Страница:
Кайлла сидела преимущественно в углу, закутавшись в синтетическое одеяло. Она неподвижно смотрела в плохо освещенный противоположный угол, откуда доносился размеренный голос Стаффы.
После паузы тот продолжал:
— После аварии, в которой погибли родители, у меня никого не осталось. Ни о ком из своей семьи я ничего не знал. Все было незнакомо. Претор отыскал меня среди обломков и забрал к себе. Он дал мне новый дом, пищу и помог найти смысл в жизни. Я жил ради этого человека и для него. Он дал мне все.
— И, похоже, все отнял, — добавила Кайлла, окинув Стаффу тяжелым взглядом. — Ты никогда не пытался отыскать остальных членов своей семьи? Ведь, кроме твоих родителей, должны были быть и другие. Все на свете имеет разветвленные корни… Как насчет родителей твоих родителей? Тети, дяди, братья, сестры, я не знаю…
— Возможно, кто-то и был. Однажды — это было, когда я уже вырос — я попытался предпринять в этом направлении кое-какие шаги. Я думал, что мне удастся кого-нибудь отыскать. Меня очень удивило, что все сведения из компьютера были изъяты. Потом появился Претор, который печально мне улыбнулся… Он часто так улыбался. И, насколько я помню, он попросил меня как о личном одолжении:
— Пожалуйста, — сказал он мне тогда, — не делай ничего. Тебе может быть только хуже… а через тебя и мне тоже.
Кайлла прищурилась и внимательно взглянула на него.
— И это не вызвало у тебя никаких подозрений?
Стаффа откинулся на стену контейнера и вздохнул.
— Какие тогда могли быть подозрения? Я любил его… Я… Я верил ему.
— Да… Насколько я поняла, детство у тебя было просто адским.
Стаффа пожал плечами и стал машинально постукивать костяшками пальцев по пластиковой стене контейнера.
— Может быть. Претор, — впрочем, как и все остальные, — всегда напоминал мне, что я особенный человек. Всегда поощрял меня, когда у меня что-то получалось. Вел меня по жизни самой трудной дорогой. Постоянно добивался, чтобы я преодолевал все новые и новые препятствия.
— А твои родители? Тебе запомнилось что-нибудь хорошее из жизни с ними до авиакатастрофы?
— Что же я могу о них рассказать?.. Оба были учеными в области генетики. Насколько я помню, их считали высочайшими профессионалами в своем деле. — Внезапно Стаффу сжали тиски душевной боли. На него нахлынули недавние воспоминания. — Я внимательно слушал все то, что ты рассказывала о своих детях и, главное, как ты о них рассказывала… — Он опустил глаза, удивляясь тому, что у него при этих словах сжалось сердце. — Ты говорила о них с такой… теплотой. Моя… мама… Она… Ну, словом…
Он беспомощно всплеснул руками.
— Относилась к тебе без нежности? — осторожно попыталась угадать Кайлла.
— Скажем так, в ее голосе никогда не слышалось ласковых ноток. И вообще, в нем не было никаких эмоций, понимаешь? Она разговаривала со мной как-то… академично, что ли… Как будто я был студентом, а она профессором. Сколько себя помню, из меня постоянно что-то выпытывали. Знаю ли я это? Знаю ли я то? Могу ли решить задачу? Ту или иную?
Стаффа глубоко вздохнул и закрыв глаза, напрягая память.
— Помню один случай. Мы пошли с родителями на вечеринку. Так называл это мероприятие отец. Я был страшно взволнован и оживлен. Там было очень много всякой еды и напитков. Меня просили сыграть то в одну игру, то в другую. Перехитрить компьютер. Решить головоломки. Там было много народу… Может, даже Претор, я, правда, не помню его там… Черт! Все было так давно! — Потупившись, он покачал головою. — Я мало что помню об этом периоде.
— А ты думай, Стаффа! Вспоминай! Медленно, деталь за деталью. Закрой глаза и попытайся представить, что там было, — подбодряла его Кайлла, проникшись к рассказу интересом.
— Много народу… — потерянно повторил он, изо всех сил пытаясь оживить в своей памяти сцены давно забытого прошлого. Он был совсем маленьким. Вокруг него ходили огромные люди, наклонялись к нему, сажали его на стол… — Я помню, что все там говорили только обо мне. Да, точно! Мне приходилось все время отвечать на вопросы. Вопросов было очень много. Они сыпались на меня со всех сторон.
— А как насчет других детей?
Стаффа нахмурился, вспоминая.
— Н-нет, вроде… Нет, там не было других детей. Только я. И взрослые. Ох, эти вопросы! Их было так много! И задавали их так быстро. Потом я помню, мама положила руку мне на плечо и сказала, что она гордится мной. А я так устал! Я… Я сказал ей, что хочу домой… Спать…
— Похоже, тебе устроили что-то вроде экзамена. Мать когда-нибудь ласкала тебя? Прижимала к себе? Гладила по голове? Целовала?
— Она-то? Нет, что ты! Ничего такого я не помню. Она очень хорошо со мной обращалась, но… совсем не так, как ты со своим сыном, судя по твоим рассказам. Нет, она всегда была сдержанной. По поводу моих успехов она, как я сейчас помню, не испытывала счастья и радости. Только удовлетворение. Да, именно это чувство. Помню, она говорила: «Ну, посмотрим, что теперь скажут скептики!» И подмигивала отцу.
Глаза Кайллы зловеще сузились.
— Не сердись, — увидев ее реакцию, проговорил он с смущенной улыбкой. — Вся моя жизнь была чередой нескончаемых экзаменов. Я сдавал их один за другим. Другой жизни у меня никогда не было. Каждое утро я просыпался с мыслью о том, что сегодня должен продвинуться еще на шажок вперед в своих знаниях.
— А что твой отец?
Он пожал плечами.
О, с этим у меня хуже всего. Практически ничего не помню, — Стаффа покачал головой. — Как будто что-то заблокировано у меня в мозгу. Ощущения очень похожие на те, которые я испытывал, когда натыкался на очередную ловушку, оставленную Претором.
Кайлла фыркнула, выражая этим свое отвращение.
— Тебя превратили в какую-то машину! Что же за родители такие?!
