Стол. Он посвятил годы заполнению его всякой всячиной. Мощная рабочая станция, модели звездолетов и мотоциклов, шлем "Дак Доджерс", гологлобус Марса. Так что сейчас это был большой стол, заваленный хламом, и когда он действительно хотел пригласить кого-нибудь на беседу, то выбирался из-за стола и садился с краю. Он не любил соблюдать дистанцию между собой и друзьями, и еще меньше любил соблюдать ее между собой и оппонентами.
Он не был уверен в том, кого из них он увидит сегодня, но это и не было важно. Он сел у края стола и проследил за вошедшим. Вошедший был просто парнем в форме Космофлота Земли, каких Гарибальди так часто видел мертвыми. Кроме пси-нашивки. Из-за этого сразу начиналась неразбериха. Многие вещи не воспринимались им: мусс, приготовленный из рыбы, кошки на космической станции, синхронная акробатика в невесомости, розовые футболки,… и телепаты в Космофлоте.
– Лейтенант Деррик Томпсон, сэр, – сказал мальчишка.
– Не называй меня "сэр", – сказал Гарибальди. – Мы не в армии, и я не твой начальник.
– Как же тогда вас называть? – спросил Томпсон.
– О, бог Зевс – или мистер Гарибальди. Садись.
Томпсон сел, заметно сконфуженный.
– Ты недоумеваешь, почему вдруг оказался в моем кабинете, не так ли?
– Эта мысль посещала меня. Вы уж простите, мистер Гарибальди, вы сказали, что вы мне не начальник, но на сей счет есть сомнения.
Гарибальди сдержанно улыбнулся.
– Я лишь скажу, что у меня есть кое-какие друзья – или люди, которым нравится думать, что они мои друзья, – и довольно об этом, ладно?
Томпсон кивнул.
– Позволь объявить тебе кое-что прямо, Томпсон. Я не доверяю тебе. Не то чтобы я не хотел – по твоему досье ты предстаешь хорошим малым, трудягой, дисциплинированным, преданным долгу. Никто из тех, под началом кого ты служил, не сказал о тебе дурного слова, что удивляет, и никто из служивших под твоим началом тоже не говорит о тебе ничего плохого, что попросту невозможно.
Так вот, некоторым парням я не доверяю, хотя при обычных обстоятельствах я смог бы повернуться к тебе спиной… на секунду или две. Но – я не доверяю тебе. Бестер побывал в твоей голове, и ты превратился в серьезную угрозу. Думаю, я могу тебе по секрету сообщить, что в Космофлоте смотрят на это дело так же. Ты можешь прослужить пятьдесят лет и все еще будешь лейтенантом. Они засадят тебя в контору, и будут тихо надеяться на то, что ты уйдешь сам.
Лицо Томпсона приобрело почти цвет его волос, кирпично-красный.
– Вы полагаете, я этого не знаю, с… мистер Гарибальди? Вы полагаете, я хотел, чтобы со мной такое произошло?
– Я хочу знать, почему ты не узнал Бестера. Ты ведь с детства в академии.
– Мистер Гарибальди, я попал туда в двенадцать лет – как только проявились способности. В те дни выбор был небогат. Всего лишь три года спустя кризис все изменил. В то время я ни разу не видел мистера Бестера.
– Ты никогда не видел его фотографий? Ты не почувствовал, что он телепат?
– Конечно же, я видел его фотографии – я даже подумал, что он выглядит слегка знакомым, когда с ним повстречался. Но у него была борода, на нем не было формы и – я просто не ожидал встретить на Мауи военного преступника. Вселенная велика, мистер Гарибальди, и если вы облетите ее, то, знаете ли, встретите людей, которых примете за других. И он не делал ничего ужасного. Он был забавен. Казался добрым малым.
– Пока не выпотрошил тебе мозги.
Томпсон с сожалением кивнул.
– Но он проделал эту работу недостаточно чисто. Я начал вспоминать, моим следующим шагом было согласиться на восстанавливающее память сканирование. Это болезненно, мистер Гарибальди, в особенности если кто-то, обладающий способностями Бестера, поставил блоки против сканирования.
– Да уж, уверен, что болезненно. Но видишь ли, тут есть нечто, чего я не могу понять, то, с чем ты, может быть, поможешь мне. Бестер – зло. Этого я доказывать не стану. Он, возможно, входит в пятерку наиболее гнусных сукиных детей за последние два столетия. Он холоден, он манипулирует людьми, в нем не больше души, чем Великие Вузиты дали пиранье. Но сентиментальность – это того, чего у него точно нет. Если он считал тебя угрозой для себя – он убил бы тебя или спалил бы тебе мозги дотла. Он не проделал бы над тобой этой полупрофессиональной операции, не имей на то веских причин.
– Может, у него не было времени. Или, может, он постарел. Ходили слухи, что во время телепатического кризиза он едва не погиб, что потерял большую часть своих способностей.
– Да ну?! Слухи и пара кредитов – и ты получишь чашечку кофе. Я в это не верю – я знаю кое-что из того, что он натворил еще раньше. И я не верю, что с тобой он сорвал себе резьбу. Я знаю, тебя сейчас чрезвычайно беспокоит, что я думаю на самом деле, не так ли?
– Разумеется.
– Я думаю, что ты, во-первых… – он отогнул указательный палец, – троянский конь. Все думают, что ты в порядке, и вот однажды – бац! – ты убиваешь Шеридана или еще кого-нибудь.
– Мистер Гарибальди…
– Или, во-вторых… – он отогнул другой палец, – ты – ложная наводка. В конце концов, ты обладаешь информацией, указывающей на его путь, верно?
– Да, сэр. По-видимому, я-таки боролся с ним…
– Угу. Как я сказал, если бы он хоть чуть-чуть беспокоился о том, что ты сможешь хотя бы указать направление, в котором он улетел, ты бы сейчас кемарил в сырой земле. Понимаешь, тебе я не доверяю, но я доверяю Бестеру. Он тщательно все продумывает. Так почему же ты жив и дееспособен?
– Вы меня в чем-то обвиняете, мистер Гарибальди?
– Я – нет. Ты чувствуешь себя виноватым?
– Простите, мистер Гарибальди, не думаю, чтобы вы, черт возьми, представляли, о чем говорите. Вы не знаете, через что я прошел и…
– Я?! Бестер влез в мою голову, орудовал в моем сознании. Заставил меня предать лучшего друга, почти разрушил мою жизнь. После всего этого я и себе-то до сих пор не доверяю, лейтенант.
У Томпсона на секунду отвисла челюсть.
– Я не знал, – сказал он.
– Я это не рекламирую, – сказал Гарибальди. – Но, может, ты теперь понимаешь, почему ты у меня в кабинете.
