Грей Майкл. Бедные-несчастные

увы! -- игорным домам на континенте, покрыв в одну неделю четыре страны. Она
наслаждалась каждой минутой путешествия и блеском глаз и маленькими знаками
нежности ясно давала понять, что скоро в уединенный час любви отблагодарит
меня за все. Моей единственной надеждой оставалось вот что: если публичные
средства передвижения и бешеное коловращение дня не в состоянии к вечеру
утомить ее и погрузить в сон, они, быть может, сделают это со мной. Тщетная
надежда! Между Беллой и природным Паррингом -- низменной частью Парринга --
возникла прочная связь, которую мой несчастный измученный мозг не мог ни
разорвать, ни ослабить. Вновь и вновь я падал в постель, точно в смертный
сон, но когда я в скором времени пробуждался, оказывалось, что я ласкаю ее.
Подобно жертве головокружения, которая кидается ВПЕРЕД, в пропасть, вместо
того, чтобы отшатнуться от нее, я СОЗНАТЕЛЬНО бросался в любовный танец с
его стонами восторга и отчаяния, не прерывая его до тех пор, пока луч света
сквозь щель между ставнями не возвещал вступление в чистилище нового дня. В
Венеции я упал в обморок, скатился по ступеням Сан-Джорджо Маджоре в лагуну,
почувствовал, что тону, и возблагодарил за это Господа. Очнулся я, как
всегда, в постели с Беллой. Меня мутило от морской болезни. Мы находились в
каюте первого класса на пароходе, совершающем круиз по Средиземному морю.
-- Бедный Парень, ты слишком резво начал!--сказала она. -- Никаких
больше казино и кабаре! Отныне я становлюсь твоим врачом и предписываю
полный покой, кроме тех часов, когда мы вместе в уютном гнездышке, как
сейчас.
С тех пор до самого дня моего спасения я был тряпичной куклой,
безвольной игрушкой в ее руках. Но лежа в постели сколько возможно в течение
дня, я в конце концов стал потихоньку восстанавливать силы.
И я продолжал считать ее добрым созданием! Ну, хохочите же! ХОХОЧИТЕ!!
ХОХОЧИТЕ!!! Да, да, проклятый Бакстер, пусть от неудержимого хохота лопнут
Ваши проклятые бока! Я по-прежнему верил в доброту моего ангела-изверга!
Когда она своей рукой приподнимала мне голову, чтобы покормить меня с
ложечки, слезы благодарности катились по моим щекам. Когда в портах, где мы
швартовались, она вела меня в английские банки, говорила служащим, что ее
бедняжка не совсем здоров, и водила моей рукой, подписывая чек или почтовый
перевод, слезы благодарности катились по моим щекам. Как-то ясным, синим,
сверкающим днем мы полулежали бок о бок и рука в руке на папу бе в шезлонгах
и неслись через Босфор -- по левому борту от нас расстилалась вся Азия, по
правому вся Европа, или наоборот.
-- Ты только в одном хорош, Парень, -- сказала она глубокомысленно, --
но в этом ты уж действительно хорош, настоящий гранд монарх вельможа
император лорд-главный-канцлер превосходительство президент патрон провост
босс и чемпион.
Слезы благодарности катились по моим щекам. Я был настолько слаб и
принижен, что без всякой надежды продолжал умолять ее выйти за меня замуж:.
Даже произошедшее в Гибралтаре не открыло мне глаза.
Мы сошли на берег, чтобы продать мои акции "Шотландских вдов и сирот"*
-- сделка, спешить с которой не следовало. Управляющий банком, помнится,
спросил меня настоятельным тоном, от которого у меня заболела голова:
-- Вы отдаете себе отчет в том, что делаете, мистер Парринг? Я
посмотрел на Беллу, которая сказала только:
-- Нам нужны деньги, Парень, и не нам одним.
Я подписал бумагу. Мы вышли из банка, и она повела меня через сады
Аламеды к Южному бастиону, где была наша гостиница. Вдруг перед Беллой
выросла дородная, представительная, хорошо одетая дама и сказала:
-- Какая удивительная встреча, леди Коллингтон, давно ли вы здесь?
