Гинзбург Мария. Лес великого страха

   Карина хмыкнула, неопределенно пожала плечами:
   – Можно конечно, попробовать перерубить зубилом цепи, соединяющие кандалы. Но тогда железные браслеты все равно останутся на Матери Рябине.
   Ведьма махнула рукой, указывая на стену, увешанную инструментом, и добавила:
   – В любом случае, в кандалах вы отсюда не уйдете. Даже если зубило сломается, тут найдется чем перепилить дужки замков…
   – Твои слова бы да Мелькору в ушки, – ответила богиня.
   – Согни гвоздик под прямым углом, – попросила Карина эльфа. – Короткая часть должна быть чуть больше линии. ^[10]
   Ринке закрепил тиски на наковальне, зажал в них гвоздь так, что свободным оставался лишь небольшой заостренный кончик. Оглядевшись в поисках необходимого инструмента, эльф поднял молот и начал осторожно постукивать по гвоздю.
   – Положите руки на наковальню, – обратилась ведьма к Матери Рябине. – Ладонями вовнутрь.
   Богиня повиновалась.
   – Ринке, завесь шар ровно над нами, – попросила Карина эльфа.
   Тот передвинул источник света. Ведьма нагнулась, рассматривая скважину замка, запиравшего браслет на левом запястье. Мать Рябина наблюдала за мандреченкой, затаив дыхание. Карина сморщилась – от времени скважина забилась грязью.
   Раздалось короткое «бздынь», свидетельствующее о том, что гвоздь сломался – видимо, ржавчина источила его изнутри. Ринке почувствовал, что у него пересохло в горле. Ладони, наоборот, мгновенно вспотели.
   – Ничего страшного. Тут на полу навалом таких же. Найди другой гвоздь, – сказала ведьма. – А этот обломок отдай мне.
   Ринке высвободил гвоздь из тисков, протянул его мандреченке. Эльф разделил свой шар на два, один из которых оставил над наковальней, а второй завесил у себя над головой. Ринке начал обходить кузницу в поисках подходящей заготовки. Ведьма тем временем очень осторожно выковыривала грязь из скважины обломком гвоздя. Ринке нашел длинный моток мифриловой проволоки – очевидно, кузнец собирался ковать кольчугу. Эльф перетащил моток на наковальню, ударил по проволоке зубилом, отрубая кусочек. Закаленная в крови дракона сталь выдала россыпь искр, но выдержала. Ринке зажал проволоку в тисках. Затем обтер ладони об штаны, снова взялся за молот и, глубоко вздохнув, попробовал снова. На этот раз у него получился вполне сносный крючок.
   – Великолепно, – сказала ведьма.
   Взяв крючок, Карина вставила его в расчищенную скважину замка на правой руке богини и медленно и нежно прокрутила против часовой стрелки. Ведьма ощутила под отмычкой сопротивление закисшего язычка и нажала чуть сильней. Карина почувствовала, как платье расходится в спине по шву, но не пошевелилась. Замок сухо щелкнул. Потрясенная до глубины души Мать Рябина увидела, как дуга чуть дернулась, выходя из него.
   – Вытаскивайте ее, вытаскивайте, – прошипела Карина, удерживая язычок.
   Мать Рябина беспомощно посмотрела на эльфа. Она боялась двинуться, чтобы не испортить все. Ринке высвободил дугу. Ведьма отпустила отмычку, раскрыла замок и протащила дугу через отверстие в «ушке» браслета. Затем с усилием развела половинки кандалов в сторону. Под ними показалось худое запястье.
   – Вынимайте руку, – тихо сказала Карина.
   Богиня медленно подняла руку. Ведьма положила браслет на наковальню.
   – Это все? – не веря своим глазам, произнесла Мать Рябина. Богиня смотрела на собственную руку, словно перед ней был по меньшей мере Жезл Власти – артефакт тоже имел форму руки, сжимающей шар.
   – Еще три таких же замка, – сухо сказала Карина.