– Нет, вообще-то не понимаю. У вас зуб на Бестера. Вы думаете, что он оставил меня в живых, чтобы распространять ложь, оставить ложный след. Вы, кажется, в том весьма уверены и даже, в конечном счете, намекнули, что я мог сотрудничать с ним. Похоже, у вас есть все ответы, мистер Гарибальди. Так чего вы хотите от меня?
Гарибальди укатился назад за стол и упер руки в бока.
– Ну, я представляю это так. Если ты в полном пролете, ты можешь обидеться на Бестера почти так же сильно, как я. Он баловался с твоей головой и разрушил жизнь, которую ты для себя намечал. В этом случае я могу тебя использовать.
Насколько известно, ты был последним, кто вступил с ним в контакт, и ты телепат. Ты можешь узнать его пси-отпечаток, или как его там… Я упоминал, что не доверяю телепатам? Не доверяю. Особенно тем, кто из Метасенсорного Отделения, к которому ты не принадлежишь, что немного продвигает тебя вперед в моем списке. С другой стороны, если ты один из Бестеровых приятелей, или он запихнул в тебя нечто вроде скрытой программы, которую не уловила проверка, то мне лучше держать тебя прямо тут, где я могу следить за тобой.
– Вы предлагаете мне работу, мистер Гарибальди?
– Усекаешь влет, Томпсон. Одобряю. Да, я хочу предложить тебе работу. И я хочу, чтобы тебя осмотрела моя собственная команда – они не станут тебя препарировать… или делать что-нибудь подобное, но я хочу испытывать тебя.
Томпсон медленно покачал головой.
– Вы умеете загнать в угол, мистер Гарибальди.
– Постараюсь таким и остаться, – сказал Гарибальди.
Бестер следил, как собираются его враги, и холодно усмехнулся про себя. Здесь и закончится эта смехотворная война. Здесь он рассчитается с ними.
– Горд собой?
Бестер выхватил PPG и направил в сторону голоса.
– Байрон? Ты же…
– Мертв? – глаза молодого человека отражали противоречивые чувства: грусть, сострадание и в то же время проницательность и осуждение. Бестер ненавидел их.
Он заметил, как всегда, призрачные языки пламени вокруг своего бывшего ученика.
– Истина не умирает, Бестер.
Но колотившееся сердце Бестера было холодным.
– Ты не есть истина, – сказал он, – ты просто воспоминание о призраке, запечатленное в моем мозгу.
– Да. Когда я умер…
– Покончил с собой.
– Когда я умирал, ты потянулся ко мне своим сознанием, пытаясь остановить. Узнать, умирая, как ты беспокоишься, было очень трогательно. И это позволило мне оставить тебе небольшой подарок, эту частичку меня – словно ангела на твоем плече, словно совесть, которой у тебя никогда не было.
– Ты всегда был самодовольным, Байрон – но вообразить себя ангелом? Ты начал войну, позволил телепату сражаться с телепатом. Ты развязал резню, в которой убил себя и таким образом ловко ускользнул от ответственности. Трус.
– Ты мог дать нам что мы хотели. Свободу. Наш собственный мир.
– О, да, твой маленький рай для телепатов, твою выдуманную нирвану, где ты всю жизнь жил бы в мире и гармонии, с твоими псалмами и свечками. Место, где нормалы никогда не побеспокоят тебя, никогда не станут подозревать или волноваться о тебе. Твоя фантазия была окончательной капитуляцией перед нормалами, Байрон, окончательным актом трусости. Земля – наша родина. Она и должна была однажды стать нашей. Нормалы пытались истребить наш вид с самого начала – с первых погромов, когда обнаружили нас, до происков Эдгарса несколько лет назад. Ты думаешь, что понравилось бы им больше, чем собрать нас всех в одном месте? Ты думаешь, они потерпели бы идею планеты, полной телепатов?
– Я так и думал, – сказал Байрон. – Я думаю, ты в своей жизни делал такие ужасные вещи во имя Корпуса, что ты не можешь принять иного пути, не сойдя с ума. Сейчас, когда я – часть тебя, это еще яснее. Как там звали девушку – Монтойя? Твою первую любовь?
– Не вмешивай ее в это.
– Но ты любил ее. Я вижу это в тебе – место, где была любовь, ее останки. И ты сдал ее.
– Она стала мятежницей. Это была моя обязанность. Я не стану оправдываться перед тобой.
Байрон рассмеялся.
– Но я – не я, а? Я – это ты или часть тебя. Ты говорил сам с собой, – он покачал головой. – Почему ты еще не удалил меня? Это было бы просто.
– Замолчи.
– Может быть, ты полагаешь, что нуждаешься во мне, поскольку у тебя больше нет собственного сердца. Чтобы помочь тебе почувствовать свою вину.
– Я не чувствую вины. Я делал только то, что должен был. Ты был одним из тех, кто разобщил нас, кто заставил меня… – он осекся.
– …Заставил тебя убивать своих братьев? Корпус – мать, Корпус – отец. Ты всегда думал о нас как о своих детях. Однако ты убивал телепатов, пытал их. Ты превратил исправительные лагеря в поля смерти…
– Это сделал ты, – сказал Бестер. – До тебя я никогда не понимал, как подхватывают заразу мятежа. То, что ты планировал, должно было разрушить нас всех. То, чего ты добился – разрушит нас. Это будет медленная смерть от деградации. Пси-Корпус замышлялся как орудие нормалов, позволяющее им контролировать нас.
Я боролся, чтобы перехватить это орудие и повернуть против них, взять Корпус под контроль телепатов. И вот я преуспел, а ты выбрал именно этот момент, чтобы затеять свою великую игру, предпринять свою идиотскую попытку создать рай, подобно любому самоослепленному мессии с безумными последователями. Ты никогда не видел картину в целом – что нормалы все время ждали, ждали, что мы успокоимся, что наша бдительность ослабнет. Они боятся нас, как не боятся ни одной инопланетной расы, потому что мы – это они, только лучше. Новая ступень эволюции. И ты разрушил все это, все отдал им обратно. Они победили – благодаря тебе.
– Ну и кто же из нас самоослепленный мессия?
– Ты знаешь, кто стоял за твоими драгоценными повстанцами после твоей смерти? Кто их финансировал?
– Моя возлюбленная, Лита.
– Лита. Учитывая ее способности, она была настолько же глупа, как и ты.. Ребенок, получивший слишком большую пушку. Нет, человек, стоявший за мятежниками, был из нормалов, – это Гарибальди. Ненавидящий тэпов фанатик, получивший оружие от еще одного фанатика. Зрелище того, как мы уничтожаем самих себя, должно быть, доставляло ему ужасное удовольствие.
