Гордиенко Константин. Буймир (Буймир - 3)

   Полицай приутих, однако не отстал, поплелся за юродивой в хату. Такого не легко обмануть, повидал всякое, знал, как партизаны умеют притворяться. Стоя у порога, пристально следил за каждым движением, за каждым словом, за выражением лица.
   Юродивая бросила в суму несколько поданных ей картофелин и сухарь, поклонилась хозяевам и, поникшая, хмурая, даже не взглянув на полицая, вышла из хаты и так, ссутулившись, пошла дальше собирать подаяние по селу. Полицай в нерешительности проводил глазами жалкую, обтрепанную фигуру, исчезнувшую в пелене падавшего крупными хлопьями снега...
   Текля прошла мимо трех немецких солдат на перекрестке, приплясывавших возле пулемета и не обративших на нее ни малейшего внимания. Пулемет был нацелен на восток.
   Второй пулемет, обращенный на запад, стоял напротив станции.
   Немцы, очевидно, думают, что партизаны могут напасть с лесной стороны - с севера, запада и востока, и только юг безопасен - там поле.
   На краю хутора стоят минометы, пулеметы, пушки. Расчеты расположились скученно, в одном месте. Нищенка боязливо попыталась проскочить мимо, вслед ей понеслись грозные крики: "Цурюк, хальт, хенде хох!" Она продолжала идти вперед, - не понимала... Сильная рука схватила ее за шиворот, бросила в снег. Нищенка умоляла не трогать ее: она собирает милостыню... Бедняжку повели в просторную хату и поставили перед офицером, склонившимся над картой. Неожиданное развлечение обрадовало находившихся в хате немцев. Кому же, как не полицаю, поручить грязное дело? Офицер приказывает обыскать бродяжку, полицай брезгливо заглянул в мокрую суму, достал сухарь, картофелины, свеколку, драную рубаху - пожитки, образок... Дернул за лохмотья. По всей хате раскатился смех, когда полицай из-под кофты достал какой-то узелок. Размотав тряпку, прочитал бумажку, покрутил пальцем у виска, - мол, не в своем уме, юродивая. Офицер, гадливо поморщившись, махнул рукой, приказал вытолкать из хаты, но из села не выпускать. Полицай повел юродивую в соседнюю хату, поручив хозяйке следить за ней, чтобы не смела никуда отлучаться.
   Молодой хозяйке, жившей с сынишкой в тесной хате, вовсе не улыбалось стеречь нищенку, - и без того негде повернуться.
   - На полу устроишь, - небрежно бросил полицай, - подумаешь, какой гость... - Из хаты, однако же, не торопился уходить, присматривался к юродивой.
   Измученная женщина в мокрых лохмотьях жалась к печке, словно искала спасения. Дрожала, стучала зубами, ее бросало то в жар, то в холод, лоб покрылся мелким потом. Ватник набух водой, тяжелый, не греет.
   Мальчонка жалостными глазами уставился на нищенку, просит мать, чтобы положила ее на печь. Но та сама отказывается от теплой постели. Ее гнетет мысль: дело уже к обеду, пора возвращаться, а тут полицай с нее глаз не спускает.
   - Скажи на милость, как ты сюда забрела? - допытывается он.
   И Текля с плачем, уже настоящим, говорит, что сама не поймет, что с ней такое, умаялась вконец, хватит ли сил назад вернуться? Словно в бреду, в горячке, рассказала свою историю, где правда переплеталась с вымыслом.
   - Хожу-брожу по свету, как перекати-поле, все от меня шарахаются, оттого что я не в своем уме, а у меня дитя на руках убили. И негде мне голову приклонить, нет мне, несчастной, пристанища. Теперь вот вернулась ко мне память, прослышала я, что поблизости от станции живет монашка, тоже бездомная, ну, люди добрые и посоветовали мне к ней пристать...
