Страница:
- Это совершенно исключено. Вам на этом заводе больше никогда не придется работать. Советовал бы вам прекратить разговоры, ехать в Москву и искать себе место.
- Благодарю за добрый совет. Прошу вашего распоряжения выдать мне командировку в Москву.
- Вот это деловой разговор, с этого и следовало начинать!
Дунаев оживился и тут же отдал распоряжение выписать командировку и обязательно на сегодня же обеспечить меня железнодорожным билетом.
А я так спешил на завод!
Но эмоции эмоциями, а дело делом. Пока что решил зайти в КБ и в первый механосборочный цех. Зная положение дел тут и там, можно составить себе почти полное представление обо всем. А это и нужно было мне сейчас, перед поездкой в Москву.
В КБ обошел всех работников. Встретили они меня радушно, интересовались моим здоровьем, задавали много деловых вопросов. На некоторые я не мог сразу ответить, обещал разобраться: двухмесячное отсутствие сказалось. Оно заставило меня и на людей взглянуть по-иному, чем прежде, когда каждый день видел их за работой. Ознакомление с конструкторскими разработками наглядно показывало, насколько вырос коллектив в своих творческих возможностях.
Я уже собрался уходить, когда ко мне подошли Ренне и Строгов. Первым заговорил всегда скупой на слова Константин Константинович. Мои худшие опасения подтвердились: с приходом Дунаева положение в КБ резко изменилось, перспектив на творческую работу совершенно нет. Настроение у "старичков", да и у большинства молодых, "чемоданное", продолжил его мысль Строгов. Все видят, что линия на прекращение опытных работ пагубна. Один Дунаев этого не понимает. И на производстве он продолжает проводить линию Мирзаханова: пушки по-прежнему делают по временной технологии. А это значит, что нет ни количества, ни качества.
Картина, представшая передо мной в цехе No 1, наглядно подтверждала слова Ренне и Строгова: цех был завален стружкой, которую не успевали вывозить, обработка деталей на станках шла по-прежнему кустарным методом.
Повстречал начальника цеха Горемыкина. Сейчас его фамилия как нельзя лучше соответствовала его настроению. Петр Николаевич сказал, что смена директора ничего не дала, что Дунаев очень слаб и как инженер и как организатор производства; хорошего от него ждать нечего.
- Замучили мы пушку Ф-22,- махнул рукой Горемыкин.- Нынешнему директору этот завод не по плечу.
Василий Федорович Елисеев жаловался на низкое качество пушек и на их большую стоимость. Картина была очень мрачная. А если грянет война, что тогда? Я вспомнил, как Орджоникидзе назвал наш завод на собрании партактива в последний свой приезд: "спящая красавица". Очень метко! Долговато спит "красавица". Почему-то на завод назначаются директора, неспособные пробудить, вызвать к жизни скрытые в нем возможности. Найдутся ли в конце концов деловые люди? Вот когда я особенно загоревал, что среди нас уж нет больше товарища Серго, вот к кому бы я пришел сейчас и рассказал все! Но 18 февраля 1937 года его не стало. На следующий день, 19 февраля, в "Правде" появилось извещение ЦК ВКП(б) о смерти Г. К. Орджоникидзе.
После смерти Григория Константиновича Орджоникидзе Народный комиссариат тяжелой промышленности разделили на несколько наркоматов.
В числе вновь созданных наркоматов был и Народный комиссариат оборонной промышленности, которому подчинялся теперь наш завод. Наркомом был назначен Рухимович. Я решил обратиться прямо к наркому, которого, кстати, еще ни разу не видел.
Много всяких мыслей осаждало меня, пока я сидел в приемной. К счастью, ждать пришлось недолго, секретарь вскоре пригласила войти Я вошел и представился. Не помню, ответил ли нарком на мое приветствие. Помню, он спросил отрывисто:
- Что делается на заводе, расскажите.
Я подробно доложил, как выполняется программа, и назвал причины, которые мешают заводу выбраться из прорыва. Пока докладывал, он буквально маршировал по кабинету. Не останавливаясь, произнес:
- Все это нам известно.
Меня поразило, что он не задал мне ни одного вопроса ни во время доклада, ни после. "Не похож на Серго!" - невольно подумал я. Вспомнилось одно заседание в Кремле в 1936 году. В нем участвовали представители Наркомата обороны, Генерального штаба, Артиллерийского управления (в том числе все районные инженеры и старшие военпреды АУ на заводах), работники Главного военно-мобилизационного управления Наркомтяжпрома, директора артиллерийских заводов. Столь многолюдного заседания в Кремле я никогда не видел ни до этого, ни после.
Заседанию предшествовало совещание представителей военной приемки у Ворошилова. Я там не присутствовал, но мне о нем рассказал Елисеев.
Во вступительном слове Ворошилов отметил, что вся страна рукоплещет огромным успехам промышленности, досрочно выполнившей первый пятилетний план. Ряд заводов выполнили его даже за три года. Но есть одна отрасль, а именно оборонная, которая отстает. Это чревато большой опасностью, сказал нарком и попросил всех завтра на совещании, где будет рассматриваться положение дел на артиллерийских заводах, начистоту рассказать обо всем, что мешает работе.
И вот в Кремле началось заседание. С докладом выступил начальник ГВМУ Наркомтяжпрома Павлуновский, с содокладом - начальник Артиллерийского управления комкор Ефимов.
Иван Петрович сообщил, как идет выполнение программы, остановился на некоторых причинах, мешающих нормальной работе. Содоклад комкора Ефимова носил характер претензий Красной Армии к заводам, срывающим своей плохой работой техническое оснащение артиллерийских частей.
Начались прения. Временем никого не ограничивали, и в формулировках особенно не стеснялись. Острота выступлений была такая, высказывания столь свободны и резки, что порой казалось, будто заседание неуправляемо. Военные "наступали", а представители промышленности "оборонялись".
Особенно бурно и горячо шло обсуждение работы одного завода, где директором был Руда, главным конструктором - Магдесиев, а районным военным инженером - Белоцерковский.