   – Но как… – пробормотала богиня. – Откуда ты знала, что…
   – Как говорят у нас, от сумы и тюрьмы не зарекайся, – ответила мандреченка. – Этот способ известен любому деревенскому кузнецу.
   – Но почему же тогда узники в ваших тюрьмах не снимают с себя кандалы постоянно? – спросил Ринке.
   – Снимают, – пожала плечами Карина. – Но там кандалы без замков, их заклепывают наглухо. Сумеешь расклепать, сможешь убежать – твое счастье. Не успеешь – четвертуют.
   Ведьма извлекла отмычку из замка.
   – Продолжим, – сказала мандреченка. – Ринке, посвети.

Глава III

   В лесу было тихо-тихо, как бывает только самой глубокой ночью, когда на деревьях не дрогнет ни один лист. «Скоро выпадет роса, – подумала Энедика лениво, глядя на белеющий в темноте бок Крона. – Мы намокнем…» Впрочем, эльфке предстояло умереть явно не от простуды, а иммунная система татцелей должна была быть устойчивой и не к таким мелочам, как валяние на холодной земле.
   – Можно тебя спросить? – произнесла эльфка.
   – Ну? – отозвался маг.
   По его тону она поняла, что ныряние в глубины собственной памяти не прошло даром и для Крона.
   – Ты на собственной шкуре прочувствовал, к чему приводит ненависть между расами. Ты обладаешь большим влиянием на Искандера; так почему же ты поддерживаешь его политику уничтожения эльфов? Прости, если я ошибаюсь, но говорят, что этот чудовищный закон о раздельном существовании рас был принят с твоей подачи…
   – Нет, не с моей, – ответил Крон. – Зачем был принят этот закон, я не могу тебе сказать, даже учитывая, что сегодняшний восход солнца будет последним, который ты увидишь… Извини. Но я никогда не призывал ни к погромам, ни к полному уничтожению сидхов. Я хочу, чтобы каждый народ жил на своей земле. Я не хочу, чтобы кровь людей и сидхов смешалась так, чтобы было уже не разобрать, кто где. Я хочу, чтобы люди оставались людьми. И никогда не оказались в той ситуации, в которой оказались мы, оборотни.
   – Понимаю, – медленно сказала эльфка. – Но мы, темные эльфы, никогда не воевали с людьми. Даже с Разрушителями удалось договориться миром. И мы никогда не смешивали свою кровь с мандреченской. Почему ты не остановишь эту бессмысленную войну Мандры и Лихолесья? Ведь ты можешь это сделать.
   – Могу, – согласился Крон. – Более того, я уже почти уговорил Искандера на заключение мира. Я думал, что вы тоже этого хотите. Но я был не прав.
   «Надо ему сказать, – лихорадочно подумала Энедика. – Чтобы он искал врагов гораздо ближе… О, если бы я знала их имена… Я все равно погибну, но если это приведет к миру…»
   Но она не успела. Крон обнял ее.
   – Продолжим, – сказал маг. – Я вижу, что моя нить уже натерла тебе руки до крови, пока мы блуждали по лабиринтам моей памяти… Да и я устал. Осталось не так много. Я тебе просто расскажу.
   Маг рассеянно провел рукой по ее бедру. Но это была не ласка – Крон подыскивал слова.
   – Я успел изучить характер Сандро за то время, что был с ним, – начал оборотень. – Он последнее время сильно заскучал. Императорский дворец для него слишком тесен, он там задыхается. И я как-то рассказал Сандро о том, что один из Великих Беков Сюркистана, Харун, любил гулять по Ринтали. Ночами, в обличье простолюдина. Харун многое почерпнул из своих прогулок. Искандер знал эту легенду, он сам наполовину сюрк. И когда через несколько дней я увидел в его покоях мундир гвардейца, я не Удивился. Но Харун, в отличие от Сандро, родился и всю жизнь провел в своем дворце, и его никто не знал в лицо. Я предложил Сандро скрыть оптической иллюзией его истинные черты – чтобы его никто не узнал.
