Глуховцев Всеволод. Смерти нет

   — Муха! К генералу!..
   Но тут все перекрыл пронзительный вопль Гульки Конопатой:
   — Эй! Сюда! Здесь человек! Живой!..
 

2

 
   Уфимцы и москвичи, дружно обшаривая грузовик за грузовиком и вытаскивая оттуда провиант, довольно скоро поняли, что эдак они провозятся до вечера.
   — Надо разделиться, — сухо обронил Немо. Мысль здравая. Костя Гром сказал:
   — Тогда это... Мы пойдем к тем двум, а вы тут. Все в общую кучу. А потом разделим.
   Согласились. Уфимцы пошли к двум последним грузовикам. Кишку, О-о и Гондураса Костя отправил осматривать КрАЗ, а сам с Шурупом и девчонками занялся КамАЗом.
   Шуруп пулей взлетел в кузов.
   — Ух ты! — возопил он фальцетом. — Слышь, Гром, тут консервы! Сгущенка!! Ну, обожремся!.. И салагам хватит!
   Он не понимал еще, что им до «салаг» теперь идти и не дойдешь.
   Ты откуда про сгущенку знаешь, шкет?! — удивился Костя. Удивиться было чему: за всю Шурупову жизнь никакой сгущенки рядом и близко не было. Костя, впрочем, тоже ее ни разу не пробовал, но ему-то Ольга рассказывала, а один раз даже показала сплющенную ржавую банку от этого продукта.
   — Очкарик рассказывал! — хвастливо объявил малец. — Штука — супер!
   — Ладно, супер... — Костя оглянулся. — Девчонки, давайте-ка две крепкие доски найдите, по ним сгрузим. Ящики тяжелые.
   «Золотого правила механики» он не знал, но своим умом до него допер.
   Гулька с Тумбочкой были девчонки расторопные, они мигом нашли доски, приладили их к заднему борту. Шуруп с натугой начал толкать к доскам ящики.
   — Т-тяжелые, блин!..
   — Дай помогу. — Конопатая вскарабкалась наверх.
   — Живее, живее, — торопил Костя.
   — Взяли! — бодро скомандовал Шуруп, но Гулька почему-то не откликнулась на этот призыв. Она выпрямилась и застыла.
   Шуруп удивился:
   — Ну че встала, кастрюля?
   — Тише ты! — отмахнулась та.
   — Да чего такое?!
   — Ты что, мелочь, не слышишь? Там кто-то шевелится!
   Костя соображал быстро, как ЭВМ. Молнией мысль его промчалась по трем пунктам:
   1. А вдруг там гоблин?!
   2. Если б он там был, давно бы снес всех нас!
   3. Значит, не гоблин.
   Но не успел Костя и рта раскрыть, как Конопатая уже ринулась в глубь крытого кузова. Вот оттуда-то и раздался ее вопль:
   — Эй! Сюда! Здесь человек! Живой!..
   По ящикам, спотыкаясь, ринулся следом Шуруп, ломанулись в кузов и Костя с Бешеной. Костин автомат зацепился за что-то, сам Костя чуть не упал, чертыхнулся, схватился за ящики.
   Девчонки и Шуруп толкались, мешали друг другу.
   — Да погодите вы! — гаркнула Гулька. — Не лезьте! Его тут мешками завалило.
   Там, дальше, были мешки с крупой.
   — Что у вас?! Что там?.. — послышались снаружи встревоженные голоса.
   Но им не ответили — не до того было.
   — Сейчас, сейчас... — бормотала Конопатая. — А, у него рот заклеен!
   Раздался краткий трескучий звук. И сразу хриплый голос:
   — Руки развяжите. Затекли.
   — Дай помогу! — рыпнулся Костя.
   — Мешок развяжи, — велела Гулька.
   — Да что там у вас?! — В кузов полезли любопытные.
   — Человек, — как-то торжественно ответила Бешеная.
   — Как! Чего?! Откуда?.. — Но вездесущий Гром мигом пресек бестолковщину:
   — Тихо!.. Не толпитесь там — все равно толку нет. Если он связанный, так ему размяться надо. А ну назад!