Ты спрашивал, почему я сохранил в живых небольшую часть тебя? Вот почему. Так ты можешь узнать, что ты наделал.
– И ты можешь сказать "я же говорил"…
– Да.
– Это мелко.
– Я лишился всего. Все, во имя я трудился, лежит в руинах. Время свершений прошло. Я всегда верил, что, если лишусь всего, у меня останется мой народ, мои телепаты. Ты забрал у меня даже это, Байрон. Даже это.
– Ну так ложись и преставься.
– Нет. Я – не ты. Я не трус. Я живу с последствиями своих поступков. И я живу.
– Что ж, тогда пожалуй – смотри!
– Нет. Это сон. Я могу его прервать.
– Нет, не можешь. Ты знаешь это. Не раньше, чем это произойдет.
– Отпусти меня, Байрон.
– Я тоже могу быть мелочным.
Он пытался отвернуться, но сцена преследовала его.
Это должно было стать решающим ударом. С восстанием было бы покончено, мятежники оказались бы на коленях. Двести лучших, его самых верных…
Он все еще слышал их крики, еще чувствовал ужас их уничтожения, содрогание их уходящих жизней, их душ.
– Ты сбежал, – сказал Байрон. – Ты нашел лазейку секундами раньше и сбежал. Ты спасал свою шкуру и оставил твоих людей умирать.
– Они так или иначе шли на смерть. Я ничего не мог сделать.
– И ты назвал трусом меня.
– Замолчи.
– Смотри на них, Бестер.
– Замолчи!
– Смотри, – глаза Байрона стали провалами, провалами в черепе, и пламя было повсюду. Байрон был Сатаной, окруженным проклятыми душами.
– Смотри! – Байрон был Бестером, ледяным лицом в зеркале, улыбавшимся без веселости и тепла.
– Замолчи!
Тут он проснулся в тот момент, когда кто-то пытался его убить.
Глава 4
Он не был уверен в том, кого из них он увидит сегодня, но это и не было важно. Он сел у края стола и проследил за вошедшим. Вошедший был просто парнем в форме Космофлота Земли, каких Гарибальди так часто видел мертвыми. Кроме пси-нашивки. Из-за этого сразу начиналась неразбериха. Многие вещи не воспринимались им: мусс, приготовленный из рыбы, кошки на космической станции, синхронная акробатика в невесомости, розовые футболки,… и телепаты в Космофлоте.
– Лейтенант Деррик Томпсон, сэр, – сказал мальчишка.
– Не называй меня "сэр", – сказал Гарибальди. – Мы не в армии, и я не твой начальник.
– Как же тогда вас называть? – спросил Томпсон.
– О, бог Зевс – или мистер Гарибальди. Садись.
Томпсон сел, заметно сконфуженный.
– Ты недоумеваешь, почему вдруг оказался в моем кабинете, не так ли?
– Эта мысль посещала меня. Вы уж простите, мистер Гарибальди, вы сказали, что вы мне не начальник, но на сей счет есть сомнения.
Гарибальди сдержанно улыбнулся.
– Я лишь скажу, что у меня есть кое-какие друзья – или люди, которым нравится думать, что они мои друзья, – и довольно об этом, ладно?
Томпсон кивнул.
– Позволь объявить тебе кое-что прямо, Томпсон. Я не доверяю тебе. Не то чтобы я не хотел – по твоему досье ты предстаешь хорошим малым, трудягой, дисциплинированным, преданным долгу. Никто из тех, под началом кого ты служил, не сказал о тебе дурного слова, что удивляет, и никто из служивших под твоим началом тоже не говорит о тебе ничего плохого, что попросту невозможно.
Так вот, некоторым парням я не доверяю, хотя при обычных обстоятельствах я смог бы повернуться к тебе спиной… на секунду или две. Но – я не доверяю тебе. Бестер побывал в твоей голове, и ты превратился в серьезную угрозу. Думаю, я могу тебе по секрету сообщить, что в Космофлоте смотрят на это дело так же. Ты можешь прослужить пятьдесят лет и все еще будешь лейтенантом. Они засадят тебя в контору, и будут тихо надеяться на то, что ты уйдешь сам.
Лицо Томпсона приобрело почти цвет его волос, кирпично-красный.
– Вы полагаете, я этого не знаю, с… мистер Гарибальди? Вы полагаете, я хотел, чтобы со мной такое произошло?
– Я хочу знать, почему ты не узнал Бестера. Ты ведь с детства в академии.
– Мистер Гарибальди, я попал туда в двенадцать лет – как только проявились способности. В те дни выбор был небогат. Всего лишь три года спустя кризис все изменил. В то время я ни разу не видел мистера Бестера.
– Ты никогда не видел его фотографий? Ты не почувствовал, что он телепат?
– Конечно же, я видел его фотографии – я даже подумал, что он выглядит слегка знакомым, когда с ним повстречался. Но у него была борода, на нем не было формы и – я просто не ожидал встретить на Мауи военного преступника. Вселенная велика, мистер Гарибальди, и если вы облетите ее, то, знаете ли, встретите людей, которых примете за других. И он не делал ничего ужасного. Он был забавен. Казался добрым малым.
– Пока не выпотрошил тебе мозги.
Томпсон с сожалением кивнул.
– Но он проделал эту работу недостаточно чисто. Я начал вспоминать, моим следующим шагом было согласиться на восстанавливающее память сканирование. Это болезненно, мистер Гарибальди, в особенности если кто-то, обладающий способностями Бестера, поставил блоки против сканирования.
– Да уж, уверен, что болезненно. Но видишь ли, тут есть нечто, чего я не могу понять, то, с чем ты, может быть, поможешь мне. Бестер – зло. Этого я доказывать не стану. Он, возможно, входит в пятерку наиболее гнусных сукиных детей за последние два столетия. Он холоден, он манипулирует людьми, в нем не больше души, чем Великие Вузиты дали пиранье. Но сентиментальность – это того, чего у него точно нет. Если он считал тебя угрозой для себя – он убил бы тебя или спалил бы тебе мозги дотла. Он не проделал бы над тобой этой полупрофессиональной операции, не имей на то веских причин.
– Может, у него не было времени. Или, может, он постарел. Ходили слухи, что во время телепатического кризиза он едва не погиб, что потерял большую часть своих способностей.
– Да ну?! Слухи и пара кредитов – и ты получишь чашечку кофе. Я в это не верю – я знаю кое-что из того, что он натворил еще раньше. И я не верю, что с тобой он сорвал себе резьбу. Я знаю, тебя сейчас чрезвычайно беспокоит, что я думаю на самом деле, не так ли?
– Разумеется.
