Страница:
- А как скоро можно их отремонтировать?
- Потребуется не более восьми - десяти дней.
Маршал попросил одного из инженеров Артиллерийского управления высказать свое мнение. Тот ответил, что повторные испытания опытного образца не гарантируют прочности всех других станин и вообще всякое может случиться, а поэтому после ремонта станин пушки нужно еще раз тщательно испытать. Тухачевский предложил второму инженеру высказать свои соображения, тот согласился с первым. Были опрошены еще многие из присутствующих - у всех мнение было одинаковое. Начальник Вооружения принял решение отремонтировать станины, тщательно испытать пушки после ремонта и, если все будет в порядке, отправить на войсковые испытания.
Поздно вечером я позвонил Орджоникидзе. Он проводил какое-то важное совещание, но я передал, что звоню с полигона, и Григорий Константинович подошел к аппарату. Я доложил обо всем происшедшем, о решении Тухачевского и попросил дать указание ближайшему к полигону заводу срочно отремонтировать станины. Нарком внимательно выслушал.
- Вы только духом не падайте,- сказал он.- Держитесь крепче и помните, что не только у вас ломается... Вы уверены в правильности предлагаемого вами способа упрочнения станин?
- Да, уверен.
- Тогда указание сегодня же будет дано. Желаю успеха. Я поблагодарил Григория Константиновича. На следующий день станины со всех четырех пушек были отправлены на соседний завод. Не прошло и восьми дней, как они, уже отремонтированные, вернулись на полигон, были установлены на место - и опять стрельба с бетонной площадки усиленными зарядами.
Результаты были удовлетворительные.
На войсковой полигон доставили четыре 76-миллиметровые пушки Ф-22 и четыре 76-миллиметровые пушки образца 1933 года. Последние отличались от трехдюймовой пушки образца 1902 года Путиловского завода большим углом возвышения и большей дальнобойностью, но были значительно тяжелее. Одновременное испытание Ф-22 и пушек образца 1933 года проводилось, по-видимому, для сопоставления: какие из них покажут себя лучше. Пушки были сведены в две боевые единицы четырехорудийные батареи. Для проведения испытаний назначили комиссию из представителей инспектора артиллерии, Артиллерийского управления, Научно-испытательного полигона, войсковых артиллерийских частей. Конструктор пушки в комиссию не входил, он был гостем, мог присутствовать, мог и отсутствовать.
Программой испытаний предусматривалось изучение материальной части пушек как артиллеристами, так и членами комиссии, тренировка орудийного расчета и комсостава в обращении с пушками в бою и на марше. Все это заняло немного времени. В следующем пункте значилось: небольшой дневной марш на конной тяге и небольшая стрельба.
В парк были поданы передки в конной упряжке из шести коней. Орудийные расчеты быстро и ловко подготовили орудия, набросили шворневые лапы станин на шворни передков и заняли свои места для похода. После команды "шагом марш" все восемь орудий побатарейно вытянулись в колонну.
Во главе колонны на конях ехала комиссия, за ней командир батареи пушек Ф-22, разведчики, связисты и, наконец, сами пушки, а в хвосте батареи ехал на коне я. Председатель комиссии предложил и мне ехать в голове колонны, но я поблагодарил за любезное приглашение и отказался. Место в хвосте батареи я выбрал потому, что, если случится что-либо с орудием и оно отстанет, я буду обязательно знать, что с ним произошло, тогда как в голове колонны о некоторых "мелочах" знать не буду. Я заранее примирился с тем, что придется поглотать пыли.
За нашей колонной шла колонна 76-миллиметровых пушек образца 1933 года. После небольшого перехода был дан привал, а затем председатель комиссии поставил каждой батарее огневую задачу. Командиры батарей отдали команды, и вот уже разведчики и связисты поскакали на конях вперед. Вскоре батарея остановилась, но ненадолго: прискакавший обратно разведчик доложил командиру, в каком месте выбраны командный и наблюдательный пункты, а также огневая позиция. Командир батареи, председатель и некоторые члены комиссии отправились на КП. Старший командир повел батарею на огневую позицию. С ним поехали некоторые члены комиссии и я. Меня интересовала и стрельба по цели, и работа материальной части пушек. Но результаты стрельбы я мог узнать и после ее окончания, а работу пушек надо было видеть самому. Потом мне никто не сможет рассказать того, чего я не увижу своими глазами. На позиции старший на батарее подал команду:
- Стой, с передков направо!
Батарея остановилась, орудийные расчеты спрыгнули с передков и зарядных ящиков, сняли хоботы станин, бросили их на землю, вынули стопор-валки из гнезд шворневых лап. Другие в это время откинули балку крепления по-походному, развели станины и установили орудия в указанном направлении, стараясь поставить их параллельно друг другу на равных интервалах и в одну линию.
С командного пункта начали поступать команды. Телефонист, сидевший рядом со старшим на батарее, принимал их, громко повторяя: "По батарее противника гранатой, угломер, прицел, уровень такой-то, первому орудию огонь!" Старший на батарее записывал и передавал команды командирам взводов и командирам орудий, те - орудийным расчетам. Как только орудие было готово, наводчик поднимал левую руку. Один за другим следовали доклады: "Первое готово", "Второе готово", "Третье готово", "Четвертое готово"...
Старший на батарее скомандовал:
- Первое!..
Наводчик дернул за спусковой шнур, прогремел выстрел, и гильза полетела из каморы к хоботу орудия. Старший на батарее произнес:
- Выстрел!
Телефонист сию же секунду повторил в трубку:
- Выстрел!
Наводчик поправляет наводку. Все готовятся к следующему выстрелу. Через некоторое время с КП передают: "Верно". Это значит, что снаряд по направлению цели лег правильно. Подается следующая команда. И так - до поражения цели.
После окончания стрельбы члены комиссии, находившиеся на КП, выехали к цели, чтобы определить степень ее поражения. Члены комиссии, находившиеся при батарее, передали председателю свои записи о работе орудий и орудийных расчетов. В итоге стрельбу оценили как отличную. Орудия поставили в парк, и члены комиссии их осмотрели. Состояние материальной части было нормальное.
На следующий день рано утром батарея приготовилась открыть огонь по танкам. Слева, на расстоянии 600 - 700 метров, показалась движущаяся мишень, затем вторая, третья...
- По танку, прямой наводкой, бронебойным, дистанция шестьсот метров, огонь!
