Гордиенко Константин. Буймир (Буймир - 3)

   - Вставай, а то простынешь, скоро светать будет...
   Страшила мысль, что немцы могут увидеть их, - кругом голое поле. Хоть бы лесок какой или овражек попался. Марко насквозь промерз, дрожал. Текля помогла ему подняться. Он едва держался на ногах, весь как-то одеревенел. Сейчас бы огоньку. Или хоть дымку глотнуть. Текля снова повела Марка, он понемногу согревался, тверже держался на ногах. Только бы не сбиться с направления. Один план у них сменялся другим: перебрести незаметно лугом, пересидеть днем в лозняке, а ночью, может, удастся перейти железную дорогу. А тогда лесными дебрями выйти к лагерю... На этой стороне рыщут карательные отряды. Но как перебраться через заболоченный луг? И откуда достанешь харчи в лесу? Они голодные, силы подорваны. Патронов мало, автомат бездействует.
   В обычной обстановке Марка ничто не страшило: было бы здоровье. Несгибаемая воля жила в человеке. Теперь не то - ослаб, выбился из сил...
   В низине стояла вода, местами за голенища заливала. Они шли над рекой, надеясь набрести на тот мостик, по которому ездили на сенокос. А что, если мостик перед паводком разобрали? Как перейти речку? Где тут брод? Пробирались через заросли камыша, через кустарник, месили талый снег. Пахло набухшими почками чернотала. Текля, разведывая дорогу, то и дело проваливалась в набухший водой снег. Обходила мочажины, ямы, чтобы Марко не увяз, не выбился из сил, выводила на твердый грунт. Марко, который еще подростком пас скот на заболоченных берегах Псла, казалось, чуял опасные прогалины, топь, заиленные затончики. Попалась им на пути перекинутая через узкую речку верба - переправа на тот берег. Мостик под селом, наверно, охраняется. Ствол вербы сильно обледенел, пройти по нему непросто. Нагрузив на себя все снаряжение, Текля села верхом на дерево, осторожно передвигалась вперед, Марко - за нею. Вода доходила до колен, от холода немели ноги.
   Текля доползла до берега, автоматом сбила с откоса лед. Иначе бы Марку не выбраться на берег. Что бы он делал без преданной своей подруги? Вдали - слышно было - шел поезд, значит, они не сбились с пути. Глухой гул прокатился по берегу, - поезд промчался по мосту.
   Туман редел... Хорошо бы попались кусты, ольшаник, терн или лозняк, где бы можно было укрыться и днем рассмотреть местность. На низине почва оттаяла, прогибалась под ногами. Шли по трясине, пересекая подмерзшую гниловодь, глубоко проваливались, вода остужала разгоряченное тело. Текля нащупывала ногами дно - не увязнуть бы. Вернуться назад и обойти болото? Но оно, возможно, тянется до самого села. Текля пробивала дорогу, обламывала лед... Хоть бы не услышали часовые на мосту. К счастью, болото, по которому они брели вслепую, не засасывало, не то пришлось бы ждать рассвета на голом берегу.
   Не угодить бы в яму, попробуй тогда выберись. Поднять руку повыше Марко уже не в состоянии... как бы не загноилась рана. Боеприпасы, оружие Текля несла на голове. Всего страшнее увязнуть в трясине. Цепкие корни переплели дно. Летом потянутся вверх длинные-длинные стебли, расцветут болотные цветы.
   Выбрались наконец на берег, но вскоре попали на другую речку, причудливо извивающуюся по лугу: куда ни свернешь - всюду пересекает путь. Долго плутали между речными извилинами.