   – Да, ты в этих заклинаниях мастер, – пробормотала Энедика. – Про тебя говорят, что ты черноволос и голубоглаз, как истинный мандречен. Тогда как на самом деле…
   – Я знаю – еще больше, чем трахаться, вы, сидхи, любите говорить цветистые речи, – ответил Крон спокойно. – Но не будем изощряться в комплиментах. Искандер согласился, а когда я надел на его лицо магическую маску, позвал меня с собой. Я пошел.
   Кула мало похожа на тихую полянку, покрытую цветами. Больше всего она напоминает ваш лес – только чудовища не прячутся за мохнатыми стволами, а возникают из-за каменных стен… Я подумал, что Сандро может понадобиться моя помощь.
 
   На площади перед императорским дворцом стояла огромная доска объявлений – стела из малахита, все четыре грани которой были отполированы до блеска. В городе ее называли Бумажным Камнем. Его создал еще Владимир Солнце. Монарха раздражали многочисленные клочки объявлений, разноцветным ковром покрывавшие все стены площади. Его придворный маг оплел малахитовый куб чарами – к стеле прилипали пергамент, бумага и даже береста, достаточно было прижать лист к поверхности стелы и произнести: «Размещаю!». Содрать повешенное или как-то уничтожить, а также приклеить – или написать поверх него что-то новое было невозможно в течение трех дней. Затем объявление исчезало. В народе поговаривали, что камень поглощает все, налепленное на него. И что он, Бумажный Камень, все помнит.
   Но это были, конечно, пустые россказни.
   Всего не могут помнить даже боги, это еще Тигран доказал.
   На стороне куба, обращенной к дворцу, испокон веков вывешивались указы и принятые законы. Сейчас там красовался вчерашний указ императора о создании отдела для борьбы за чистоту расы. Закон о раздельном существовании разумных рас был принят три года назад, а теперь наконец была создана и служба для того, чтобы следить за его исполнением. Главой новой службы назначался Крон, имперский маг. Две боковые грани стелы предназначались для деловых объявлений, на верхней одной из них было высечено: «ПОКУПАЮ», на противоположной – «ПРОДАЮ». Руны со временем устарели, но их значение до сих пор знали все.
   Искандер и Крон остановились у четвертой стороны Бумажного Камня, той, что смотрела на выход с площади. Император набил трубку и закурил. Маг прислонился спиной к нагретой за день стеле. Он видел волны возбуждения и предвкушения, прокатывающиеся по ауре Искандера. Крон сделал своего любовника голубоглазым блондином, похожим на героя боремских саг. Вот только нос был чуточку великоват для классических пропорций. Крону удалось убрать характерную для сюрков горбинку, из-за которой нос Искандера походил на клюв коршуна, но уменьшить размеры объекта, даже зрительно, было выше сил мага – оптическая маска не изменяла, а лишь облегала истинные черты лица ее обладателя.
   Сам Крон не испытывал ничего. Ни радости, ни скуки. Последнее время безразличие ко всему охватывало мага все чаще. Он двигался, говорил и работал, словно заводная игрушка, которые мастерят гномы Эммин-ну-Фуин. Крон понимал, что это – плохой признак. Понимал, что любой другой на его месте радовался бы. Он стоял на вершине пирамиды власти вместе со своим любовником. Денежного довольствия, которого он получал, не смог бы истратить заядлый игрок и повеса. Но Крон не играл в карты, а на интрижки попросту не оставалось времени. Да и никто из придворных дам не позволял себе вольностей с магом, опасаясь ревности императора.
   – Куда пойдем? – спросил Крон.
   Искандер потушил трубку, задумался. Внезапно император улыбнулся и ткнул рукой в камень за спиной мага.
   – А вот сюда! – воскликнул Искандер.
   Озадаченный Крон обернулся. Оказалось, что он прислонился к афише, возвещавшей о начале гастролей в Куле странствующего театра «Лисята».
   – Что у них дают сегодня? – осведомился император, отодвигая мага.
   Начало гастролей открывалось постановкой «Валькирия». Обещалось новое прочтение старой сказки.
   – С мордой, что ты мне наколдовал, только туда и идти… Что скажешь? – осведомился Искандер.