Почему сразу нас не навестили? Вы меня помните? Мы познакомились четыре года
назад в Коузе, на яхте принца Уэльского.
-- Чудесно! -- воскликнула Белла. -- Но я привыкла, что меня зовут
Белла Бакстер, если только я не с моим Паррингом.
-- Однако... ведь вы, несомненно, супруга генерала Коллингтона, который
был
тогда в Коузе?
-- Надеюсь, что так! Хотя Бог говорит, что четыре года назад я была в
Южной Америке. Что же такое мой муж:? Он красивее, чем все эти унылые Парни?
Выше ростом? Сильнее? Богаче?
-- Это какая-то ошибка, -- промолвит дама сухо, -- хотя и наружность, и
голос поразительно схожи.
Поклонившись, она удалилась.
-- Вчера я видела, как эта женщина катит в открытом экипаже, --
произнесла Белла с задумчивым видом, -- и кто-то сказал, что это жена
старого адмирала, который правит этой большой гигантской Скалой. Ни один из
моих вопросов она не удостоила ответа. Может быть, мне ее остановить и
задать их снова? Неплохо бы иметь где-нибудь запасного военного мужа и еще
одну фамилию вдобавок к той, что уже есть, да еще кататься на королевских
яхтах.
Вот как я узнал, что моя Ужасная Возлюбленная не помнит ничего из своей
жизни до катастрофы, после которой на ее голове под волосами появилась эта
на удивление правильная трещина -- ЕСЛИ ТОЛЬКО ЭТО ТРЕЩИНА, мистер Бакстер!
ВЫ-то знаете, и Я ТЕПЕРЬ ЗНАЮ, что В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ...
-- Бакстер, -- простонал я, -- неужели Парринг обо всем догадался?
-- Парринг не догадался ни о чем путном, Свичнет. Его хлипкий рассудок
так и не оправился после венецианского срыва. Слушай дальше.
ВЫ-то знаете, и Я ТЕПЕРЬ ЗНАЮ, что В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ это ведь-минская
печать. Да! Женская разновидность каиновой печати, клеймящая ее носительницу
как вампиршу, лемура, суккуба и нечистую тварь.
Пропускаю шесть страниц немыслимой околесицы и перехожу к предпоследней
странице, где он описывает свой приезд с Беллой в Париж на ночном поезде. У
них опять туго с деньгами, и они не хотят тратиться на кеб. Они идут по
пустым еще улицам, встречая только громадные мусорные фургоны. Цвет неба
молочносерый, воздух свеж, чирикают воробьи. Белл в восторге от всего, что
она видит, хотя она несет весь их багаж -- на каждом плече по тяжелому
саквояжу. Парринг идет налегке. Физически он уже достаточно окреп, но боится
признаться в этом Белле, чтобы (я цитирую) она вновь не выпила из меня всю
мужскую силу. Слушай дальше.
Улица Юшетт -- это узенькая улочка около реки. Там мы увидели маленький
отель, довольно шумный для такого раннего утра. Официант соседнего кафе уже
расставлял на тротуаре стулья и столики, так что мне было где посидеть, пока
Белла ходила на разведку. Вскоре она вернулась -- без багажа и в приподнятом
настроении. Всего через час для нас будет готов номер; к тому же
содержательница отеля, хоть и вдова француза, родилась в Лондоне и бойко
говорит на кокни. Она пригласила Беллу подождать в прихожей, но поскольку
там очень тесно, не мог бы я еще посидеть где сижу? Можно, конечно, посидеть
и в холле, но холлы там тоже очень маленькие, ночные постояльцы как раз
начнут сейчас выходить и будут на меня натыкаться. Похоронным голосом я
сказан, что так и быть, подожду снаружи, в душе испытывая восторг от того,
что впервые мне удастся побыть на свежем воздухе без Беллы. Перед тем как
шмыгнуть в отель, она так лучезарно улыбнулась, что у меня возникло
подозрение, не радуется ли она, в свой черед, возможности побыть без меня.
Официант принес мне кофе, круассан и рюмку коньяку. Это меня взбодрило.
