Горохов Александр. Забытые на обочине

   - Зачем мне? Возьми себе.
   - Ну уж, уволь, дорогой! Это без меня. Оставь себе! - Кислов торопливо собрал деньги и сбросил их в небольшую синию спортивную сумку на "молнии". - Тут я тебе немного харчей в дорогу собрал, и билет на ближайший поезд сейчас возмем. Там есть такой семь с минутами. За полдень будешь в Москве, у брата. Сховаешся, там народу много. Сиди там, Гриша, не рыпайся, год-другой. И сюда не возвращайся. Я тебе ничем теперь помочь не могу.
   - Ладно...
   Гриша встал, оглянулся, взял со стола красную папку и засунул её в ту же синюю сумку, которую протянул санитар.
   - Ты чего это из кабинета главного врача забрал? - насторожился Кислов.
   - Это моя папка... Марк Семенович мне её отдал.
   Времени разбираться не было.
   - Идем, - позвал Кислов, потом близко пододвинулся к нему и проговорил почти с угрозой. - И давай так, Гриша, договоримся. Если что, ты сюда сегодня - не возвращался. Не надо Марка Семеновича подводить и меня. Это тебе не поможет, а у людей будут неприятности.
   - Да... Конечно.
   - Я тебя довезу до вокзала.
   Они вышли из кабинета и Гриша приметил, что за все годы, которые пробыл здесь - этими переходами и лестницами он никогда не ходил. Они миновали пустую и чистую кухню, Кислов приостановился, прислушался и сказал.
   - Потише, Гриша и поосторожней.
   Длинным ключом он открыл оцинкованную дверь и они оказались наруже, быстро прошли в темноте до забора с неприметной калиткой. Кислов открыл и этот замок опять же без затруднений.
   Машиной у него числился старый "жигуленок", который завелся, правда, сразу и по пустым, ещё темным улицам они покатились прочь от больницы.
   Город едва просыпался. На вокзальной площади жизнь активностью ещё тоже не отличалась, но они проехали мимо вокзала.
   Кислов немного успокоился:
   - Месяца через три-четыре отпиши мне сюда, как там у тебя сложится, лады?
   - Да. - ответил Гриша.
   Кислов остановил машину в темноте узкого переулка и выключил мотор.
   - Схожу, билет тебе куплю. А ты сиди, не высовывайся.
   Через ветровое стекло Гриша видел, как Кислов заторопился к зданию вокзала. Суета санитара теперь даже немного смешила Гришу. Все происходяшее казалось такой ерундой, что не стоило внимания. Гриша прикинул было, что самым разумным делом было бы сейчас сходить в милицию. Сходить и попросту рассказать, как он попал в такую нелепую передрягу. Пусть назначают экспертизу, делают там всякие очные ставки - все это не страшно. Но два соображения его остановили от желания выйдти из машины. Во-первых, он вспомнил пару фильмов, которые видел зимой по телевизору - в обоих совершенно безвинные люди пошли вот так же то ли в милицию, то ли в полицию искать правду. И один из них оказался на электрическом стуле, а другой просидел в тюрьме - пятьнадцать лет. Ни та, ни другая перспектива Гришу не устраивала. Во-вторых, вдруг вспомнил он, было ещё какое-то дело, которое следовало завершить в Ярославле. Гриша никак не мог вспомнить какое именно, а Кислов уже бежал назад - ещё более перепуганный, чем устремлялся к вокзалу.
   Он распахнул дверцу машины и сказал потеряно.
   - Гришка, по-моему вокзал заблокировали!
   - Как это?
   - Ментуры там полно! Ко всем присматриваются и у кассы стоят! Гришка, опасно тебе там появляться. Лучше автобусом. Отвали из города, потом хоть в Кострому и оттуда уже в Москву. Но ещё лучше, Гриша, и в Москву не появляйся какое-то время. Засекут тебя.
