– Я думал, это поэтично и проникновенно.
– Ну, – сказал Бестер, – так вы ошиблись. Меня не упрекайте.
Молодой человек коротко пренебрежительно хмыкнул.
– Не взяли бы вы на себя труд изложить это письменно?
– Что вы имеете в виду?
– Я редактирую маленький литературный журнал. Париж нынче полон писателями, и многие мысли у них вполне великолепны. Многие нет. Я думаю, в этом не мешало бы разобраться, и мне для этого нужны критики.
– Но насчет этого романа мы не согласны.
– Согласие – не камень преткновения. Читать, думать, выражать что думаешь…
– …продавать свои мнения тем, кто сам думать не умеет?
– Да, именно. Или, в некоторых случаях, тем, кто станет спорить с вами. Девяносто девять из ста, брось я вызов их мнению, капитулировали бы или отвернулись. Э, чего беспокоиться? Это единственное искусство, не стоящее споров о нем – кроме того, чем оно является, потому что ничто не бессмысленно так, как искусство, о котором не спорят, которое не критикуют, так что…
– Сколько за это платят?
– О. Неизбежный прозаический вопрос. Это стоит десять кредитов за каждые сто слов. Заинтересовались, да?
Бестер, к своему собственному огромному удивлению, услышал собственный ответ:
– Да.
Он возвращался в отель. Шел дождь, так что его ботинки попадали в пастельные лужи, мокрая парусина побывала под потоком воды и окрасилась в цвет заката. Сереброкрылые силуэты ласточек проносились в колышащемся воздухе, и в какой-то момент он увидел: не птицы, а "Черные омеги" курсируют пред жадным ликом Юпитера. Его корабли, его люди, им нет преград. Он задрожал при мысли, чем он был. Он свергал правительства, отводил реки судьбы, чтобы наполнить новые океаны. Без него Тени бы победили, уничтожили бы все человечество.
Это никогда не выходило наружу. Он никогда не видел этого в какой-либо из кровавых историй про него.
Шеридан знал. Герой Шеридан, честный человек. Он знал, но сохранял напрасное молчание. Гарибальди тоже знал.
Конечно, Гарибальди не был человеком большого масштаба. Гарибальди заботил только Гарибальди – что Гарибальди нравится или не нравится. Что доставляет Гарибальди удовольствие, что причиняет ему боль. Особенно то, что причиняет ему боль. Возможно, его подчиненные до сих пор пытаются выследить осу, ужалившую Майкла в пятилетнем возрасте.
Его сознание заблудилось. Где он? Ах да, еще одна улица.
Он командовал тысячами, спасал мир, спасал собственный народ – знали ли они это или нет, ценили или нет.
И теперь он собирается вести колонку в третьеразрядном литературном обзорении?
Что ж, это определенно было не тем, чем бы занялся Альфред Бестер. Гарибальди и его ищейки из Пси-Корпуса долго будут рыскать, прежде чем начнут проверять литературные ревю.
Он завернул за угол и обнаружил улицу неприятно оживленной. Тут была толпа, полицейские мотоциклы и пожарная машина.
Возбуждение, алчность толпы ударили его. Они хотели поглазеть, как что-нибудь сгорит, увидеть, как человеческие существа станут корчиться в пламени. Прямо как толпа, прислушивающаяся, тихо кричащая в алкании его крови…
Стоп. Это же был отель "Марсо", отель Луизы. Место, где он остановился. Он начал проталкиваться вперед. Толпа была разочарована. Пламя было
маленькое и почти все только снаружи. Окно на фасаде было выбито, и маленький обеденный зал почернел, но в целом отель выглядел уцелевшим.
Луиза стояла, наблюдая за работой пожарных, судя выражению ее лица, она была в шоке. Когда Бестер подходил, коп, Люсьен, обращался к ней, хотя было непохоже, чтобы она слушала.
– Никто ничего не видел, – говорил он. – Конечно. Луиза, ты должна…
– Оставь меня одну, – сказала она отстраненно. – Просто… оставь меня. Волна гнева прошла по лицу полицейского, но затем он по-галльски пожал
плечами и сделал, что она просила. Бестер постоял минутку, раздумывая, следует ли ему говорить что-нибудь.
Она его заметила.
– Месье Кауфман, – сказала она тихим голосом. – Я беру назад те слова. Я не хочу брать с вас доплату, если вы съедете до срока.
Бестер кивнул. Он собирался сказать ей, что заберет вещи, как только огонь погаснет. К тому же он пытался избегнуть внимания, не привлекать его. А тут непременно появятся репортеры.
Нет. Один уже был тут, проталкиваясь вперед заодно с оператором.
Он вдруг почувствовал себя зверем в капкане, сердце прибавило несколько ударов в минуту. Если его лицо появится даже в местных новостях…
Он быстро отступил прочь, ныряя в толпу. Он "коснулся" репортера и не нашел своего образа в его мыслях. Он не был замечен, и его не запомнят. Однако камера – видела ли его она?
Если видела, то, может, это вырежут при монтаже.
"Возьми себя в руки, Бестер," – сказал он себе. – "Никто тебя не заметил." Но его сердце все еще билось слишком часто. Как ненавидел он это чувство – чувство бессилия и загнанности.
И тут он как раз заметил Джема и его приятелей, обозревающих все это с широкими бесовскими ухмылками.
Внезапно его бессилие превратилось в холодный гнев – в старого, удобного друга. С этим он уже мог разобраться.
Джем его не приметил. Бестер ушел в переулок, так что он мог видеть головореза, и стал там ждать.
Скоро настала ночь. Джем и его друзья ушли, но не остались одни. Бестер последовал за ними вниз по узким улицам, шаги его были бесшумны и целеустремленны.
Он был самим собой – охотником. Предназначением Бестера было преследовать дичь, а не убегать от "хищников". В былые дни мятежники знали, что их дни сочтены, когда у них на хвосте был Альфред Бестер. Он тонко улыбнулся, вступая в знакомое состязание.
Он преследовал их до дома в нескольких кварталах в стороне, куда они вошли, смеясь и хлопая друг друга по спине. Бестер остался наблюдать, ждать.
Проходили часы, и оранжевая луна взошла на туманный небосклон. Бестер был терпелив – он знал об ожидании больше, чем, может быть, кто-либо еще. Он слушал Париж; он про себя напевал старые мотивы.
Наконец, где-то после полуночи, члены банды начали расползаться. Он считал их на выходе, пока не понял, что Джем остался один. Тогда он отряхнул пиджак, расправил ворот и подошел к зданию.
