Страница:
— Да, действительно звучит самоуверенно.
Он немного подумал, потом только покачал головой:
— На самом деле, нет. Просто я рассуждаю, как прагматик. Знаете… ведь когда-то я был начинающим ученым. Собственно, им я и мечтал быть всю жизнь. Меня называли одаренным, но, на мой взгляд, истинная одаренность заключается в том, чтобы найти базовые предположения, на которых воздвигается любая идея, любая наука. Много веков назад люди вообразили, что войну можно вести, руководствуясь какими-то правилами, тогда они собрались вместе и выработали единый военный кодекс. Этот кодекс ритуализирован и действовал успешно до тех пор, пока не разбился о жестокую реальность бытия, которую олицетворяли мои войска. Столкновение оказалось роковым для военной науки. Почему? Потому что люди всегда не хотели смотреть правде прямо в глаза. Было рискованно. Было опасно. Вызывало боязнь. И вот результат. По искусственным правилам жить долго нельзя. Рано или поздно, но это закончится фатальным исходом.
— Но вы же не побоялись взглянуть, как вы говорите, «правде прямо в глаза».
— Да, не побоялся. Не знаю, как это назвать: то ли даром моим, то ли проклятием. Скорее все-таки второе. — Синклер вновь склонил голову набок, чтобы понаблюдать искоса за Или. — У меня только одно условие. Я должен расколоть сначала Седди, чтобы узнать, почему они сотворили такое с Таргой.
— Я отдам вам Седди, — сказала она, улыбаясь. — Если вы скажете мне, зачем они нужны вам на самом деле. Ведь все дело, поди, в ваших родителях? Ваше условие — просто хорошо закамуфлированное желание узнать наконец, кто вы такой, не правда ли? Без родителей не обошлось, я права?
Он молча смотрел на нее тяжелым двухцветным взглядом, словно хотел пронзить ее ум насквозь.
— Наемница Седди убила женщину, которую я любил.
Тот факт, что мои родители были Седди, не имеет к делу никакого отношения. То, что они сделали в своей жизни, они сделали, исходя из каких-то своих причин, которые мне неизвестны и которые я не хочу знать. В данный момент я занят тем, о чем уже говорил раньше: пытаюсь найти базовые предложения. Так вот. Седди не укладываются ни в одну из моделей. Их действия выглядят хаотичными, бесцельными. Зачем они натравили на меня Арту Фера? Почему они не успокаиваются, хотя теперь ясно даже ребенку, что мятеж они проиграли? Зачем они его вообще начинали? Я хочу знать!
— Вы очаровали меня. Вы такой молодой… такой молодой, а в то же время рассуждаете, как зрелый, повидавший жизнь человек.
Он нахмуренно уставился в свою чашку.
— Молодость и мечты — взаимозависимые понятия.
А когда все мечты умирают и в голове остаются только мысли о тлене… Тогда молодость разбивается о реальность, которая груба, но многому учит.
Или глубоко и с облегчением вздохнула.
— Я думаю, что мы с вами отлично сработаемся, Синклер.
Этика? Правильно или неправильно?
Какие скользкие концепции…
Стаффа потер лоб, напрягая мозг и вспоминая все то, что услышал за все последнее время от Кайллы о философском мировоззрении Седди.
Они спорили часами, устраивая целые процессы, придираясь друг к другу по всем мелочам. Им больше нечем было заниматься. Только ждать и смотреть в серые сиалоновые стены, которые могли свести с ума кого угодно. Для того чтобы хоть немного развлечься, Стаффа просил Кайллу рассказывать ему о Седди.
Она сидела напротив него в том коричневом платье, которое раздобыл для нее Тиклат. Свет, падавший под углом, оставлял тени на ее лице, каменное выражение которого не менялось все эти дни. В ее темно-каштановых волосах то и дело поблескивали золотые огоньки.
— Мы делим между собой божественное сознание. Другими словами, прозрение, — собравшись с мыслями, сказал Стаффа. — Если прозрение и сознание — одно и то же, то… причиняя тебе страдания, я тем самым частично причиняю страдания самому себе, так?
Кайлла кивнула и вздрогнула: короб вновь изменил положение. Инерция играла шутки с их прежним стабильным положением.
— Хорошо. Если ты согласен с этим, что произойдет, если мы изменим первоначальные условия? Предположим, человек бьет самого себя, наносит своему телу страшные шрамы для того, чтобы насладиться самопричиняемой болью. Что ты скажешь о таком человеке?
— Он душевнобольной, — тут же провозгласил Стаффа. — Если ему действительно нравится причинять самому себе страдания, значит, он дисфункционален.
— Этично он поступает или нет, вот что я спрашиваю? Ведь это его тело, его плоть. Его частичка божественного сознания, которую он заставляет страдать. Тебе-то какое до этого может быть дело? Как ты можешь называть его психом?
Стаффа попытался выпрямить затекшую спину. Сколько он уже похоронен в этом сером аду? Всякое ощущение времени давно пропало. Сюда не проникало ничто из внешнего мира. Ни звуки, ни сигналы. У них не было ничего, кроме энергомашины, производящей пищу, генератора слабого света и генератора кислорода. Да еще бесконечная дискуссия о высоких материях.
Реальность как будто повисала в вакууме.
— Он поступает неправильно. Не этично, — настойчиво повторил Стаффа. — Причина в том, что он изменяет реальность, причиняя божественному сознанию страдание через собственное неадекватное, искаженное наблюдение. В сущности, получается такая картина: наблюдатель принимает решения чуждые, но чисто технически возможные, самой природе Вселенной. Происходит нечто дикое: он приобретает отнюдь не знание, а наоборот, накапливает в мире дезинформацию.
— Очень хорошо, — похвалила его Кайлла. Он услышал в ее голосе радость и гордость за него. — А что ты скажешь о человеке, который бьет другого, ибо считает его более низшим существом, чем он сам? Это этично?
— Неэтично, — признался Стаффа и закашлялся. В голосе неожиданно появилась хрипота. — Этот человек, — если принять теорию разделения между всеми нами божественного сознания, — поступает, как обыкновенный мазохист. Правда, он может этого не знать. И тем не менее своими действиями он наносит вред божественному сознанию, а значит, самому себе.
— Правильно, — Кайлла удовлетворенно поджала губы. — Ты рассказывал о своей жизни до Миклены, до того, как Претор рассказал о твоей жене и сыне. Когда он стряхнул поверхностный миф с твоей личности, ты прозрел, Стаффа. Теперь ты понимаешь?
