Страница:
К исходу первых месяцев войны стало ясно, что без стратегических резервов, то есть без резервов, находящихся непосредственно в распоряжении Верховного Главнокомандования, успешно вести войну нельзя.
И эти резервы стали создавать, несмотря на очень тяжелое положение на фронтах. Особую роль, как известно, накопленные резервы сыграли в контрнаступлении под Москвой, хотя создать, а в особенности сберечь эти резервы тогда было очень сложно. Ведь каждый командующий, как читатели знают из воспоминаний Г. К. Жукова, К. К. Рокоссовского и других, требовал тогда резервов для удержания своих позиций. В армии говорят в шутку, что для выполнения той или иной задачи командиру роты всегда не хватает взвода, командиру полка — батальона, а командующему фронтом — армии. И если бы Верховный удовлетворял все эти требования, то от резервов остались бы лишь воспоминания, а на них, как известно, далеко не уедешь. В этой области, в особенности в первую половину войны, существовал серьезный разрыв между запросами военных и возможностями промышленности.
Немногим больше года прошло с начала войны. Ни одна из воюющих стран не выпускала столько военной техники и снаряжения, сколько производил Советский Союз. И, конечно, никто, кроме руководства нашей страной, не мог обеспечить той гармонии, того взаимодействия фронта и тыла, которые тогда существовали. Моральный дух нашей армии и всего советского народа, вера в партию, правительство и Верховное командование были столь высоки, что не было таких трудностей, которые не преодолел бы советский человек как в тылу, так и на фронте. Наши же военачальники, руководя войсками, обеспеченными боевой техникой и снаряжением, вели планирование смелых операций для разгрома врага. Вот и сейчас для того, чтобы претворить в жизнь замысел разгрома немецких войск под Сталинградом, нужно было побывать в войсках и посоветоваться с командующими фронтами — непосредственными исполнителями замыслов Ставки.
Как бы хорошо ни были продуманы замыслы, без командующего фронтом невозможно решить практические вопросы организации наступательной операции, так как никто лучше него не может оценить ни организации обороны противника, ни местности, которую придется преодолевать, ни наиболее слабых и уязвимых мест в обороне противника, ни наиболее выгодных участков фронта для прорыва этой обороны и нанесения главного удара и многого, многого другого. [254] Командующий фронтом лучше, чем кто-либо другой, знает все это. Бывали, конечно, и исключения, но это — явление редкое.
В конце октября или начале ноября Г. К. Жуков был направлен Ставкой на Юго-Западный фронт, а А. М. Василевский — на Сталинградский. Жуков встретился с генералами Ватутиным и Рокоссовским. Довелось и мне быть там.
К тому времени я уже достаточно хорошо знал Георгия Константиновича как волевого и решительного человека, а к таким людям я относился и сейчас отношусь с глубоким уважением. Во время войны эти качества приобретают особую ценность. В то же время, не будучи лично знаком с К. К. Рокоссовским, я слышал, что он пользуется огромным авторитетом в войсках. Особенно это проявилось в битве под Москвой. Не однажды слышал я о нем хорошие отзывы и в Ставке. Рокоссовский заметно выделялся своим военным дарованием. Он сменил командовавшего Сталинградским фронтом генерала Еременко и на этом важном направлении уже провел большую работу по организации войск и укреплению обороны. Сейчас во взаимодействии с Юго-Западным фронтом, которым командовал Ватутин, ему предстояло принять участие в контрнаступлении, целью которого было окружение и уничтожение 6-й армии Паулюса, ведущей бои в районе Сталинграда.
И вот впервые мне довелось встретиться и познакомиться здесь, на Юго-Западном фронте, с Константином Константиновичем. Естественно, он привлек мое внимание. Это был высокий, стройный, подтянутый мужчина с приветливым и спокойным лицом. В ходе разговора он никого не перебивал, отвечал на вопросы коротко, со знанием дела, ясно. Говорил Рокоссовский с еле заметным польским акцентом. Держался просто, но не было и намека на вольность в позе, этим он как-то выделялся среди остальных.
Чувствовалось, что присутствие старших по должности держало его в определенных рамках, к чему он привык за свою долголетнюю службу в армии; все это было у него не подчеркнуто, а естественно, как знак уважения к старшим. При этом он спокойно и твердо высказывал свою точку зрения по тому или иному обсуждаемому вопросу, хотя эта точка зрения иногда и не соответствовала высказываниям или предположениям старших начальников. Но если эти высказывания превращались в указания, он принимал их к неуклонному исполнению. В нем сочетались, с одной стороны, твердость в высказываемых соображениях и тактичность их изложения, а с другой — высокая дисциплинированность, что может быть присуще лишь человеку большой культуры. [256] Из дружеской беседы Жукова и Рокоссовского я узнал, что они, оказывается, старые товарищи и сослуживцы. В свое время, когда Рокоссовский командовал кавалерийской дивизией, Жуков был там одним из командиров полков. Вспоминали старую совместную службу, и Жуков неожиданно сказал:
— Читал я аттестацию, что ты мне написал, когда я командовал полком в твоей дивизии!
— Я могу подтвердить эту аттестацию и сейчас, так как никаких изменений, мне кажется, не произошло, — ответил Рокоссовский. — В аттестации было написано, что ты волевой, решительный и энергичный командир полка.
Достижения поставленной цели добиваешься любыми средствами, и требовательность к подчиненным подчас переходит границы, но требовательность к себе также высока. Этой аттестацией ты представлялся на продвижение по службе. Считаю, что это хорошая и правдивая аттестация. Разве я не прав?
— А я к тебе никаких претензий не имею, — ответил Жуков и продолжил разговор.
Мне впервые довелось быть свидетелем столь откровенного обмена мнениями двух истинных полководцев, военные дарования которых Верховный Главнокомандующий расценивал весьма высоко. Аттестация, о которой идет речь, была написана очень и очень давно, но мне хотелось бы здесь некоторыми примерами показать умение Рокоссовского определять способности и качества людей, с которыми ему доводилось работать.
