Горохов Александр. Забытые на обочине

   Саня глотнул кофе и, сам того не очень желая, начал всё рассказывать. Собственно, расказывать было нечего - через пяток минут он смолк, закончив.
   - Теперь я здесь...
   - Очевидный факт. - удовлетворенно кивнул Дьяконов. - А раньше тебе не хотелось покончить со всей этой мерзкой, отвратительной и никому не нужной жизнью? Бывали такие мысли?
   - В десятом классе... Иногда.
   - Правильно и закономерно! Только животное никогда не думает о самоубийстве! Лады, Саня, решать твою судьбу будет комиссия. По моему, понятно, представлению. - он помолчал и сказал тихо. - И уж во всяком случае я постараюсь, что б человека не сажали за решетку из-за того, что его от плохой, тухлой пищи дрис прохватил в боевой обстановке. А потому, Саня, мы тебя для начала немного подлечим, посмотрим на твое поведение, поставим правильный диагноз, пройдешь комиссию и улетишь домой! Тяжело тебе здесь?
   - Да так...
   - Ничего. Терпи. Пройдешь школу выживания в суровых условиях. Валентин Петрович, у вас есть вопросы к Сане?
   - Нет. Кроме общего совета. - ответил Лебедев. - Саня, если захочешь написать домой, то попроси у сестры бумагу и карандаш. Напишешь письмо, в конверт не запечатывай, письма мы читаем и не скрываем этого. Сам понимаешь. Близких своих не пугай, не сообщай где оказался, просто укажи новый номер войсковой части. Обратные письма тоже будешь получать, но мы их тоже читаем. Понимаешь почему?
   - Да.
   Саню вернули в палату как раз к обеду, но к столу не вышел курсант Олесь. Старшина Фирсов отвесил ему пару оплеух, голова Олеся болталась из стороны в сторону, глаза были бессмысленны. Его ставили на ноги, а он мешком оседал на пол.
   Фирсов, недавно прибывший "афганец", особым зверством не отличался, он оставил Олеся в покое. Тот лежал трупом. Петраков догадался вызвать Лебедева, а тот, едва глянув на Олеся, тут же вызвал двух матросов с носилками и курсанта унесли в основной корпус госпиталя.
   Все знали, что там его поместят в отдельную палату на первом этаже и Олесь оттуда уже никогда не выйдет. Если не считать короткой дороги до низкого и темного здания морга в углу территории госпиталя.
   Молчаливо-мрачная атмосфера зависла в кубриках до вечера.
   Перед ужином Саня заработал пять "горячих", на пять "холодных" за то, что сидел у телевизора на чужой койке. Казнь назначил и сам же осуществил все тот же Заваров.
   Телевизор был установлен в Большом кубрике, за стенкой, в коридоре, и экран отделялся толстым оргстеклом с дырками понизу, чтобы проходил звук. Включался телевизор санитарами из коридора.
   Получив свое наказание и добрый пинок Заварова под зад, Саня к телевизору уже не вернулся, а прошел в Кают-компанию, где на диване в одиночестве сидел Чекалин. Они молча покурили, потом Чекалин сказал негромко.
   - Прилип к тебе Завар. Добром не отвяжется.
   - Что я ему сделал не пойму. - сквозь зубы сказал Саня - Из другой ты стаи, понял? Он это шкурой чует. Так что или он тебя, или ты его.
   - В каком смысле?
   Чекалин помолчал, подождал пока эстонец Саар пройдет мимо в туалет и пояснил едва слышно.
   - А в том смысле, что Олеся-курсанта в смертную палату увезли. Неделю назад ему по башке старшины ударили, а теперь - привет! Следующий ты. Или Завар.
   - Да брось, - отмахнулся Саня. - Обойдется.
   Из Маленького кубрика вышел старшина Сухишвилли, покосился фиолетовым глазом, напился воды из бачка и ушел.
   - Сейчас настучит, сука. - злобно сказал Чекалин. - Мразь чернозадая. Поймал бы я его за проходной.
   - На кого настучит? - не понял Саня.