— Ну… Мама у меня была миниатюрной, стройной. С ярко-рыжими волосами. А отец был блондином. Я помню, что на них так легко ложился загар. Они были…
— Я не это имела в виду, — проворчала Кайлла. — Я хотела сказать, что они обращались с тобой, как с какой-то неодушевленной вещью. Неужели они никогда не водили тебя на парады, не покупали игрушек, не посылали в обычные учебные заведения, где бы ты общался с другими детьми? А как насчет твоего дня рождения? Что, твоим родителям никогда не приходило в голову устраивать званые вечера для твоих приятелей и друзей? Ты никогда не веселился с другими семьями на пикниках, в путешествиях, на праздниках?
Стаффа беспомощно пожал плечами.
— Я, честно говоря… Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Впервые я узнал о датах рождения людей только после того, как поступил на военную службу. Я был зачислен слушателем в летную школу и на навигационные курсы. До этого я полагал, что «день рождения» — это понятие, присутствующее только в жизни взрослых.
— И что, у тебя никогда не было друзей среди сверстников, когда ты был ребенком?
— Никогда. Впрочем, я припоминаю, что раз или два общался с детьми… — Он нахмурился. — Но понимаешь, мне с ними было как-то… Не знаю, как это поточнее определить. Я хотел решать головоломки и логические задачи, а они… Они хотели только шуметь, прыгать, бегать и вообще вели себя как-то… по-дурацки! Насколько я помню, носились друг за другом по всем комнатам как угорелые. Смысл, кажется, был всего лишь в том, чтобы догнать убегающего и дотронуться до него… Своего рода охота, где охотник и дичь поочередно менялись местами. Я смотрел на них с улыбкой, не видя цели безумств.
Она мрачно прищурилась.
— Сколько тебе тогда было лет?
— Не знаю. Я вообще в детстве и юности никогда не думал о своем возрасте.
— Но ты же мог сравнивать себя с другими?
Стаффа потер рукой колено, вновь напрягая память.
— Когда я поступил в военную академию, все говорили, что мне четырнадцать лет. По крайней мере, именно эту цифру Претор вписал в соответствующую клеточку в анкете. С тех пор я и стал считывать года, это стало своего рода точкой отсчета.
— А сколько было тем, кто учился с тобой?
— Самому младшему двадцать один, — пробормотал Стаффа и как-то неловко заерзал в своем углу: только сейчас он понял всю странность этого. Он поспешил объяснить. — Понимаешь, я всегда был особенным ребенком. Всегда опережал других детей в развитии. К тому же моим покровителем был Претор, а такой человек обеспечивает своих питомцев только самым лучшим. В смысле образования, главным образом. Поэтому неудивительно, что я доминировал в своем классе.
— Ты всегда был лучшим? — удивленно приподняв брови, спросила Кайлла.
— Разумеется. Это происходило отчасти потому, что я даже не знал, что такое неудача на экзамене. Для меня не существовало такого понятия. Я знал пару-тройку ребят, которые занимались очень хорошо, но порой все-таки допускали промахи в учебе. Со мной такого никогда не было, да и не могло быть.
— И ты никогда не опускался ниже первого места?
— Естественно, никогда. Для меня это просто немыслимо. Быть вторым? Мне это просто не было позволено! Если нужно, я занимался по ночам. В экзаменационную сессию порой и все ночи подряд. Если я чувствовал, что у какого-нибудь сокурсника появлялся хоть малейший шанс обойти меня по тому или иному предмету, я нанимал репетиторов и занимался, занимался! Чего бы мне это не стоило, а я всегда добивался своего.
— Ты не мог позволить себе быть несовершенным? — проговорила Кайлла и поморщилась. — Господи, что за убогая юность!
— Совершенство — цель, которой стремится достичь все человечество. Все, что по градации стоит ниже совершенства, на мой взгляд, недостойно…
— Ой, да ладно молоть чепуху! — взорвалась Кайлла. — Ты хоть прислушайся к самому себе, Стаффа! Ты понимаешь, что ты говоришь? — Она состроила кислую гримасу. — Господи, мы с тобой уже, кажется, целую вечность заперты в вонючей коробке! Я знаю тебя, Стаффа! Возможно, я знаю тебя лучше, чем кого-либо другого знала, в своей жизни… кроме моего мужа. Я знаю, что ты думаешь… Я знаю, что тебе снится по ночам. Я бужу тебя пинками почти каждую ночь, чтобы ты перестал хныкать и скулить, задавленный своими кошмарами. Твоя психологическая структура — руины! Твоя индивидуальность находится в состоянии хаоса!
— Неправда!
— А помнишь себя в те минуты, когда ты хотел покончить жизнь самоубийством? Ты продемонстрировал классический набор симптомов маниакальной депрессии! А это психическое заболевание, между прочим. То больному хорошо, то ему страшно плохо… С тобой такое бывает? Ты принимаешь идиотские решения, — типа решения наложить на себя руки, — на основе искаженного, неадекватного восприятия реальности. Твоя нервная система поставляет тебе лживую информацию о мире! Наконец, ты загнан в угол страшным чувством вины, которое методично доканывает тебя!
— Это не вина! — солгал он.
— Нет? А тогда что же это, черт возьми, такое?! Ты говорил мне, что прибыл на Этарию с целью узнать, каково быть человеком, так? Ну так что? Вы вкусили этого чувства, приняли хорошую дозу! Что? Это вас ужаснуло, не так ли? Ужаснуло? Ну, признавайся!
— Ходить в рабском ошейнике и тянуть в пустыне трубы — еще не значит почувствовать себя человеком!
— Нет, значит, черт возьми!!! — Она скорчила гримасу отвращения, закусила губу, уткнула в его сторону натруженный указательный палец и закончила:
— Нет, Стаффа… Ты можешь, конечно, не признаваться мне. Да и себе тоже можешь не признаваться. Но я утверждаю: ты почувствовал, каково быть человеком! Почувствовал, сучий сын!
Ты узнал, что значит страдать, подыхать от жажды, от голода, ты познал вкус унижения… Все это присуще человеческому роду, запомни на будущее! Знаешь, что конкретно тебя испугало? Тебя, Звездный Мясник, испугало само ощущение человеческого! Тебе на секунду представилось, что ты стал таким, как я, Пибал или Кори. Ты понял, что являешься просто человеком. И это ужаснуло тебя! Ужаснуло!
Она говорила оскорбленным и презрительным тоном. Это задело Стаффу за живое. Не помня себя от ярости, он вскочил на ноги. Он подошел к Кайлле почти вплотную и остановился под неустрашимым взглядом ее желтовато-карих глаз. В голове его произошло что-то вроде затмения. Он практически ничего не соображал и видел перед собой только врага… Человека, который посмел оскорбительно отозваться о нем, Стаффе кар Терма!