   Народ полез обратно. А голос из потемок, уже не хриплый, а звонко-мальчишеский, произнес:
   — Спасибо! Я сейчас. В самом деле затекло... Разотру.
   Тут и начальство подоспело, Бабай с Даней.
   — Зачем они его везли, как думаешь? — вполголоса спросил Бабай.
   Даня пожал плечами:
   — Черт их знает. Чужая душа — потемки, а уж гоблинская... или что там у них вместо души.
   — Смрад у них там, больше ничего. — Бабай сплюнул зло. — Ну не сожрать же они его хотели?
   — Ну, это вряд ли. Хотели бы — сожрали. Тут другое что-то... Кстати, Очкарик ваш был совершенно прав. У них есть высшие ранги.
   — Маги?
   — Они.
   — Ты их сам видел?
   — Видел. И мочил тоже, друг. Много еще чего у них есть. Здесь их верховное правительство проживает. Каганат Раш, неужто не слыхал?
   — Не-а.
   — Ну и что там наш освобожденный пленник?
   — Идет! — радостно крикнул Шуруп.
   — Иду, — подтвердил спасенный, ступил на край борта и ловко спрыгнул. — Спасибо, парни!
   — И девчонки, — ввернул Костя.
   — И девчонки тоже. — Парень рассмеялся, и засмеялись все.
 

3

 
   Даня с удовольствием разглядывал юношу. Всегда приятно смотреть на человека, которого ты спас.
   А тот отряхивался, сбивал с рукавов и бортов куртки всякий мусор так беззаботно, словно бы не из лап погибели вырвали его только что.
   — Силен ты брат, — заметил ему Даня.
   — Чем же? — Паренек вскинул ярко-голубые глаза.
   Он был совершенный блондин, волосы густые, вьющиеся, — правда, грязные, видно, что очень давно не мыл. Сам невысок и щупловат. Черты лица правильные, чуть мелковатые. Как-то сразу он располагал к себе — Даня это почувствовал, а он в таких делах не ошибался.
   — Да тем, что на волосок от смерти был — а хоть бы хны. Другой бы на ногах не стоял.
   — Э! — с великолепной небрежностью отмахнулся белокурый. — Что такое смерть? Пока мы живем, ее нет, а пришла она — нас уже нет. Вот и все!
   Этой фразой он заставил остолбенеть всех, даже Шурупа. Такое никому прежде не приходило в голову.
   Даня стряхнул столбняк первым.
   — Силе-он... — повторил он с изумлением. — Ловко придумано!
   — Ну, это не я, — заскромничал белокурый. — Это Эпикур придумал.
   — Кто такой?
   — Философ древний.
   Бабай смотрел на паренька с симпатией — здорово напомнил ему он Очкарика, хотя внешне сходства никакого. Напомнил, и все тут... Однако, несмотря на сантименты, командир уфимцев головы не потерял.
   — Вот что, философы, — сказал он, — мы здесь и так уж лишнего торчим. У вас база есть? — обратился он к Дане.
   Тот лишь усмехнулся.
   — Не глупее вас, господа пришельцы!.. Но поспешать надо, это ты верно сказал. Ты с нами? — спросил новенького.
   — Если не возражаете.
   — Ничуть. Звать тебя как?
   — Сергей.
   — Ладно. Ну, братцы, взялись поживее!
 

4

 
   Через час все — москвичи, уфимцы и Сергей — сидели в логове Гвоздя и с аппетитом трескали варево из трофейной пшенки и тушенки. Светили два фонаря, сделанные Гвоздем, — они бросали резкий, грубый свет, где тени все перемешались в беспорядке: у кого, казалось, пол-лица нет, у другого вообще были видны рука и кусок туловища, и походило это на робота-миноискателя... Никто, впрочем, не замечал ничего, все были поглощены едой. Лишь Костя, наглотавшись месива, сунулся было к Бабаю.
   — Слушай, — шепнул на ухо, — а наши-то там, Снежанка и малышня... С ними-то что будет?!
   Бабая это слегка обозлило.