Магдесиев - высокоэрудированный и культурный конструктор. КБ, которым он руководил, было в то время самым мощным и грамотным во всей системе артиллерийских заводов. Оно создало несколько первоклассных морских и береговых орудий и, кроме того, восьмидюймовую гаубицу Б-4, которая отличалась высокой кучностью боя. Во время Великой Отечественной войны эта гаубица сыграла очень заметную роль. Впоследствии ее лафет был использован для ствола 152-миллиметровой дальнобойной пушки, а затем - для 280-миллиметровой мощной мортиры. Все эти три орудия очень пригодились Советской Армии в борьбе с фашистской Германией.
На заседании, о котором идет речь, директор Руда доложил о выполнении программы, обратив особое внимание на качество и себестоимость продукции. Ничего тревожного в оглашенных им цифрах не было. Затем выступил районный военный инженер АУ Белоцерковский. Его выступление пестрило множеством мелочей о различных организационных неполадках в цехах. Белоцерковского никто не перебивал. А из его речи, из интонации так и выпирало хвастливое: "Вот видите, каков я?!"
Но сам Белоцерковский, повторяю, ничего существенного не сказал, не отметил и недостатков военной приемки, а их тоже было немало.
После выступления Руды и Белоцерковского дебаты достигли наивысшей точки. Чувствовалось, что члены правительства одобрительно относились к резкой критике, исходившей от военных.
На этом заседании я сидел напротив Григория Константиновича Орджоникидзе и видел, как постепенно менялось выражение его лица. Вдруг он резко поднялся и горячо заговорил Он обвинял аппарат военной приемки, который мешал заводу своими придирками, и наконец сказал:
- Я не позволю издеваться над своими директорами! До сих пор из всего здесь сказанного я ничего серьезного не услышал Для меня ясно, что военная приемка не желает помогать заводу. Военпреды ведут себя на заводе, как чужие люди...
Вспылил и Ворошилов. Опровергая доводы Орджоникидзе, он рекомендовал ему прислушаться к предложению военпредов, которые не требуют ничего, кроме того, что определено чертежами и техническими условиями.
Сталин не вмешивался в этот спор. Видно было, что он очень озабочен. Постепенно страсти стихли Наконец наступила тишина. Такая тишина в зале почти всегда предшествовала выступлению Сталина. И вот он остановился против Ворошилова
- Климент Ефремович, скажите, пожалуйста, ваши представители на заводах инженеры или нет?
- Инженеры.
- Значит, инженеры, говорите? - Сталин выдержал паузу.- Климент Ефремович, неужели военным представителям, инженерам, не известно то, что на всяком производстве при изготовлении любого изделия были и будут погрешности, вызываемые различными причинами, и чем культура производства ниже, тем погрешностей больше и они грубее? Идеального изготовления нет нигде, вот поэтому-то мы и вынуждены посылать военными представителями инженеров. Если бы наше производство могло изготавливать все без погрешностей, тогда на заводах можно было бы иметь только сторожей, а не инженеров. Военные представители обязаны не только принимать готовую продукцию, но и помогать заводу налаживать производство.
Мне очень хотелось подать реплику, что на нашем заводе как раз такие военпреды - В Ф Елисеев и И. М. Буров, которые помогают и конструкторам и рабочим у станков и на сборке. Да, Григорий Константинович умел не только учить и воспитывать работников промышленности, умел не только с них спрашивать, но и прекрасно их знал и смело защищал в трудную минуту...
Рухимович между тем резко остановился возле меня.
- Почему вы до сих пор не выехали на Уралмашзавод?
- Я только вчера вышел из больницы, где пролежал больше двух месяцев, и мне никто не сказал, куда и зачем я должен ехать.
Рухимович опять зашагал по кабинету. Не останавливаясь, бросил:
- Немедленно, сейчас же отправляйтесь на Уралмаш к месту постоянной своей работы!..
Из его кабинета я почти побежал к выходу на улицу. Все во мне клокотало: второй раз меня изгоняют с завода за последние два с половиной - три месяца. Именно изгоняют! Ни в тот, ни в этот раз никто не поинтересовался моим мнением о целесообразности перемещения на другой завод, не спросил, каково мое желание, согласен ли я. Меня бросали, как какую-то ненужную вещь. Душу жгла обида. Почему новый нарком так жестоко обошелся со мной? К кому мне идти теперь?
У меня даже не возникал вопрос, ехать или не ехать на Уралмаш. Мне было совершенно ясно. я должен продолжать работу на своем заводе.
Решил обратиться к Председателю Совнаркома. Написал письмо, отнес в Кремль и сдал в экспедицию. На следующий день в наркомат поступило распоряжение: вернуть Грабина на прежнее место и создать ему необходимые условия для работы.
Возвратясь на завод, я, как полагается, зашел прежде всего к директору. Не успел поздороваться, как тот задал вопрос:
- Почему вы не встретили меня в наркомате?
- В этом не было необходимости. И к тому же я не знал, что вы в Москве.
Мой ответ был резковат, но какие могли быть у меня чувства к человеку, который, не работая со мной ни дня, с одного взгляда определил, что я ему совершенно не нужен
- Так что же, Грабин, будем работать вместе? - сказал Дунаев.
- Придется, хотя в этом приятного мало и для вас и для меня.
- Приступайте к исполнению своих обязанностей. Мной уже подписан приказ о вашем возвращении после болезни.
- Вернее, после болезни и изгнания,- не удержался я. Он вынужден был проглотить это. Помолчав, спросил:
- Ну, что ж, будем работать дружно?
- С этим я и пришел к вам из больницы, но, к сожалению, вы тогда оттолкнули меня.
Дунаев буркнул что-то невнятное На этом наша беседа и закончилась. Я пошел в КБ.
3
За три дня моего отсутствия на рабочих столах и чертежных досках появилось мало нового, но зато я заметил другое: исчезли растерянность и подавленность, которые царили в КБ, когда я, уволенный Дунаевым, уезжал в Москву.
Надо ли говорить, что я испытывал теперь? Радость товарищей вызвал не только благополучный исход моего личного дела. Наша дружба строилась не просто на взаимной приязни, хотя без этого дружить невозможно. Основой ее была общность взглядов на пути развития советской артиллерии, на методы проектирования орудий и организацию производства, на ту роль, которую призвано играть на заводе конструкторское бюро. Мое возвращение в КБ означало, что Дунаеву не удалось сбить нас с наших позиций, что мы будем продолжать свою опытно-конструкторскую работу, помогая в то же время и цехам.