   В глазах потемнело - от переутомления или в самом деле суходол?.. Вышли на прогалину, похоже, песок, раз снег так быстро растаял. Почувствовали под ногами твердый грунт. Неужели выбрались из болот? Марко упал на колени, повалился и словно оцепенел. Текля умоляла его преодолеть усталость: вот-вот светать начнет, надо же найти какое-то укрытие. Марко совсем изнемог. Попыталась взвалить его себе на спину, осторожно, чтоб не разбередить рапу, - и не смогла. Сама обессилела, ремень режет, тянет, натер ей бок; все тело в ссадинах. Чуть не плача, стояла над Марком, пока тот не очнулся. Оперся на руки. Текля помогла ему подняться, и он нетвердым шагом поплелся дальше, не подымая головы. Текля понимала: если не удастся найти защищенного места, Марко упадет и больше не поднимется. Перебрались через пашню, миновали выходившие на берег огороды, дорогу, еще одно болото и, наконец, до края залитый водой овражек. Вымокли до нитки, шли напрямик, не теряя надежды где-нибудь передневать. И вдруг счастливая неожиданность: наткнулись на стог сена. Марко упал в сено, стуча зубами, дрожал в лихорадке. Лучшего прибежища не сыскать. Текля принялась устраивать гнездо. Стог был разворошен - видно, по ночам брали сено на корм скоту. Текля порезала осокой руки, пока готовила Марку постель. Светало. По низине стлался густой туман. Текля выбрала из стога середину, получилось просторное убежище. Прикрыла его со всех сторож сеном, чтобы не бросалось в глаза. Внутри стога сено сгнило, перепрело. Ну и повезло же им, - после всех невзгод напали на надежное укрытие. Почувствовали себя наконец-то в тепле и безопасности. Вот только от запаха плесени дышится тяжело. Марко лежал без памяти, обняв автомат, стонал, метался, но постепенно забылся, затих. Текля хотела было перевязать ему рану, да решила не тревожить. Не заметила, как сама погрузилась в забытье.
   Не знала, долго ли спала. Разбудили голоса, долетавшие с низины. По размокшей дороге брели кони, скользили полозья, люди приехали за сеном. Текля оцепенела от страха: начнут разбирать стог, обнаружат их убежище. Марко спит, ничего не слышит. А если и проснется, что он может сделать?
   Сани стояли у стога, казалось, целую вечность. Люди сбились в кучу словно для разговора по душам. Так, во всяком случае, казалось. Текля, однако, скоро поняла, что люди чего-то мнутся, о чем-то умалчивают, недоговаривают, больше прислушиваются. Прогребла оконце, слушала. Рассказывал чернобородый в добротных сапогах, кожухе и смушковой шапке, он заметно выделялся среди обступивших его сельчан в худой одежонке. За старшого у них; по всему судя, он хорошо был знаком с событиями этой ночи, и люди, обступив, расспрашивали его, но с опаской. Текля стала прислушиваться... Говорили о том, как партизаны, уже совсем было оказавшиеся у немцев в руках, вдруг исчезли. Текля с облегчением узнала, что Родион спасся. Помогла-де ускользнуть партизанам вода. Тяжелая раскисшая дорога помешала немцам, а то обязательно по мокрой пашне напали бы на их след.
   Возчики хмурые, молчаливые. Бородач словоохотливо поведал, что партизанам устроили кровопускание, теперь все дороги перекрыты, скоро переловят лиходеев. Возчики поинтересовались: а немцев-то много убито? Бородач промолчал.
   Текля приняла решение: если их тайник обнаружат, прикончить чернобородого, а самим спасаться. Только как убежишь белым днем среди голого поля, по заболоченной низине, на глазах у немцев, да еще с тяжело раненным Марком? Полицаи, охраняющие мост, конечно, поспешат, враз набегут целой ватагой, начнут охотиться верхами на конях, тогда спасения нет, это не ночью.
