равнины близ Дакки усеяны костями ткачей.
Знаете ли вы, что восемь из каждых десяти ирландцев питались
картофелем? Это были крестьяне, чья бедная земля почти ничего больше не
рождала, а деньги, которые они выручали за прочие культуры, шли на арендные
платежи землевладельцам. Те произошли от английских завоевателей, поэтому
плодородные земли, где можно было выращивать злаки, принадлежали им.
Тридцать пять лет назад внезапная болезнь уничтожила урожай картофеля, и
крестьяне начали голодать. В голодные времена люди, обладающие большими
запасами продовольствия, норовят вывезти его из страны, потому что
голодающие слишком бедны, чтобы платить за него хорошую цену. Британский
парламент обсуждал предложение закрыть ирландские порты до тех пор, пока
ирландское зерно не будет съедено самими ирландцами. Предложение отклонили
-- оно шло вразрез со свободой торговли. Вместо этого мы послали солдат,
чтобы они обеспечили беспрепятственную доставку зерна на корабли. Почти
миллион человек умерли голодной смертью; полтора миллиона уехали из страны.
Те, кто оказался в Британии, соглашались работать за такое низкое жалованье,
что британским рабочим можно было теперь платить меньше, и доходы
промышленников выросли как никогда. Вам пора идти на
корму.
Он знает, что, когда я не в силах больше терпеть, я бегу на корму и
перегибаюсь через борт, чтобы ветер уносил в море мои вопли и рыдания. Но на
этот раз я сурово на него взглянула и спросила, голосовал бы он или нет
против закрытия портов, если бы был в парламенте. Я не укусила бы его, если
бы он ответил "да", -- просто плюнула бы ему в лицо. Но он тихо сказал:
--Я не осмелился бы голосовать против, если бы знал, что потом мне
придется иметь дело с вами, Белл.
Я чуть было не назвала его бесом-хитрюгой, но опомнилась -- вышло бы
похоже на разговоры Парня. Я сглотнула слюну и ушла.
ИМПЕРИЯ. Во всяком густонаселенном месте Земли неизбежно возникала
империя -- Персия, Греция, Италия, Монголия, Аравия, Дания, Испания и
Франция шли по очереди, сменяя друг друга. Наименее воинственной, но самой
крупной и долговечной империей была китайская. Мы уничтожили ее двадцать
пять лет назад, потому что ее правители не позволяли нам продавать там
опиум. Британская империя росла очень быстро, но не исключено, что через два
или три столетия полуголые потомки Дизраэли и Гладстона будут нырять в Темзу
с опор разрушенного Лондонского моста за монетками, которые забавы ради
будут бросать туда туристы из Тибета.
САМОУПРАВЛЕНИЕ. Я спросила, есть ли на свете страны, населенные
приветливыми, зажиточными людьми, которые сами собою правят.
-- Да. В Швейцарии несколько небольших республик с различными языками и
религиями мирно живут бок о бок в течение столетий -- дело в том, что
высокие горы отделяют их друг от друга и от окружающих народов. Чтобы
усовершенствовать мир, Белла, вам надо всего лишь возвести высокую гору
между каждым городом и его ближайшим соседом или же рассечь все континенты
на множество островов равного размера.
ПРЕОБРАЗОВА ТЕЛИ МИРА. Да, я предвижу, Белл, что, несмотря на мои
наставления, вы захотите стать легкомысленной оптимисткой современного
толка, из тех, кто стремится уничтожить богатство и нищету, разделив все
поровну.
-- Но это здравый смысл, и ничего больше! -- воскликнула я. ,
-- Имеются четыре секты, которые думают так же, но по-разному
собираются воплотить эту идею в жизнь.
СОЦИАЛИСТЫ хотят, чтобы бедные выбрали их в парламент, где они введут
высокий налог на доходы богатых и примут законы, дающие каждому право на
производительный труд в хороших условиях, на хорошую пищу, жилье,
образование и лечение.
