Страница:
Конечно, за столько лет все, что должно было гнить и вонять, сгнило, однако вонь отчасти уцелела. Она точно впиталась в стены. Смрад в этой камере был устойчивый.
Здесь уже было темно. Кучи окаменевшего мусора скорее угадывались, чем виделись. Но...
Но!
Жженый повидал немало на своем веку. И не только повидал, но и услышал, ощутил и вдохнул. А память у него была отличная — и на звуки, и на прикосновения, и на запахи. И тот тошный душок, что едва-едва коснулся его ноздрей, он знал на сто пудов.
Это тянуло мертвечиной.
Так же бесшумно, как и «вальтер», выскользнул из чехла фонарь. Далеко отставив левую руку, Жженый щелкнул кнопкой.
Узкий луч света прорезал мглу. Вряд ли что-либо можно было разглядеть в нем... но только не для Жженого.
Глаза его сузились. Ноздри раздулись. Луч хищно зашарил по полу и по стенам...
Вот оно.
Жженый сунул фонарь и пистолет на места, резко шагнул вперед, взялся за нечто тяжелое, с усилием поволок это нечто к выходу. Выволок.
В первой комнате он распрямился, вытер руки о бока. Постоял немного над трупом, затем ногой брезгливо перевернул его на спину.
Труп вяло перевалился навзничь, откинув левую руку.
Жженый сплюнул.
В сущности, ему все уже было ясно, когда он тащил мертвяка за ноги. Но теперь, убедившись окончательно, он усмехнулся.
Он не питал теплых чувств ни к кому из своей гоп-компании. Даже равнодушен ни к кому не был. Презирал всех — хотя каждого по-разному. Мыло — за глупость, Тухляка — за нечистоплотность, Дешевого и Ботву — за гнилость духа... Но были двое, кого он терпеть не мог. Не мог он, правда, этого и выказать, но уж питаться своей ненавистью в глубине души никто не смел ему запретить. Он и питался.
Эти двое были — Скальп и Слякоть. И вот оба сдохли!
Мысль поразила его. Он возненавидел двух, и обоим — кранты. Это как? Знамение?..
В упоении он даже и не подумал о том, что Скальп, может, вовсе и не сдох, а пустился в вольную охоту, как не раз уже бывало. Нет! В его понимании этот подонок был трупом.
Жженый и сам не знал, насколько он прав.
Он поднял голову, обвел взором грязнющий потолок. Выражение лица сделалось задумчивое, он закусил нижнюю губу, покивал — и все понял, всю драму, разыгравшуюся ночью: и мотив, и действия... Скорее, не понял, а представил — так ярко, по-настоящему. Его и азарт разобрал, он вновь перевернул изломанный, кошмарный труп ничком. Ну да! Так и есть: ножевое в область сердца. Совсем небольшое. Жженый вспомнил стилет Дешевого, поощрительно кивнул. Все верно.
Он даже зауважал Дешевого. И уважение сливалось с каким-то до конца не понятным духовным освобождением. Все-таки что-то значит! — его враги враз пали смертью гнусных. Это неспроста.
Никогда прежде он такого не переживал. Он удивился. Больше! — изумился. В волнении заходил по вонючей комнате. Потом остановился. Ему стало тесно здесь.
— Так, — сказал он.
И заспешил. Подхватил труп, швырнул его назад во мглу. Отряхнул руки и вышел на улицу.
Свет этого дня все же рассеял муть. Исчез дождь. Побежали облака. Их ткань не выдержала, порвалась, и солнце хлынуло в разливы. Оно причудливо испятнило хмурый мир, окружавший хмурого человека с лицом убийцы и взглядом, от которого какая-нибудь старая дева наверняка бы тут же отдала концы.
Этот человек широкими шагами ходил по двору. Круто разворачивался, шел обратно, вновь поворачивался и шагал еще куда-то.
Думал ли он? Сам он о том не думал. Волны чувств, образов и слов вздымались, рушились и вновь вздьмались в нем. Он почти задыхался в этой буре.
Кончилось тем, что он едва не налетел на дерево. Тогда опамятовался. Он остановился, провел рукой по лбу и взглянул новыми глазами.
— Так, — сказал он уже по-другому. Он и сам стал другим.
Когда вернулся, его встретило какое-то странное молчание. Все его разбойники сидели тихо, возились каждый со своим барахлом и казались если не напуганными, то настороженными, что ли.
Жженый чуть задержал взгляд на Дешевом. Тот словно уловил этот взор, дернулся, но Жженый сразу отвернулся.
— Ну что? — произнес он сурово. Безмолвие.
— Что — что? — осторожно переспросил Пистон.
— Дела как, спрашиваю. Опять тишина.
— Да... нормально, — еще осторожнее выдавил Пистон.
Жженый помолчал, а потом сказал без улыбки:
— Хорошо. Готовьтесь. Вечером проверю. И пошел к себе.
Глава 8
Эта чертова осень, казалось, никогда не кончится. Стоял уже конец октября. А может, начало ноября?.. Черт его знает. Честно сказать, Даня не очень отсчитывал дни, большой нужды в том не видя. Все равно придет зима, за ней весна, а там лето... Часы — часы да. Это другое дело. А день за днем, это второстепенно.
Да тут еще один вопрос занял московского генерала. Причем возник он, вопрос, почти случайно, от слов Кишки — когда они возвращались после разгрома бандитов на кольце.
— Н-ну, блин!.. — сказал тогда Кочерга, довольно отдуваясь под тяжестью трофеев. — Везет же нам! Крошим этих гадов в труху. Ма-агия... Штык вам в жопу, а не магия!
При всех своих достоинствах Кишка был парень недалекий. Он и не понял, какую интересную вещь сказал. А Даня-то просек это сразу. Естественно, он ничего никому не сказал и виду не подал. Но заинтересовался. Задумался. Думал несколько дней. Вспоминал, сопоставлял, делал выводы... И по итогам их позвонил Бабаю:
— Привет! Есть разговор.
— Ладно. Где встретимся?
— Я сам к вам приду.
— Давай. Ждем.
Бабай лично вышел встречать гостя. На посту стоял Гондурас, и командир велел ему смотреть зорко.
— Гость у нас. Смотри не прозевай, — сказал он с напускным равнодушием, но про себя напрягся: не хотелось ему ударить в грязь лицом перед москвичами. И не ударил! Он и сам внимательно смотрел по сторонам, но первым заметил пришельца все-таки Гондурас.
— Командир, — позвал он. — Смотри! Идет. Бабай широко улыбнулся, что делал не часто.
— Привет, привет! Ждем. Проходи! Поешь?
Даня тоже заулыбался в ответ, однако пройти и покушать отказался:
— Нет, извини. Некогда. Решил сразу два дела сделать: к вам заглянуть и вон там посмотреть, поисследовать, что творится.
Он кивнул в сторону бывшей Олимпийской деревни.