По крайней мере, я почувствовал в себе достаточно сил, чтобы распечатать и
прочесть письмо, полученное еще в Гибралтаре вместе с почтовым переводом из
Банка Клайдсдейла и северной Шопгпандии. Я знал, что письмо с адресом,
написанным материнской рукой, полно горьких и справедливых упреков --
упреков, встретить которые я никогда бы не решился без бренди в желудке и С
БЕЛЛОЙ подле меня, ибо Белла ни на минуту не оставила бы меня в покое, чтобы
я всласть мог упиться тоской и чувством вины, которые заслужил в полной
мере. Чуть ли не с вожделением я разорвал конверт и, прочитав письмо,
содрогнулся.
Вести оказались еще ужаснее, чем я предполагал. Мать была почти
разорена. Ей пришлось рассчитать всю прислугу, кроме старой Джесси и
кухарки. С этими двумя женщинами я впервые познал радости любви, но лучшие
их годы давно миновали. Старая Джесси так одряхлела и ослабла умом, что мы
намеревались после Рождества отдать ее в приют. Кухарка превратилась в
запойную пьяницу. Обе теперь прислуживали матери бесплатно, потому что никто
другой на порог бы их не пустил. Менее трагическим, но для меня более
горьким бьшо то обстоятельство, что моя милая хрупкая мама, одинокая вдова
сорока шести лет, уже не могла заказывать себе одежду в Лондоне и Эдинбурге
и принуждена была теперь сама покупать ее в Глазго. В раскаянии и гневе я,
задыхаясь, вскочил на ноги -- гнев мой по преимуществу был направлен против
Беллы, ибо что она сотворила с моими деньгами? Безотчетно я двинулся по
переулку, узкому, как коридор, вспоминая с зубовным скрежетом свои страдания
в лапах этого прелестного чудовища.
Не Господня ли Рука повела меня через этот людный мост и остановила у
дверей большого собора? Думаю, она. Никогда раньше я не входил в
католический храм. Что за трепетная надежда повлекла меня туда сейчас?
Я увидел уходящие вдаль ряды могучих колонн, подобные аллеям гигантских
каменных деревьев и дававшие опору сумрачным сводам; я услыхал
величественные раскаты... Кроме шуток, Свичнет, он пишет таким тошнотворным,
заимствованным слогом, что дальше я ограничусь пересказом. Данкан П. никогда
раньше Богу не молился, но тут решается попробовать, потому что все вокруг
занимаются именно этим. Сквозь щель в крышке он бросает сантим в коробку для
пожертвований; зажигает свечу; ставит ее перед алтарем на острый выступ;
зажмурив глаза, преклоняет колени и сообщает Перводвигателю Всего Сущего,
что Данкан П. стал таким вот гнусным, испорченным и нехорошим главным
образом из-за Злой Беллы Бакстер, так что молю Тебя, Господи, приди на
подмогу. Внезапно все вокруг светлеет. Открыв глаза, Парринг видит солнечный
свет, бьющий ему в лицо сквозь заалтарный витраж; лучи, проходя через алое
стекло в форме сердца, рисуют яркое розовое пятно на модном белом шелковом
жилете Данкана П. Личная телеграмма Данкану П. от Перводвигателя? Поначалу
Д.П. реагирует по-протестантски. Он хочет найти какое-нибудь укромное
местечко, чтобы все обмозговать, маленький уединенный уголок с сиденьем и
запирающейся дверью, где ему никто не помешает. Тут ему на глаза попадается
ряд кабинок, люди обычного вида входят в них и выходят обратно, и на каждой
двери указано, свободна кабинка или занята. Он запирается в одной из
свободных и оказывается, естественно, в исповедальне. Если я добавлю, что
падре за решетчатым окошечком знал английский, можешь догадаться, что
случилось потом.
-- Навряд ли.