   "Кострома! - впомнил Гриша. - А там - Старые Пески". Правильно, где-то в карманах должно лежать письмо для племянника Станислава Сергеевича. Он полез в задний карман брюк и нашел там помятый, сложенный вчетверо листок.
   - Слушай, Коля, мне Станислав Сергеевич письмо передааал. Племяннику в какие-то Старые Пески под Костромй. Ты возьми, перешли или...
   - Нет уж, Гришания. - круто ответил Кислов. - Ты извини, но теперь я от тебя ничего... Слушай! - он откровенно обраловался. - А рвани ты туда в эти Старые Пески?! Поторчишь там, пока всё успокоиться! Народ у нас в деревне добрый! Точно, Гришаня! Письмо передашь, там тебя как короля примут!
   Гриша ещё колебался, а Кислов попешно скользнул к рулю, сорвал машину с места, прокатился несколько кварталов и остановился.
   - Остановка автобусная вон на том углу! Я уж тебя здесь высажу. Ну, попрощаемся...
   - Да. - ответил Гриша, улыбнулся и спросил. - Николай, ты-то чего так испугался? На тебе же лица нет.
   - Да за тебя, дурака! - обиделся Кислов. - Ведь по новой сядешь! А не сядешь, так менты тебя через такую камнедробилку пропустят, что мало не покажется.
   - Пусть так. - снова улыбнулся Гриша. - Но ты не бойся. Ни про тебя, ни про Марка Семеновича я ничего никому не скажу.
   - Да ты про что? - вытаращил глаза Кислов. - Ты про что такое говоришь?
   - Ничего. Просто так... Николай, возьми свои доллары. У меня вчера вечером их в карманах не было.
   - А вот это ты оставь! - резко выдавил Кислов. - Вот этого не надо! Я с долларами дело не имею.
   Гриша улыбнулся.
   - Извини... Я ошибся... Будь здоров, счастья тебе и твоему Олежке.
   - Тебе того же...
   Гриша вылез из машины, подхватил свою сумку, махнул рукой на прощанье и пошел к видневшейся невдалеке остановке автобуса. Машина Кислова исчезла за поворотом и Гриша не глядел ей в след.
   Более пяти лет они были, можно сказать, почти друзьями. Ночами гоняли чаи, под присмотром Кислова Гришу выпускали погуляить по городу. Теперь ему было просто жалко санитара и не хотелось доставлять ему никаких неприятностей. Гриша не хотел додумывать до конца всей ситуации, в которую попал он сам минувшей ночью - в первые сутки своей свободы. Его предупреждали - не пей! А он надрался и на встречу у почтамта опоздал. А в дальнейшем и разбираться не к чему, все это уже пройдено и пережито.
   Подобно водителю автомобиля, ненароком сбившего темной ночью на улице неожиданного пешехода, Гриша испытывал необоримое стремление: уехать, умчаться куда подальше от этого места! Укатиться и забыть, будто ничего не произошло! Ведь если никто не видел и нет очевидной погони, то быть может ничего и не произошло?!
   Даже в Кострому, точнее в эти Старые Пески ехать Грише нужды не было. Письмо Станислава Сергеевича следовало запечатать и отправить по почте, благо сосед по палате писал на нем адрес, насколько понял Гриша.
   Он нашел в заднем кармане брюк сложенный листок бымаги и оказалось, что адреса как такового нет. Написано просто "Моему дорогому племяннику Антону Караулову с супругой в Старых Песках".
   В конце концов можно и сьездить...
   Гриша дошел до навеса автобусной остановке, где никого не было, и раскрыл листок. Буквы были выписаны, словно напечатаны - одна к другой. Только роспись оказалась затейливой. Гриша вчитался в карандашные строки.
   Мой дорогой племянник Антон!