-- Замечательная мысль! -- воскликнула я.
-- Да. Прекрасно. Другие преобразователи мира указывают, что парламент
-- это тесный союз монархов, лордов, епископов, юристов, торговцев,
банкиров, биржевиков, промышленников, военных, землевладельцев и чиновников,
которые заседают там С ЕДИНСТВЕННОЙ ЦЕЛЬЮ --ради защиты своих богатств.
Поэтому социалистов, если их туда изберут, непременно перехитрят, или купят,
или расколют на части компромиссами. Я согласен с этим предсказанием.
И вот КОММУНИСТЫ набирают в свою партию людей из всех классов общества
-- людей, которые будут терпеливо работать и дожидаться дня, когда в стране
случится серьезная финансовая неприятность; тогда они совершат переворот и
станут правительством -- на короткое время. Мы, говорят коммунисты,
останемся у власти лишь до тех пор, пока каждый не получит все необходимое и
не будет в состоянии его сохранить; после этого они обещают распустить свою
партию, потому что ни они, ни иное правительство уже не будут нужны. -- Ура!
-- возликовала я.
--Да, ура. Но другие преобразователи мира утверждают, что группы,
которые приходят к власти через насилие, всегда стремятся увековечить свою
власть путем того же насилия и становятся новой тиранией. Я с этим согласен.
ВОИНСТВУЮЩИЕ АНАРХИСТЫ, или ТЕРРОРИСТЫ, ненавидят тех, кто стремится к
власти, так же сильно, как тех, кто ею обладает. Так как прочие классы
зависят от людей, работающих на полях, шахтах, заводах и транспорте, они
говорят, что эти рабочие должны оставлять у себя все, что производят,
обходиться без денег, обменивая товар на товар, а от тех, кто захочет ими
править, обороняться бомбами.
-- Так и надо! -- воскликнула я.
-- Согласен. Но я также согласен с теми, кто утверждает, что полиция и
армия -- самые беспощадные террористы из всех. К тому же зажиточные слои
держат в руках ключи от складов провианта и топлива, чьими бы руками они ни
были произведены и добыты.
Так что ваша последняя надежда -- ПАЦИФИСТЫ, или МИРНЫЕ АНАРХИСТЫ. Они
говорят, что усовершенствовать мир можно, лишь совершенствуя самих себя и
действуя на других личным примером. Это означает -- ни с кем не враждовать,
раздавать деньги и жить либо добровольными пожертвованиями, либо трудом
своих рук. Этим путем шли Будда, Иисус и Святой Франциск, а в нашем столетии
-- князь Кропоткин, граф Лев Толстой и американский писатель, фермер и
холостяк Торо. Это движение привлекает множество безвредных аристократов и
писателей. Они раздражают правительства своим отказом платить налоги, считая
взимание их безнравственным, и тут они правы, потому что налоги главным
образом идут на армию и вооружение. Впрочем, полицейские забирают в тюрьмы и
секут только рядовых пацифистов. Знаменитых почитатели избавляют от
серьезных неприятностей. Если подадитесь в политику, Белл, становитесь
пацифисткой-анархисткой. Вас на руках будут носить.
-- Ох, что же мне делать? -- выкрикнула я сквозь слезы.
-- Пойдемте на корму, Белл, и я вам скажу, -- ответил он.
РЕЦЕПТ АСТЛИ. Мы облокотились на борт, глядя, как от кормы по ленивым,
блестящим в лунном свете волнам расходятся пенные борозды; и он сказал:
-- Душераздирающее материнское чувство, которое вы испытываете к
обездоленным мира сего, есть животный инстинкт, лишенный своей естественной
цели. Выходите замуж: и заводите детей. Выходите за меня. На моих угодьях
есть ферма и даже целая деревня -- вообразите, какие откроются возможности.
Будете воспитывать детей (мы их в общую школу не отдадим), заставите меня
усовершенствовать канализацию для всей округи, понизить арендную плату. Я
дам вам шанс стать настолько счастливой и добродетельной, насколько это
возможно для умной женщины на нашей гадкой планете.