-- Парринг хочет исповедаться во всех своих грехах от пятилетнего
возраста (когда старая Джесси научила его мастурбировать) до того момента
получасом раньше, когда Белла взяла ему номер в заведении, смахивающем на
бордель. Ему также нужен профессиональный совет относительно ценности только
что полученной от Бога телеграммы в виде Святого Сердца. Священник отвечает,
что всякий, кто молится перед этой святыней, получает такую телеграмму,
когда солнце находится в определенном положении, и весть эта всегда благая,
если верно ее истолковать. Он говорит, что не может отпустить месье П. его
грехи, потому что месье то ли еретик, то ли язычник, но если месье П.
сделает пятиминутный обзор грехов, которые так его мучают, он напрямик
выскажет ему свое мнение. За этим следует чистосердечный рассказ. Священник
говорит, что ему надлежит либо жениться на Белле и вернуться домой к матери,
либо оставить Беллу и вернуться домой к матери, либо гореть в аду. Священник
советует месье П. по возвращении в Глазго принять наставление в католической
вере, а сейчас до свидания, месье, я буду молиться за вашу душу. Парринг
выходит на улицу, где солнечный свет лился на меня, как благословение, ибо я
чувствовал, что с плеч моих упала тягостная ноша, и так далее, и так далее.
Словом, ему наконец становится ясно, что он сыт Беллой по горло. Итак,
обратно в отель! Белла распаковывает его вещи в номере. "Не надо!" -- кричит
Парринг и говорит ей, что ему надо вернуться в Глазго и РАБОТАТЬ, но взять
ее с собой он может только в качестве законной жены. Она бодро отвечает:
"Ничего страшного, Парень, я как раз хотела получше осмотреть Париж",
укладывает его вещи в один из саквояжей и дает ему деньги на дорогу домой.
"Это все?" -- спрашивает он. Она говорит: "Все, что осталось от твоих денег,
но если тебе нужно больше, вот то, что дал мне Бог". Она берет ножницы,
распарывает подкладку своего дорожного жакета, достает пятьсот фунтов в
банкнотах Английского банка и протягивает ему со словами: "Возьми за все то
удовольствие, что ты мне доставил. Ты заслужил гораздо больше, но больше у
меня нет. Тут все же очень много денег, и Бог мне их дал, потому что знал,
что с тобой непременно должно произойти что-нибудь в этом роде".
Дальше опять буду читать дословно. Описание, которое Парринг дает
своему поведению после того, как он узнал, что мне было заранее известно о
его бегстве, представляет большой клинический интерес.
Когда мой мозг в одно и то же время старайся ухватить и отторгнуть
гнусный смысл ее слов, вот тогда я узнал, что такое сумасшествие. Мотая
головой от плеча к плечу и разевая рот в беззвучном крике или в попытке
укусить воздух, я попятился в угол комнаты, где медленно осел на пол,
яростно молотя кулаками пространство вокруг моей головы, словно боксировал с
отвратительным, кишащим в воздухе противником, словно отгонял рой громадных
оводов или стаю плотоядных летучих мышей; но я знал, что эти кровопийцы
находятся не снаружи, а ВНУТРИ моего мозга и точат его, точат. Они и теперь
его точат. Белла, должно быть, позвала на помощь свою новую подружку,
содержательницу отеля, но мое безумие превратило их в галдящую толпу
растрепанных женщин всех возрастов и комплекций; полуодетые, выставив
напоказ свои плотские прелести, они злорадно накинулись на меня, словно там
разом сошлись все служанки, которых я соблазнил. И Белла, чудилось мне, была
одной из них! Мягкими сильными руками они оплели меня туго-натуго, как
пеленают младенцев. Они стали лить мне в глотку коньяк. Я сделался тупым и
безучастным. Белла отвезла меня в кебе на Северный вокзал, купила билет,
положила его мне в жилетный карман, сказала, в каких карманах у меня
хранятся деньги и паспорт, ввела меня в вагон и внесла туда мой багаж, все
время изливая на меня невыносимый поток успокоительной болтовни: "Бедный
Парень, бедный мой старина, я для тебя не гожусь, я истощила тебя, подумай,
как радостно будет оказаться дома, у мамы, и долго-долго отдыхать, подумай,
сколько денег ты сбережешь, но ведь нам и хорошо бывало вместе, я ни об
одной минутке не жалею, на всем белом свете наверняка не найдется лучшего
спортсмена и атлета, чем Данкан Парринг, но прошу тебя, скажи Богу, что мне
скоро понадобится свечка, помнишь нашу первую ночь в поезде?" -- и так
далее, а когда поезд тронулся, она побежала по перрону, крича мне в окно:
"Привет милой Шотландии!"
