Страница:
от некоего Парринга. Там говорилось, что моя Викки живет тут, у вас. Я
связался с зятем и узнал, что двумя неделями раньше он получил такое же
письмо, но ничего не предпринял.
-- Это было письмо сумасшедшего! -- вмешался адвокат. -- Парринг пишет,
что леди Коллингтон была не только его любовницей, но и любовницей Роберта
Бернса, "пригожего принца Чарли" и прочих знаменитостей вплоть до
обитателей райских кущ. Вас удивляет, что генерал оставил подобное послание
без внимания?
-- Да, -- отозвался старик, хмуро глядя в огонь. -- За все три года
только это письмо и давало ключ к местонахождению моей Викки. Когда она
пропала, мы всех должны были на ноги поставить, но этот вот доктор Приккет
сказал: "Не надо в полицию обращаться -- я уверен, это временное помрачение
-- публичный скандал еще сильней выведет ее из равновесия -- если любите
свою дочь, дайте ей время вернуться по своей воле". Разумеется, Приккет
только то говорит, что сэр Обри хочет слышать. Теперь я это понимаю, тогда
не понимал. Прошло несколько дней, пока не оповестили Скотленд-Ярд, а они
дело замяли, потому что... потому что... -- Он издал не то смешок, не то
сдавленное рыдание -- ...Коллингтон ведь народный любимец -- пример для
юношества -- это сам лорд Пальмерстон сказал! Газеты -- молчок, и никто
ничего не обнаружил. Или обнаружили, да мне не сказали. И как только я
письмо Парринга прочел, тут же нанял Граймса. Расскажите, Граймс, что вы там
выведали.
Детектив кивнул, отхлебнул из стакана и зачастил, как истый лондонец.
Это был заурядный человек лет тридцати -- столь заурядный, что я не отметил
в нем ничего личного, за исключением манеры говорить, опуская местоимения
первого лица.
-- Нанят расследовать исчезновение леди Коллнтн семь дней назад, три
года после события. Леди пропала из дома внезапно в тревоге смятении
расстройстве да еще в интересном положении -- восемь с половиной месяцев
беременности, из-за этого прекрасный пол часто чудить начинает, бедняжки.
Дали фото пропавшей, приличное. Прибыл в Глазго проверить сведения из письма
Данкана Парринга, эсквайра, и выяснил, что указанный джентльмен содержится в
охраняемой палате городского Королевского приюта для умалишенных, доступ
строго запрещен. Леди К. пропала из дома 49 по Порчестер-террас 6 февраля
1880 года, так что проверил все данные полиции и Общества человеколюбия о
бродячих умалишенных или неуравновешенных женщинах, задержанных или
обнаруженных в Глазго после этой даты. Оказалось, женщина типа леди К.
замечена бросающейся с моста в реку Клайд 8 февраля и выловлена работником
Общества человеколюбия, неким Джорджем Геддесом. Показал ему фото. "Она!" --
говорит. Я: "Где сейчас?" Он: "Труп не востребован, поэтому увезен
полицейским хирургом на медицинский факультет университета 15 февраля"
--неверно. Боглоу Бакстер был полицейским хирургом, но, как показывают
факультетские архивы, мистер Бакстер не доставлял туда НИКАКИХ трупов ни 15
февраля, ни когда-либо позже, потому что 16 февраля факультет получает от
него письмо, где говорится, что он прекращает работу в полиции, чтобы
сосредоточиться (так написано) на частной практике. Что он, безусловно, и
сделал. К концу февраля угольщик, молочник, бакалейщик, мясник, снабжающие
дом 18 по Парк-серкес, уже знают, что у мистера Бакстера появилась постоянно
проживающая пациентка. Парализованная. В апреле уже ходит, но ум младенца.
Три года спустя она сидит здесь, цветущая, как роза, и готова опять замуж.
Удачи вам, мисс или леди К.!