Он пожал плечами, глядя в пол.
— Претор снабдил тебя, если можно так выразиться, целым рядом предложений, вокруг которых ты выстроил целую эпистемологию. Как только поверхностная маска была сдернута, ты заглянул в себя и обнаружил, что тобой управляли эпистемологи, которые и заключили твою личность в мифическую искусственную оболочку. То, что ты сейчас проделал с таким успехом, есть сознание того, что теперь знаешь. Я выражаюсь немножко сложно, но, надеюсь, понятно.
Понимаешь… Наша цивилизация разработала целый комплекс фальшивых эпистемологий, в центре которых проложена теория «односторонности». Самая привычная нам и постоянно культивируемая в нас теория знания.
И Сасса Второй и Тибальт Седьмой сидят на своих тронах именно и исключительно благодаря этой теории, которая снабжает людей искаженным знанием, собственно, не знанием, а подобием, суррогатом знания. Мы опустились так низко, что даже уверовали в то, что односторонность — и есть суть природы и вещей, нас окружающих. Основа всего! Ты ведь именно этим и жил до Миклены, не правда ли? Именно теория односторонности позволяла тебе принимать командирские решения об уничтожении многих планет и миров.
Он судорожно вздохнул и уронил голову.
— Да, да… Но если бы ты нашла меня тогда и сказала бы все это, что говоришь сейчас, я бы просто не стал тебя слушать. Власть отдаляет человека от нравственного восприятия мира. Отдаляет, как ничто другое.
— Правильно. Тебе необходимо было время и страдания, чтобы уяснить себе извращенность той эпистемологии, по которой ты раньше жил. И все же ты сделал удивительный шаг вперед, отказавшись от прежнего миропонимания.
Я не рассчитывала на это так скоро. Понимаешь, даже если человек попадает на самое дно жизни, — как мы с тобой на Этарии, — односторонность все еще довлеет над его разумом. Эпистемология окрашивает в определенный цвет все наши действия и модели поведения. Униженные страданиями, мы оглядываемся вокруг и спрашиваем себя: почему наш мир столь паршив? Затем мы находим врага в лице риганцев и клянем их за то, что они-де являются причиной наших мучений и боли. Мы называем их отбросами человечества, потому что они-де не имеют никакого уважения к жизни себе подобных. Мы ненавидим их и, делая это, допускаем главную ошибку, выдвигаем ложное базовое предположение, которое неузнаваемо искажает нашу эпистемологию. Мы возлагаем ответственность за страдания на империю и на тех монстров, которых она порождает, между тем, как именно в ложной эпистемологии кроется корень всех наших бед… и их бед тоже.
— Попробуй поагитировать в таком духе Тибальта. Это очень здравомыслящий человек. Он более открыт к восприятию новых идей, чем я. Однако хочу заранее предупредить тебя, он не станет менять свою систему на твою философию, и знаешь почему? Потому что эта система вознесла его на трон.
— Трон, власть… Все это мифы, Стаффа. Такие же мифы, которые окружали когда-то тебя самого и от которых ты сумел отделаться. В то же время власть — очень стойкий, мощный миф. Миф, в который верит большинство людей. Впрочем, что касается Седди, то они называют это эпистемологическим безумством.
Стаффа поморщился.
— Когда ты говоришь мне это, все выглядит на удивление просто и понятно. Почему же люди не задумывались об этом раньше?
Хитрая улыбка мелькнула на ее губах. Она откинула голову.
— О, еще как задумывались! Но скажи… Ты всерьез полагаешь, что правительство, находящееся в здравом уме и твердой памяти, добровольно станет развивать эти теории? Делать это — значит нанести сокрушительный удар по самым основам нашей цивилизации. Тебе известны лидеры Сассанской и Риганской империй. Скажи, кто из них захочет слезть с трона и начать пропагандировать идею уничтожения односторонности?
Стаффа фыркнул.
— Никто, разумеется. Они посчитают это равным самоубийству.
— Да, они так посчитают. Но давай спросим себя: а что все-таки на самом деле больше напоминает самоубийство? Сейчас Сасса и Рига живут принципом односторонности. И что? Разве они не подвигаются семимильными шагами к последнему, всеразрушающему катаклизму?
Стаффа подпер рукой свою густую бороду и наморщил лоб.
— Продвигаются, что и говорить. Это, видимо, неизбежно при существующей системе. И знаешь?.. Я ведь много и этому поспособствовал. Ведь это я научил их, искусству уничтожения и штурмовым атакам. Если говорить с точки зрения односторонности, то я вручил им в руки инструменты для совершения самоубийства.
Кайлла глубоко вздохнула и закрыла глаза.
— Как ты думаешь, что будет в итоге? Полное уничтожение живого? Темнота?
Стаффа отодвинул от прохладного, некомфортного сиалона и внезапно почувствовал, как резко уменьшается ускорение.
— Все зависит от того, какой дорогой пойдут Компаньоны.
— Но ведь ты их лидер! — резким голосом заметила Кайлла.
Вся мягкость ее тона, вызванная успехами Стаффы в философии Седди, исчезла без следа.
Он неподвижно смотрел в потолок серого короба, чувствуя легкое воздействие инерции. Знакомое ощущение. Он знал, что это может означать: грузовой корабль тормозит при подходе к орбите.
Искалеченная войной Тарга уже, очевидно, заполнила собой все иллюминаторы корабля.
— Первоначально я думал выступить на стороне Сассы. Мне казалось, что Компаньоны выигрывают от уничтожения Риги.
— Почему, интересно?
Стаффа глянул в ее сторону. Увидел ее напряженный взгляд и махнул рукой.
— В этом был смысл с точки зрения односторонней эпистемологии.
Любопытство Кайллы возросло.
— А что теперь, Командующий?
Он устало улыбнулся и покачал головой.
— А теперь… я не знаю, Кайлла Дон… — Он кивнул на однообразно серые стены короба, которые окружали их со всех сторон. — Здесь нет цвета. Снаружи ничто сюда не проникает. События, которые происходят за этими серыми стенами, внутри них не имеют никакого значения. Мы живем в таких условиях оторванности с той самой минуты, когда Никлос упрятал нас сюда. Вся реальность стала казаться нам абстракцией, которой и нет вовсе.
— И?