   Маг пожал плечами.
 
   Театр снимал сцену на летней эстраде Кулы. До «Валькирии» выступали сюркистанские гимнасты, а по окончании постановки ожидали борцов из Тирисса. Актеры играли весьма средне, и Крон очень быстро утомился происходящим на сцене и принялся разглядывать соседей. По совету мага они с Искандером взяли места в средних рядах амфитеатра. Ниже них сидели дамы в туалетах, осыпанных драгоценностями величиной с орех. От сидевших сзади простолюдинов в серых, некрашеных рубахах несло пивом и семечками. Вокруг же мага и императора собралась солидная публика. Справа от Крона сидел полный гном с миловидной юной мандреченкой. На шее гнома неярко поблескивала массивная золотая цепь. Голову женщины украшал высокий острый колпак – знак замужней женщины у гномов. Качество выделки тонкой шерсти, которая пошла на ее платье, говорило о многом. Да и лиловый цвет делал ткань дороже минимум еще на треть. Крон знал, что для того, чтобы придать ткани этот оттенок, в основной краситель – хермес – надо было в правильной пропорции добавить соли железа. Для того же, чтобы добыть унцию хермеса, надо было насобирать фунт мелких травянистых тлей, которые водились только на дубах Нудайдола, выбрать среди добычи самок, замочить их в уксусной кислоте, а затем высушить и перетереть. Вся эта малоаппетитная последовательность определяла высокую цену на хермес.
   С другой стороны, рядом с императором, сидел школяр со своей подругой. Судя по гербам на одинаковых зеленых плащах, парень учился в храме Радагаста на боевого мага, а девушка готовилась стать жрицей Парваты, а если по-простому – медичкой. Обе магические школы находились в Капище Всех Богов. Очевидно, парочка познакомилась в студенческом общежитии. Гном с супругой сидели спокойно, не сводя глаз со сцены. Студенты о чем-то перешептывались, а потом девушка положила голову парню на плечо и задремала. Когда со сцены донеслось яростное рычание, будущая целительница испуганно открыла глаза Герой схватился с драконом, и летучая тварь плевалась самым настоящим огнем. Крон удивился.
   Химмельриттеры не продавали своих небесных скакунов, разве что какой-то умелец выкрал детеныша гросайдечи прямо из Инкубатора. К тому же, если память не изменяла магу, схватка с героем должна была закончиться плачевно для дракона. А в афише указывалось, что спектакль пойдет не меньше пяти раз. Пятеро маленьких гросайдечей стоили примерно столько же, сколько замок герцога Кулы. «Или, возможно, – подумал Крон, пристально наблюдая за ходом поединка. – Актеры так расстарались из-за премьеры, и на последующих спектаклях живого дракона заменят картонным?» Маг заметил, что пламя дракона не оказывает никакого действия на доски сцены. Крон поднял голову, прищурился, вглядываясь в темноту за фонарями осветителя. Тот работал от души – магические светильники окрашивали сцену то красным, то желтым, то фиолетовым. Справиться с фонарями мог и волшебник средней руки; но Крон уже понял, что на верхотуре сидит маг минимум шестого класса. Это он создал и поддерживал оптическую иллюзию дракона, успевая при этом регулировать освещение. Имперский маг расслабился, хотя это было сложно – публика вокруг выла и хохотала от восторга. Крон настроился на вибрации Чи, исходившие от осветителя. На таком расстоянии аура читалась слабо, но имперский маг все же смог уловить смутный образ.
   Лис. Крупный, взрослый лис. Его шкуру нельзя было назвать пышной; с одной стороны она была изъедена какой-то кислотой, окрасившей рыжую шубу в темно-зеленый цвет. Кое-где виднелись проплешины, где не смогла вырасти даже зеленая шерсть. Лис стоял на задних лапах, передними держась за рукоятки фонаря. Глаза его были полузакрыты, зубы – оскалены.
   Маг колдовал с наслаждением, но на пределе своих возможностей.
