Страница:
Он нашел площадку для пикников в парке на берегу Бэкбон-Крик. Долго искать не пришлось. Здесь стояло несколько сотен машин, лимузинов и фургонов телевизионщиков, а репортеров собралось столько, будто намечалось Второе пришествие. Дрискилл без труда затерялся в толпе гостей.
Солнце сияло, в голубом небе белели пушистые облачка, ветерок с равнины шелестел листвой. Ивы склонялись к воде, по поверхности скользили водомерки, а дубы, клены, хлопковые деревья и платаны затеняли дорожки парка. По реке катались на лодках. Дрискилл вслед за людским потоком прошел вдоль берега и оказался перед ярко раскрашенной трибуной. Ее со всех сторон окружали телекамеры, а на ярко-зеленом ковре расставили добрую тысячу складных стульев. Сидячие места были огорожены канатом, охранники держались незаметно и никому не мешали. Между двумя высокими акациями висел рукописный плакат: «СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ СЛУШАЙТЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ КАНДИДАТА БОБА ХЭЗЛИТТА». Боб собирался сегодня снова показаться по телевизору: последний призыв к битве перед съездом. Стоявший на трибуне режиссер обсуждал с техниками проблемы звукопередачи. К фургону спутниковой связи, затаившемуся среди деревьев, тянулись кабели.
Бен прошел дальше, обошел большую толпу, жующую жареные на гриле сосиски, грудинку и окорок с тоннами гарнира и галлонами пепси, коки и лимонадов, и за ней, на полянке, окруженной цепью охранников, обнаружил главное событие дня. День рождения.
Оказавшийся рядом охранник, одетый в спортивный костюм и свободную рубашку, плохо скрывающую рацию и подмышечную кобуру, вежливо остановил его и достал откуда-то металлоискатель. Бен назвался.
– О да, мистер Дрискилл, мы вас прекрасно знаем, – улыбнулся ему сверху вниз высокий охранник. – Мистер Хэзлитт особо распорядился позаботиться о ваших удобствах и пропустить вас на семейный праздник. – Он кивнул на прикрытый козырьком телемонитор. Тот во весь экран изображал лицо Дрискилла. – Идемте, я проведу вас за оцепление.
Столы для пикника, застеленные скатертями в красно-белую клетку, большие кувшины с лимонадом, запах барбекю, миски с овощными салатами, фруктами и фруктовыми салатами и с картофельным салатом, аромат лосьонов для загара и печеных бобов – все было превосходно. Рядом играли в софтбол, перекликались дети, стукала по мячу бита, ребятишки сломя голову бросались к базам. Бен стоял, озирая разворачивающиеся перед ним сцены, и вспоминал «Марсианские хроники» великого Рэя Брэдбери. Здесь были свои «Марсианские хроники».
Ему казалось, он шагнул за занавес, повинуясь манящему пальцу из палатки странного, искажающего время базара, и оказался вне времени – или в ином времени, где играют на банджо и квартет парикмахеров исполняет «Вниз по старому мельничному ручью» и «О, золотые туфельки». Ему вспомнились космонавты Брэдбери, попавшие в городок своего детства, где ждут мамы и ничто не изменилось за прошедшие годы, мир полон уюта и заботы, где все хорошо и не о чем беспокоиться, где живы все надежды маленьких городов и пахнет испеченным мамой хлебом и горящими осенними листьями, а дети раскачиваются на подвешенной к ветке старого дерева шине. Мама кричит с крылечка, что пора ужинать, а папа сидит с газетой в мягком кресле, и люди добрые и желают тебе добра, потому что мир добр, и главное в нем – твоя жизнь и жизнь городка, а не то, что происходит в Турции, Китае или Сибири.