Известно, что в 1941 году под Ленинградом создалось исключительно тяжелое положение. Командование фронтом в то время там возглавлял К. Е. Ворошилов. В сентябре 1941 года Ставка направила туда Г. К. Жукова.
Разобравшись в сложившейся обстановке, Жуков объявил войскам, что им сформированы пулеметные роты и что любой отходящий с фронта без письменного приказа будет немедленно расстрелян. В первый день после этого поплатился батальон, во второй — рота, а на третий день фронт стабилизировался. Такова реальность на войне. Можно ли было найти другие способы или методы для стабилизации фронта? Сейчас об этом судить трудно. Но мы видим, что Ворошилов использовал все имевшиеся у него возможности, а до Ленинграда немцам оставались считанные километры…
Жуков избрал именно это, с его точки зрения, наиболее эффективное средство и добился в короткий срок стабилизации фронта. Вот это и называется достижением цели любыми средствами. Лично я считаю, что в данном конкретном случае Г. К. Жуков был прав. [256] Вместе с этим хочу привести и другой пример. В конце ноября или начале декабря 1942 года, когда мы с Жуковым были под Великими Луками, у командира эстонского корпуса генерала Л. А. Пэрна не то рота, не то батальон эстонцев ушли к немцам… Жуков вызвал генерала к себе. Я вынужден был уйти из блиндажа, ибо тон разговора не мог выдержать даже и я, непричастный ко всей этой истории человек.
После ухода Пэрна я вернулся в блиндаж и, к своему удивлению, увидел смеющегося Жукова, который при моем появлении сказал: «Хороший командир корпуса, но надо было его проучить, чтобы подобных вещей не повторялось».
У каждого свой стиль общения с людьми.
Но вернемся к замыслу Сталинградской операции и его осуществлению.
Встреча с командующими и обсуждение с ними имеющихся наметок по организации и проведению контрнаступления подтвердили реальность намеченного замысла, и штабы упомянутых фронтов приступили к его подготовке. К этому времени стало правилом для обеспечения максимальной секретности в подготовке операции на первой ее стадии привлекать лишь узкий круг работников штабов. Как была организована и проведена подготовка этого контрнаступления, описано и Г. К. Жуковым и К. К. Рокоссовским в их воспоминаниях.
На другой день после совещания мы собрались лететь в Москву. Погода на трассе была плохая, нелетная. Я предложил Жукову лететь со мной, чтоб наверняка попасть в Москву. На том и порешили. После взлета к нам пристроились истребители сопровождения, но уже через десять — пятнадцать минут из-за сплошной и низкой облачности пришлось перейти на слепой полет. Истребители же, естественно, повернули домой.
Слепой полет продолжался довольно долго, лишь в районе Воронежа появился небольшой просвет, и мы опять перешли на полет в облаках. Дело это привычное, настроение у всех было хорошее. Не долетев километров сто до Москвы, мы перешли на визуальный полет под облаками на высоте триста метров. Скоро должен был появиться аэродром Раменское, где стоит приводная радиостанция, и рядом, можно сказать, Центральный аэродром.
Вот мы скоро и дома! Уже вечерело. Немного времени осталось и до поднятия аэростатов заграждения.
Но, как говорят, иногда и близкое становится далеким. Самолет начал терять высоту, добавление мощности моторам лишь на короткий срок остановило снижение. Добавил еще мощности — повторилось то же самое: самолет обледеневал. Включили антиобледенители — результата никакого.
Пришлось опять добавить мощность двигателям.
В голове с удивительной быстротой мелькали всякие случаи, связанные с обледенением. Наконец появился подобный. В финскую кампанию, вылетев однажды из Ленинграда в сторону Ладожского озера и пройдя под облаками десять-двенадцать минут, я заметил, что самолет стал терять высоту.
[257] Добавление мощности двигателям и включение антиобледенителей положения не изменили. На форсаже развернулся обратно и бреющим еле дотянул до аэродрома. На самолете оказалось бугристое обледенение, которое нарушало его обтекаемость или, как принято говорить, аэродинамику. Естественно, нормально лететь самолет не мог, а попытка продолжать полет привела бы к печальному исходу.
Вот и сейчас надо было думать не о Центральном аэродроме, а о том, как бы дотянуть до Раменского. И этот очень короткий участок пути, да еще с таким «пассажиром», уже не доставлял нам, то есть экипажу, мягко говоря, никакого удовольствия. Наконец показался аэродром, и мы на полном газу приземлились.
У каждого летчика, достаточно полетавшего, не однажды в его летной жизни бывали случаи, которые ставили его, если так можно выразиться, на грань бытия. Но несмотря на это он все же продолжает летать, ибо летное дело, подчеркну еще раз, — это не ремесло, а искусство, которое является призванием и овладев которым — бросить уже невозможно.
Везет в жизни нашему брату летчику, как я уже говорил, не так уж редко, да к этому везенью еще добавляются иной раз и приятные неожиданности.
Так получилось и на этот раз. Вызвав из штаба машину, я предоставил ее в распоряжение Жукову, а сам остался на аэродроме. Машиной этой была видавшая всякие виды «эмка». Жуков дорогой поинтересовался у шофера, на чьей машине он едет. Шофер ответил, что на машине командующего АДД.
Георгий Константинович не поверил и переспросил. Шофер повторил — да, на машине командующего. На этом разговор закончился.
Несколько дней спустя, работая в штабе, я подошел к окну и увидел у подъезда новенький голубого цвета «ЗИС». Позвал порученца и спросил, кто это приехал.
— Сейчас уточню!
Возвратившись, порученец доложил, что эту машину прислал мне Жуков.
Вскоре в штаб позвонил генерал Минюк, который состоял при Жукове для особых поручений, и сообщил, что Георгий Константинович послал мне машину «на память о нашем полете».
Действительно, полет был памятный. Не одну тысячу часов пришлось мне провести в воздухе и лишь дважды за всю свою летную жизнь довелось встретиться с таким редчайшим видом обледенения, которое появляется стремительно и может быстро расправиться с тобой, если не будет немедленно принято решение.