   - На нас с тобой. Что долго вместе сидим и разговариваем... Трусят они, понимаешь? Боятся, что сговоримся и "понесем" их из Маленького кубрика и самих сделаем жмуриками. Ученые гады.
   Он не успел договорить, как в Кают-компании появился Заваров, глянул на обоих и тут же заорал.
   - Вы что тут расселись и треплетесь, как старые бабы?! Покурил и иди смотри телевизор!
   - Я заслуженный артист. - проговорил Чекалин. - Сижу, где хочу.
   - Так и сиди! А ты - пошел отсюда!
   Саня не успел привстать, когда Заваров ударил его острым кулаком так, что в груди что-то хрустнуло, от боли помутилось в голове, он упал на коленки, а потом, от ударов ногами, завалился на диван.
   - Иди к телику! На свою койку! - проорал Заваров и направился к бачку с водой.
   Чекалин сидел неподвижно, смотрел в пространство, закурил вторую сигарету подряд.
   До отбоя Саня смотрел телевизор и растирал под халатом саднящую от боли грудь. Экрана он не видел, поскольку придумывал, как убьет Заварова.
   Убью, потому что иного выхода нет. Удушу ночью подушкой, на то мы здесь все и сумасшедшие.
   С этой приятной мыслью он и заснул.
   Утром, во время завтрака, майор Смирницкий впервые не призывал митинговать в защиту свободы Афганистана.
   - Эй, майор! - удивленно крикнул через стол Петраков. - Ты что, плохо спал?
   Смирницкий поднял голову и ответил строго.
   - Щенок сопливый. Обращайтесь ко мне по Уставу, на "вы".
   Он поднялся и с кружкой в руках ушел в Кубрик.
   Старшины переглянулись, ситуация выглядела подозрительно и требовала какого-то решения. Его нашел Рекалов, сказал спокойно.
   - Майор прав... Сопляки. Хоть вы и старшины, но обязаны с уважением относится к возрасту. Судя по всему, Смирницкий пошел на поправку. Его отсюда переведут в отделение для нервно больных.
   Ему никто не ответил и Саня понял, что единства среди восьмерки старшин нет. Во всяком случае, Смирницкий и Рекалов, по возрасту и званию, в старшинах числились формально, в избиениях участия не принимали. Смирницкий, быть может, пошел на поправку, а Рекалов стонал по ночам, страдая от алкогольной зависимости, ничто ему не помогало, хотя он был единственным, у кого здесь был курс настоящего лечения, разработанный Дьяконовым.
   В полдень привезли "буйного". Началось все с того, что в Кают-компанию вбежал радостный санитар и прокричал.
   - "Буйный" прибыл! Весь приемный покой разнес!
   Петраков и Заваров радостно вскочили с коек.
   - "Буйный"? Здоровый?!
   - Как медведь! Всех расшвырял! Возьмите с собой ещё кого и простыни!
   Четвертым на укрощение буйного вызвался, конечно, Сухишвилли и следом за санитаром они выскочили из отделения, а снизу уже слышался рев могучей глотки и женские крики.
   Вопли продолжались минут пять, после чего двери в Кают-компанию растворились и все участники операции ввалились в отделение. Они едва удерживая светловолосого, здоровенного парня, скрученного полотенцами, в совсем голого. Парень продолжал рычать, отбиваться грубо и неумело, по деревенски. Но он был очень могуч - одним движением плеч отбрасывал от себя нападающих, а ногой свалил Петракова на пол без всяких затруднений. А затем умудрился вырвать руку и так грохнул кулаком в лицо Сухишвиллли, что тот пролетел поперек Кают-компании.
   - Да помогите же, сволочи! - закричал Петраков - Простынями крутите!
   С простынями дело пошло укладистей. Под звериный рев парня его спеленали в кокон, свалили на пол, хотя он все равно обеими ногами ударил Заварова в живот и тот свалился, корчась, как червяк, к радости Сани.
   В отделение появился Лебедев, со шприцем в руках, в два движения захлестнул руку буйного резиновым жгутом, придавил ладонь его коленом и ввел в вену иньекцию.
   Парень ещё дергался и Саня заметил на его груди большой крест медный, грубый, топорной работы, не из тех пижонских, которыми похваляются на пляже.