Я ответила:
-- Ваше предложение не соблазняет меня, Гарри Астли, потому что я не
люблю вас*; но это самая хитрая приманка, какую вы только могли подкинуть
женщине, чтобы заставить ее вести совершенно эгоистическую жизнь. Благодарю
вас, нет.
-- Тогда дайте на секунду вашу руку.
Я так и сделала и тут впервые поняла, кто он такой на самом деле --
измученный маленький мальчик, который ненавидит жестокость так оке, как и я,
и считает себя сильным мужчиной, потому что способен притвориться, что любит
ее. Он такой же бедный и несчастный, как моя потерянная дочка, но только
внутри. Снаружи он безупречно спокоен. У каждого должна быть своя уютная
оболочка, этакое мягкое пальто с карманами, полными денег. Я непременно
стану социалисткой.
Уныние не давало мне думать о хорошем, Бог, поэтому я не вспоминала о
тебе до сегодняшнего утра. Меня разбудил шум, словно от сильного дождя, и я
лежала, раздумывая, как он осверкит салат для Мопси и Флопси, как я вскоре
буду завтракать вареными яйцами, почками и копченой рыбой, а ты будешь
хлебать свое пойло с пузырями, как мы потом пойдем навещать и лечить больных
зверюшек в нашей лечебнице. Пронежившись много минут в довольстве и покое, я
открыла глаза и увидела подле себя пятки Парринга, а в щелях жалюзи, --
солнечный свет. Я сообразила, что звук, похожий на шум дождя, исходит от
эвкалипта, который растет возле отеля; его твердые глянцевые листья от ветра
колотятся и шаркают друг о друга. И все же спокойное довольство не
улетучилось. Воспоминание о тебе отогнало прдчь ужас и слезы, потому что ты
умнее и лучше, чем доктор Хукер и Гарри Астли, вместе взятые. Ты никогда не
говорил, что жестокость к беспомощным -- это хорошо, или неизбежно, или
несущественно. Когда-нибудь ты объяснишь мне, как изменить то, о чем я не
могу даже написать -- стоит начать, и слова станут ОГРОМНЫМИ, гласные
исчезнут, чернила размажутся от слез.
Раздался стук в дверь, и мне сказали, что бачок с кипятком стоит в
коридоре.
Я не брила Парня с самой Александрии и решила наконец-то этим заняться.
Вскочила на ноги, живо умылась и оделась, проложила полотенце между его
головой и подушкой, намылила ему лицо. Оказалось, это гораздо легче делать,
когда он лежит наоборот. Он молчал и не открывал глаз, но я знала, что ему
приятно, ведь он терпеть не может бриться сам. Соскоблив щетину, я напомнила
ему, что сегодня отправляется пароход в Глазго через Лисабон и Ливерпуль,
что на нем плывет мистер Астли и что он предлагай заказать нам каюту. Все
еще не открывая глаз, Парень сказал:

17 Гибралтар -- Париж: последний побег Парринга

Наконец-то без Парня! И собственная маленькая комнатка на узкой улочке
в самом сердце прекрасного, здорового Парижа! Помнишь, как мы здесь были в
давние времена? Как таращились в Лувре на громадные картины? Как ели за
маленькими столиками в саду Тюпльри? Как ходили к профессору Шарко в
больницу Салъпетриер* и как он вовсю старался меня загипнотизировать? В
конце концов я прикинулась, будто это ему удалось, потому что не хотела,
чтобы он попал впросак перед огромной аудиторией восторженных студентов. Я
думаю, он видел, что я притворяюсь, -- вот почему он так хитро улыбнулся и
объявил, что я самая душевно здоровая англичанка, какую он когда-либо
обследовал. Сейчас расскажу, как я вновь сюда попала. В Гибралтаре Парень
заставил меня ждать за дверью банка, пока он брал там деньги. Он вышел с той
самодовольной беспечностью, которой я раньше так восхищалась, хотя теперь
понимаю, что под ней одна пустота. Пока мы плыли в Марсель, он ко всякой еде
заказывал вино. Раньше такого не водилось. Я-то не пила, у меня от одного
глотка голова кружится, но он говорил, что без вина еда не еда и что
французы пьют его все поголовно. В отличие от "Нежнейшей любви", этот
пароход был пассажирский. Вечерами Парень играл с другими пассажирами в
карты в углу кают-компании и приходил, когда я уже давно спала. В ночь
накануне прибытия в Марсель он вернулся в каюту, насвистывая и приговаривая:
-- Радость моя, голубка моя, птичка моя певчая, куропаточка,
шотландский синий колокольчик, права ты была! Не азартные, а коммерческие
игры -- конек твоего мужчины.