Дрискилл наблюдал за разыгрывавшейся перед ним сценой: игра в софтбол и запах жарящейся на углях закуски, голоса поющего квартета – это было хорошо. Он понимал, что это хорошо, даже полоумный понял бы, как это хорошо. Только это было не настоящее. Все создавалось и разыгрывалось ради старой матушки одного миллиардера, крошечного мешочка костей, украшенного пучком снежно-белой седины. Она сидела в инвалидном кресле, одетая в матросскую блузу, синюю юбку и синий пиджак. Она тяжело клонилась на сторону, углы губ обвисли, но глаза стреляли по сторонам, их бледная голубизна в такой старой жестянке наводила на мысль о совершенно ясном зрении – или почти полной слепоте. Она по-птичьи вертела головой, порой открывала рот – кажется, это был смех. Между двумя высокими, как башни, стогами сена висел плакат: «100 лет счастья, мама!!!». Сиделка, стоя рядом, кормила юбиляршу нарезанным на кусочки гамбургером и давала с ложечки фруктовый салат. Если сиделка загораживала ей вид, старуха встряхивала головой, будто старая птица, выбивая из руки женщины ложку или вилку. Потом каркала на сиделку сухим и жестким, резким, начальственным тоном и оглядывалась на сына:
– Бобби… Бобби… иди сюда, ты нужен мамочке.
Операторы старались держаться как можно незаметнее, снимая традиционную семейную сценку и прилагая все усилия, чтобы капризная старая дама выглядела любящей и благодарной своему могущественному сыну. Присутствовали и люди, которых Бен счел родственниками. Они суетились, а Хэзлитт дружески болтал со всеми, одним своим присутствием подавляя всех этих мужчин и женщин, которые, надо думать, либо работали на него, либо всей душой мечтали работать. Все были в костюмах для отдыха и взмокли как мыши, особенно женщины в широких юбках и крестьянских кофтах, возившиеся с угощением для пикника в ожидании своей очереди. Одна за другой они подходили к старухе, склонялись, позволяя коснуться себя сухой, как птичья лапа, рукой, потом склонялись еще ниже для поцелуя в лоб, после чего она резким движением морщинистой руки отгоняла их от себя.
Боб Хэзлитт стоял рядом, сложив руки на груди. На нем были брюки из жатого ситца и белая рубаха. Лицо докрасна обожжено солнцем. Он посматривал на мелькавших среди гостей операторов, изводивших на его мать бесконечные мотки пленки, из которых лишь несколько футов попадут в рекламные ролики, демонстрирующие, как Боб Хэзлитт, ко всему прочему, еще и любит бедную старушку мамочку! Он подошел к матери, чтобы сказать ей что-то, склонился к слуховому аппарату, и стало ясно, что он невольно видит в ней прежнюю мать, воспоминание, а не ту дряхлую женщину, которая, похоже, не очень ясно понимает, что происходит вокруг. Он говорил с ней, но ответа не ждал. Он поцеловал легкий пух седых волос. Хэзлитт вспотел, и невесть откуда вынырнула гримерша, вытерла его полотенцем и припудрила лоб. Эту семейную сцену можно было принять за произведение Гортона Фута, но, по правде говоря, это был чистой воды Теннесси Уильямс – мучительный мир, в котором каждый лжет и лжет, пока не поверит в собственную ложь. Все глазели на Хэзлитта, словно он – Большой Папа в «Кошке на раскаленной крыше»: 13да, конечно, он и есть Большой Папа, и более того – все гости пикника зависят от него, от его настроения, взглядов и прихотей. Дрискиллу захотелось подойти к Хэзлитту и продекламировать из репертуара Берла Айвса: «Я чую запах лжи. Ты чувствуешь, сестра?» 14
Боб был вдовцом, на что и упирал в своей кампании, хотя постоянно общался с очаровательной кинозвездой лет сорока, которая отказалась от карьеры в кинобизнесе – исчерпав этот колодец досуха – ради отношений с Хэзлиттом, каковой снова привлек к ней внимание публики и мог, если она расчетливо поведет игру, даже сделать ее первой леди. Звали ее Марина Лаверинг, и она почти не отходила от Боба, держа его под руку и притворяясь, будто не слышит капризных призывов его матушки.