   Лебедев распрямился и кивнул.
   - Хорошо освоили свою работу, мужики. Получите лишнюю прогулку во дворе. Оставьте этого в покое, он сейчас заснет.
   Лебедев ушел, а Заваров приказал.
   - На койку этого взбесившегося! Рядом с Говоровым! Хорошее будет соседство!
   Буйный стихал на глазах. Его уложили на койку, он дернулся, оскалил крепкие зубы, улыбнулся, закрыл глаза и примолк.
   - Крест ещё носит! - заметил осуждающе Сухишвилли и размазал по своему лицу кровь из носа.
   Появление в палате буйного и побоище в приемном отделение старшины обсуждали до обеда и каждый описывал свои героические действия, хотя у Петракова заплыли оба глаза, нос Сухишвилли раздулся до фантастических размеров, а Заваров держался за живот.
   - Пусть сегодня спит! Присягу завтра примет! - решил Петраков и буйный спал вполне мирно, ещё не ведая, что его ожидает.
   После ужина с Саней опять начались недоразумения. Рекалов позвал его в Маленький кубрик, неловко улыбаясь подал электробритву и сказал.
   - Саня, побрей меня пожалуйста. Я тебя не хочу унижать, но у меня руки трясутся и зеркала нет. Не хочешь, я ещё кого попрошу.
   - Ничего, - сказал Саня и включил электробритву.
   Он принялся обрабатывать щетину Рекалова, тот подмигнул и спросил.
   - Как тебе здесь?
   - Нормально. Правда, что вы атомной подводной лодкой командовали?
   - Нет. Отвечал за машину. На местные порядки не обижайся. По другому тут нельзя. Если каждому дать волю, то здесь крышу со стропил сорвут.
   - Наверное. Но зачем без причин бить людей каждый день?
   Рекалов пожал плечами.
   - Поверни наоборот. По своему.
   - Но вы же со Смирницким офицеры. Самые старшие...
   - Были когда-то офицерами. Мы здесь по блату и башкой тронутые. Видал водолазный костюм на гвозде? Вот и мы такие, руки ноги есть, а голова медная.
   - Один грек сказал: "Я мыслю, значит существую". - попытался пошутить Саня.
   - Когда запиваешь по черному, уже не мыслишь. Салага ты. Читал, видать много, да жизнь другая. Откупись от Завара. Подлижись к нему как-нибудь, сделай ему уважение. Забьет он тебя, не в первый раз. Я с Лебедевым говорил, тебя домой отпустят. И статью дадут хорошую, с ней в институт сможешь поступить, у тебя с башкой все в порядке, только ты истерик. Истерия личности, есть такая статья.
   Рекалов провел рукой по гладкими щекам и подал пачку сигарет "Кэмел", большую редкость даже за стенами ООС.
   - Спасибо, Говоров, держи за труды.
   - Да не надо, я...
   Рекалов прервал.
   - Не хочешь курить - сунь Завару. Не помешает.
   - Пошел он к черту.
   - Ну, как хочешь, кури сам.
   Саня вышел из Маленького кубрика и прошел в Кают-компанию, на ходу распечатывая заработанную пачку сигарет.
   У бачка с питьевой водой стоял Заваров и пил из кружки с короткой цепью.
   - Поди сюда! - приказал он и не успел Саня приблизиться, как старшина взмахнул кружкой и ударил ею Саню по голове, тут же заорав.
   - Ты какое право имел входить в Маленький кубрик?! Кто разрешил?!
   Саня отскочил, уворачиваясь от повторного удара. Длинны цепи не хватало, чтоб Заваров сумел его достать и влепить кружкой по лбу ещё раз, как следует. Он размахивал кружкой, дергался, словно собака на привязи.
   - Прекрати, Завар! - жестко прикрикнул Рекалов, появляясь в проеме дверей. - Это я его по делу пригласил в кубрик.
   - Нечего всякой дряни в командирском кубрике делать! - закричал Заваров. - Порядок есть порядок!
   Но смелости по настоящему орать на Рекалова у Заварова не хватило и сбавив тон, он приказал.
   - Ложись, Говоров, в койку. Ты еще, свинья неумытая, у меня свое получишь!