   С основателем труппы все было ясно. Крон даже знал, кто и что так безжалостно изуродовало его шкуру.
   По амфитеатру покатился смех и одобрительные возгласы. Имперский маг перевел взгляд на сцену. Наконец началось обещанное «новое прочтение». Зигфрид одолел дракона, но тот оказался женского пола. И сейчас герой применял по назначению свой собственный меч, отбросив меч стальной и приспустив портки. Дракониха весьма натурально извивалась и постанывала, Зигфрид по-хозяйски упирался в нее коленом.
   – Разрешите, – услышал Крон. Гном и его молодая жена решили покинуть представление. Крон чуть подвинулся назад, чтобы они могли пробраться в узком проходе. Когда они проходили мимо, маг увидел, что муж едва ли не тащит мандреченку на руках. Судя по неестественно белому цвету ее лица, женщине стало дурно. Маг услышал громкий треск, и тут зал зашелся в хохоте. Крон успел увидеть только ярко-зеленые и алые ошметки, разлетающиеся во все стороны, и усмешку на лице героя. Зигфрид надел брюки.
   – Пойдем отсюда, Сандро, – сказал Крон сквозь зубы.
   Но Искандер его не услышал. Он хохотал вместе со всеми.
   Из-за кулис медленно выехал холм, окруженный огненным рвом. Эта иллюзия по качеству ничуть не уступала только что лопнувшей. Языки пламени извивались, как настоящие, и даже чуть качнулись в такт движению поворотного круга. Крон по опыту знал, что создание иллюзии огня – одна из самых сложных задач. Но имперский маг был уже сыт по горло и иллюзиями, которые создавал Лис, и аллюзиями, которые обильно текли со сцены. Крон решил, что уйдет отсюда, с императором или без него. Он встал, бросив последний взгляд на актеров.
   На холме за огненным рвом, как и следовало ожидать, спала прекрасная валькирия. Имперский маг замер на месте, увидев ее. И дело было даже не в тяжелых золотых косах актрисы. Женщина выглядела так, как и должна была, по мнению Крона, выглядеть дочь Водана. Но на миг магу показалось, что на деревянном холме, в кольчуге и короткой тунике, лежит его первая любовь. Но это было невозможно.
   Крона ощутимо ткнули в спину.
   – Ты что, сын стекольщика? – недовольно сказали сзади.
   Маг сел. Зигфрид взмахнул мечом, и пламя расступилось перед ним. Актер поднялся на холм, грубо потрогал грудь спящей валькирии и выкрикнул в зал:
   – А с поцелуями торопиться не будем!
   Одобрительные возгласы были ему ответом. Крон смотрел, как герой устраивается на валькирии, как неторопливо елозит по ней под свист и хохот. Магу стало больно дышать.
   – Я буду у главного входа, – сказал Крон императору.
   До того, как покинуть представление, маг еще успел увидеть, как студентка, не сводя глаз со сцены, требовательно потянула руку соседа себе под плащ.
 
   Темное тело толпы неторопливо начало вываливаться из ворот. Крон всегда думал, что именно так выглядит человеческий акт дефекации для муравья, а двойная дуга амфитеатра, походившая на циклопических размеров задницу, только усиливала это ощущение. Маг увидел Искандера – император оживленно беседовал о чем-то со студентом. Подруга школяра смеялась. Искандер тоже заметил мага, что-то сказал новым знакомым и подошел к нему. Увидев в руках Крона пышный букет, Искандер хмыкнул, но ничего не сказал. И маг был благодарен ему за это. Крон ожидал привычных сальностей и острот в армейском духе.
   – Мы с Дариком и Саммой решили дойти до трактира «Золотой единорог», тут рядом, на площади, – сказал император вместо этого. – Заглянешь потом к нам?
   Крон пожал плечами и спросил:
   – Тебе понравилось представление?
   – Да как тебе сказать… – ответил Искандер, раскуривая трубку. – Я не силен в искусстве. Мне понравилось другое.
   – Что же?