Батарея работала слаженно, и через некоторое время последовала команда "стой". Огонь прекратился. Члены комиссии и я пошли к мишеням. Результаты оценили как отличные. По движущимся мишеням стреляли несколько раз, и каждый раз оценка была отличная.
Так и чередовались стрельбы и марши. В одну из ночей прошли сильные дожди, дороги развезло На следующий день выступили рано утром. Все шло нормально, только пушки на походе сильно забросало грязью. Когда прибыли на позицию и была подана обычная команда "Стой, с передков направо", орудийные расчеты, уже хорошо натренированные, бросились выполнять ее. Все было сделано молниеносно, кроме одного: на всех четырех орудиях не могли застопорить станины в разведенном положении. Члены комиссии этого не заметили, а наши слесари увидели тотчас же и показали красноармейцам: дорожная грязь везде набилась плотно и спрессовалась. Когда грязь счистили, станины легко раздвинулись до конца.
В отчете комиссия этого не отметила, но я в свою книжечку занес и вечером написал письмо на завод. Это был наш первый огрех. Плохо знаем службу пушки, поэтому и допустили такую ошибку
Стрельба шла нормально. Когда была подана команда "отбой", орудийный расчет четко выполнил свои обязанности, кроме правильного, который никак не мог застопорить лопату сошника,- лопата предназначается для связи пушки с грунтом во время стрельбы. Причина была все та же: на лопате напрессовался суглинок. Под руками ничего не оказалось, чтобы соскрести его, и бойцу пришлось действовать ногтями. Я был подавлен этим зрелищем, но помочь правильному ничем не мог. Лишь когда он счистил весь суглинок, ему удалось справиться с лопатой сошника.
И эта неприятность произошла оттого, что конструктор плохо знал службу орудия и работу правильного: при разработке хоботовой части он запроектировал плотное прилегание лопаты сошника к станине. На чертеже это хорошо смотрится. В КБ начертили, в цехе так точно сделали, а как будет на службе, об этом никто не подумал.
И об этом факте, также не замеченном комиссией, я написал на завод.
На следующий день по программе предстоял ночной марш, который завершался встречным боем. Поздно вечером батарея, а с нею вся комиссия и заводская бригада выступили в поход. Марш проходил спешно. Уже светало, когда мы подходили к месту встречного боя. Выглянул из-за верхушки леса громадный красный шар и стал быстро подниматься все выше и выше. Защебетали птицы, застрекотали кузнечики, налетели мухи и слепни и стали надоедать лошадям, которые как бы только что проснулись и замахали хвостами и головами.
Оживились артиллеристы. На привале много разговоров было о наших пушках, о прошедших испытаниях и о предстоящем встречном бое. Артиллеристы уже знали, что после привала предстоит бой, председатель комиссии заранее поставил перед командованием батареи тактическую задачу.
Не дожидаясь конца привала, разведчики и связисты на быстром аллюре поскакали вперед. Вскоре и вся батарея стала вытягиваться в походную колонну.
Двигались мы по грунтовой дороге. В колонне царила полная тишина. И вдруг до моего слуха стали доноситься звуки ударов металла по металлу. Я прислушался. Что бы это могло быть? Пришпорил лошадь, перешел на рысь и довольно быстро обогнал одно орудие, затем другое, а на хоботе третьего увидел сидящего орудийного мастера, который старательно колотил обухом топора по стопору станины (стопор связывает друг с другом во время марша две раздвижные станины). Старания орудийного мастера были мне непонятны, а он настолько увлекся, что даже не замечал того, что рядом с ним кто-то едет. Подъехав к нему еще ближе, я спросил:
- Что вы делаете?
От неожиданности он вздрогнул.
- Товарищ инженер, я готовлю батарею к встречному бою.
- То есть как это вы готовите?
- Рукой стопор вынуть невозможно,- пояснил мастер,- вот я и подготавливаю, чтобы орудийному расчету потом легко было их вынуть, когда будет подана команда к бою.
Я сказал ему "продолжайте, пожалуйста", а сам подумал: "Молодец мастер, помогает конструктору решать задачу обслуживания пушки. Нечего сказать, хороши мы! Где же был я, куда смотрел?! Ведь сам служил и наводчиком, и замковым, и правильным, а тут все вылетело из головы. Да, хорош я, бывший строевой артиллерист, нечего сказать!" Орудийный мастер обухом топора подправил меня на всю жизнь... Вот и еще одна "мелочь", которая могла бы привести к невыполнению задачи при встречном бое, когда орудие должно мгновенно открыть огонь. Вместо этого расчет выколачивал бы стопоры станин, и, будь это подлинно боевые условия, противник тем временем расстрелял бы всю батарею. Да, молодец орудийный мастер, ничего не скажешь, выручил конструкторов!
Батарея в срок прибыла в назначенное место и отлично выполнила свою задачу. После того как был дан отбой, я подошел к орудийному мастеру и крепко пожал ему руку, поблагодарил за помощь. В этот вечер мы всей бригадой долго обсуждали происшедший случай. Слесари и мастер Федяев рассказывали, как долго и с какой тщательностью они пригоняли под краску стопор и отверстия в шворневых лапах и с каким трудом вынимался стопор после такой тщательной пригонки. Все были довольны тем, что столь аккуратно выполнили работу, а это обернулось серьезнейшим служебным недостатком, который на войне мог бы оказаться пагубным. Нет, теперь мы будем работать по-иному!
На следующий день предстояли испытания по преодолению различных препятствий на марше. Вечером приехал инспектор артиллерии. Он собирался принять участие в этих испытаниях. Много было подготовлено искусственных препятствий, но много оказалось и естественных: кюветы, рвы, пригорки. Пушка либо ползет станинами по земле, а колеса - в воздухе, либо колеса в котловане, а дышло торчит кверху. Вот подошли к одноколейному железнодорожному полотну. Первой преодолевала это препятствие батарея пушек образца 1933 года. Конная упряжка головного орудия перешла через насыпь, за ними спустился с насыпи передок, а колеса пушки еще не поднялись на железнодорожное полотно.
Вдруг упряжка остановилась. Ездовые понукали лошадей, но стронуть орудие с места не могли. Попытались еще раз, но безрезультатно; одна лошадь даже сорвала подкову.
Почему шесть коней не могли стронуть с места пушку? Оказалось, внизу у пушки был большой крюк, который зацепился за рельс.