Он пересчитан выигрыш и лег в постель головой куда надо, чего не бывало
много дней. Я уже предвкушала то, что он назвал нашим новым медовым месяцем,
-- и вдруг он заснул. Он, но не я. Я наперед знала, что случится, и
понимала, что воспрепятствовать этому не могу.
Мы не поехали сразу из Марселя в Париж:, а остановились в отеле,
который присоветовал ему один из картежников на корабле. Тот же приятель
привел его то ли в кафе, то ли в клуб, то ли в карточную школу, где он играл
каждый вечер, пока я дожидалась его в отеле, чашку за чашкой поглощая
шоколад и тоскуя над страницами "О законе народонаселения" Мальтуса. Парню
понадобилось пять дней, чтобы спустить все, что у него было. Он перенес это
лучше, чем я ожидала; вернувшись однажды вечером в отель, он сказал:
-- Опять казни меня или милуй, Белл. Может быть, у тебя найдется, чем
расплатиться за отель, -- я проигрался в пух. Но таким ты, кажется, больше
меня любишь.
Мне не хотелось, Бог, пускать в ход твои деньги без крайней нужды. Я
положила в саквояж: самое необходимое, прихорошилась сама, прихорошила Парня
и пошла с ним прогуляться в сторону вокзала, где мы сели на ночной парижский
поезд. Пока ждали отправления, Данкан раз или два порывался уйти, упрашивая
меня отпустить его в отель за несессером, где лежали щетки с серебряной
инкрустацией, доставшиеся ему от отца. Но я сказала:
-- Нет, Парень, ведь жить-то мы в номере жили. Будь доволен, что отель
получит от нас хоть что-то взамен.
Я была так рада уехать из Марселя, что сладко проспала всю ночь, сидя
прямо, как палка, на деревянной скамье во французском вагоне третьего
класса.
Когда приехали в Париж:, я поняла, что Парень за всю ночь глаз не
сомкнул и вот-вот рухнет. Я потащила его по кривым улочкам на той стороне
реки, что победнее, -- там больше недорогих отелей, но все они были еще
закрыты. На булыжной площадке, где сходились три переулка, я села сама и
усадила его за столик
кафе. Я сказала:
-- Побудь пока тут, Парень. Я пойду на вокзал, откуда идут поезда на
Кале, и куплю билеты. Через три дня мы будем в Глазго.
-- Это невозможно--мое доброе имя безвозвратно погибнет. Мы ведь не муж
и жена.
-- Тогда, милый Данкан, вернемся в Глазго раздельно.
-- Злодейка! Чертовка! Я ли не доказал, что люблю тебя и без тебя не
могу? Расставание разобьет мое сердце,-- и так далее, и тому подобное.
-- Ты же говорил, что хочешь побыть у каких-то знакомых в Париже.
Помочь тебе это устроить?
-- У каких еще знакомых?
-- У мидинеток и зеленой малютки-феи.
-- Ха-ха, от собственного пороха взлетел.
Когда Парень не желает растолковывать свои странные речения, он
прибегает к помощи других, не менее странных. В это время официант,
готовивший кафе к открытию, спросил, нужно ли нам что-нибудь, и Парень
сказал:
-- Ун абсент.