   Закравшееся у полицая сомнение после этих слов, должно быть, рассеялось, и он вышел из хаты. Хозяйка близко к сердцу приняла ее беду, а когда узнала, где живет монашка, пристально, с тревогой посмотрела на юродивую. Волчьи хутора в лесной стороне, там партизанский край, и пробиться туда никак невозможно, вот и мост взорвали недавно, - не скрывая отношения к этому событию, сообщила хозяйка.
   - А ежели немцы еще месяц здесь простоят, чем я прокормлюсь? расстроилась юродивая.
   Хозяйка пожаловалась, что тоже мается с мальчонкой, бывало, борщ с мясом варили - не провернешь, а теперь немцы всю живность сожрали.
   - Мне надо любой ценой пробиться на Волчьи хутора. Понимаете? совсем другим тоном и, похоже, в отчаянии заговорила юродивая, оставшись наедине с хозяйкой, и во взгляде ее было столько проникновенной мольбы и откровенного доверия, что хозяйка не стала доискиваться, кто и что она, за ее словами таится что-то очень важное, - прониклась сочувствием к несчастной женщине, которая неизвестно с какой целью стремится в партизанский край. А то чего бы ей приказали не спускать с нее глаз? Она провела ее в пустой хлев, показала через развалившиеся глиняные стены:
   - Смотри! Если с нашего огорода выйти в поле, можно, минуя немецкую заставу, перейти железнодорожную колею и выбраться на дорогу, которая ведет на Волчьи хутора. А уж немцам я что-нибудь скажу, придумаю...
   Текля благодарно посмотрела на женщину, желая запомнить ставшие ей дорогими черты бескровного лица.
   Из хаты на огород окон не было, и потому немцы караулили улицу. Хозяйка вернулась в хату, а Текля, сбросив суму, затоптала ватник в снег и пошла меж кустов... Проваливалась в ямы, как видно развороченные бомбами, увязая по грудь, преодолевала снежные валы, тонула в сугробах. В легкой кофтенке осталась, и то упарилась. Тяжело дыша, переползла, почти не остерегаясь, через линию железной дороги. Вот когда нужен был белый халат. Порезала будыльем ноги, алые капли застывали на снегу, оставляя яркий след, правда, его тут же засыпало снегом. Ноги нестерпимо горели, словно натертые перцем.
   Впереди замаячили спасительные столбы, дорога пошла тверже, хоть ее и замело, а все не то, что заросшее сорняком поле. Добежала до перекрестка.
   Немцы тем временем хватились ее, нашли затоптанный в снег ватник, суму, подняли тревогу. Запрягли сани, бросились в погоню.
   Метель утихла, порывы ветра ослабли, даль постепенно прояснялась. Услышав выстрелы, Текля оглянулась, увидела сани. Обомлела. Собравшись с последними силами, пустилась бежать. Хотя кони тонули в сугробах, все же постепенно настигали ее. Все ближе раздавались одиночные выстрелы и автоматные очереди. Свернула с большака в поле, едва волочила ноги, потемнело в главах, дыхание с хрипом вырывалось из груди, не хватало воздуха. Бросив сани, гитлеровцы, увязая по пояс в снегу, падали и все же - силы-то свежие - настигали ее. Текля слышала смертельный посвист пуль. Вдали в туманной дымке маячил лес. Только бы добежать, там спасение. А сама и не замечала, что едва переставляет ноги, что бежит она только в собственном воображении. Противная слабость разливалась по телу. На бугре упала, не было больше сил подняться. Скатилась в овраг, вся в снегу, попыталась подняться, но не было сил. Сердце колотилось, она уже прощалась с жизнью. Враги все ближе. Неужели от гибели никуда не уйти?.. Сообщит ли кто о ней друзьям? Будь у нее гранаты или автомат, защищалась бы, не далась живой в руки. Звала спасительницу смерть, чтобы не достаться палачам на муку...
   ...Из лесу послышались выстрелы. Не почудилось ли?.. Может, она бредит? Собрав последние силы, Текля поднялась, побрела к лесу. Пошатнулась, потемнело в глазах. Из-за сугроба навстречу немцам застрочил пулемет. Она это ясно услышала. В душе сверкнул луч надежды, вернулось сознание...