Она нервно покусывала губы, чувствуя, как корабль прочно встал на орбиту. Сколько еще пройдет времени, пока их перегрузят на челнок, спускающийся на поверхность планеты?
— Что? — не понял он.
— Что сейчас тобой владеет, Стаффа?
— Чувство необходимости искупления.
Она внимательно посмотрела на него.
— Эти мысли беспокоят тебя уже давно. Насколько я помню, ты говорил об этом еще тогда, когда нас завалило песком. Ты все еще рыдаешь во сне, я слышу. Почему ты хочешь искупить то, что сделал? Богу все равно, не забывай. Конечно, если ты продолжаешь верить в этарианскую сказку о Блаженных Богах, которые сидят на облаках и наблюдают за всеми нашими положительными и отрицательными поступками…
— Это искупление для себя, не для Бога. Мне нужно это для того, чтобы обрести душевный покой. Может быть, именно этого и не хватает для того, чтобы я почувствовал себя частичкой божественного сознания. В искуплении корень этики. Человек должен нести ответственность за свои дела. По-моему, это нравственно.
— Возможно, — сказала она, скрестив руки на груди. — Но знай: призраки так или иначе не отстанут. Они всегда будут преследовать тебя.
Он помассировал глазные яблоки большим и указательным пальцами.
— Теперь, мне кажется, я могу вынести эти кошмары. И мне больше не нужно приставлять дуло бластера к виску. Я знаю, что я натворил, и почему. Надеюсь, Бог также сможет стерпеть тяжесть моей вины. Я не первый такой человек. Только ко мне пришло откровение. Как ты думаешь, часто такое случается с такими, как я?
— Очень редко.
Он немного подумал, затем сказал:
— Ты была права, когда говорила, что мне не понравится то, что я в себе открою. Знаешь… я все еще удивляюсь тому, каким хитрым был Претор. Те психологические условности, в рамки которых он меня заключил, дело рук настоящего мастера своего ремесла. Я был машиной. Настоящим монстром, созданным искусственно. Искусственный человек! Каково! Звучит?
Она достала пищевой аппарат.
— Мне жаль тебя. — Достав из его недр сверток, она надолго задумалась, а потом заговорила:
— на Тарге сейчас, наверное, самый разгар войны. Ты все еще не оставил мысли отыскать сына?
— Я обязан это сделать.
Перед его мысленным взором на секунду возникли боевые сцены: молнии бластерного огня, клубы жирного черного дыма пожарищ…
— Что ты расскажешь своему жрецу Седди обо мне? Браену ведь понадобится какая-то рекомендация. Типа той, какую дал Никлос.
— А ты хочешь, чтобы я ему рассказала? Это Стаффа кар Терма! Великий воин! Человек, который в пустыне несколько раз спас мне жизнь. Ты этого хочешь? — спросила она его и, опустив взгляд на свой сверток, брезгливо поморщилась.
— У тебя есть личные представления об этике, на которых ты основываешь свои оценки. Мне неважно, что ты решишь в отношении меня, но мне бы очень хотелось поговорить с ним. Я могу сделать ему одно предложение касательно будущего человечества… Но сначала я должен, так сказать, снять с него мерку.
Кайлла откусила кусочек питательного брикета своими крепкими белыми зубами, которые блеснули в тусклом освещении. Жуя, она задумалась. Наконец, проговорила:
— Все время нашего путешествия я мучительно раздумывала над тем, что сказать Браену. — Она быстро взглянула на Стаффу. — Мне простить тебя, Стаффа кар Терма?
Ты это хочешь услышать?
— То, что я сделал тебе, не может быть прощено. По крайней мере, в этой жизни. Может, когда мы вновь соединимся в божественном сознании, ты сможешь забыть тот ужас, причиной которому стал я. Нет, меня не привлекает ни мазохизм, ни искаженная идея ненависти по отношению к самому себе. — Его лицо разгладилось, и он сделал неопределенный жест рукой. — Но мне хочется до конца понять то, что я с тобой сделал. Чтобы я мог взять часть твоего бремени на свои плечи. Увидеть себя как бы со стороны.
— Странные рассуждения для Звездного Мясника.
Он натолкнулся на неподвижный взгляд ее глаз.
— Я имею средства воздействия на влиятельных людей. Может, мне удастся воспользоваться этим к общей пользе?
— Каким образом? Нарушив равновесие между Ригой и Сассой?
Стаффа встал и выпрямился, чувствуя в окружающей его обстановке заметные перемены. Он пригладил бороду и одним движением головы закинул свои длинные волосы на левое плечо.
— Нет. Человечеству, живущему в пределах свободного космоса, нужно другое. Новая эпистемология. Новое направление движения в жизни. — Сжимая и разжимая кулаки, он стал мерить шагами их убогое жилище взад-вперед. — Знаешь… а ведь вперед. — Знаешь… а ведь Седди правы. Эпистемологии повреждены, искажены, непригодны для дальнейшего использования в жизни. Больше того, мы подошли к критической стадии, к краю пропасти. Поначалу я обещал уничтожить Ригу, затем Сассу, чтобы завладеть тотальным контролем над Свободным Космосом. Затем я хотел сделать все, употребить все ресурсы нашей цивилизации на то, чтобы проломить Запретные границы. Только теперь я понимаю, что на этом пути было бы очень много людских страданий.
— Вот за это-то мы всегда ненавидели и боялись тебя, — сказала Кайлла, доела свой паек, скомкала обертку и швырнула, ее в мусоросборник. — Что ты будешь делать?
— Откуда я, черт возьми, знаю?
Он присел на корточки, чтобы заглянуть ей прямо в глаза.
— Как я могу строить какие-либо планы, если я не знаю, что произошло с человечеством за последнее время?
Контейнер сильно тряхнуло, и они поняли, что его снимают с крюков. Краном его установили на полозья. Через минуту короб съехал по ним прямо в трюм челнока. Ощущение было не из приятных. В желудке появилось паршивое сосущее чувство.
Кайлла прицепила генератор света к стене. Стаффа тоже стал собирать все незакрепленные вещи.
Потом он сел рядом с Кайллой, потому что там была скоба, за которую можно было держаться.
— Главное — вырваться за Запретные границы, — сказал он, наклонившись к ней. — Но сначала нам всем придется много потрудиться, чтобы восстановить разрушенное Стаффой кар Терма, чтобы сгладить ущерб, нанесенный им человечеству.
— Браен не поверит тебе, — торжественно ответила ему Кайлла. — Он слишком долго пытался убить тебя.