Бабай подумал, что под словами «к вам заглянуть» скрыто желание доброго соседа узнать, как живется-дышится здесь новым его соратникам. Это приятно тронуло уфимского командира, и он постарался по максимуму отметить позитивы жизни на «Юго-Западной».
— Живем как короли на именинах! — блеснул он эрудицией в конце рассказа. — Точно, Гондурас?
Фраза про королей, естественно, была позаимствована у Очкарика.
Гондурас все подтвердил энергичным кивком и кратким:
— Точно!
Даня выслушал это, тоже кивнул, сказав искренне:
— Очень рад. Хорошо, что у вас так вышло... Но знаешь, я хотел кое о чем посоветоваться.
— Со мной? — Бабай чуть удивился.
— Ну конечно.
Бабай почесал пальцем в ухе, затем пятерней в затылке. Он почувствовал себя польщенным.
— Ладно, слушаю.
— Тут вот какое дело. Понимаешь, что-то кажется мне странным, как мы лихо громим врагов. В тот день, помнишь, когда вы появились?.. Разнесли вдрызг. Сейчас вот тоже... А ведь у них и вправду магические приемы всякие есть. И неслабые. А нам они — хоть бы хны. Тебя это не удивляет?
— Ну кто его знает. — Бабай пожал плечами, повспоминал. — Да ведь и мы их там у себя тоже били в хвост и в гриву... — Здесь он, правда, смутился и заскромничал. — То есть боестолкновение, по сути, одно было, но вообще справлялись мы неплохо.
— Вот! — обрадовался Даня. — Вот именно. Это я и хотел обсудить. Понимаешь, все данные указывают на то, что их магия долбаная не срабатывает. Понимаешь?! Не срабатывает здесь, с нами. Я уверен, что они пытались ее применить. Уже после того боя на Профсоюзной, когда вы оказались здесь.
— Пытались, думаешь?
— Уверен! Уж я-то эту сволочь знаю. И раздавили б нас в лепешку, если бы...
— Если бы что? — Бабай загорелся интересом.
— Если бы у нас не было защиты от этого. Понимаешь?
— Вроде да. — Бабай ухмыльнулся. — Ты хочешь сказать, что нас что-то защищает, но что — не знаешь. И хочешь выяснить.
Даня рассмеялся:
— Верно! Не знаю. То есть отчасти знаю, вот. — Он расстегнул куртку, рубаху и показал приятелю свой нагрудный крест.
— Что это? — заинтересовался Бабай.
— Это... ну как бы амулет такой. Мне его мать когда-то повесила в детстве. Очень давно уже... Вот он, я знаю, обладает силой отражать магию ихнюю. Но все-таки одного его недостаточно. Я думаю, что у вас есть что-то такое, чего вы и сами не знаете...
— Я знаю, — сказали сзади. Оба генерала разом обернулись. Гондурас невозмутимо смотрел на них.
— Мне кажется, я знаю, — повторил он.
Даня первым опомнился.
— Ну-ка, ну-ка... — заговорил он. — Поведай!
Для Бабая же, знавшего разговорчивость своего подчиненного, такое заявление стало почти чудом, потому он на несколько секунд онемел — и лишь потом обрел дар речи, правда матерной.
— ...! — прозвучало в сыром воздухе. — Нет, я балдею!..
— От чего? — повернулся к нему Даня.
— Да от него! — Бабай ткнул в Гондураса пальцем. — Он же у нас и слова не скажет сам. Великий немой!
А этой фразы Бабай не знал совсем — вторично изобрел ее в порыве вдохновения.
Виновник переполоха невозмутимо молчал.
Бабай готов был еще восхищаться метаморфозой, но Даня быстро вернул беседу в нужное русло.
— Погоди, — сказал он. — Так что ты хотел сказать?
Пришлось Гондурасу пуститься в самую длинную в его жизни речь.
Ты сказал, — начал он, — вот амулет на шее... Это было предисловие.
— Да, — согласился Даня. — А что?
— Да у меня так же. Только не на шее, а книга. Написано. Вот.
Он сунул руку в недра своих одежд и извлек оттуда небольшую кожаную папку.
— Вот. Здесь. Ношу с собой. — И открыл папку. — Видали? Вот она. Это один старик мне дал. Вот как тебе мать эту штуку...
— Крест.
— Ну да. А мне вот книгу. Называется Коран. И далее таким же телеграфным стилем Гондурас поведал о следующем.
Когда он был мальцом — лет десять, не больше, — еще был жив в их группе один старый-старый дед. То есть, может, он и не был таким уж реликтом, но десятилетнему пацану казался, конечно, динозавром.
— Эй, балам[1], — сурово сказал старец. — Татарский знаешь?
— Чего?
— Э-э... — огорчился дед. — Ладно, давай по-русски...
И по-русски рассказал нечто удивительное.
В их роду из поколения в поколение, от мужчины к мужчине переходила уникальная реликвия: половинка рукописного Корана, собственноручно переписанная святым, жившим в Сирии в XI веке. Почему половина — теперь уже невозможно сказать. Равно как и то, какими путями половина книги перекочевала с Ближнего Востока на Южный Урал. История — штука странная, даже необъяснимая.
Рукопись почиталась священным чудом. Она оберегала род от напастей. Она не давала роду угаснуть. Она не дала последнему его представителю погибнуть в катастрофе. Он был немолодым уже человеком, но уцелел и выжил.
Однако в кровавой буре сгинули его наследники: дети и внуки. Кому передать священный текст?.. На какое-то время даже пришло отчаяние. Но потом, здраво рассудив, он решил, что негоже впадать в оторопь. Раз так вышло, то надо передать реликвию кому-то далее. Прошли годы — и вот он выбрал мальчишку.
— А почему тебя? — спросил Даня.
— Не знаю, — Гондурас пожал плечами. — Я спокойный всегда был. Может, потому.
Даня подумал.
— Логично, — признал он. — Ну и дальше что? Дальше Хранитель втолковал, что эта книга будет беречь от бед. Надо всегда носить ее с собой. «Ты понял?» — с сильным нажимом спросил он.
Понял, конечно. Гондурас вовсе не был дураком. Тугодум, да. А вернее, даже не тугодум, а слишком уж основательный. И молчаливый. Словно душа какого-нибудь финна или эстонца забрела по непонятной траектории в Гондурасово тело... Не любил раскрываться окружающим, отчего и заслужил такую Бот репутацию Сундука Сундуковича. Но его это не волновало.
— Погоди. — Бабай нахмурился. — Как так? Зачем же он отдал тебе книгу эту, если она его самого берегла?
— Время пришло, — сказал Гондурас.
В самом деле было так. Старик предчувствовал нечто. Правда, что именно — и сам бы не сказал. Но предчувствовал. И предчувствия не обманули. Два дня спустя он отправился куда-то — за водой, кажется. И не вернулся.