   Саня прошел на свое место.
   Ленивый санитар в этот вечер телевизора не включал, заявив, что аппарат сломался. Обьявили последний перекур и Саня угостил Чекалина подаренными сигаретами - Буйного тебе подложили? - спросил Чекалин. Старшинки наши хитрые, гады. Начнет буйный вставать - вырубай его сразу. Ребром ладони по шее. Не жди, пока он развяжется.
   - Плевал я на буйного. - ответил Саня. - Я лучше Заварова убью. И пусть меня хоть в Черняховский дисбат сажают.
   - Балда, - без улыбки ответил Чекалин. - Здесь по сравнению с Черняховским дисбатом, просто детский сад.
   - Все равно убью, - осмелел Саня. - Убью эту сволочь. Я сумасшедший в сумасшедшем доме. Не расстреляют. И не выгонят, это единственное место в мире, откуда не гонят за плохое поведение.
   - Мысля хорошая, - кивнул Чекалин. - Но одному тебе пришибить Завара не получиться. Их восемь человек, они тебя в блин расшибут, едва ты зашевелишься.
   - Шестеро. Рекалов и Смирницкий жмурики.
   - Шестерых хватит, чтоб из тебя клоуна сделать. Это же просто: бей человека каждый день по башке и через неделю замычит, как корова. И отправишься следом за Олесем-курсантом в мертвецкую. Но мысля твоя толковая... Надо будет о ней самому Заварову рассказать.
   - Расскажи, - обомлел Саня. - Тебя за это, может быть, в старшины назначат.
   - Назначат. Уже намекали. - кивнул Чекалин. - Только я эту дешевую шелупонь сам готов голыми руками душить. Сявки позорные, блатарей из себя корчат.
   Саня огляделся и сказал тихо.
   - Нам надо свою команду собрать. И сделать хороший порядок.
   - Собирай свою команду, - безразлично заметил Чекалин. - Можешь считать, что двое нас уже есть. Но тогда с этой минуты встречаемся на перекурах только по делу. Коротко и незаметно. Понял? Они себя на чеку держат.
   Он потушил сигарету в консервной банке и ушел в кубрик.
   Испытывая непонятно от чего легкую радость, Саня улегся на свою койку. Потом повернулся и неожиданно увидел перед собой полуоткрытые глаза "буйного". Губы парня шевелились, из-под светлых ресниц на подушку катились крупные слезы. Саня уловил шепот.
   - Боже наш, сущий на небесах, прости нам грехи наши, как прощаешь их всем. Хлеб наш насущный дай нам днесь...
   Саня замер. Он никогда не слышал молитв, в церкви не был, побаивался её мрачной торжественности, но в этот момент внутренним чутьем сообразил, что "буйный" читает "Отче наш".
   Саня тронул "буйного" за плечо. Тот открыл ясные глаза, моргнул и спросил.
   - Земелечка... Где я?
   Саня приложил палец к губам, а потом сделал неопределенный жест, давая понять, что парень попал неизвестно куда и говорить об этом рано.
   - Земелечка, развяжи меня. У меня ручки-ножки запухли. Не чую.
   От этого "ручки-ножки" у Саня сжалось сердце.
   - Потерпи ещё полчасика. - прошептал он. - Я тебя развяжу.
   "Буйный" кивнул, повел глазами, вряд ли что понял, спросил тихо.
   - Где мы с тобой, земелечка? В фашистском концлагере?
   - Вроде того. - сдержал смех Саня. - В госпитале. Ты буянить не будешь?
   - Нет, что ты! Я уже в покое...
   Саня прислушался и убедился, что из Маленького кубрика не доносилось ни звука. Он слез с койки, встал на колени и размотал узлы на руках и ногах "буйного". Тот потянулся всем своим могучим телом и улыбнулся так, что Саня испугался - сейчас нападет и откусит нос или ухо! Но тот спросил.
   - Как тебя кличут?
   - Саня. Говоров.
   - А я Борька Зинович, с под Гомеля. Покушать бы чего, Саня?
   - Ничего не выйдет, Боря, до утра. Слушайся меня и все будет хорошо, мы с тобой...