   Увидела, как Марко с Сенем и Родион в белых халатах бросились немцам наперерез. Погоня прекратилась. Гитлеровцы опешили, - чуть не напоролись на стоянку партизан. Сосновый бор внушал им страх. Где там охотиться за разведчицей, спасти бы собственную шкуру. Отступление было куда поспешнее, чем погоня. Повалились в сани и, отстреливаясь из автоматов, повернули коней к станции.
   Когда Текля отправилась в опасную разведку, Марко извелся от тревоги и, наконец не вытерпев, пришел к Мусию Завирюхе. Партизаны, тоже беспокоившиеся о ней, переговаривались вполголоса, слонялись по лагерю, словно чувствуя какую-то вину за собой. Хорошо нам тут сидеть в затишье... И Павлюк был угнетен, тревожился. Напрасно Мусий, чтобы подбодрить друзей, уверял, что лучше Текли никто не справится с заданием. Поди угадай, что у отца на сердце творится? Привычные ко всяким трудностям, партизаны на этот раз потеряли покой - в самую пасть врага отправилась женщина на верную смерть. Каждый думал так про себя, вслух, правда, не говорили. Мусий Завирюха очень этого не любил.
   Марко вызвался пойти навстречу Текле. Всяко может случиться. Дозоры-то выставлены, но Марко хочет подобраться поближе к станции. Мусий Завирюха замялся было: немного не по форме получилось, но возражать не стал, он и сам об этом подумывал, - и отпустил Марка с Сенем. С ними пошел и Родион, он долго и настойчиво просил командира, его, мол, опыт может там пригодиться, и вообще у него душа не на месте. Мусий Завирюха пожал плечами, но удовлетворил его просьбу. Друзья укрылись в сугробах, там, где большак ближе всего подходил к лесу, и, оказалось, ждали не напрасно.
   Марко сбросил полушубок, завернул в него свою подругу - она была почти без сознания. Родион разостлал свой кожух, и они понесли разведчицу к штабу.
   В лесу стояла тишина, дорога укачивала. Текля согревалась, к сердцу прихлынуло теплое чувство, - спасена, спасена от смерти. В изнеможении засыпала. Знают ли люди, что такое счастье?
   Текля расправляла затекшее тело, улыбалась, по крайней мере, так ей казалось. Партизаны тесно обступили свою разведчицу. Нога ниже колена прострелена, от платья одни клочья висят, сорочка прилипла к телу, на юбке кровь засохла.
   Павлюк отогревает Текле руки, чуть не плачет, ошалел от радости, обнимает, целует пальцы, лоб, глаза, - дорогая наша девочка...
   - Все выведала, - облегченно вздохнула Текля, откликаясь на суровый отцовский взгляд, даже не замечая рану на ноге.
   Пока Галя бинтовала ей ногу, Текля приступила к рапорту.
   - Ваше приказание выполнила, проникла в расположение противника, разведала силу оружия, огневые рубежи...
   Любил Мусий Завирюха, чтобы все было по форме, добивался безоговорочной дисциплины, немало попортил себе и людям крови, пока не приучил партизан, часто требовательно спрашивая:
   - Воинская часть мы или пастухи?
   Муштровал девчат, которые никак не могли привыкнуть к строгому порядку, слишком вольно чувствовали себя с командиром. Мусий Завирюха в таких случаях без стеснения пробирал за недисциплинированность, настойчиво напоминал:
   - Народные мстители вы или колхозницы-полольщицы?
   Неудивительно, что старый солдат, оборонявший в свое время Порт-Артур, сумел-таки в небольшом отряде ввести строгий воинский порядок и дисциплину.
   Партизаны, слушавшие, как Текля рапортовала о своем походе, были до крайности поражены: сколько надобно выдержки и уменья, чтобы так дерзко околпачить врага, вырваться из его рук!