   — Твою мать! Ты, Гром, сам, что ли, маленький? — сердито прошипел он в ответ. — Откуда я знаю! Нас кинуло хрен знает куда, за полмира!.. Что мы можем сделать, как ты думаешь?!
   — Не знаю. — Костя поник.
   — Ну вот. А я знаю, да? Волшебник, твою мать! Сердитое перешептывание от зорких глаз Дани не укрылось, но виду он не подал. Подождал, пока дожуют кашу, догрызут сухари.
   — Ну что, воинство, наелись?..
   Довольный смех, отрыжка и хлопанье по пузу были ответом.
   — И отлично. А теперь... — Даня сделал эффектную паузу, — чай со сгущенкой!
   Подвал дрогнул от восторгов. Кто-то зааплодировал, и подхватили все — только криков «бис» не хватало... Здравомыслящий Бабай, однако, не упустил спросить:
   — А чай у вас откуда?
   Даня заговорщически подмигнул:
   — Умеем жить!
   Чай, признаться, был плохонький, залежалый, но пили со смаком, с кряхтеньем, уханьем. Потели, утирались, смеялись... Один Немо был невозмутим. Ни малейшего чувства нельзя было прочесть на его лице.
   Когда эмоции малость поутихли и чаепитие стало рутиной — прихлебывали, отдуваясь, кто третью, кто четвертую кружку, — Даня, как бы внезапно вспомнив, воскликнул:
   — Да! Муха, послушай-ка. Муха оробел.
   — Я, генерал... То есть это, слушаю.
   — Ты стрельнул в тот предмет на асфальте — темный, скверный такой?
   Федор оробел пуще.
   — То есть... Что, не надо было?
   Даня успокаивающе повел рукой:
   — Все нормально. Все правильно сделал. Как ты в него долбанул! Прямо чемпион.
   Пацан так и просиял.
   — Так я смотрю — лежит, гад! Меня прям колбасить стало от него, такая гнида. Ну, навел, да ка-ак грохну!..
   Бабай с Даней обменялись быстрыми взглядами.
   — Понимаешь? — спросил москвич.
   — Вроде того, — ответил гость. Любознательный Костя был тут как тут.
   — Чего — понимаешь?
   Бабай нахмурился было, готовясь отсечь любопытство, но Даня сказал:
   — Да уж чего тут секретить. По-моему, дело ясное. Ну, конечно, не до конца, но в целом — да.
   Гвоздь по натуре был исследователь. И слух у него был острый. Он мигом услышал:
   — Это что ясно? Насчет перемещения?
   Даня кивнул. Гром торопливо отхлебнул из кружки и завопил:
   — Тихо все! Генерал говорить будет!
   Все стихли. Даня усмехнулся:
   — Ну я сам только в общем представляю...
   И изложил свое понимание дела. Выходило так: проникновение в срединный мир не просто исторгло оттуда взрыв нечисти. Оно стало бомбой замедленного действия. С годами измерения пространства-времени нарастают. Появляются такие... ну, как бы их назвать...
   — ... как их назвать... — Даня мучительно сморщился и зашевелил пальцами...
   — Пространственные концентрации, — очень спокойно подсказал Сергей.
   Честно сказать, Данину речь не все из присутствующих понимали. Шурупу там или Мухе такое было как по барабану. Но серьезность темы дошла и до них. И когда Сергей сказал, все выпучились на него — кто с удивлением, кто рот раззявив, а кто с острым любопытством. И Гвоздь в том числе.
   — Да, — произнес он. — Именно так. Как ты так определение подобрал?
   — Привычка, — ответил новичок.
   — Откуда?!
   — От отца. Он у меня философ был...
 

5

 
   Да, Алексей Владимирович Лавров закончил философский факультет МГУ. Однако защищать диссертацию или преподавать он не пожелал, а пристроился в пресс-службу крупной финансовой корпорации, отчего и зажил безбедно, и философию не забыл. Совершенствовался, писал. У него завелись обширные связи в мире прессы — благодаря им он активно публиковался и стал довольно заметной фигурой в интеллектуальных сферах. Писал, кстати, здорово — хлестко, образно, и печатали его охотно.