Роговский, наблюдавший эту картину, приказал снять с испытаний пушку образца 1933 года, как не выдержавшую его. Мне было непонятно такое решение, потому что 122-миллиметровая гаубица, лафет которой был использован для этой пушки, успешно прошла войну (впоследствии и Великую Отечественную), и этот крюк ей не помешал. Но хозяином положения был инспектор артиллерии. Остальные три пушки образца 1933 года уже не пустили на железнодорожное полотно. Брать это препятствие приказали нашей батарее. Все четыре пушки перешли через него хорошо. Осталось последнее препятствие - тупик деревни шириной восемь метров. Въехав в тупик, нужно снять пушку с передка, развернуть ее на 180 градусов и выйти из тупика. Казалось бы, все просто. Вот головное орудие вошло в тупик. А как быть дальше? Длина пушки на походе восемь с половиной метров - на полметра больше ширины тупика. По условиям испытаний, если пушка не преодолевала хотя бы одного из препятствий, она браковалась, как это было сделано с пушкой образца 1933 года.
Жуткое было состояние у меня. Подумать только: все прошло благополучно, а тут в тупике - тупик нашей пушке. Хотя я и докладывал на заседании в Кремле, что требования Роговского увеличить угол вертикального наведения приводят к увеличению длины и веса орудия, но то было заседание, а здесь испытания, выбор пушки для вооружения армии, когда военных уже не интересуют наши доводы против их требований, высказанных на заседании.
Въехав в тупик, командир батареи обратился к инспектору за разрешением выезжать. Роговский, отлично зная длину пушки на походе, задал мне вопрос:
- Какая длина вашей пушки?
- От дульного среза до шворневой лапы восемь с половиной метров.
Инспектор выдержал паузу.
- Так что, будем выезжать?
Я повернулся к пушке спиной, чтобы не видеть позорного провала, и ответил:
- Будем.
Роговский засмеялся и дал разрешение выезжать. Затем опять обратился ко мне:
- Что же вы отвернулись и не смотрите, как ваша пушка будет преодолевать это препятствие?
Мне было обидно и горько - ведь такой длиной мы были обязаны ему, его предложению, но все же повернулся к пушке и увидел интересную картину: командир батареи приказал орудийному расчету откинуть балку крепления по-походному и придать стволу предельный угол возвышения. Это сократило длину пушки, и орудийный расчет без труда развернул ее и выехал из тупика. Я был поражен находчивостью командира батареи, готов был расцеловать его. Тут же подошел к нему и горячо поблагодарил. Да, молодец, знает службу и знает нашу пушку, а мне и в голову не пришло использовать угол возвышения! Так жизнь учила меня, бывшего строевого командира, столь быстро забывшего строевую службу.
После испытаний на преодоление препятствий предстоял большой переход: 25-30 километров. На это, по нормам тех лет, требовался целый день с большим привалом. Назавтра батарея выступила по заранее намеченному и проверенному разведкой маршруту. Дорога была на редкость тяжелой: грязи по уши и вдобавок косогоры, рытвины, крутые подъемы и спуски. Кони были в мыле, ездовые в поту, измучились и орудийные расчеты, сидевшие на передках и зарядных ящиках. Хорошо, хоть дождя не было. Иногда было страшно смотреть, как пушку то бросало, то разворачивало в одну сторону, а передок в другую; того и гляди, шворневая лапа лопнет, и тогда передок уйдет, а пушка останется на месте. Или вдруг глазам предстает такая картина: пушка на косогоре стоит одним колесом на земле, а второе в воздухе. Вот-вот перевернется. Был такой момент, когда пушка уже закачалась на одном колесе, кто-то даже вскрикнул. Но она благополучно опустилась на второе колесо и пошла нормально.
Это тяжкое испытание тоже прошло удачно, хотя все измучились - кто от тяжелой дороги, кто от душевных переживаний.
Наконец отгремели последние выстрелы, кончились последние километры обкатки, в том числе механической тягой - тракторами разных конструкций. Программа испытаний вся выполнена. Оценки за решения задач почти все отличные. Присутствие на испытаниях конструкторов и слесарей принесло тем и другим громадную пользу. Это была суровая школа, но очень нужная. Сыграли свою положительную роль и деловые замечания членов комиссии.
Подводя итоги испытаний и последующих обмеров основных деталей и узлов пушек, комиссия записала: "76-миллиметровая дивизионная пушка Ф-22 испытания выдержала и рекомендуется на вооружение Красной Армии". Решение комиссии было для нас очень радостным, оно сняло с наших плеч тяжелый груз, но мы хорошо понимали, что это не все. Нужно еще решение правительства, а затем начнется новый этап - постановка пушки на валовое производство. Теперь я с особой силой ощутил, что зря сняли дульный тормоз и заменили новую камору, которую мы применили при решении конструктивной схемы первого опытного образца Ф-22. Да, новую пушку затяжелили, удлинили и затруднили ее модернизацию, то есть повышение мощности. Это горько жгло душу и обостряло желание создать все-таки дивизионную пушку именно такую, о какой мы мечтали в 1934 году.
3
Вернувшись на завод я собрал коллектив КБ. Но и теперь ни словом не обмолвился насчет той дивизионной пушки, о которой мечтал, которую почти все мы вынашивали в своих мыслях еще в 1934 году. До поры до времени решил сохранять это в тайне. Считаю, что каждый руководитель имеет право и даже обязан держать в тайне такие свои замыслы, которые могут отвлечь коллектив от сегодняшних задач, расхолодить его.
А сегодня самым важным было доработать Ф-22 и поставить ее на валовое производство. С удовлетворением узнал я, что большая часть чертежей уже доработана, осталось лишь несколько деталей и узлов, о которых я писал в своих последних письмах с войсковых испытаний. Еще более теплое чувство вызвало у меня то, что товарищи поняли: надо изменить наш метод проектирования и конструирования, чтобы не повторять ошибок, совершенных на пушке Ф-22. В первую очередь укрепить связь с техническим отделом завода, чтобы технологи вместе с конструкторами участвовали в разработке узлов и агрегатов пушки, обеспечивая их технологичность. КБ расписало по календарю, когда и какие именно чертежи и расчеты передает оно техническому отделу, чтобы тот мог разрабатывать для производственников технологический процесс и оснастку к нему.
Крупных изменений в чертежах не было, но "мелочей" хватало.