В октябре 1942 года, несмотря на плохую погоду, — из тридцати одного дня было лишь семь летных, а двадцать четыре ночи мы летали в сложных и плохих метеоусловиях, — АДД, сделала 5634 самолето-вылета. 60 процентов — в интересах Сталинграда. [258] Нашим войскам, оборонявшим Сталинград, была поставлена задача — держаться во что бы то ни стало. Положение было весьма напряженным.
Управлять войсками было очень трудно, связь все время прерывалась.
Командный пункт 62-й армии, оборонявший Сталинград, находился в каком-нибудь километре от переднего края.
Вот две телеграммы, которые характеризуют создавшееся в конце октября положение:
«Шифровка № 4242, подана 14.10 в 21.40, принята 22.15: Военному совету фронта. Армия разрезана на две части. Штаб армии находится 800 метров от противника. Управление идет только радио через радиоузел на левом берегу реки. Телефон все время рвется. Прошу разрешить перейти на запасной КП левом берегу сегодня ночью иначе управление невозможно. Чуйков [88] Гуров Лебедев Крылов [89] № 1884/ш.
Шифровка № 4311, подана 15.10. 16.30, принята 18.45. т.т. Еременко, Хрущеву. Противник введя новые силы пехоты танков наступает северную группу Горохова одновременно развивает удар на юг подошел Минусинск. 37 и 95 сд всего 200 человек не могут задержать противника двигающегося на юг и выходящего на КП штарма и тыл 308 сд. Положение осложнилось. Оставаться дальше на КП невозможно разрешите переход КП левый берег другого места нет. Чуйков, Гуров, Крылов».
Такого разрешения получено не было, и, несмотря на всю сложность обстановки, командный пункт армии по приказанию командующего фронтом оставался в Сталинграде и руководил своими войсками.
На заключительном этапе оборонительного сражения в Сталинграде АДД сделала 3334 самолето-вылета с целью уничтожения войск противника в черте города и на его окраинах. Бомбовые удары наносились и по частям противника, расположенным на ближних подступах к Сталинграду: в районах Рынок, Орловка, Акатовка, Винновка, Городище, Александровка, Разгуляевка, Сталинградский, Гумрак, Опытная станция, Каменный буерак, Н. Надежда, Конный разъезд, Б. Россошка, Западновка, хутор Гончара, Воропоново, Песчанка, Старо-Дубровка, Зел. Поляна, Верх. Елынанка, Студеная, Яблоновка, Елхи, Попов. На перечисленные цели было совершено 2520 самолето-вылетов. За этот же период на железнодорожные участки Лихая — Сталинград, Сальск — Абганерово, железнодорожный узел Миллерово, станция Вальково, Суровкино, Чир, Карповская и другие сделано 1138 самолето-вылетов. На аэродромы Морозовский, Обливская, Тацинская и другие — 846 самолето-вылетов. Таким образом, всего за последний этап оборонительного сражения АДД совершила 7828 самолето-вылетов. Это 63 процента всех вылетов Авиации дальнего действия в тот период на всех участках советско-германского фронта. [259] 19 ноября 1942 года войска Юго-Западного фронта под командованием Н. Ф. Ватутина во взаимодействии с войсками Донского фронта под командованием К. К. Рокоссовского перешли в решительное наступление. Прорвав оборону противника в районах Большой и Клетской (севернее Сталинграда), войска Юго-Западного фронта окружили части 4-го и 5-го армейских корпусов противника. К 23 ноября части фронта вышли к Дону в районе Калача.
Войска Сталинградского фронта, перейдя в наступление 20 ноября из районов Тундутово (южнее Сталинграда), соединились 23 ноября с войсками Юго-Западного фронта в районе Советский. Этим было завершено оперативное окружение гитлеровских войск под Сталинградом.
Зарубежная пресса широко комментировала наше наступление. Тогда нам было не до этих статей, но сегодня их почитать любопытно. Английская газета «Ивнинг ньюс» писала 24 ноября 1942 года:
«Никогда в истории ни одна армия не сражалась с таким хладнокровием и стойкостью, с таким непревзойденным мастерством, с такой неослабевающей мощью, как армия, руководимая Сталиным. Давайте искренне признаем, что, не будь подвигов Красной Армии, судьба свободных народов была бы поистине мрачной».
Этой газете вторила и «Дейли геральд» от 27 ноября:
«Эта блестящая операция, очевидно, является лишь началом наступления, которое окажет неоценимую услугу делу союзников…»
После завершения окружения огромной по численности армии противника перед нашим Верховным командованием встал вопрос: что делать дальше?
Приступить ли к ликвидации окруженной группировки, раскалывая ее на части, или продолжать наступление на запад, оставив окруженную группировку в тылу, и уже после, когда фронт продвинется на запад, заняться ее ликвидацией?
В то время предполагалось, что окружено около ста тысяч солдат и офицеров противника. Опыта таких крупных операций по окружению и ликвидации войск противника у нас еще не было, и потому мнения разделились.
Для того чтобы не дать возможности противнику при проведении контрнаступления наших войск под Сталинградом снимать войска с пассивных участков фронтов, было решено силами Калининского и Западного фронтов провести операцию по ликвидации ржевского выступа, расположенного против них. Координация боевыми действиями этих фронтов была возложена на Г. К. Жукова. Вместе с ним был направлен туда и я. [260] На Калининском фронте произошла смена руководства. И. С. Конев, который командовал фронтом, был назначен командующим Западным фронтом, а на его место пришел генерал М. А. Пуркаев, [90]командовавший армией на этом же фронте. Естественно, к нему и решил сначала направиться Жуков.