Обернувшись, Боб Хэзлитт увидел Бена Дрискилла и, медленно отцепив от себя актрису, непринужденно двинулся в его сторону, по пути останавливаясь, чтобы пошутить с кем-то из родственников, потрепать их по плечу, явно готовясь к вечерней речи. Теребя пальцами сложенные листки с текстом речи, поглядывая на часы, он протянул Дрискиллу правую руку.
– Бен Дрискилл, надо же! Меньше всего ожидал увидеть здесь вас! Но вы здесь. Не правда ли, моя миссис Китинг – ее зовут Флора – настоящее чудо? Хорошо ли спали? В гостинице все в порядке? – Боб был в бешенстве, но не хотел портить сегодняшний праздник.
– Да, все было замечательно, и миссис Китинг великолепна; сколько я могу судить, большая часть народу в здешних местах считает, что ваше выдвижение – дело решенное.
Хэзлитт пожал плечами:
– Так складывается. – Он несколько настороженно следил за Дрискиллом. – Скоро все решится. Как принимает все президент?
– С обычной невозмутимостью, само собой. То обстоятельство, что вам придется его убить в случае, если он станет кандидатом, не осталось незамеченным. Они, можно сказать, начеку.
– Какие ужасы вы говорите, Бен! Если вы явились сюда, чтобы доставить мне послание… ну, почему бы вам не передать его и не оставить нас в покое? Что, Чарли выходит из игры? Собирается отозвать свою кандидатуру? Желает избежать трепки, которую я устрою ему в Чикаго? Вы намерены извиниться за свое поведение в крокет-клубе? Не для того ли он вас прислал, чтобы уладить скандал? Или вы явились по собственной инициативе – может, надумали перейти в другой лагерь? – Хэзлитт улыбался. Это была теплая, пустая улыбка, приносившая ему в последние годы богатые плоды.
– Он предлагает вам отказаться от гонки, Боб. Очень изящно, и никто не узнает истинного положения вещей.
– Ах, вот как? – Лицо Хэзлитта застыло, в голосе прозвенел лед. Он сцепился с Дрискиллом взглядами. – Это он сошел с ума, или у меня что-то со слухом, а?
– С вами кончено, Боб. Все позади. Вы должны отказаться от гонки и выступить на съезде с речью, что вашей целью было всего лишь повлиять на политический курс, а встреча с президентом убедила, что он вас понял, что вы на одной длине волны и что вы станете консультантом президента по особым вопросам…
Хэзлитт медленно обернулся к человеку, стоявшему в нескольких шагах от них. Тот наблюдал за Хэзлиттом и Дрискиллом, поправляя наушники. Дрискилл вполне допускал, что в кармане у Хэзлитта микрофон, а этот агент – его личный телохранитель. Он и выглядел типичным агентом спецслужбы – уменьшенной копией Клинта Иствуда. Тот же косой прищур глаз. Поймав взгляд Хэзлитта, агент кивнул. Он щеголял легкой хромотой, как нашивкой за ранение, полученное при защите командира. На переносице у него виднелась полоска пластыря. На нем был темный, легко стирающийся костюм, и на лбу над темными авиационными очками блестела испарина. Он не мог снять пиджак, скрывающий огнестрельное оружие. Мгновенный обмен взглядами с телохранителем дал Хэзлитту время опомниться.
– Угрожать мне на дне рождения моей матери – дурной стиль, Бен. Вам бы лучше объясниться. Хотя, погодите минуту. – Он вернулся к матери.
Та, кажется, задремала. Одна из сиделок вытирала ей подбородок. Хэзлитт встал на колени рядом, пошептал что-то на ухо, и старушка чуть повела рукой, отпуская его. Вернувшись, Боб спросил:
– Ваша мама жива, Бен?