   - Слушай, дочка, а где стоят эшелоны с боеприпасами? - уже не по форме, не по-уставному спросил Мусий Завирюха. Забылся, столько было волнений, поневоле память отшибет. Да еще предательская слеза набежала, и он накричал на партизан, чтобы не толклись в штабе, когда он ведет секретный разговор. Когда наконец он приучит их к порядку? Сколько ни внушает, не видно, однако, чтобы партизаны всерьез повинились. Насупились, отошли к другой сосне.
   Уж конечно не без тайной мысли допытывался Завирюха насчет боеприпасов.
   Текля обстоятельно рассказала, где стоят посты, эшелоны, все, что удалось засечь. И в немецком штабе была, знает, где охрана стоит, где огневые точки, минометы, пулеметы, пушки... Павлюк тщательно отмечал эти данные на заблаговременно вычерченной карте. Мусий бросал пристальный, сосредоточенный взгляд на карту - все ясно как на ладони. Не каждому дано постичь эту сложную грамоту. Когда еще делили помещичью землю, осуществляли по классовому принципу землеустройство, а потом проводили коллективизацию, планировали севооборот, уже тогда Завирюха освоил ту грамоту, прошел топографическую школу.
   Галя перевязывала подруге ногу. У Текли искры из глаз посыпались, но она звука не издала, терпела. Пуля попала в мякоть левой ноги, но кость не повредила, - определила медсестра. Обмыла ногу спиртом, залила рану риванолом, края протерла йодом. Завязала чистым, прокипяченным и отутюженным полотном, разрезанным на бинты.
   Партизаны не могли успокоиться, сдержать чувства восторженного удивления.
   Устин Павлюк:
   - И как тебе удалось заморочить им головы?
   Родион:
   - Как ты их перехитрила?
   Сень:
   - Обвела вокруг пальца?
   - Чарку дать тебе? - спросил дочь расчувствовавшийся Мусий Завирюха.
   Все в один голос подтвердили, что чарка ей необходима, скорее согреется...
   Родион даже зажмурился, не каждому выпадает такое счастье - чарка в знак уважения.
   Сколько душевного тепла досталось сегодня на Теклину долю!
   При одном упоминании о чарке ее замутило, и она отстранила услужливо протянутую руку, но под дружным напором голосов, - выпей, ты ведь партизанка! - должна была покориться. Точно вся их любовь перелилась ей в душу с этой чаркой. Теклю и без того в жар бросало. Она укрылась овчиной, все отошли, и Галя помогла подруге скинуть мокрые лохмотья, протерла спиртом, ахая над ее израненным телом. Смазала йодом воспаленные, в запекшейся крови и сине-багровых полосах ноги и руки. Колени, локти разодраны, трудно согнуть - запеклась кровь, кожа потрескалась, саднила. Галя подивилась: на дворе мороз, а у подруги тело огнем горит... Но стоило Текле надеть чистую, еще пахнущую морозом, приятно холодившую полотняную сорочку, теплые штаны, ватник, валенки - точно снова на свет родилась. Повеселела даже.
   - Новость знаете? - загадочно спросила друзей, мгновенно обступивших ее в надежде услышать нечто необычайное.
   И Текля рассказала о пущенном немцами слухе, будто они Мусия Завирюху на сосне повесили, а партизан голыми по снегу гнали... И что в газетах об этом написано было...
   Лес загудел от обуявшего людей смеха.
   Видно, здорово им насолил Мусий Завирюха, если эти брехуны, украинские националисты, принялись стряпать небылицы о Мусии Завирюхе, а немецкие газеты подхватывают их стряпню. Погодите, волчьи шкуры, еще узнаете, что такое народная месть!
   Мусий Завирюха стал совещаться с друзьями: сомнений нет, враг сегодня настороже, раз выявили разведчика.
   По мнению Павлюка, гитлеровцы нынче не ожидают нападения, поскольку обнаружен разведчик, - не сунутся, мол, сегодня партизаны, не посмеют...
   - Будем ждать, глядишь, уймется метельная кутерьма, прояснится небо, не высунешь носа из лесу, - предостерегает Устин Павлюк.