По приказу директора техотдел начал разрабатывать технологический процесс и оснастку к нему по чертежам опытного образца, не дожидаясь принятия пушки на вооружение. Отдавая этот приказ, Леонард Антонович шел, конечно, на риск, потому что при таком методе обязательно придется переделывать технологический процесс и оснастку для тех деталей и узлов, которые не выдержат испытаний и подвергнутся изменениям. Но, как я отмечал, Радкевич уже приобрел вкус к новизне и теперь рисковал, но рисковал с умом, по-хозяйски, выигрывая во времени: завод сможет начать выпуск пушек гораздо раньше, чем если бы он ждал окончания испытаний. Радкевич был тем более прав, что технический отдел завода оставался пока маломощным. На подмогу ему Леонард Антонович привлек стороннюю организацию, заключив с ней договор. В итоге, пока КБ создавало, отрабатывало и испытывало опытный образец, технический отдел проделал огромную работу по подготовке производства.
И вот мы с Радкевичем снова в Кремле на заседании правительства.
Председательствовал Молотов. Едва приглашенные расселись, он объявил:
- Будем рассматривать вопрос о принятии на вооружение 76-миллиметровой дивизионной пушки Ф-22 и о постановке ее на валовое производство. Слово для доклада предоставляется представителю Народного комиссариата обороны.
Докладчик подробно изложил итоги войсковых испытаний, отметив, что почти со всеми тактическими задачами пушка справилась отлично. Он подчеркнул, что Ф-22 для решения одинаковых задач расходует меньше снарядов и времени, чем 76-миллиметровая пушка образца 1902/30 годов. И, заключая, сказал: "76-миллиметровая дивизионная пушка Ф-22 войсковые испытания выдержала и рекомендуется на вооружение".
Надо ли говорить, что испытывал при этом главный конструктор? Вот он, наш коллектив, в то время самый молодой и малочисленный! Зато в нем каждый работал за двоих, а когда требовалось, и больше.
Началось обсуждение доклада. Чувствовалось, многие еще не распрощались с идеей вооружить Красную Армию "всемогущей" универсальной пушкой. Во время выступлений ко мне трижды подходил один из руководителей Советского контроля Хаханян и, горячо шепча на ухо, советовал не тянуть, а выступить как можно скорее: твое, мол, предложение будет решающим, а то много таких выступлений, которые только мешают разобраться в вопросе. Каждый раз я отвечал, что обязательно выступлю, а сам ждал, что скажет "потребитель" - инспектор артиллерии Роговский. Ему обучать личный состав, ему воевать с этой пушкой, а он молчит.
Сталин, расхаживая по залу, внимательно всех слушал. Когда у него возникал вопрос, он, дождавшись конца выступления, останавливался возле только что выступавшего и задавал ему вопрос - один или несколько. Получив ответ, продолжал ходить и слушать.
Вдруг вижу: он остановился около Роговского.
- Ваше мнение, товарищ Роговский, о пушке?
Роговский ответил не сразу. Сталин продолжал стоять возле него, ожидая. Роговский заговорил тихо. Он сказал:
- Товарищ Сталин, надо, чтобы Грабин сделал такую пушку, которая при выстреле бы не прыгала. И, второе, для перевозки этой пушки нужны кони весом по сорок пудов.
"Ведь это смертный приговор пушке!" - подумал я.
Роговский стоял и больше ничего не говорил, да и не нужно было говорить, все и так ясно Ему эта пушка не нужна. Сталин тоже ничего не говорил.
Вот теперь подошла пора говорить мне. А что сказать? Нужно так, чтобы положить оппонента на обе лопатки
Я встал, подошел к Сталину и Роговскому.
- Товарищ Сталин, разрешите мне задать Роговскому вопрос?
- Задавайте.
- Скажите, пожалуйста, товарищ Роговский, какая кучность боя пушки Ф-22 при стрельбе по движущемуся щиту, обозначающему танк, и по местности?
- Хорошая!
- Следовательно, подпрыгивание пушки при выстреле не влияет на кучность боя? Ведь эти прыжки происходят после того, как снаряд покинет канал ствола. Можно спроектировать такую пушку, которая не прыгала бы, но она будет и длиннее и тяжелее.
Затем задал ему второй вопрос:
- Скажите: 76-миллиметровая пушка образца 1902/30 годов какими лошадьми возится?
- Шестеркой, и вес лошади около тридцати пудов.
- При испытании опытных образцов полигон установил, что тяговое усилие на дороге твердого грунта для Ф-22 равно пятидесяти килограммам, а для пушки образца 1902/30 годов - шестидесяти пяти килограммам. Таким образом, если шестерка коней по тридцать пудов хорошо везет эту пушку, то столь же успешно, если не лучше, такие кони справятся с пушкой Ф-22 Ваши опасения, товарищ Роговский, напрасны.
После моего выступления Сталин сказал:
- Вопрос ясен, можно принимать решение.
Правительство постановило принять на вооружение Красной Армии 76-миллиметровую пушку Ф-22 и поставить ее на валовое производство на двух заводах: на нашем и "Красном путиловце".
Несказанно счастливый, я мысленно сожалел лишь о том, что приказали снять дульный тормоз и заменить нашу новую камору на камору 76-миллиметровой пушки образца 1902 года Но не это было сейчас главным (а я приучил себя усилием воли сосредоточиваться на главном), надо, не тратя времени, идти дальше. Ставить на валовое производство Ф-22 и в то же время думать о новой дивизионной 76-миллиметровой пушке.
Увлеченный своими мыслями, я не заметил, как ко мне подошел Сталин. Я встал.
- Товарищ Грабин, почему вы назвали свою пушку индексом "Ф"? Ведь это же пушка ваша, и ей, конечно, следовало бы дать ваш индекс - пушка Грабина
Такого вопроса я не ждал и сильно смутился. Ответил приблизительно так.
- Товарищ Сталин, для создания пушки требуется большой и подготовленный коллектив. Одному человеку это не под силу. Поэтому, чтобы подчеркнуть коллективное творчество, и был принят заводской индекс "Ф".
- Это хорошо, товарищ Грабин, но роль руководителя коллектива велика. Он создает идею, направляет работу коллектива. Поэтому есть основание присвоить пушке индекс руководителя коллектива, то есть Грабина.
- Товарищ Сталин, на совещании конструкторов рассматривался вопрос о заводском индексе. В результате длительного обсуждения пришли к заключению, что следует установить заводской индекс "Ф".