Официант ушел и вернулся с рюмочкой, наполненной, как мне показалось,
водой, и бокалом с водой же. Парень добавил несколько капель из бокала в
рюмку и поднял ее на свет. Жидкость в ней стала мутновато-зеленой.
-- Здравствуй, зеленая малютка-фея! -- воскликнул он и опрокинул рюмку
одним махом. Затем крикнул официанту "Ун ompl", положил руки на стол и
уткнул-" ся в них лицом. Тут из ближайшей двери под вывеской "Hotel de
Notre-Dame" вышел хорошо одетый человек.
-- Посиди минутку, Данкан, -- сказала я и заглянула внутрь.
Вестибюль был такой узкий, что стоявший посередине массивный стол
красного дерева едва не делил его пополам. Входящим и выходящим приходилось
протискиваться у стен. За столом сидела женщина, похожая на королеву
Викторию, только моложе и дружелюбнее, опрятная, живая, маленькая толстушка
в черном шелковом вдовьем платье.
-- Вы говорите по-английски, мадам? -- спросила я.
-- Это мой родной язык, милочка, -- ответила она с лондонским
выговором, -- и чем могу служить?
Я объяснила, что снаружи меня ждет один бедняга, которому совершенно
необходим отдых, что у нас мало денег и почти нет багажа, поэтому нам нужен
самый маленький и дешевый номер. Она сказала, что я попала как раз куда надо
-- комнатка будет стоить только двадцать франков за первый час, плата
вперед, и двадцать за каждый дополнительный час или долю часа, их мы
уплатим, когда будем уходить. Номер только освободился и будет готов минут
через десять-пят-надцать -- а где же мой друг поджидает?Я сказала, глотает
зеленых фей в соседнем кафе. Она спросила, не сбежит ли. Я, смеясь,
ответила:
-- Нет, а как бы хорошо!
Она тоже засмеялась и предложила скоротать время за чашкой кофе. Она
сказала:
-- Судя по вашему выговору, вы из Манчестера, а я уж сколько лет не
беседовала по душам с простой и разумной английской женщиной.
Я вышла сказать Парню о знакомстве. Он посмотрел на меня туманным
взором и проглотил еще одну зеленую фею. Я вернулась обратно.
Она сообщила мне, что когда-то звалась Миллисент Мун из Севен-дайелс1 и
мечтала заняться гостиничным делом, но лондонские правила не дают новичкам
развернуться, поэтому она уехала в Париж:, где их, наоборот, поощряют. В
отеле "Notre-Dame" она вначале работала на самой низкой должности, но вскоре
стала настолько незаменимой, что хозяин на ней женился, так что она стала
мадам Крон-кебиль, но я могу называть ее Мичли. Она сама сделалась хозяйкой
после франко-прусской войны, когда коммунары повесили Кронкебиля на фонаре
из-за его международных симпатий. Она оплакала его кончину, но взялась за
дело с ловкостью и сноровкой, которые понимающие люди очень ценят. Вообще с
французами куда легче иметь дело, чем с англичанами. Англичане прикидываются
честными и практичными, но. на самом-то деле они все с вывертами. Только
французы знают толк в главном -- правда ведь?Я ответила:
-- Не могу сказать, Милли. Главное -- это что? --Деньги и любовь. Что
же еще?
-- Жестокость.
Она засмеялась и сказала, что это очень по-английски, но люди, которые
любят жестокость, должны за нее платить, и это доказывает, что любовь и
деньги все равно на первом месте. Я спросила, что она имеет в виду. Она
уставилась на меня и спросила, что я имею в виду. Я ответила, что боюсь
рассказывать. Тут ее ласковость и веселость исчезли, и, понизив голос, она
спросила, не причинил ли мне мужчина какого вреда.
- Нет, что вы, Милли, -- мне-то за всю жизнь никто вреда не причинял. Я
Севен-дайелс -- один из сомнительных районов Лондона.