– Нет, она умерла, когда я был ребенком.
– Ну, дожить до ста – не шутка. Бедняжка… ей хочется дотянуть до дня, когда она увидит своего мальчугана президентом.
– Тогда я надеюсь, что вы прячете где-нибудь брата, Боб, потому что вам президентом не бывать.
– Вам придется малость потрудиться, прежде чем я подниму лапки и капитулирую. По-моему, вы блефуете, солдат.
Хэзлитт первым вышел на окаймленную зеленью дорожку, уводившую от толпы к бурливой речке, заросшей рогозом и занавешенной ветвями ив. Облака ушли на запад, небо очистилось, а солнце, хоть и клонилось к горизонту, прожигало, как лазер. Телохранитель двигался за ними, чуть отстав, и напряженно вслушивался в голоса в наушниках. Наверняка Хэзлитт прятал где-то микрофон. Может, и запись велась. Музыка затихла, ее сменило гудение насекомых. Тропинка была пыльной. Хэзлитт молчал, шел, беззаботно помахивая рогозиной.
– Я в свое время любил здесь рыбачить. Меня забирал на лето дедушка – отец матери, его манила сельская жизнь. Отец занимался своим конструкторским бюро в маленьком блочном здании на краю Эджвуда. В этой реке мы ловили сомов. Нацепляли на крючок целый комок червей. Мальчишкой я часто забывал банку с червями перед домом. Просыпался после ночного дождя, а все черви расползались по мостовой. На целый пенни червей. Теперь мне думается, они слишком дешево ценились. – Хэзлитт улыбнулся то ли текущей мимо воде, то ли потоку воспоминаний. – А теперь я вот-вот стану президентом. Такое возможно только в Америке. Так что вы там говорили? Лучше выкладывайте, хотя, по правде сказать, это явно жест отчаяния. Под президентом земля качается, мы следим за настроением делегатов – за каждым из них, видит бог. Сведения поступают дважды в день, и все перемены – в мою пользу. Народ считает, что его лавочка разорилась, и народ прав. Так что говорите, что хотели, и ступайте себе. Мне скоро речь произносить. – Он метнул взгляд на телохранителя, спокойно стоявшего в тени рожкового дерева.
– Я уже сказал, Боб, вам конец. Мы все знаем. С чего начинать?
– Мне, черт возьми, откуда знать? – Теперь его раздражение стало явным, и он промокнул лоб платком.
– Мы знаем, что Герб Уоррингер был убит по вашему приказу, и знаем из-за чего. Вы проговорились при нем – и ему не понравилось то, что он услышал. Ему не понравилась власть над разведслужбами, которую дают вам спутники…
– Чушь. Работа со спутниками опиралась в первую очередь на Герба. Я его с детства знал. И его отец работал на моего отца. Уверяю вас, его смерть стала днем скорби для «Хартленд».
– Он понял, что нельзя допускать использования разведслужбами принадлежащих вам спутников. Он понял, что вы в курсе всего – от вас зависело, сколько узнает разведка, поскольку у вас была возможность вмешиваться в работу систем наблюдения. Ему не понравилась мысль, что Боб Хэзлитт определяет внешнеполитический курс Соединенных Штатов.
– Вы действительно рассчитываете, что я всерьез приму подобные обвинения?
– Вообще-то, мне все равно, Боб. Я просто счел, что приличия требуют предложить вам выход. А если нет, то пуф! – и вас нет, как бы вы к этому не относились.
– Бьюсь об заклад, у вас нет и подобия доказательств – говорю как объективный наблюдатель. Их попросту быть не может. Потому что вы все это выдумали. Но извините, я вас перебил. Ваш рассказ поражает воображение.