— Ну, что теперь, Стаффа? — ровным голосом и все таким же смелым, вызывающим тоном выговорила она. — Собираешься ударить меня? Может быть, убить? Захотелось завершить начатое дело. Но учти: к голосу призраков, которые выворачивают по ночам душу из тебя, прибавится и мой голос, а уж я буду стараться изо всех сил, чтобы ты обо мне не забыл!
Его руки задрожали. Он сжал их в крепкие кулаки и оскалился. Вид у него был страшен. Но Кайлла не дрогнула, она продолжала открыто и безбоязненно смотреть на него снизу вверх, даже не поднявшись со своего места и только плотнее укутавшись в одеяло.
Прошло две или три минуты.
Потом внезапно весь гнев Стаффы улетучился, словно песок, смытый волной прибоя. Истина ее слов пронзила его сердце и душу, будто ножом.
Он вскинул руку, но тотчас беспомощно уронил ее, опустил обреченно плечи и отвернулся, чтобы скрыть стыд, загоревшийся в глазах.
— Да, я чуть не ударил тебя… За тот тон, которым ты со мной говорила. Иногда я выкрикиваю вызов на дуэль самой Вселенной, в другое время рыдаю и готов спрятаться от всего света. Это раньше я был силен и несгибаем…
— Хочешь, я объясню тебе причину твоего странного состояния? Ты не знаешь, кто ты такой и что ты такое, Стаффа кар Терма! И у тебя никогда не было возможности узнать об этом. Гнев? Ярость? Внезапный страх? Захлестывающие волны противоречивых эмоций? Вызов Вселенной? Ты хочешь уверить себя, что являешься личностью, которую необходимо воспринимать очень серьезно. Каждый новый прилив чувств — знак той боли, которую ты в себе носишь. Ты слишком долго был оторван от рода человеческого, Стаффа. Ты был в ссылке, устроенной не только твоим Претором, сколько самим собой, своим сознанием.
Она сделала паузу, чтобы дать ему время уяснить значение ее слов, потом добавила:
— Не в этом ли одна из причин того, что ты так безжалостно и много убивал? Не было ли это чудовищно извращенным способом вернуться к человеческому состоянию, которого ты никогда не знал и не видел?
Он опустил взгляд на свои руки.
«Так ли это? Может, я вымещал мой гнев на всем человечестве, чтобы оплатить грехи Претора и моих родителей?»
Она откинула голову назад и задумчиво посмотрела на него.
— Самопрозрение, самоосознание — процесс очень болезненный. Большинство из нас понимают, что мы не боги, еще в детстве. Ты понял это только тогда, когда Претор распотрошил твою мнимую божественность. И у тебя все еще оставались кое-какие надежды, пока этарианский судья не замкнул на твоей шее рабский ошейник и не швырнул тебя в вонючий коллектор.
Сделав еще одну паузу, она продолжала:
— Я не завидую тебе, Стаффа. Чтобы попытаться во всем разобраться, тебе, по-моему, сначала нужно развенчать свою самовлюбленность.
Он горько рассмеялся.
— Что касается самовлюбленности, то от нее не осталось и следа, Кайлла. Я сам себе противен.
— В твоей жизни наступил самый тяжелый период. Период прозрения и отрезвления. Судьба распорядилась так, что тебе придется провести этот период, будучи запертым в коробке. На Этарии тебе помогали жить ненависть и ярость. Здесь же ты в ловушке. Здесь у тебя нет ничего, кроме четырех стен… твоей совести… воспоминаний… и меня.
После паузы тот продолжал:
— После аварии, в которой погибли родители, у меня никого не осталось. Ни о ком из своей семьи я ничего не знал. Все было незнакомо. Претор отыскал меня среди обломков и забрал к себе. Он дал мне новый дом, пищу и помог найти смысл в жизни. Я жил ради этого человека и для него. Он дал мне все.
— И, похоже, все отнял, — добавила Кайлла, окинув Стаффу тяжелым взглядом. — Ты никогда не пытался отыскать остальных членов своей семьи? Ведь, кроме твоих родителей, должны были быть и другие. Все на свете имеет разветвленные корни… Как насчет родителей твоих родителей? Тети, дяди, братья, сестры, я не знаю…
— Возможно, кто-то и был. Однажды — это было, когда я уже вырос — я попытался предпринять в этом направлении кое-какие шаги. Я думал, что мне удастся кого-нибудь отыскать. Меня очень удивило, что все сведения из компьютера были изъяты. Потом появился Претор, который печально мне улыбнулся… Он часто так улыбался. И, насколько я помню, он попросил меня как о личном одолжении:
— Пожалуйста, — сказал он мне тогда, — не делай ничего. Тебе может быть только хуже… а через тебя и мне тоже.
Кайлла прищурилась и внимательно взглянула на него.
— И это не вызвало у тебя никаких подозрений?
Стаффа откинулся на стену контейнера и вздохнул.
— Какие тогда могли быть подозрения? Я любил его… Я… Я верил ему.
— Да… Насколько я поняла, детство у тебя было просто адским.
Стаффа пожал плечами и стал машинально постукивать костяшками пальцев по пластиковой стене контейнера.
— Может быть. Претор, — впрочем, как и все остальные, — всегда напоминал мне, что я особенный человек. Всегда поощрял меня, когда у меня что-то получалось. Вел меня по жизни самой трудной дорогой. Постоянно добивался, чтобы я преодолевал все новые и новые препятствия.
— А твои родители? Тебе запомнилось что-нибудь хорошее из жизни с ними до авиакатастрофы?
— Что же я могу о них рассказать?.. Оба были учеными в области генетики. Насколько я помню, их считали высочайшими профессионалами в своем деле. — Внезапно Стаффу сжали тиски душевной боли. На него нахлынули недавние воспоминания. — Я внимательно слушал все то, что ты рассказывала о своих детях и, главное, как ты о них рассказывала… — Он опустил глаза, удивляясь тому, что у него при этих словах сжалось сердце. — Ты говорила о них с такой… теплотой. Моя… мама… Она… Ну, словом…
Он беспомощно всплеснул руками.
— Относилась к тебе без нежности? — осторожно попыталась угадать Кайлла.
— Скажем так, в ее голосе никогда не слышалось ласковых ноток. И вообще, в нем не было никаких эмоций, понимаешь? Она разговаривала со мной как-то… академично, что ли… Как будто я был студентом, а она профессором. Сколько себя помню, из меня постоянно что-то выпытывали. Знаю ли я это? Знаю ли я то? Могу ли решить задачу? Ту или иную?