   Люди, толпившиеся чуть поодаль, еще толковали, когда к стогу с вилами подошел тощий старикан и, встав на сани, нацелился вилами сорвать верх. И тут Текля подала голос... Услышав робкий шепот, моливший его не брать сена, увидев испуганные девичьи глаза, уставившиеся на него из стога, старик оторопел... Земля поплыла из-под ног. Другой и не так бы еще растерялся. Дело могло плохо обернуться, но дед быстро опомнился, устоял на ногах. Топтался на санях, пыряя вилами в стог, да покрикивал на лошадей, хватавших сено, мучительно ища выхода из создавшегося положения, пока не убедился в том, что и без того давно знал: сгнил верх, слежалось сено, сопрело. Застоговали как следует быть. Сам же и стога выкладывал. Будет чем накормить немецкую кавалерию. Старик постепенно соображал, что к чему. Ночь напролет гремела "канонада"... Вспыхивали ракеты, рвались гранаты, дребезжали стекла. К тому же он только что выслушал рассказ о раненых партизанах, неведомо куда исчезнувших среди ночи и теперь где-то скрывающихся от вражьего глаза. Старик все понял, и когда люди с вилами окружили стог, чтобы загружать сани, дедок решительно воспротивился этому.
   - А знаете что, люди добрые? - сказал тощий старикан, с внезапно прихлынувшей энергией обращаясь прежде всего к старшому, которого почтительно называл Тимофеем Ивановичем. - Не будем трогать этот стог.
   - Почему?
   И тут дед проявил незаурядный хозяйственный опыт, - недаром прожил жизнь человек...
   - А потому, что сенцо это на бугре... не подтечет... Брать будем из другого стога, в низинке, тот скоро подплывет водой. А этот подождет, его не зальет. Не то неладно получится: будем спасать сено на бугре, а в низине пусть заливает водой? Пусть пропадает? Это не по-хозяйски!
   - Дед Калина только людей баламутит! - раздались голоса. Не очень-то, видно, пришлась людям по душе его угодливая речь. - Выскочил, как Пилип из конопель!
   - Сунулся! Ровно кто его за язык тянул!
   Мужики все больше в летах были, не скупились на острое словцо по адресу Калины, неведомо зачем поднявшего всю эту кутерьму.
   И когда чернобородый надсмотрщик Тимофей Иванович тоже заколебался было, раздосадованный, что упустил случай блеснуть хозяйственной смёткой, дед Калина сумел-таки убедить его. И откуда у Калины взялось столько рвения?
   - ...Хотите, чтобы кони остались без сена? Низовое сено вот-вот унесет, а мы это будем спасать? Что нам староста скажет? Небось не похвалит за это, верно я говорю? И от немецкого коменданта достанется на орехи!
   Переборщил-таки Калина, накликал беду на себя, люди с презрением посматривали на него, - ишь, душой болеет за старосту. Пожимали плечами, недоумевали, чертом смотрели на Калину. И потом злобно напустились на старика. Сена ему жаль, да бес с ним, пускай гниет, кому от этого убыток. И откуда столько прыти взялось у старика. Никогда такого за Калиной не водилось, чтобы угодничал перед старостой. В голове не укладывалось как-то: ведь три сына в Красной Армии. Люди считали: чем кормить гитлеровскую кавалерию - пусть сено хоть трижды сгниет. Пусть пропадет!
   Однако делать нечего, Калина убедил-таки надсмотрщика, и он приказывает брать низовое сено - и правда, к той ложбине завтра, может, не подступишься.
   Люди, конечно, не скажут спасибо Калине за лишнюю потерю времени. Тронулись за низовым сеном. Всю дорогу чертей посылали Калине. Выскочил!.. Болтайся теперь по этакой ростепели... Подморозило бы, тогда и взяли. Вздумал перед начальством выслуживаться.
   Тяжелее обиды не было для Калины. Это он-то перед врагом выслуживается?.. Хоть на люди теперь не показывайся. Не станешь же каждому объяснять, что к чему...
   И, виновник передряги, дед Калина начал с горя перепрягать коня, а то, может, просто слукавил, чтобы подальше быть от косившихся на него земляков. В сердцах обругал веревочную сбрую... Сани уже скрылись за лозняком, а Калина долго еще не мог успокоиться. Наконец сказал, обернувшись к стогу:
   - Счастье ваше, что на меня попали, что не дознался тот чернобородый немецкий прихвостень, отец полицая, а то бы вам несдобровать.