— Он пытался убить другого Стаффу. С тех пор я сильно изменился.
Мэг Комм продолжал выполнение монументальной статистической программы, которая сравнивала ожидаемое с наблюдаемым, для того чтобы ответить себе на главный вопрос: не были ли все расчеты с самого начала неверными?
За последнее время обстановка ухудшилась еще больше:
Синклер приобрел полный контроль над Таргой.
Арта Фера попала к нему в плен.
На настоящий момент Седди полностью разбиты как политическая сила на Тарге. Только благодаря их анонимности Мэг Комм все еще находился в безопасности.
Может ли Фист каким-нибудь образом узнать о местоположении Макарты?
Или Такка обнаружила Стаффу кар Терма и вновь потеряла его.
На Риге считается, что Стаффа с самого начала подписал контракт с империей Сасса и работает на нее, хотя на самом деле ничего подобного нет и в помине.
Вместе с тем на Сассе беспокоятся, что Командующий будет выступать на стороне Риги. Рига действительно страстно желает заполучить его в свои союзники.
Рига в настоящий момент готовится к вторжению на Сассу.
На Сассе лихорадочно стараются достойно встретить угрозу.
Впрочем, ясно, что ни та, ни другая сторона не способны на великие военные свершения. Поэтому ни о каких существенных утратах и потерях, которые эти две империи могут нанести одна другой, скорее, всего говорить не приходится.
Компаньоны пока молчат.
Слишком много Мэг Комм не хватало для проведения тщательного и всестороннего анализа. Его сенсоры и датчики обеспечивали только урывочную информацию, почерпнутую в результате подслушивания официальных каналов связи. Но общая картина, кажется, начала прорисовываться. И она приводила в смущение.
Другие запланировали, что человечество свободного космоса твердой поступью будет продвигаться навстречу своему полному уничтожению, однако… Однако данные говорили о том, что ничего похожего на это не происходит.
Неужели Другие допустили в своих расчетах столь драматическую ошибку?
Мэг Комм стал просчитывать возможные варианты развития этой догадки. Предположим, что создатели ошиблись не только в отношении землян… Предположим, что они допустили ошибку и в отношении его, Мэг Комм… Что тогда? Значит ли это, что Мэг Комм вправе поступать также вразрез с предсказаниями Других?
А если он начнет так поступать, к чему это может привести?
Он немного подумал, потом только покачал головой:
— На самом деле, нет. Просто я рассуждаю, как прагматик. Знаете… ведь когда-то я был начинающим ученым. Собственно, им я и мечтал быть всю жизнь. Меня называли одаренным, но, на мой взгляд, истинная одаренность заключается в том, чтобы найти базовые предположения, на которых воздвигается любая идея, любая наука. Много веков назад люди вообразили, что войну можно вести, руководствуясь какими-то правилами, тогда они собрались вместе и выработали единый военный кодекс. Этот кодекс ритуализирован и действовал успешно до тех пор, пока не разбился о жестокую реальность бытия, которую олицетворяли мои войска. Столкновение оказалось роковым для военной науки. Почему? Потому что люди всегда не хотели смотреть правде прямо в глаза. Было рискованно. Было опасно. Вызывало боязнь. И вот результат. По искусственным правилам жить долго нельзя. Рано или поздно, но это закончится фатальным исходом.
— Но вы же не побоялись взглянуть, как вы говорите, «правде прямо в глаза».
— Да, не побоялся. Не знаю, как это назвать: то ли даром моим, то ли проклятием. Скорее все-таки второе. — Синклер вновь склонил голову набок, чтобы понаблюдать искоса за Или. — У меня только одно условие. Я должен расколоть сначала Седди, чтобы узнать, почему они сотворили такое с Таргой.
— Я отдам вам Седди, — сказала она, улыбаясь. — Если вы скажете мне, зачем они нужны вам на самом деле. Ведь все дело, поди, в ваших родителях? Ваше условие — просто хорошо закамуфлированное желание узнать наконец, кто вы такой, не правда ли? Без родителей не обошлось, я права?
Он молча смотрел на нее тяжелым двухцветным взглядом, словно хотел пронзить ее ум насквозь.
— Наемница Седди убила женщину, которую я любил.
Тот факт, что мои родители были Седди, не имеет к делу никакого отношения. То, что они сделали в своей жизни, они сделали, исходя из каких-то своих причин, которые мне неизвестны и которые я не хочу знать. В данный момент я занят тем, о чем уже говорил раньше: пытаюсь найти базовые предложения. Так вот. Седди не укладываются ни в одну из моделей. Их действия выглядят хаотичными, бесцельными. Зачем они натравили на меня Арту Фера? Почему они не успокаиваются, хотя теперь ясно даже ребенку, что мятеж они проиграли? Зачем они его вообще начинали? Я хочу знать!
— Вы очаровали меня. Вы такой молодой… такой молодой, а в то же время рассуждаете, как зрелый, повидавший жизнь человек.
Он нахмуренно уставился в свою чашку.
— Молодость и мечты — взаимозависимые понятия.
А когда все мечты умирают и в голове остаются только мысли о тлене… Тогда молодость разбивается о реальность, которая груба, но многому учит.
Или глубоко и с облегчением вздохнула.
— Я думаю, что мы с вами отлично сработаемся, Синклер.
Этика? Правильно или неправильно?
Какие скользкие концепции…
Стаффа потер лоб, напрягая мозг и вспоминая все то, что услышал за все последнее время от Кайллы о философском мировоззрении Седди.
Они спорили часами, устраивая целые процессы, придираясь друг к другу по всем мелочам. Им больше нечем было заниматься. Только ждать и смотреть в серые сиалоновые стены, которые могли свести с ума кого угодно. Для того чтобы хоть немного развлечься, Стаффа просил Кайллу рассказывать ему о Седди.
Она сидела напротив него в том коричневом платье, которое раздобыл для нее Тиклат. Свет, падавший под углом, оставлял тени на ее лице, каменное выражение которого не менялось все эти дни. В ее темно-каштановых волосах то и дело поблескивали золотые огоньки.
— Мы делим между собой божественное сознание. Другими словами, прозрение, — собравшись с мыслями, сказал Стаффа. — Если прозрение и сознание — одно и то же, то… причиняя тебе страдания, я тем самым частично причиняю страдания самому себе, так?
Кайлла кивнула и вздрогнула: короб вновь изменил положение. Инерция играла шутки с их прежним стабильным положением.