– Я думаю, что ты, во-первых… – он отогнул указательный палец, – троянский конь. Все думают, что ты в порядке, и вот однажды – бац! – ты убиваешь Шеридана или еще кого-нибудь.
– Мистер Гарибальди…
– Или, во-вторых… – он отогнул другой палец, – ты – ложная наводка. В конце концов, ты обладаешь информацией, указывающей на его путь, верно?
– Да, сэр. По-видимому, я-таки боролся с ним…
– Угу. Как я сказал, если бы он хоть чуть-чуть беспокоился о том, что ты сможешь хотя бы указать направление, в котором он улетел, ты бы сейчас кемарил в сырой земле. Понимаешь, тебе я не доверяю, но я доверяю Бестеру. Он тщательно все продумывает. Так почему же ты жив и дееспособен?
– Вы меня в чем-то обвиняете, мистер Гарибальди?
– Я – нет. Ты чувствуешь себя виноватым?
– Простите, мистер Гарибальди, не думаю, чтобы вы, черт возьми, представляли, о чем говорите. Вы не знаете, через что я прошел и…
– Я?! Бестер влез в мою голову, орудовал в моем сознании. Заставил меня предать лучшего друга, почти разрушил мою жизнь. После всего этого я и себе-то до сих пор не доверяю, лейтенант.
У Томпсона на секунду отвисла челюсть.
– Я не знал, – сказал он.
– Я это не рекламирую, – сказал Гарибальди. – Но, может, ты теперь понимаешь, почему ты у меня в кабинете.
– Нет, вообще-то не понимаю. У вас зуб на Бестера. Вы думаете, что он оставил меня в живых, чтобы распространять ложь, оставить ложный след. Вы, кажется, в том весьма уверены и даже, в конечном счете, намекнули, что я мог сотрудничать с ним. Похоже, у вас есть все ответы, мистер Гарибальди. Так чего вы хотите от меня?
Гарибальди укатился назад за стол и упер руки в бока.
– Ну, я представляю это так. Если ты в полном пролете, ты можешь обидеться на Бестера почти так же сильно, как я. Он баловался с твоей головой и разрушил жизнь, которую ты для себя намечал. В этом случае я могу тебя использовать.
Насколько известно, ты был последним, кто вступил с ним в контакт, и ты телепат. Ты можешь узнать его пси-отпечаток, или как его там… Я упоминал, что не доверяю телепатам? Не доверяю. Особенно тем, кто из Метасенсорного Отделения, к которому ты не принадлежишь, что немного продвигает тебя вперед в моем списке. С другой стороны, если ты один из Бестеровых приятелей, или он запихнул в тебя нечто вроде скрытой программы, которую не уловила проверка, то мне лучше держать тебя прямо тут, где я могу следить за тобой.
– Вы предлагаете мне работу, мистер Гарибальди?
– Усекаешь влет, Томпсон. Одобряю. Да, я хочу предложить тебе работу. И я хочу, чтобы тебя осмотрела моя собственная команда – они не станут тебя препарировать… или делать что-нибудь подобное, но я хочу испытывать тебя.
Томпсон медленно покачал головой.
– Вы умеете загнать в угол, мистер Гарибальди.
– Постараюсь таким и остаться, – сказал Гарибальди.
Бестер следил, как собираются его враги, и холодно усмехнулся про себя. Здесь и закончится эта смехотворная война. Здесь он рассчитается с ними.
– Горд собой?
Бестер выхватил PPG и направил в сторону голоса.
– Байрон? Ты же…
– Мертв? – глаза молодого человека отражали противоречивые чувства: грусть, сострадание и в то же время проницательность и осуждение. Бестер ненавидел их.
Он заметил, как всегда, призрачные языки пламени вокруг своего бывшего ученика.
– Истина не умирает, Бестер.
Но колотившееся сердце Бестера было холодным.
– Ты не есть истина, – сказал он, – ты просто воспоминание о призраке, запечатленное в моем мозгу.
– Да. Когда я умер…
– Покончил с собой.
– Когда я умирал, ты потянулся ко мне своим сознанием, пытаясь остановить. Узнать, умирая, как ты беспокоишься, было очень трогательно. И это позволило мне оставить тебе небольшой подарок, эту частичку меня – словно ангела на твоем плече, словно совесть, которой у тебя никогда не было.
– Ты всегда был самодовольным, Байрон – но вообразить себя ангелом? Ты начал войну, позволил телепату сражаться с телепатом. Ты развязал резню, в которой убил себя и таким образом ловко ускользнул от ответственности. Трус.
– Ты мог дать нам что мы хотели. Свободу. Наш собственный мир.
– О, да, твой маленький рай для телепатов, твою выдуманную нирвану, где ты всю жизнь жил бы в мире и гармонии, с твоими псалмами и свечками. Место, где нормалы никогда не побеспокоят тебя, никогда не станут подозревать или волноваться о тебе. Твоя фантазия была окончательной капитуляцией перед нормалами, Байрон, окончательным актом трусости. Земля – наша родина. Она и должна была однажды стать нашей. Нормалы пытались истребить наш вид с самого начала – с первых погромов, когда обнаружили нас, до происков Эдгарса несколько лет назад. Ты думаешь, что понравилось бы им больше, чем собрать нас всех в одном месте? Ты думаешь, они потерпели бы идею планеты, полной телепатов?
– Я так и думал, – сказал Байрон. – Я думаю, ты в своей жизни делал такие ужасные вещи во имя Корпуса, что ты не можешь принять иного пути, не сойдя с ума. Сейчас, когда я – часть тебя, это еще яснее. Как там звали девушку – Монтойя? Твою первую любовь?
– Не вмешивай ее в это.
– Но ты любил ее. Я вижу это в тебе – место, где была любовь, ее останки. И ты сдал ее.
– Она стала мятежницей. Это была моя обязанность. Я не стану оправдываться перед тобой.
Байрон рассмеялся.
– Но я – не я, а? Я – это ты или часть тебя. Ты говорил сам с собой, – он покачал головой. – Почему ты еще не удалил меня? Это было бы просто.
– Замолчи.
– Может быть, ты полагаешь, что нуждаешься во мне, поскольку у тебя больше нет собственного сердца. Чтобы помочь тебе почувствовать свою вину.
– Я не чувствую вины. Я делал только то, что должен был. Ты был одним из тех, кто разобщил нас, кто заставил меня… – он осекся.
– …Заставил тебя убивать своих братьев? Корпус – мать, Корпус – отец. Ты всегда думал о нас как о своих детях. Однако ты убивал телепатов, пытал их. Ты превратил исправительные лагеря в поля смерти…
– Это сделал ты, – сказал Бестер. – До тебя я никогда не понимал, как подхватывают заразу мятежа. То, что ты планировал, должно было разрушить нас всех. То, чего ты добился – разрушит нас. Это будет медленная смерть от деградации. Пси-Корпус замышлялся как орудие нормалов, позволяющее им контролировать нас.