   Дни моей жизни подходят к концу. И теперь я обязан тебе сообщить страшную тайну, которая более десяти лет висит над всей нашей семьей. Надежнейший из надежных людей в этом мире доставит тебе это письмо лично, иначе я никому не мог этого доверить. Иначе это сообщение обрушит на голову твою, твоей супруги и детей неисчислимые беды. Тот клад, смертельный клад, который привел уже к таким несчастьям, я спрятал под крыльцом того заведения у пруда, которое построил твой отец, мой дорогой брат. То заведение, где русский человек отдыхает по субботам, ты понял меня? Закопано под ступенями. Ценностей, пусть они обогряны кровью, хватит и на тебя, и на твоих внуков. Не забудь того, кто доставит это сообщения. Он скрасил мне последние дни жизни. Обласкай и обогрей, он совсем одинокий в этом мире. Твой дядя Станислав."
   Вот и разберись - бред сумасшедшего или последняя воля раскаявшегося грешника?! Гриша не знал, как оценить прочитанное. С одной строны сосед его, по общему мнению, наверняка очень скоро закончит своим дни в том заведении, откуда Гриша вышел. Помимо очевидного и серьезного помутнения разума у него был такой набор всевозможных старческих заболеваний, что выпускать его можно были лишь на кладбище. С другой стороны, веры этому посланию было мало. Но с третьей стороны, если она существовала, то написано все было достаточно логично, драматично и странности заключались лишь в излишней напыщенности. Какие там в наше деловое время "кровавые сокровища"?! Но, кто ж его знает, вполне вероятно, что если эти "сокровища" уже принесли кому-то беды, то они могут и продолжать свое роковое движение. А что более важно, это письмо бывшего агранома для кого-то может оказаться предельно нужным и важным.
   Гриша верил, что какое-то послание, прибывшее адресату в руки не во время - может доставить много бед. К тому же он прикинул, что куда-либо торопиться ему не приходится. На теплую встречу с братом Геннадием он не рассчитывал, если куда-то и хотелось сьездить, то лишь повидать старых друзей в Риге - но теперь это заграница и он понимал, что там, вполне вероятно, его тоже уже никто не ждет.
   Кострома, возле которых нахродятся эти Старые Пески не так уж далеко, деньги есть и почему бы собственно говоря не выпонить просьбу человека, с которым протосковал в одной невеслой палате бок-о-бок три года?
   Он спрятал письмо в карман и спросил немолодую женщину, подташившую на ту же автобусную остановку громадный чемодан.
   - Мне надо на Кострому до Старых Песков. Это далеко?
   - При мне поедешь. - добродушно ответила женщина. - От Ярославля Старые Пески ближе, чем от Костромы. Пятьдесят верст без малого.
   Еще через четверть часа он помог этой женщине втащить в автобус её неподьемный чемодан, взял билет и машина тронулась плавно, словно хороший самолет - по разумению Гриши. Ему не хотелось думать и он не думал - с какой целью подставлял его санитар Кислов под очень серьезные неприятности и почему потом с такой поспешностью выставил из Ярославля. Черт с ним, с Кисловаым, больше с ним вряд ли доведется увидиться.
   Со всей отчетливостью Гриша вдруг понял, что сейчас он - панически убегает, прячется. От кого и от чего - неизвестно, но над ни зависла беда, конкретных очертаний которой он не различал, а интуитивно понимал: надо бежать. Он и бежал, как мог.
   ... Марк Семенович приехал на работу к девяти часам, как всегда, и по дороге он прикинул, что будет делать с Нестеровым - надо самолично отправить в Москву. Но уже в коридоре отделения его встретил Кислов, который, поздоровавшись, сказал с веселым напором.
   - Отправил я нашего Гришу домой!
   - Куда домой? - опешил Лурье.
   - Да в Москву! Ведь там у него братан! Он туда рвался сам, не захотел у меня пожить. И потом...
   - Что еще? - нахурился Лурье.
   - Кажется, он вчера тут набедокурил маленько... Сказал, что подрался.
   - Я так и думал! А ты где был?! Николай это же нехорошо!