Это случилось за несколько лет до гибели Благовещенской диаспоры. Причем как раз с момента исчезновения Хранителя дела пошли все хуже и хуже. Начались склоки, свары, грызня... Нарастали апатия и бессилие. И чем все это кончилось — известно.
— Здорово! — воскликнул Даня, и вправду заинтересованный. — Так это, ты говоришь, половина целой книги?
— Да.
— Ага... Можно посмотреть?
— Да легко. Заинтересовался и Бабай.
— А ну-ка...
Книга была удивительная. В ней не имелось букв в привычном понимании. Были строчки извилистых закорючек — арабский шрифт, о котором, понятно, никто из трех ребят и представления не имел. Кроме того, каждая страничка окаймлялась необычно красивой причудливо-узорной ленточкой...
— Орнамент, — вспомнил слово Даня и показал пальцем.
Странички книги были тонкие, но изумительно плотные, такие нежно-бежевые, цвета топленого молока. А чернила — черные — были столь ярки, что немыслимо и представить, что перо в них окунали тысячу лет тому назад.
— М-м... да, — промычал Бабай многозначительно. — И что, больше ничего он тебе не говорил?
— Говорил.
Бабай аж поперхнулся. А в следующий миг рассердился:
— Да что же... Что ж ты молчишь, как пень, мать твою! Из тебя что, слова тащить надо?!
— Я все по порядку, — невозмутимо изрек Гондурас.
— Ну давай, давай, порядок!
По порядку выходило вот что. Семейное предание Хранителя гласило: обе половинки книги когда-то должны встретиться. До сих пор этого не произошло. Но кто знает, быть может, юнец окажется удачливее и ему суждено будет увидеть, как соединятся они, прежде разлученные! И вот тогда-то их сила, и по отдельности не малая, станет огромной...
— И еще он сказал, — молвил Гондурас. — Я запомнил. Сказал так: теперь для тебя случайностей нет. Все, что будет...
Можно не продолжать! Даня вскинул руку. Он уже все прочел.
— Стоп! — воскликнул он. — Значит, тебя вело сюда, так?
— Скорей всего.
— Скорей, скорей всего, да-да-да... — Даня на миг нахмурился, но тут же озарился: — Да! Все верно.
— Что верно? — До Бабая не сразу дошло.
— Ну как же! Вот смотри: раз нет случайностей, значит, не случайно он один уцелел после разгрома. Не случайно наткнулся на вас. Не случайно произошел этот сдвиг пространства! Вы все рассматривали непонятную штуку, а у нас Муха выстрелил в такую же. И вас кинуло сюда. Зачем?! Теперь понимаешь?
Теперь понял. Бабай кивнул. Глаза сверкнули. Бабай зябко передернул плечами:
— Бр-р!.. А что, братва, и вправду холодно. Айда чай пить!
— Я на посту, — напомнил Гондурас.
— А, да. Ну, кстати, твое время вышло! Кто тебя должен менять?
— О-о.
— Сейчас его пришлю. Айда, Данька, чаю хлебнем.
— Идем, — улыбнулся Даня. — Вот тебе и некогда... Ладно, подождет окраина.
Глава 9
Муха и не подозревал, какие тучи сгущаются над ним. Он чувствовал себя прекрасно. Конечно же, он не был таким мастером, как Гвоздь, но боец и рейнджер из него вышел неплохой. Поэтому он оснастил свое жилище множеством примитивных, но эффективных примочек, способных стать развеселыми сюрпризами для тех, кто вздумал бы проникнуть сюда без предупреждения.
На площадке первого этажа, где всегда была темень непробудная, Муха ловко натянул на высоте сантиметров тридцати прочную капроновую нить. Протянутая сквозь решетку перил, она уходила вверх, перебрасывалась через трубу отопления — а к концу нити крепилось ведро, на треть наполненное мокрым песком, на две трети — пустыми жестянками из-под консервов. Но это не все! К рукояти ведра была привязана другая такая же нить, и она вела на этаж выше — к оцинкованному тазу, также полному гремучих железяк. Закреплена веревка была не внатяг, а с легким провисанием... Ну и нетрудно догадаться, что от тазика следующая нить вела еще выше, к бельевому бачку, установленному на самом краю лестничной площадки... и так далее. Если кто-то незваным гостем входил в Мухин подъезд, то мимо первой веревки пройти никак не мог. Он задевал ее ногой, ведро летело вниз, дергало таз, тот приглашал в полет бачок — и подъезд содрогался от таких фанфар, что если этот вошедший был слабонервным, то выходил или, вернее, вылетал он отсюда готовым шизофреником.
Федор тщательно, с вдохновением устанавливал свою посудную автоматику, регулировал вес каждого объекта и нажатие нитей — чтобы работа системы была безупречной. Сам же и проверил. Сработало как из пушки! Он чуть не оглох.
Это дело настолько Мухе понравилось, что он понаставил подобных секретов, где надо и где не надо. Ну а кроме того, он не расставался с заряженной «Сайгой» ни днем ни ночью, спал чутко — и таким образом полагал себя защищенным на все сто.
Он просыпался рано, хоть никто его силком не будил. Какое-то время позволял себе поваляться, подремать. Недолго, разумеется. Наступал день со своими проблемами, заботами, походами... Это была жизнь. Муха другой не знал. Считал, что живет замечательно...
Он ошибался.
Как и обещал, вечером Жженый устроил своим оглоедам смотр.
Претензий не было лишь к Тощему и Тухляку: у них все было собрано, отглажено, смазано и заряжено. У прочих — как попало... У Дешевого и оружия не было.
— В бою добудешь, — осклабился Жженый.
— Как это? — расстроился супермен.
Жженый хотел было съязвить еще, но спохватился. Умолк. В этот момент Пистон осторожно произнес:
— Можно слово сказать, босс?..
— Говори.
Пистон сказал довольно много слов:
— Этот-то, Слякоть... Он-то свой автомат не взял. Вон там стоит, в той квартире. Почему без оружия ушел? Куда?
Командир знал, куда и зачем ушел Слякоть. «Туда ему и дорога!» — подумал он, а вслух молвил совсем иное:
— Куда пошел — не знаю. А насчет оружия думаю, что где-то что-то у него спрятано было. Тайно от всех.
У Пистона глаза округлились.
— Точно!.. То-то я замечал, как он все вон туда шастает, через двор. Где магазин бывший, знаете?
— Знаю.
— Вот-вот... Шасть туда! Потом назад прется.
Тут Пистон заметил, что болтает лишнего. Узнает Слякоть про такую его неуместную наблюдательность... Но слово не воробей.
— То есть... А может, нет, конечно. Может, я и ошибся.
Начальник подумал, что если Слякоть куда и шнырял тайком — скорее всего у него там брага была припрятана... Но теперь это не имело значения.
— А патроны есть? — спросил он.
— А как же! Два рожка полных.
— Ну вот и бери себе, — сказал Жженый Дешевому.
Тот аж обомлел. Заморгал, рот разинул.