   Но не только стиль у молодого философа был хорош. Это счастливо сочеталось и с глубиной мысли. Он умел смотреть в корень. И в своих статьях много раз предупреждал, что игры с потусторонними измерениями опасны для людей.
   Он не призывал прекратить исследования, боже упаси! Это было бы просто глупо. Он лишь говорил, что надо быть как можно осмотрительнее, что прежде, чем отрезать, надо семь раз отмерить, что неизученное — всегда большой риск...
   Но давно замечено, что главный урок истории в том, что люди не учат уроков истории. Так было, так случилось и на сей раз. Правду сказать, Алексей Владимирович в известном смысле это напророчил. По легкомысленным повадкам современников он предчувствовал: гром может грянуть такой, что перекреститься и не успеешь.
   На редкость для философа, Лавров был человек практичный. Предвидя беду, он озаботился проблемой выживания в условиях дикой природы. Занялся экстремальным туризмом — инструктора там обучали сутками блуждать по лесам, обходясь самым минимальным. Добился успехов! Через какое-то время он мог сам совершенно свободно уходить за десятки километров в лес, дневать и ночевать там, и это ему стало даже нравиться. Летом, разумеется, — зимой, сами понимаете, в таких прогулках кайфу немного. И вот как-то в июле, в самый летний цвет, бродя в чащобах в Подольском районе, он неожиданно наткнулся на заброшенную, но вполне крепкую избушку, рядом с которой наблюдались явные следы давно не паханого огорода.
   Мыслитель все дотошно исследовал. Нашел, что крыша цела, стекла целы, печка действует. Жить можно! А он был не только практичен, но и хваток. Мигом узнал, на чьей земле находится пустая заимка, прибыл в тот сельсовет. Там выяснил, что это лесной кордон, который за неимением желающих прозябать в медвежьем углу давным-давно пустует.
   И Лавров принял решение. Он легко договорился с местным начальством — и лесная хижина стала его собственностью. Алексей Владимирович нашел время привести ее в порядок, сделать запасы. В сухом прохладном погребе складировал мешки с крупами, горохом, фасолью, консервы, сухари. Закупил побольше армейских полевых пайков со всякими там причиндалами: комплектами охотничьих спичек, таблетками сухого спирта, пластиковыми ложками и вилками... Впрочем, не то чтоб он уж был такой ясновидящий или готовился к скорому концу света; скорее, ему нравилось возиться так, устраивать свое хозяйство, чувствовать себя не зависимым ни от кого, нравилось ощущать себя своим в лесу. Хотя потом, после того, как катастрофа раскатилась по миру, он философски расценил те собственные действия как знак судьбы.
   Знак судьбы! Лавров оказался ко всему готов, и морально и материально. Его лишь удивляло, что люди, в том числе и умные, и образованные, будто слепы, будто не видят, что бросают камни, живя в стеклянном доме. Он писал об этом, взывал, умолял... нет, все как о стену горох.
   Что ж делать! Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. И когда полыхнуло адским огнем, смертно опалило мир, когда из неведомых дыр полезла нечисть, когда пылала факелом обезумевшая Москва — философ и робинзон Алексей Лавров, взяв как можно больше соли, спичек, специй, перьев и чернил, навсегда покинул свой родной город... В огненном кошмаре этого никто не заметил.
   Так Алексей Владимирович и зажил в лесу. С тревогой он ожидал первой зимы, но ничего, осилил ее. И инструмент у него оказался наготове: топор, лопата, пила, точильный камень; все было припасено, и все пригодилось. Философ без устали рубил, пилил дрова, топил печку. С запасом дров он даже перестарался, истопил их на две трети, за что себя и похвалил: на следующую зиму заготавливать придется меньше.
   В общем, не так страшен оказался черт. Вообще-то Лавров готовился к худшему... Дальше пошло легче.