   - Да у меня пацан, Олежек мой, прихворнул, я опоздал на свиданку! пожалился Кислов, едва не плача. - Потом его целый час ждал! Я ему уже и хату снял, и насчет работы договор был... А он говорит, что в Москву, к брату желает! Утренним поездом и отправил. Сам посадил.
   - Ты поторопился, вообще-то. - слабо возразил Лурье, но в душе почувствовал облегчение, решив что простые люди, вроде Кислова, не мучаются сомнениями, а действуют быстро и точно, хотя, конечно, порой грубовато.
   - Марк Семенович, - укоризненно ответил санитар. - Да что у вас других забот нету? Выживет он и устроится! Он же теперь нормальный, вылечился, найдет свое место в жизни!
   - Он и раньше был не очень-то больной, - расстроенно ответил Лурье. Другое дело, что оказался теперь в незнакомой обстановке...
   - Ничего! Поехал веселый и бодрый!
   - Дай Бог.
   Откровенную фальшь в словах своего санитара Лурье почувствовал. Он работали здесь вместе около десяти лет. И сложись такая ситуация ещё неделю назад, опытнейший психиатр взялся бы за дело и добился от Кислова правды. Но по причине скорого отьезда на землю праотцов, в последнее время Лурье чувствовал, что присутствует в своей родной больнице только телом, а душа его и мысли уже отлетели за несколько тысяч киломметров отсюда, в другую жизнь, в другие интересы.
   Санитар Кислов тоже был достаточно тонким психологом и знал, что главный врач Лурье - принципиально не читает газет, (изредка - центральные) так же не желает трепать нервы и почти не смотрит телевизор, и, значит: все сообщения местной прессы пройдут мимо него. Скоро улетит в Израиль и никогда не узнает, что минувшей ночью на ярмарке был ограблен коммерческий ларек, убит охранник, избит сторож, который дал приметы одного из бандитов. На него, убийцу, обьявят розыск, а если когда и найдут, то Лурье к тому времени уже будет в Израиле и ничего о том не узнает. И уж вовсе мало кто хоть когда-либо узнает, что, кроме всего прочего, в том ларьке украли два мешка героина, общая стоимость которых попросту умопомрачительна.
   Более всего на свете Кислова волновало здоровье сыны Олежки. Поздний и единственный ребенок санитара был его единственным счастьем жизни и ревнивой болью, тем более, что мама ребенка, жена Кислова, исчезла года три назад в неизвестном направлении. Причины своего исчезновения она обозначила в свой прощальной записке: "Не желаю жить, посылая мужу сухари в тюрягу. А ты там скоро окажешся и очень надолго". Беглянку свою Кислов не разыскивал, а письмо это никому не показывал, поскольку при определенных условиях оно могло оказаться не столько вещественным доказательством чего-либо, сколько кое-что проясняющим в жизни санитара, чья официальная биография была "поправленной" (купил Кислов кое-какие справки и документы) но вполне благопристойной.
   К вечеру закончив смену, Кислов побежал домой и радостно обнаружил, что Олежек, как и вчера, жив-здоров и неуёмностью своей довел бабушку до бесчувствия. Кислов решил прогулять мальчика, повел его в парк, а когда ребенок принялся резвиться на качелях, Кислов вспомнил про Гришу Нестерова и прикинул, что ежели Гришу, паче чаяния, разыщут быстро и повяжут в ближайшие дни - тоже не беда: веры ему, придурку, не будет и теперь он обречен куковать не в дурдоме, а на нормальной зоне, по сроку за убийство... Но, скорее - всё же опять будет признан недееспособным психом. Оба варианта Кислова вполне устраивали, а судьба Нестерова перестала его заботить, едва Олежек соскочил с качелей и попросил мороженого.
   Кислов разменял в ближайшем обменном пункте десять долларов и посидел с Олежкой в детском кафе - выпил там немного вина и подумал радостно, что доллары представляют из себя надежную опору при любых катавасиях жизни. Жалко, что заработать эту "зелень" удается не часто.