говорю о гораздо худшем.
Я вся дрожала и уже готова была заплакать, но она взяла меня за руки.
Это придало мне сил, и я рассказала ей о том, что случилось в Александрии.
Теперь я и тебе, Бог, могу об этом рассказать, но это настолько важно, что я
проведу вначале еще одну разделяющую черту.
Мистер Астли и доктор Хукер привели меня в отель где мы сидели среди
хорошо одетых людей как мы сами за одним из столиков на веранде ели пили
болтали а толпа полуголых людей детей большей частью смотрела на нас через
пустое пространство где прохаживались двое мужчин с бичами я думала это игра
такая веселая потому что многие в толпе развлекали тех кто на веранде
кланяясь умоляя извиваясь всем телом смешно кривляясь пока кто-нибудь на
веранде не бросал монетку или горстку монет в пыль тогда один или двое из
кучи кидались падали хватали царапали землю вопили а люди за столиками
смеялись или хмурились или отворачивались и тогда люди с бичами что стояли
скрестив руки и прикидывались будто не видят вдруг просыпались и обрушивали
на толпу удары рассекали ее что тоже вызывало смех а мистер А стли сказал
потомки творцов сфинкса а доктор Хукер сказал этим и вправду сочувствуешь и
показал на худенькую девочку слепую на один глаз с большеголовым младенцем
слепым на оба она одной рукой держала его у груди другую тянула вперед
сжимала разжимала поводила ею туда сюда бессознательно как в трансе и я
стояла в трансе потом двинулась к ней наверно мужчины кричали и последовали
за мной я пересекла промежуток вошла в толпу нищих стала вынимать из сумки
кошелек чтобы положить ей в руку но тут его кто-то схватил денег всегда
недостаточно может это моя дочь была я встала на колени обняла ее и младенца
подняла их пошла вслепую спотыкаясь назад среди увечных слепых детей
стариков с гнойными язвами вопящих царапающихся давящих друг друга ради
монет из разорванного кошелька я влезла на веранду служитель отеля сказал
этим сюда нельзя я сказала я их беру с собой а мистер Астли сказал миссис
Парринг ни портовая охранами капитан не позволят вам взять их на корабль а
младенец хныкал и был весь мокрый но девочка вцепилась в меня другой рукой я
уверена она поняла что нашла мать но нас растащили ИЗ ЭТОГО ДОБРА НЕ ВЫЙДЕТ
взревел доктор Хукер меня в жизни так не оскорбляли не обижали как мог он
сказать такое мне доброй как все люди до мозга костей ЭТО У МЕНЯ ДОБРА НЕ
ВЫЙДЕТ? заорала я не веря своим ушам но мистер Астли отчетливо сказал никак
не выйдет и я попыталась закричать как ты закричал однажды Бог я хотела
чтобы все вокруг в обморок попадали но Гарри Астли прижал к моему рту ладонь
О радость о наслаждение вонзить в нее зубы.
Вкус крови меня отрезвил. Я к тому же была удивлена тем, что мистер
Астли не скорчился и не застонал. Он только чуть нахмурился, но две секунды
спустя весь побелел и потерял бы сознание, если бы доктор Хукер и я не
отвели его в помещение и не усадили на диван в глубине вестибюля. Доктор
Хукер велел принести горячую воду, йод и чистые бинты, но хотя у него диплом
медика, именно я обмыла, перевязала рану и наложила жгут. Я также сказала
Астли, что виновата перед ним. Вялым голосом он ответил, что чистая,
нежданная телесная рана, при всей ее болезненности, -- блошиный укус для
выпускника Итона.