Но в тот день я не смог работать: заходили не только конструкторы, но и технологи цехов. Все высказывали удовлетворение благополучным исходом борьбы и с большой горечью выражали недовольство положением на заводе.
Выбрался я домой очень поздно, усталый, но счастливый: в этот день мне открылись души многих наших людей - красивые, благородные. И я думал: дело не в том, симпатизируем или не симпатизируем мы Дунаеву. Коллектив упорно борется, чтобы вытащить завод из прорыва, и КБ должно сделать все, чтобы помочь производственникам. Конструкторы сами это понимают и много для этого делают, но, видимо, не совсем то, что нужно. Как любили повторять в те годы ленинские слова: чтобы вытащить всю цепь, надо ухватиться за главное звено. Найти бы это звено!
С такой мыслью я лег спать и с ней проснулся, причем так рано, как никогда. И на завод пораньше пошел: решил собрать не только ведущих конструкторов, участвовавших в создании Ф-22, но и молодежь - посоветоваться обо всем, что меня волновало.
Открывая совещание, я извинился за то, что оно будет проходить без всякой предварительной подготовки. Это вызывалось неотложностью вопроса: как и чем мы можем помочь заводу в выполнении программы? Помочь именно как КБ, не подменяя собой другие отделы заводоуправления, а тем более дирекцию.
Разговор проходил деловито. Некоторые товарищи выступали по нескольку раз. Единодушно решили, во-первых, ускорить отработку чертежей на модернизированные пушки Ф-22 полуторной и второй очереди, опытные образцы которых в это время уже испытывались на Научно-испытательном артиллерийском полигоне. Чем скорее отдел главного технолога получит от нас чертежи, тем раньше сможет он начать разработку технологического процесса и необходимой оснастки для валового производства.
Решили также командировать на полигон Ренне и еще одного конструктора, чтобы они там собрали материал обо всех недостатках, обнаруженных у пушек при испытаниях, и срочно прислали нам этот материал, а сами оставались бы там до конца, регулярно информируя КБ о том, как идет дело, какие еще обнаруживаются дефекты.
В наших решениях было записано еще несколько пунктов, в частности, о том, чтобы незамедлительно давать цехам заключения о возможности использования деталей, изготовленных с отступлениями от чертежей, а таких деталей была уйма. Но особенно важным был именно первый пункт решения: об ускорении отработки чертежей на модернизированные пушки Ф-22 как полуторной, так и второй очереди.
Почему этот пункт был записан самым первым? Какая связь между ним и выполнением заводской программы? Только так КБ могло радикально помочь заводу: решительно упростив конструкцию пушки. В этом была его главная задача. Приведу цифры, чего мы достигли в конечном итоге.
Верхний станок пушки Ф-22 (конструкция его была сборная) состоял приблизительно из двухсот деталей. Такая деталь, как основание станка, изготовлялась из поковки. Заготовка весила двести двадцать пять килограммов, а в готовом виде в этой детали должно быть двадцать восемь килограммов. Или лобовая коробка. Она тоже состояла приблизительно из двухсот деталей. Поковка ее верхнего листа весила триста двадцать килограммов, а после механической обработки - только двадцать пять с половиной килограммов. Произведем теперь простейшее арифметическое действие - сложение. Вес названных двух заготовок пятьсот сорок пять килограммов. Вес тех же деталей по чертежу - пятьдесят три с половиной килограмма. Разница более полутонны!
Это тот металл, который идет в стружку. Но дело не только в стружке' Это выброшенный на ветер труд, износ инструмента, износ станков! Вдобавок - много брака. Литой верхний станок или литая лобовая коробка - значит одна деталь вместо сотен. И не только в том преимущество фасонного литья, что оно резко сокращает расход труда, металла, инструмента. Литье сокращает цикл, уменьшает трудовые затраты, следовательно, завод сможет увеличить выпуск пушек и улучшить качество, снизить себестоимость.
Так и получилось. В 1937 году, до модернизации, на изготовление пушки Ф-22 уходило 11 895 килограммов металла, а сама пушка весила 1700 килограммов Расход металла на пушку Ф-22 в 1938 году снизился до 8350 килограммов. А в 1939 году, после завершения этапов модернизации, на изготовление пушки шло всего 6684 килограмма металла - почти вдвое меньше, чем до модернизации. Точно так же и стоимость одного орудия после модернизации уменьшилась ровно вдвое.
Вот чем могло помочь и помогло конструкторское бюро производству.
Конструктивно-технологическая модернизация Ф-22 всколыхнула завод. Все поняли, что экономикой нужно заниматься, начиная с заготовки, которая должна быть дешевой и должна требовать минимальной затраты материала и минимальной механической обработки Еще важнее было то, что на заводе родился новый метод конструктивно-технологического формирования литых деталей, складывались новые взаимоотношения КБ и цеха. Между работниками разного профиля начала создаваться совершенно иная взаимосвязь, вытекающая из конструктивно-технологической зависимости. Появились признаки творческого содружества. Постепенно конструкторы все лучше понимали литейное дело, а литейщики - замысел конструкторов. Каждую новую литую деталь конструкторы создавали теперь только после консультации с литейщиками.
Такие же перемены произошли и во взаимоотношениях конструкторов с работниками кузнечно-прессового цеха. Содружество конструкторов, технологов и производственников заготовительных цехов впоследствии переросло в совместную одновременную и параллельную работу всех звеньев завода, занимающихся подготовкой, организацией производства и изготовлением пушек. Благотворные результаты этого сказались в годы Великой Отечественной войны
Но вернемся к тем дням, когда Ренне слал в КБ материалы о поведении на испытательном полигоне наших двух модернизированных образцов Ф-22, а КБ спешно вносило изменения в чертежи и передавало их производственникам.
Завод все еще не выполнял программы. Качество деталей по-прежнему оставалось неудовлетворительным, а брака и стружки, ожидавших своей очереди попасть в сталелитейный цех на переплавку, накапливались горы. Ни одна пушка из тех немногих, что удавалось собрать, не была сдана военному представителю после первого контрольного испытания.