— Можно?!
Жженый пристально взглянул в слезящиеся глазенки.
А что? Боишься, что ли, этого?
Дешевый вздрогнул, уловив в словах босса что-то такое... Дрожь пробрала по спине. «Неужто знает?!» — прянула мысль, но, ужаснувшись, Дешевый постарался загнать ее поглубже.
— Я?! — Голос дрогнул. Дешевый молодецки выпятил цыплячью грудь. — Да пошел он! Боюсь!.. Пусть вши да блохи его боятся!
Соратники немало подивились такому взрыву воинственности. Лишь в уголке рта Жженого мелькнула неуловимая усмешка, да на лице Тощего ровным счетом не изменилось ничего.
Дешевый же вновь ощутил силу — словно своим выпадом он сам влил ее в себя. «Не боюсь!» — мелькнуло припадочным весельем.
Он вправду стал другим. Распрямился. И задышал иначе — ровно, мощно. Даже и плечи вроде стали шире.
— Не боюсь, — повторил он твердо.
Взгляд шефа стал каким-то задумчивым. Он, этот взгляд, прошелся по неказистой фигурке сверху вниз...
— Ну так тем более, — сказал Жженый. — Иди бери. Приказ!
— Есть, босс! — Дешевый бросился в соседнюю квартиру. Вернулся сияющий. — Во! — Наконец-то и он обрел настоящее оружие.
— Так, — молвил босс. — Ну, теперь, кажется, готовы.
Сказавши это, он сильно покривил душой. Он прекрасно видел все упущения в подготовке. Знал он и моральный дух, и степень профессионализма своей рати. Но ничего не сказал. Теперь его это не волновало.
Хотя нет. Волновало, только в другую сторону Сброд? И отлично! Легче будет.
— Слушай приказ, — объявил он. Разбойники послушно онемели.
— Сейчас всем спать, — велел Жженый. — Обойдемся без дежурства, силы надо беречь. Завтра подъем ранний. Разбужу затемно. Завтракаем и выходим. Своим помощником назначаю... Тощего.
— Есть, босс, — сказал тот без всякого выражения.
— Отбой!
Бандиты побрели по комнатам.
— Живее! — крикнул Жженый. Медлительность его раздражала.
Сам он пошел к себе, закрыл дверь. Прикрыл, вернее: перекошенная, разбухшая, она не закрывалась плотно. Он подошел к окну, остановился, стал смотреть.
Ничего нового он не увидел. Гнилые сумерки, почти ночь. Несколько минут до темноты. Но все-таки смотрел он по-новому, не как раньше. И чувствовал себя по-новому, сырой осенний воздух по-другому вливался в легкие. Он, в сущности, впервые почувствовал вкус поздней осени — холодного дождя, сырой холодной земли, прелых листьев, мокрой коры... Все это, прежде не знакомое ему, пришло, изумило, переменило жизнь.
— Дурак, — едва слышно слетело с его губ. — Эх, дурак!..
Давно уже пришла ночь, и почти ничего нельзя было увидеть, а он все стоял и стоял в темноте. Совсем тихо было вокруг.
Наконец он отошел от окна, лег, вздохнул глубоко и почти сразу погрузился в глубокий, темный сон.
Но даже если б он не спал, то не услышал бы, как из соседней квартиры в коридор выскользнула высокая худая фигура. Это произошло в кромешной тьме, но фигура была не только невидимой, а совершенно беззвучной. Словно не шагала она, а плыла над цементным полом. Так вот и выплыла из коридора на площадку, а затем и вниз, по смрадной лестнице.
Наутро Жженый проснулся как по будильнику.
Он открыл глаза — стояла полная темнота. Но это было утро, скоро должен забрезжить рассвет. Жженый угадал это. Угадал он и то, что рассвет действительно будет рассветом, а не такой тоской собачьей, какая тянулась чуть ли не весь последний месяц. Ощутимо похолодало, и морозная свежесть вливалась в комнату из приоткрытой форточки.
Жженый встал, зевнул, поежился, сделал несколько энергичных движений. Хорошо! Он пошел будить ораву.
К некоторому его удивлению, уже не спал Дешевый. Сидя в коридоре, он зажег керосинку и при ее тусклом огне тихо возился с автоматом. Появление босса застигло его врасплох. Он вздрогнул, вскочил. Зд... Желаю здравствовать, босс, — прошептал он.
У Жженого, честно сказать, язык не повернулся произнести что-либо ответно-вежливое. Он лишь посмотрел на разложенные по мешковине части затворного механизма.
— Чистишь?
— Да. То есть почистил уже. Смазал... Вы сразу спать велели, потому вот встал пораньше, чтобы проверить, смазать... Это для порядка, чтоб аккуратно было.
Начальник молча стоял, смотрел. Он понимал, что надо бы похвалить подчиненного, как-то приободрить его... но опять же это было выше его сил.
— Ясно, — только и сказал он. — Давай собирай. Остальные спят?
— Вроде да.
— Пойду будить.
Он повернулся и уже сделал шаг назад, как его окликнули:
— Босс.
Жженый чуть вздрогнул.
— Что? — развернулся. Дешевый смотрел на него.
— Ну чего? — сказал шеф уже с раздражением.
— Я... — начал было Дешевый, но запнулся. — Я подумал... а нет, нет. Ничего. Перепутал.
— Ну нет, так и нет, — сухо молвил Жженый и пошел будить команду.
Деликатностью эта побудка не отличалась: командир светил фонарем и толкал спящего ногой.
— Подъем! — гаркал он при этом.
Впрочем, стоило толкнуть двоих, как прочие зашевелились сами. Не проснулся лишь Мыло: у него нервная система была как у бегемота. Его пришлось лягнуть дважды. После второго пинка он вскочил как очумелый, вылупил зенки:
— А?!
Грубый хохот был ему ответом.
Собрались быстро. Жженый подгонял мешкающих такими эпитетами, от которых уши не то чтобы вяли, а прямо-таки провисали. Благодаря этому сборы, завтрак и последний инструктаж удалось завершить до рассвета.
— Ну пошли, — скомандовал наконец главный.
Он сам возглавил шествие. Спускался по лестнице первым, посвечивая себе фонариком. Действительно, за ночь стало намного холоднее, архаровцы оделись тепло, но все-таки вслух выражали свои мнения в адрес московского климата. Делали они это дико и скверно, и после одной, какой-то особо паскудной фразы, Мыло загоготал во всю дурацкую глотку. Правда, сам же и спохватился, и заткнулся, но было поздно. Жженый приостановился, подождал, когда дебил приблизится, и без замаха кратко хлестнул ему прямым правым в челюсть.
От удара Мыло лязгнул зубами, как скелет в школьном кабинете анатомии. В башке у него точно кто-то на миг выключил свет. Правда, всего на миг — да и какой вообще мог быть свет в такой башке, сказать трудно. Он икнул, подавился слюной, судорожно схватился за перила.