Это было старое здание, но у него была довольно хорошая охранная система. Ряд контактов и маленький видеоэкран. Чтобы войти, он должен был либо обойти систему, для чего он не захватил инструментов, либо заставить Джема пригласить его. Он мог бы вернуться к себе в номер и принести матричный чип, который позволил ему пройти земную службу контроля – но нет, где тут был вызов? Он мог заставить Джема открыть дверь.
Закрыв глаза, он настроился на сознание Парижа, шаг за шагом, будто сквозь сито, просеивая его, пока не осталось наконец что-то, неясное. Очень неясное.
Вне прямой видимости даже для П12 установить контакт с нормалом было практически невозможно. Но Бестер занимался этим давно и обнаружил, что пределы его возможностей расширялись настолько, насколько он верил в них. Он не мог сканировать Джема отсюда, не мог взорвать кровеносные сосуды в его обезьяноподобном мозгу. Но он мог коснуться его, лишь слегка. Он мог внушить, что один из друзей Джема зовет его…
Сознание Джема было уже спутанно. Это было бурное море, противное на ощупь, замутненное и заторможенное алкоголем, сдобренное какими-то наркотиками. Он уже слышал вещи, которых не было на самом деле. Если бы Бестер попросил его сделаться более уязвимым, он бы не смог.
Все же потребовалось четверть часа сверхконцентрации, прежде чем он услышал клацанье замка. Наружная дверь отворилась, открывая еще две двери по обеим сторонам и лестницу наверх.
Он почуял Джема наверху и поднялся по ступенькам. Когда он остановился напротив, как он чувствовал, нужной двери, то тихо постучал.
Немного погодя дверь отворилась, и Бестер обнаружил себя глядящим в безобразное дуло автоматического пистолета.
Глава 5
– Ну, – сказал Бестер, – так вы ошиблись. Меня не упрекайте.
Молодой человек коротко пренебрежительно хмыкнул.
– Не взяли бы вы на себя труд изложить это письменно?
– Что вы имеете в виду?
– Я редактирую маленький литературный журнал. Париж нынче полон писателями, и многие мысли у них вполне великолепны. Многие нет. Я думаю, в этом не мешало бы разобраться, и мне для этого нужны критики.
– Но насчет этого романа мы не согласны.
– Согласие – не камень преткновения. Читать, думать, выражать что думаешь…
– …продавать свои мнения тем, кто сам думать не умеет?
– Да, именно. Или, в некоторых случаях, тем, кто станет спорить с вами. Девяносто девять из ста, брось я вызов их мнению, капитулировали бы или отвернулись. Э, чего беспокоиться? Это единственное искусство, не стоящее споров о нем – кроме того, чем оно является, потому что ничто не бессмысленно так, как искусство, о котором не спорят, которое не критикуют, так что…
– Сколько за это платят?
– О. Неизбежный прозаический вопрос. Это стоит десять кредитов за каждые сто слов. Заинтересовались, да?
Бестер, к своему собственному огромному удивлению, услышал собственный ответ:
– Да.
Он возвращался в отель. Шел дождь, так что его ботинки попадали в пастельные лужи, мокрая парусина побывала под потоком воды и окрасилась в цвет заката. Сереброкрылые силуэты ласточек проносились в колышащемся воздухе, и в какой-то момент он увидел: не птицы, а "Черные омеги" курсируют пред жадным ликом Юпитера. Его корабли, его люди, им нет преград. Он задрожал при мысли, чем он был. Он свергал правительства, отводил реки судьбы, чтобы наполнить новые океаны. Без него Тени бы победили, уничтожили бы все человечество.
Это никогда не выходило наружу. Он никогда не видел этого в какой-либо из кровавых историй про него.
Шеридан знал. Герой Шеридан, честный человек. Он знал, но сохранял напрасное молчание. Гарибальди тоже знал.
Конечно, Гарибальди не был человеком большого масштаба. Гарибальди заботил только Гарибальди – что Гарибальди нравится или не нравится. Что доставляет Гарибальди удовольствие, что причиняет ему боль. Особенно то, что причиняет ему боль. Возможно, его подчиненные до сих пор пытаются выследить осу, ужалившую Майкла в пятилетнем возрасте.
Его сознание заблудилось. Где он? Ах да, еще одна улица.
Он командовал тысячами, спасал мир, спасал собственный народ – знали ли они это или нет, ценили или нет.
И теперь он собирается вести колонку в третьеразрядном литературном обзорении?
Что ж, это определенно было не тем, чем бы занялся Альфред Бестер. Гарибальди и его ищейки из Пси-Корпуса долго будут рыскать, прежде чем начнут проверять литературные ревю.
Он завернул за угол и обнаружил улицу неприятно оживленной. Тут была толпа, полицейские мотоциклы и пожарная машина.
Возбуждение, алчность толпы ударили его. Они хотели поглазеть, как что-нибудь сгорит, увидеть, как человеческие существа станут корчиться в пламени. Прямо как толпа, прислушивающаяся, тихо кричащая в алкании его крови…
Стоп. Это же был отель "Марсо", отель Луизы. Место, где он остановился. Он начал проталкиваться вперед. Толпа была разочарована. Пламя было
маленькое и почти все только снаружи. Окно на фасаде было выбито, и маленький обеденный зал почернел, но в целом отель выглядел уцелевшим.
Луиза стояла, наблюдая за работой пожарных, судя выражению ее лица, она была в шоке. Когда Бестер подходил, коп, Люсьен, обращался к ней, хотя было непохоже, чтобы она слушала.
– Никто ничего не видел, – говорил он. – Конечно. Луиза, ты должна…
– Оставь меня одну, – сказала она отстраненно. – Просто… оставь меня. Волна гнева прошла по лицу полицейского, но затем он по-галльски пожал
плечами и сделал, что она просила. Бестер постоял минутку, раздумывая, следует ли ему говорить что-нибудь.
Она его заметила.
– Месье Кауфман, – сказала она тихим голосом. – Я беру назад те слова. Я не хочу брать с вас доплату, если вы съедете до срока.
Бестер кивнул. Он собирался сказать ей, что заберет вещи, как только огонь погаснет. К тому же он пытался избегнуть внимания, не привлекать его. А тут непременно появятся репортеры.
Нет. Один уже был тут, проталкиваясь вперед заодно с оператором.
Он вдруг почувствовал себя зверем в капкане, сердце прибавило несколько ударов в минуту. Если его лицо появится даже в местных новостях…
Он быстро отступил прочь, ныряя в толпу. Он "коснулся" репортера и не нашел своего образа в его мыслях. Он не был замечен, и его не запомнят. Однако камера – видела ли его она?
Если видела, то, может, это вырежут при монтаже.
"Возьми себя в руки, Бестер," – сказал он себе. – "Никто тебя не заметил." Но его сердце все еще билось слишком часто. Как ненавидел он это чувство – чувство бессилия и загнанности.