Конструкторы почти не выходили из цехов. Василия Федоровича Елисеева и Ивана Михайловича Бурова редко кто заставал в их кабинетах: все время они проводили либо на заводском полигоне, где шли контрольные испытания, либо в цехах решали возможность дальнейшего использования деталей и узлов с отступлениями от чертежей. Рабочие, мастера, инженеры ходили хмурые, "На заводе нет хозяина с разумной головой и твердой рукой"-такие слова приходилось слышать нередко.
Нельзя сказать, что Дунаев не старался. Нет, он старался, но одного старания мало. Кроме этого нужны знание и умение, а вот их-то ему и недоставало. При этом он очень не любил, когда ему говорили о каких-либо неурядицах, требующих устранения, о том, что на заводе надо навести порядок
Как-то в цехе я обратил внимание на то, что щит пушки что-то уж очень легко поддается рихтовке, то есть правке. Мне это показалось странным: не может закаленная броневая сталь быть такой податливой. Подумал: может быть, щит не закален? Попросил принести паспорт и обнаружил грубейшее нарушение: щит был изготовлен не из броневой стали, а из углеродистой. Еще больше я поразился, когда увидел, что контролер ОТК подписал этот паспорт. Попросил пригласить контролера и от него услышал, что директор лично приказал пустить на броневой щит углеродистую сталь. Я не мог поверить ему: углеродистый лист никогда не заменит броневого, а директор хорошо знает назначение щита укрывать орудийный расчет от вражеского огня.
Возмущенный, жаждавший немедленно выяснить, почему это произошло, я пошел к директору.
На мой вопрос Дунаев ответил вопросом.
- Я на заводе хозяин или вы? Я могу давать любые указания, которые считаю нужными, и никому не разрешу их отменять. Никто на заводе не имеет права их отменить!
- Вы директор, это всем известно,- сказал я после небольшой паузы,- но это не дает вам права не выполнять требований чертежа, который утвержден заказчиком. Не выполнять эти требования - значит поставлять армии некондиционную продукцию. За конструкцию пушки отвечает КБ. Поэтому без ведома КБ и без согласования с военпредом вы не можете делать никаких изменений. Ваше распоряжение о замене материала для щита незаконно. Прошу вас отменить это распоряжение и приказать все щиты, изготовленные из углеродистой стали, изъять из производства и снять с пушек как некондиционные.
- И не подумаю отменять свое решение. Права директора даны мне наркомом, а не вами. А вы вмешиваетесь в мои права, на что вас никто не уполномочивал. До тех пор, пока я директор, я буду делать все. что посчитаю нужным. Вам же советую знать свое место на заводе!
- Я вам не приказываю и не собираюсь вмешиваться в ваши дела, но считал и считаю своим долгом предупредить, что никто не дал вам права выпускать некондиционные пушки, а точнее говоря, брак.
- А я еще раз предупреждаю вас, что не позволю и не советую вмешиваться в распоряжения директора.
- Вопрос о неправильной замене материала для щита я мог бы решить и другим путем, но счел целесообразным прийти к вам, чтобы не подрывать вашего авторитета. Мы все обязаны поддерживать авторитет директора, который является доверенным человеком правительства, но ваши действия не оправдывают этого доверия.
- Не вам судить и не вам заботиться о моем авторитете на заводе
Если бы это дело касалось чего другого, я бы, возможно, уступил. Но именно в этом случае я, как инженер, как начальник КБ, не имел права допустить замену материала, а убедить Дунаева было невозможно. Подумав, я сказал:
- По долгу службы я обязан о вашем неправильном решении письменно сообщить по двум адресам: военпреду, чтобы он не принимал пушки с некондиционным щитом, и в высшие инстанции. Знайте, что этим я вас не пугаю, а избавляю от гораздо больших неприятностей, которые безусловно возникнут. А теперь пойду на свое место заниматься своими делами.
Я повернулся и направился к выходу.
Дунаев среагировал сразу.
- Подождите! - крикнул он.- Вопрос еще не решен. Я остановился.
- Значит, вы напишете?
- Обязан написать. И сегодня же.
Он задумался.
- А если я отменю свой приказ, все равно напишете?
- Тогда в этом не будет нужды. Дунаев сказал, что сейчас же отменит приказ. Я напомнил: надо еще снять те некондиционные щиты, которые уже поставлены. При мне Дунаев по телефону сделал все необходимые указания. Помня, как он вот так же по телефону давал одно распоряжение о моей командировке в Москву (когда уволил меня), а затем за моей спиной позвонил вторично и распорядился выдать мне деньги на проезд только в один конец, я на этот раз проверил: не последует ли другое указание. Нет, не было. Некондиционные щиты с пушек сняли, заготовленные детали щитов из углеродистой стали выбросили.
Новые испытания
Маршал Кулик на Приволжском заводе. - Парадокс новейших времен: трехдюймовка против Ф-22. - К "желтенькой" снова подбираются: повторные испытания. - "Конструкторов и рабочих к орудиям не подпускать!" - Забегая вперед: наш замысел разгадали и использовали гитлеровцы. - 8000 выстрелов из одной пушки. - А завод в прорыве. - Директорская чехарда. - И все же: годовая программа выполнена.
1
Летом 1937 года на завод приехал заместитель наркома обороны, новый начальник Вооружения Г. И. Кулик{3} и с ним группа военных инженеров Артиллерийского управления во главе с комиссаром А. У. Савченко. По составу и численности этой группы инженеров можно было предположить, что маршал хочет глубоко и всесторонне изучить положение дел с производством Ф-22, чтобы помочь заводу. По крайней мере, я думал так, и все шло как будто к этому. Кулик начал с осмотра завода, обошел некоторые механические и заготовительные цехи, посмотрел, как изготовляются пушки. Побывал и на заводском полигоне - как раз в то время мы проводили там очередные испытания Ф-22. Затем в кабинет директора были приглашены начальники некоторых цехов и отделов заводоуправления, в том числе и я.
Дунаев сидел за своим рабочим столом; Савченко и другие военные - за длинным столом, приставленным к директорскому, остальные - кто где. Кулик, повернувшись вполоборота, величественно и грозно посматривал по сторонам.
Царила полная тишина: ждали начала. Однако директор почему-то не торопился с открытием совещания. "Возможно, потому,- подумал я,- что оно не сулит ему ничего приятного. Разве только он еще раз услышит, что завод работает плохо". Уж очень тяжелое было у нас положение.