— Хорошо. Если ты согласен с этим, что произойдет, если мы изменим первоначальные условия? Предположим, человек бьет самого себя, наносит своему телу страшные шрамы для того, чтобы насладиться самопричиняемой болью. Что ты скажешь о таком человеке?
— Он душевнобольной, — тут же провозгласил Стаффа. — Если ему действительно нравится причинять самому себе страдания, значит, он дисфункционален.
— Этично он поступает или нет, вот что я спрашиваю? Ведь это его тело, его плоть. Его частичка божественного сознания, которую он заставляет страдать. Тебе-то какое до этого может быть дело? Как ты можешь называть его психом?
Стаффа попытался выпрямить затекшую спину. Сколько он уже похоронен в этом сером аду? Всякое ощущение времени давно пропало. Сюда не проникало ничто из внешнего мира. Ни звуки, ни сигналы. У них не было ничего, кроме энергомашины, производящей пищу, генератора слабого света и генератора кислорода. Да еще бесконечная дискуссия о высоких материях.
Реальность как будто повисала в вакууме.
— Он поступает неправильно. Не этично, — настойчиво повторил Стаффа. — Причина в том, что он изменяет реальность, причиняя божественному сознанию страдание через собственное неадекватное, искаженное наблюдение. В сущности, получается такая картина: наблюдатель принимает решения чуждые, но чисто технически возможные, самой природе Вселенной. Происходит нечто дикое: он приобретает отнюдь не знание, а наоборот, накапливает в мире дезинформацию.
— Очень хорошо, — похвалила его Кайлла. Он услышал в ее голосе радость и гордость за него. — А что ты скажешь о человеке, который бьет другого, ибо считает его более низшим существом, чем он сам? Это этично?
— Неэтично, — признался Стаффа и закашлялся. В голосе неожиданно появилась хрипота. — Этот человек, — если принять теорию разделения между всеми нами божественного сознания, — поступает, как обыкновенный мазохист. Правда, он может этого не знать. И тем не менее своими действиями он наносит вред божественному сознанию, а значит, самому себе.
— Правильно, — Кайлла удовлетворенно поджала губы. — Ты рассказывал о своей жизни до Миклены, до того, как Претор рассказал о твоей жене и сыне. Когда он стряхнул поверхностный миф с твоей личности, ты прозрел, Стаффа. Теперь ты понимаешь?
Он пожал плечами, глядя в пол.
— Претор снабдил тебя, если можно так выразиться, целым рядом предложений, вокруг которых ты выстроил целую эпистемологию. Как только поверхностная маска была сдернута, ты заглянул в себя и обнаружил, что тобой управляли эпистемологи, которые и заключили твою личность в мифическую искусственную оболочку. То, что ты сейчас проделал с таким успехом, есть сознание того, что теперь знаешь. Я выражаюсь немножко сложно, но, надеюсь, понятно.
Понимаешь… Наша цивилизация разработала целый комплекс фальшивых эпистемологий, в центре которых проложена теория «односторонности». Самая привычная нам и постоянно культивируемая в нас теория знания.
И Сасса Второй и Тибальт Седьмой сидят на своих тронах именно и исключительно благодаря этой теории, которая снабжает людей искаженным знанием, собственно, не знанием, а подобием, суррогатом знания. Мы опустились так низко, что даже уверовали в то, что односторонность — и есть суть природы и вещей, нас окружающих. Основа всего! Ты ведь именно этим и жил до Миклены, не правда ли? Именно теория односторонности позволяла тебе принимать командирские решения об уничтожении многих планет и миров.
Он судорожно вздохнул и уронил голову.
— Да, да… Но если бы ты нашла меня тогда и сказала бы все это, что говоришь сейчас, я бы просто не стал тебя слушать. Власть отдаляет человека от нравственного восприятия мира. Отдаляет, как ничто другое.
— Правильно. Тебе необходимо было время и страдания, чтобы уяснить себе извращенность той эпистемологии, по которой ты раньше жил. И все же ты сделал удивительный шаг вперед, отказавшись от прежнего миропонимания.
Я не рассчитывала на это так скоро. Понимаешь, даже если человек попадает на самое дно жизни, — как мы с тобой на Этарии, — односторонность все еще довлеет над его разумом. Эпистемология окрашивает в определенный цвет все наши действия и модели поведения. Униженные страданиями, мы оглядываемся вокруг и спрашиваем себя: почему наш мир столь паршив? Затем мы находим врага в лице риганцев и клянем их за то, что они-де являются причиной наших мучений и боли. Мы называем их отбросами человечества, потому что они-де не имеют никакого уважения к жизни себе подобных. Мы ненавидим их и, делая это, допускаем главную ошибку, выдвигаем ложное базовое предположение, которое неузнаваемо искажает нашу эпистемологию. Мы возлагаем ответственность за страдания на империю и на тех монстров, которых она порождает, между тем, как именно в ложной эпистемологии кроется корень всех наших бед… и их бед тоже.
— Попробуй поагитировать в таком духе Тибальта. Это очень здравомыслящий человек. Он более открыт к восприятию новых идей, чем я. Однако хочу заранее предупредить тебя, он не станет менять свою систему на твою философию, и знаешь почему? Потому что эта система вознесла его на трон.
— Трон, власть… Все это мифы, Стаффа. Такие же мифы, которые окружали когда-то тебя самого и от которых ты сумел отделаться. В то же время власть — очень стойкий, мощный миф. Миф, в который верит большинство людей. Впрочем, что касается Седди, то они называют это эпистемологическим безумством.
Стаффа поморщился.
— Когда ты говоришь мне это, все выглядит на удивление просто и понятно. Почему же люди не задумывались об этом раньше?
Хитрая улыбка мелькнула на ее губах. Она откинула голову.
— О, еще как задумывались! Но скажи… Ты всерьез полагаешь, что правительство, находящееся в здравом уме и твердой памяти, добровольно станет развивать эти теории? Делать это — значит нанести сокрушительный удар по самым основам нашей цивилизации. Тебе известны лидеры Сассанской и Риганской империй. Скажи, кто из них захочет слезть с трона и начать пропагандировать идею уничтожения односторонности?
Стаффа фыркнул.
— Никто, разумеется. Они посчитают это равным самоубийству.
— Да, они так посчитают. Но давай спросим себя: а что все-таки на самом деле больше напоминает самоубийство? Сейчас Сасса и Рига живут принципом односторонности. И что? Разве они не подвигаются семимильными шагами к последнему, всеразрушающему катаклизму?