И тут он как раз заметил Джема и его приятелей, обозревающих все это с широкими бесовскими ухмылками.
Внезапно его бессилие превратилось в холодный гнев – в старого, удобного друга. С этим он уже мог разобраться.
Джем его не приметил. Бестер ушел в переулок, так что он мог видеть головореза, и стал там ждать.
Скоро настала ночь. Джем и его друзья ушли, но не остались одни. Бестер последовал за ними вниз по узким улицам, шаги его были бесшумны и целеустремленны.
Он был самим собой – охотником. Предназначением Бестера было преследовать дичь, а не убегать от "хищников". В былые дни мятежники знали, что их дни сочтены, когда у них на хвосте был Альфред Бестер. Он тонко улыбнулся, вступая в знакомое состязание.
Он преследовал их до дома в нескольких кварталах в стороне, куда они вошли, смеясь и хлопая друг друга по спине. Бестер остался наблюдать, ждать.
Проходили часы, и оранжевая луна взошла на туманный небосклон. Бестер был терпелив – он знал об ожидании больше, чем, может быть, кто-либо еще. Он слушал Париж; он про себя напевал старые мотивы.
Наконец, где-то после полуночи, члены банды начали расползаться. Он считал их на выходе, пока не понял, что Джем остался один. Тогда он отряхнул пиджак, расправил ворот и подошел к зданию.
Это было старое здание, но у него была довольно хорошая охранная система. Ряд контактов и маленький видеоэкран. Чтобы войти, он должен был либо обойти систему, для чего он не захватил инструментов, либо заставить Джема пригласить его. Он мог бы вернуться к себе в номер и принести матричный чип, который позволил ему пройти земную службу контроля – но нет, где тут был вызов? Он мог заставить Джема открыть дверь.
Закрыв глаза, он настроился на сознание Парижа, шаг за шагом, будто сквозь сито, просеивая его, пока не осталось наконец что-то, неясное. Очень неясное.
Вне прямой видимости даже для П12 установить контакт с нормалом было практически невозможно. Но Бестер занимался этим давно и обнаружил, что пределы его возможностей расширялись настолько, насколько он верил в них. Он не мог сканировать Джема отсюда, не мог взорвать кровеносные сосуды в его обезьяноподобном мозгу. Но он мог коснуться его, лишь слегка. Он мог внушить, что один из друзей Джема зовет его…
Сознание Джема было уже спутанно. Это было бурное море, противное на ощупь, замутненное и заторможенное алкоголем, сдобренное какими-то наркотиками. Он уже слышал вещи, которых не было на самом деле. Если бы Бестер попросил его сделаться более уязвимым, он бы не смог.
Все же потребовалось четверть часа сверхконцентрации, прежде чем он услышал клацанье замка. Наружная дверь отворилась, открывая еще две двери по обеим сторонам и лестницу наверх.
Он почуял Джема наверху и поднялся по ступенькам. Когда он остановился напротив, как он чувствовал, нужной двери, то тихо постучал.
Немного погодя дверь отворилась, и Бестер обнаружил себя глядящим в безобразное дуло автоматического пистолета.
Глава 5
– Ну, – хрюкнул Джем. Он был в черной майке и тренировочных штанах. – Не мой ли это старый приятель-дедуля? Заходи-ка! – он многозначительно выставил пистолет, и Бестер заметил – это был старый двенадцатимиллиметровый Naga, возможно, с начиненными ртутью пулями, которые оставляют на выходе рану размером с мяч для софтбола.
– Не вздумай, – сказал Бестер хладнокровно.
Джем следил за ним налитыми кровью глазами с сузившимися зрачками. Апартаменты были просторные, обставленные в современном дорогом, но скверном вкусе. Крикливо. Жалкая мальчишеская фанаберия – желание выглядеть крутым – бросалась в глаза во всем. Бестер заметил бутылку красного вина и взял ее.
– Ах, "Шато де Риду" шестьдесят седьмого года, – сказал он. – Неплохой год… скверный выбор к пицце, как бы то ни было.
Он видел разносчика, приходившего раньше, а сейчас увидел и остатки еды, разбросанные на большом деревянном столе.
– Оно стоит сто кредитов за бутылку.
– О, ну тогда оно должно подходить ко всему, – отозвался Бестер. Он подошел к бару, выбрал стакан и налил себе немного.
– Что, черт возьми, ты собрался делать?
– Знаешь, – поведал Бестер, – тебя обсчитали. Это дешевое "Коте дю Рон" в другой бутылке. Я бы сказал, что ты переплатил кредитов девяносто пять.
– Тебе осталось жить шесть секунд, дед.
– О, я так не думаю, – он снова отпил вина.
С каким-то звериным рыком Джем прыгнул вперед, размахивая оружием у лица Бестера, как дубинкой. Бестер установил захват над его нервной системой и проследил, как тот падает, ощутил резкий звон боли, похожий на звук бьющегося стекла. Только это был Джемов нос, который тот разбил о паркетный пол. И несколько зубов.
– Да, пожалуйста, устраивайся поудобнее, – сказал Бестер. – Нам предстоит долгая ночь. В конце ее ты будешь мертв, но я намерен посвятить этому мое время. Так редко теперь попадается случай этим заняться. – Он сделал еще глоток вина, потер здоровой рукой другую, всегда сжатую. – Начнем?
Он заморозил голосовые связки Джема, так что головорез мог издать лишь жалкое подобие квохтанья. Но его мозг – ах, он был охвачен паникой, прекрасной разновидностью ужаса.
"Это глюки, – говорил себе Джем, – это не взаправду."
Бестер погрузился в его мысли как скальпель в масло.
"Нет, боюсь что нет. Это более взаправду, чем ты можешь вообразить."
И "скальпелем" он принялся "стачивать" Джема кусок за куском.
Он уверился, что злодей чувствует, что умирает, наблюдал, как тот в последний раз пытается вырваться. Его расширенные глаза гасли и туманились, его глотка пульсировала, тужась закричать, но Бестер этого не позволил.
И вот он был мертв, хотя его тело еще функционировало. Все, что только что было Джемом, было извлечено из него.
Бестер взял паузу, отпил еще вина, пока дышащее тело пялилось в потолок. Он отошел и, поскольку кишечник и мочевой пузырь Джема самоопорожнились, открыл окно – впустить свежего воздуха. Он потянулся, попробовал размять мышцы шеи, включил телевизор посмотреть, сообщается ли что-нибудь о пожаре. Это заняло десятисекундный эпизод в местных новостях. Картинка показала отель, Луизу, пожарные машины, но себя он не увидел.