Стаффа глубоко вздохнул и закрыв глаза, напрягая память.
— Помню один случай. Мы пошли с родителями на вечеринку. Так называл это мероприятие отец. Я был страшно взволнован и оживлен. Там было очень много всякой еды и напитков. Меня просили сыграть то в одну игру, то в другую. Перехитрить компьютер. Решить головоломки. Там было много народу… Может, даже Претор, я, правда, не помню его там… Черт! Все было так давно! — Потупившись, он покачал головою. — Я мало что помню об этом периоде.
— А ты думай, Стаффа! Вспоминай! Медленно, деталь за деталью. Закрой глаза и попытайся представить, что там было, — подбодряла его Кайлла, проникшись к рассказу интересом.
— Много народу… — потерянно повторил он, изо всех сил пытаясь оживить в своей памяти сцены давно забытого прошлого. Он был совсем маленьким. Вокруг него ходили огромные люди, наклонялись к нему, сажали его на стол… — Я помню, что все там говорили только обо мне. Да, точно! Мне приходилось все время отвечать на вопросы. Вопросов было очень много. Они сыпались на меня со всех сторон.
— А как насчет других детей?
Стаффа нахмурился, вспоминая.
— Н-нет, вроде… Нет, там не было других детей. Только я. И взрослые. Ох, эти вопросы! Их было так много! И задавали их так быстро. Потом я помню, мама положила руку мне на плечо и сказала, что она гордится мной. А я так устал! Я… Я сказал ей, что хочу домой… Спать…
— Похоже, тебе устроили что-то вроде экзамена. Мать когда-нибудь ласкала тебя? Прижимала к себе? Гладила по голове? Целовала?
— Она-то? Нет, что ты! Ничего такого я не помню. Она очень хорошо со мной обращалась, но… совсем не так, как ты со своим сыном, судя по твоим рассказам. Нет, она всегда была сдержанной. По поводу моих успехов она, как я сейчас помню, не испытывала счастья и радости. Только удовлетворение. Да, именно это чувство. Помню, она говорила: «Ну, посмотрим, что теперь скажут скептики!» И подмигивала отцу.
Глаза Кайллы зловеще сузились.
— Не сердись, — увидев ее реакцию, проговорил он с смущенной улыбкой. — Вся моя жизнь была чередой нескончаемых экзаменов. Я сдавал их один за другим. Другой жизни у меня никогда не было. Каждое утро я просыпался с мыслью о том, что сегодня должен продвинуться еще на шажок вперед в своих знаниях.
— А что твой отец?
Он пожал плечами.
О, с этим у меня хуже всего. Практически ничего не помню, — Стаффа покачал головой. — Как будто что-то заблокировано у меня в мозгу. Ощущения очень похожие на те, которые я испытывал, когда натыкался на очередную ловушку, оставленную Претором.
Кайлла фыркнула, выражая этим свое отвращение.
— Тебя превратили в какую-то машину! Что же за родители такие?!
— Ну… Мама у меня была миниатюрной, стройной. С ярко-рыжими волосами. А отец был блондином. Я помню, что на них так легко ложился загар. Они были…
— Я не это имела в виду, — проворчала Кайлла. — Я хотела сказать, что они обращались с тобой, как с какой-то неодушевленной вещью. Неужели они никогда не водили тебя на парады, не покупали игрушек, не посылали в обычные учебные заведения, где бы ты общался с другими детьми? А как насчет твоего дня рождения? Что, твоим родителям никогда не приходило в голову устраивать званые вечера для твоих приятелей и друзей? Ты никогда не веселился с другими семьями на пикниках, в путешествиях, на праздниках?
Стаффа беспомощно пожал плечами.
— Я, честно говоря… Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Впервые я узнал о датах рождения людей только после того, как поступил на военную службу. Я был зачислен слушателем в летную школу и на навигационные курсы. До этого я полагал, что «день рождения» — это понятие, присутствующее только в жизни взрослых.
— И что, у тебя никогда не было друзей среди сверстников, когда ты был ребенком?
— Никогда. Впрочем, я припоминаю, что раз или два общался с детьми… — Он нахмурился. — Но понимаешь, мне с ними было как-то… Не знаю, как это поточнее определить. Я хотел решать головоломки и логические задачи, а они… Они хотели только шуметь, прыгать, бегать и вообще вели себя как-то… по-дурацки! Насколько я помню, носились друг за другом по всем комнатам как угорелые. Смысл, кажется, был всего лишь в том, чтобы догнать убегающего и дотронуться до него… Своего рода охота, где охотник и дичь поочередно менялись местами. Я смотрел на них с улыбкой, не видя цели безумств.
Она мрачно прищурилась.
— Сколько тебе тогда было лет?
— Не знаю. Я вообще в детстве и юности никогда не думал о своем возрасте.
— Но ты же мог сравнивать себя с другими?
Стаффа потер рукой колено, вновь напрягая память.
— Когда я поступил в военную академию, все говорили, что мне четырнадцать лет. По крайней мере, именно эту цифру Претор вписал в соответствующую клеточку в анкете. С тех пор я и стал считывать года, это стало своего рода точкой отсчета.
— А сколько было тем, кто учился с тобой?
— Самому младшему двадцать один, — пробормотал Стаффа и как-то неловко заерзал в своем углу: только сейчас он понял всю странность этого. Он поспешил объяснить. — Понимаешь, я всегда был особенным ребенком. Всегда опережал других детей в развитии. К тому же моим покровителем был Претор, а такой человек обеспечивает своих питомцев только самым лучшим. В смысле образования, главным образом. Поэтому неудивительно, что я доминировал в своем классе.
— Ты всегда был лучшим? — удивленно приподняв брови, спросила Кайлла.
— Разумеется. Это происходило отчасти потому, что я даже не знал, что такое неудача на экзамене. Для меня не существовало такого понятия. Я знал пару-тройку ребят, которые занимались очень хорошо, но порой все-таки допускали промахи в учебе. Со мной такого никогда не было, да и не могло быть.
— И ты никогда не опускался ниже первого места?
— Естественно, никогда. Для меня это просто немыслимо. Быть вторым? Мне это просто не было позволено! Если нужно, я занимался по ночам. В экзаменационную сессию порой и все ночи подряд. Если я чувствовал, что у какого-нибудь сокурсника появлялся хоть малейший шанс обойти меня по тому или иному предмету, я нанимал репетиторов и занимался, занимался! Чего бы мне это не стоило, а я всегда добивался своего.