- Благодарю за добрый совет. Прошу вашего распоряжения выдать мне командировку в Москву.
- Вот это деловой разговор, с этого и следовало начинать!
Дунаев оживился и тут же отдал распоряжение выписать командировку и обязательно на сегодня же обеспечить меня железнодорожным билетом.
А я так спешил на завод!
Но эмоции эмоциями, а дело делом. Пока что решил зайти в КБ и в первый механосборочный цех. Зная положение дел тут и там, можно составить себе почти полное представление обо всем. А это и нужно было мне сейчас, перед поездкой в Москву.
В КБ обошел всех работников. Встретили они меня радушно, интересовались моим здоровьем, задавали много деловых вопросов. На некоторые я не мог сразу ответить, обещал разобраться: двухмесячное отсутствие сказалось. Оно заставило меня и на людей взглянуть по-иному, чем прежде, когда каждый день видел их за работой. Ознакомление с конструкторскими разработками наглядно показывало, насколько вырос коллектив в своих творческих возможностях.
Я уже собрался уходить, когда ко мне подошли Ренне и Строгов. Первым заговорил всегда скупой на слова Константин Константинович. Мои худшие опасения подтвердились: с приходом Дунаева положение в КБ резко изменилось, перспектив на творческую работу совершенно нет. Настроение у "старичков", да и у большинства молодых, "чемоданное", продолжил его мысль Строгов. Все видят, что линия на прекращение опытных работ пагубна. Один Дунаев этого не понимает. И на производстве он продолжает проводить линию Мирзаханова: пушки по-прежнему делают по временной технологии. А это значит, что нет ни количества, ни качества.
Картина, представшая передо мной в цехе No 1, наглядно подтверждала слова Ренне и Строгова: цех был завален стружкой, которую не успевали вывозить, обработка деталей на станках шла по-прежнему кустарным методом.
Повстречал начальника цеха Горемыкина. Сейчас его фамилия как нельзя лучше соответствовала его настроению. Петр Николаевич сказал, что смена директора ничего не дала, что Дунаев очень слаб и как инженер и как организатор производства; хорошего от него ждать нечего.
- Замучили мы пушку Ф-22,- махнул рукой Горемыкин.- Нынешнему директору этот завод не по плечу.
Василий Федорович Елисеев жаловался на низкое качество пушек и на их большую стоимость. Картина была очень мрачная. А если грянет война, что тогда? Я вспомнил, как Орджоникидзе назвал наш завод на собрании партактива в последний свой приезд: "спящая красавица". Очень метко! Долговато спит "красавица". Почему-то на завод назначаются директора, неспособные пробудить, вызвать к жизни скрытые в нем возможности. Найдутся ли в конце концов деловые люди? Вот когда я особенно загоревал, что среди нас уж нет больше товарища Серго, вот к кому бы я пришел сейчас и рассказал все! Но 18 февраля 1937 года его не стало. На следующий день, 19 февраля, в "Правде" появилось извещение ЦК ВКП(б) о смерти Г. К. Орджоникидзе.
После смерти Григория Константиновича Орджоникидзе Народный комиссариат тяжелой промышленности разделили на несколько наркоматов.
В числе вновь созданных наркоматов был и Народный комиссариат оборонной промышленности, которому подчинялся теперь наш завод. Наркомом был назначен Рухимович. Я решил обратиться прямо к наркому, которого, кстати, еще ни разу не видел.
Много всяких мыслей осаждало меня, пока я сидел в приемной. К счастью, ждать пришлось недолго, секретарь вскоре пригласила войти Я вошел и представился. Не помню, ответил ли нарком на мое приветствие. Помню, он спросил отрывисто:
- Что делается на заводе, расскажите.
Я подробно доложил, как выполняется программа, и назвал причины, которые мешают заводу выбраться из прорыва. Пока докладывал, он буквально маршировал по кабинету. Не останавливаясь, произнес:
- Все это нам известно.
Меня поразило, что он не задал мне ни одного вопроса ни во время доклада, ни после. "Не похож на Серго!" - невольно подумал я. Вспомнилось одно заседание в Кремле в 1936 году. В нем участвовали представители Наркомата обороны, Генерального штаба, Артиллерийского управления (в том числе все районные инженеры и старшие военпреды АУ на заводах), работники Главного военно-мобилизационного управления Наркомтяжпрома, директора артиллерийских заводов. Столь многолюдного заседания в Кремле я никогда не видел ни до этого, ни после.
Заседанию предшествовало совещание представителей военной приемки у Ворошилова. Я там не присутствовал, но мне о нем рассказал Елисеев.
Во вступительном слове Ворошилов отметил, что вся страна рукоплещет огромным успехам промышленности, досрочно выполнившей первый пятилетний план. Ряд заводов выполнили его даже за три года. Но есть одна отрасль, а именно оборонная, которая отстает. Это чревато большой опасностью, сказал нарком и попросил всех завтра на совещании, где будет рассматриваться положение дел на артиллерийских заводах, начистоту рассказать обо всем, что мешает работе.
И вот в Кремле началось заседание. С докладом выступил начальник ГВМУ Наркомтяжпрома Павлуновский, с содокладом - начальник Артиллерийского управления комкор Ефимов.
Иван Петрович сообщил, как идет выполнение программы, остановился на некоторых причинах, мешающих нормальной работе. Содоклад комкора Ефимова носил характер претензий Красной Армии к заводам, срывающим своей плохой работой техническое оснащение артиллерийских частей.
Начались прения. Временем никого не ограничивали, и в формулировках особенно не стеснялись. Острота выступлений была такая, высказывания столь свободны и резки, что порой казалось, будто заседание неуправляемо. Военные "наступали", а представители промышленности "оборонялись".
Особенно бурно и горячо шло обсуждение работы одного завода, где директором был Руда, главным конструктором - Магдесиев, а районным военным инженером - Белоцерковский.