Он пошел в кухню и приготовил кофе, затем вернулся туда, где с открытыми глазами лежало тело. Затем с должным вниманием и тщательностью он стал собирать Джема вновь.
Было почти утро, когда он возвратился в отель. Разбитое окно было загорожено картоном. Он отпер ключом дверь, навстречу ему ударил едкий сырой запах гари.
Единственная лампа была включена на одном из необгоревших столиков. Луиза с усталым видом сидела в ее свете перед пустой бутылкой.
– Вы заключили другой контракт, догадываюсь, и пришли за своими вещами?
– Нет. Я, напротив, думал немного поспать.
Она покачала головой.
– Отель закрыт.
– Почему? Ущерб-то ничтожный.
– Ничего себе ничтожный – в окно метнули зажигательную бомбу.
– Вы не хотите закрывать отель.
– Кто вы, чтобы говорить мне, чего я хочу? Вы обо мне ничего не знаете.
– Я знаю женщину, которая, когда я ее увидел в первый раз, защищала то, что ей принадлежало. Я знаю – она не отдаст это так просто.
– Ничего не просто. Все – не просто. Пять лет я пыталась держать это место на плаву. Пять лет – наблюдая, как иссякают мои сбережения. Достаточно. Мне конец.
– У вас нет денег на ликвидацию следов небольшого пожара?
– Что в этом толку? Они только сделают это снова, или что похуже – пока я снова не начну платить им, чего я позволить себе не могу.
– Возможно, вы удивитесь.
– О чем вы?
– Просто, вы можете быть удивлены, только и всего. Что-то случается. Что-то меняется.
– Некоторые вещи – нет, – она медленно шлепнула по столу. – Знаете, сперва я думала, вы на что-то надеетесь относительно меня. Постель. Так? Это причина вашего упорства?
– Нет.
– Что тогда?
– Мне нужно место, где остановиться, вот и все. И я не люблю хулиганов. Не люблю, когда мне диктуют, что я должен делать.
– Полагаю, не любите. Вы были на войне, не так ли?
Он замер, не будучи уверен, что говорить. Которую войну она имеет в виду?
– Да, – наконец решился он.
– Я так и думала. Вы ведете себя по-особенному. Я думаю, все худшее, что могли, вы уже повидали, и это "съело" в вас весь страх. И, может быть, больше, чем ваш страх. – Она подняла на него глаза, но он не думал, что она ждет ответа.
– Вы когда-нибудь любили, мистер Кауфман?
– Да.
– Что с ней стало?
– Ничего, о чем я бы хотел говорить.
– Я однажды была влюблена. Безумно, глупо влюблена. Нынче все, что я имею – это разрушенный отель. – Она оперлась о стол. – Он бросил меня. Видите ли, это не ваше дело, но я все равно вам расскажу, не знаю, почему – вино, возможно. Он бросил меня с моими долгами, моей пустой комнатой, и покинутая, я осталась без какого бы то ни было понятия о любви. Думаю, я больше в нее не верю. С вами произошло то же? Вы покинули ее? Вы прячетесь от своей прежней жизни?
Бестер чуть не повторил, что это не ее дело, но вместо этого вздохнул.
– Нет, – сказал он, вспоминая Кэролин в последний раз, как он видел ее живой и в сознании, опутанной проводами технологии Теней. Хуже, чем мертвую. Но он не покидал ее.
– Нет, я пытался сделать для нее все, что только мог. Я… пошел на многое. – Он усмехнулся. – Просто не получилось, – он вспомнил, что осталось от Кэролин после того, как мятежник-террорист взорвал оборудование. Вспомнил, в какой ярости был, потому что он обещал ей, что справится и все будет как надо. Но собрать заново растерзанное тело – совсем не то, нежели восстановить психику.
Некоторые обещания не следует давать, так как они не могут быть выполнены.
– Нет, – тихо повторил он, – не получилось.
Из-за Байрона. Из-за Литы. И более всего из-за Гарибальди, чьи инженеры, без сомнения, сконструировали оружие, убившее его любимую.
– Да, что ж, это жизнь, не так ли? – сказала она. – Не получается. Мы стареем, мы умираем. Вселенной безразлично.
– Вы многовато выпили.
– Недостаточно. Вы знаете, что я хотела быть художником? Я училась в Парижской Академии искусств. Намерения были очень серьезны, но я пожертвовала этим. Ради любви. Ради этого, – она с отвращением обвела руками комнату.
Он сел молча, угнетаемый непривычным чувством, когда не знаешь, что сказать.
– Вы еще беретесь за краски?
– Хм… Да. В основном крашу стены и двери. Совсем недавно – в этой комнате. Как думаете, здесь был необходим новый оттенок черноты? – она указала на полосу сажи на прежде белых стенах.
– Я думаю, вам следует пойти в кровать и позже подумать об этом с более ясной головой. И я думаю, мне следует поступить так же.
– Предпочту сидеть здесь и жалеть себя до следующего дня или около того. Посидите со мной? Похоже, вы в конечном счете так же жалеете себя, как и я.
– Что заставляет вас так говорить?
– Каждое ваше слово и выражение лица. То, как вы ко всему относитесь. – она нахмурилась. – Кроме того дня в сквере, когда тот человек рисовал вас. Тогда вы были другим. Что было иначе? Что пришло вам в голову?
И снова он пытался придумать, что сказать. Потому что он знал, что увидел художник в его глазах. Он увидел Луизу.
– Не помню, – ответил он.
Она скептически глянула на него, но спорить не стала.
– А я нашел работу, – начал он.
– Действительно?
– Да. Литературного критика.
– Это странная работа для человека вашей профессии. Судя по вашим бумагам – вы торговец.
– Мечта детства. Я отошел от дел и теперь настало время дать волю фантазиям, полагаю. Жить в Париже, сочинительствовать.
– Что ж, мистер Кауфман. Добро пожаловать в мир фантазии, – она помедлила. – Эта писательская работа. Это на полный день?
– Нет.
– Как вам понравится некоторое время квартировать бесплатно?
– Зависит от условий, конечно.
– Помогите мне вычистить этот беспорядок. Я стану платить вам днем проживания за час работы. Это хорошая плата.
– Вы таки не сдались.
– Полагаю, нет.
Он кивнул.
Она поднялась, хватаясь за стол.
– Похоже, я вот-вот отключусь.
– Доброй ночи – или утра, скорее.
– Да. Вам тоже. И… благодарю вас.
Эти слова удивили его так, что он онемел. Это было так же, как незадолго до этого во время их разговора. Чем он заслужил благодарность? Выразил сочувствие? К нормалке?
Он заново прокрутил в голове их беседу и понял, что да. Что заставило его так поступить?