Глядя на Беллу, Сеймур Граймс приветственно поднял стакан и осушил его.
-- Мне он нравится, -- прошептала Белла так громко, что я усомнился,
поняла ли она его рассказ. Все остальные смотрели на Бакстера.
-- В цепи ваших рассуждений есть слабое звено, мистер Граймс,-- сказал
он. -- По вашим словам, Джордж Геддес (кстати, весьма известное и уважаемое
лицо в нашем городе) утверждает, что он вытащил мертвое тело*. Как может
найденный им труп рассиживать теперь тут с нами? Ведь вы сами сказали, что
он семь дней пролежал в морге.
-- Не знаю -- не моя епархия,-- ответил детектив, пожав плечами.
-- Я думаю, мне удастся пролить свет на это темное дело,-- сказал
врач,-- если сэр Обри позволит.
Генерал и бровью не повел.
-- Здесь мой дом, доктор Приккет,-- промолвил Бакстер. -- Я не только
позволяю, я настаиваю, чтобы вы высказались.
-- Так я и сделаю, мистер Бакстер, хоть мои слова и придутся вам не по
вкусу. Медики Лондона знают, что с начала нынешнего века хирурги Глазго
экспериментируют, пропуская электрический ток через нервную систему трупов.
Известно, что в 1820-е годы один из ваших оживил труп повешенного
преступника, который сел и начал говорить. Публичный скандал был
предотвращен только тем, что кто-то из демонстраторов взял скальпель и
перерезал ему горло*. Ваш отец присутствовал на этой демонстрации. Не
сомневаюсь: он все, что знал, передал вам, его единственному ассистенту,
если не считать невежественных медицинских сестер. Увы, сэр Колин, как
известно, далеко не всеми своими открытиями делился с коллегами.
-- Бог,-- произнесла Белла глухим голосом, какого я никогда раньше не
слышал,-- когда мы сегодня выходили из церкви, ты сказал, что собираешься
признаться во лжи. Мне кажется, я теперь понимаю, в чем эта ложь состояла.
Мои папа и мама не погибли в Аргентине в железнодорожной аварии. Ты придумал
это, чтобы скрыть кое-что похуже.
-- Да, -- сказал Бакстер и закрыл лицо руками.
-- Так этот несчастный старикан действительно мой отец? А этот
человек-кол, который боится взглянуть мне в глаза, действительно мой муж? И
я сбежала от него и утопилась? О Свечка, держи меня, пожалуйста, крепче.
Я послушался, и правильно сделал, потому что генерал обернулся.
Он обернулся и заговорил ломким, тонким, высоким голосом, который
становился все громче и громче.
-- Хватит строить дурочку, Виктория. Ты прекрасно помнишь, что
Хаттерс-ли твой отец, что я твой муж и что ты убежала из дома, не желая
исполнять свой супружеский долг. Вся эта нелепая история с утоплениями,
моргами и потерей памяти выдумана, чтобы скрыть тот простой факт, что три
года ты жила с уродом, утоляя свою болезненную страсть к плотскому соитию
сначала с ним, потом с сумасшедшим распутником, теперь -- с неотесанным
негодяем. Ты делаешь это здесь -- сейчас -- перед моими глазами. РУКИ ПРОЧЬ
ОТ МОЕЙ ЖЕНЫ, СЭР!
Последние слова он прокричал так громко, что я чуть было ему не
подчинился. Один из его льдисто-голубых глаз мог быть и вправду стеклянным,
но он соответствовал другому столь безупречно, что я содрогнулся от
излучаемой ими ненависти. Но тут я увидел подле нас Бакстера, который ростом
был ничуть не ниже генерала, но толще его раз в пять, и неожиданная
поддержка пришла к нам от старика, который по-прежнему смотрел в камин.
Он сказал:
-- Не надо так о моей Викки, сэр Обри. Вы прекрасно знаете, чьи
плотские страсти ее из дома выгнали. Если она делает вид, что забыла, честь
ей и хвала. Если и вправду забыла, хвала Господу.