   Мусий Завирюха советуется с народом, а у самого уже план зреет в голове. Разведка наделала переполоху, враг будет ждать нападения со стороны леса, а мы тем временем ударим с поля. С этим все согласились. Малой силой надо сломить врага. С горсточкой отважных такое грозобоище устроим, чтоб в Берлине загудело! Перед самым походом Мусий Завирюха напоминает партизанам знаменитые слова Суворова: не смотри, сколько врага, а гляди, где он.
   - И я с вами в бой пойду, - сказала Текля. - Я знаю все дороги, выведу, покажу, все мне ясно, - умоляла она командира, не представляя, как могут обойтись без нее и как она усидит здесь, пока партизаны будут вести смертельный бой. Что она, не владеет автоматом? Не забрасывала гитлеровцев гранатами?
   Галя измерила подруге температуру: жар у женщины, тридцать девять градусов...
   - Ложись-ка в сани, - строго приказала медсестра, - все ясно, ты больна.
   Текля, чувствуя лихорадочный прилив сил, не подчинилась.
   - Нет, останусь на ногах! - рассердилась она на подругу.
   - На ногах ты не выстоишь!
   - Приказываю тебе, ложись в сани! - шумнул на дочь Мусий. - Что это за порядок? Будто на ярмарку с отцом просится. Неужели без тебя не найдут дороги? Приказ слышала?
   После такого внушения Текля не решилась препираться с отцом. Кто не знает старика? С довоенного времени академики никогда не сходили с языка, с академиками дружбу водил, всегда тем гордился, теперь вот Суворов... Новые звезды освещают ему путь. Что говорить, славна наша страна людьми!
   Галя наложила подушек, подаренных населением для раненых, а частью отобранных у полицаев и старост, постелила теплую постель, уложила дрожавшую в лихорадке подругу. Дала порошков.
   Текля, обиженная, зарылась в пахучее сено. В такой решающий момент... Хотя бы санитаркой взяли... Кто за ними присмотрит в бою? От возбуждения вначале не замечала и боли, но, по мере того как согревалась, неимоверная слабость охватывала ее.
   10
   Гудела земля, натужный рев разорвал сон. Текля проснулась от сильного грохота. Зарево осветило ночную темь. С пригорка в редколесье отчетливо видно, как бушевало пламя на станции, взвиваясь над опушенными снегом макушками деревьев. Били огненные фонтаны, ослепляли вспышки, черный дым валом валил...
   Поднялась беспорядочная трескотня, точно рвались снаряды, и сразу все перекрыл мощный взрыв, прокатившийся по лесу грозным оглушительным грохотом. С дерева на пылавшее жаром лицо посыпался приятно холодящий снежок. Текля изнеможенно закрыла глаза... Постепенно возвращалось сознание. На фоне зарева, охватившего полнеба, густо заклубился дым, и словно запахло перегорелым маслом. Текля мысленно улыбнулась - славное зрелище устроили немцам партизаны! Вовек его не забудут те, что останутся в живых. Отомстили нелюдям за твою смерть, дитя, не успело ты наглядеться на белый свет, не увидело солнца, не натешилось материнской лаской. И за осиротевших детей учителя отомстили, за надругательство над матерью... Только ведь никакой карой не погасить того горя, что посеял ты, враже, на земле... Ах, почему Текля сейчас не с друзьями, не на пожарище, а в лесной глуши привязанная к саням лежит. Кто знает, как они там? Женское сердце исходит тревогой... Марко нисколько не бережется. Можно ли было в смирном, застенчивом пастухе разглядеть бойца? Точно прорвались скрытые, дремавшие силы, и уже нет человеку удержу, словно родился на войне, - ни смерть, ни опасность ему нипочем... Правда, не совсем еще избавился от мальчишеских ухваток, ну да это пройдет... Текля душой и сердцем в огне боя, среди друзей. Благословляла на праведную кару, желала удачи, чтобы вернулись живы-здоровы...
   Она металась, обессиленная, в жару, ломило тело, давала о себе знать простреленная нога. Растревоженная, не могла уснуть, не в силах оторвать глаз от бурлящего огня.