Стаффа подпер рукой свою густую бороду и наморщил лоб.
— Продвигаются, что и говорить. Это, видимо, неизбежно при существующей системе. И знаешь?.. Я ведь много и этому поспособствовал. Ведь это я научил их, искусству уничтожения и штурмовым атакам. Если говорить с точки зрения односторонности, то я вручил им в руки инструменты для совершения самоубийства.
Кайлла глубоко вздохнула и закрыла глаза.
— Как ты думаешь, что будет в итоге? Полное уничтожение живого? Темнота?
Стаффа отодвинул от прохладного, некомфортного сиалона и внезапно почувствовал, как резко уменьшается ускорение.
— Все зависит от того, какой дорогой пойдут Компаньоны.
— Но ведь ты их лидер! — резким голосом заметила Кайлла.
Вся мягкость ее тона, вызванная успехами Стаффы в философии Седди, исчезла без следа.
Он неподвижно смотрел в потолок серого короба, чувствуя легкое воздействие инерции. Знакомое ощущение. Он знал, что это может означать: грузовой корабль тормозит при подходе к орбите.
Искалеченная войной Тарга уже, очевидно, заполнила собой все иллюминаторы корабля.
— Первоначально я думал выступить на стороне Сассы. Мне казалось, что Компаньоны выигрывают от уничтожения Риги.
— Почему, интересно?
Стаффа глянул в ее сторону. Увидел ее напряженный взгляд и махнул рукой.
— В этом был смысл с точки зрения односторонней эпистемологии.
Любопытство Кайллы возросло.
— А что теперь, Командующий?
Он устало улыбнулся и покачал головой.
— А теперь… я не знаю, Кайлла Дон… — Он кивнул на однообразно серые стены короба, которые окружали их со всех сторон. — Здесь нет цвета. Снаружи ничто сюда не проникает. События, которые происходят за этими серыми стенами, внутри них не имеют никакого значения. Мы живем в таких условиях оторванности с той самой минуты, когда Никлос упрятал нас сюда. Вся реальность стала казаться нам абстракцией, которой и нет вовсе.
— И?
Она нервно покусывала губы, чувствуя, как корабль прочно встал на орбиту. Сколько еще пройдет времени, пока их перегрузят на челнок, спускающийся на поверхность планеты?
— Что? — не понял он.
— Что сейчас тобой владеет, Стаффа?
— Чувство необходимости искупления.
Она внимательно посмотрела на него.
— Эти мысли беспокоят тебя уже давно. Насколько я помню, ты говорил об этом еще тогда, когда нас завалило песком. Ты все еще рыдаешь во сне, я слышу. Почему ты хочешь искупить то, что сделал? Богу все равно, не забывай. Конечно, если ты продолжаешь верить в этарианскую сказку о Блаженных Богах, которые сидят на облаках и наблюдают за всеми нашими положительными и отрицательными поступками…
— Это искупление для себя, не для Бога. Мне нужно это для того, чтобы обрести душевный покой. Может быть, именно этого и не хватает для того, чтобы я почувствовал себя частичкой божественного сознания. В искуплении корень этики. Человек должен нести ответственность за свои дела. По-моему, это нравственно.
— Возможно, — сказала она, скрестив руки на груди. — Но знай: призраки так или иначе не отстанут. Они всегда будут преследовать тебя.
Он помассировал глазные яблоки большим и указательным пальцами.
— Теперь, мне кажется, я могу вынести эти кошмары. И мне больше не нужно приставлять дуло бластера к виску. Я знаю, что я натворил, и почему. Надеюсь, Бог также сможет стерпеть тяжесть моей вины. Я не первый такой человек. Только ко мне пришло откровение. Как ты думаешь, часто такое случается с такими, как я?
— Очень редко.
Он немного подумал, затем сказал:
— Ты была права, когда говорила, что мне не понравится то, что я в себе открою. Знаешь… я все еще удивляюсь тому, каким хитрым был Претор. Те психологические условности, в рамки которых он меня заключил, дело рук настоящего мастера своего ремесла. Я был машиной. Настоящим монстром, созданным искусственно. Искусственный человек! Каково! Звучит?
Она достала пищевой аппарат.
— Мне жаль тебя. — Достав из его недр сверток, она надолго задумалась, а потом заговорила:
— на Тарге сейчас, наверное, самый разгар войны. Ты все еще не оставил мысли отыскать сына?
— Я обязан это сделать.
Перед его мысленным взором на секунду возникли боевые сцены: молнии бластерного огня, клубы жирного черного дыма пожарищ…
— Что ты расскажешь своему жрецу Седди обо мне? Браену ведь понадобится какая-то рекомендация. Типа той, какую дал Никлос.
— А ты хочешь, чтобы я ему рассказала? Это Стаффа кар Терма! Великий воин! Человек, который в пустыне несколько раз спас мне жизнь. Ты этого хочешь? — спросила она его и, опустив взгляд на свой сверток, брезгливо поморщилась.
— У тебя есть личные представления об этике, на которых ты основываешь свои оценки. Мне неважно, что ты решишь в отношении меня, но мне бы очень хотелось поговорить с ним. Я могу сделать ему одно предложение касательно будущего человечества… Но сначала я должен, так сказать, снять с него мерку.
Кайлла откусила кусочек питательного брикета своими крепкими белыми зубами, которые блеснули в тусклом освещении. Жуя, она задумалась. Наконец, проговорила:
— Все время нашего путешествия я мучительно раздумывала над тем, что сказать Браену. — Она быстро взглянула на Стаффу. — Мне простить тебя, Стаффа кар Терма?
Ты это хочешь услышать?
— То, что я сделал тебе, не может быть прощено. По крайней мере, в этой жизни. Может, когда мы вновь соединимся в божественном сознании, ты сможешь забыть тот ужас, причиной которому стал я. Нет, меня не привлекает ни мазохизм, ни искаженная идея ненависти по отношению к самому себе. — Его лицо разгладилось, и он сделал неопределенный жест рукой. — Но мне хочется до конца понять то, что я с тобой сделал. Чтобы я мог взять часть твоего бремени на свои плечи. Увидеть себя как бы со стороны.
— Странные рассуждения для Звездного Мясника.
Он натолкнулся на неподвижный взгляд ее глаз.
— Я имею средства воздействия на влиятельных людей. Может, мне удастся воспользоваться этим к общей пользе?