-- В моих отношениях с женой стыдиться мне нечего,-- резко ответил
генерал; Белла мягко высвободилась из моих рук и подошла к старику.
-- Вы стараетесь быть добрым -- может быть, вы и вправду мой отец.
Дайте подержать вашу руку,-- сказала она.
Он взглянул на нее, скривив рот в болезненной улыбке, напомнившей мне
улыбку моей матери, и позволил ей взять свою руку в обе ладони. Она закрыла
глаза и прошептала:
-- Вы сильный... яростный... хитрый... но ни капельки недобрый, потому
что боитесь.
-- Неправда! -- воскликнул старик, отдергивая руку. -- Сильный,
яростный и хитрый, да, слава Богу, я такой. Потому-то я выбрался сам и тебя
с матерью вытащил из вонючей манчестерской помойки, всех нас вытащил, а кто
послабже, тех потопил. Троих твоих маленьких братцев я не смог, правда,
вытащить -- померли от холеры. Но ничего на свете я не боюсь, кроме бедности
и фырканья тех, у кого кошелек потуже. А этого только дурак не боится, тем
более когда и того и другого изрядно пришлось хлебнуть. Мы все этого
нахлебались, пока я не выпер из дела твоего дядьку. Уж как он визжал -- что
твоя свинья резаная, а потом с Хадсоном спознался, чтоб свое вернуть, с
самим Хадсоном! С рельсовым королем! Но я и его, и Хадсона стер в порошок.
Да, Викки,-- старик вдруг разразился хохотом,-- не кто иной, как твой старый
папаша, стер в порошок Короля Хадсона! Но ты женщина и о бизнесе не имеешь
понятия. Через десять лет у меня уже был граф в совете директоров, я
проводил людей в парламент и давал работу половине квалифицированной рабочей
силы Манчестера и Бирмингема. Потом в один прекрасный день тебе стукнуло
семнадцать, и я вдруг увидел, что ты красавица. До этого я был слишком
занят, чтобы на тебя смотреть или думать, как придать тебе товарный вид для
рынка невест. Но тут я потащил тебя прямиком в швейцарский монастырь, где
дочек миллионеров скребут и полируют вкупе с дочками маркизов и всяких
заграничных принцев. Говорю настоятельнице: "Сделайте мне из нее леди.
Попотеть с ней придется, это уж точно. Она упрямая, как ее мамаша когда-то
была,-- из тех ослиц, что лучше понимают палку, чем морковку. Неважно,
сколько уйдет времени и денег, важно, чтоб получилась невеста высшего
разряда". Времени ушло семь лет. Когда ты домой вернулась, твоя мать уже
умерла -- отказала печень,-- и я, признаться, за тебя порадовался. В
бедности она мне хорошей женой была, в богатстве -- только обузой. Ее
простота могла погубить твои шансы. А уж из тебя-то монахини конфетку
сделали -- по-французски болтала, как настоящая мамзель, хотя английский
твой как был манчестерским, так и остался. Но генерал был не в претензии --
правда, сэр Обри?
-- Правда. Ее чудной говор меня забавлял. Это было чистое создание,
милейшее существо из всех, кого я встречал,-- сказал генерал задумчиво. --
Душа невинного ребенка в телесной оболочке черкесской гурии -- неотразимо.
-- Любила я вас? -- спросила Белла, глядя на него. Он важно кивнул.
-- Ты восхищалась им, боготворила его,-- воскликнул ее отец,-- да и
посмела бы ты его не любить! Ведь это был народный герой и двоюродный брат
графа Хервуда. К тому же, тебе уж двадцать четыре исполнилось, а он был
единственный мужчина, кроме меня, с которым тебе разрешалось видеться. Ты на
седьмом небе была в день свадьбы. Для приема и банкета я снял и украсил
целиком манчестерский Фри-трейд-холл, и соборный хор пел вам "Аллилуйю".