– В нем имеется пара глав о вашем влиянии на «Ай-си-оу» и еще парочку агентств. Нам известно о ваших милых делишках со спутниками, о шантаже в пользу других стран и о способах, которые вы использовали для получения власти над агентствами. Все дело в технологиях – вы ими располагали, вы получили к ним доступ через правительственные контракты такого объема, что рядом с ними Вторая мировая представляется играми в песочнице. Правительство позволило вам развиваться за государственный счет – это было время, когда все передавалось в частные руки. Политики нашли способ справиться с дефицитом – перекачать средства и разрешить вам построить личный спутниковый флот. О, Америка многое получила за свои деньги – только ей пришлось взять вас в долю. – Дрискилл тяжело перевел дыхание и безмолвно воззвал к Господу, моля направить его. Он играл роль без единой репетиции.
– А теперь послушайте-ка меня, вы, надутый сукин сын! – Хэзлитт сжал кулаки, на побагровевшем лице потерялась краснота солнечного ожога, глаза пылали. Телохранитель в двадцати футах от них беспокойно шевельнулся, как бойцовый пес, ожидающий, когда его спустят с поводка. – Не знаю, о чем вы там думаете, но вы обвинили меня в планировании покушения на президента…
– И это чистая правда, Боб. Вы не можете – повторяю, никак не можете – допустить опубликования бюджета разведслужб. Сколько бы они не подчищали бухгалтерские книги, рано или поздно Конгресс спросит, куда подевались миллиарды долларов… А они ушли в «Хартленд»… И Чарли Боннер сумеет это доказать.
– Чарли – биржевой шулер? Что-то я сомневаюсь, что его станут слушать, Бен.
– Прекрасно. Давайте проверим. Потому что мы рассмотрим все под микроскопом. Мы знаем, кто заправляет нападками на президента, мы знаем, как это делается…
– Вы меня смешите, Бен, честное слово.
– У нас столько дерьма на Арнальдо Ласалла, что у него просто не останется выбора – он выдаст нашу версию в своей программе. Он публично выступит против вас. Он служил у вас на посылках, набирал рейтинг за счет полученного от вас вранья… Но теперь он наплюет на вас ради более увлекательного, более горячего сюжета. Кого можно купить, того можно и перекупить. – Он видел, как вздулись желваки на скулах у Хэзлитта, видел, как тот сглотнул. – То же самое относится к Балларду Найлсу. Мяч в лунке.
– Я просто не верю своим ушам!
– И это еще не все, Боб. Вы послали своего человека убить Рэйчел Паттон, молодую женщину, совершенно случайно замешавшуюся в заговор…
– Заговор? Вы с ума сошли!
– Мы знаем, что вы затянули петлю на шее у Чарли Боннера – повесили на него аферу с акциями. Наверно, вы оценили иронию: воспользоваться деньгами правительства, чтобы подставить президента! Он не скупал акции – их скупил Тони Саррабьян, а вы подделали сертификаты на президента. И втянули невинных людей вроде Рэйчел Паттон. А когда ловушка была налажена, принялись убивать всех, кто о ней знал – Хэйза Тарлоу, Дрю Саммерхэйза и Рэйчел Паттон… А когда поднялся шум, вы совершили ужасную ошибку – напустили своего громилу на мою жену. Она лежит в коме, а вы называете меня сукиным сыном…
Бен внезапно замолчал. Он понимал, что выходить из себя сейчас – недопустимая роскошь. Он обстреливал Хэзлитта всем, что сумел раскопать, всеми безумными идеями, зародившимися, пока он лежал без сна этой ночью. Он полагался на единственный принцип: что-то да окажется правдой или достаточно близким к истине, чтобы пробить оборону Хэзлитта. Он чувствовал себя как во сне, когда прыгаешь из самолета без парашюта в надежде на удачу.