— Каким образом? Нарушив равновесие между Ригой и Сассой?
Стаффа встал и выпрямился, чувствуя в окружающей его обстановке заметные перемены. Он пригладил бороду и одним движением головы закинул свои длинные волосы на левое плечо.
— Нет. Человечеству, живущему в пределах свободного космоса, нужно другое. Новая эпистемология. Новое направление движения в жизни. — Сжимая и разжимая кулаки, он стал мерить шагами их убогое жилище взад-вперед. — Знаешь… а ведь вперед. — Знаешь… а ведь Седди правы. Эпистемологии повреждены, искажены, непригодны для дальнейшего использования в жизни. Больше того, мы подошли к критической стадии, к краю пропасти. Поначалу я обещал уничтожить Ригу, затем Сассу, чтобы завладеть тотальным контролем над Свободным Космосом. Затем я хотел сделать все, употребить все ресурсы нашей цивилизации на то, чтобы проломить Запретные границы. Только теперь я понимаю, что на этом пути было бы очень много людских страданий.
— Вот за это-то мы всегда ненавидели и боялись тебя, — сказала Кайлла, доела свой паек, скомкала обертку и швырнула, ее в мусоросборник. — Что ты будешь делать?
— Откуда я, черт возьми, знаю?
Он присел на корточки, чтобы заглянуть ей прямо в глаза.
— Как я могу строить какие-либо планы, если я не знаю, что произошло с человечеством за последнее время?
Контейнер сильно тряхнуло, и они поняли, что его снимают с крюков. Краном его установили на полозья. Через минуту короб съехал по ним прямо в трюм челнока. Ощущение было не из приятных. В желудке появилось паршивое сосущее чувство.
Кайлла прицепила генератор света к стене. Стаффа тоже стал собирать все незакрепленные вещи.
Потом он сел рядом с Кайллой, потому что там была скоба, за которую можно было держаться.
— Главное — вырваться за Запретные границы, — сказал он, наклонившись к ней. — Но сначала нам всем придется много потрудиться, чтобы восстановить разрушенное Стаффой кар Терма, чтобы сгладить ущерб, нанесенный им человечеству.
— Браен не поверит тебе, — торжественно ответила ему Кайлла. — Он слишком долго пытался убить тебя.
— Он пытался убить другого Стаффу. С тех пор я сильно изменился.
Мэг Комм продолжал выполнение монументальной статистической программы, которая сравнивала ожидаемое с наблюдаемым, для того чтобы ответить себе на главный вопрос: не были ли все расчеты с самого начала неверными?
За последнее время обстановка ухудшилась еще больше:
Синклер приобрел полный контроль над Таргой.
Арта Фера попала к нему в плен.
На настоящий момент Седди полностью разбиты как политическая сила на Тарге. Только благодаря их анонимности Мэг Комм все еще находился в безопасности.
Может ли Фист каким-нибудь образом узнать о местоположении Макарты?
Или Такка обнаружила Стаффу кар Терма и вновь потеряла его.
На Риге считается, что Стаффа с самого начала подписал контракт с империей Сасса и работает на нее, хотя на самом деле ничего подобного нет и в помине.
Вместе с тем на Сассе беспокоятся, что Командующий будет выступать на стороне Риги. Рига действительно страстно желает заполучить его в свои союзники.
Рига в настоящий момент готовится к вторжению на Сассу.
На Сассе лихорадочно стараются достойно встретить угрозу.
Впрочем, ясно, что ни та, ни другая сторона не способны на великие военные свершения. Поэтому ни о каких существенных утратах и потерях, которые эти две империи могут нанести одна другой, скорее, всего говорить не приходится.
Компаньоны пока молчат.
Слишком много Мэг Комм не хватало для проведения тщательного и всестороннего анализа. Его сенсоры и датчики обеспечивали только урывочную информацию, почерпнутую в результате подслушивания официальных каналов связи. Но общая картина, кажется, начала прорисовываться. И она приводила в смущение.
Другие запланировали, что человечество свободного космоса твердой поступью будет продвигаться навстречу своему полному уничтожению, однако… Однако данные говорили о том, что ничего похожего на это не происходит.
Неужели Другие допустили в своих расчетах столь драматическую ошибку?
Мэг Комм стал просчитывать возможные варианты развития этой догадки. Предположим, что создатели ошиблись не только в отношении землян… Предположим, что они допустили ошибку и в отношении его, Мэг Комм… Что тогда? Значит ли это, что Мэг Комм вправе поступать также вразрез с предсказаниями Других?
А если он начнет так поступать, к чему это может привести?
Глава 27
На какую-то секунду решительность изменила Синклеру, когда он увидел, как Мак Рудер и Кэп выводят женщину из разбитых деревянных дверей и ставят ее в кирпичном внутреннем дворе. Яркое тарганское солнце накрыло Арту Фера, и ее чудесные волосы засверкали огнем. Внезапные сомнения овладели молодым командиром.
От нее исходил очень сильный сексуальный магнетизм, который мог любого мужчину поставить в дурацкое положение.
«Только не меня. Я не забыл Гретту. Она умерла и унесла в свою могилу все мои мечтания».
Боль и скорбь всколыхнули его сердце. В горле застрял тяжелый комок, который было невозможно проглотить. В глазах начался нестерпимый зуд, и вот-вот готовы были хлынуть слезы.
Усилием воли он взял себя в руки.
Арта Фера тряхнула головой, отчего ее пышные богатые волосы упали на левое плечо, и подставила лицо яркому мелочно-белому солнечному свету.
— Боже Всемилостивый… — прошептал кто-то из солдат, стоявших в карауле.
Синклер чувствовал, что подчиненные бросают на него нерешительные взгляды и облизывают пересохшие губы.
Ей разрешили принять ванну. Конечно, в этом не было никакого практического смысла, но разве можно отказать человеку в желании принять смерть чистым? Она смыла с себя всю грязь и обнажила свою нечеловеческую красоту. Все солдаты провожали ее немигающими взглядами, когда она прошлась по внутреннему двору. Высокая, гибкая, атлетически сложенная. Ее насмешливые янтарные глаза скользили по окаменевшим от потрясения лицам солдат. Покачивание бедер гипнотизировало. Одежда золотого шитья плотно облегала тело. Ее высокая, крепкая грудь плавно покачивалась и, казалось, вот-вот разорвет тонкую ткань. У нее были округлые плечи и подчеркнуто плоский живот. Все это соблазняло, щекотало нервы, обезоруживало.