-- Ты любила меня, Виктория, и я любил тебя,-- сказал генерал хрипло,--
поэтому мы стали мужем и женой. Я пришел сюда, чтобы напомнить тебе об этом
и защитить тебя. Простите меня, джентльмены! -- его правый глаз
обескураживающе метнулся в нашу с Бакстером сторону. -- Простите меня за
крики и оскорбления. Может быть, вы и честные люди, хотя обстоятельства
говорят не в вашу пользу, а моя вспыльчивость печально известна. Тридцать
лет я служил Англии (или, лучше сказать, Британии) и щадил себя не больше,
чем солдат, которыми командовал, и дикарей, которых усмирял. В моем теле нет
ни единого мускула без своей особой боли, и хуже всего мне, когда я сижу. Я
могу отдохнуть только лежа ничком, вы мне позволите краткий отдых?
-- Сделайте одолжение,-- сказал Бакстер.
Адвокат, врач и детектив вскочили с дивана. Врач помог генералу на нем
распластаться.
-- Дайте я вам подушку подложу,-- сказала Белла, которая уже принесла
подушку и стала подле него на колени.
-- Нет, Виктория. Я никогда не пользуюсь подушкой. Неужели ты забыла?
-- промолвил генерал, опустив веки.
-- Да. Забыла.
-- Ты совсем ничего обо мне не помнишь?
-- Ничего определенного,-- ответила Белла неуверенно,-- хотя что-то в
вашем голосе и наружности все-таки кажется знакомым, словно я во сне вас
видела или в театре. Дайте подержать вашу руку. Может быть, тогда вспомню.
Он устало протянул руку, но, едва дотронувшись до нее пальцами, она
вскрикнула и отдернула свою, как ошпаренную.
-- Ужасный человек! -- воскликнула она не укоризненно, а только
ошеломленно.
-- То же самое ты сказала в день своего бегства,-- ответил он усталым
голосом, не открывая глаз,-- и ты ошиблась. Если не брать в расчет воинские
награды и общественное положение, я такой же мужчина, как все. Ты как была,
так и осталась неуравновешенной женщиной. Жаль, Приккет не сделал тебе
операцию после медового месяца.
-- Операцию? Какую?
-- Не могу тебе сказать. Джентльмены обсуждают такие вещи только со
своими врачами.
-- Сэр Обри,-- вмешался Бакстер,-- трое в этой комнате --
квалифицированные медики, а единственная присутствующая здесь женщина
готовится стать медицинской сестрой. Она имеет право знать, почему вы
называете ее неуравновешенной женщиной, обуреваемой болезненными страстями,
которой после медового месяца следовало сделать хирургическую операцию.
-- Лучше бы не после, а до,-- промолвил генерал, все еще не размыкая
век. -- Магометане делают это новорожденным девочкам. Поэтому из них
получаются самые покорные жены на свете.
-- Не будем ходить вокруг да около, сэр Обри. Сегодня в церкви ваш врач
на ухо сказал мне, чем по его -- и вашему -- мнению была больна ваша жена.
Если он немедленно не повторит это вслух, разговор будет продолжен в суде
перед шотландскими присяжными.
-- Скажите, Приккет,-- согласился генерал устало. -- Прокричите.
Оглушите нас.
-- Эротомания,-- с трудом выговорил врач.
-- Что это значит? -- спросила Белла.
-- Генерал полагает, что ты слишком сильно его любила,-- ответил
Бакстер.