— Ты не мог позволить себе быть несовершенным? — проговорила Кайлла и поморщилась. — Господи, что за убогая юность!
— Совершенство — цель, которой стремится достичь все человечество. Все, что по градации стоит ниже совершенства, на мой взгляд, недостойно…
— Ой, да ладно молоть чепуху! — взорвалась Кайлла. — Ты хоть прислушайся к самому себе, Стаффа! Ты понимаешь, что ты говоришь? — Она состроила кислую гримасу. — Господи, мы с тобой уже, кажется, целую вечность заперты в вонючей коробке! Я знаю тебя, Стаффа! Возможно, я знаю тебя лучше, чем кого-либо другого знала, в своей жизни… кроме моего мужа. Я знаю, что ты думаешь… Я знаю, что тебе снится по ночам. Я бужу тебя пинками почти каждую ночь, чтобы ты перестал хныкать и скулить, задавленный своими кошмарами. Твоя психологическая структура — руины! Твоя индивидуальность находится в состоянии хаоса!
— Неправда!
— А помнишь себя в те минуты, когда ты хотел покончить жизнь самоубийством? Ты продемонстрировал классический набор симптомов маниакальной депрессии! А это психическое заболевание, между прочим. То больному хорошо, то ему страшно плохо… С тобой такое бывает? Ты принимаешь идиотские решения, — типа решения наложить на себя руки, — на основе искаженного, неадекватного восприятия реальности. Твоя нервная система поставляет тебе лживую информацию о мире! Наконец, ты загнан в угол страшным чувством вины, которое методично доканывает тебя!
— Это не вина! — солгал он.
— Нет? А тогда что же это, черт возьми, такое?! Ты говорил мне, что прибыл на Этарию с целью узнать, каково быть человеком, так? Ну так что? Вы вкусили этого чувства, приняли хорошую дозу! Что? Это вас ужаснуло, не так ли? Ужаснуло? Ну, признавайся!
— Ходить в рабском ошейнике и тянуть в пустыне трубы — еще не значит почувствовать себя человеком!
— Нет, значит, черт возьми!!! — Она скорчила гримасу отвращения, закусила губу, уткнула в его сторону натруженный указательный палец и закончила:
— Нет, Стаффа… Ты можешь, конечно, не признаваться мне. Да и себе тоже можешь не признаваться. Но я утверждаю: ты почувствовал, каково быть человеком! Почувствовал, сучий сын!
Ты узнал, что значит страдать, подыхать от жажды, от голода, ты познал вкус унижения… Все это присуще человеческому роду, запомни на будущее! Знаешь, что конкретно тебя испугало? Тебя, Звездный Мясник, испугало само ощущение человеческого! Тебе на секунду представилось, что ты стал таким, как я, Пибал или Кори. Ты понял, что являешься просто человеком. И это ужаснуло тебя! Ужаснуло!
Она говорила оскорбленным и презрительным тоном. Это задело Стаффу за живое. Не помня себя от ярости, он вскочил на ноги. Он подошел к Кайлле почти вплотную и остановился под неустрашимым взглядом ее желтовато-карих глаз. В голове его произошло что-то вроде затмения. Он практически ничего не соображал и видел перед собой только врага… Человека, который посмел оскорбительно отозваться о нем, Стаффе кар Терма!
— Ну, что теперь, Стаффа? — ровным голосом и все таким же смелым, вызывающим тоном выговорила она. — Собираешься ударить меня? Может быть, убить? Захотелось завершить начатое дело. Но учти: к голосу призраков, которые выворачивают по ночам душу из тебя, прибавится и мой голос, а уж я буду стараться изо всех сил, чтобы ты обо мне не забыл!
Его руки задрожали. Он сжал их в крепкие кулаки и оскалился. Вид у него был страшен. Но Кайлла не дрогнула, она продолжала открыто и безбоязненно смотреть на него снизу вверх, даже не поднявшись со своего места и только плотнее укутавшись в одеяло.
Прошло две или три минуты.
Потом внезапно весь гнев Стаффы улетучился, словно песок, смытый волной прибоя. Истина ее слов пронзила его сердце и душу, будто ножом.
Он вскинул руку, но тотчас беспомощно уронил ее, опустил обреченно плечи и отвернулся, чтобы скрыть стыд, загоревшийся в глазах.
— Да, я чуть не ударил тебя… За тот тон, которым ты со мной говорила. Иногда я выкрикиваю вызов на дуэль самой Вселенной, в другое время рыдаю и готов спрятаться от всего света. Это раньше я был силен и несгибаем…
— Хочешь, я объясню тебе причину твоего странного состояния? Ты не знаешь, кто ты такой и что ты такое, Стаффа кар Терма! И у тебя никогда не было возможности узнать об этом. Гнев? Ярость? Внезапный страх? Захлестывающие волны противоречивых эмоций? Вызов Вселенной? Ты хочешь уверить себя, что являешься личностью, которую необходимо воспринимать очень серьезно. Каждый новый прилив чувств — знак той боли, которую ты в себе носишь. Ты слишком долго был оторван от рода человеческого, Стаффа. Ты был в ссылке, устроенной не только твоим Претором, сколько самим собой, своим сознанием.
Она сделала паузу, чтобы дать ему время уяснить значение ее слов, потом добавила:
— Не в этом ли одна из причин того, что ты так безжалостно и много убивал? Не было ли это чудовищно извращенным способом вернуться к человеческому состоянию, которого ты никогда не знал и не видел?
Он опустил взгляд на свои руки.
«Так ли это? Может, я вымещал мой гнев на всем человечестве, чтобы оплатить грехи Претора и моих родителей?»
Она откинула голову назад и задумчиво посмотрела на него.
— Самопрозрение, самоосознание — процесс очень болезненный. Большинство из нас понимают, что мы не боги, еще в детстве. Ты понял это только тогда, когда Претор распотрошил твою мнимую божественность. И у тебя все еще оставались кое-какие надежды, пока этарианский судья не замкнул на твоей шее рабский ошейник и не швырнул тебя в вонючий коллектор.
Сделав еще одну паузу, она продолжала:
— Я не завидую тебе, Стаффа. Чтобы попытаться во всем разобраться, тебе, по-моему, сначала нужно развенчать свою самовлюбленность.
Он горько рассмеялся.
— Что касается самовлюбленности, то от нее не осталось и следа, Кайлла. Я сам себе противен.