- Потребуется не более восьми - десяти дней.
Маршал попросил одного из инженеров Артиллерийского управления высказать свое мнение. Тот ответил, что повторные испытания опытного образца не гарантируют прочности всех других станин и вообще всякое может случиться, а поэтому после ремонта станин пушки нужно еще раз тщательно испытать. Тухачевский предложил второму инженеру высказать свои соображения, тот согласился с первым. Были опрошены еще многие из присутствующих - у всех мнение было одинаковое. Начальник Вооружения принял решение отремонтировать станины, тщательно испытать пушки после ремонта и, если все будет в порядке, отправить на войсковые испытания.
Поздно вечером я позвонил Орджоникидзе. Он проводил какое-то важное совещание, но я передал, что звоню с полигона, и Григорий Константинович подошел к аппарату. Я доложил обо всем происшедшем, о решении Тухачевского и попросил дать указание ближайшему к полигону заводу срочно отремонтировать станины. Нарком внимательно выслушал.
- Вы только духом не падайте,- сказал он.- Держитесь крепче и помните, что не только у вас ломается... Вы уверены в правильности предлагаемого вами способа упрочнения станин?
- Да, уверен.
- Тогда указание сегодня же будет дано. Желаю успеха. Я поблагодарил Григория Константиновича. На следующий день станины со всех четырех пушек были отправлены на соседний завод. Не прошло и восьми дней, как они, уже отремонтированные, вернулись на полигон, были установлены на место - и опять стрельба с бетонной площадки усиленными зарядами.
Результаты были удовлетворительные.
На войсковой полигон доставили четыре 76-миллиметровые пушки Ф-22 и четыре 76-миллиметровые пушки образца 1933 года. Последние отличались от трехдюймовой пушки образца 1902 года Путиловского завода большим углом возвышения и большей дальнобойностью, но были значительно тяжелее. Одновременное испытание Ф-22 и пушек образца 1933 года проводилось, по-видимому, для сопоставления: какие из них покажут себя лучше. Пушки были сведены в две боевые единицы четырехорудийные батареи. Для проведения испытаний назначили комиссию из представителей инспектора артиллерии, Артиллерийского управления, Научно-испытательного полигона, войсковых артиллерийских частей. Конструктор пушки в комиссию не входил, он был гостем, мог присутствовать, мог и отсутствовать.
Программой испытаний предусматривалось изучение материальной части пушек как артиллеристами, так и членами комиссии, тренировка орудийного расчета и комсостава в обращении с пушками в бою и на марше. Все это заняло немного времени. В следующем пункте значилось: небольшой дневной марш на конной тяге и небольшая стрельба.
В парк были поданы передки в конной упряжке из шести коней. Орудийные расчеты быстро и ловко подготовили орудия, набросили шворневые лапы станин на шворни передков и заняли свои места для похода. После команды "шагом марш" все восемь орудий побатарейно вытянулись в колонну.
Во главе колонны на конях ехала комиссия, за ней командир батареи пушек Ф-22, разведчики, связисты и, наконец, сами пушки, а в хвосте батареи ехал на коне я. Председатель комиссии предложил и мне ехать в голове колонны, но я поблагодарил за любезное приглашение и отказался. Место в хвосте батареи я выбрал потому, что, если случится что-либо с орудием и оно отстанет, я буду обязательно знать, что с ним произошло, тогда как в голове колонны о некоторых "мелочах" знать не буду. Я заранее примирился с тем, что придется поглотать пыли.
За нашей колонной шла колонна 76-миллиметровых пушек образца 1933 года. После небольшого перехода был дан привал, а затем председатель комиссии поставил каждой батарее огневую задачу. Командиры батарей отдали команды, и вот уже разведчики и связисты поскакали на конях вперед. Вскоре батарея остановилась, но ненадолго: прискакавший обратно разведчик доложил командиру, в каком месте выбраны командный и наблюдательный пункты, а также огневая позиция. Командир батареи, председатель и некоторые члены комиссии отправились на КП. Старший командир повел батарею на огневую позицию. С ним поехали некоторые члены комиссии и я. Меня интересовала и стрельба по цели, и работа материальной части пушек. Но результаты стрельбы я мог узнать и после ее окончания, а работу пушек надо было видеть самому. Потом мне никто не сможет рассказать того, чего я не увижу своими глазами. На позиции старший на батарее подал команду:
- Стой, с передков направо!
Батарея остановилась, орудийные расчеты спрыгнули с передков и зарядных ящиков, сняли хоботы станин, бросили их на землю, вынули стопор-валки из гнезд шворневых лап. Другие в это время откинули балку крепления по-походному, развели станины и установили орудия в указанном направлении, стараясь поставить их параллельно друг другу на равных интервалах и в одну линию.
С командного пункта начали поступать команды. Телефонист, сидевший рядом со старшим на батарее, принимал их, громко повторяя: "По батарее противника гранатой, угломер, прицел, уровень такой-то, первому орудию огонь!" Старший на батарее записывал и передавал команды командирам взводов и командирам орудий, те - орудийным расчетам. Как только орудие было готово, наводчик поднимал левую руку. Один за другим следовали доклады: "Первое готово", "Второе готово", "Третье готово", "Четвертое готово"...
Старший на батарее скомандовал:
- Первое!..
Наводчик дернул за спусковой шнур, прогремел выстрел, и гильза полетела из каморы к хоботу орудия. Старший на батарее произнес:
- Выстрел!
Телефонист сию же секунду повторил в трубку:
- Выстрел!
Наводчик поправляет наводку. Все готовятся к следующему выстрелу. Через некоторое время с КП передают: "Верно". Это значит, что снаряд по направлению цели лег правильно. Подается следующая команда. И так - до поражения цели.
После окончания стрельбы члены комиссии, находившиеся на КП, выехали к цели, чтобы определить степень ее поражения. Члены комиссии, находившиеся при батарее, передали председателю свои записи о работе орудий и орудийных расчетов. В итоге стрельбу оценили как отличную. Орудия поставили в парк, и члены комиссии их осмотрели. Состояние материальной части было нормальное.
На следующий день рано утром батарея приготовилась открыть огонь по танкам. Слева, на расстоянии 600 - 700 метров, показалась движущаяся мишень, затем вторая, третья...
- По танку, прямой наводкой, бронебойным, дистанция шестьсот метров, огонь!