Здесь уже было темно. Кучи окаменевшего мусора скорее угадывались, чем виделись. Но...
Но!
Жженый повидал немало на своем веку. И не только повидал, но и услышал, ощутил и вдохнул. А память у него была отличная — и на звуки, и на прикосновения, и на запахи. И тот тошный душок, что едва-едва коснулся его ноздрей, он знал на сто пудов.
Это тянуло мертвечиной.
Так же бесшумно, как и «вальтер», выскользнул из чехла фонарь. Далеко отставив левую руку, Жженый щелкнул кнопкой.
Узкий луч света прорезал мглу. Вряд ли что-либо можно было разглядеть в нем... но только не для Жженого.
Глаза его сузились. Ноздри раздулись. Луч хищно зашарил по полу и по стенам...
Вот оно.
Жженый сунул фонарь и пистолет на места, резко шагнул вперед, взялся за нечто тяжелое, с усилием поволок это нечто к выходу. Выволок.
В первой комнате он распрямился, вытер руки о бока. Постоял немного над трупом, затем ногой брезгливо перевернул его на спину.
Труп вяло перевалился навзничь, откинув левую руку.
Жженый сплюнул.
В сущности, ему все уже было ясно, когда он тащил мертвяка за ноги. Но теперь, убедившись окончательно, он усмехнулся.
Он не питал теплых чувств ни к кому из своей гоп-компании. Даже равнодушен ни к кому не был. Презирал всех — хотя каждого по-разному. Мыло — за глупость, Тухляка — за нечистоплотность, Дешевого и Ботву — за гнилость духа... Но были двое, кого он терпеть не мог. Не мог он, правда, этого и выказать, но уж питаться своей ненавистью в глубине души никто не смел ему запретить. Он и питался.
Эти двое были — Скальп и Слякоть. И вот оба сдохли!
Мысль поразила его. Он возненавидел двух, и обоим — кранты. Это как? Знамение?..
В упоении он даже и не подумал о том, что Скальп, может, вовсе и не сдох, а пустился в вольную охоту, как не раз уже бывало. Нет! В его понимании этот подонок был трупом.
Жженый и сам не знал, насколько он прав.
Он поднял голову, обвел взором грязнющий потолок. Выражение лица сделалось задумчивое, он закусил нижнюю губу, покивал — и все понял, всю драму, разыгравшуюся ночью: и мотив, и действия... Скорее, не понял, а представил — так ярко, по-настоящему. Его и азарт разобрал, он вновь перевернул изломанный, кошмарный труп ничком. Ну да! Так и есть: ножевое в область сердца. Совсем небольшое. Жженый вспомнил стилет Дешевого, поощрительно кивнул. Все верно.
Он даже зауважал Дешевого. И уважение сливалось с каким-то до конца не понятным духовным освобождением. Все-таки что-то значит! — его враги враз пали смертью гнусных. Это неспроста.
Никогда прежде он такого не переживал. Он удивился. Больше! — изумился. В волнении заходил по вонючей комнате. Потом остановился. Ему стало тесно здесь.
— Так, — сказал он.
И заспешил. Подхватил труп, швырнул его назад во мглу. Отряхнул руки и вышел на улицу.
Свет этого дня все же рассеял муть. Исчез дождь. Побежали облака. Их ткань не выдержала, порвалась, и солнце хлынуло в разливы. Оно причудливо испятнило хмурый мир, окружавший хмурого человека с лицом убийцы и взглядом, от которого какая-нибудь старая дева наверняка бы тут же отдала концы.
Этот человек широкими шагами ходил по двору. Круто разворачивался, шел обратно, вновь поворачивался и шагал еще куда-то.
Думал ли он? Сам он о том не думал. Волны чувств, образов и слов вздымались, рушились и вновь вздьмались в нем. Он почти задыхался в этой буре.
Кончилось тем, что он едва не налетел на дерево. Тогда опамятовался. Он остановился, провел рукой по лбу и взглянул новыми глазами.
— Так, — сказал он уже по-другому. Он и сам стал другим.
Когда вернулся, его встретило какое-то странное молчание. Все его разбойники сидели тихо, возились каждый со своим барахлом и казались если не напуганными, то настороженными, что ли.
Жженый чуть задержал взгляд на Дешевом. Тот словно уловил этот взор, дернулся, но Жженый сразу отвернулся.
— Ну что? — произнес он сурово. Безмолвие.
— Что — что? — осторожно переспросил Пистон.
— Дела как, спрашиваю. Опять тишина.
— Да... нормально, — еще осторожнее выдавил Пистон.
Жженый помолчал, а потом сказал без улыбки:
— Хорошо. Готовьтесь. Вечером проверю. И пошел к себе.
Глава 8
О ПОЛЬЗЕ КНИГ
1
Эта чертова осень, казалось, никогда не кончится. Стоял уже конец октября. А может, начало ноября?.. Черт его знает. Честно сказать, Даня не очень отсчитывал дни, большой нужды в том не видя. Все равно придет зима, за ней весна, а там лето... Часы — часы да. Это другое дело. А день за днем, это второстепенно.
Да тут еще один вопрос занял московского генерала. Причем возник он, вопрос, почти случайно, от слов Кишки — когда они возвращались после разгрома бандитов на кольце.
— Н-ну, блин!.. — сказал тогда Кочерга, довольно отдуваясь под тяжестью трофеев. — Везет же нам! Крошим этих гадов в труху. Ма-агия... Штык вам в жопу, а не магия!
При всех своих достоинствах Кишка был парень недалекий. Он и не понял, какую интересную вещь сказал. А Даня-то просек это сразу. Естественно, он ничего никому не сказал и виду не подал. Но заинтересовался. Задумался. Думал несколько дней. Вспоминал, сопоставлял, делал выводы... И по итогам их позвонил Бабаю:
— Привет! Есть разговор.
— Ладно. Где встретимся?
— Я сам к вам приду.
— Давай. Ждем.
Бабай лично вышел встречать гостя. На посту стоял Гондурас, и командир велел ему смотреть зорко.
— Гость у нас. Смотри не прозевай, — сказал он с напускным равнодушием, но про себя напрягся: не хотелось ему ударить в грязь лицом перед москвичами. И не ударил! Он и сам внимательно смотрел по сторонам, но первым заметил пришельца все-таки Гондурас.
— Командир, — позвал он. — Смотри! Идет. Бабай широко улыбнулся, что делал не часто.
— Привет, привет! Ждем. Проходи! Поешь?
Даня тоже заулыбался в ответ, однако пройти и покушать отказался:
— Нет, извини. Некогда. Решил сразу два дела сделать: к вам заглянуть и вон там посмотреть, поисследовать, что творится.
Он кивнул в сторону бывшей Олимпийской деревни.