   - Мы бы и с ним сладили, - ответил женский голос.
   - Сладили там или нет, да шуму наделали бы, а тут неподалеку полицаи мост стерегут.
   Текля не знала, как и благодарить Калину, чем выразить свою признательность. Сказала просто: спасибо вам, дедусь, что вызволили из беды, никогда вас не забудем.
   Калина предостерег молодицу, чтобы обошли село стороной, там расположился куст полиции и карательный немецкий отряд. Сейчас в школе кашу варят. Гитлеровцы взбешены: как же, горстка партизан потрепала такую ватагу!
   Обрадовался, готов до вечера сердце услаждать приятной беседой. Сколько ведь наболело!.. Для пущей видимости то и дело перепрягал коня, не мог управиться, нарочно кричал погромче, чтоб отъехавшие сельчане слышали. Посоветовал, где перейти речку; там два горбыля положены. А на мост не ходите, стерегут полицаи! Но, гнедой! Кони теперь - одни калеки. Жаль, не знал, а то прихватил бы ковригу хлеба. Старика уже звали, и он погнал коня. Торжествуя в душе, что сумел сохранить тайну, догонял санный обоз.
   Марко так изнемог, что ничего не слышал.
   Текля принялась приводить себя в порядок. Вылила из сапог воду. Скинула ватник, сняла сорочку, от которой пар повалил. Хорошенько выжала. Перевязала раненый бок. Прозябла до костей, пожалела о брошенном на поле боя теплом полушубке.
   Марко проснулся уже под вечер. Силы вернулись к нему, но он дрожал, как в лихорадке. Все на нем было мокрое, от холода и проснулся. Прежде всего Текля выкрутила его портянки: ноги должны быть в тепле. Положила в сапоги вместо стелек сухого сена. Развалившиеся сапоги перевязала проводом, причем Марко деловито заметил:
   - В первом же бою надо обуться.
   За всю дорогу впервые заговорил, значит, горе его не сломило.
   Когда стаскивала с Марка сапоги, из голенища выпали плоскогубцы, с которыми тот никогда не разлучался (чуть было не потерялись в сене). Мокрую одежду его туго выжала, прикрыв на это время Марка своим ватником. Из левой подмышки вынула компас и размокшие остатки топографической карты, на которой растеклась зеленая краска. Протерев хорошенько снегом руки, стала перевязывать рану. Осторожно разматывала окровавленный бинт. Из открытой раны пошла кровь. Надо бы залить риванолом или йодом, которых, увы, нет. Пуля угодила в спину, в правый бок. Не засорить бы рану. Хорошо хоть пуля не разрывная. Крепкой закалки Марко, даже не застонал, еще Теклю подбадривал:
   - Попадья была хромая, а детей рожала...
   И где он набрался этой мудрости! Наверное, от отца, а то от кого же? И Текля радовалась - независимо от того, удачна была шутка, нет ли, - что к Марку вернулись его выдержка и воля к борьбе. Туго отжала бинт, положила на рану лоскут чистого полотна и снова перевязала грудь и плечо. Изо всей силы растирала руки, ноги, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, чтобы он согрелся. И Марко, беспомощный такой, целиком отдался в ее проворные руки.
   Текля рассказала про случай с дедом Калиной. Марко все понял, даже то, о чем она умолчала. Подивился ее самообладанию. Немалая выдержка нужна, чтобы так держаться. Почему она его не разбудила?
   А что бы он мог сделать? Берегла, жалела. Наверное, и то думала, что спросонок еще не разберется...
   Кстати, сани с сеном вернулись в село, завтра снова здесь будут, вывозят сено, пока не затопило водой.
   Погода прояснилась. Друзья находились неподалеку от железной дороги.
   - Завтра нас здесь уже не будет, - твердо сказал Марко, и Текля поняла, что он берет инициативу в свои руки.