— В твоей жизни наступил самый тяжелый период. Период прозрения и отрезвления. Судьба распорядилась так, что тебе придется провести этот период, будучи запертым в коробке. На Этарии тебе помогали жить ненависть и ярость. Здесь же ты в ловушке. Здесь у тебя нет ничего, кроме четырех стен… твоей совести… воспоминаний… и меня.
Глава 24
На каждом ЛС за основной палубой находился особый отсек, который назывался «командирским контрольным модулем». Здесь офицер получал доступ ко всем системам, включая связь, наблюдение и вооружение. Сидя тут во время полета, он мог наблюдать за ходом сражения и непосредственно руководить подчиненным ему личным составом корабля. Одну стену в модуле полностью занимала компьютерная аппаратура. К стене примыкал стол, который можно было использовать как для работы, так и для обеда. Здесь же была лавка, на которой при случае можно было вполне нормально вздремнуть.
Синклер почувствовал, как ЛС оторвался от земли. Глядя на экран командирского монитора, он имел возможность наблюдать, как взлетная площадка внизу утонула в клубах пыли и машина поднялась над полуразрушенным риганским кампаундом в Каспе. В центре площади видна куча обгоревших трупов: печальная судьба постигла тех солдат из Второго Тарганского дивизиона Макрофта, которых захватили в плен мятежники после ночного штурма.
Их люто казнили. Очевидно, в отместку за своих соотечественников, с которым незадолго до этого на глазах у всех расправился Макрофт.
Синклер бросил последний взгляд на скорбные останки солдат.
ЛС взмыл тяжело в воздух и стал медленно разворачиваться на юг. Синклер равнодушно наблюдал за тем, как город уплывает в иллюминаторе. Как много произошло с того дня, когда он впервые увидел Таргу.
Теперь он снова покидает Каспу. И снова Каспа находится под контролем риганских войск.
Его штурмовые группы довольно быстро овладели городом. Сопротивление оказалось очень слабым и к тому же невдохновенным, вялым. Одним словом, проблемы во время «усмирения» Каспы у Синклера возникли только в невоенном смысле: пришлось долго договариваться с деловыми лидерами города и руководителями рудниковых кампаний.
На всех жителей города — в том числе и тех, кто сочувствовал мятежникам, — гнетущее воздействие оказали вести о сокрушительном поражении повстанческих войск под Веспой. Даже если бы у Синклера было в распоряжении еще три полнокровных риганских дивизиона, это не вызвало бы такого успокаивающего эффекта.
— Ну ладно, Мак, — обратился Синклер в микрофон переговорного устройства, — мы взлетели и направляемся в Веспу. Город твой. С этой минуты на тебе лежит ответственность за мир и покой в нем.
Он отвернулся от мониторов, на которых все еще была Каспа, и оглянулся на Гретту. Его боевой заместитель тяжелым взглядом смотрела на убитых солдат на площади. По всему видно, что вид обугленных покойников произвел на нее неизгладимое впечатление.
— У нас все будет в порядке, Синк, — донесся до него уверенный голос Мака. — Ты лучше о себе позаботься.
У мятежников еще осталось немного силенок. К тому же неизвестно, что выкинут Седди в отместку за поражение на Горе. Я могу назвать тебе сразу с десяток имен полководцев, которые, выиграв войну, на следующий день погибали от ножей убийц-наемников.
— Понял.
— Выдели команду, чтобы она убрала с площади трупы и похоронила их где-нибудь. — Синклер выключил связь и крепко взял Гретту за руку. — Война, думаю, закончена. Если не считать нескольких крикливых фанатиков, которые способны только на то, чтобы помахать где-нибудь в людном месте своими флажками. Если не считать еще последней операции по уничтожению главного храма Седди. Где, интересно, они его прячут?
Гретта тряхнула волосами, отчего они перекатились блестящими каштановыми волнами ей на грудь, и стала нервным движением заплетать толстую косу.
— Клянусь селенскими ледниками и рипарианской грязью, что это прекрасно известно твоей Арте Фера, — съязвила она, мрачно усмехнувшись.
Синклер рассмеялся.
— Кстати, удивительная женщина, ты не находишь?
— Не нахожу, — все так же мрачно возразила Гретта.
— Не знаю, что именно, но что-то определенно притягивает меня к ней. Понимаешь, мне кажется, будто она мне чем-то знакома.
— Называй это чувство сексуальным влечением. Так, по крайней мере, будет честнее, — фыркнула Гретта. — Мужчины называют таких женщин сексуальными магнитами. Не знаю уж, что их так привлекает. Может, ее глаза…
Они действительно гипнотизируют. Мне это, разумеется, непонятно, но я вижу, что мужчины останавливаются, встречаясь с ней взглядом. Кстати, таких женщин хорошо использовать в военных целях. Они могут деморализовать кого угодно. Мужчины-солдаты просто теряют голову и начинают совершать всякие глупости, включая и тягчайшие нарушения воинского принципа постоянной бдительности.
Гретта замолчала и снова посмотрела в иллюминатор. Наступила тишина. Слышался только рокот двигателя. Наконец, она внимательно взглянула в лицо Синклеру и спросила:
— Ты хочешь допросить ее наедине насчет местонахождения Макарты?
Синк также глянул в главный иллюминатор и поджал губы. Внизу расстилались тарганские просторы. Тут и там сверкающие ручейки, словно разветвленная корневая система, устремлялись вниз с неровных, зубастых горных кряжей. Красиво контрастировали зеленые рощицы деревьев, сбегавшие по северным склонам серо-бурых холмов.
— Нет, — сказал он наконец. — Я даже видеть ее больше не хочу. Красавица нам слишком дорого стоила. А главное… она Тарге слишком дорого стоила. Даже представить сложно, сколько людей положили свои жизни по ее милости! Как она могла столь жестоко убить своего любовника? Когда я ушел из штабной комнаты, ее крик разносился по всем коридорам. Это… Это был какой-то сверхъестественный, нечеловеческий вопль. Словно из дикого кошмара.
— Она до самой последней минуты думала, что мы блефуем. Кстати, у нее были внешние основания так думать, — сказала Гретта, сев на лавку. Лоб ее прорезала глубокая морщина. — Теперь, когда я убедилась в том, что ты не отравлен ее сексапильностью, как остальные мужчины, мне ее даже жалко. Подумай, каково ей сейчас! На нее навалилось ощущение такой страшной вины! Что может чувствовать человек, знающий о том, что он угробил за одну секунду тысячи и тысячи человеческих жизней? Она, наверное, сейчас сама себе противна. Как ужасно носить такое страшное бремя! Она, Седди, разрушила вековые мечтания своих соотечественников. Сама. Когда у нее была возможность поступить иначе.