Батарея работала слаженно, и через некоторое время последовала команда "стой". Огонь прекратился. Члены комиссии и я пошли к мишеням. Результаты оценили как отличные. По движущимся мишеням стреляли несколько раз, и каждый раз оценка была отличная.
Так и чередовались стрельбы и марши. В одну из ночей прошли сильные дожди, дороги развезло На следующий день выступили рано утром. Все шло нормально, только пушки на походе сильно забросало грязью. Когда прибыли на позицию и была подана обычная команда "Стой, с передков направо", орудийные расчеты, уже хорошо натренированные, бросились выполнять ее. Все было сделано молниеносно, кроме одного: на всех четырех орудиях не могли застопорить станины в разведенном положении. Члены комиссии этого не заметили, а наши слесари увидели тотчас же и показали красноармейцам: дорожная грязь везде набилась плотно и спрессовалась. Когда грязь счистили, станины легко раздвинулись до конца.
В отчете комиссия этого не отметила, но я в свою книжечку занес и вечером написал письмо на завод. Это был наш первый огрех. Плохо знаем службу пушки, поэтому и допустили такую ошибку
Стрельба шла нормально. Когда была подана команда "отбой", орудийный расчет четко выполнил свои обязанности, кроме правильного, который никак не мог застопорить лопату сошника,- лопата предназначается для связи пушки с грунтом во время стрельбы. Причина была все та же: на лопате напрессовался суглинок. Под руками ничего не оказалось, чтобы соскрести его, и бойцу пришлось действовать ногтями. Я был подавлен этим зрелищем, но помочь правильному ничем не мог. Лишь когда он счистил весь суглинок, ему удалось справиться с лопатой сошника.
И эта неприятность произошла оттого, что конструктор плохо знал службу орудия и работу правильного: при разработке хоботовой части он запроектировал плотное прилегание лопаты сошника к станине. На чертеже это хорошо смотрится. В КБ начертили, в цехе так точно сделали, а как будет на службе, об этом никто не подумал.
И об этом факте, также не замеченном комиссией, я написал на завод.
На следующий день по программе предстоял ночной марш, который завершался встречным боем. Поздно вечером батарея, а с нею вся комиссия и заводская бригада выступили в поход. Марш проходил спешно. Уже светало, когда мы подходили к месту встречного боя. Выглянул из-за верхушки леса громадный красный шар и стал быстро подниматься все выше и выше. Защебетали птицы, застрекотали кузнечики, налетели мухи и слепни и стали надоедать лошадям, которые как бы только что проснулись и замахали хвостами и головами.
Оживились артиллеристы. На привале много разговоров было о наших пушках, о прошедших испытаниях и о предстоящем встречном бое. Артиллеристы уже знали, что после привала предстоит бой, председатель комиссии заранее поставил перед командованием батареи тактическую задачу.
Не дожидаясь конца привала, разведчики и связисты на быстром аллюре поскакали вперед. Вскоре и вся батарея стала вытягиваться в походную колонну.
Двигались мы по грунтовой дороге. В колонне царила полная тишина. И вдруг до моего слуха стали доноситься звуки ударов металла по металлу. Я прислушался. Что бы это могло быть? Пришпорил лошадь, перешел на рысь и довольно быстро обогнал одно орудие, затем другое, а на хоботе третьего увидел сидящего орудийного мастера, который старательно колотил обухом топора по стопору станины (стопор связывает друг с другом во время марша две раздвижные станины). Старания орудийного мастера были мне непонятны, а он настолько увлекся, что даже не замечал того, что рядом с ним кто-то едет. Подъехав к нему еще ближе, я спросил:
- Что вы делаете?
От неожиданности он вздрогнул.
- Товарищ инженер, я готовлю батарею к встречному бою.
- То есть как это вы готовите?
- Рукой стопор вынуть невозможно,- пояснил мастер,- вот я и подготавливаю, чтобы орудийному расчету потом легко было их вынуть, когда будет подана команда к бою.
Я сказал ему "продолжайте, пожалуйста", а сам подумал: "Молодец мастер, помогает конструктору решать задачу обслуживания пушки. Нечего сказать, хороши мы! Где же был я, куда смотрел?! Ведь сам служил и наводчиком, и замковым, и правильным, а тут все вылетело из головы. Да, хорош я, бывший строевой артиллерист, нечего сказать!" Орудийный мастер обухом топора подправил меня на всю жизнь... Вот и еще одна "мелочь", которая могла бы привести к невыполнению задачи при встречном бое, когда орудие должно мгновенно открыть огонь. Вместо этого расчет выколачивал бы стопоры станин, и, будь это подлинно боевые условия, противник тем временем расстрелял бы всю батарею. Да, молодец орудийный мастер, ничего не скажешь, выручил конструкторов!
Батарея в срок прибыла в назначенное место и отлично выполнила свою задачу. После того как был дан отбой, я подошел к орудийному мастеру и крепко пожал ему руку, поблагодарил за помощь. В этот вечер мы всей бригадой долго обсуждали происшедший случай. Слесари и мастер Федяев рассказывали, как долго и с какой тщательностью они пригоняли под краску стопор и отверстия в шворневых лапах и с каким трудом вынимался стопор после такой тщательной пригонки. Все были довольны тем, что столь аккуратно выполнили работу, а это обернулось серьезнейшим служебным недостатком, который на войне мог бы оказаться пагубным. Нет, теперь мы будем работать по-иному!
На следующий день предстояли испытания по преодолению различных препятствий на марше. Вечером приехал инспектор артиллерии. Он собирался принять участие в этих испытаниях. Много было подготовлено искусственных препятствий, но много оказалось и естественных: кюветы, рвы, пригорки. Пушка либо ползет станинами по земле, а колеса - в воздухе, либо колеса в котловане, а дышло торчит кверху. Вот подошли к одноколейному железнодорожному полотну. Первой преодолевала это препятствие батарея пушек образца 1933 года. Конная упряжка головного орудия перешла через насыпь, за ними спустился с насыпи передок, а колеса пушки еще не поднялись на железнодорожное полотно.
Вдруг упряжка остановилась. Ездовые понукали лошадей, но стронуть орудие с места не могли. Попытались еще раз, но безрезультатно; одна лошадь даже сорвала подкову.
Почему шесть коней не могли стронуть с места пушку? Оказалось, внизу у пушки был большой крюк, который зацепился за рельс.