Мы находились в одной из армий, когда позвонили из Ставки. Сталин имел привычку советоваться по тому или иному вопросу с разными товарищами, дабы, имея ряд мнений, остановиться на более целесообразном. Между Сталиным и Жуковым состоялся довольно длительный разговор по поводу окруженной группировки, точнее, о том, что делать дальше. После окончания разговора Георгий Константинович рассказал мне о его содержании и повторил, что он высказался за «Кольцо» (так оно и именовалось в дальнейшем) — быстрейшее наступление на запад с тем, чтобы отбросить нижнечирскую и котельническую группировки противника от его же войск, окруженных в районе Сталинграда, создать там плотный боевой порядок, чем пресечь возможную попытку их соединения. Что касается войск противника, находящихся в кольце окружения, их следует рассечь и уничтожать по частям. На другой день Жуков послал в Ставку телеграмму, где уже были указаны конкретные мероприятия. Они опубликованы в печати.
В принципе за такое решение высказалось большинство, и оно было принято Сталиным. Так впервые за время войны в невиданных масштабах был создан внешний и внутренний фронт окружения противника.
Сейчас, конечно, невозможно сказать, какие были бы приняты решения, будь известно, что окружено не сто, а более трехсот тысяч фашистов.
Соотношение сил всегда имеет серьезное значение, и не учитывать его на войне нельзя. Но иногда неведение имеет и неплохие, как увидим, последствия.
Наше пребывание у командующего Калининским фронтом генерала Пуркаева осталось в памяти. Деревня, где размещался штаб фронта, была небольшой.
Один дом в ней занимал командующий фронтом, а рядом разместились мы с Жуковым. Находились мы там, то уезжая в войска, то возвращаясь, несколько дней. А разведка у немцев, видимо, не дремала. Однажды, вернувшись из поездки, Жуков решил проехать на Западный фронт и посмотреть, как там идут дела, а я остался помыться в бане. Зашел в крайний дом, где размещались товарищи из нашей маленькой оперативной группы, и пригласил их в баню. Замечу, что погода в тот день была нелетная.
Хорошо в промозглую зимнюю пору попариться в деревенской баньке березовым веничком, особенно после длительных поездок по бездорожью, когда даже у молодого начинают побаливать кости! Помывшись, я сидел в предбаннике, подшивая к гимнастерке чистый подворотничок. И в эту минуту услышал гул моторов одиночного самолета. «Зачем выпустили разведчика? — подумал я. — Погода нелетная, и вылеты отменены». [261] Но по резонансу моторов приближавшегося самолета я понял, что это был не наш самолет. В ту же секунду сильнейший удар в спину отбросил меня от окна, я больно ударился о противоположную стену и очутился на земле. Все это произошло в какой-то миг. Кругом было темно и тихо. Лишь удаляющийся, рявкающий гул в небе напоминал, что это не сон, а действительность.
Майор Цоглин и лейтенант Усачев зажгли спички. В мерцающем свете я увидел, что правый бок у лейтенанта в крови. У меня же шумело в ушах и ломило всю голову. Я провел рукой по волосам и почувствовал, что они выпачканы землей… Мало-помалу стал приходить в себя. Тут прибежали пограничники — охрана командующего — узнать, не случилось ли что с нами.
Оказалось, вражеский самолет сбросил серию бомб, взрывы которых я уже не слышал из-за контузии. Первая бомба из этой серии ударила в угол бани.
Штабистов как ветром сдуло из деревни в лес, в блиндажи. Лишь по чистой случайности, а сколько этих «случайностей» на войне, мы, очутившись внутри взрывной волны, уцелели. Нам, конечно, после всего этого нужна была другая баня или хотя бы просто вода, чтобы отмыться от земли.
Кстати, вторая бомба попала прямо в центр дома, в котором мы жили с Жуковым. Еще одна попала в столовую, где убило несколько человек. По серии сброшенных бомб было ясно, что самолет точно вывели не только на деревню, но и на заданную цель.
Прийти в такую погоду и точно выполнить задание — нужно быть истинным мастером своего дела. Тут ничего не скажешь. Искусство есть искусство, если даже им владеет твой враг.
Наша группа потерь не понесла, если не считать того, что измельченное оконное стекло бани оказалось в виде бекасинника в боку лейтенанта Евгения Усачева, да и я был выведен из строя на несколько дней: наутро, несмотря на все мои попытки, не мог ни встать, ни шевельнуться из-за сильной боли в спине.
Каково же было удивление всех, а особенно мое, когда на третий день утром, проснувшись, я как ни в чем не бывало встал, совершенно забыв о том, что у меня что-то болело. Молодость есть молодость…
Жуков на Калининский фронт больше не вернулся. Вскоре и я был отозван и направлен на Сталинградский фронт. Хотя поставленной Ставкой цели — овладение ржевским выступом — наши войска и не достигли, но тем не менее их усилиями была сорвана возможная переброска немецких войск с этого направления под Сталинград.
Немало довелось мне побывать и поездить с Г. К. Жуковым в 1942 году.
Многое приходится слышать, многое и видеть. Особенно это ощущается на войне, где условности, недомолвки как-то стираются и где человек может откровенно, без всяких обиняков, рассказать о каких-либо необычных событиях в его жизни, чего он в других условиях, возможно, и не сделал бы. Каждый побывавший на войне, мне думается, слышал такие рассказы. [262] Вот об одном из них, смысл которого, мне кажется, не потерял, если не приобрел еще большего значения и сейчас, я и хотел бы здесь рассказать.
С Георгием Константиновичем довелось мне побывать у одного из командующих генерала П., которого Жуков не только давно знал, но и вместе с ним служил. После завершения деловых разговоров мы отправились к нему на обед. За столом Георгий Константинович обратился к своему бывшему сослуживцу и попросил рассказать о его приключениях в бытность военным атташе в гитлеровской Германии. И вот что рассказал нам генерал П.
Когда ему предложили поехать военным атташе в Германию, он прилагал много сил и энергии, чтобы как-нибудь избавиться от этого назначения, изыскивая массу всяких поводов и причин. Но поехать ему все-таки пришлось. И там с ним произошло непредвиденное. Квартиру, где он жил, убирала привлекательная немка. Шло время, и в один прекрасный день ему позвонили из генерального штаба немецкой армии и попросили приема. Это не было необычным, и генерал назначил время посещения.