   Никакие гоблины сюда не добрались. Что творилось в Москве, Алексей Владимирович не ведал. В Подольске — тоже. Желания выбраться, посмотреть не было. Вообще, к некоторому удивлению своему, интеллектуал обнаружил, что к житию отшельника привык быстро. Справлялся со своим небольшим хозяйством, успевал и философией заниматься. Правда, не читал ничего, книг у него не было, да и не нуждался он в них. Труды великих — вещь, безусловно, замечательная, интересная и все такое, но что они, труды, могли сказать мыслителю, пережившему всемирную бурю?! Разве что Апокалипсис мог что-то сказать, но эту книгу Алексей Владимирович знал наизусть.
   Так что оставалось писать самому. Осмысливать произошедшее, делать выводы и искать выход — если он, конечно, есть.
   Должен быть! — убежден был наш философ. Он считал, что безвыходных положений не бывает. И он искал. Думал, писал ночами. Потрескивали дрова в печке — если то были зимние ночи мудрости... Много думал. Одиночество располагало к тому.
   Правда, помимо этой благородной стороны одиночества, проявилась и другая, земная. Даже философам хочется женщин — тут уж ничего не поделаешь... Алексей Владимирович не был исключением. Он затомился.
   Сны стали такие сниться, что хоть в лес беги. А кроме того, размышления о будущем человечества предполагали само это будущее, а его, ясное дело, нужно создавать. И не головой, не руками, а сами знаете чем...
   Шли месяцы, тянулись годы. Мыслитель изнемогал в борьбе с плотью. И все-таки судьба улыбнулась ему. Определенно она присматривала за ним! До поры до времени, правда, как выяснилось — но об этом позже.
   А тогда то ли судьба наткнулась на него, то ли он на нее — в образе голодной, истощенной и почти отчаявшейся девушки, бродившей по лесу вот уже несколько дней. Когда они случайно увидали друг друга, она, себя не помня, кинулась ему на шею и разрыдалась так, что он не мог ее успокоить добрых часа два. Лишь потом смог завязаться более или менее внятный разговор.
   Выяснилось, что девушка Анастасия вместе с группой уцелевших жила в Подольске. Жили недружно. Совсем. Даже и гоблинов не понадобилось — сами один другого пережрали. Сначала их было семеро, потом трое сбежали, сперев едва ли не половину припасов. Четверо обокраденных разругались в хлам; то бишь Настя-то не ругалась, она была девушка смирная, а вот те — два парня и одна вздорная, вредная баба — сцепились. Настя попыталась было их образумить, да куда там! Осатанели.
   Баба обложила парней последними словами.
   — Да вы!.. — завизжала она. И — мать-перемать. У одного глаза стали как два огненных шара.
   — Ах ты... — Он задохнулся. И страшно медленно, как показалось Насте, его рука полезла за спину... Настя обомлела. А рука с такой же ужасающей неторопливостью потянулась обратно. Только теперь в ней был револьвер.
   Тут Настину оторопь как сдуло. Она сама не поняла, как уже неслась прочь, а за спиной сухо и зло хлестнули два выстрела — и дикий бабий взвизг. Что было дальше, Настя не видела и никогда не узнала. И знать не хотела.
   Лавров привел ее к себе, накормил, дал отдохнуть. По пути рассмотрел, что девушка хоть и изнурена, и перепугана до полусмерти, но хорошо сложена и миловидна; надо только малость отъесться и прийти в себя.
   Конечно, такая возможность ей была предоставлена. На аппетит она не жаловалась. За неделю щеки округлились, взгляд подобрел... Ну а потом, понятное дело, коли мужчина с женщиной живут вместе…
   Вдвоем они дружно вскопали огород. Настя отлично знала сельское хозяйство — в Подольске у ее родителей был дом с садом. Вообще, девушка она была простецкая, совсем не образованная, и при том спокойная, покладистая и ласковая. Лучшей жены философу не надо! Через два месяца Алексею казалось, что он знает ее всю свою жизнь.
   Если это не любовь, то что?.. Счастье? В глухом лесу, в ужасном, одичалом мире?.. Алексей Лавров был, наверное, законченный оптимист. Он был счастлив. Он понимал трагедию мира — еще бы, понимать было его профессией. Но это не мешало ему переживать мгновения счастья и верить в то, что человечество не кончилось. Что лихолетье это сгинет! Не сейчас пусть, и не завтра, и не через год — но когда-нибудь.