Роговский, наблюдавший эту картину, приказал снять с испытаний пушку образца 1933 года, как не выдержавшую его. Мне было непонятно такое решение, потому что 122-миллиметровая гаубица, лафет которой был использован для этой пушки, успешно прошла войну (впоследствии и Великую Отечественную), и этот крюк ей не помешал. Но хозяином положения был инспектор артиллерии. Остальные три пушки образца 1933 года уже не пустили на железнодорожное полотно. Брать это препятствие приказали нашей батарее. Все четыре пушки перешли через него хорошо. Осталось последнее препятствие - тупик деревни шириной восемь метров. Въехав в тупик, нужно снять пушку с передка, развернуть ее на 180 градусов и выйти из тупика. Казалось бы, все просто. Вот головное орудие вошло в тупик. А как быть дальше? Длина пушки на походе восемь с половиной метров - на полметра больше ширины тупика. По условиям испытаний, если пушка не преодолевала хотя бы одного из препятствий, она браковалась, как это было сделано с пушкой образца 1933 года.
Жуткое было состояние у меня. Подумать только: все прошло благополучно, а тут в тупике - тупик нашей пушке. Хотя я и докладывал на заседании в Кремле, что требования Роговского увеличить угол вертикального наведения приводят к увеличению длины и веса орудия, но то было заседание, а здесь испытания, выбор пушки для вооружения армии, когда военных уже не интересуют наши доводы против их требований, высказанных на заседании.
Въехав в тупик, командир батареи обратился к инспектору за разрешением выезжать. Роговский, отлично зная длину пушки на походе, задал мне вопрос:
- Какая длина вашей пушки?
- От дульного среза до шворневой лапы восемь с половиной метров.
Инспектор выдержал паузу.
- Так что, будем выезжать?
Я повернулся к пушке спиной, чтобы не видеть позорного провала, и ответил:
- Будем.
Роговский засмеялся и дал разрешение выезжать. Затем опять обратился ко мне:
- Что же вы отвернулись и не смотрите, как ваша пушка будет преодолевать это препятствие?
Мне было обидно и горько - ведь такой длиной мы были обязаны ему, его предложению, но все же повернулся к пушке и увидел интересную картину: командир батареи приказал орудийному расчету откинуть балку крепления по-походному и придать стволу предельный угол возвышения. Это сократило длину пушки, и орудийный расчет без труда развернул ее и выехал из тупика. Я был поражен находчивостью командира батареи, готов был расцеловать его. Тут же подошел к нему и горячо поблагодарил. Да, молодец, знает службу и знает нашу пушку, а мне и в голову не пришло использовать угол возвышения! Так жизнь учила меня, бывшего строевого командира, столь быстро забывшего строевую службу.
После испытаний на преодоление препятствий предстоял большой переход: 25-30 километров. На это, по нормам тех лет, требовался целый день с большим привалом. Назавтра батарея выступила по заранее намеченному и проверенному разведкой маршруту. Дорога была на редкость тяжелой: грязи по уши и вдобавок косогоры, рытвины, крутые подъемы и спуски. Кони были в мыле, ездовые в поту, измучились и орудийные расчеты, сидевшие на передках и зарядных ящиках. Хорошо, хоть дождя не было. Иногда было страшно смотреть, как пушку то бросало, то разворачивало в одну сторону, а передок в другую; того и гляди, шворневая лапа лопнет, и тогда передок уйдет, а пушка останется на месте. Или вдруг глазам предстает такая картина: пушка на косогоре стоит одним колесом на земле, а второе в воздухе. Вот-вот перевернется. Был такой момент, когда пушка уже закачалась на одном колесе, кто-то даже вскрикнул. Но она благополучно опустилась на второе колесо и пошла нормально.
Это тяжкое испытание тоже прошло удачно, хотя все измучились - кто от тяжелой дороги, кто от душевных переживаний.
Наконец отгремели последние выстрелы, кончились последние километры обкатки, в том числе механической тягой - тракторами разных конструкций. Программа испытаний вся выполнена. Оценки за решения задач почти все отличные. Присутствие на испытаниях конструкторов и слесарей принесло тем и другим громадную пользу. Это была суровая школа, но очень нужная. Сыграли свою положительную роль и деловые замечания членов комиссии.
Подводя итоги испытаний и последующих обмеров основных деталей и узлов пушек, комиссия записала: "76-миллиметровая дивизионная пушка Ф-22 испытания выдержала и рекомендуется на вооружение Красной Армии". Решение комиссии было для нас очень радостным, оно сняло с наших плеч тяжелый груз, но мы хорошо понимали, что это не все. Нужно еще решение правительства, а затем начнется новый этап - постановка пушки на валовое производство. Теперь я с особой силой ощутил, что зря сняли дульный тормоз и заменили новую камору, которую мы применили при решении конструктивной схемы первого опытного образца Ф-22. Да, новую пушку затяжелили, удлинили и затруднили ее модернизацию, то есть повышение мощности. Это горько жгло душу и обостряло желание создать все-таки дивизионную пушку именно такую, о какой мы мечтали в 1934 году.
3
Вернувшись на завод я собрал коллектив КБ. Но и теперь ни словом не обмолвился насчет той дивизионной пушки, о которой мечтал, которую почти все мы вынашивали в своих мыслях еще в 1934 году. До поры до времени решил сохранять это в тайне. Считаю, что каждый руководитель имеет право и даже обязан держать в тайне такие свои замыслы, которые могут отвлечь коллектив от сегодняшних задач, расхолодить его.
А сегодня самым важным было доработать Ф-22 и поставить ее на валовое производство. С удовлетворением узнал я, что большая часть чертежей уже доработана, осталось лишь несколько деталей и узлов, о которых я писал в своих последних письмах с войсковых испытаний. Еще более теплое чувство вызвало у меня то, что товарищи поняли: надо изменить наш метод проектирования и конструирования, чтобы не повторять ошибок, совершенных на пушке Ф-22. В первую очередь укрепить связь с техническим отделом завода, чтобы технологи вместе с конструкторами участвовали в разработке узлов и агрегатов пушки, обеспечивая их технологичность. КБ расписало по календарю, когда и какие именно чертежи и расчеты передает оно техническому отделу, чтобы тот мог разрабатывать для производственников технологический процесс и оснастку к нему.
Крупных изменений в чертежах не было, но "мелочей" хватало.