И эти резервы стали создавать, несмотря на очень тяжелое положение на фронтах. Особую роль, как известно, накопленные резервы сыграли в контрнаступлении под Москвой, хотя создать, а в особенности сберечь эти резервы тогда было очень сложно. Ведь каждый командующий, как читатели знают из воспоминаний Г. К. Жукова, К. К. Рокоссовского и других, требовал тогда резервов для удержания своих позиций. В армии говорят в шутку, что для выполнения той или иной задачи командиру роты всегда не хватает взвода, командиру полка — батальона, а командующему фронтом — армии. И если бы Верховный удовлетворял все эти требования, то от резервов остались бы лишь воспоминания, а на них, как известно, далеко не уедешь. В этой области, в особенности в первую половину войны, существовал серьезный разрыв между запросами военных и возможностями промышленности.
Немногим больше года прошло с начала войны. Ни одна из воюющих стран не выпускала столько военной техники и снаряжения, сколько производил Советский Союз. И, конечно, никто, кроме руководства нашей страной, не мог обеспечить той гармонии, того взаимодействия фронта и тыла, которые тогда существовали. Моральный дух нашей армии и всего советского народа, вера в партию, правительство и Верховное командование были столь высоки, что не было таких трудностей, которые не преодолел бы советский человек как в тылу, так и на фронте. Наши же военачальники, руководя войсками, обеспеченными боевой техникой и снаряжением, вели планирование смелых операций для разгрома врага. Вот и сейчас для того, чтобы претворить в жизнь замысел разгрома немецких войск под Сталинградом, нужно было побывать в войсках и посоветоваться с командующими фронтами — непосредственными исполнителями замыслов Ставки.
Как бы хорошо ни были продуманы замыслы, без командующего фронтом невозможно решить практические вопросы организации наступательной операции, так как никто лучше него не может оценить ни организации обороны противника, ни местности, которую придется преодолевать, ни наиболее слабых и уязвимых мест в обороне противника, ни наиболее выгодных участков фронта для прорыва этой обороны и нанесения главного удара и многого, многого другого. [254] Командующий фронтом лучше, чем кто-либо другой, знает все это. Бывали, конечно, и исключения, но это — явление редкое.
В конце октября или начале ноября Г. К. Жуков был направлен Ставкой на Юго-Западный фронт, а А. М. Василевский — на Сталинградский. Жуков встретился с генералами Ватутиным и Рокоссовским. Довелось и мне быть там.
К тому времени я уже достаточно хорошо знал Георгия Константиновича как волевого и решительного человека, а к таким людям я относился и сейчас отношусь с глубоким уважением. Во время войны эти качества приобретают особую ценность. В то же время, не будучи лично знаком с К. К. Рокоссовским, я слышал, что он пользуется огромным авторитетом в войсках. Особенно это проявилось в битве под Москвой. Не однажды слышал я о нем хорошие отзывы и в Ставке. Рокоссовский заметно выделялся своим военным дарованием. Он сменил командовавшего Сталинградским фронтом генерала Еременко и на этом важном направлении уже провел большую работу по организации войск и укреплению обороны. Сейчас во взаимодействии с Юго-Западным фронтом, которым командовал Ватутин, ему предстояло принять участие в контрнаступлении, целью которого было окружение и уничтожение 6-й армии Паулюса, ведущей бои в районе Сталинграда.
И вот впервые мне довелось встретиться и познакомиться здесь, на Юго-Западном фронте, с Константином Константиновичем. Естественно, он привлек мое внимание. Это был высокий, стройный, подтянутый мужчина с приветливым и спокойным лицом. В ходе разговора он никого не перебивал, отвечал на вопросы коротко, со знанием дела, ясно. Говорил Рокоссовский с еле заметным польским акцентом. Держался просто, но не было и намека на вольность в позе, этим он как-то выделялся среди остальных.
Чувствовалось, что присутствие старших по должности держало его в определенных рамках, к чему он привык за свою долголетнюю службу в армии; все это было у него не подчеркнуто, а естественно, как знак уважения к старшим. При этом он спокойно и твердо высказывал свою точку зрения по тому или иному обсуждаемому вопросу, хотя эта точка зрения иногда и не соответствовала высказываниям или предположениям старших начальников. Но если эти высказывания превращались в указания, он принимал их к неуклонному исполнению. В нем сочетались, с одной стороны, твердость в высказываемых соображениях и тактичность их изложения, а с другой — высокая дисциплинированность, что может быть присуще лишь человеку большой культуры. [256] Из дружеской беседы Жукова и Рокоссовского я узнал, что они, оказывается, старые товарищи и сослуживцы. В свое время, когда Рокоссовский командовал кавалерийской дивизией, Жуков был там одним из командиров полков. Вспоминали старую совместную службу, и Жуков неожиданно сказал:
— Читал я аттестацию, что ты мне написал, когда я командовал полком в твоей дивизии!
— Я могу подтвердить эту аттестацию и сейчас, так как никаких изменений, мне кажется, не произошло, — ответил Рокоссовский. — В аттестации было написано, что ты волевой, решительный и энергичный командир полка.
Достижения поставленной цели добиваешься любыми средствами, и требовательность к подчиненным подчас переходит границы, но требовательность к себе также высока. Этой аттестацией ты представлялся на продвижение по службе. Считаю, что это хорошая и правдивая аттестация. Разве я не прав?
— А я к тебе никаких претензий не имею, — ответил Жуков и продолжил разговор.
Мне впервые довелось быть свидетелем столь откровенного обмена мнениями двух истинных полководцев, военные дарования которых Верховный Главнокомандующий расценивал весьма высоко. Аттестация, о которой идет речь, была написана очень и очень давно, но мне хотелось бы здесь некоторыми примерами показать умение Рокоссовского определять способности и качества людей, с которыми ему доводилось работать.