Магдесиев - высокоэрудированный и культурный конструктор. КБ, которым он руководил, было в то время самым мощным и грамотным во всей системе артиллерийских заводов. Оно создало несколько первоклассных морских и береговых орудий и, кроме того, восьмидюймовую гаубицу Б-4, которая отличалась высокой кучностью боя. Во время Великой Отечественной войны эта гаубица сыграла очень заметную роль. Впоследствии ее лафет был использован для ствола 152-миллиметровой дальнобойной пушки, а затем - для 280-миллиметровой мощной мортиры. Все эти три орудия очень пригодились Советской Армии в борьбе с фашистской Германией.
На заседании, о котором идет речь, директор Руда доложил о выполнении программы, обратив особое внимание на качество и себестоимость продукции. Ничего тревожного в оглашенных им цифрах не было. Затем выступил районный военный инженер АУ Белоцерковский. Его выступление пестрило множеством мелочей о различных организационных неполадках в цехах. Белоцерковского никто не перебивал. А из его речи, из интонации так и выпирало хвастливое: "Вот видите, каков я?!"
Но сам Белоцерковский, повторяю, ничего существенного не сказал, не отметил и недостатков военной приемки, а их тоже было немало.
После выступления Руды и Белоцерковского дебаты достигли наивысшей точки. Чувствовалось, что члены правительства одобрительно относились к резкой критике, исходившей от военных.
На этом заседании я сидел напротив Григория Константиновича Орджоникидзе и видел, как постепенно менялось выражение его лица. Вдруг он резко поднялся и горячо заговорил Он обвинял аппарат военной приемки, который мешал заводу своими придирками, и наконец сказал:
- Я не позволю издеваться над своими директорами! До сих пор из всего здесь сказанного я ничего серьезного не услышал Для меня ясно, что военная приемка не желает помогать заводу. Военпреды ведут себя на заводе, как чужие люди...
Вспылил и Ворошилов. Опровергая доводы Орджоникидзе, он рекомендовал ему прислушаться к предложению военпредов, которые не требуют ничего, кроме того, что определено чертежами и техническими условиями.
Сталин не вмешивался в этот спор. Видно было, что он очень озабочен. Постепенно страсти стихли Наконец наступила тишина. Такая тишина в зале почти всегда предшествовала выступлению Сталина. И вот он остановился против Ворошилова
- Климент Ефремович, скажите, пожалуйста, ваши представители на заводах инженеры или нет?
- Инженеры.
- Значит, инженеры, говорите? - Сталин выдержал паузу.- Климент Ефремович, неужели военным представителям, инженерам, не известно то, что на всяком производстве при изготовлении любого изделия были и будут погрешности, вызываемые различными причинами, и чем культура производства ниже, тем погрешностей больше и они грубее? Идеального изготовления нет нигде, вот поэтому-то мы и вынуждены посылать военными представителями инженеров. Если бы наше производство могло изготавливать все без погрешностей, тогда на заводах можно было бы иметь только сторожей, а не инженеров. Военные представители обязаны не только принимать готовую продукцию, но и помогать заводу налаживать производство.
Мне очень хотелось подать реплику, что на нашем заводе как раз такие военпреды - В Ф Елисеев и И. М. Буров, которые помогают и конструкторам и рабочим у станков и на сборке. Да, Григорий Константинович умел не только учить и воспитывать работников промышленности, умел не только с них спрашивать, но и прекрасно их знал и смело защищал в трудную минуту...
Рухимович между тем резко остановился возле меня.
- Почему вы до сих пор не выехали на Уралмашзавод?
- Я только вчера вышел из больницы, где пролежал больше двух месяцев, и мне никто не сказал, куда и зачем я должен ехать.
Рухимович опять зашагал по кабинету. Не останавливаясь, бросил:
- Немедленно, сейчас же отправляйтесь на Уралмаш к месту постоянной своей работы!..
Из его кабинета я почти побежал к выходу на улицу. Все во мне клокотало: второй раз меня изгоняют с завода за последние два с половиной - три месяца. Именно изгоняют! Ни в тот, ни в этот раз никто не поинтересовался моим мнением о целесообразности перемещения на другой завод, не спросил, каково мое желание, согласен ли я. Меня бросали, как какую-то ненужную вещь. Душу жгла обида. Почему новый нарком так жестоко обошелся со мной? К кому мне идти теперь?
У меня даже не возникал вопрос, ехать или не ехать на Уралмаш. Мне было совершенно ясно. я должен продолжать работу на своем заводе.
Решил обратиться к Председателю Совнаркома. Написал письмо, отнес в Кремль и сдал в экспедицию. На следующий день в наркомат поступило распоряжение: вернуть Грабина на прежнее место и создать ему необходимые условия для работы.
Возвратясь на завод, я, как полагается, зашел прежде всего к директору. Не успел поздороваться, как тот задал вопрос:
- Почему вы не встретили меня в наркомате?
- В этом не было необходимости. И к тому же я не знал, что вы в Москве.
Мой ответ был резковат, но какие могли быть у меня чувства к человеку, который, не работая со мной ни дня, с одного взгляда определил, что я ему совершенно не нужен
- Так что же, Грабин, будем работать вместе? - сказал Дунаев.
- Придется, хотя в этом приятного мало и для вас и для меня.
- Приступайте к исполнению своих обязанностей. Мной уже подписан приказ о вашем возвращении после болезни.
- Вернее, после болезни и изгнания,- не удержался я. Он вынужден был проглотить это. Помолчав, спросил:
- Ну, что ж, будем работать дружно?
- С этим я и пришел к вам из больницы, но, к сожалению, вы тогда оттолкнули меня.
Дунаев буркнул что-то невнятное На этом наша беседа и закончилась. Я пошел в КБ.
3
За три дня моего отсутствия на рабочих столах и чертежных досках появилось мало нового, но зато я заметил другое: исчезли растерянность и подавленность, которые царили в КБ, когда я, уволенный Дунаевым, уезжал в Москву.
Надо ли говорить, что я испытывал теперь? Радость товарищей вызвал не только благополучный исход моего личного дела. Наша дружба строилась не просто на взаимной приязни, хотя без этого дружить невозможно. Основой ее была общность взглядов на пути развития советской артиллерии, на методы проектирования орудий и организацию производства, на ту роль, которую призвано играть на заводе конструкторское бюро. Мое возвращение в КБ означало, что Дунаеву не удалось сбить нас с наших позиций, что мы будем продолжать свою опытно-конструкторскую работу, помогая в то же время и цехам.