Так что теперь я знаю, кто такая Ваша племянница, мистер Бакстер. Евреи
называли ее Евой и Далилой, греки -- Прекрасной Еленой, римляне --
Клеопатрой, христиане -- Саломеей. Она -- Белый Демон, во все времена
лишающий чести и мужества самых благородных, самых сильных мужчин, Мне он
явился в обличье Беллы Бакстер. Для короля Людовика это была госпожа де
Ментенон, для принца Чарли -- Клементина Уокиншо, для Роберта Бернса --Джин
Армор, и так далее; для генерала Коллингтона это была Виктория Хаттерсли.
Что, вздрогнули, Люцифер Бакстер? О семейной беде генерала не кричали
газеты, но у нас, адвокатов, есть свои источники, благодаря которым я и
разгадал Вашу тайну. ИБО БЕЛЫЙ ДЕМОН ВО ВСЕХ НАРОДАХ, ВО ВСЕ ВРЕМЕНА ЕСТЬ
КУКЛА И ОРУДИЕ В РУКАХ БОЛЕЕ СИЛЬНОГО, ТЕМНОГО ДЕМОНА!!!!! Ева слушалась
Змея, Далила -- филистимских старейшин, госпожа де Ментенон -- какого-то там
кардинала, а Белла Бакстер -- В А С, Боглоу Биши Бакстер, Архидьявол и
Заправила нынешнего века естественных наук! Только в современном Глазго,
этом ВАВИЛОНЕ естественных наук, могли Вы снискать богатство, власть и
уважение, препарируя человеческие мозги, рыская по моргам и тревожа смертные
одры бедняков. Когда Шотландия была Духовной Страной, Вас сожгли бы за это
как колдуна, БОГ-ХРЯК, ГАД, ХИТРЮГА, ЗВЕРЬ ПРЕИСПОДНЕЙ!!!!!
Вы небось и не подозреваете, что Вы Антихрист, ибо заблуждение идет
рука об руку с проклятьем, и Отцу Лжи выпало знать о самом себе меньше, чем
о ком бы то ни было. Но ведь Вы же ученый. Исследуйте доказательства,
которые я представляю вам хладнокровно, в логическом порядке и не
злоупотребляя заглавными буквами, разве что вначале.
ЯВЛЕНИЕ ЗВЕРЯ
БИБЛЕЙСКИЕ ПРОРОЧЕСТВА СОВРЕМЕННЫЕ ФАКТЫ
1. Число зверя - 666. Вы проживаете на Парк-серкес, 18, что
равняется 6+6+6.
2. На Звере сидит Жена, одетая в баг- Белла очень любит красный цвет,
ряницу.
3. Зверь зовется Вавилон, потому что Британская империя -- самая
большая этот город правил самой обширной мате- империя из всех, какие знал
мир. Она все-риальной империей в древнем мире и пре- цело материальна и
основана на промыш-следовал детей Божьих, духовных людей ленности, торговле
и военной мощи. Ее того времени. (Отметим, что, какутвержда- родина --
Глазго. Здесь Джеймс Уатт приют протестантские фанатики, Рим есть ны- думал
паровую машину, которая приводит нешний Вавилон и логово Зверя, но надо в
движение британские поезда и суда тор-видеть, что римский католицизм -- при
всех гового и военного флота, здесь сооружает ошибках -- в наше время
является все- ются самые лучшие локомотивы и парохо-цело духовной империей.)
ды-. Здесь Адам Смит измыслил современный капитализм. Здесь сэр Уильям
Томсон изобретает телеграфные кабели, что, ложась на дно океана, связывают
империю воедино, и разрабатывает дизель-электрические моторы будущего.