Бабай подумал, что под словами «к вам заглянуть» скрыто желание доброго соседа узнать, как живется-дышится здесь новым его соратникам. Это приятно тронуло уфимского командира, и он постарался по максимуму отметить позитивы жизни на «Юго-Западной».
— Живем как короли на именинах! — блеснул он эрудицией в конце рассказа. — Точно, Гондурас?
Фраза про королей, естественно, была позаимствована у Очкарика.
Гондурас все подтвердил энергичным кивком и кратким:
— Точно!
Даня выслушал это, тоже кивнул, сказав искренне:
— Очень рад. Хорошо, что у вас так вышло... Но знаешь, я хотел кое о чем посоветоваться.
— Со мной? — Бабай чуть удивился.
— Ну конечно.
Бабай почесал пальцем в ухе, затем пятерней в затылке. Он почувствовал себя польщенным.
— Ладно, слушаю.
— Тут вот какое дело. Понимаешь, что-то кажется мне странным, как мы лихо громим врагов. В тот день, помнишь, когда вы появились?.. Разнесли вдрызг. Сейчас вот тоже... А ведь у них и вправду магические приемы всякие есть. И неслабые. А нам они — хоть бы хны. Тебя это не удивляет?
— Ну кто его знает. — Бабай пожал плечами, повспоминал. — Да ведь и мы их там у себя тоже били в хвост и в гриву... — Здесь он, правда, смутился и заскромничал. — То есть боестолкновение, по сути, одно было, но вообще справлялись мы неплохо.
— Вот! — обрадовался Даня. — Вот именно. Это я и хотел обсудить. Понимаешь, все данные указывают на то, что их магия долбаная не срабатывает. Понимаешь?! Не срабатывает здесь, с нами. Я уверен, что они пытались ее применить. Уже после того боя на Профсоюзной, когда вы оказались здесь.
— Пытались, думаешь?
— Уверен! Уж я-то эту сволочь знаю. И раздавили б нас в лепешку, если бы...
— Если бы что? — Бабай загорелся интересом.
— Если бы у нас не было защиты от этого. Понимаешь?
— Вроде да. — Бабай ухмыльнулся. — Ты хочешь сказать, что нас что-то защищает, но что — не знаешь. И хочешь выяснить.
Даня рассмеялся:
— Верно! Не знаю. То есть отчасти знаю, вот. — Он расстегнул куртку, рубаху и показал приятелю свой нагрудный крест.
— Что это? — заинтересовался Бабай.
— Это... ну как бы амулет такой. Мне его мать когда-то повесила в детстве. Очень давно уже... Вот он, я знаю, обладает силой отражать магию ихнюю. Но все-таки одного его недостаточно. Я думаю, что у вас есть что-то такое, чего вы и сами не знаете...
— Я знаю, — сказали сзади. Оба генерала разом обернулись. Гондурас невозмутимо смотрел на них.
— Мне кажется, я знаю, — повторил он.
2
Даня первым опомнился.
— Ну-ка, ну-ка... — заговорил он. — Поведай!
Для Бабая же, знавшего разговорчивость своего подчиненного, такое заявление стало почти чудом, потому он на несколько секунд онемел — и лишь потом обрел дар речи, правда матерной.
— ...! — прозвучало в сыром воздухе. — Нет, я балдею!..
— От чего? — повернулся к нему Даня.
— Да от него! — Бабай ткнул в Гондураса пальцем. — Он же у нас и слова не скажет сам. Великий немой!
А этой фразы Бабай не знал совсем — вторично изобрел ее в порыве вдохновения.
Виновник переполоха невозмутимо молчал.
Бабай готов был еще восхищаться метаморфозой, но Даня быстро вернул беседу в нужное русло.
— Погоди, — сказал он. — Так что ты хотел сказать?
Пришлось Гондурасу пуститься в самую длинную в его жизни речь.
Ты сказал, — начал он, — вот амулет на шее... Это было предисловие.
— Да, — согласился Даня. — А что?
— Да у меня так же. Только не на шее, а книга. Написано. Вот.
Он сунул руку в недра своих одежд и извлек оттуда небольшую кожаную папку.
— Вот. Здесь. Ношу с собой. — И открыл папку. — Видали? Вот она. Это один старик мне дал. Вот как тебе мать эту штуку...
— Крест.
— Ну да. А мне вот книгу. Называется Коран. И далее таким же телеграфным стилем Гондурас поведал о следующем.
Когда он был мальцом — лет десять, не больше, — еще был жив в их группе один старый-старый дед. То есть, может, он и не был таким уж реликтом, но десятилетнему пацану казался, конечно, динозавром.
— Эй, балам[1], — сурово сказал старец. — Татарский знаешь?
— Чего?
— Э-э... — огорчился дед. — Ладно, давай по-русски...
И по-русски рассказал нечто удивительное.
В их роду из поколения в поколение, от мужчины к мужчине переходила уникальная реликвия: половинка рукописного Корана, собственноручно переписанная святым, жившим в Сирии в XI веке. Почему половина — теперь уже невозможно сказать. Равно как и то, какими путями половина книги перекочевала с Ближнего Востока на Южный Урал. История — штука странная, даже необъяснимая.
Рукопись почиталась священным чудом. Она оберегала род от напастей. Она не давала роду угаснуть. Она не дала последнему его представителю погибнуть в катастрофе. Он был немолодым уже человеком, но уцелел и выжил.
Однако в кровавой буре сгинули его наследники: дети и внуки. Кому передать священный текст?.. На какое-то время даже пришло отчаяние. Но потом, здраво рассудив, он решил, что негоже впадать в оторопь. Раз так вышло, то надо передать реликвию кому-то далее. Прошли годы — и вот он выбрал мальчишку.
— А почему тебя? — спросил Даня.
— Не знаю, — Гондурас пожал плечами. — Я спокойный всегда был. Может, потому.
Даня подумал.
— Логично, — признал он. — Ну и дальше что? Дальше Хранитель втолковал, что эта книга будет беречь от бед. Надо всегда носить ее с собой. «Ты понял?» — с сильным нажимом спросил он.
Понял, конечно. Гондурас вовсе не был дураком. Тугодум, да. А вернее, даже не тугодум, а слишком уж основательный. И молчаливый. Словно душа какого-нибудь финна или эстонца забрела по непонятной траектории в Гондурасово тело... Не любил раскрываться окружающим, отчего и заслужил такую Бот репутацию Сундука Сундуковича. Но его это не волновало.
— Погоди. — Бабай нахмурился. — Как так? Зачем же он отдал тебе книгу эту, если она его самого берегла?
— Время пришло, — сказал Гондурас.
В самом деле было так. Старик предчувствовал нечто. Правда, что именно — и сам бы не сказал. Но предчувствовал. И предчувствия не обманули. Два дня спустя он отправился куда-то — за водой, кажется. И не вернулся.
Это случилось за несколько лет до гибели Благовещенской диаспоры. Причем как раз с момента исчезновения Хранителя дела пошли все хуже и хуже. Начались склоки, свары, грызня... Нарастали апатия и бессилие. И чем все это кончилось — известно.