   Плыли мимо деревья, розвальни покачивало, они задевали за стволы сосен и дубов, и тогда с отяжелевших ветвей сыпались снежные хлопья. Текля лежала в полузабытьи, не в состоянии шевельнуться. Лес полнился веселым шумом - это перекликались возбужденные партизаны. Текля узнала родные голоса, хотела подняться, но почувствовала, что привязана. Видно, без памяти была, не слышала, как они вернулись. Раз партизаны так громко и оживленно переговариваются - это хорошая примета. Текля знала - в случае беды они обычно хмурые, молчаливые.
   Над санями склонился Марко. Убедившись, что Текля не спит, он с ласковой улыбкой поправил запавшую подушку.
   Сердцу тесно в груди, - все ли вернулись? Спрашивала мысленно, вслух не решалась.
   Марко успокоил подругу, беззаботно бросив:
   - Разбили врага малой кровью.
   Набрасывал картину боя, пользуясь выражениями, усвоенными от Мусия Завирюхи: наворотили гору фашистских трупов. Вернулись все, кое-кого малость поцарапало, - в общем, осветили себе дорогу!
   Зарево пожара далеко отогнало ночь, бросало отблески пламени на заснеженные, причудливо переплетавшиеся ветви. Посветлело в лесу, и на душе светлее стало. Партизаны чувствовали себя как дома. Обступив Теклю, загомонили наперебой. Слушая возбужденный говор и крики, Текля узнала подробности замечательной победы. Лохматая борода склонилась над санями: это Мусий Завирюха справлялся о здоровье дочки... Дали жару врагу, в пух и прах разнесли все эшелоны, далеко вокруг бушевала партизанская кара, метким огнем выжгли врага, - спасибо тебе, дочка, за толковую разведку...
   Обычно скупой на похвалу, Мусий Завирюха на этот раз изменил себе. Заботливо расспрашивал дочку, не болит ли нога. Для Текли это было непривычно и радостно...
   Сень и Павлюк, стараясь не отстать от саней, тоже наговорили Текле немало приятных вещей: как пригодились собранные Теклей точные данные об огневых точках, о расположении сил противника, его караульных постов, эшелонов, штаба, казарм... И Родион похвалил Теклю: не путались зря между холмов, знали, что делать, откуда заходить, не вслепую вели нападение...
   Галя не вытерпела и дала понять друзьям, что пора оставить больную в покое. Чудачка медсестра! Неужели она не понимает, что для Текли эти разговоры - наилучшее лекарство.
   Марко присел на сани и, взяв вожжи, с увлечением продолжал рассказ о кипучих событиях ночи.
   Знать, судьба еще милостива к Текле, - трудно сказать, как пережила бы еще одну печальную весть...
   Измотавшиеся партизаны дремали на санях, на конях, а кое-кто и на своих двоих брел наезженной лесной дорогой.
   Мусий Завирюха решил перерезать фашистам жилы - дезорганизовать транспорт. Мост уже взорвали, поставили под угрозу железную дорогу. Гитлеровцы построили доты в лесу, усилили охрану дорог. Призрачным огнем ракет освещали ночь.
   Завирюха с партизанами ждал на опушке. А они, Марко и Сень, залегли под насыпью. При вспышках ракет нащупывали проход. Меж дотов ходили часовые. Когда наступает оттепель и снежок сыплет, валенки отсыревают, часовые накроются полушубками, ничего не слышат. Марко и Сень зарылись в снег, лежат бок о бок, отлично замаскировались, поди их разгляди, а сами они отчетливо видят, как на фоне деревьев маячат белые фигуры часовых. Ничего не подозревая, часовые ходили вдоль насыпи с черными автоматами на шее.
   Марко перевел дыхание, на минуту умолк, точно собираясь с мыслями, и заговорил о Сене.