Я боролся, чтобы перехватить это орудие и повернуть против них, взять Корпус под контроль телепатов. И вот я преуспел, а ты выбрал именно этот момент, чтобы затеять свою великую игру, предпринять свою идиотскую попытку создать рай, подобно любому самоослепленному мессии с безумными последователями. Ты никогда не видел картину в целом – что нормалы все время ждали, ждали, что мы успокоимся, что наша бдительность ослабнет. Они боятся нас, как не боятся ни одной инопланетной расы, потому что мы – это они, только лучше. Новая ступень эволюции. И ты разрушил все это, все отдал им обратно. Они победили – благодаря тебе.
– Ну и кто же из нас самоослепленный мессия?
– Ты знаешь, кто стоял за твоими драгоценными повстанцами после твоей смерти? Кто их финансировал?
– Моя возлюбленная, Лита.
– Лита. Учитывая ее способности, она была настолько же глупа, как и ты.. Ребенок, получивший слишком большую пушку. Нет, человек, стоявший за мятежниками, был из нормалов, – это Гарибальди. Ненавидящий тэпов фанатик, получивший оружие от еще одного фанатика. Зрелище того, как мы уничтожаем самих себя, должно быть, доставляло ему ужасное удовольствие.
Ты спрашивал, почему я сохранил в живых небольшую часть тебя? Вот почему. Так ты можешь узнать, что ты наделал.
– И ты можешь сказать "я же говорил"…
– Да.
– Это мелко.
– Я лишился всего. Все, во имя я трудился, лежит в руинах. Время свершений прошло. Я всегда верил, что, если лишусь всего, у меня останется мой народ, мои телепаты. Ты забрал у меня даже это, Байрон. Даже это.
– Ну так ложись и преставься.
– Нет. Я – не ты. Я не трус. Я живу с последствиями своих поступков. И я живу.
– Что ж, тогда пожалуй – смотри!
– Нет. Это сон. Я могу его прервать.
– Нет, не можешь. Ты знаешь это. Не раньше, чем это произойдет.
– Отпусти меня, Байрон.
– Я тоже могу быть мелочным.
Он пытался отвернуться, но сцена преследовала его.
Это должно было стать решающим ударом. С восстанием было бы покончено, мятежники оказались бы на коленях. Двести лучших, его самых верных…
Он все еще слышал их крики, еще чувствовал ужас их уничтожения, содрогание их уходящих жизней, их душ.
– Ты сбежал, – сказал Байрон. – Ты нашел лазейку секундами раньше и сбежал. Ты спасал свою шкуру и оставил твоих людей умирать.
– Они так или иначе шли на смерть. Я ничего не мог сделать.
– И ты назвал трусом меня.
– Замолчи.
– Смотри на них, Бестер.
– Замолчи!
– Смотри, – глаза Байрона стали провалами, провалами в черепе, и пламя было повсюду. Байрон был Сатаной, окруженным проклятыми душами.
– Смотри! – Байрон был Бестером, ледяным лицом в зеркале, улыбавшимся без веселости и тепла.
– Замолчи!
Тут он проснулся в тот момент, когда кто-то пытался его убить.
Глава 4
Старый инстинкт рывком послал его руку к отсутствующему PPG, но еще более старый со скоростью света выдал ментальную атаку. Иногда меж двух вздохов умещалась жизнь и смерть.
В данном случае, к счастью, между вдохом и выдохом в момент пробуждения он осознал, что не нападение, что над ним склонилась Луиза, выражение беспокойства исчезает с ее лица, как марсианский лед, тронутый первым лучом солнца.
– Месье Кауфман? Вы в порядке?
На мгновение он удивился, к кому она обращается, но затем все сфокусировалось. Клод Кауфман. Это имя, которое ему дали.
– Что вы делаете у меня в комнате? – спросил он.
– Прежде всего, это моя комната – я все еще владею ею. Во-вторых, я услышала, что вы тут кричите, будто дракха увидели. Я подумала, что вам плохо, – теперь вижу, что это, должно быть, был дурной сон.
– Да, – подтвердил Бестер, – дурной сон. Извините, просто было неловко проснуться и увидеть вас тут, особенно после этого кошмара.
– Часто так?
– Бывает.
– Моему отцу тоже снились кошмары, – сказала она. – О войне. Войне между Землей и Минбаром.
– Война не из тех вещей, что забываются, – суховато сказал Бестер.
– Нет. Полагаю, что не из тех.
Он заметил острия бледнозолотого света, проникавшего сквозь щели между шторами, превращавшие пылинки в крохотные яростные солнца. – Который час?
– Почти одиннадцать.
– Значит, завтрак я пропустил, не так ли?
Выражение ее лица несколько смягчилось.
– Думаю, я могу что-нибудь найти для вас, если вы пожелаете сойти вниз.
– Тогда я так и сделаю. Спасибо, – он поколебался немного. – Спасибо за ваше беспокойство.
– Это пустяки, – отозвалась она. – Вообразите, какие у меня были бы неприятности, если бы в одном из моих номеров кто-нибудь умер!
– Ах, да. Допрос коронера, возня с телом, устранение беспорядка. У вас талант в общении с мужчинам – сразу чувствуешь особенное внимание к собственной персоне, миссис…
– Буэ, – сказала она после секундной заминки. Он, кажется, уловил другое имя, сквозившее в ее мыслях. Коли? Много боли ассоциировалось с этим именем. Имя, которое было и раной.
Совсем как у него.
– Куда вы идете? – спросила его Луиза после завтрака, когда он направился к парадной двери.
– Просто погулять, – отозвался он. – Я давно не был в Париже. Хочу снова посмотреть его.
– Давно?
– Более двадцати лет.
– О. Как по-вашему, он изменился с виду?
– Именно это я и хочу выяснить.
Она помедлила.
– Вы идете в какое-то конкретное место? – спросила она.
– Нет. А что, вы хотите мне что-то предложить?
– Нет, но нынче утром мне идти на рынок и в магазин на другом конце города. Мне бы понадобилась помощь – нести покупки, если у вас не найдется занятия получше.
Бестер изучал ее с минуту. Лицо ее было равнодушно, но он почувствовал за этим, что она в некотором смысле жалеет его. Она считала его старым одиноким человеком.
Что ж, так и было, но жалость уязвила его. И еще, в ее словах скрывалась правда. Она не лгала, помощник – нести бакалею – ей бы пригодился.
– Кто позаботится об отеле?
– Фрэнсис – мой работник – вот-вот будет здесь, если вы сможете подождать.