   ...Вечером по телевидению, в криминальной программе, дали сообщение о грабеже на ярмарке и убийстве. Предложили зрителям всмотреться в фото-робот предполагаемого преступника. В течение ближайшего получаса по указанному телефону было сделано девять звонков. Четыре из них - анонимных. Швейцар кафе "Волга" сказал, что этот парень у них был и напился, как свинья. Продавщица магазина в центре Ярославля уверенно заявила, что этот мужик приценивался к каскете, но не купил её. Корреспондентка со старушечьим дребезжащим голосом заверила, что убийца - её сосед, гад каких мало, удушил её кошку и сейчас пьянствует в ресторане на улице Республики. Следующий аноним заявил четкой скороговоркой, что убийцу зовут Григорием Викторовичем Нестеровым, он уехал в Москву, будучи в Ярославле проездом, а отпечатки его пальцев должны быть на помповом ружье, из которого убит охранник ларька на ярмарке. Остальные анонимы утверждали, что это - чеченец, террорист, главарь страшной банды "Кавказский кинжал".
   Капитан Курбанов отнесся ко всей этой информации очень серьезно - он не желал более делать ни мелких, ни крупных ошщибок. Он по нескольку раз прослушал все записанные на магнитофон сообщения по телефону и то, где давались данные "Нестеров Григорий Викторович" - показалось ему в известной степени заслуживающей доверия. Особенно подтверждало точность сообщения добавка об отпечатках пальцев. Со своими сомнениями капитан двинулся к начальству, а полковник Краснопольский, едва услышал фамилию "Нестеров", как тут же выдернул из глубин памяти сообщение подруги своей Доры Сергеевны: "Выпустили на свободу убийцу - Нестеров." Доре Сергеевне полковник ничего сообщать не стал, а капитану приказал жестко.
   - Зацепись за информацию. Названный Григорий Нестеров стоит внимания. Судя по всему его закладывает подельщик.
   - Или подставляет стороннего фигуранта. - осторожно заметил Курбанов.
   - Правильно. Потому и не дергайся, не дави на все педали.
   В конечном счете решили дать фото-робот уже во Всероссийский розыск с расплывчатой добавкой к нему: "возможно называется Нестеровым Григорием и в настоящий момент находится в Москве или области". Рутинный, а потому всегда надежный механизм милицейского поиска был запущен пока на малые обороты фактов не хватало для разгона. Как у Курбанова, так и у полковника Краснопольского надежд на успех было мало, тем более, что обоих огорчил тот факт, что отпечатков пальцев на орудии убийства - помповом ружье - не обнаружилось. То есть как таковые они были, но оказались настолько нечеткими и смазанными, что принимать их всерьез эксперты отказались.
   Самое забавное на данном этапе истории заключается в том, что Марк Семенович Лурье совершенно случайно включил телевизор именнно в момент передачи по местной сети этого фото-робота (но ещё без указания возможного имени). Но расплывчатые черты бандита, совершившего по словам диктора "тяжкое преступление" - категорически никого старому врачу не напомнили! И дело не в том, что плохо сработали специалисты. Просто старик-сторож из соображений собственной безопасности врал, как сивый мерин, и, описывая лицо бандита, давал черты своего племянника, который давно и постоянно проживал в Астрахани. Никакого отношения к ярославским делам он не имел. И на Гришу Нестерова этот племянник был похож разве что при очень сильной фото-памяти свидетеля.
   глава 5. Сокровища-ХХ век.
   Автобус плавно катился по дорогам и, как асфальтированные, так и грунтовые, оказались хорошими, почти без колдобин.
   Через полтора часа езды, с редкими остановками, Гриша потерял интерес к мелькающему за окном пейзажу. Все было серым - поля с остатками снега, низкие тучи, дома селений. На какой-то миг он даже позабыл куда и зачем едет. Он вдруг понял, что впервые к своим тридцати годам оказался полностью без опеки и без всяческого руководства своими поступками кем-либо со стороны. Не было жесткой указки сурового отца, не было учитилей, армейских командиров, не было более ни врачей и даже санитаров. Не было никого, кто мог заставить его, Григория Нестерова, хотя бы руки вымыть! Хочу - мою, а сойдет и так, если не хочу.