Но в тот день я не смог работать: заходили не только конструкторы, но и технологи цехов. Все высказывали удовлетворение благополучным исходом борьбы и с большой горечью выражали недовольство положением на заводе.
Выбрался я домой очень поздно, усталый, но счастливый: в этот день мне открылись души многих наших людей - красивые, благородные. И я думал: дело не в том, симпатизируем или не симпатизируем мы Дунаеву. Коллектив упорно борется, чтобы вытащить завод из прорыва, и КБ должно сделать все, чтобы помочь производственникам. Конструкторы сами это понимают и много для этого делают, но, видимо, не совсем то, что нужно. Как любили повторять в те годы ленинские слова: чтобы вытащить всю цепь, надо ухватиться за главное звено. Найти бы это звено!
С такой мыслью я лег спать и с ней проснулся, причем так рано, как никогда. И на завод пораньше пошел: решил собрать не только ведущих конструкторов, участвовавших в создании Ф-22, но и молодежь - посоветоваться обо всем, что меня волновало.
Открывая совещание, я извинился за то, что оно будет проходить без всякой предварительной подготовки. Это вызывалось неотложностью вопроса: как и чем мы можем помочь заводу в выполнении программы? Помочь именно как КБ, не подменяя собой другие отделы заводоуправления, а тем более дирекцию.
Разговор проходил деловито. Некоторые товарищи выступали по нескольку раз. Единодушно решили, во-первых, ускорить отработку чертежей на модернизированные пушки Ф-22 полуторной и второй очереди, опытные образцы которых в это время уже испытывались на Научно-испытательном артиллерийском полигоне. Чем скорее отдел главного технолога получит от нас чертежи, тем раньше сможет он начать разработку технологического процесса и необходимой оснастки для валового производства.
Решили также командировать на полигон Ренне и еще одного конструктора, чтобы они там собрали материал обо всех недостатках, обнаруженных у пушек при испытаниях, и срочно прислали нам этот материал, а сами оставались бы там до конца, регулярно информируя КБ о том, как идет дело, какие еще обнаруживаются дефекты.
В наших решениях было записано еще несколько пунктов, в частности, о том, чтобы незамедлительно давать цехам заключения о возможности использования деталей, изготовленных с отступлениями от чертежей, а таких деталей была уйма. Но особенно важным был именно первый пункт решения: об ускорении отработки чертежей на модернизированные пушки Ф-22 как полуторной, так и второй очереди.
Почему этот пункт был записан самым первым? Какая связь между ним и выполнением заводской программы? Только так КБ могло радикально помочь заводу: решительно упростив конструкцию пушки. В этом была его главная задача. Приведу цифры, чего мы достигли в конечном итоге.
Верхний станок пушки Ф-22 (конструкция его была сборная) состоял приблизительно из двухсот деталей. Такая деталь, как основание станка, изготовлялась из поковки. Заготовка весила двести двадцать пять килограммов, а в готовом виде в этой детали должно быть двадцать восемь килограммов. Или лобовая коробка. Она тоже состояла приблизительно из двухсот деталей. Поковка ее верхнего листа весила триста двадцать килограммов, а после механической обработки - только двадцать пять с половиной килограммов. Произведем теперь простейшее арифметическое действие - сложение. Вес названных двух заготовок пятьсот сорок пять килограммов. Вес тех же деталей по чертежу - пятьдесят три с половиной килограмма. Разница более полутонны!
Это тот металл, который идет в стружку. Но дело не только в стружке' Это выброшенный на ветер труд, износ инструмента, износ станков! Вдобавок - много брака. Литой верхний станок или литая лобовая коробка - значит одна деталь вместо сотен. И не только в том преимущество фасонного литья, что оно резко сокращает расход труда, металла, инструмента. Литье сокращает цикл, уменьшает трудовые затраты, следовательно, завод сможет увеличить выпуск пушек и улучшить качество, снизить себестоимость.
Так и получилось. В 1937 году, до модернизации, на изготовление пушки Ф-22 уходило 11 895 килограммов металла, а сама пушка весила 1700 килограммов Расход металла на пушку Ф-22 в 1938 году снизился до 8350 килограммов. А в 1939 году, после завершения этапов модернизации, на изготовление пушки шло всего 6684 килограмма металла - почти вдвое меньше, чем до модернизации. Точно так же и стоимость одного орудия после модернизации уменьшилась ровно вдвое.
Вот чем могло помочь и помогло конструкторское бюро производству.
Конструктивно-технологическая модернизация Ф-22 всколыхнула завод. Все поняли, что экономикой нужно заниматься, начиная с заготовки, которая должна быть дешевой и должна требовать минимальной затраты материала и минимальной механической обработки Еще важнее было то, что на заводе родился новый метод конструктивно-технологического формирования литых деталей, складывались новые взаимоотношения КБ и цеха. Между работниками разного профиля начала создаваться совершенно иная взаимосвязь, вытекающая из конструктивно-технологической зависимости. Появились признаки творческого содружества. Постепенно конструкторы все лучше понимали литейное дело, а литейщики - замысел конструкторов. Каждую новую литую деталь конструкторы создавали теперь только после консультации с литейщиками.
Такие же перемены произошли и во взаимоотношениях конструкторов с работниками кузнечно-прессового цеха. Содружество конструкторов, технологов и производственников заготовительных цехов впоследствии переросло в совместную одновременную и параллельную работу всех звеньев завода, занимающихся подготовкой, организацией производства и изготовлением пушек. Благотворные результаты этого сказались в годы Великой Отечественной войны
Но вернемся к тем дням, когда Ренне слал в КБ материалы о поведении на испытательном полигоне наших двух модернизированных образцов Ф-22, а КБ спешно вносило изменения в чертежи и передавало их производственникам.
Завод все еще не выполнял программы. Качество деталей по-прежнему оставалось неудовлетворительным, а брака и стружки, ожидавших своей очереди попасть в сталелитейный цех на переплавку, накапливались горы. Ни одна пушка из тех немногих, что удавалось собрать, не была сдана военному представителю после первого контрольного испытания.