-- Это значит, -- торопливо заговорил Приккет,-- что вы хотели спать в
его спальне, в его постели, лежать с ним (я принужден быть откровенным)
каждую ночь без исключения. Джентльмены! -- Он отвернулся от Беллы и
обратился ко всем прочим:--Джентльмены, генерал--добрый человек, он скорее
отрубит себе правую руку, чем разочарует женщину! Накануне свадьбы он
попросил меня дать точное описание -- с научной, гигиенической точки зрения
-- обязанностей женатого человека. Я сказал ему то, что знает каждый врач,
-- что половые сношения, если ими злоупотреблять, ослабляют и тело, и душу,
но в разумных пределах не приносят ничего, кроме пользы. Я сказал, что ему
следует допускать к себе молодую жену на полчаса каждый вечер в течение
медового месяца и раз или два в неделю после него, причем как только будет
установлена беременность, все любовные игры следует прекратить. Увы, леди
Коллингтон оказалась столь неуравновешенной, что даже на восьмом месяце она
хотела лежать с сэром Обри всю ночь напролет. Когда ей этого не позволяли,
закатывала истерику.
По щекам Беллы заструились слезы.
-- Бедняжке хотелось помиловаться, -- сказала она.
-- Ты никогда не могла понять,-- проговорил генерал сквозь сжатые
зубы,-- что прикосновение к женскому телу возбуждает в крепком, полноценном
мужчине АДСКИЕ ВОЖДЕЛЕНИЯ -- вожделения, обуздать которые невозможно.
Миловаться! Отвратительное, бабье словечко. Оно марает твои губы, Виктория.
-- Тут каждый говорит, что думает, ясное дело,-- сказала Белла, вытирая
глаза,-- но странно все это звучит. Послушать сэра Обри, он может разорвать
женщину на части, но, честно сказать, обойдись он со мной грубо, я его о
коленку бы переломила.
-- Ха! -- прозвучал презрительный возглас генерала; его врач заговорил
совсем быстро, вероятно задетый словами Беллы и равно скептическими
взглядами, которыми обменялись мы с Бакстером, слушая его трактовку
обстоятельств. Голосом, почти столь же пронзительным, как генеральский, он
сказал:
-- Ни одна нормальная, здоровая женщина, ни одна порядочная,
уравновешенная женщина не желает и не ждет наслаждения от полового акта, она
видит в нем только долг. Уже античные философы понимали, что мужчина --
энергичный сеятель, а добропорядочная женщина -- мирное поле. В трактате "De
rerum natura" ("О природе вещей") Лукреций говорит, что только развратные
женщины двигают бедрами.
--Это убеждение противоречит природе и большей части человеческого
опыта,-- возразил Бакстер.
-- Большей части человеческого опыта? Конечно, еще бы! -- вскричал
Приккет. --Я говорю только об утонченных женщинах, респектабельных женщинах,
а не о грубой массе.
-- Подобные диковинные представления,-- обратился Бакстер к Белле,--
впервые были письменно изложены афинскими гомосексуалистами, которые
считали, что единственное предназначение женщины -- рожать мужчин. Потом их
подхватили христианские попы-безбрачники, видевшие в половом наслаждении
корень всякого греха, а в женщине -- его орудие. Не понимаю, почему эта идея
так популярна ныне в Британии. Может быть, выросшие в числе и размерах
школы-интернаты для мальчиков породили целый класс людей, не знакомых с
реальностями женской натуры. Но скажите мне, доктор Приккет, леди Коллингтон
была согласна на клиторотомию?
-- Не только согласна -- она умоляла меня о ней со слезами на глазах.
Она ненавидела свои истерические припадки, ненавидела свою неодолимую тягу к
близости с мужем, ненавидела свою болезнь не меньше, чем он. Она послушно
прини-мапа успокаивающие, средства., которые я назначал, но в конце концов
мне пришлось сказать ей, что они совершенно бесполезны и что излечить ее
можно, лишь вырезав средоточие ее нервного возбуждения. Она умоляла меня
сделать это немедленно и была горько разочарована, когда я объяснил ей, что
необходимо подождать до рождения ребенка. Леди Коллингтон! -- сказал
Приккет, вновь поворачиваясь к Белле. -- Леди Коллингтон, мне очень жаль,
что вы ничего этого не помните. Раньше вы полагались на меня, как на доброго
друга.
