торчали два старых потрепанных дротика. Последняя шутка Тарлоу.
Снимая с кровати лоскутное одеяло, Бен заметил пачку помятых листков для заметок у отводной трубки телефона. На девятом листке обнаружилось что-то знакомое, хотя и смутно. Телефонный номер с кодом Бостона, 617.
Этот номер Дрискилл знал. Он пошарил в памяти, бормоча цифры, – и вспомнил. Тоже из кампании трехгодичной давности. Телефон Брэда Хокансена, нового председателя финансового комитета, собиравшего средства на кампанию Боннера. Хэйз Тарлоу имел дело с Хокансеном. Во всяком случае, так это выглядело.
Сна вдруг не осталось ни в одном глазу. Это уже что-то определенное. В этом Дрискилл кое-что понимал. Имя было связано с Бекерманом, председателем НДК.
Было чуть позже половины пятого. Бен набрал номер и коротко переговорил с Хокансеном. Честно говоря, перепугал того до полусмерти. Вешая трубку, он улыбался.
Он сполоснул и протер насухо свой стакан, убедился, что конверт с листком, расчерченным извилистой линией, при нем, завел «бьюик» и медленно въехал в темный ночной лес.
Выбравшись наконец на дорогу, а потом и на шоссе, он по первой показавшейся ему подходящей трассе свернул на восток, направляясь к парковой дороге Соу-Милл-Ривер, а по ней к северу, в Бостон.
Глава 7
Дрискилл влетел в Бостон вместе с ветром, бросающим дождевые брызги в спину и раздувающим искорку надежды в сердце. Огоньки стоп-сигналов ярко отражались в мокром асфальте. Он обогнул забитые машинами улицы через Масс-авеню, потом ему пришлось вернуться и влиться в общий поток движения в сторону Рэдклиффа и, выбравшись из него, возвращаться обратно к Гарвард-сквер. Он оставил машину на широкой эстакаде мотеля, пешком вернулся на площадь и позвонил с телефона-автомата. Хокансен поднял трубку на первом звонке.
– Я здесь, Брэд. Оторвись от воскресного матча «Ред сокс» и выбирайся к плюшечной на углу.
– Дрискилл, что же ты за паршивец! – Его шепот звучал как шипение воздуха в проколотой вакуумной упаковке. – Что за чертовщина у тебя на уме?
– Просто я игрив, как всегда. Расслабься.
– Ты имеешь в виду заведение, куда мы в прошлый раз заходили?
– Именно его, дружище. И поторапливайся. Мне еще в Нью-Йорк возвращаться.
Брэд Хокансен был президентом старинного финансового предприятия Бостона – «Фидуциарной и трастовой компании Северного побережья». Он распоряжался кругленькими суммами, оставшимися в руках перекормленных, недоученных и равнодушных ко всему на свете наследников аристократов с Бикон-Хилл. Состояния эти наживались в те давние времена, когда набор фамильных генов еще не был растрачен и исчерпан; когда же акулы вымерли, их место заняли пескари да золотые рыбки, каковым и понадобился Брэд Хокансен. Для тех, кто сам наживал богатство, банкиры были подчиненными служащими; теперь распоряжался Брэд: он отдавал приказы владельцам денег, он решал, что для них лучше и пытался внушить это им. Он хорошо знал свое дело. Через жену он оказался связан с семейством высшей касты, его же отец начинал деловую карьеру на побегушках у старика Джо Кеннеди. Жена выросла на мостовых под газовыми фонарями Луисбург-сквер. Посредством ее родных он затесался среди столпов охотничьего клуба «Миопия». Брэд, вне сомнений, оказался на своем месте. Он обладал челюстью Дика Трейси и гривой волос, густых, как судейский парик. В своем кругу он был едва ли не единственным демократом.
– Я здесь, Брэд. Оторвись от воскресного матча «Ред сокс» и выбирайся к плюшечной на углу.
– Дрискилл, что же ты за паршивец! – Его шепот звучал как шипение воздуха в проколотой вакуумной упаковке. – Что за чертовщина у тебя на уме?
– Просто я игрив, как всегда. Расслабься.
– Ты имеешь в виду заведение, куда мы в прошлый раз заходили?
– Именно его, дружище. И поторапливайся. Мне еще в Нью-Йорк возвращаться.
Брэд Хокансен был президентом старинного финансового предприятия Бостона – «Фидуциарной и трастовой компании Северного побережья». Он распоряжался кругленькими суммами, оставшимися в руках перекормленных, недоученных и равнодушных ко всему на свете наследников аристократов с Бикон-Хилл. Состояния эти наживались в те давние времена, когда набор фамильных генов еще не был растрачен и исчерпан; когда же акулы вымерли, их место заняли пескари да золотые рыбки, каковым и понадобился Брэд Хокансен. Для тех, кто сам наживал богатство, банкиры были подчиненными служащими; теперь распоряжался Брэд: он отдавал приказы владельцам денег, он решал, что для них лучше и пытался внушить это им. Он хорошо знал свое дело. Через жену он оказался связан с семейством высшей касты, его же отец начинал деловую карьеру на побегушках у старика Джо Кеннеди. Жена выросла на мостовых под газовыми фонарями Луисбург-сквер. Посредством ее родных он затесался среди столпов охотничьего клуба «Миопия». Брэд, вне сомнений, оказался на своем месте. Он обладал челюстью Дика Трейси и гривой волос, густых, как судейский парик. В своем кругу он был едва ли не единственным демократом.