Конструкторы почти не выходили из цехов. Василия Федоровича Елисеева и Ивана Михайловича Бурова редко кто заставал в их кабинетах: все время они проводили либо на заводском полигоне, где шли контрольные испытания, либо в цехах решали возможность дальнейшего использования деталей и узлов с отступлениями от чертежей. Рабочие, мастера, инженеры ходили хмурые, "На заводе нет хозяина с разумной головой и твердой рукой"-такие слова приходилось слышать нередко.
Нельзя сказать, что Дунаев не старался. Нет, он старался, но одного старания мало. Кроме этого нужны знание и умение, а вот их-то ему и недоставало. При этом он очень не любил, когда ему говорили о каких-либо неурядицах, требующих устранения, о том, что на заводе надо навести порядок
Как-то в цехе я обратил внимание на то, что щит пушки что-то уж очень легко поддается рихтовке, то есть правке. Мне это показалось странным: не может закаленная броневая сталь быть такой податливой. Подумал: может быть, щит не закален? Попросил принести паспорт и обнаружил грубейшее нарушение: щит был изготовлен не из броневой стали, а из углеродистой. Еще больше я поразился, когда увидел, что контролер ОТК подписал этот паспорт. Попросил пригласить контролера и от него услышал, что директор лично приказал пустить на броневой щит углеродистую сталь. Я не мог поверить ему: углеродистый лист никогда не заменит броневого, а директор хорошо знает назначение щита укрывать орудийный расчет от вражеского огня.
Возмущенный, жаждавший немедленно выяснить, почему это произошло, я пошел к директору.
На мой вопрос Дунаев ответил вопросом.
- Я на заводе хозяин или вы? Я могу давать любые указания, которые считаю нужными, и никому не разрешу их отменять. Никто на заводе не имеет права их отменить!
- Вы директор, это всем известно,- сказал я после небольшой паузы,- но это не дает вам права не выполнять требований чертежа, который утвержден заказчиком. Не выполнять эти требования - значит поставлять армии некондиционную продукцию. За конструкцию пушки отвечает КБ. Поэтому без ведома КБ и без согласования с военпредом вы не можете делать никаких изменений. Ваше распоряжение о замене материала для щита незаконно. Прошу вас отменить это распоряжение и приказать все щиты, изготовленные из углеродистой стали, изъять из производства и снять с пушек как некондиционные.
- И не подумаю отменять свое решение. Права директора даны мне наркомом, а не вами. А вы вмешиваетесь в мои права, на что вас никто не уполномочивал. До тех пор, пока я директор, я буду делать все. что посчитаю нужным. Вам же советую знать свое место на заводе!
- Я вам не приказываю и не собираюсь вмешиваться в ваши дела, но считал и считаю своим долгом предупредить, что никто не дал вам права выпускать некондиционные пушки, а точнее говоря, брак.
- А я еще раз предупреждаю вас, что не позволю и не советую вмешиваться в распоряжения директора.
- Вопрос о неправильной замене материала для щита я мог бы решить и другим путем, но счел целесообразным прийти к вам, чтобы не подрывать вашего авторитета. Мы все обязаны поддерживать авторитет директора, который является доверенным человеком правительства, но ваши действия не оправдывают этого доверия.
- Не вам судить и не вам заботиться о моем авторитете на заводе
Если бы это дело касалось чего другого, я бы, возможно, уступил. Но именно в этом случае я, как инженер, как начальник КБ, не имел права допустить замену материала, а убедить Дунаева было невозможно. Подумав, я сказал:
- По долгу службы я обязан о вашем неправильном решении письменно сообщить по двум адресам: военпреду, чтобы он не принимал пушки с некондиционным щитом, и в высшие инстанции. Знайте, что этим я вас не пугаю, а избавляю от гораздо больших неприятностей, которые безусловно возникнут. А теперь пойду на свое место заниматься своими делами.
Я повернулся и направился к выходу.
Дунаев среагировал сразу.
- Подождите! - крикнул он.- Вопрос еще не решен. Я остановился.
- Значит, вы напишете?
- Обязан написать. И сегодня же.
Он задумался.
- А если я отменю свой приказ, все равно напишете?
- Тогда в этом не будет нужды. Дунаев сказал, что сейчас же отменит приказ. Я напомнил: надо еще снять те некондиционные щиты, которые уже поставлены. При мне Дунаев по телефону сделал все необходимые указания. Помня, как он вот так же по телефону давал одно распоряжение о моей командировке в Москву (когда уволил меня), а затем за моей спиной позвонил вторично и распорядился выдать мне деньги на проезд только в один конец, я на этот раз проверил: не последует ли другое указание. Нет, не было. Некондиционные щиты с пушек сняли, заготовленные детали щитов из углеродистой стали выбросили.
Новые испытания
Маршал Кулик на Приволжском заводе. - Парадокс новейших времен: трехдюймовка против Ф-22. - К "желтенькой" снова подбираются: повторные испытания. - "Конструкторов и рабочих к орудиям не подпускать!" - Забегая вперед: наш замысел разгадали и использовали гитлеровцы. - 8000 выстрелов из одной пушки. - А завод в прорыве. - Директорская чехарда. - И все же: годовая программа выполнена.
1
Летом 1937 года на завод приехал заместитель наркома обороны, новый начальник Вооружения Г. И. Кулик{3} и с ним группа военных инженеров Артиллерийского управления во главе с комиссаром А. У. Савченко. По составу и численности этой группы инженеров можно было предположить, что маршал хочет глубоко и всесторонне изучить положение дел с производством Ф-22, чтобы помочь заводу. По крайней мере, я думал так, и все шло как будто к этому. Кулик начал с осмотра завода, обошел некоторые механические и заготовительные цехи, посмотрел, как изготовляются пушки. Побывал и на заводском полигоне - как раз в то время мы проводили там очередные испытания Ф-22. Затем в кабинет директора были приглашены начальники некоторых цехов и отделов заводоуправления, в том числе и я.
Дунаев сидел за своим рабочим столом; Савченко и другие военные - за длинным столом, приставленным к директорскому, остальные - кто где. Кулик, повернувшись вполоборота, величественно и грозно посматривал по сторонам.
Царила полная тишина: ждали начала. Однако директор почему-то не торопился с открытием совещания. "Возможно, потому,- подумал я,- что оно не сулит ему ничего приятного. Разве только он еще раз услышит, что завод работает плохо". Уж очень тяжелое было у нас положение.