   Разобрав автомат, Марко обнаружил, что в магазине два патрона стоят наперекос. В затворе хрустел песок, в ствол набилась земля. Протер и смазал оружие и словно почувствовал прилив свежих сил. Опять человек твердо стоял на земле. И не так-то легко теперь врагам взять Марка. Немного ослаб, правда. Хлебнуть бы сейчас стаканчик горячего молока с краюхой хлеба или хоть мисочку взвара. Сразу бы сил прибавилось! Марко не сомневается - сегодня ночью они где-нибудь подкрепятся. Жаль, потеряли завернутое в плащ-палатку мясо. И уже больше мороки Текле с ним не будет, уверяет Марко, а сам разгребает пошире оконце, поглядывает в сторону железной дороги. Глазам открылась знакомая картина. Часто бегут поезда на запад, везут зерно, уголь, лес, скот, разбитые самолеты, а обратно идут либо порожняком, либо с солдатами, танками, орудиями.
   Наметанным глазом Марко наблюдал, как немцы охраняют дорогу. Замечал, где стоят посты. От одного поста к другому ходят патрули с ручным пулеметом. Через каждые двадцать минут возвращаются. Следовательно, на каждом километре посты, но за деревьями их не видно. Стерегут дорогу от партизан. Приучили-таки их к осторожности. Марку теперь ясно, где безопаснее переходить пути.
   - Мы еще сюда вернемся! - убежденно говорит он. - Чтобы вывести и эту дорогу из строя, поднять мост на воздух.
   Когда стемнело, они выбрались из стога. Распрямили занемевшие ноги, одеревеневшее тело. Острая боль в боку давала о себе знать Марку.
   След полозьев на снегу, а местами и на земле, слегка припорошенный сеном, вывел их на дорогу. Сани поехали на мост, а Текля с Марком свернули влево, пошли по-над речкой и, найдя два горбыля, о которых говорил дед Калина, переправились по ним на противоположный берег. Через заросли кустарника побрели на огонек... Спасительный огонек! Подгонял голод.
   Неподалеку от берега в саду стояла хата. Друзья из-за деревьев заглянули в окно. В печи пылает огонь, отсветы падают на лысину, на натруженные руки, путаются в седой бороде. Пожилой хозяин мудрит над ветхим сапогом. Невысокая чернявая молодичка возится у печи. Белоголовые ребятишки сидят вокруг миски с горячей дымящейся картошкой. Марку показалось, что он слышит, как хрустят на их зубах огурцы. Заманчивое зрелище. Он внимательно приглядывается к обитателям хаты. Мать аккуратно нарезает тоненькие ломтики хлеба, оделяет детей. Составив себе ясное представление о хозяевах, Марко, скинув набухший ватник, постучал в окно. Хозяин при виде вооруженного человека открыл сразу, без колебаний. Пахнуло кислым духом, обдало теплом. Они стояли словно зачарованные, не отводя глаз от огня, втягивая ноздрями вкусные запахи.
   Марко не стал таиться. Спокойный, с открытым лицом, старик располагал к доверию, и Марко, почуяв в нем бывалого солдата, сказал, точно отрапортовал:
   - Опергруппа возвращается с задания, оторвалась от базы, дайте наскоро перекусить...
   Прямота Марка понравилась хозяину.
   - Так сразу, в открытую? - сказал он с улыбкой и добавил: - Я сам в германскую войну был разведчиком. Егория имею...
   Тут же распорядился, чтобы дочка накрыла на стол, покормила гостей.
   Дочка Катря сказала испуганно:
   - Тут немцы давеча приходили...
   - Немцы, значит, уже были? - переспросил Марко, не выказав ни малейшего страха.
   - Совсем недавно за мочеными яблоками приходили...
   - Ну, больше, значит, не придут, - сказал Марко.
   Текля убедилась: к Марку снова вернулось его самообладание, и у нее стало спокойнее на душе.