Известно, что в 1941 году под Ленинградом создалось исключительно тяжелое положение. Командование фронтом в то время там возглавлял К. Е. Ворошилов. В сентябре 1941 года Ставка направила туда Г. К. Жукова.
Разобравшись в сложившейся обстановке, Жуков объявил войскам, что им сформированы пулеметные роты и что любой отходящий с фронта без письменного приказа будет немедленно расстрелян. В первый день после этого поплатился батальон, во второй — рота, а на третий день фронт стабилизировался. Такова реальность на войне. Можно ли было найти другие способы или методы для стабилизации фронта? Сейчас об этом судить трудно. Но мы видим, что Ворошилов использовал все имевшиеся у него возможности, а до Ленинграда немцам оставались считанные километры…
Жуков избрал именно это, с его точки зрения, наиболее эффективное средство и добился в короткий срок стабилизации фронта. Вот это и называется достижением цели любыми средствами. Лично я считаю, что в данном конкретном случае Г. К. Жуков был прав. [256] Вместе с этим хочу привести и другой пример. В конце ноября или начале декабря 1942 года, когда мы с Жуковым были под Великими Луками, у командира эстонского корпуса генерала Л. А. Пэрна не то рота, не то батальон эстонцев ушли к немцам… Жуков вызвал генерала к себе. Я вынужден был уйти из блиндажа, ибо тон разговора не мог выдержать даже и я, непричастный ко всей этой истории человек.
После ухода Пэрна я вернулся в блиндаж и, к своему удивлению, увидел смеющегося Жукова, который при моем появлении сказал: «Хороший командир корпуса, но надо было его проучить, чтобы подобных вещей не повторялось».
У каждого свой стиль общения с людьми.
Но вернемся к замыслу Сталинградской операции и его осуществлению.
Встреча с командующими и обсуждение с ними имеющихся наметок по организации и проведению контрнаступления подтвердили реальность намеченного замысла, и штабы упомянутых фронтов приступили к его подготовке. К этому времени стало правилом для обеспечения максимальной секретности в подготовке операции на первой ее стадии привлекать лишь узкий круг работников штабов. Как была организована и проведена подготовка этого контрнаступления, описано и Г. К. Жуковым и К. К. Рокоссовским в их воспоминаниях.
На другой день после совещания мы собрались лететь в Москву. Погода на трассе была плохая, нелетная. Я предложил Жукову лететь со мной, чтоб наверняка попасть в Москву. На том и порешили. После взлета к нам пристроились истребители сопровождения, но уже через десять — пятнадцать минут из-за сплошной и низкой облачности пришлось перейти на слепой полет. Истребители же, естественно, повернули домой.
Слепой полет продолжался довольно долго, лишь в районе Воронежа появился небольшой просвет, и мы опять перешли на полет в облаках. Дело это привычное, настроение у всех было хорошее. Не долетев километров сто до Москвы, мы перешли на визуальный полет под облаками на высоте триста метров. Скоро должен был появиться аэродром Раменское, где стоит приводная радиостанция, и рядом, можно сказать, Центральный аэродром.
Вот мы скоро и дома! Уже вечерело. Немного времени осталось и до поднятия аэростатов заграждения.
Но, как говорят, иногда и близкое становится далеким. Самолет начал терять высоту, добавление мощности моторам лишь на короткий срок остановило снижение. Добавил еще мощности — повторилось то же самое: самолет обледеневал. Включили антиобледенители — результата никакого.
Пришлось опять добавить мощность двигателям.
В голове с удивительной быстротой мелькали всякие случаи, связанные с обледенением. Наконец появился подобный. В финскую кампанию, вылетев однажды из Ленинграда в сторону Ладожского озера и пройдя под облаками десять-двенадцать минут, я заметил, что самолет стал терять высоту.
[257] Добавление мощности двигателям и включение антиобледенителей положения не изменили. На форсаже развернулся обратно и бреющим еле дотянул до аэродрома. На самолете оказалось бугристое обледенение, которое нарушало его обтекаемость или, как принято говорить, аэродинамику. Естественно, нормально лететь самолет не мог, а попытка продолжать полет привела бы к печальному исходу.
Вот и сейчас надо было думать не о Центральном аэродроме, а о том, как бы дотянуть до Раменского. И этот очень короткий участок пути, да еще с таким «пассажиром», уже не доставлял нам, то есть экипажу, мягко говоря, никакого удовольствия. Наконец показался аэродром, и мы на полном газу приземлились.
У каждого летчика, достаточно полетавшего, не однажды в его летной жизни бывали случаи, которые ставили его, если так можно выразиться, на грань бытия. Но несмотря на это он все же продолжает летать, ибо летное дело, подчеркну еще раз, — это не ремесло, а искусство, которое является призванием и овладев которым — бросить уже невозможно.
Везет в жизни нашему брату летчику, как я уже говорил, не так уж редко, да к этому везенью еще добавляются иной раз и приятные неожиданности.
Так получилось и на этот раз. Вызвав из штаба машину, я предоставил ее в распоряжение Жукову, а сам остался на аэродроме. Машиной этой была видавшая всякие виды «эмка». Жуков дорогой поинтересовался у шофера, на чьей машине он едет. Шофер ответил, что на машине командующего АДД.
Георгий Константинович не поверил и переспросил. Шофер повторил — да, на машине командующего. На этом разговор закончился.
Несколько дней спустя, работая в штабе, я подошел к окну и увидел у подъезда новенький голубого цвета «ЗИС». Позвал порученца и спросил, кто это приехал.
— Сейчас уточню!
Возвратившись, порученец доложил, что эту машину прислал мне Жуков.
Вскоре в штаб позвонил генерал Минюк, который состоял при Жукове для особых поручений, и сообщил, что Георгий Константинович послал мне машину «на память о нашем полете».
Действительно, полет был памятный. Не одну тысячу часов пришлось мне провести в воздухе и лишь дважды за всю свою летную жизнь довелось встретиться с таким редчайшим видом обледенения, которое появляется стремительно и может быстро расправиться с тобой, если не будет немедленно принято решение.