   – Шесть лет назад здесь были дымящиеся развалины, из которых мы с тобой как червей из муки выковыривали последних сюрков, – сказал император. – Да и многие ли купцы могли себе позволить купить для жены лиловое платье? А ты чего сбежал? Цветочки для валькирии хотел подешевле взять? – осведомился Искандер.
   – Как-то не понял я этой новой версии, – сухо ответил Крон. – В оригинале валькирия поделилась с Зигфридом высшей мудростью.
   – Да, очень интересная трактовка, – хохотнул император и добавил примирительно: – А дракон был ничего. Натуралистический.
   – Лучше бы Зигфрид был натуралом, – неохотно ответил маг.
   – Ну, я-то точно не зоофил, – добродушно заметил император.
   Крон вздрогнул.
 
   – Так он не знает? – спросила Энедика.
   – Нет. Никто не знает.
   Эльфка привалилась к теплому боку мага. Нервное возбуждение начало спадать, да и переход через Квалмэнэн никак нельзя было сравнить с прогулкой в театр. Энедика слушала низкий, негромкий голос оборотня и сама не заметила, как уснула. Проснулась она от прикосновения чего-то мягкого и пушистого к своему плечу. Эльфка открыла глаза и увидела, что маг накрывает их обоих плащом.
    А ведь вместо того, чтобы пойти за плащом, он мог магически раскупорить муравейник…
   – Прости… – торопливо произнесла она.
   – Знаешь, почему тот, кто слушает, иногда засыпает, а тот, кто рассказывает – никогда? – миролюбиво ответил Крон. – Тот, кто слушает, устает больше. Нет ничего скучнее чужих любовных историй, я понимаю.
   – Да нет же… Продолжай.
   – Ты пропустила наш с Мадлен цветочно-прогулочный период. Да ну это у всех одинаково происходит, думается мне. Она сказала, что соломенная вдова, ее муж без вести пропал во время войны. Мои ухаживания были приняты благосклонно, и я… я тогда был счастлив.
   Маг усмехнулся.
   – Мне это было сложно. Никогда раньше я счастлив не был… Но Мадлен не спешила уступать моим желаниям. Все же я не настолько потерял голову, чтобы сказать ей, кто я такой на самом деле, и представился армейским магом, одним из Зеленых Собак. Я не хотел вдобавок ко всему терзаться еще и вопросом, любят ли меня самого или уступают из страха перед тем, что я есть… Она непрерывно поддразнивала меня и едва не доводя до помешательства. Для актрисы это было обычное вступление к отношениям, но для меня это было более мучительно, чем Мадлен могла представить себе.
   – И что, ты до тех пор ни разу… – эльфка смутилась. – Ведь возможность у тебя была.
   – Возможность – не есть необходимость, Энедика, – спокойно ответил маг. – Когда мне было романы крутить? Тот мир, что мы заключили, он ведь хуже войны… Страну надо было поднимать.
   Эльфка обняла его.
   – Как-то Мадлен спросила меня, не обидно ли мне, ревную ли я ее к Свану – так звали того актера, который играл Зигфрида, – вернулся к рассказу Крон. – Который трахал ее каждый день на глазах у почтеннейшей публики. А я ответил, что нет, не обидно. Я вообще не ревнив, – рассеянно пояснил маг. – Почему-то. Вот знаю, что должен ревновать – но не ревную…
   Энедика промолчала. О том, что Искандер, ведя свою армию в бой, смело мог кричать: «Все, кого я любил, за мной!» – и армия пошла бы, как один человек – было известно даже в Железном Лесу.
   – Я сказал, что мне обидно, что тупой ублюдок каждый день трахает прекрасного, могучего, мудрого зверя, – продолжал Крон. – Я говорил о драконе.
   – Но думал ты о себе, – вырвалось у Энедики. – После того, что люди сделали с оборотнями…
   Маг покосился на нее, в темных глазах вспыхнули зеленые искры.
   – Не так уж я могуч и мудр, – проворчал он. – Да и насчет Сандро ты не права… Мне не нравится, когда вот так перевирают сказки. Сказки хороши такими, какие они есть. Тебе разве понравилась бы постановка, где Мелькор отсасывает у Илу, а Тулкас нагибает Аулэ?