   Он уже подремывал, когда тетка с громадным чемоданом тронула его за плечо и предупредила.
   - Сейчас Клочково, я слажу. Потом будут Новые Пески, а потом и твои Старые. Не проспи.
   Гриша понял это сообщение, как просьбу помочь ей вытащить чемодан, что и сделал через несколько минут.
   Двери автобуса уже закрывались, когда тетка позвала, словно что вспомнила.
   - А кто тебе нужен в Старых Песках?
   - Карауловы!
   Ответа он не расслышал, но по мимике тетки понял, что найти Карауловых будет не сложно.
   Проблема оказалась даже проще, чем он предполагал. Едва вернулся на свое место, как мужчина в теплом пальто, сидевший от него через проход, сказал ворчливо.
   - Сойдешь на остановке, пройдешь назад. Через четыре дома увидишь дом без заборов. Там и проживает фермер Караулов Антон.
   "Без забора" - оказалось точным указанием. Участки всех остальных домов села, длинной шеренгой тянувшихся вдоль дороги, были хоть чем-то, но ограждены. А этот недостроенный двухэтажный кирпичный дом, стоял словно голый. И таким же недостроенным казался длинный сарай возле него, баня на обрыве к пруду и даже собачья будка казалась недоделанной. Но сторожевая собака была настоящей - здоровенный мохнатый пес бегал на цепи дволь тросса, так что к крыльцу невозможно было подойти. Однако на лай собаки из дома вышла рослая женщина чуть за тридцать лет, прикрикнула на тут же угомонившегося пса и приветливо спросила.
   - Вам кого?
   - Караулова. Антона.
   Женщина прищурилась, будто старалась его узнать. Гриша понял, что скорее всего - это жена Антона и по данному ему поручению послание можно было отдать и ей. Пока он размышлял, женщина махнула рукой за дом.
   - Он в мастерской. Пройди туда.
   То, что муж в мастерской, определялось и ритмичными ударами железа о железо, которые были слышны от автобусной остановки.
   Гриша обошел дом и вошел в распахнутые ворота сарая - без половины крыши.
   Спиной к нему, присев у задних колес трактора, крепкий мужчина сильно бил кувалдой. То ли он почувстовал шаги за спиной, то ли услышал Гришу, но резко прекратил работу, разогнулся и обернулся.
   - Ко мне?
   Скорее всего ему было немногим за сорок - сильный мужчина с начинающей седеть головой. Не смотря на то, что работал он не в аптеке одет был чисто и настолько ладно, будто в своем светлосинем комбинезоне занимался слесарной работой случайно. На руках у него были кожаные перчатки.
   - Я от вашего дяди. Станислава Сергеевича. - Гриша сунул руку в карман.
   - Помер?! - выдохнул мужчина.
   - Нет, нет! Я привез от него письмо.
   Мужчина перевел дух, выпустил из рук кувалду и неожиданно окрыто улыбнулся, от чего сразу стал похож на доброжелательного и услужливого продавца пива в палатке.
   - Напугал ты меня. Я - Антон, а ты кто будешь?
   - Григорий.
   - Работаешь в той больнице?
   - Не совсем. Там написано. - Гриша подал письмо.
   Антон снял перчатки, слегка отодвинул от глаз листок и быстро прочел его, потом произнес неприязненно.
   - Чушь собачья. Совсем, видать, дядюшка не в себе. Как он там - плох?
   - Не очень. - уклончиво ответил Гриша. - Если навестите - не помешает.
   - Надо заехать на той неделе. Года полтора не были. - озабоченно сказал Антон и закончил грубовато. - Ты это письмо сам читал?
   - Да. Станислав Сергеевич дал мне его.
   Антон взглянул внимательней, потом спросил, словно утверждал свои догадки.