   За время совместной жизни лесные жители произвели на свет шестерых детей, из которых в суровых условиях выжили двое. Два мальчика. Старший — Сергей и младший — Володя.
   Сергей помнил себя лет с трех. Воспоминания эти были скудные, но очень приятные: солнечный летний день, жара, зеленая трава, дурманный, пряный запах разноцветья... Видимо, маленький Сережа, ни черта еще не смысля, сидел в траве и наслаждался жизнью — что простительно, ибо не ведал, в какую жизнь он угораздил.
   Впрочем, много лет она была прекрасной, эта жизнь. Голодноватой, трудной, да. Это правда. Но счастливой! Он был окружен родительской любовью. Все человеческие отношения для него были — ласка, забота, дружба, веселый смех. Других он просто не знал. Он не слышал никогда не то что ругани, а ни одного худого слова.
   Иногда, просыпаясь по ночам, он видел, как отец при махоньком свете лучины сидит и пишет. Это было ужасно интересно. Иногда Сережа подходил.
   — Пап, а что ты делаешь?
   Отец смеялся, ласково трепал сына по голове:
   — Подрастешь, узнаешь!..
   А когда мальчик стал постарше, они много гуляли по лесу, и отец показывал ему такие места, от которых дух захватывало.
   — Что, брат Серега? — улыбался он. — Красиво?
   — Да, пап! — восхищенно говорил Сережа. — Уходить не хочется!
   — То-то. — Алексей Владимирович клал сыну руку на плечо. — Красота спасет мир!
   — Это почему?
   Отец загадочно щурился.
   — Увидишь... — отвечал так же загадочно. — А вообще это один писатель сказал. Достоевский Федор Михайлович! Был такой.
   — Писатель? Как ты?
   Алексей Владимирович хохотал всласть:
   — Ну, я ему, пожалуй, и в подметки не гожусь... Но ты посмотри, ты посмотри только, какая поляна! Боже мой! Райское место!..
   Признаться, Сережа не очень понимал, зачем красоте спасать этот мир. Он ведь и сам есть красота! — в любое время, осенью, зимой, весной, летом — всегда по-разному... Меняется, но остается красотой.
   От родителей Сергей слышал, конечно, о гоблинах, о том, что за пределами прекрасного лесного мира царит несчастье. Он спрашивал отца. Тот не отмалчивался и не отмахивался, но и не говорил прямо. Все у него было: вот подрастешь, брат Серега, там мы с тобой займемся...
   Не успел подрасти. Как гоблины пронюхали, что семья прячется в лесу?.. Пронюхали, и более того, подкрались незаметно, на рассвете, не поленились. Все спали в избушке, и ничто не предвещало беды.
   Враз содрогнулись стены, вылетела дверь, со звоном лопнули стекла. Зачем их выбивать — неизвестно, все равно гигантским чудищам в оконные проемы не влезть. Но выбили и хари свои сунули, и рев сотряс маленький домик.
   Странно, но Сергей вовсе не испугался. А хотя не странно: он впал в ступор какой-то, и все, что с ним творилось, точно и не с ним было; или с ним — но в кино.
   Про кино он слышал от мамы.
   Он не видел, как погибли родители и брат. В этот страшный миг отец успел крикнуть ему:
   — Сергей! Беги! Поляна!! Помни!!! И он рванул.
   Каким чудом он шмыгнул мимо кошмарных рыл, он сам не понял. Выпало из памяти. А затем совсем странное: он бежал, высоко поднимая ноги, почти не чувствуя веса, и весь мир плавно, как огромная волна, то валился вниз, то начинал подыматься вверх...
   Чудилось, что бежишь, бежишь и все на месте, как в дурном сне.
   Вдруг — сразу чаща, заросли, сухие сучья. Заблудился! Повернул назад. И вновь заросли, колючие лианы ежевики. Сергей разодрал руки. Взмокший, распаренный, несмотря на сырое осеннее утро, он, задыхаясь, кое-как выбрался из путаницы ветвей.
   И тут опять провал.