   – Я бы собственными руками убила того, кто посмел бы поставить такую пьесу, – ответила эльфка. – И всех актеров, которые согласились принять в ней участие. Мы не фанатики, но есть вещи, над которыми смеяться нельзя.
   – Ты меня понимаешь… Я сказал ей это зря, – вернулся к рассказу Крон. – Однажды вечером, расставаясь, Мадлен крепко прижалась ко мне и сказала: «Венцом всех мечтаний кавалера, чтобы он ни говорил, является вовсе не единение душ. Ты так заводишь меня…» Я наклонил голову, чтобы скрыть улыбку. Почти в самом начале знакомства я понял, что Мадлен очень простого происхождения, но кто-то обучил ее основам придворной куртуазности, и даже догадывался, кто. Вряд ли это был Сван, бывший наемник. Он рвал мясо руками, когда ел… А вот Рейнекке – так звали импресарио «Лисят» – единственный из труппы ел при помощи ножа и вилки. Я уже насмотрелся на придворных красавиц, выдрессированных в пятом поколении правильно обмахиваться веером, и меня очень смешили эти неуклюжие попытки Мадлен выглядеть благородной дамой. Но на обычных кавалеров актрисы, купцов и ремесленников, это должно было производить неизгладимое впечатление. У них, очевидно, возникало чувство проникновения в высшие круги общества. Причем очень глубокого проникновения… Предполагала ли Мадлен, что, обнимая ее и кряхтя от возбуждения, какой-нибудь купец, уже сложивший на алтарь страсти колье, пару браслетов и сережки, думает вовсе не о ней, а о благородном графе, карета которого каждый раз, проезжая мимо, обдает его грязью с ног до головы? Я считаю, что именно такие мысли и крутились в головах бывших ухажеров Мадлен. Но мне гораздо больше нравилось, когда Мадлен, забывшись, употребляла простонародные словечки и обороты. Тогда за словами проглядывала ее душа – добрая, мягкая. Мадлен оказалась не только внешне похожа на мою первую любовь. Было и глубокое внутреннее сходство. И это было лучше всех скверно выученных куртуазных ужимок. Иногда мне казалось, что Мадлен – это и есть моя Брюн. Но это было невозможно. Та женщина была давно мертва. А если бы и осталась в живых, то сейчас ей никак не могло быть двадцать лет – а именно так и выглядела Мадлен. Брюн сейчас было бы около тридцати, да и она была черноволоса. И все равно, обнимая ее, я невольно искал следы от ран. От трех глубоких ударов ножом – в сердце, печень и самый низ живота. Но их не было, да и, как я потом узнал, не могло быть.
   Но я отвлекся… Спохватившись, Мадлен торопливо добавила: «Завтра вечером я ожидаю вас, трепеща от неизбежности своего поражения».
   Энедика хихикнула.
   – Ты, наверно, не знаешь об этом, – продолжал Крон. – Но вопрос по северному участку границы между Мандрой и Сюркистаном очень долго оставался нерешенным и после окончания войны. Великий Бек хотел, чтобы граница проходила по реке Миа, а мы стояли на том, что пограничной рекой должна стать Ран, чье русло пролегает несколько восточнее. И когда стало известно, что Великий Бек согласен на требования мандречен, Сандро в тот же день уехал в Ринтали на переговоры со всей свитой. Он всегда был легок на подъем. Меня же Сандро оставил, как он выражался, «на хозяйство». Тот великий день, когда стадия прогулок при луне, стихов и цветов должна была закончиться, я провел не в раздумьях о своей милой, а в придворной суматохе. Кто-то страсть как хотел поехать в Ринтали и сулил мне золотые горы за то, что его включат в команду. Кто-то валялся у меня в ногах и выл, умоляя, чтобы его оставили в Куле. Камердинер Сандро заявил мне: парадный мундир императора тому мал, и что прикажет имперский маг – расставить старый мундир или отправить вместе со свитой портного, дабы тот по пути сшил новый?..