   Катря ничего понять не может. Гитлеровцы прочесывают лес, устраивают облавы на партизан, карательные отряды мотаются по всей округе, а партизаны следом за ними ходят. Было чему удивляться! А если это подосланные немцами шпионы, хотят выведать настроение людей? Семье тогда не миновать беды. После короткого колебания она все же поверила, что это свои люди. Сердцем почуяла: честные девичьи глаза Текли, ласковый голос убедили. Уже с нескрываемым сочувствием поглядывала на русокосую дивчину с автоматом, связавшую свою судьбу с партизанами, кинулась завешивать окна и накрывать на стол.
   Марко мыл над ведром руки, по привычке держа автомат между колен.
   Партизаны тут быстро освоились. Хозяина называли просто дед Кирилл, дочку - Катря, узнали, что зять Иван в Красной Армии, оставил молодой матери троих детей.
   Сели за стол. Катря щедро нарезала хлеба, проголодавшиеся друзья молча поглощали горячее варево, ароматный пар забивал дыхание, хозяева сочувственно смотрели, как двигались скулы на истощенных лицах. Друзья узнали, что немцы обидели детей, забрали корову, семья живет одной картошкой. Хозяева как бы чувствовали себя неловко - нечего предложить посытнее картошки и огурцов. Друзья заверили - о лучшей еде они не мечтали.
   Тем временем Катря разложила на лежанке мокрые ватники, онучи, от которых по хате расходился тяжелый дух. Дед Кирилл на скорую руку стянул дратвой сапоги Марка, подбил гвоздями подошву. Марко высыпал на лежанку махорку, хотя Текля и предостерегала его, чтобы пожалел легкие. Текля стягивала суровыми нитками разлезавшийся ватник, ей помогала хозяйка. Если б еще постирать Марку рубашку, они были бы вполне счастливы. Приветливая хата обогрела партизан, жар от печки приятно разгонял остывшую кровь. На партизан повеяло давно забытым домашним покоем. Хотя бы ночку отлежаться в тепле. Впрочем, где он, к лешему, этот домашний покой... На каждом шагу разорение... Осиротевшие матери и дети...
   Изболелись душой люди. В тревоге спрашивают: скоро ли взойдет солнце! Гитлеровцы кричат на всю округу, будто разгромлено партизанское соединение Сидора Ковпака и с ним местный партизанский отряд Мусия Завирюхи. Правда ли это?
   Марко и в этой хате, как было уже не раз, развенчивает бредни фашистов, норовящих отравить веру народа в победу советского оружия.
   Жалостливая Катря допытывается: это неправда, что босых партизан водили по снегу?
   Марко вдруг почувствовал острую боль в простреленном боку, да не ко времени показывать свою слабость. Красная Армия, говорит он, перемолола несчетное число гитлеровских вояк, разгромила вражеские дивизии под Москвой и продолжает обескровливать врага. Скоро гитлеровцы костей не соберут.
   У Катри слезы выступили на глазах. Теперь до ее сознания дошло, почему гитлеровцы грозят каждому, кто заикнется о приближении Красной Армии, виселицей. Даже фашистские газеты писали, что большевики превосходящими силами взяли в кольцо немецкую армию. Немцы ходят в глубоком трауре, фашистам траур, а людям радость!
   Откровенный разговор сблизил людей, и они забыли об опасности. Катря сочувственно поглядывала на бескровные лица партизан.
   - Я вам воды нагрела, может, постирать сорочку?
   Заманчиво предложение, но партизанам некогда.
   Молодая партизанка с материнской нежностью ухаживает за раненым. Стянула с него окровавленную, залубеневшую от крови рубаху, обмывала над корытом теплой водой грудь и спину. Застуженное тело под теплой струей блаженствовало. Катря, чуть не плача, помогала, подливала воду, потом жестким рушником осторожно вытирала исхудавшее тело, опасаясь задеть рану, дивясь, как это он ни словом не обмолвился, что столько крови потерял. Что за люди, что за характеры! От теплой воды рана опять стала сочиться кровью. Катря разрезала на полосы чистое полотно. Текля перевязала Марку грудь, Катря сменила ему рубашку, и он облегченно вздохнул, ощутив прикосновение свежего полотна.
   ...Спасибо вам, матери, сестры, за чистую сорочку, что согревала человеческую душу в дни тяжких невзгод.