Он подумает об этом позже. "Разборка" и "сборка" Джема опустошила его. Он будет более разумным после нескольких часов отдыха.
Он проснулся с остатками мигрени, чем-то похожей на похмелье, но в остальном чувствовал себя прилично. Он поднялся, сполоснул лицо холодной водой и принялся планировать свой день.
Ну-с, теперь он обозреватель. Значит, ему нужно что-то обозревать. И что-то, чтобы записывать обозрения: настольный компьютер с искусственным интеллектом или что-то в этом роде. Его портативный компьютер мог работать с голоса, но каким-то образом он чувствовал, что должен использовать старомодную клавиатуру, если вовсе не ручку и бумагу.
С годами писатели в общем согласились в том, что дистанция между мыслимым и написанным словом, возникающая из прикосновения пальцев, необходима. Письмо было иной формой общения, нежели речь, другим способом мышления – более обдуманным.
Похоже было, что днем будет жарковато, а все что у него было – кожаный пиджак да черные брюки. Вот и другое дело, которое ему нужно сделать – ему нужно пополнить гардероб.
Луиза была внизу, уже скребла стены.
– А, доброе утро, – сказала она, меряя его "обмундирование" взглядом с головы до ног. – У меня есть рабочая одежда, думаю, вам придется впору.
– Что, простите?
– Вы пришли помочь мне привести все это в порядок, не так ли?
– Я отчетливо помню, что не соглашался помогать вам, – отозвался он.
– А я отчетливо помню, что вы убедили меня остаться здесь, и это накладывает на вас ответственность. Вот. Будете помогать или нет?
Он брезгливо оглядел помещение.
– Скорее, нет.
– Очень плохо. Одежда наверху.
– У меня дела.
– Сделаете позже.
– Но… – нахмурился Бестер.
Кисть вверх – кисть вниз… Бестер посмотрел на жирную полосу краски на сером фоне. В таком темпе покраска единственной стены займет у него весь день.
– Вы никогда прежде не красили, – сказала Луиза. Это не был вопрос.
– Собственно говоря, нет. Я правильно это делаю?
– Нет. Вы используете кисть, чтобы выделить края, а затем раскатываете широкие участки.
– Края?
– Здесь, – она подошла и взяла у него из руки кисть, а затем опустилась рядом на колени.
– Видите? Я провожу линию на полу вдоль плинтуса. Теперь крашу плинтус, вот так.
Ее волосы, убранные косынкой, пахли чистотой и чуть-чуть лавандой. И еще краской – она ухитрилась забрызгать ею несколько волосков, несмотря на платок.
Он осознал, что уже очень давно не находился в такой близости от женщины. С женщинами ему не слишком везло. Мальчиком он втюрился в одну
девочку-телепатку из своего класса. Неожиданно натолкнувшись на нее, целующуюся с другим мальчишкой, он приобрел неприятный опыт психического соучастия в чужом наслаждении.
Позднее, кадетом, он по-настоящему влюбился в неистовую Элизабет Монтойя, чья страсть к нему почти совершенно его поглотила. Но она не любила его достаточно – недостаточно, чтобы оставаться в Корпусе вместе с ним. Она попыталась уйти к меченым, сбежать, и он был вынужден вернуть ее.
Он так злился на нее, что она вынудила его сделать это. Теперь же он вообще ничего не чувствовал. Он даже не мог вспомнить ее лицо.
Корпус, конечно, устроил брак, генетически более гарантировавший получение телепатического потомства. Любви там и места не было, однако какое-то время он думал о возможности, по крайней мере, партнерских отношений. До тех пор, пока по возвращении домой не нашел Алишу в объятиях другого мужчины.
Он предполагал, что все еще женат, а его сын – если, разумеется, это был его сын, в чем он сильно сомневался – был ему чужим.
Нет, вероятно, во время или после войны телепатов Алиша потребовала развода. Кому хочется состоять в браке с ужасным преступником Альфредом Бестером?
И Кэролин. Он любил ее. Она доказала ему, что сердце его еще не опустошено, как он полагал. Это, в конечном счете, лишь доказало, что ему все еще может быть больно. Стоило ли стараться.
Так почему он замечал запах волос Луизы, движение ее пальцев, державших кисть, беспорядочно выбившиеся, обрызганные краской локоны, обрамлявшие ее лицо?
Ах. Да потому что он болван. Она более чем вдвое младше него, еще молода и красива. Его тело реагировало на нее, вот и все – последний выброс гормонов. Или, может быть, ему нравился тот факт, что она в нем нуждается, пусть и немного. Когда-то тысячи людей зависели от него, но уже годы он был этого лишен. Синдром опустевшего гнезда? Элементарная истина – давая почувствовать, что нуждаешься в ком-то, приобретешь больше друзей, чем каким-либо иным способом.
Да, простая физиология и психология. Он не был по-настоящему увлечен ею. А она однозначно не была увлечена им. Зачем же он понапрасну расходует здесь свое время?
Вероятно, потому, что, помимо своей воли, он малярничал в первый раз в своей жизни.
Тут раздался стук в дверь. Ее голова дернулась, и щека слегка задела его лицо. Резко отшатнувшись, он стукнулся головою о стену.
– Ты? – вскринула Луиза дрожавшим от гнева и возмущения голосом.
В дверях стоял Джем. Луиза схватила оторванную ножку стула из груды обломков.
– Пошел вон! Уходи отсюда!
Лицо Джема исказилось внезапной болью. Он выглядел растерянным. Бестер нахмурился. Может быть, он был более усталым, чем думал. Может…
Но затем Джем прокашлялся.
– Послушайте, о, мадам, я – я зашел слишком далеко. Простите. Дурно вести бизнес подобным образом, и я не должен был так поступать.
– Что? Не шути со мной. Меня тошнит от тебя. Так что, будь любезен… – она взвесила в руках свое импровизированное оружие.
Джем извлек из кармана карточку и протянул ее.
– Здесь восемь тысяч кредитов. Если эта сумма не покроет ущерб и потерю бизнеса, я переведу больше. Ладно?
Изумленная до предела, Луиза прямо-таки застыла на мгновение. Затем на ее лицо снова вернулось выражение подозрительности.
– Что ты затеял, Джем? Ты выхватишь это у меня, может, схватишь за волосы и попытаешься задать мне хорошую взбучку? Если так, то лучше убей меня.
Джем осторожно положил кредитку на конторку.
– Вот, – пробормотал он. – Проверьте. Это настоящее, – его глаза метнулись к Бестеру, и его лицо снова исказилось. Затем он повернулся и ушел.
– Что за… – она схватила карточку, оглядела ее и сунула в щель кассового аппарата.