Пока мы ехали в экипаже обратно на пароход, я сидела молча и прямо,
глядя только вперед, и слушала, что они говорили. Доктор Хукер сказал, что
теперь мне должно быть понятно, какая великая задача стоит перед
англосаксонской расой и почему Отец наш небесный сотворил загробную жизнь,
вознаграждающую человека за земные невзгоды. Но в то же время, сказал он, не
следует преувеличивать тяжесть того, что мы видели. Отверстые язвы и тому
подобное служат для тех, кто выставляет их напоказ, источником дохода, и
нищие, как правило, живут лучше, чем честные труженики. Девочка и младенец
притерпелись к своему состоянию, их нельзя назвать несчастными в нашем
понимании -- в Египте они, безусловно, живут и лучше, и свободнее, чем жили
бы в цивилизованной стране. Он сказал, что восхищен тем, как быстро я
оправилась от потрясения, вызванного страшным зрелищем, но не жалеет, что
подверг меня этому потрясению, -- отныне я буду мыслить как взрослая
женщина, а не как ребенок. Мистер Астли сказал, что моя жалость была бы
естественна и хороша, будь она направлена на несчастных из моей же среды,
но, проявляясь беспорядочно, она лишь продлит страдания тех, кому лучше
умереть. Передо мной только что предстала действующая модель едва ли не
всякого цивилизованного государства. На веранде сидели правители и хозяева
-- богатство и образование, полученные ими от родителей, вознесли их выше
всех прочих. Толпа нищих представляла завистливое и немощное большинство,
удерживаемое на своем месте бичами тех, кто находится посередине, -- они
представляют полицию и бюрократию, сохраняющие общество неизменным. Пока они
говорили, я сидела, стиснув зубы и кулаки, и еле удерживалась, чтобы не
искусать и не расцарапать этих умных мужчин, которые отвергают заботу о
беспомощных больных малолетних, используют религию и политику, чтобы самим
спокойно оставаться выше этой боли, оправдывают с помощью религии и политики
тех, кто сеет бедствия огнем и мечом, и как я могу все это прекратить?Я не
знала, что мне делать.
-- Я и теперь не знаю, -- сказала я Милли, улыбаясь сквозь слезы. --
Поскорей надо вернуться к Богу за советом. Но я не могу вернуться, пока не
избавлюсь от этого бедолаги, который ждет снаружи.
--Давайте его сюда, -- сказала Милли решительно. -- Ваш номер готов,
так что ведите его наверх, угрохайте его там живенько, и мы еще потолкуем. У
вас слишком доброе сердце, .милочка, для этого гадкого мира. Вам необходим
совет чуткой, искушенной женщины, которой можно доверять.
Я подумала, что странное словечко "угрохайте" означает просто "уложите
его спать", вышла и вижу --Данкана нет! На столике стояли четыре пустые
рюмки из-под зеленых малюток-фей, ко мне подскочил официант, которому не
было заплачено, но Парень мой испарился.
Я вернулась к Милли. Она напила еще по чашечке кофе и спросила, где я
познакомилась с этим мужчиной и почему я путешествую по Парижу почти без
багажа. Я объяснила. Выслушав, она сказала:
-- Очень умно было с вашей стороны, милочка, провести приятный долгий
медовый месяц с другом прежде, чем вы выйдете замуж: за достойного человека.
Слишком многие бросаются в замужество, совершенно ничего не зная о том, что
им предстоит отдать и получить. Но этот Парринг явно уже выжатый лимон. Вы
будете гораздо лучшей женой своему мужу, если теперь испробуете некоторое
разнообразие.
Этот отель, объяснила она, того сорта, что лондонцы называют публичными
домами -- посетители-мужчины платят здесь за парьбу с совершенно незнакомыми
женщинами в течение часа или того меньше. В Британии публичные дома
запрещены, но во Франции любая здоровая и разумная девушка может получить
разрешение на такую работу или поступить в легальное заведение вроде того,
где я нахожусь.
-- Как это незнакомые люди так быстро спариваются?--спросила я
изумленно, и она ответила, что многие мужчины предпочитают незнакомых,
потому что не могут спариваться с теми, кого хорошо знают. Большинство ее
посетителей -- женатые люди, а у некоторых есть еще и любовницы. Получается,