   - Значит, ты вместе с дядькой лечился, а тебя выпустили, так?
   - Так.
   - А где вообще живешь?
   - Не знаю. - ответил Гриша и сам поразился, что ответ его точен и абсолютно правдив.
   - Это как? Такого не бывает. Всякий знает, где он живет! Ну, ладно, не хочешь говорить, так не надо.
   Он снова глянул в полученное письмо, потом спросил.
   - Дядька тут пишет, чтоб тебя приняли, как положено. Ты вроде бы городской парень. Может пожить здесь хочешь? Ты извини, что я спрашиваю. Кто его знает, в каком виде дядька это писал.
   - Я сам не знаю, каким он был. - ответил Гриша. - Мне кажется нормальным...
   - К нему никто не "подключался"? - невесело улыбнулся Антон.
   - Подключались. - Гриша сдержал улыбку. - Но мне показалось, что про эти сокровища он говорил в разуме.
   - В разуме. - кивнул Антон и неожиданно спросил смущенно. - Слушай, ты во время пришел. Мне не поможешь тут за досками сьездить? Мой помошник захворал, а взять материал надо, а то разворуют там...
   - Хорошо. - ответил Гриша, чему Антон тут же обрадовался и засуетился.
   - Вот и добро! А потом мы пообедаем, повечеряем и займемся этими сокровищами! Всякий клад положено ночью выкапывать, так?
   - Так. - улыбнулся Гриша. - И оружие с собой прихватить.
   - А как же иначе! - засмеялся Антон. - Будет и оружие. Пошли в дом.
   Они вышли из мастерской и уже подходили к крыльцу дома, когда наперерез им, с огородов вышла девушка, которая свободно держала на голове десятилитровую канистру из под молока. Она не придерживала канистру руками - словно горянка с Кавказа свой кувшин с водой она несла канистру ровно, опустив руки, ступая легко и плавно. Все её молодое тело, едва прикрытое легким прозрачным платьем дышало юной, но уже сформировавшейся силой зрелой женщины. Только широко открытые глаза, в которых светилось любопытство к всему на свете, были ещё девчоночьи. Золотистая кожа уже загоревших, обнаженных рук и шеи дышала жаром и юной силой крестьнской девушки с детства привыкшей к физическому труду. Было прохладно, но она не зябла в своем легком, открытом платье.
   - Во дает! - восхитился Антон. - Ты где это так научилась канистру таскать?!
   Девушка засмеялась.
   - В телевизоре видела.
   Она бросила на Гришу лукавый взгляд и сняла канистру с головы - та явно оказалась не пустой, была наполнена то ли молоком, то ли ещё чем.
   А Гриша чувствовал, что просто впадает в ступор рядом с этой девчонкой, поскольку все же, не смотря на всю зрелость тела, она была ещё девчонкой. Неожиданно Гиша словно увидел в её глазах самого себя со стороны - "не герой, не принц в сверкающих латах." Попросту перезрелый увалень под тридцать лет, нелепый, косолапый, смутившийся, боящийся взглянуть на эти круглые плечи и выпирающую из выреза летнего платья девичью грудь. Он не знал куда глаза девать, а девушка смотрела на него открыто и улыбалась, обнажая ровные зубы с забавной щербинкой в передних.
   Гриша даже не слышал, что говорил Антон. Впервые за очень много лет все его половые силы, все нерастраченные потенции ударили в голову, в пах, в живот, в сердце. До звериного остервенения захлестнуло его душу неукротимое желание схватить это раскаленное упругое тело обеими руками, мять его, терзать, доставлять сладкую боль и чтоб она - так же царапала, била, кусала его самого. Скорее всего все эти его плотоядные желания с такой силой отразились на лице, что девушка засмеялась, откинула голову и кошачьим движением поправила растерпавшиеся светлые волосы.
   Такого эмоционального удара по своему сознанию и чувствам Гриша не получал давным давно, если вообще когда-либо получал. Словно из другого, не существуещего мира донесся веселый голос Антона.