– Я не спешу, – сказал Бестер.
Как и обещал, Фрэнсис – долговязый тинейджер, смуглый и черноволосый – пришел через несколько минут, и Бестер с Луизой отправились в город. Она надела юбку в черно-синюю клетку, прикрывавшую колени, и темно-синий свитер поверх белой хлопчато бумажной блузки. Он впервые заметил, что она чуточку ниже его ростом.
Поначалу он был смущен странным молчанием между ними, но когда они оба освоились с тем фактом, что не станут болтать зря, он расслабился и был удивлен тем, что, несмотря на события вчерашнего вечера и последующий сон, его энергия вернулась.
Ощущение наполненности жизнью возникало не столько изнутри, сколько извне, от гомона толчеи, через которую они продвигались. Избавление от чумы дракхов воспринималось как всеобщее помилование перед повешением, и, словно осужденный, неожиданно обретающий свободу, человечество было полно радости бытия, прямо-таки брызжа такой энергией, которую он просто припомнить не мог в годы своего детства на Земле или в любой из последующих визитов.
И Луиза являлась частью этого. О, она была сдержанна, осмотрительна, но, пока они шагали, он чувствовал радость в звуке ее шагов, наслаждение, с которым она вдыхала воздух, воспринимала свежий ветерок, наслаждалась запахом, доносившимся из кондитерской, которую они миновали. Он пытался не слушать, но ее голос был неотразим как сам город, не потому, что был прост или чист, но потому, что это было сплавом простоты и чистоты. Это была радость, присущая тому, кто знал скорбь, но чье сердце еще билось.
Они поднимались на холм к Сакре-Кер. Достигнув вершины, он заметил, что Луиза наблюдает за ним с непонятным выражением лица.
– Немного не по пути… – призналась Луиза, – но коли вам нравится изображать туриста… – Она пожала плечами. Он почувствовал, что она сочла, что выразилась грубо, и хочет загладить это. Снова жалость.
– Нет нужды, – сказал Бестер. – Мы можем прямо идти туда, куда направляетесь вы.
Когда они пересекали забитый туристами-зеваками сквер, незнакомый мужчина – уличный художник – практически подскочил к ним с альбомом в руке.
– У вас интересное лицо, – сказал он, – уверен, вы хотите иметь сувенир, который станет напоминанием о визите сюда. – Он уже зарисовывал, его рука провела несколько штрихов углем.
– Не сегодня, – бросил Бестер и двинулся с места.
– Нет-нет, погодите. Вы не знаете, как это будет дешево, практически даром. А когда вы увидите, как я схватываю сходство… – он остановился, заметив Луизу. – О, но конечно – вы скорее приобрели бы портрет леди?
– Также нет, – сказал Бестер на ходу.
Человек шел следом, его рука беспрерывно двигалась.
– Вы поблагодарите меня, месье, когда я закончу, не сомневайтесь.
Бестер подумывал, не дать ли парню небольшого ментального тычка. Внезапный ужас, тошнота. Он решил не прибегать к этому. Телепаты все еще регистрировались, и привлекать к себе внимание подобного рода было последним, к чему он стремился. Он с сожалением поглядел на свои обнаженные руки. Было время, когда один лишь взгляд на него и его перчатки избавил бы его от подобной назойливости.
– Слушай, он не станет платить, – сказала Луиза мужчине. – Мы не туристы, и знаем эти игры.
– Тогда я оставлю это себе, – сказал тот вызывающе.
У Бестера подпрыгнуло сердце. Этого он позволить не мог. Тут в сквере было множество других уличных художников, и большинство из них выставляли образчики рисунков. Сколько людей проходит за день через сквер? Тысячи? И сколько из этих тысяч могут узнать Альфреда Бестера, с бородой или без?
Так что ему все равно придется заплатить за рисунок. Странно, однако, Луиза, которая только что отчитывала назойливого художника, внезапно притихла. Она взяла у парня рисунок и с минуту смотрела на него. Затем, по-прежнему ничего не говоря, она полезла в сумочку и достала кредит.
– Вот, – сказала она. – Теперь ступай.
Она взяла картину и свернула ее. Художник ретировался, слегка задрав нос.
– Я же вам говорил, – бросил он через плечо.
– Почему вы это сделали? – спросил Бестер, когда они продолжили путь.
– Мне нравится портрет.
– Не понимаю.
– Я люблю смотреть на небо, – сказала она. – Мне оно нравится всяким. Бледным, пастельно-голубым, индиго в сумерках или затканное облаками. Но мое любимое небо – покрытое черными тучами, когда сквозь тучи на какое-то мгновение прорываются золотые лучи.
– Я все еще… – но он понял прежде, чем она объяснила. Это было очень похоже на то, что минутами раньше он думал о ней.
– Вы повидали многое, я думаю, и мало что из этого делало вас счастливым, да? Вы похожи на темную тучу. Но был момент только что, лишь момент, когда в вас блеснул свет. Впервые с тех пор, как я вас повстречала. И этот парень, этот уличный художник поймал его. В этом он показал себя в некотором роде гением. И этого достаточно, чтобы заслужить плату.
– Можно посмотреть?
– Не смейтесь надо мной.
– Не собираюсь.
Она протянула ему бумагу, и он развернул ее. И изумился. Это был не он. О, внешнее сходство было. Человек зафиксировал усталые черты его лица, пропорции были верны. Но глаза были молоды, проникнуты удивлением.
Чувство, которое он испытал, было необыкновенным, и в нем было немного вины. Увиденное художником в его лице было его восхищением Луизой. Это была она, отраженная в нем.
– Что вы станете с этим делать? – спросил он.
– Это ваше, – ответила она. – Вы повесили бы это у зеркала – напоминать самому себе, что вы можете выглядеть вот так.
Он этого не желал. С другой стороны, если это заберет она…
– Благодарю, – сказал он.
Он приобрел книгу.
Магазин на том конце города оказался книжным, что поначалу его не заинтересовало. Однако были времена, когда он любил читать. Старый его наставник, Сандовал Бей, привил ему вкус к этому, познакомив его как с классикой, так и с современной литературой. Даже после того, как старик был убит, Бестер продолжал читать – как бы отдавая дань памяти Бея.
Но по мере того как он становился старше, романы, которые он читал, казалось, становились все более и более похожи на покрытую буквами бумагу. И однажды он перестал читать. Задумавшись, он не смог даже сказать, когда это было. Десять лет назад? Двадцать?
Что читают люди в нынешние дни?
Он проглядел бестселлеры. На мемуары был большой спрос, особенно на воспоминания экипажа "Экскалибура" и других исследователей. Одна книга привлекла его вгляд: "Свобода разума. Воспоминания о Мистерии телепатов".