   Договорить Саня не успел. Стремительной тенью метнулась из Малого кубрика фигура Заварова и от удара ногой в голову, Саня свалился между коек.
   - Ах ты, сволочь пакостная! - заорал Заваров в полный голос. - Ничего его не пронимает! Учишь порядку, учишь, никакого толку! Кто разрешил "буйного" развязать?! Кто?! Петраков, вставай, буйного развязали!
   На всякий случай, Заваров отскочил от опасной койки, но Зинович сидел, хлопал глазами и буянить не собирался. Саня успел под крики Заварова прошептать.
   - Боря, сиди тихо, не рыпайся.
   Санитар уже влетел в кубрик, уверенно сжимая в руке боевую ручку от дверей.
   - В чем дело?!
   - Этот гад "буйного" развязал!
   - Заткнись! - крикнул появившийся Петраков и шагнул в кубрик, всмотрелся в Зиновича. - Прочухался, кореш? Все нормально?
   - Да... Я кушать хочу.
   - Сейчас устроим. Лежи спокойно.
   - Я понимаю....
   Заваров ткнул пальцем в Саню.
   - А эту сволочь я сейчас запорю тапочками! Сорок на срок влеплю!
   - Утром разберемся, - отрезал Петраков.
   - Тогда в тюрьму! В тюрьму подонка! Лезь, гад, в камеру!
   Заваров схватил Саню за шею, пригнул и принялся заталкивать его под койку Саара.
   - Залезай в камеру, гаденыш! Трое суток будешь там сидеть и жрать там будешь! А ты, Саара, ссы на него! Ссы всю ночь, сколько сумеешь!
   Саар привстал на койке и сказал серьезно.
   - Я, товарищ старшина, уже помочился. Больше не могу.
   - Черт бы тебя побрал! Жалко, что у нас теперь настоящего ссыкуна нет! Ты, Саар, следи, чуть он башку наружу не совал, сразу бей по черепу и сообщи мне! Понял, чурка эстонская?
   - Да, товарищ старшина, я вас очень хорошо понял.
   Саню уже вбили под койку и он видел перед собой только ноги в тапочках и не ощущал никакого страха.
   - Всем отбой! - гаркнул Петраков. - Тишина на палубе!
   Еще какое-то время кипятился Заваров, обещал Сане на завтра "большой юбилейный бокал" и "юбилейную закуску", но через пять минут угомонился и он.
   Саня перевернулся на спину, разглядывая над собой сетку койки. Саар острожно пошевелился, койка скрипнула и Саня попытался припомнить, как выглядел Саар, и что из себя представлял. Вспоминалось что-то маленькое, щуплое и услужливое. Потом вспомнил, что рассказывал Чекалин - Саар на стрельбище ни с того ни с сего вдруг разрядил рожок автомата АК по баллонам машины командира полка, закричал "Да здравствует свободная Эстония!", бросил автомат, был тут же связан, после чего эта стрельба и политический лозунг привели его прямо в ООС. Был он тих, осторожен и "тапочки" получил всего раз пять. Первый раз, когда за обедом к положенной ложке попросил и вилку.
   Лежать на голом полу было неловко и через полчаса Саня тихо позвал.
   - Саар.
   Эстонец тут же ответил еле слышно.
   - Молчите. Фашисты ещё не спят.
   Саня почувствовал, что Саар зашевелился и через мгновение на пол упали два халата. Саня подстелил под себя один халат, из втрого сделал подушку и стало вполне удобно.
   - Спасибо, Саар. - прошептал вверх Саня и через секунду увидел над собой свесившееся лицо эстонца. Тот проговорил, едва шевеля губами.
   - Мне кажется, что вы и дисбатовец Чекалин хотите сделать переворот командиров. Позовите меня, когда надо.
   - Тебя?
   - Да. Я маленький, но очень злой. Я зубами буду грызть глотку Сухойшвилли, пока он не подохнет. Он очень плохой. Это - хунта, а не советские командиры.
   - Хорошо, Саар, спи.
   Кто-то прошел мимо коек, послышались невнятные слова, после чего Зинович громко зачавкал и даже заурчал от удовольствия - получил перекусить буйный и забыл про все на свете.