4. Зверь и сидящая на нем Жена так- Химия, электричество, анатомия и же
зовутся Тайна. тому подобное суть Тайны почти для всех
- кроме вас!
5. Зверю поклоняются все земные Хотя королева Виктория больше любит
цари. Эдинбург, чем Глазго, и замок Балморал,
чем всю остальную Шотландию, великий князь Алексей, сын русского царя,
назвал Глазго "центром умственной жизни Англии" в своей прошлогодней речи во
время спуска на воду "Ливадии", построенной для его отца на верфях Элдера.
6. Зверь имеет семь голов -- семь тор- Но ведь город Глазго построен на
семи чащихвыпуклостей. (Протестантские фана- холмах! Гольф-хилл,
Балмано-брей, Блай-тики считают, что это намек на Рим, пос- тсвуд-хилл,
Гарнет-хилл, Партик-хилл, Гил-кольку Рим, как известно, построен на семи
мор-хилл, увенчанный Университетом, и холмах.) Вудленд-хилл, увенчанный
Парк-серкес, где
вы преподнесли мне Багряную Блудницу современного Вавилона!
7. Багряная Жена, сидящая на спине Не могу точно сказать, что ныне
озна-у Зверя, держит золотую чашу, наполнен- чает эта чаша, потому что Белла
не любит ную мерзостями. вина и алкогольных напитков, но если мы с
вами встретимся и обсудим все спокойно, мы наверняка к чему-нибудь
придем.
Я страшно одинок. Мама все твердит: возьми себя в руки. Меня тянет
посидеть с ней рядом, но когда я подсаживаюсь, она начинает нервничать и
спрашивает, почему я перестал ходить в мюзик-холл, спортивный клуб и на
прочие "ШТУКИ", которым я отдавал много времени до поездки за границу.
Теперь сама мысль об этих "ШТУКАХ" приводит меня в ужас. Когда я был
маленьким и с матерью случались нервные припадки, заботу обо мне брала на
себя старая Джесси. Так что теперь по вечерам я притворяюсь, будто иду
поразвлечься, а сам черным ходом прокрадываюсь на кухню, где пью в обществе
старой Джесси и кухарки. В те времена, когда я уподоблялся Казанове, я
никогда не пил спиртного, ибо поклонник Венеры должен сторониться Бахуса. В
кухне холодно. Я так безжалостно растратил семейное состояние, что мама не
может позволить служанкам жечь наш уголь. Для тепла старая Джесси и кухарка
спят на одной кровати, и я ложусь посередке. Яне
могу спать один. Молю тебя, Белла, приди и согрей меня.
Завтра я начну новую жизнь, для чего займусь тремя делами сразу. Я
верну маме богатство посредством неуклонного служения науке и искусству
имущественного права. Я спасу мою Беллу от Зверобакстера, боксируя с
современным Вавилоном на уличных перекрестках, на общественной трибуне в
Глазго-грин, а также в
печати.
Я приду в лоно непогрешимой католической церкви, дам обет вечного
безбрачия и кончу дни под мирной сенью монастыря. Мне нужен покой. Помогите
мне. Остаюсь истинно и навеки
Выбитый Беллой полусредневес
Окровавленный сердцежилет
Данкан Макнаб Пар Пар Парень
(Присяжный стряпчий и Пузанчик старой Джесси.)

13 Интермедия

Некоторое время мы молчали. Наконец я спросил:
-- Мы ничего не можем сделать, чтобы спасти несчастного от
сумасшествия?
-- Ничего, -- отрезал Бакстер.
Он собрал страницы письма, положил их обратно в конверт и вынул из
другого, большего конверта пачку страниц повнушительней. Бережно положив ее
себе на колени, он посмотрел на нее с улыбкой и ласково погладил верхний
лист крохотными нежными кончиками своих конических пальцев.
-- Письмо от Белл? -- спросил я. Он кивнул и сказал:
-- Свичнет, к чему беспокоиться о Парринге? Он мужчина из среднего
сословия с юридическим образованием и надежным жилищем, опекаемый тремя
женщинами. Подумай лучше о своей невесте, привлекательной женщине с
трехлетним мозгом, которую он оставил в Париже без гроша в кармане: За нее
ты не
боишься?