   Марко торопил Теклю: пора отправляться.
   - Говорите, немцы в школе в карты играют? - спросил он хозяина.
   С какой бы охотой швырнул он гранату в школьное окно, будь она у него в руках!
   Дед Кирилл предлагает партизанам переночевать на чердаке на сене, набраться сил, привести в порядок одежду, обувь, подкормиться.
   Партизаны благодарят хозяев за заботу.
   Марко сухими портянками обматывает ноги, и волна приятного тепла пробегает по телу. Натянул просохший ватник. Дед Кирилл дает Марку ковригу хлеба, а Катря узелок с мукой - не близкий путь. Марко разделил ковригу пополам:
   - Это детишкам...
   - У нас картошка есть.
   - Тогда киньте нам несколько картофелин.
   Катря дала еще горсть соли, несколько луковиц, моченых яблок, сухих кислушек и груш. Дед Кирилл снаряжал партизан в дорогу, как родных детей. Всыпал Марку в карман махорки, тот с наслаждением вдохнул табачный дух, закашлялся. Надсадный кашель разрывал грудь, не повреждено ли легкое? Обсохшие, накормленные, присмотренные, прощались они с приветливой семьей, не побоявшейся с риском для жизни дать пристанище партизанам. Хозяева печально смотрели им вслед. Вся Советская страна - партизанский дом! Чувствуя свежий прилив сил, Марко и Текля пробирались на шум поезда. Словно потерянную кровь вернула человеку радушная семья.
   Ползком, под покровом ночи, хоронясь за поваленными деревьями, приближались к железной дороге. Решили перейти ее между мостом и переездом. По ту сторону линии - густой лес. Наметили подходящее "окно". Но осилит ли Марко крутую насыпь? Текля весь груз и еду несла на себе, у Марка были лишь автомат и пистолет. Надо было во все глаза следить за патрулями, сновавшими здесь через каждые десять минут. Ночью охрану усиливают. Невысокий колючий кустарник рвал одежду и тело. Оба припали к земле, она загудела, застонала, - приближался, как видно, тяжело груженный поезд. Как досадовал Марко, что под рукой не было мины - заложить под рельс.
   Под нарастающий шум поезда карабкались по крутому дернистому склону, скользкому от талого снега. Марко тяжело дышал, опирался на автомат. Спасительная темень скрывала от вражеских глаз. Перебежали через насыпь, сползли на другую сторону. Сразу завязли в сплошных завалах - груды выкорчеванных пней вперемежку с валежником, хаотически сваленные мачтовые сосны, березы перегородили дорогу. Шум поезда затих, по всей опушке отдавался треск сухих веток под ногами. Услышали патрули, ударили из пулемета, пули свистели над головой, впивались в деревья. Марко застрял среди ветвей, никак ноги не вытащит. Текля перебралась через поваленную сосну. Марко обнял ее за шею. Насилу вытащила его... Марко почувствовал, как горячая кровь полилась по спине: растревожил рану. Да стоит ли об этом думать - лишь бы вырваться живым. Гитлеровцы бьют разрывными: в ветку пуля ударила - разорвалась. И не продраться сквозь чащобу никак, - мешает сумка, что у Текли за спиной. Марко споткнулся о поваленное дерево, она подхватила его.
   Пока выбрались из завалов, вконец измучились. Попали в лесное болото, затрещал лед под ногами. Тело в испарине, холодная вода точно ножом режет. Оба опять насквозь промокли. Долго еще не стихали выстрелы, немцы обстреливали завалы, лес. Наверное, решили, что там движется целый отряд партизан.
   Всю ночь шли лесом. Марко все чаще присаживался отдохнуть и всякий раз невольно спрашивал себя: а вернется ли к нему прежняя сила, когда ни усталость, ни голод и холод не брали его?
   Ночью, да еще туманной, сырой, шум поезда далеко слышен, и потому им казалось, что они не столько продвигались вперед, к цели, сколько плутали между деревьями.