– И меня он пытался убить в Сентс-Ресте, однако же я здесь и предоставляю вам последний шанс. У нас все документировано, записаны на пленку признания под присягой, и президент прислал меня только для того, чтобы предложить вам выход. Он не желает выставлять вас на позор, потому что этот позор запятнает и партию, и саму Америку – в то время когда президент всерьез собирается покончить с вашим тайным правительством и начать вторую американскую революцию…
– Вы, верно, сошли с ума, Бен. Не существуетамериканского правительства без «Хартленд»… а «Хартленд» нет без меня. Должен сказать, на вид вы в своем уме, но поступаете как настоящий сумасшедший. – Хэзлитт нагнулся, умело пустил камень блинчиком по воде, полюбовался, как тот дважды подскочил и упал в тростник на дальнем берегу. – Прикатили ко мне с пригоршней самой дикой клеветы!..
– Вы же знаете, что это не клевета, Боб. В том-то и дело, что знаете. И я не один. За мной – Белый дом, и министерство юстиции, и доказательства, оставленные Гербом Уоррингером, которые выплыли на свет только в последние две недели. Герб оставил нам всю документацию, расставил все точки над «i». Такого врага, как он, никому не пожелаешь – искренне верующий, лишившийся всех иллюзий. Можете кипятиться сколько угодно, можете все отрицать, но если мы не договоримся сейчас, на этом самом месте, все попадет в газеты и на телевидение. У президента нет времени ждать, пока вы выпустите пар. Ему придется вас свалить, и зрелище будет не из приятных. Обвинение уже готово, и генеральный прокурор может обнародовать его в любую минуту. Завтра открывается съезд… и правда о Бобе Хэзлитте через пару дней попадет во все газеты. Подумайте, Боб. Вас арестуют, обвинения, выдвинутые против вас, прозвучат в прессе и в эфире. Народ и мир станут смотреть на вас, как на одного из тех, кто наживается на войне, – только войну вы вели за «Хартленд», за себя, за власть над сердцами и душами – вы не воевали в чужих землях с врагами своего народа, вам не требовалась отвага и храбрость в борьбе за высшее благо. Хотел бы я знать, кто поверит хоть одному вашему слову после того, как люди узнают правду: что вы – всего лишь один из мерзавцев, наживающих богатства, ступая по трупам тех, кто лучше вас. А тот, кто убивает по вашему приказу, – он знает, что вы из себя представляете? Знает, что вы всего-навсего алчный подонок, жаждущий власти, чтобы распоряжаться жизнью и смертью других? А если ваш убийца – человек принципов? Какая была бы ирония… Он, вероятно, маньяк – так что, может быть, верит в вас, в вашу борьбу за безопасность Соединенных Штатов, против торжества неверных, в защиту старых американских ценностей, за право держать под сапогом низшие народы. Что он подумает, когда узнает, что вам нужны только деньги и власть, что вы просто очередной мудак-политикан, готовый убивать ради своего избрания? Вот до чего дошла Америка! Господи, как же вы отвратительны вместе со своими союзниками, всеми этими Найлсами, Ласаллами и Саррабьянами.
Хэзлитт повернулся к нему, медленно улыбнулся, взглянул на часы.
– Ваше время истекло, Бен, и должен вам сказать, что со мной блеф не проходит. Может, кого другого удалось бы взять на пушку, но только не Боба Хэзлитта, как вы не понимаете? Я боец. Я веду бой за свою страну…
– Подумайте хорошенько, Боб.
– И я знаю, каким курсом должна следовать нация. Я вижу будущее и знаю, что мы должны сделать, чтобы прийти к нему. И я понятия не имею, о чем вы тут толкуете. Убийца, терроризирующий города и деревни? Бред. Обвинения? Арестовать меня прямо на съезде? Весьма сомневаюсь. Вы выложили на стол все карты, и блеф не прошел. Так что, на мой взгляд, вы зря потратили время на эту поездку. Увидимся в Чикаго. – Он шагнул прочь, кивнув телохранителю: – Идемте, лейтенант.