— Я видел ее на голографических карточках, — размышлял Синклер, вновь поворачиваясь к иллюминатору. — Это были моментальные снимки, где она не успевала нацепить на себя очередную защитную маску. И знаешь… Я, конечно, в этом не очень разбираюсь, но мне показалось, что с ней что-то не то в психическом плане. Наверно, стоит попросить наших врачей осмотреть ее, как ты считаешь?
Гретта задумчиво закусила нижнюю губу и долго молчала.
— Может, ты и прав, — сказала она. — Но, кажется, я придумала, как нам поступить. Я бы могла по возвращении на Веспу… пойти и поговорить с ней. Может, мне удастся сказать что-нибудь такое, что раскроет ее перед нами. По крайней мере, к ней вернутся чувства, ощущения окружающего мира. Если мне удастся разговорить ее, может, мы узнаем, где находится Макарта.
Синк почесал подбородок.
— Нет, не трогай ее. В ней есть нечто такое… Не знаю, как выразить это, но., что-то пугающее.
Он нахмурился, попытавшись представить себе образ роковой женщины.
«И все-таки в ней есть что-то неуловимо знакомое. Почему мне кажется, что я ее знаю? Как будто в моей голове есть какое-то воспоминание, которое я не могу вытащить на свет…»
— От флота была какая-нибудь весточка? — спросила вдруг Гретта, отвлекая его внимание.
— Приказ. Передать командование дивизионом Макрофту и добровольно согласиться на арест, — ответил Синклер, невесело усмехнувшись.
— И что ты собираешься делать? Выполнять приказ?
— Выполнять?! Позволить Макрофту запороть все то, чего я с таким трудом добился? Черт возьми, ты за кого меня принимаешь? Если я пойду на это, в ближайшие же два дня вся Тарга превратится в бушующий пожар! Нет уж! Мне как-то приятнее и уютнее находиться здесь. В качестве командира Первого и остатков Второго дивизионов. Плюс, не будем забывать, добровольческие тарганские формирования. — Он глянул вниз, на неровные горные кряжи. — Когда Седди будут у меня в руках, мои позиции станут еще крепче и устойчивее. Я хочу встретиться с их руководством и положить конец войне раз и навсегда.
— Почему ты так одержим этими Седди?
Он мягко улыбнулся.
— Это уходит корнями в Ригу в мои… Ладно, забудь.
Дело не в этом. Дело в том, что мы с тобой совершили измену. Наша единственная надежда заключается в том, что нам удастся передать в руки Тибальта полностью успокоенную планету. Согласен, военное начальство очень возмущено нашей дерзостью. Ишь ты! Решили выиграть войну! Да за одно это желание нас готовы подвесить вниз головами и оставить так до самой смерти! Мы ходим по лезвию бритвы, дорогая. Назад пути нет. Только вперед. До конца, — сказал Синклер, а про себя добавил: «Именно это и страшит меня».
Она кивнула и опять задумчиво уставилась в иллюминатор. Он провел своими загрубевшими пальцами по ее густым волосам.
Внизу показались окрестности Веспы. Высокие шпили пиков постепенно перешли в плоскогорье, а затем и в равнину с земляными и скальными наносами и густой весенней порослью, выделяющейся темно-зелеными огромными пятнами.
— Да… — задумчиво произнес Синклер. — Макарта… Что бы я только ни отдал в обмен на то, чтобы отыскать ее.
— Все? — спросила Гретта.
— Что? — не понял он.
— Ты бы все согласился отдать в обмен на координаты Макарты?
— Да… — проговорил он все так же задумчиво, не вникнув в смысл вопроса Гретты.
Синклер почувствовал, как ЛС оторвался от земли. Глядя на экран командирского монитора, он имел возможность наблюдать, как взлетная площадка внизу утонула в клубах пыли и машина поднялась над полуразрушенным риганским кампаундом в Каспе. В центре площади видна куча обгоревших трупов: печальная судьба постигла тех солдат из Второго Тарганского дивизиона Макрофта, которых захватили в плен мятежники после ночного штурма.
Их люто казнили. Очевидно, в отместку за своих соотечественников, с которым незадолго до этого на глазах у всех расправился Макрофт.
Синклер бросил последний взгляд на скорбные останки солдат.
ЛС взмыл тяжело в воздух и стал медленно разворачиваться на юг. Синклер равнодушно наблюдал за тем, как город уплывает в иллюминаторе. Как много произошло с того дня, когда он впервые увидел Таргу.
Теперь он снова покидает Каспу. И снова Каспа находится под контролем риганских войск.
Его штурмовые группы довольно быстро овладели городом. Сопротивление оказалось очень слабым и к тому же невдохновенным, вялым. Одним словом, проблемы во время «усмирения» Каспы у Синклера возникли только в невоенном смысле: пришлось долго договариваться с деловыми лидерами города и руководителями рудниковых кампаний.
На всех жителей города — в том числе и тех, кто сочувствовал мятежникам, — гнетущее воздействие оказали вести о сокрушительном поражении повстанческих войск под Веспой. Даже если бы у Синклера было в распоряжении еще три полнокровных риганских дивизиона, это не вызвало бы такого успокаивающего эффекта.
— Ну ладно, Мак, — обратился Синклер в микрофон переговорного устройства, — мы взлетели и направляемся в Веспу. Город твой. С этой минуты на тебе лежит ответственность за мир и покой в нем.
Он отвернулся от мониторов, на которых все еще была Каспа, и оглянулся на Гретту. Его боевой заместитель тяжелым взглядом смотрела на убитых солдат на площади. По всему видно, что вид обугленных покойников произвел на нее неизгладимое впечатление.
— У нас все будет в порядке, Синк, — донесся до него уверенный голос Мака. — Ты лучше о себе позаботься.
У мятежников еще осталось немного силенок. К тому же неизвестно, что выкинут Седди в отместку за поражение на Горе. Я могу назвать тебе сразу с десяток имен полководцев, которые, выиграв войну, на следующий день погибали от ножей убийц-наемников.
— Понял.
— Выдели команду, чтобы она убрала с площади трупы и похоронила их где-нибудь. — Синклер выключил связь и крепко взял Гретту за руку. — Война, думаю, закончена. Если не считать нескольких крикливых фанатиков, которые способны только на то, чтобы помахать где-нибудь в людном месте своими флажками. Если не считать еще последней операции по уничтожению главного храма Седди. Где, интересно, они его прячут?