— Здорово! — воскликнул Даня, и вправду заинтересованный. — Так это, ты говоришь, половина целой книги?
— Да.
— Ага... Можно посмотреть?
— Да легко. Заинтересовался и Бабай.
— А ну-ка...
Книга была удивительная. В ней не имелось букв в привычном понимании. Были строчки извилистых закорючек — арабский шрифт, о котором, понятно, никто из трех ребят и представления не имел. Кроме того, каждая страничка окаймлялась необычно красивой причудливо-узорной ленточкой...
— Орнамент, — вспомнил слово Даня и показал пальцем.
Странички книги были тонкие, но изумительно плотные, такие нежно-бежевые, цвета топленого молока. А чернила — черные — были столь ярки, что немыслимо и представить, что перо в них окунали тысячу лет тому назад.
— М-м... да, — промычал Бабай многозначительно. — И что, больше ничего он тебе не говорил?
— Говорил.
3
Бабай аж поперхнулся. А в следующий миг рассердился:
— Да что же... Что ж ты молчишь, как пень, мать твою! Из тебя что, слова тащить надо?!
— Я все по порядку, — невозмутимо изрек Гондурас.
— Ну давай, давай, порядок!
По порядку выходило вот что. Семейное предание Хранителя гласило: обе половинки книги когда-то должны встретиться. До сих пор этого не произошло. Но кто знает, быть может, юнец окажется удачливее и ему суждено будет увидеть, как соединятся они, прежде разлученные! И вот тогда-то их сила, и по отдельности не малая, станет огромной...
— И еще он сказал, — молвил Гондурас. — Я запомнил. Сказал так: теперь для тебя случайностей нет. Все, что будет...
Можно не продолжать! Даня вскинул руку. Он уже все прочел.
— Стоп! — воскликнул он. — Значит, тебя вело сюда, так?
— Скорей всего.
— Скорей, скорей всего, да-да-да... — Даня на миг нахмурился, но тут же озарился: — Да! Все верно.
— Что верно? — До Бабая не сразу дошло.
— Ну как же! Вот смотри: раз нет случайностей, значит, не случайно он один уцелел после разгрома. Не случайно наткнулся на вас. Не случайно произошел этот сдвиг пространства! Вы все рассматривали непонятную штуку, а у нас Муха выстрелил в такую же. И вас кинуло сюда. Зачем?! Теперь понимаешь?
Теперь понял. Бабай кивнул. Глаза сверкнули. Бабай зябко передернул плечами:
— Бр-р!.. А что, братва, и вправду холодно. Айда чай пить!
— Я на посту, — напомнил Гондурас.
— А, да. Ну, кстати, твое время вышло! Кто тебя должен менять?
— О-о.
— Сейчас его пришлю. Айда, Данька, чаю хлебнем.
— Идем, — улыбнулся Даня. — Вот тебе и некогда... Ладно, подождет окраина.
Глава 9
РЯД ВОЛШЕБНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ
1
Муха и не подозревал, какие тучи сгущаются над ним. Он чувствовал себя прекрасно. Конечно же, он не был таким мастером, как Гвоздь, но боец и рейнджер из него вышел неплохой. Поэтому он оснастил свое жилище множеством примитивных, но эффективных примочек, способных стать развеселыми сюрпризами для тех, кто вздумал бы проникнуть сюда без предупреждения.
На площадке первого этажа, где всегда была темень непробудная, Муха ловко натянул на высоте сантиметров тридцати прочную капроновую нить. Протянутая сквозь решетку перил, она уходила вверх, перебрасывалась через трубу отопления — а к концу нити крепилось ведро, на треть наполненное мокрым песком, на две трети — пустыми жестянками из-под консервов. Но это не все! К рукояти ведра была привязана другая такая же нить, и она вела на этаж выше — к оцинкованному тазу, также полному гремучих железяк. Закреплена веревка была не внатяг, а с легким провисанием... Ну и нетрудно догадаться, что от тазика следующая нить вела еще выше, к бельевому бачку, установленному на самом краю лестничной площадки... и так далее. Если кто-то незваным гостем входил в Мухин подъезд, то мимо первой веревки пройти никак не мог. Он задевал ее ногой, ведро летело вниз, дергало таз, тот приглашал в полет бачок — и подъезд содрогался от таких фанфар, что если этот вошедший был слабонервным, то выходил или, вернее, вылетал он отсюда готовым шизофреником.
Федор тщательно, с вдохновением устанавливал свою посудную автоматику, регулировал вес каждого объекта и нажатие нитей — чтобы работа системы была безупречной. Сам же и проверил. Сработало как из пушки! Он чуть не оглох.
Это дело настолько Мухе понравилось, что он понаставил подобных секретов, где надо и где не надо. Ну а кроме того, он не расставался с заряженной «Сайгой» ни днем ни ночью, спал чутко — и таким образом полагал себя защищенным на все сто.
Он просыпался рано, хоть никто его силком не будил. Какое-то время позволял себе поваляться, подремать. Недолго, разумеется. Наступал день со своими проблемами, заботами, походами... Это была жизнь. Муха другой не знал. Считал, что живет замечательно...
Он ошибался.
2
Как и обещал, вечером Жженый устроил своим оглоедам смотр.
Претензий не было лишь к Тощему и Тухляку: у них все было собрано, отглажено, смазано и заряжено. У прочих — как попало... У Дешевого и оружия не было.
— В бою добудешь, — осклабился Жженый.
— Как это? — расстроился супермен.
Жженый хотел было съязвить еще, но спохватился. Умолк. В этот момент Пистон осторожно произнес:
— Можно слово сказать, босс?..
— Говори.
Пистон сказал довольно много слов:
— Этот-то, Слякоть... Он-то свой автомат не взял. Вон там стоит, в той квартире. Почему без оружия ушел? Куда?
Командир знал, куда и зачем ушел Слякоть. «Туда ему и дорога!» — подумал он, а вслух молвил совсем иное:
— Куда пошел — не знаю. А насчет оружия думаю, что где-то что-то у него спрятано было. Тайно от всех.
У Пистона глаза округлились.
— Точно!.. То-то я замечал, как он все вон туда шастает, через двор. Где магазин бывший, знаете?
— Знаю.
— Вот-вот... Шасть туда! Потом назад прется.
Тут Пистон заметил, что болтает лишнего. Узнает Слякоть про такую его неуместную наблюдательность... Но слово не воробей.
— То есть... А может, нет, конечно. Может, я и ошибся.
Начальник подумал, что если Слякоть куда и шнырял тайком — скорее всего у него там брага была припрятана... Но теперь это не имело значения.
— А патроны есть? — спросил он.
— А как же! Два рожка полных.
— Ну вот и бери себе, — сказал Жженый Дешевому.
Тот аж обомлел. Заморгал, рот разинул.
— Можно?!