Белла молча покачала головой. Бакстер спросил:
-- Так значит, леди Коллингтон убежала из дома не потому, что боялась
вашего лечения?
-- Конечно нет! -- негодующе воскликнул Приккет. -- Леди Коллингтон не
раз говорила, что у нее нет большей радости, чем мои визиты.
-- Но с какой стати она все-таки убежала?
-- Она сошла с ума,-- сказал генерал,-- вот с какой стати. Если теперь
она выздоровела, она вернется со мной домой. Если откажется, значит, она все
еще сумасшедшая, и мой супружеский долг -- поместить ее туда, где ее будут
должным образом лечить. Я не могу оставить ее в доме, где из моей безумной
жены делают сиделку]
-- Но с тех пор как она утопилась, она уже не ваша жена,-- быстро
сказал Бакстер. -- Согласно брачному контракту, супружество длится, "пока не
разлучит вас смерть". Единственный человек, способный независимо
засвидетельствовать тождество вашей жены и моей подопечной,-- это сотрудник
Общества человеколюбия, который видел самоубийство и извлек из воды труп. По
словам доктора Приккета, я дал ей новую жизнь. Если так, то я настолько же
отец и покровитель вновь рожденной женщины, насколько мистер Хаттерсли был
отцом и покровителем прежней, и я в такой же степени, как он когда-то, имею
право препоручить ее в бракосочетании избранному ею жениху. Как вам моя
логика, мистер Харкер?
-- Никакая это не логика, мистер Бакстер, а чушь на постном масле,--
ответил адвокат холодно. -- Я не сомневаюсь ни в том, что леди Коллингтон
погрузилась в воды Клайда, ни в том, что сотрудник Общества человеколюбия
извлек ее из реки. За это ему и платят. Он послал за вами, чтобы вы вернули
ее к жизни, что вам, несомненно, удалось. Затем вы дали ему взятку, чтобы он
позволил вам увезти ее сюда, где, представляя ее окружающим как племянницу и
жертву катастрофы, вы медикаментами привели ее разум в детское состояние и
вдоволь натешились ее телесной красотой и соблазнительной слабостью,
прикрывшись личиной доброго дядюшки и заботливого врача. В этой роли вы даже
совершили с вашей любовницей кругосветное путешествие! Но, вернувшись в
Глазго, вы почувствовали, что она вам надоела, и потворствовали ее побегу с
несчастным Данканом Паррингом. Вчера я посетил мать бедного Парринга,
которая страшно удручена случившимся. Она сказала мне, что ее сына привела к
телесному, душевному и финансовому краху женщина, которую он называет Беллой
Бакстер. Если бы его не содержали сейчас под охраной в городском Королевском
приюте для душевнобольных, он бы сидел в тюрьме за присвоение средств,
вверенных ему клиентами. В прошлом месяце ваша дважды брошенная любовница к
вам вернулась, и вы спешно устроили ее брак со Свичнетом, вашим слабоумным
прихлебателем. Если я расскажу эту историю британскому суду присяжных, он
мне поверит, потому что это сущая правда. Посмотрите, сэр Обри! Посмотрите
на него! Что правда с человеком делает!
Со стоном, подобным подземным раскатам грома, Бакстер поднялся со
стула, прижал руки к животу и низко склонился, дергаясь, как эпилептик. Я
был удивлен не его реакцией, а тем, что он удержался на ногах. Адвокат так
искусно перемешал правду и ложь, что на мгновение даже я ему поверил. Но тут
к Бакстеру подскочила Белла, обвила рукой его талию и, нежно поглаживая,
выпрямила его снова. Это подхлестнуло меня. Если посетители никогда раньше
не сталкивались с холодной яростью рационального до мозга костей шотландца,
теперь они узнали, что это такое.