   Сень, оказывается, очень выносливый, крепкий парень и ловко на животе ползает, пробираясь в опасные места. Марко просто удивляется... С виду ничего особенного, парень как парень. И среди ребят раньше ничем не выделялся, не любил задираться, уступчивый, совестливый, как девушка, Текля, наверно, помнит. А в партизанском отряде осмелел, раскрылся человек. В бою с таким другом чувствуешь себя надежно. Действуешь без оглядки, нисколько не тревожась, что, если ранят, некому будет защитить тебя. Сень сам ляжет, а выручит товарища из беды. Совсем преобразился человек. Вдумчивый, начитанный, стихи стал складывать, рисует...
   Когда часовые миновали засаду и глаза после яркого света привыкли к темноте, Сень изловчился, прямо-таки с кошачьей хваткой прыгнул на немца, ударил его в "брехливицу", и тот грохнулся, как туго набитый мешок. Марко прикончил другого, всадил немецкий штык. Зарыли часовых в снег, открыли проход Мусию Завирюхе, который незаметно перебрался с отрядом через насыпь, зашел со стороны поля в тыл гитлеровцам. Родион тоже напрашивался в разведку, да разве Мусию Завирюхе не видно, что ему только кули таскать, увальню такому.
   - А что это такое "брехливица"? - полюбопытствовала Текля.
   И где Марко нахватался этих небывалых слов? Приятеля расхваливает, а про себя ни слова. Слышала бы Галя, сколько хорошего сказал он о Сене, вот бы порадовалась. Текля потом все перескажет Гале, - она сейчас у раненых.
   Марко охотно поясняет подруге, что это за слово - "брехливица". Так партизаны называют ложбинку у немца на затылке.
   И что только в голову не взбредет этому Марку...
   Внезапно сани остановились.
   К счастью, лесная темень понемногу редела. Двигаясь напрямую, чтобы сократить дорогу, партизаны оказались перед длинным оврагом. Пока всадники разведывали местность, кони, все в мыле, тяжело водя боками, отдыхали. Передние сани, прокладывающие дорогу, стояли позади. Проголодавшиеся партизаны грызли сахар, которого набрали полные карманы из разбитого вагона. Марко угостил и Теклю сахаром, - смотришь, и прибавится сил.
   Партизаны скучились вокруг Теклиных саней. Короткошеий здоровяк Родион пытается разгадать намерения командира.
   Враг, должно быть, завтра соберет в кулак свои силы и попробует перерезать нам дорогу или кинется вдогонку. Потому-то Мусий, не давая отдыха ни коням, ни людям, и спешит, пока не рассвело, добраться до глухого леса. Мы как раз проходим последние узкие лесные полосы, перехваты.
   - Маловероятно, чтобы враг так быстро стянул силы, - говорит Марко.
   Кому придет на ум, что находившуюся под сильной охраной станцию разбила горстка партизан? Не иначе как партизанский полк напал на станцию, разгромил эшелоны, уложил охрану. А это значит - потребуется целую дивизию двинуть против партизан, а где ее взять? Помимо того над врагом висит угроза пострашнее: партизанская армия Сидора Ковпака ему дохнуть не дает... Громит тылы, рвет коммуникации, атакует гарнизоны, поджигает склады, уничтожает живую силу. Даже регулярные части, дивизии СС не в состоянии справиться с ним. А тут, на подступах к Брянским лесам, объявился Мусий Завирюха, лишает покоя фашистские души...
   Партизаны посмеивались:
   - Придется, видно, фашистам открывать второй фронт в тылу!
   В конце концов все согласились с мнением Марка. Дальновидный он человек - убедились друзья.
   Конники тем временем нащупали удобный, поросший лесом покатый склон в овраге, быстро расчистили проход, и сани перебрались на другую сторону, там раскинулись хвойные леса. Топор лесоруба не заглядывал сюда. Пока пересекали овраг, Марко глаз не спускал с Текли. Следил, как бы не потревожить ей ногу, осторожно вел коня, мучительно переживая, когда сани задевали за дерево. Выбравшись на другую сторону оврага, облегченно вздохнули. Усталые кони с трудом пробивали дорогу. Партизаны обрадовались, когда добрались наконец до лесной глухомани - надежная защита, прибежище. Теперь и вздремнуть можно. Впрочем, не следует думать, будто партизаны из-за каждого куста ждут опасности.