Жженый пристально взглянул в слезящиеся глазенки.
А что? Боишься, что ли, этого?
Дешевый вздрогнул, уловив в словах босса что-то такое... Дрожь пробрала по спине. «Неужто знает?!» — прянула мысль, но, ужаснувшись, Дешевый постарался загнать ее поглубже.
— Я?! — Голос дрогнул. Дешевый молодецки выпятил цыплячью грудь. — Да пошел он! Боюсь!.. Пусть вши да блохи его боятся!
Соратники немало подивились такому взрыву воинственности. Лишь в уголке рта Жженого мелькнула неуловимая усмешка, да на лице Тощего ровным счетом не изменилось ничего.
Дешевый же вновь ощутил силу — словно своим выпадом он сам влил ее в себя. «Не боюсь!» — мелькнуло припадочным весельем.
Он вправду стал другим. Распрямился. И задышал иначе — ровно, мощно. Даже и плечи вроде стали шире.
— Не боюсь, — повторил он твердо.
Взгляд шефа стал каким-то задумчивым. Он, этот взгляд, прошелся по неказистой фигурке сверху вниз...
— Ну так тем более, — сказал Жженый. — Иди бери. Приказ!
— Есть, босс! — Дешевый бросился в соседнюю квартиру. Вернулся сияющий. — Во! — Наконец-то и он обрел настоящее оружие.
— Так, — молвил босс. — Ну, теперь, кажется, готовы.
Сказавши это, он сильно покривил душой. Он прекрасно видел все упущения в подготовке. Знал он и моральный дух, и степень профессионализма своей рати. Но ничего не сказал. Теперь его это не волновало.
Хотя нет. Волновало, только в другую сторону Сброд? И отлично! Легче будет.
— Слушай приказ, — объявил он. Разбойники послушно онемели.
— Сейчас всем спать, — велел Жженый. — Обойдемся без дежурства, силы надо беречь. Завтра подъем ранний. Разбужу затемно. Завтракаем и выходим. Своим помощником назначаю... Тощего.
— Есть, босс, — сказал тот без всякого выражения.
— Отбой!
Бандиты побрели по комнатам.
— Живее! — крикнул Жженый. Медлительность его раздражала.
Сам он пошел к себе, закрыл дверь. Прикрыл, вернее: перекошенная, разбухшая, она не закрывалась плотно. Он подошел к окну, остановился, стал смотреть.
Ничего нового он не увидел. Гнилые сумерки, почти ночь. Несколько минут до темноты. Но все-таки смотрел он по-новому, не как раньше. И чувствовал себя по-новому, сырой осенний воздух по-другому вливался в легкие. Он, в сущности, впервые почувствовал вкус поздней осени — холодного дождя, сырой холодной земли, прелых листьев, мокрой коры... Все это, прежде не знакомое ему, пришло, изумило, переменило жизнь.
— Дурак, — едва слышно слетело с его губ. — Эх, дурак!..
Давно уже пришла ночь, и почти ничего нельзя было увидеть, а он все стоял и стоял в темноте. Совсем тихо было вокруг.
Наконец он отошел от окна, лег, вздохнул глубоко и почти сразу погрузился в глубокий, темный сон.
Но даже если б он не спал, то не услышал бы, как из соседней квартиры в коридор выскользнула высокая худая фигура. Это произошло в кромешной тьме, но фигура была не только невидимой, а совершенно беззвучной. Словно не шагала она, а плыла над цементным полом. Так вот и выплыла из коридора на площадку, а затем и вниз, по смрадной лестнице.
3
Наутро Жженый проснулся как по будильнику.
Он открыл глаза — стояла полная темнота. Но это было утро, скоро должен забрезжить рассвет. Жженый угадал это. Угадал он и то, что рассвет действительно будет рассветом, а не такой тоской собачьей, какая тянулась чуть ли не весь последний месяц. Ощутимо похолодало, и морозная свежесть вливалась в комнату из приоткрытой форточки.
Жженый встал, зевнул, поежился, сделал несколько энергичных движений. Хорошо! Он пошел будить ораву.
К некоторому его удивлению, уже не спал Дешевый. Сидя в коридоре, он зажег керосинку и при ее тусклом огне тихо возился с автоматом. Появление босса застигло его врасплох. Он вздрогнул, вскочил. Зд... Желаю здравствовать, босс, — прошептал он.
У Жженого, честно сказать, язык не повернулся произнести что-либо ответно-вежливое. Он лишь посмотрел на разложенные по мешковине части затворного механизма.
— Чистишь?
— Да. То есть почистил уже. Смазал... Вы сразу спать велели, потому вот встал пораньше, чтобы проверить, смазать... Это для порядка, чтоб аккуратно было.
Начальник молча стоял, смотрел. Он понимал, что надо бы похвалить подчиненного, как-то приободрить его... но опять же это было выше его сил.
— Ясно, — только и сказал он. — Давай собирай. Остальные спят?
— Вроде да.
— Пойду будить.
Он повернулся и уже сделал шаг назад, как его окликнули:
— Босс.
Жженый чуть вздрогнул.
— Что? — развернулся. Дешевый смотрел на него.
— Ну чего? — сказал шеф уже с раздражением.
— Я... — начал было Дешевый, но запнулся. — Я подумал... а нет, нет. Ничего. Перепутал.
— Ну нет, так и нет, — сухо молвил Жженый и пошел будить команду.
Деликатностью эта побудка не отличалась: командир светил фонарем и толкал спящего ногой.
— Подъем! — гаркал он при этом.
Впрочем, стоило толкнуть двоих, как прочие зашевелились сами. Не проснулся лишь Мыло: у него нервная система была как у бегемота. Его пришлось лягнуть дважды. После второго пинка он вскочил как очумелый, вылупил зенки:
— А?!
Грубый хохот был ему ответом.
Собрались быстро. Жженый подгонял мешкающих такими эпитетами, от которых уши не то чтобы вяли, а прямо-таки провисали. Благодаря этому сборы, завтрак и последний инструктаж удалось завершить до рассвета.
— Ну пошли, — скомандовал наконец главный.
Он сам возглавил шествие. Спускался по лестнице первым, посвечивая себе фонариком. Действительно, за ночь стало намного холоднее, архаровцы оделись тепло, но все-таки вслух выражали свои мнения в адрес московского климата. Делали они это дико и скверно, и после одной, какой-то особо паскудной фразы, Мыло загоготал во всю дурацкую глотку. Правда, сам же и спохватился, и заткнулся, но было поздно. Жженый приостановился, подождал, когда дебил приблизится, и без замаха кратко хлестнул ему прямым правым в челюсть.
От удара Мыло лязгнул зубами, как скелет в школьном кабинете анатомии. В башке у него точно кто-то на миг выключил свет. Правда, всего на миг — да и какой вообще мог быть свет в такой башке, сказать трудно. Он икнул, подавился слюной, судорожно схватился за перила.