– Восемь тысяч, точно как он сказал, – ее тон был настолько обалдевшим, что Бестер не смог подавить смешок.
Она это заметила.
– Вы – что вы ему сделали?
– Я? Ничего.
– Ночью, когда вы говорили мне, что может что-то произойти – вы это имели в виду! Как вы узнали?
– Я говорил абстрактно, – сказал Бестер. – Просто что я пожил достаточно долго, чтобы понять – никогда не угадаешь, что в действительности ждет тебя за следующим поворотом.
– Нет. Вы знали. Откуда?
– Ей-богу, я не знал. Вы не думаете, что скорее ваш друг-полицейский заключил с его приятелями некое внеслужебное соглашение? Чтобы они пошли и – ну – "вразумили" Джема? Или, может, он действительно раскаялся.
– Нет, только не Джем. Но Люсьен… нет, в это я тоже не верю. Он слишком порядочен, слишком законопослушен.
– Вы ему нравитесь. Может, это нападение оказалось для него последней каплей.
– Может. Не верю я в это.
– Да. Он знает, что вы не любите помощи, предпочитая выкарабкиваться самостоятельно…
– О, я-то? – ее глаза снова сузились, но на сей раз в них было что-то лукавое.
– Таково мое впечатление.
– Составленное всего за три дня?
– Возможно, я ошибаюсь.
– Нет, вы правы. Я такая. Но кто бы что ни сделал с Джемом – заслужил мою благодарность, – на секунду она встретилась с ним взглядом, затем вернулась к работе.
Бестер подумал – знай она вправду детали того, что он сделал, она, возможно, отнеслась бы к этому совсем иначе.
Все-таки хорошо чувствовать ее благодарность.
Физиология и психология. Всегда приятно чувствовать себя нужным – даже когда ты этого не хотел.
– Не вздумай, – сказал Бестер хладнокровно.
Джем следил за ним налитыми кровью глазами с сузившимися зрачками. Апартаменты были просторные, обставленные в современном дорогом, но скверном вкусе. Крикливо. Жалкая мальчишеская фанаберия – желание выглядеть крутым – бросалась в глаза во всем. Бестер заметил бутылку красного вина и взял ее.
– Ах, "Шато де Риду" шестьдесят седьмого года, – сказал он. – Неплохой год… скверный выбор к пицце, как бы то ни было.
Он видел разносчика, приходившего раньше, а сейчас увидел и остатки еды, разбросанные на большом деревянном столе.
– Оно стоит сто кредитов за бутылку.
– О, ну тогда оно должно подходить ко всему, – отозвался Бестер. Он подошел к бару, выбрал стакан и налил себе немного.
– Что, черт возьми, ты собрался делать?
– Знаешь, – поведал Бестер, – тебя обсчитали. Это дешевое "Коте дю Рон" в другой бутылке. Я бы сказал, что ты переплатил кредитов девяносто пять.
– Тебе осталось жить шесть секунд, дед.
– О, я так не думаю, – он снова отпил вина.
С каким-то звериным рыком Джем прыгнул вперед, размахивая оружием у лица Бестера, как дубинкой. Бестер установил захват над его нервной системой и проследил, как тот падает, ощутил резкий звон боли, похожий на звук бьющегося стекла. Только это был Джемов нос, который тот разбил о паркетный пол. И несколько зубов.
– Да, пожалуйста, устраивайся поудобнее, – сказал Бестер. – Нам предстоит долгая ночь. В конце ее ты будешь мертв, но я намерен посвятить этому мое время. Так редко теперь попадается случай этим заняться. – Он сделал еще глоток вина, потер здоровой рукой другую, всегда сжатую. – Начнем?
Он заморозил голосовые связки Джема, так что головорез мог издать лишь жалкое подобие квохтанья. Но его мозг – ах, он был охвачен паникой, прекрасной разновидностью ужаса.
"Это глюки, – говорил себе Джем, – это не взаправду."
Бестер погрузился в его мысли как скальпель в масло.
"Нет, боюсь что нет. Это более взаправду, чем ты можешь вообразить."
И "скальпелем" он принялся "стачивать" Джема кусок за куском.
Он уверился, что злодей чувствует, что умирает, наблюдал, как тот в последний раз пытается вырваться. Его расширенные глаза гасли и туманились, его глотка пульсировала, тужась закричать, но Бестер этого не позволил.
И вот он был мертв, хотя его тело еще функционировало. Все, что только что было Джемом, было извлечено из него.
Бестер взял паузу, отпил еще вина, пока дышащее тело пялилось в потолок. Он отошел и, поскольку кишечник и мочевой пузырь Джема самоопорожнились, открыл окно – впустить свежего воздуха. Он потянулся, попробовал размять мышцы шеи, включил телевизор посмотреть, сообщается ли что-нибудь о пожаре. Это заняло десятисекундный эпизод в местных новостях. Картинка показала отель, Луизу, пожарные машины, но себя он не увидел.
Он пошел в кухню и приготовил кофе, затем вернулся туда, где с открытыми глазами лежало тело. Затем с должным вниманием и тщательностью он стал собирать Джема вновь.
Было почти утро, когда он возвратился в отель. Разбитое окно было загорожено картоном. Он отпер ключом дверь, навстречу ему ударил едкий сырой запах гари.
Единственная лампа была включена на одном из необгоревших столиков. Луиза с усталым видом сидела в ее свете перед пустой бутылкой.
– Вы заключили другой контракт, догадываюсь, и пришли за своими вещами?
– Нет. Я, напротив, думал немного поспать.
Она покачала головой.
– Отель закрыт.
– Почему? Ущерб-то ничтожный.
– Ничего себе ничтожный – в окно метнули зажигательную бомбу.
– Вы не хотите закрывать отель.
– Кто вы, чтобы говорить мне, чего я хочу? Вы обо мне ничего не знаете.
– Я знаю женщину, которая, когда я ее увидел в первый раз, защищала то, что ей принадлежало. Я знаю – она не отдаст это так просто.
– Ничего не просто. Все – не просто. Пять лет я пыталась держать это место на плаву. Пять лет – наблюдая, как иссякают мои сбережения. Достаточно. Мне конец.
– У вас нет денег на ликвидацию следов небольшого пожара?
– Что в этом толку? Они только сделают это снова, или что похуже – пока я снова не начну платить им, чего я позволить себе не могу.
– Возможно, вы удивитесь.
– О чем вы?
– Просто, вы можете быть удивлены, только и всего. Что-то случается. Что-то меняется.
– Некоторые вещи – нет, – она медленно шлепнула по столу. – Знаете, сперва я думала, вы на что-то надеетесь относительно меня. Постель. Так? Это причина вашего упорства?