   Саня принялся прикидывать возможную расстановку сил. Теперь оказывалось, что в команде уже три человека: он, Чекалин и Саар. А против них - шестеро старшин. Шестеро опытных, не знающих удержу в драке, закаленных бойцов. Атакующая команда ещё не укомплектована, надо обязательно втянуть в неё этого битюга Зиновича и ещё троих, как минимум. Быть может, следовало привлечь обиженного Раздакова. А всех старшин загнать под койки и приставить к ним круглосуточную охрану. А потом вместо этой мерзкой хунты, поселить в Маленький кубрик настоящих командиров, во главе с Рекаловым. И будет - демократия, нашел точное определение Саня и заснул.
   Но его разбудили, потому что назначили прогулку. Первый раз за все время он вышел из помещения. На прогулку всех одели во флотские бушлаты и валенки, руководил прогулкой санитар Федор, а всего вышло восемь человек. Вернулись семеро. Один сбежал.
   Гуляли в небольшом, как половина теннисного корта дворике, окруженном глухим бетонным забором, метров двух с половиной. Из старшин был только Сухишвилли, но этот грузин командовать не любил, по пустякам не придирался и когда начали играть в снежки - курил в углу вместе с санитаром. Вообще, на прогулку выпускали только тех, кому уже поставили предварительный диагноз, чья дальнейшая судьба была определена. И почему среди них оказался Тимченко, потом никак не могли выяснить. Тимченко прибыл после Сани, был подведен под присягу, но потом вел себя так послушно и тихо, что "тапочек" почти не получал.
   Как этот Тимченко умудрился сбежать, Саня видел от начала и до конца. Уже позже, когда все обсуждали этот побег и говорили, что на Тимченко дурь напала и он побежал не думая, ни с того ни с сего, у Сани было свое мнение. Он считал, что все было очень хорошо подготовлено и просто по нотам расписано. Санитар стоял спиной к тому углу, где в этот момент оказался Тимченко. Дворик был в поле зрения Сухишвилли. Но тот даже не крикнул, когда кто-то из гулявших встал лицом к стене, оперся на неё руками, а Тимченко с разбегу вскочил ему на плечи и сиганул через забор! И только когда уже исчез, Сухишвилли закричал.
   - Стой, нехороший человек! Куда?!
   Федор забегал по дворику, закричал, метнулся было к дверям в корпус, но испугался, что разбегутся и остальные. На его крик прибежал младший врач Лебедев и всех погнали назад в палату.
   Через час за помощь Тимченко в побеге Саня получил "десять на десять тапочков". Было решено, что именно он подставил свою спину Тимченко. Доказывать что-нибудь другое было бессмысленным занятием, можно было получить и добавку.
   Как оказалось, Тимченко был бандит, до того как попал сюда, умудрился в увольнении кого-то ограбить и теперь следствие привело сюда за ним групппу для ареста из Комендатуры. Как про это узнал Тимченко и как ему организовали побег осталось неизвестно. Тимченко более не вернулся в ООС.
   А Саня опять оказался под койкой Саара.
   Эпизод 5
   Саня прожил под койкой Саара до субботы. Он вряд ли выбрался оттуда до понедельника, но Петраков отпросился у Дьяконова на побывку домой, уговорил врача отпустить ему на поруки Заварова и клятвенно пообещал, что оба пить не будут, в понедельник поутру явятся обратно трезвые, как стекло.
   Саню выпустили из заточение, влепили ему щадящую порцию наказания, всего лишь пять на пять "тапочек". Петраков выстроил ООС в Кают-компании и зычно обьявил.
   - Я убываю в краткосрочный отпуск! Со мной и мой помошник Заваров. Вместо меня временно обязанности главного старшины исполняет Фирсов. Подчиняться полностью, как мне самому.
   Праздник! Фирсов был свиреп, но никогда не наказывал несправедливо, а рукоприкладством не по делу не занимался вовсе. Едва за Петраковым и Заваровым закрылась дверь, как Фирсов обьявил.
   - Делайте что хотите, засранцы, онанируйте, спите, пойте, но чтоб было тихо. Я отдыхать буду.