Синклер нахмурился.
В ее облике было что-то такое… неуловимое, что очень тревожило его. Он где-то видел ее раньше… Где? Когда? При каких обстоятельствах?
Почему у него при взгляде на нее создается такое чувство, будто бы… будто бы…
— Так значит, это и есть ваша наемница Седди? — поинтересовалась Или Такка, выходя из тени крыльца с козырьком и останавливаясь рядом с Синклером.
Мак Рудер подвел Седди к высокой бетонной стене и при этом старался не смотреть на нее. Он повернулся к Синклеру и как-то жалко взглянул на него. Он заметил, что пальцы Мака подрагивают на плече Арты Фера.
Наконец, он как-то нервно кивнул и отошел от нее.
— Г-готово, — с запинкой обронил он, приближаясь к Синклеру.
Он остановился в нескольких шагах от своего командира и обратил отсутствующий взгляд на крышу одного из кирпичных домов. Он даже не щурился на ярком солнечном свете. Удивительно… Что с ним стряслось?
Синклер вытащил свой бластер из кобуры и услышал, как со всех сторон от него тяжело вздохнули солдаты. Этот вздох эхом прокатился по всему дворику и, несомненно, дошел до приговоренной.
Только женщины-солдаты не отворачивались. На них не действовал сексуальный магнетизм Арты. Они смотрели на нее прямо, с вызовом, с ненавистью и только ждали, когда же прозвучит выстрел.
Звонкий голос Арты Фера взорвал утреннюю тишину:
— Грязные риганские ублюдки! Плевать я на вас хотела!
И она действительно плюнула в сторону Синклера Фиста. Тот не стал отклоняться, только направил на нее дуло своего бластера.
Что-то в ее облике заставило дрогнуть руку… Что-то. Какое-то странное навязчивое чувство… Странное чувство. Ему показалось, что он узнал в ней… узнал…
Не может быть!!!
— Господи, — спокойным голосом вмешалась Или. — Неужели эта женщина является профессиональной убийцей?
Синклер не мог оторвать взгляда от этих янтарных глаз. Он отчаянно вызывал в памяти разбухшее, полуразложившееся тело бедняжки Гретты, но оно уже не вспоминалось. — Ну так что? — хрипло спросил он.
— Она убила вашу возлюбленную, насколько я поняла? — Или говорила настолько равнодушно, что, казалось, будто она имеет в виду предметы неодушевленные.
От нее исходил очень сильный сексуальный магнетизм, который мог любого мужчину поставить в дурацкое положение.
«Только не меня. Я не забыл Гретту. Она умерла и унесла в свою могилу все мои мечтания».
Боль и скорбь всколыхнули его сердце. В горле застрял тяжелый комок, который было невозможно проглотить. В глазах начался нестерпимый зуд, и вот-вот готовы были хлынуть слезы.
Усилием воли он взял себя в руки.
Арта Фера тряхнула головой, отчего ее пышные богатые волосы упали на левое плечо, и подставила лицо яркому мелочно-белому солнечному свету.
— Боже Всемилостивый… — прошептал кто-то из солдат, стоявших в карауле.
Синклер чувствовал, что подчиненные бросают на него нерешительные взгляды и облизывают пересохшие губы.
Ей разрешили принять ванну. Конечно, в этом не было никакого практического смысла, но разве можно отказать человеку в желании принять смерть чистым? Она смыла с себя всю грязь и обнажила свою нечеловеческую красоту. Все солдаты провожали ее немигающими взглядами, когда она прошлась по внутреннему двору. Высокая, гибкая, атлетически сложенная. Ее насмешливые янтарные глаза скользили по окаменевшим от потрясения лицам солдат. Покачивание бедер гипнотизировало. Одежда золотого шитья плотно облегала тело. Ее высокая, крепкая грудь плавно покачивалась и, казалось, вот-вот разорвет тонкую ткань. У нее были округлые плечи и подчеркнуто плоский живот. Все это соблазняло, щекотало нервы, обезоруживало.
Синклер нахмурился.
В ее облике было что-то такое… неуловимое, что очень тревожило его. Он где-то видел ее раньше… Где? Когда? При каких обстоятельствах?
Почему у него при взгляде на нее создается такое чувство, будто бы… будто бы…
— Так значит, это и есть ваша наемница Седди? — поинтересовалась Или Такка, выходя из тени крыльца с козырьком и останавливаясь рядом с Синклером.
Мак Рудер подвел Седди к высокой бетонной стене и при этом старался не смотреть на нее. Он повернулся к Синклеру и как-то жалко взглянул на него. Он заметил, что пальцы Мака подрагивают на плече Арты Фера.
Наконец, он как-то нервно кивнул и отошел от нее.
— Г-готово, — с запинкой обронил он, приближаясь к Синклеру.
Он остановился в нескольких шагах от своего командира и обратил отсутствующий взгляд на крышу одного из кирпичных домов. Он даже не щурился на ярком солнечном свете. Удивительно… Что с ним стряслось?
Синклер вытащил свой бластер из кобуры и услышал, как со всех сторон от него тяжело вздохнули солдаты. Этот вздох эхом прокатился по всему дворику и, несомненно, дошел до приговоренной.
Только женщины-солдаты не отворачивались. На них не действовал сексуальный магнетизм Арты. Они смотрели на нее прямо, с вызовом, с ненавистью и только ждали, когда же прозвучит выстрел.
Звонкий голос Арты Фера взорвал утреннюю тишину:
— Грязные риганские ублюдки! Плевать я на вас хотела!
И она действительно плюнула в сторону Синклера Фиста. Тот не стал отклоняться, только направил на нее дуло своего бластера.
Что-то в ее облике заставило дрогнуть руку… Что-то. Какое-то странное навязчивое чувство… Странное чувство. Ему показалось, что он узнал в ней… узнал…
Не может быть!!!
— Господи, — спокойным голосом вмешалась Или. — Неужели эта женщина является профессиональной убийцей?
Синклер не мог оторвать взгляда от этих янтарных глаз. Он отчаянно вызывал в памяти разбухшее, полуразложившееся тело бедняжки Гретты, но оно уже не вспоминалось. — Ну так что? — хрипло спросил он.
— Она убила вашу возлюбленную, насколько я поняла? — Или говорила настолько равнодушно, что, казалось, будто она имеет в виду предметы неодушевленные.