-- Если бы мистер Бакстер не испытал сейчас боли, он был бы каменным
истуканом,-- сказал я. -- Злоупотребив гостеприимством этого мудрого,
доброго, самоотверженного человека, вы назвали его уродом и лжецом. В
присутствии пациентки, которая обязана ему жизнью, вы обвинили его в
развратных посягательствах на нее. Вы не знаете, какая страшная трещина
опоясывает ее череп; если бы он не заботился о ней, как мать, и не
воспитывал ее, как отец, дело не обошлось бы полной потерей памяти -- ее
сознание осталось бы сумеречным. Кругосветное путешествие было не любовным
развлечением, а лучшим способом показать ей мир, который она забыла. Он не
потворствовал ее побегу с Паррингом -- он пытался ее отговорить, умолял о
том же меня, а когда нам обоим это не удалось, он снабдил ее средствами для
того, чтобы вернуться к нам, когда эскапада ей наскучит. Никакой распутник,
избавляющийся от любовницы, так бы не поступил! Вам, вдобавок, хватило
бесстыдства назвать меня -- его лучшего друга! Арчибальда Свичнета, доктора
медицины, врача Королевской лечебницы Глазго! -- вы посмели назвать меня
неотесанным негодяем и слабоумным прихлебателем. Неудивительно, что
нарушение функции блуждающего нерва породило у него обратную перистальтику,
вследствие чего выброс сока поджелудочной железы вызвал раздражение
пищевода, сопровождаемое сильнейшей изжогой! И болезненную реакцию на
мерзкую хулу вы трактуете как признак ВИНЫ??? !!! Стыд вам и срам,
джентльмены. Я начинаю думать, что вы и не джентльмены вовсе. -- Благодарю
тебя, Свичнет,-- проговорил Бакстер.
Теперь он сидел в кресле напротив мистера Хаттерсли, а Белла стояла
позади него, положив руки ему на плечи и как бы его защищая. Она смотрела на
него с таким выражением лица, какое я впоследствии, проводя с ней медовый
месяц в Италии, увидел у Боттичеллиевой Мадонны. Бакстер вновь заговорил с
адвокатом, как будто ничего не случилось.
-- Итак, вы полагаете, что дама, стоящая позади меня, и жена генерала
-- одно и то же лицо.
-- Не полагаю, а знаю.
-- Я докажу, что вы не правы, с помощью пяти независимых свидетельств,
каждое -- от ученого мирового масштаба. Леди Виктория Коллингтон была
истеричка; она так по-детски зависела от мужа, которому была невыносима, что
самой большой радостью для нее были визиты домашнего врача; она испытывала
такое отвращение к себе, что охотно притупляла свой разум успокоительными и
страстно желала, чтобы ее тело изуродовали скальпелем. Прав я или нет?
-- Да уж, устроила она жизнь генералу, -- проворчал старый мистер
Хаттерсли, -- но я бы добавил, что и в самых диких припадках она вела себя
как настоящая леди.
-- Она давала отдых своему бедному разуму посредством успокоительных,
-- сказал врач, -- и хотела, чтобы ее исцелили скальпелем. С этими
поправками ваш портрет несчастной леди более чем верен.
-- Да, вы неплохо знаете мою жену, Бакстер, -- усмехнулся генерал.
-- Я никогда не встречал вашу жену, сэр Обри. Утопленница, которая
пришла в сознание в этом доме, -- другое лицо. Объясните присутствующим,
доктор Приккет, кто такие Шарко из Парижа, Голый из Павии, Крепелин из
Вюрцбур-га, Бройер из Вены и Корсаков из Москвы.
-- Это психиатры, специалисты по болезням мозга и нервной системы.
Шарко я считаю шарлатаном, но, конечно, на континенте даже его высоко ценят.