В октябре 1942 года, несмотря на плохую погоду, — из тридцати одного дня было лишь семь летных, а двадцать четыре ночи мы летали в сложных и плохих метеоусловиях, — АДД, сделала 5634 самолето-вылета. 60 процентов — в интересах Сталинграда. [258] Нашим войскам, оборонявшим Сталинград, была поставлена задача — держаться во что бы то ни стало. Положение было весьма напряженным.
Управлять войсками было очень трудно, связь все время прерывалась.
Командный пункт 62-й армии, оборонявший Сталинград, находился в каком-нибудь километре от переднего края.
Вот две телеграммы, которые характеризуют создавшееся в конце октября положение:
«Шифровка № 4242, подана 14.10 в 21.40, принята 22.15: Военному совету фронта. Армия разрезана на две части. Штаб армии находится 800 метров от противника. Управление идет только радио через радиоузел на левом берегу реки. Телефон все время рвется. Прошу разрешить перейти на запасной КП левом берегу сегодня ночью иначе управление невозможно. Чуйков [88] Гуров Лебедев Крылов [89] № 1884/ш.
Шифровка № 4311, подана 15.10. 16.30, принята 18.45. т.т. Еременко, Хрущеву. Противник введя новые силы пехоты танков наступает северную группу Горохова одновременно развивает удар на юг подошел Минусинск. 37 и 95 сд всего 200 человек не могут задержать противника двигающегося на юг и выходящего на КП штарма и тыл 308 сд. Положение осложнилось. Оставаться дальше на КП невозможно разрешите переход КП левый берег другого места нет. Чуйков, Гуров, Крылов».
Такого разрешения получено не было, и, несмотря на всю сложность обстановки, командный пункт армии по приказанию командующего фронтом оставался в Сталинграде и руководил своими войсками.
На заключительном этапе оборонительного сражения в Сталинграде АДД сделала 3334 самолето-вылета с целью уничтожения войск противника в черте города и на его окраинах. Бомбовые удары наносились и по частям противника, расположенным на ближних подступах к Сталинграду: в районах Рынок, Орловка, Акатовка, Винновка, Городище, Александровка, Разгуляевка, Сталинградский, Гумрак, Опытная станция, Каменный буерак, Н. Надежда, Конный разъезд, Б. Россошка, Западновка, хутор Гончара, Воропоново, Песчанка, Старо-Дубровка, Зел. Поляна, Верх. Елынанка, Студеная, Яблоновка, Елхи, Попов. На перечисленные цели было совершено 2520 самолето-вылетов. За этот же период на железнодорожные участки Лихая — Сталинград, Сальск — Абганерово, железнодорожный узел Миллерово, станция Вальково, Суровкино, Чир, Карповская и другие сделано 1138 самолето-вылетов. На аэродромы Морозовский, Обливская, Тацинская и другие — 846 самолето-вылетов. Таким образом, всего за последний этап оборонительного сражения АДД совершила 7828 самолето-вылетов. Это 63 процента всех вылетов Авиации дальнего действия в тот период на всех участках советско-германского фронта. [259] 19 ноября 1942 года войска Юго-Западного фронта под командованием Н. Ф. Ватутина во взаимодействии с войсками Донского фронта под командованием К. К. Рокоссовского перешли в решительное наступление. Прорвав оборону противника в районах Большой и Клетской (севернее Сталинграда), войска Юго-Западного фронта окружили части 4-го и 5-го армейских корпусов противника. К 23 ноября части фронта вышли к Дону в районе Калача.
Войска Сталинградского фронта, перейдя в наступление 20 ноября из районов Тундутово (южнее Сталинграда), соединились 23 ноября с войсками Юго-Западного фронта в районе Советский. Этим было завершено оперативное окружение гитлеровских войск под Сталинградом.
Зарубежная пресса широко комментировала наше наступление. Тогда нам было не до этих статей, но сегодня их почитать любопытно. Английская газета «Ивнинг ньюс» писала 24 ноября 1942 года:
«Никогда в истории ни одна армия не сражалась с таким хладнокровием и стойкостью, с таким непревзойденным мастерством, с такой неослабевающей мощью, как армия, руководимая Сталиным. Давайте искренне признаем, что, не будь подвигов Красной Армии, судьба свободных народов была бы поистине мрачной».
Этой газете вторила и «Дейли геральд» от 27 ноября:
«Эта блестящая операция, очевидно, является лишь началом наступления, которое окажет неоценимую услугу делу союзников…»
После завершения окружения огромной по численности армии противника перед нашим Верховным командованием встал вопрос: что делать дальше?
Приступить ли к ликвидации окруженной группировки, раскалывая ее на части, или продолжать наступление на запад, оставив окруженную группировку в тылу, и уже после, когда фронт продвинется на запад, заняться ее ликвидацией?
В то время предполагалось, что окружено около ста тысяч солдат и офицеров противника. Опыта таких крупных операций по окружению и ликвидации войск противника у нас еще не было, и потому мнения разделились.
Для того чтобы не дать возможности противнику при проведении контрнаступления наших войск под Сталинградом снимать войска с пассивных участков фронтов, было решено силами Калининского и Западного фронтов провести операцию по ликвидации ржевского выступа, расположенного против них. Координация боевыми действиями этих фронтов была возложена на Г. К. Жукова. Вместе с ним был направлен туда и я. [260] На Калининском фронте произошла смена руководства. И. С. Конев, который командовал фронтом, был назначен командующим Западным фронтом, а на его место пришел генерал М. А. Пуркаев, [90]командовавший армией на этом же фронте. Естественно, к нему и решил сначала направиться Жуков.