Он взял ее в руки. Он купил ее.
Следующим вечером он сидел в маленьком кафе под названием "Счастливая лошадка", склонясь над несколькими последними страницами. Небольшие коринфские колонны сигаретного дыма словно подпирали низкий потолок, и свет разнообразных настольных ламп не проникал далеко. Несмотря на все это, место казалось популярным для чтения. Семь из восьми других посетителей занимались этим.
– Пресно, – хмыкнул он, закрывая книгу с соответствующей миной.
– Действительно? – худощавый тип лет тридцати пристально посмотрел на него поверх старомодных очков в проволочной оправе. Это было, конечно, рисовкой, ведь любой дефект зрения мог быть исправлен за несколько минут при помощи дешевой операции всего лишь за один визит к врачу. – Просто я тоже читал это и счел блестящим. Как это могло показаться вам пресным? Или вы имели в виду кофе?
– Нет, я имел в виду книгу, – отозвался Бестер.
– Ну, и?
– Не бесцеремонно ли, как по-вашему, требовать объяснения? Может быть, я угрожаю вашему мнению, а, следовательно, вам?
Мужчина чуть-чуть скривил губы.
– Может быть. Могу я ли попросить более вежливо? Или вы боитесь, что не сможете отстоять свое мнение?
– Оно не нуждается в защите, – Бестер отвернулся, но затем повернулся снова. – Но если вам нужно знать… Я нахожу стиль безвкусным, избитым и примитивным. Философия – перелицованный квази-буддистский сентиментализм двадцатого века, который тогда уже перекраивали; здоровый кусок заимствован книги Г'Квана. Рассказ от первого лица, настоящее время – это все претенциозно, а от попыток воспроизвести поток сознания Фолкнера бы стошнило.
В данном случае, к счастью, между вдохом и выдохом в момент пробуждения он осознал, что не нападение, что над ним склонилась Луиза, выражение беспокойства исчезает с ее лица, как марсианский лед, тронутый первым лучом солнца.
– Месье Кауфман? Вы в порядке?
На мгновение он удивился, к кому она обращается, но затем все сфокусировалось. Клод Кауфман. Это имя, которое ему дали.
– Что вы делаете у меня в комнате? – спросил он.
– Прежде всего, это моя комната – я все еще владею ею. Во-вторых, я услышала, что вы тут кричите, будто дракха увидели. Я подумала, что вам плохо, – теперь вижу, что это, должно быть, был дурной сон.
– Да, – подтвердил Бестер, – дурной сон. Извините, просто было неловко проснуться и увидеть вас тут, особенно после этого кошмара.
– Часто так?
– Бывает.
– Моему отцу тоже снились кошмары, – сказала она. – О войне. Войне между Землей и Минбаром.
– Война не из тех вещей, что забываются, – суховато сказал Бестер.
– Нет. Полагаю, что не из тех.
Он заметил острия бледнозолотого света, проникавшего сквозь щели между шторами, превращавшие пылинки в крохотные яростные солнца. – Который час?
– Почти одиннадцать.
– Значит, завтрак я пропустил, не так ли?
Выражение ее лица несколько смягчилось.
– Думаю, я могу что-нибудь найти для вас, если вы пожелаете сойти вниз.
– Тогда я так и сделаю. Спасибо, – он поколебался немного. – Спасибо за ваше беспокойство.
– Это пустяки, – отозвалась она. – Вообразите, какие у меня были бы неприятности, если бы в одном из моих номеров кто-нибудь умер!
– Ах, да. Допрос коронера, возня с телом, устранение беспорядка. У вас талант в общении с мужчинам – сразу чувствуешь особенное внимание к собственной персоне, миссис…
– Буэ, – сказала она после секундной заминки. Он, кажется, уловил другое имя, сквозившее в ее мыслях. Коли? Много боли ассоциировалось с этим именем. Имя, которое было и раной.
Совсем как у него.
– Куда вы идете? – спросила его Луиза после завтрака, когда он направился к парадной двери.
– Просто погулять, – отозвался он. – Я давно не был в Париже. Хочу снова посмотреть его.
– Давно?
– Более двадцати лет.
– О. Как по-вашему, он изменился с виду?
– Именно это я и хочу выяснить.
Она помедлила.
– Вы идете в какое-то конкретное место? – спросила она.
– Нет. А что, вы хотите мне что-то предложить?
– Нет, но нынче утром мне идти на рынок и в магазин на другом конце города. Мне бы понадобилась помощь – нести покупки, если у вас не найдется занятия получше.
Бестер изучал ее с минуту. Лицо ее было равнодушно, но он почувствовал за этим, что она в некотором смысле жалеет его. Она считала его старым одиноким человеком.
Что ж, так и было, но жалость уязвила его. И еще, в ее словах скрывалась правда. Она не лгала, помощник – нести бакалею – ей бы пригодился.
– Кто позаботится об отеле?
– Фрэнсис – мой работник – вот-вот будет здесь, если вы сможете подождать.
– Я не спешу, – сказал Бестер.
Как и обещал, Фрэнсис – долговязый тинейджер, смуглый и черноволосый – пришел через несколько минут, и Бестер с Луизой отправились в город. Она надела юбку в черно-синюю клетку, прикрывавшую колени, и темно-синий свитер поверх белой хлопчато бумажной блузки. Он впервые заметил, что она чуточку ниже его ростом.
Поначалу он был смущен странным молчанием между ними, но когда они оба освоились с тем фактом, что не станут болтать зря, он расслабился и был удивлен тем, что, несмотря на события вчерашнего вечера и последующий сон, его энергия вернулась.
Ощущение наполненности жизнью возникало не столько изнутри, сколько извне, от гомона толчеи, через которую они продвигались. Избавление от чумы дракхов воспринималось как всеобщее помилование перед повешением, и, словно осужденный, неожиданно обретающий свободу, человечество было полно радости бытия, прямо-таки брызжа такой энергией, которую он просто припомнить не мог в годы своего детства на Земле или в любой из последующих визитов.
И Луиза являлась частью этого. О, она была сдержанна, осмотрительна, но, пока они шагали, он чувствовал радость в звуке ее шагов, наслаждение, с которым она вдыхала воздух, воспринимала свежий ветерок, наслаждалась запахом, доносившимся из кондитерской, которую они миновали. Он пытался не слушать, но ее голос был неотразим как сам город, не потому, что был прост или чист, но потому, что это было сплавом простоты и чистоты. Это была радость, присущая тому, кто знал скорбь, но чье сердце еще билось.
Они поднимались на холм к Сакре-Кер. Достигнув вершины, он заметил, что Луиза наблюдает за ним с непонятным выражением лица.