Гретта тряхнула волосами, отчего они перекатились блестящими каштановыми волнами ей на грудь, и стала нервным движением заплетать толстую косу.
— Клянусь селенскими ледниками и рипарианской грязью, что это прекрасно известно твоей Арте Фера, — съязвила она, мрачно усмехнувшись.
Синклер рассмеялся.
— Кстати, удивительная женщина, ты не находишь?
— Не нахожу, — все так же мрачно возразила Гретта.
— Не знаю, что именно, но что-то определенно притягивает меня к ней. Понимаешь, мне кажется, будто она мне чем-то знакома.
— Называй это чувство сексуальным влечением. Так, по крайней мере, будет честнее, — фыркнула Гретта. — Мужчины называют таких женщин сексуальными магнитами. Не знаю уж, что их так привлекает. Может, ее глаза…
Они действительно гипнотизируют. Мне это, разумеется, непонятно, но я вижу, что мужчины останавливаются, встречаясь с ней взглядом. Кстати, таких женщин хорошо использовать в военных целях. Они могут деморализовать кого угодно. Мужчины-солдаты просто теряют голову и начинают совершать всякие глупости, включая и тягчайшие нарушения воинского принципа постоянной бдительности.
Гретта замолчала и снова посмотрела в иллюминатор. Наступила тишина. Слышался только рокот двигателя. Наконец, она внимательно взглянула в лицо Синклеру и спросила:
— Ты хочешь допросить ее наедине насчет местонахождения Макарты?
Синк также глянул в главный иллюминатор и поджал губы. Внизу расстилались тарганские просторы. Тут и там сверкающие ручейки, словно разветвленная корневая система, устремлялись вниз с неровных, зубастых горных кряжей. Красиво контрастировали зеленые рощицы деревьев, сбегавшие по северным склонам серо-бурых холмов.
— Нет, — сказал он наконец. — Я даже видеть ее больше не хочу. Красавица нам слишком дорого стоила. А главное… она Тарге слишком дорого стоила. Даже представить сложно, сколько людей положили свои жизни по ее милости! Как она могла столь жестоко убить своего любовника? Когда я ушел из штабной комнаты, ее крик разносился по всем коридорам. Это… Это был какой-то сверхъестественный, нечеловеческий вопль. Словно из дикого кошмара.
— Она до самой последней минуты думала, что мы блефуем. Кстати, у нее были внешние основания так думать, — сказала Гретта, сев на лавку. Лоб ее прорезала глубокая морщина. — Теперь, когда я убедилась в том, что ты не отравлен ее сексапильностью, как остальные мужчины, мне ее даже жалко. Подумай, каково ей сейчас! На нее навалилось ощущение такой страшной вины! Что может чувствовать человек, знающий о том, что он угробил за одну секунду тысячи и тысячи человеческих жизней? Она, наверное, сейчас сама себе противна. Как ужасно носить такое страшное бремя! Она, Седди, разрушила вековые мечтания своих соотечественников. Сама. Когда у нее была возможность поступить иначе.
— Я видел ее на голографических карточках, — размышлял Синклер, вновь поворачиваясь к иллюминатору. — Это были моментальные снимки, где она не успевала нацепить на себя очередную защитную маску. И знаешь… Я, конечно, в этом не очень разбираюсь, но мне показалось, что с ней что-то не то в психическом плане. Наверно, стоит попросить наших врачей осмотреть ее, как ты считаешь?
Гретта задумчиво закусила нижнюю губу и долго молчала.
— Может, ты и прав, — сказала она. — Но, кажется, я придумала, как нам поступить. Я бы могла по возвращении на Веспу… пойти и поговорить с ней. Может, мне удастся сказать что-нибудь такое, что раскроет ее перед нами. По крайней мере, к ней вернутся чувства, ощущения окружающего мира. Если мне удастся разговорить ее, может, мы узнаем, где находится Макарта.
Синк почесал подбородок.
— Нет, не трогай ее. В ней есть нечто такое… Не знаю, как выразить это, но., что-то пугающее.
Он нахмурился, попытавшись представить себе образ роковой женщины.
«И все-таки в ней есть что-то неуловимо знакомое. Почему мне кажется, что я ее знаю? Как будто в моей голове есть какое-то воспоминание, которое я не могу вытащить на свет…»
— От флота была какая-нибудь весточка? — спросила вдруг Гретта, отвлекая его внимание.
— Приказ. Передать командование дивизионом Макрофту и добровольно согласиться на арест, — ответил Синклер, невесело усмехнувшись.
— И что ты собираешься делать? Выполнять приказ?
— Выполнять?! Позволить Макрофту запороть все то, чего я с таким трудом добился? Черт возьми, ты за кого меня принимаешь? Если я пойду на это, в ближайшие же два дня вся Тарга превратится в бушующий пожар! Нет уж! Мне как-то приятнее и уютнее находиться здесь. В качестве командира Первого и остатков Второго дивизионов. Плюс, не будем забывать, добровольческие тарганские формирования. — Он глянул вниз, на неровные горные кряжи. — Когда Седди будут у меня в руках, мои позиции станут еще крепче и устойчивее. Я хочу встретиться с их руководством и положить конец войне раз и навсегда.
— Почему ты так одержим этими Седди?
Он мягко улыбнулся.
— Это уходит корнями в Ригу в мои… Ладно, забудь.
Дело не в этом. Дело в том, что мы с тобой совершили измену. Наша единственная надежда заключается в том, что нам удастся передать в руки Тибальта полностью успокоенную планету. Согласен, военное начальство очень возмущено нашей дерзостью. Ишь ты! Решили выиграть войну! Да за одно это желание нас готовы подвесить вниз головами и оставить так до самой смерти! Мы ходим по лезвию бритвы, дорогая. Назад пути нет. Только вперед. До конца, — сказал Синклер, а про себя добавил: «Именно это и страшит меня».
Она кивнула и опять задумчиво уставилась в иллюминатор. Он провел своими загрубевшими пальцами по ее густым волосам.
Внизу показались окрестности Веспы. Высокие шпили пиков постепенно перешли в плоскогорье, а затем и в равнину с земляными и скальными наносами и густой весенней порослью, выделяющейся темно-зелеными огромными пятнами.
— Да… — задумчиво произнес Синклер. — Макарта… Что бы я только ни отдал в обмен на то, чтобы отыскать ее.
— Все? — спросила Гретта.
— Что? — не понял он.
— Ты бы все согласился отдать в обмен на координаты Макарты?
— Да… — проговорил он все так же задумчиво, не вникнув в смысл вопроса Гретты.