   Очнулся он лежащим на земле. Вокруг толпились твари. Как чужой, равнодушно он увидел свою избушку, пустой огород. Что-то мешало... и он не сразу понял, что это руки связаны за спиной, а рот заклеен скотчем. Как догадался, то закрыл глаза. Не хотел видеть и свою смерть.
   Но никакой смерти не случилось. Сергей слышал, как твари урчали и рявкали над ним. Потом вдруг он ощутил, как на его босые ноги натягивают обувь. Он чуть-чуть приоткрыл глаза и увидел, как отвратительные лапы аккуратнейшим образом обувают его в кроссовки.
   Он не стал сопротивляться. Тут впервые проскользнула мысль, что гоблины вовсе не хотят убивать его... Ну ладно, подумал он, тоже неплохо. Хотя и к смерти был готов.
 

6

 
   В этом месте рассказа Бабай внятно хмыкнул, и Сергей с готовностью оборвал речь.
   — Ты что-то сказать хотел? — уставился он на уфимца.
   Тот хмыкнул еще:
   — А ты не думал, что это они тебя на обед прихватили?
   Сергей зачем-то глянул на свои исцарапанные ладони, улыбнулся:
   — Была такая мысль. Но уже позже, в кузове. Признаюсь, грешным делом приуныл. А потом думаю: ну если б даже решили потом сожрать, то на кой башмаки-то надевать?! — Он поднял правую ногу, демонстрируя всем старые грязные кроссовки. — С ними вкуснее, что ли?
   Бабай подумал, тряхнул головой.
   — Тоже верно, — признал он.
   — Да нет! — хмыкнул Даня. — Они человечину едят. Это им все равно что нам собака или кошка, а вот едят они кроссовки или нет — нам без разницы. Ладно, проехали. Главное, что ты жив, здоров и даже сыт. Так, Серега?
   — Так точно! — Сергей улыбнулся, хлопнул себя по брюху.
   — Вот и отлично. А что было... Ну что ж тут. Дальше жить надо! Будем живы — не помрем.
   — Да ну, я и не собирался! Переживать? Буду, наверное, тут ничего не обещаю. Но если буду, то сам. Никого грузить не стану.
   Даня кивнул:
   — Вот это по-мужски. Так?
   Так, так!.. — загомонили, закивали все.
   — Ну и хватит пока об этом. Сейчас, — Даня повернулся к Бабаю, — давайте с вами. Похоже, что мы с вами одновременно наткнулись на две эти самые... концентрации в разных точках Земли. Нашу Федька подстрелил — и сработала ваша. Вот вас и перенесло сюда. Что делать думаете?
   Трудный вопрос. Бабай оглядел своих.
   — Ну что, — сказал он с неохотой, — давайте решать. У нас там одна девчонка осталась да ребятня, трое. Мальцы совсем. Как они без нас?..
   — А чего! — вскинулся Кишка. — Жратвы у них хоть жопой жуй! Внизу посидят, лезть никуда не будут. Снежанка — она баба с башкой. Сообразит! А мы до утра отдохнем, а там и двинем. Опыт есть...
   — Дурак! — обрезал Бабай. — Куда? Как ты двинешь?! Ты хоть знаешь, сколько отсюда до нас?
   Тихо, тихо, — остановил их Костя. — Ну чего вы?.. Все нормально будет. Все нормально.
   Он сказал это так, что всем показалось: ну вот уж Костя знает! Знает секрет, как перенестись в родные края. Сейчас выдаст!..
   Зря ждали. Костя и в самом деле вид сделал мудрейший, однако выдал наибанальнейшее:
   — Надо подумать. Вот подумаем, пораскинем, так это... А утром соберемся, обсудим.
   Тьфу ты. — Бабай даже рассердиться не смог. — Ну, тоже мне...
   — Слушайте, ребята, — сказал Даня серьезно. — Дело ваше непростое, тут скрывать нечего. Зима на носу, полторы тыщи верст. Не дойдете — даже при самом удачном раскладе. Не дойдете! Думай не думай, ничего не выдумаешь. Решение вижу одно: до весны вам остаться здесь. Перезимуете. Продуктами на первое время мы вас снабдим, а там трофеи добудете. Оружие — опять-таки на первое время хватит...