   Завтрак прошел в веселой болтовне, майор Смирницкий к защите Афганистана не призывал, взял свою миску и ушел в кубрик. Чекалин допил кофе и сказал Сане.
   - Покурим, потолкуем?
   Саня кивнул, а когда они забились в угол Большого кубрика, уселись на койку Чекалина, тот сказал.
   - Ну, нас уже четверо. Ты, я, Раздаков, Мишка Фридман, Саар и надо потолковать с этим амбалом Зиновичем.
   - Мишка Фридман? - попытался припомнить Саня.
   - Да. Он боевой еврей, из Одессы. Поговорить с тобой хочет. А с Зиновичем хуже, его в старшины назначили, так что будь осторожен.
   Саня подумал, что старшины Малого кубрика с Зиновичем сделали правильный ход. Такого бугая, нужно было тут же назначать старшиной.
   - Я поговорю с белорусом и с Фридманом тоже. - сказал Саня. - Но чтобы нам потом утвердится, надо и с Рекаловым договориться. Он все же самый старший, Смирницкий не в счет.
   - Рекалову на все наплевать. - заметил Чекалин.
   - Вот именно. Но он мне сам намекнул, что эта хунта ему не нравится.
   - Хунта? - не сразу понял Чекалин. - А, ну да, хунта.
   С Мишкой Фридманым разговаривать намеками не пришлось. Среднего роста, носатый, сухой и подвижный он страдал из-за отсутствия очков, был сильно близорук, линзы его по правилам отделения ему не давали. По своей слепошарости он постоянно делал в ООС что-то не то, за что был нещадно бит. Не получал давно полагающегося ему звания "заслуженного артиста ООС", хотя блестяще бил чечетку. "Жидом" его, кроме Заварова, не называл никто, а Петраков даже предложил учредить очередное почетное звание - "заслуженный еврей ООС", но остальные старшины идею не поддержали.
   Фридман понял Саню с полуслова и радостно захихикал.
   - Правильно, сэр, понесем шпану капитально, чтоб я так жил! Мне сейчас, правда, полегче с ними стало, но я старый еврей и человек мстительный.
   - Почему тебе стало полегче? - спросил Саня.
   - Да потому, что вы мое место заняли, уважаемый! Заваров на меня свою желчь изливал, а теперь на вас, пардон, переключился. Я его, паскуду, уже зарезать хотел ночью.
   - Зарезать? - подивился Саня, а Фридман примолк, покосился на него, помолчал, потом сказал очень тихо.
   - Ладно, Саня, вы мне кажетесь приличным джентльменом. И уж если мы куем такой заговор, то я кое-что вам сейчас покажу. Но если продадите меня, то, извините мадам, я вас зарежу.
   Не понимая, что хочет сказать своими странными словами Фридман, Саня следом за ним вышел из Кают-компании. Они добрались до койки Фридмана, стоявшей под окном. Сосед его лежал, закрыв глаза, подняв коленки, убрав руки под одеяло, улыбался, кривился и не очень скрывал, что усиленно занимается рукоблудием. Фирсов на сегодня официально разрешил.
   - Заслоните меня от дверей. - прошептал Фридман.
   Саня пересел к спинке койки, Фридман сунул руку под матрас, покопался там, потом прижался к Сане и прошептал.
   - Смотрите, Саня.
   Саня посмотрел и увидел в руке Фридмана сверкнувшее лезвие тонкого, длинного ножа для резки хлеба. Саня не понял, удивился ли он или испугался.
   - Во черт... Мишка, где ты его достал?
   - Подарил один "афганец". Он его на кухне спер месяца два назад. Три раза обыск делали, все перевернули, но так и не нашли. Я этому "афганцу" письма домой в стихах писал. Его невесте. Ну как - нужный для дела прибор?
   - Опасно. - ответил Саня. - Если только на самый худший случай, когда нас убивать начнут. Кто ещё про нож знает?
   - Петраков догадывается, Заваров уверен, что он у меня, Сухишвилли предлагал бутылку водки втихаря и десять пачек сигарет. Ему санитар Петрович все за деньги таскает, даже выпить.