Мы находились в одной из армий, когда позвонили из Ставки. Сталин имел привычку советоваться по тому или иному вопросу с разными товарищами, дабы, имея ряд мнений, остановиться на более целесообразном. Между Сталиным и Жуковым состоялся довольно длительный разговор по поводу окруженной группировки, точнее, о том, что делать дальше. После окончания разговора Георгий Константинович рассказал мне о его содержании и повторил, что он высказался за «Кольцо» (так оно и именовалось в дальнейшем) — быстрейшее наступление на запад с тем, чтобы отбросить нижнечирскую и котельническую группировки противника от его же войск, окруженных в районе Сталинграда, создать там плотный боевой порядок, чем пресечь возможную попытку их соединения. Что касается войск противника, находящихся в кольце окружения, их следует рассечь и уничтожать по частям. На другой день Жуков послал в Ставку телеграмму, где уже были указаны конкретные мероприятия. Они опубликованы в печати.
В принципе за такое решение высказалось большинство, и оно было принято Сталиным. Так впервые за время войны в невиданных масштабах был создан внешний и внутренний фронт окружения противника.
Сейчас, конечно, невозможно сказать, какие были бы приняты решения, будь известно, что окружено не сто, а более трехсот тысяч фашистов.
Соотношение сил всегда имеет серьезное значение, и не учитывать его на войне нельзя. Но иногда неведение имеет и неплохие, как увидим, последствия.
Наше пребывание у командующего Калининским фронтом генерала Пуркаева осталось в памяти. Деревня, где размещался штаб фронта, была небольшой.
Один дом в ней занимал командующий фронтом, а рядом разместились мы с Жуковым. Находились мы там, то уезжая в войска, то возвращаясь, несколько дней. А разведка у немцев, видимо, не дремала. Однажды, вернувшись из поездки, Жуков решил проехать на Западный фронт и посмотреть, как там идут дела, а я остался помыться в бане. Зашел в крайний дом, где размещались товарищи из нашей маленькой оперативной группы, и пригласил их в баню. Замечу, что погода в тот день была нелетная.
Хорошо в промозглую зимнюю пору попариться в деревенской баньке березовым веничком, особенно после длительных поездок по бездорожью, когда даже у молодого начинают побаливать кости! Помывшись, я сидел в предбаннике, подшивая к гимнастерке чистый подворотничок. И в эту минуту услышал гул моторов одиночного самолета. «Зачем выпустили разведчика? — подумал я. — Погода нелетная, и вылеты отменены». [261] Но по резонансу моторов приближавшегося самолета я понял, что это был не наш самолет. В ту же секунду сильнейший удар в спину отбросил меня от окна, я больно ударился о противоположную стену и очутился на земле. Все это произошло в какой-то миг. Кругом было темно и тихо. Лишь удаляющийся, рявкающий гул в небе напоминал, что это не сон, а действительность.
Майор Цоглин и лейтенант Усачев зажгли спички. В мерцающем свете я увидел, что правый бок у лейтенанта в крови. У меня же шумело в ушах и ломило всю голову. Я провел рукой по волосам и почувствовал, что они выпачканы землей… Мало-помалу стал приходить в себя. Тут прибежали пограничники — охрана командующего — узнать, не случилось ли что с нами.
Оказалось, вражеский самолет сбросил серию бомб, взрывы которых я уже не слышал из-за контузии. Первая бомба из этой серии ударила в угол бани.
Штабистов как ветром сдуло из деревни в лес, в блиндажи. Лишь по чистой случайности, а сколько этих «случайностей» на войне, мы, очутившись внутри взрывной волны, уцелели. Нам, конечно, после всего этого нужна была другая баня или хотя бы просто вода, чтобы отмыться от земли.
Кстати, вторая бомба попала прямо в центр дома, в котором мы жили с Жуковым. Еще одна попала в столовую, где убило несколько человек. По серии сброшенных бомб было ясно, что самолет точно вывели не только на деревню, но и на заданную цель.
Прийти в такую погоду и точно выполнить задание — нужно быть истинным мастером своего дела. Тут ничего не скажешь. Искусство есть искусство, если даже им владеет твой враг.
Наша группа потерь не понесла, если не считать того, что измельченное оконное стекло бани оказалось в виде бекасинника в боку лейтенанта Евгения Усачева, да и я был выведен из строя на несколько дней: наутро, несмотря на все мои попытки, не мог ни встать, ни шевельнуться из-за сильной боли в спине.
Каково же было удивление всех, а особенно мое, когда на третий день утром, проснувшись, я как ни в чем не бывало встал, совершенно забыв о том, что у меня что-то болело. Молодость есть молодость…
Жуков на Калининский фронт больше не вернулся. Вскоре и я был отозван и направлен на Сталинградский фронт. Хотя поставленной Ставкой цели — овладение ржевским выступом — наши войска и не достигли, но тем не менее их усилиями была сорвана возможная переброска немецких войск с этого направления под Сталинград.
Немало довелось мне побывать и поездить с Г. К. Жуковым в 1942 году.
Многое приходится слышать, многое и видеть. Особенно это ощущается на войне, где условности, недомолвки как-то стираются и где человек может откровенно, без всяких обиняков, рассказать о каких-либо необычных событиях в его жизни, чего он в других условиях, возможно, и не сделал бы. Каждый побывавший на войне, мне думается, слышал такие рассказы. [262] Вот об одном из них, смысл которого, мне кажется, не потерял, если не приобрел еще большего значения и сейчас, я и хотел бы здесь рассказать.
С Георгием Константиновичем довелось мне побывать у одного из командующих генерала П., которого Жуков не только давно знал, но и вместе с ним служил. После завершения деловых разговоров мы отправились к нему на обед. За столом Георгий Константинович обратился к своему бывшему сослуживцу и попросил рассказать о его приключениях в бытность военным атташе в гитлеровской Германии. И вот что рассказал нам генерал П.
Когда ему предложили поехать военным атташе в Германию, он прилагал много сил и энергии, чтобы как-нибудь избавиться от этого назначения, изыскивая массу всяких поводов и причин. Но поехать ему все-таки пришлось. И там с ним произошло непредвиденное. Квартиру, где он жил, убирала привлекательная немка. Шло время, и в один прекрасный день ему позвонили из генерального штаба немецкой армии и попросили приема. Это не было необычным, и генерал назначил время посещения.