– Немного не по пути… – призналась Луиза, – но коли вам нравится изображать туриста… – Она пожала плечами. Он почувствовал, что она сочла, что выразилась грубо, и хочет загладить это. Снова жалость.
– Нет нужды, – сказал Бестер. – Мы можем прямо идти туда, куда направляетесь вы.
Когда они пересекали забитый туристами-зеваками сквер, незнакомый мужчина – уличный художник – практически подскочил к ним с альбомом в руке.
– У вас интересное лицо, – сказал он, – уверен, вы хотите иметь сувенир, который станет напоминанием о визите сюда. – Он уже зарисовывал, его рука провела несколько штрихов углем.
– Не сегодня, – бросил Бестер и двинулся с места.
– Нет-нет, погодите. Вы не знаете, как это будет дешево, практически даром. А когда вы увидите, как я схватываю сходство… – он остановился, заметив Луизу. – О, но конечно – вы скорее приобрели бы портрет леди?
– Также нет, – сказал Бестер на ходу.
Человек шел следом, его рука беспрерывно двигалась.
– Вы поблагодарите меня, месье, когда я закончу, не сомневайтесь.
Бестер подумывал, не дать ли парню небольшого ментального тычка. Внезапный ужас, тошнота. Он решил не прибегать к этому. Телепаты все еще регистрировались, и привлекать к себе внимание подобного рода было последним, к чему он стремился. Он с сожалением поглядел на свои обнаженные руки. Было время, когда один лишь взгляд на него и его перчатки избавил бы его от подобной назойливости.
– Слушай, он не станет платить, – сказала Луиза мужчине. – Мы не туристы, и знаем эти игры.
– Тогда я оставлю это себе, – сказал тот вызывающе.
У Бестера подпрыгнуло сердце. Этого он позволить не мог. Тут в сквере было множество других уличных художников, и большинство из них выставляли образчики рисунков. Сколько людей проходит за день через сквер? Тысячи? И сколько из этих тысяч могут узнать Альфреда Бестера, с бородой или без?
Так что ему все равно придется заплатить за рисунок. Странно, однако, Луиза, которая только что отчитывала назойливого художника, внезапно притихла. Она взяла у парня рисунок и с минуту смотрела на него. Затем, по-прежнему ничего не говоря, она полезла в сумочку и достала кредит.
– Вот, – сказала она. – Теперь ступай.
Она взяла картину и свернула ее. Художник ретировался, слегка задрав нос.
– Я же вам говорил, – бросил он через плечо.
– Почему вы это сделали? – спросил Бестер, когда они продолжили путь.
– Мне нравится портрет.
– Не понимаю.
– Я люблю смотреть на небо, – сказала она. – Мне оно нравится всяким. Бледным, пастельно-голубым, индиго в сумерках или затканное облаками. Но мое любимое небо – покрытое черными тучами, когда сквозь тучи на какое-то мгновение прорываются золотые лучи.
– Я все еще… – но он понял прежде, чем она объяснила. Это было очень похоже на то, что минутами раньше он думал о ней.
– Вы повидали многое, я думаю, и мало что из этого делало вас счастливым, да? Вы похожи на темную тучу. Но был момент только что, лишь момент, когда в вас блеснул свет. Впервые с тех пор, как я вас повстречала. И этот парень, этот уличный художник поймал его. В этом он показал себя в некотором роде гением. И этого достаточно, чтобы заслужить плату.
– Можно посмотреть?
– Не смейтесь надо мной.
– Не собираюсь.
Она протянула ему бумагу, и он развернул ее. И изумился. Это был не он. О, внешнее сходство было. Человек зафиксировал усталые черты его лица, пропорции были верны. Но глаза были молоды, проникнуты удивлением.
Чувство, которое он испытал, было необыкновенным, и в нем было немного вины. Увиденное художником в его лице было его восхищением Луизой. Это была она, отраженная в нем.
– Что вы станете с этим делать? – спросил он.
– Это ваше, – ответила она. – Вы повесили бы это у зеркала – напоминать самому себе, что вы можете выглядеть вот так.
Он этого не желал. С другой стороны, если это заберет она…
– Благодарю, – сказал он.
Он приобрел книгу.
Магазин на том конце города оказался книжным, что поначалу его не заинтересовало. Однако были времена, когда он любил читать. Старый его наставник, Сандовал Бей, привил ему вкус к этому, познакомив его как с классикой, так и с современной литературой. Даже после того, как старик был убит, Бестер продолжал читать – как бы отдавая дань памяти Бея.
Но по мере того как он становился старше, романы, которые он читал, казалось, становились все более и более похожи на покрытую буквами бумагу. И однажды он перестал читать. Задумавшись, он не смог даже сказать, когда это было. Десять лет назад? Двадцать?
Что читают люди в нынешние дни?
Он проглядел бестселлеры. На мемуары был большой спрос, особенно на воспоминания экипажа "Экскалибура" и других исследователей. Одна книга привлекла его вгляд: "Свобода разума. Воспоминания о Мистерии телепатов".
Он взял ее в руки. Он купил ее.
Следующим вечером он сидел в маленьком кафе под названием "Счастливая лошадка", склонясь над несколькими последними страницами. Небольшие коринфские колонны сигаретного дыма словно подпирали низкий потолок, и свет разнообразных настольных ламп не проникал далеко. Несмотря на все это, место казалось популярным для чтения. Семь из восьми других посетителей занимались этим.
– Пресно, – хмыкнул он, закрывая книгу с соответствующей миной.
– Действительно? – худощавый тип лет тридцати пристально посмотрел на него поверх старомодных очков в проволочной оправе. Это было, конечно, рисовкой, ведь любой дефект зрения мог быть исправлен за несколько минут при помощи дешевой операции всего лишь за один визит к врачу. – Просто я тоже читал это и счел блестящим. Как это могло показаться вам пресным? Или вы имели в виду кофе?
– Нет, я имел в виду книгу, – отозвался Бестер.
– Ну, и?
– Не бесцеремонно ли, как по-вашему, требовать объяснения? Может быть, я угрожаю вашему мнению, а, следовательно, вам?
Мужчина чуть-чуть скривил губы.
– Может быть. Могу я ли попросить более вежливо? Или вы боитесь, что не сможете отстоять свое мнение?
– Оно не нуждается в защите, – Бестер отвернулся, но затем повернулся снова. – Но если вам нужно знать… Я нахожу стиль безвкусным, избитым и примитивным. Философия – перелицованный квази-буддистский сентиментализм двадцатого века, который тогда уже перекраивали; здоровый кусок заимствован книги Г'Квана. Рассказ от первого лица, настоящее время – это все претенциозно, а от попыток воспроизвести поток сознания Фолкнера бы стошнило.