Они уже шагали рядом по тропинке, и телохранитель двинулся за ними, когда Бен как бы между прочим заметил:
– А, забыл упомянуть еще одно – обвинение в массовом убийстве. Среди прочих официальных обвинений… Боб Хэзлитт обвиняется в массовом убийстве. – Дрискилл холодно улыбался. – Боже мой, Боб, просто кровь стынет, верно? Думаю, они сейчас перерывают кодекс в поисках подходящей статьи.
– Просто не верю, что вы продолжаете этот разговор, мистер Дрискилл. – У них под ногами мелькали бабочки, кузнечики и прочая мелюзга: в ушах стоял ровный гул насекомых. Невидимые живые существа занимались своими делами. – Это с вами покончено. С вами и с президентом. Вам бы искать сейчас выход для президента, способ спасти лицо.
– Это вы зря. Видите ли… нам известен ваш главный секрет… «Колебатель Земли»…
– Прошу прошения?.. – Хэзлитт застыл как вкопанный. Солнечные лучи пробивались сквозь листву. Все чувства Дрискилла обострились до предела. Пот стекал у него по спине, промочил рубаху. Жужжание насекомых стало оглушительным, мошки, роившиеся в лучах, сверкали мириадами синих, зеленых и черных глаз, и пылинки блестели на солнце; слышался шум дыхания телохранителя. Он, как видно, страдал от аллергии. Нос у него был заложен, и он дышал ртом. – Прошу прощения? – повторил Хэзлитт.
– «Колебатель Земли». Герб Уоррингер оставил нам все сведения. Вы добрались до него слишком поздно.
– «Колебатель земли»… похоже на название открытого недавно динозавра… Сейсмозавр. – Хэзлитт обернулся к нему лицом.
– Нам известно, что это такое, и известно, как вы им воспользовались. Даже если все, что я наговорил раньше – бред, вы должны понимать, что раз мы знаем о «Колебателе Земли»… ну, отсюда неизбежно следует, что мы знаем все. Тот факт, что LVCO – та самая корпорация, которая выиграла на этом больше всего, и то, что именно в LVCO якобы вложены деньги президента… в том, как все разыгрывается, присутствует удивительная ирония. Это так и задумывалось? Не слишком ли рискованно использовать LVCO, чтобы свалить президента? Нет смысла отрицать, что LVCO контролируется «Хартленд».
– «Колебатель земли», – повторил Хэзлитт. – Вы не могли бы объясниться? – Губы у него побелели, по лицу струился пот. Краснота сошла с кожи. Голос вдруг стал слабым, как у человека, изнывающего от жажды и из последних сил удерживающегося на ногах.
После встречи в конторе Бенбоу Дрискилл много раз представлял себе, как это будет. Он составил и заучил на память простые фразы, но сейчас, под обжигающим солнцем, перед готовым упасть в обморок Хэзлиттом никак не мог вспомнить слов.
– Вы и LVCO – каким-то образом вы связаны – ваши лучшие инженеры по спутникам в лучших лабораториях «Хартленд» и LVCO разработали спутник, который назвали «Колебатель Земли»… Под этим названием он был известен Гербу Уоррингеру. И это окончательно заставило Герба обратиться против вас. Вы в состоянии нанести удар по любому району планеты, за тысячи миль. Не просто подслушивать всех и каждого – это могли и прежние спутники. Мы говорим о боевомспутнике. Понятия не имею, как работает эта чертовщина, но Национальный совет по науке разберется – когда мы сообщим, что выяснили о землетрясении в Мексике, – ну, до такого еще никто не додумался. Вы запустили «Колебатель Земли» и применили его, чтобы вызвать землетрясение в Мексике, – использовали как политическое оружие, чтобы создать хаос, который просто вынуждал Соединенные Штаты ввести войска. Вы стремитесь погубить мирные инициативы президента. Вот ваша внешняя политика! Когда это выйдет на свет, когда президент и Национальный совет по науке объявят, что располагают неопровержимыми доказательствами, что землетрясение вызвано вами, «Хартленд» и LVCO – на ваш счет запишут все потери, все невинные жертвы.