По приказу директора техотдел начал разрабатывать технологический процесс и оснастку к нему по чертежам опытного образца, не дожидаясь принятия пушки на вооружение. Отдавая этот приказ, Леонард Антонович шел, конечно, на риск, потому что при таком методе обязательно придется переделывать технологический процесс и оснастку для тех деталей и узлов, которые не выдержат испытаний и подвергнутся изменениям. Но, как я отмечал, Радкевич уже приобрел вкус к новизне и теперь рисковал, но рисковал с умом, по-хозяйски, выигрывая во времени: завод сможет начать выпуск пушек гораздо раньше, чем если бы он ждал окончания испытаний. Радкевич был тем более прав, что технический отдел завода оставался пока маломощным. На подмогу ему Леонард Антонович привлек стороннюю организацию, заключив с ней договор. В итоге, пока КБ создавало, отрабатывало и испытывало опытный образец, технический отдел проделал огромную работу по подготовке производства.
И вот мы с Радкевичем снова в Кремле на заседании правительства.
Председательствовал Молотов. Едва приглашенные расселись, он объявил:
- Будем рассматривать вопрос о принятии на вооружение 76-миллиметровой дивизионной пушки Ф-22 и о постановке ее на валовое производство. Слово для доклада предоставляется представителю Народного комиссариата обороны.
Докладчик подробно изложил итоги войсковых испытаний, отметив, что почти со всеми тактическими задачами пушка справилась отлично. Он подчеркнул, что Ф-22 для решения одинаковых задач расходует меньше снарядов и времени, чем 76-миллиметровая пушка образца 1902/30 годов. И, заключая, сказал: "76-миллиметровая дивизионная пушка Ф-22 войсковые испытания выдержала и рекомендуется на вооружение".
Надо ли говорить, что испытывал при этом главный конструктор? Вот он, наш коллектив, в то время самый молодой и малочисленный! Зато в нем каждый работал за двоих, а когда требовалось, и больше.
Началось обсуждение доклада. Чувствовалось, многие еще не распрощались с идеей вооружить Красную Армию "всемогущей" универсальной пушкой. Во время выступлений ко мне трижды подходил один из руководителей Советского контроля Хаханян и, горячо шепча на ухо, советовал не тянуть, а выступить как можно скорее: твое, мол, предложение будет решающим, а то много таких выступлений, которые только мешают разобраться в вопросе. Каждый раз я отвечал, что обязательно выступлю, а сам ждал, что скажет "потребитель" - инспектор артиллерии Роговский. Ему обучать личный состав, ему воевать с этой пушкой, а он молчит.
Сталин, расхаживая по залу, внимательно всех слушал. Когда у него возникал вопрос, он, дождавшись конца выступления, останавливался возле только что выступавшего и задавал ему вопрос - один или несколько. Получив ответ, продолжал ходить и слушать.
Вдруг вижу: он остановился около Роговского.
- Ваше мнение, товарищ Роговский, о пушке?
Роговский ответил не сразу. Сталин продолжал стоять возле него, ожидая. Роговский заговорил тихо. Он сказал:
- Товарищ Сталин, надо, чтобы Грабин сделал такую пушку, которая при выстреле бы не прыгала. И, второе, для перевозки этой пушки нужны кони весом по сорок пудов.
"Ведь это смертный приговор пушке!" - подумал я.
Роговский стоял и больше ничего не говорил, да и не нужно было говорить, все и так ясно Ему эта пушка не нужна. Сталин тоже ничего не говорил.
Вот теперь подошла пора говорить мне. А что сказать? Нужно так, чтобы положить оппонента на обе лопатки
Я встал, подошел к Сталину и Роговскому.
- Товарищ Сталин, разрешите мне задать Роговскому вопрос?
- Задавайте.
- Скажите, пожалуйста, товарищ Роговский, какая кучность боя пушки Ф-22 при стрельбе по движущемуся щиту, обозначающему танк, и по местности?
- Хорошая!
- Следовательно, подпрыгивание пушки при выстреле не влияет на кучность боя? Ведь эти прыжки происходят после того, как снаряд покинет канал ствола. Можно спроектировать такую пушку, которая не прыгала бы, но она будет и длиннее и тяжелее.
Затем задал ему второй вопрос:
- Скажите: 76-миллиметровая пушка образца 1902/30 годов какими лошадьми возится?
- Шестеркой, и вес лошади около тридцати пудов.
- При испытании опытных образцов полигон установил, что тяговое усилие на дороге твердого грунта для Ф-22 равно пятидесяти килограммам, а для пушки образца 1902/30 годов - шестидесяти пяти килограммам. Таким образом, если шестерка коней по тридцать пудов хорошо везет эту пушку, то столь же успешно, если не лучше, такие кони справятся с пушкой Ф-22 Ваши опасения, товарищ Роговский, напрасны.
После моего выступления Сталин сказал:
- Вопрос ясен, можно принимать решение.
Правительство постановило принять на вооружение Красной Армии 76-миллиметровую пушку Ф-22 и поставить ее на валовое производство на двух заводах: на нашем и "Красном путиловце".
Несказанно счастливый, я мысленно сожалел лишь о том, что приказали снять дульный тормоз и заменить нашу новую камору на камору 76-миллиметровой пушки образца 1902 года Но не это было сейчас главным (а я приучил себя усилием воли сосредоточиваться на главном), надо, не тратя времени, идти дальше. Ставить на валовое производство Ф-22 и в то же время думать о новой дивизионной 76-миллиметровой пушке.
Увлеченный своими мыслями, я не заметил, как ко мне подошел Сталин. Я встал.
- Товарищ Грабин, почему вы назвали свою пушку индексом "Ф"? Ведь это же пушка ваша, и ей, конечно, следовало бы дать ваш индекс - пушка Грабина
Такого вопроса я не ждал и сильно смутился. Ответил приблизительно так.
- Товарищ Сталин, для создания пушки требуется большой и подготовленный коллектив. Одному человеку это не под силу. Поэтому, чтобы подчеркнуть коллективное творчество, и был принят заводской индекс "Ф".
- Это хорошо, товарищ Грабин, но роль руководителя коллектива велика. Он создает идею, направляет работу коллектива. Поэтому есть основание присвоить пушке индекс руководителя коллектива, то есть Грабина.
- Товарищ Сталин, на совещании конструкторов рассматривался вопрос о заводском индексе. В результате длительного обсуждения пришли к заключению, что следует установить заводской индекс "Ф".