– Нет.
– Что тогда?
– Мне нужно место, где остановиться, вот и все. И я не люблю хулиганов. Не люблю, когда мне диктуют, что я должен делать.
– Полагаю, не любите. Вы были на войне, не так ли?
Он замер, не будучи уверен, что говорить. Которую войну она имеет в виду?
– Да, – наконец решился он.
– Я так и думала. Вы ведете себя по-особенному. Я думаю, все худшее, что могли, вы уже повидали, и это "съело" в вас весь страх. И, может быть, больше, чем ваш страх. – Она подняла на него глаза, но он не думал, что она ждет ответа.
– Вы когда-нибудь любили, мистер Кауфман?
– Да.
– Что с ней стало?
– Ничего, о чем я бы хотел говорить.
– Я однажды была влюблена. Безумно, глупо влюблена. Нынче все, что я имею – это разрушенный отель. – Она оперлась о стол. – Он бросил меня. Видите ли, это не ваше дело, но я все равно вам расскажу, не знаю, почему – вино, возможно. Он бросил меня с моими долгами, моей пустой комнатой, и покинутая, я осталась без какого бы то ни было понятия о любви. Думаю, я больше в нее не верю. С вами произошло то же? Вы покинули ее? Вы прячетесь от своей прежней жизни?
Бестер чуть не повторил, что это не ее дело, но вместо этого вздохнул.
– Нет, – сказал он, вспоминая Кэролин в последний раз, как он видел ее живой и в сознании, опутанной проводами технологии Теней. Хуже, чем мертвую. Но он не покидал ее.
– Нет, я пытался сделать для нее все, что только мог. Я… пошел на многое. – Он усмехнулся. – Просто не получилось, – он вспомнил, что осталось от Кэролин после того, как мятежник-террорист взорвал оборудование. Вспомнил, в какой ярости был, потому что он обещал ей, что справится и все будет как надо. Но собрать заново растерзанное тело – совсем не то, нежели восстановить психику.
Некоторые обещания не следует давать, так как они не могут быть выполнены.
– Нет, – тихо повторил он, – не получилось.
Из-за Байрона. Из-за Литы. И более всего из-за Гарибальди, чьи инженеры, без сомнения, сконструировали оружие, убившее его любимую.
– Да, что ж, это жизнь, не так ли? – сказала она. – Не получается. Мы стареем, мы умираем. Вселенной безразлично.
– Вы многовато выпили.
– Недостаточно. Вы знаете, что я хотела быть художником? Я училась в Парижской Академии искусств. Намерения были очень серьезны, но я пожертвовала этим. Ради любви. Ради этого, – она с отвращением обвела руками комнату.
Он сел молча, угнетаемый непривычным чувством, когда не знаешь, что сказать.
– Вы еще беретесь за краски?
– Хм… Да. В основном крашу стены и двери. Совсем недавно – в этой комнате. Как думаете, здесь был необходим новый оттенок черноты? – она указала на полосу сажи на прежде белых стенах.
– Я думаю, вам следует пойти в кровать и позже подумать об этом с более ясной головой. И я думаю, мне следует поступить так же.
– Предпочту сидеть здесь и жалеть себя до следующего дня или около того. Посидите со мной? Похоже, вы в конечном счете так же жалеете себя, как и я.
– Что заставляет вас так говорить?
– Каждое ваше слово и выражение лица. То, как вы ко всему относитесь. – она нахмурилась. – Кроме того дня в сквере, когда тот человек рисовал вас. Тогда вы были другим. Что было иначе? Что пришло вам в голову?
И снова он пытался придумать, что сказать. Потому что он знал, что увидел художник в его глазах. Он увидел Луизу.
– Не помню, – ответил он.
Она скептически глянула на него, но спорить не стала.
– А я нашел работу, – начал он.
– Действительно?
– Да. Литературного критика.
– Это странная работа для человека вашей профессии. Судя по вашим бумагам – вы торговец.
– Мечта детства. Я отошел от дел и теперь настало время дать волю фантазиям, полагаю. Жить в Париже, сочинительствовать.
– Что ж, мистер Кауфман. Добро пожаловать в мир фантазии, – она помедлила. – Эта писательская работа. Это на полный день?
– Нет.
– Как вам понравится некоторое время квартировать бесплатно?
– Зависит от условий, конечно.
– Помогите мне вычистить этот беспорядок. Я стану платить вам днем проживания за час работы. Это хорошая плата.
– Вы таки не сдались.
– Полагаю, нет.
Он кивнул.
Она поднялась, хватаясь за стол.
– Похоже, я вот-вот отключусь.
– Доброй ночи – или утра, скорее.
– Да. Вам тоже. И… благодарю вас.
Эти слова удивили его так, что он онемел. Это было так же, как незадолго до этого во время их разговора. Чем он заслужил благодарность? Выразил сочувствие? К нормалке?
Он заново прокрутил в голове их беседу и понял, что да. Что заставило его так поступить?
Он подумает об этом позже. "Разборка" и "сборка" Джема опустошила его. Он будет более разумным после нескольких часов отдыха.
Он проснулся с остатками мигрени, чем-то похожей на похмелье, но в остальном чувствовал себя прилично. Он поднялся, сполоснул лицо холодной водой и принялся планировать свой день.
Ну-с, теперь он обозреватель. Значит, ему нужно что-то обозревать. И что-то, чтобы записывать обозрения: настольный компьютер с искусственным интеллектом или что-то в этом роде. Его портативный компьютер мог работать с голоса, но каким-то образом он чувствовал, что должен использовать старомодную клавиатуру, если вовсе не ручку и бумагу.
С годами писатели в общем согласились в том, что дистанция между мыслимым и написанным словом, возникающая из прикосновения пальцев, необходима. Письмо было иной формой общения, нежели речь, другим способом мышления – более обдуманным.
Похоже было, что днем будет жарковато, а все что у него было – кожаный пиджак да черные брюки. Вот и другое дело, которое ему нужно сделать – ему нужно пополнить гардероб.
Луиза была внизу, уже скребла стены.
– А, доброе утро, – сказала она, меряя его "обмундирование" взглядом с головы до ног. – У меня есть рабочая одежда, думаю, вам придется впору.
– Что, простите?
– Вы пришли помочь мне привести все это в порядок, не так ли?
– Я отчетливо помню, что не соглашался помогать вам, – отозвался он.
– А я отчетливо помню, что вы убедили меня остаться здесь, и это накладывает на вас ответственность. Вот. Будете помогать или нет?
Он брезгливо оглядел помещение.
– Скорее, нет.
– Очень плохо. Одежда наверху.
– У меня дела.
– Сделаете позже.
– Но… – нахмурился Бестер.