-- Нет. Парринг, при всех своих мужских доблестях, -- жалкое создание.
Про
Белл этого не скажешь.
-- Верно. Правильно. Точно. Конечно. Безусловно! -- воскликнул он в
исступлении согласия. Я пробурчал:
-- Ты, кажется, заразился от Белл страстью к синонимам. Сколько их в
этом
письме?
Он улыбнулся мне, как мудрый старый учитель, чей любимый ученик ответил
на трудный вопрос, и сказал:
-- Прости мне мой восторг, Свичнет. Ты не в состоянии его разделить,
потому что никогда не был родителем и никогда не производил на свет чего-то
нового и великолепного. Как радостно творцу видеть, что творение живет,
чувствует и действует независимо от него! Три года назад я прочел Книгу
Бытия и не понял, почему Бог разгневался, когда Адам и Ева пожелали познать
добро и зло -- пожелали быть как боги. Эта минута могла бы стать для него
минутой наивысшего
торжества.
-- Они сознательно его ослушались! -- возразил я, забыв о
"Происхождении видов" и говоря языком "Краткого катехизиса". -- Он даровал
им жизнь и все, чего бы они ни пожелали, все на свете, кроме двух
заповеданных деревьев. Их
плоды были смертельны, они заключали в себе священную тайну. Лишь
противоестественная жадность могла заставить людей вкусить он них. Покачав
головой, Бакстер сказал:
- Только дурные религии основываются на тайне, как дурные правительства
-- на тайной полиции. В истине, добре и красоте нет ничего таинственного,
это самые обычные, очевидные и насущные явления жизни, как хлеб, воздух и
солнечный свет. Только люди, которым вконец задурили голову дорогостоящим
образованием, могут думать, что истина, добро и красота редки и находятся в
частной собственности. Природа более щедра. Вселенная не обделила нас ничем
насущным -- нам все дано, все даровано. Бог есть Вселенная плюс разум.
Человек, который говорит, что Бог, или Вселенная, или природа таинственны,
подобен тому, кто приписывает им ревность или злобу. Он возвещает этим
только состояние своего одинокого, запутавшегося разума.
-- Чушь ты городишь, Бакстер! -- воскликнул я. -- Вся наша жизнь --
борьба с тайнами. Тайны угрожают нам, помогают нам, губят нас. Наши великие
ученые, пролив свет на эти тайны в одних направлениях, в других только
сгустили мрак. Согласно второму закону термодинамики, Вселенная умрет,
превратившись в холодную овсянку, но никто не знает, как она возникла и
возникла ли вообще. Наша наука началась с открытия Кеплером силы тяготения,
но хотя мы в состоянии описать движение громадных галактик и почти невесомых
газов, мы не знаем ни природу тяготения, ни его механизм. Кеплер
предположил, что это -- проявление разума в неорганическом мире. Современные
физики даже не решаются ничего предполагать и прячут свое незнание за
формулами. Мы знаем, как произошли виды, но не можем создать даже простейшую
живую клетку. Ты пересадил мозг ребенка в череп матери. Браво. Но всезнающим
богом это тебя не делает.
-- Факты твои я не оспариваю, но мне не нравится, как ты их трактуешь,
-- сказал Бакстер с новой неприятно-великодушной улыбкой. -- Разумеется,
всякий отдельно взятый разум может познать только малую долю прошлой,
настоящей и будущей жизни. Но то, что ты называешь тайной, я называю
незнанием, и ничто из еще не познанного, как бы мы это ни называли, не
святее и не чудеснее того, что мы знаем, -- того, чем мы являемся!
Человеческая любовь и доброта -- вот что творит и хранит нас, вот что
скрепляет наше общество и позволяет нам жить в нем без опаски.
-- Похоть, страх перед голодом и полиция тоже вносят свою лепту. Прочти
мне письмо Белл.
-- Сейчас прочту, но сперва тебя огорошу. Это письмо -- дневник,
который писался на протяжении трех месяцев. Сравни первую страницу с
последней.
Он подал мне две страницы.