Кисть вверх – кисть вниз… Бестер посмотрел на жирную полосу краски на сером фоне. В таком темпе покраска единственной стены займет у него весь день.
– Вы никогда прежде не красили, – сказала Луиза. Это не был вопрос.
– Собственно говоря, нет. Я правильно это делаю?
– Нет. Вы используете кисть, чтобы выделить края, а затем раскатываете широкие участки.
– Края?
– Здесь, – она подошла и взяла у него из руки кисть, а затем опустилась рядом на колени.
– Видите? Я провожу линию на полу вдоль плинтуса. Теперь крашу плинтус, вот так.
Ее волосы, убранные косынкой, пахли чистотой и чуть-чуть лавандой. И еще краской – она ухитрилась забрызгать ею несколько волосков, несмотря на платок.
Он осознал, что уже очень давно не находился в такой близости от женщины. С женщинами ему не слишком везло. Мальчиком он втюрился в одну
девочку-телепатку из своего класса. Неожиданно натолкнувшись на нее, целующуюся с другим мальчишкой, он приобрел неприятный опыт психического соучастия в чужом наслаждении.
Позднее, кадетом, он по-настоящему влюбился в неистовую Элизабет Монтойя, чья страсть к нему почти совершенно его поглотила. Но она не любила его достаточно – недостаточно, чтобы оставаться в Корпусе вместе с ним. Она попыталась уйти к меченым, сбежать, и он был вынужден вернуть ее.
Он так злился на нее, что она вынудила его сделать это. Теперь же он вообще ничего не чувствовал. Он даже не мог вспомнить ее лицо.
Корпус, конечно, устроил брак, генетически более гарантировавший получение телепатического потомства. Любви там и места не было, однако какое-то время он думал о возможности, по крайней мере, партнерских отношений. До тех пор, пока по возвращении домой не нашел Алишу в объятиях другого мужчины.
Он предполагал, что все еще женат, а его сын – если, разумеется, это был его сын, в чем он сильно сомневался – был ему чужим.
Нет, вероятно, во время или после войны телепатов Алиша потребовала развода. Кому хочется состоять в браке с ужасным преступником Альфредом Бестером?
И Кэролин. Он любил ее. Она доказала ему, что сердце его еще не опустошено, как он полагал. Это, в конечном счете, лишь доказало, что ему все еще может быть больно. Стоило ли стараться.
Так почему он замечал запах волос Луизы, движение ее пальцев, державших кисть, беспорядочно выбившиеся, обрызганные краской локоны, обрамлявшие ее лицо?
Ах. Да потому что он болван. Она более чем вдвое младше него, еще молода и красива. Его тело реагировало на нее, вот и все – последний выброс гормонов. Или, может быть, ему нравился тот факт, что она в нем нуждается, пусть и немного. Когда-то тысячи людей зависели от него, но уже годы он был этого лишен. Синдром опустевшего гнезда? Элементарная истина – давая почувствовать, что нуждаешься в ком-то, приобретешь больше друзей, чем каким-либо иным способом.
Да, простая физиология и психология. Он не был по-настоящему увлечен ею. А она однозначно не была увлечена им. Зачем же он понапрасну расходует здесь свое время?
Вероятно, потому, что, помимо своей воли, он малярничал в первый раз в своей жизни.
Тут раздался стук в дверь. Ее голова дернулась, и щека слегка задела его лицо. Резко отшатнувшись, он стукнулся головою о стену.
– Ты? – вскринула Луиза дрожавшим от гнева и возмущения голосом.
В дверях стоял Джем. Луиза схватила оторванную ножку стула из груды обломков.
– Пошел вон! Уходи отсюда!
Лицо Джема исказилось внезапной болью. Он выглядел растерянным. Бестер нахмурился. Может быть, он был более усталым, чем думал. Может…
Но затем Джем прокашлялся.
– Послушайте, о, мадам, я – я зашел слишком далеко. Простите. Дурно вести бизнес подобным образом, и я не должен был так поступать.
– Что? Не шути со мной. Меня тошнит от тебя. Так что, будь любезен… – она взвесила в руках свое импровизированное оружие.
Джем извлек из кармана карточку и протянул ее.
– Здесь восемь тысяч кредитов. Если эта сумма не покроет ущерб и потерю бизнеса, я переведу больше. Ладно?
Изумленная до предела, Луиза прямо-таки застыла на мгновение. Затем на ее лицо снова вернулось выражение подозрительности.
– Что ты затеял, Джем? Ты выхватишь это у меня, может, схватишь за волосы и попытаешься задать мне хорошую взбучку? Если так, то лучше убей меня.
Джем осторожно положил кредитку на конторку.
– Вот, – пробормотал он. – Проверьте. Это настоящее, – его глаза метнулись к Бестеру, и его лицо снова исказилось. Затем он повернулся и ушел.
– Что за… – она схватила карточку, оглядела ее и сунула в щель кассового аппарата.
– Восемь тысяч, точно как он сказал, – ее тон был настолько обалдевшим, что Бестер не смог подавить смешок.
Она это заметила.
– Вы – что вы ему сделали?
– Я? Ничего.
– Ночью, когда вы говорили мне, что может что-то произойти – вы это имели в виду! Как вы узнали?
– Я говорил абстрактно, – сказал Бестер. – Просто что я пожил достаточно долго, чтобы понять – никогда не угадаешь, что в действительности ждет тебя за следующим поворотом.
– Нет. Вы знали. Откуда?
– Ей-богу, я не знал. Вы не думаете, что скорее ваш друг-полицейский заключил с его приятелями некое внеслужебное соглашение? Чтобы они пошли и – ну – "вразумили" Джема? Или, может, он действительно раскаялся.
– Нет, только не Джем. Но Люсьен… нет, в это я тоже не верю. Он слишком порядочен, слишком законопослушен.
– Вы ему нравитесь. Может, это нападение оказалось для него последней каплей.
– Может. Не верю я в это.
– Да. Он знает, что вы не любите помощи, предпочитая выкарабкиваться самостоятельно…
– О, я-то? – ее глаза снова сузились, но на сей раз в них было что-то лукавое.
– Таково мое впечатление.
– Составленное всего за три дня?
– Возможно, я ошибаюсь.
– Нет, вы правы. Я такая. Но кто бы что ни сделал с Джемом – заслужил мою благодарность, – на секунду она встретилась с ним взглядом, затем вернулась к работе.
Бестер подумал – знай она вправду детали того, что он сделал, она, возможно, отнеслась бы к этому совсем иначе.
Все-таки хорошо чувствовать ее благодарность.
Физиология и психология. Всегда приятно чувствовать себя нужным – даже когда ты этого не хотел.