-- Во время кругосветного путешествия мы посетили их всех. Каждый из
них обследовал женщину, которую я называю Беллой Бакстер, и дал о ней
заключение. Эти заключения, подписанные и заверенные, сопровождаемые
переводами на английский язык, лежат здесь на столе. Терминология в них
различается, пос-
кольку эти врачи смотрят на человеческий рассудок с разных точек
зрения, и Крепелин с Корсаковым разделяют мнение доктора Приккета о Шарко.
Но в отношении Беллы Бакстер они единодушны -- это психически здоровая,
физически крепкая и жизнерадостная женщина с ярко самостоятельным взглядом
на жизнь несмотря на то, что потеря памяти, вызванная черепно-мозговой
травмой и гибелью неродившегося ребенка, лишила ее всех воспоминаний о
жизни, предшествовавшей ее появлению здесь. Если отвлечься от этого, ее
нервно-психическая устойчивость, острота чувственного восприятия, цепкость
памяти, способность к интуитивному и логическому суждению исключительно
высоки. Шарко смело утверждает, что потеря памяти пошла ее разуму на пользу,
связался с зятем и узнал, что двумя неделями раньше он получил такое же
письмо, но ничего не предпринял.
-- Это было письмо сумасшедшего! -- вмешался адвокат. -- Парринг пишет,
что леди Коллингтон была не только его любовницей, но и любовницей Роберта
Бернса, "пригожего принца Чарли" и прочих знаменитостей вплоть до
обитателей райских кущ. Вас удивляет, что генерал оставил подобное послание
без внимания?
-- Да, -- отозвался старик, хмуро глядя в огонь. -- За все три года
только это письмо и давало ключ к местонахождению моей Викки. Когда она
пропала, мы всех должны были на ноги поставить, но этот вот доктор Приккет
сказал: "Не надо в полицию обращаться -- я уверен, это временное помрачение
-- публичный скандал еще сильней выведет ее из равновесия -- если любите
свою дочь, дайте ей время вернуться по своей воле". Разумеется, Приккет
только то говорит, что сэр Обри хочет слышать. Теперь я это понимаю, тогда
не понимал. Прошло несколько дней, пока не оповестили Скотленд-Ярд, а они
дело замяли, потому что... потому что... -- Он издал не то смешок, не то
сдавленное рыдание -- ...Коллингтон ведь народный любимец -- пример для
юношества -- это сам лорд Пальмерстон сказал! Газеты -- молчок, и никто
ничего не обнаружил. Или обнаружили, да мне не сказали. И как только я
письмо Парринга прочел, тут же нанял Граймса. Расскажите, Граймс, что вы там
выведали.
Детектив кивнул, отхлебнул из стакана и зачастил, как истый лондонец.
Это был заурядный человек лет тридцати -- столь заурядный, что я не отметил
в нем ничего личного, за исключением манеры говорить, опуская местоимения
первого лица.
-- Нанят расследовать исчезновение леди Коллнтн семь дней назад, три
года после события. Леди пропала из дома внезапно в тревоге смятении
расстройстве да еще в интересном положении -- восемь с половиной месяцев
беременности, из-за этого прекрасный пол часто чудить начинает, бедняжки.
Дали фото пропавшей, приличное. Прибыл в Глазго проверить сведения из письма
Данкана Парринга, эсквайра, и выяснил, что указанный джентльмен содержится в
охраняемой палате городского Королевского приюта для умалишенных, доступ
строго запрещен. Леди К. пропала из дома 49 по Порчестер-террас 6 февраля
1880 года, так что проверил все данные полиции и Общества человеколюбия о
бродячих умалишенных или неуравновешенных женщинах, задержанных или
обнаруженных в Глазго после этой даты. Оказалось, женщина типа леди К.
замечена бросающейся с моста в реку Клайд 8 февраля и выловлена работником
Общества человеколюбия, неким Джорджем Геддесом. Показал ему фото. "Она!" --
говорит. Я: "Где сейчас?" Он: "Труп не востребован, поэтому увезен
полицейским хирургом на медицинский факультет университета 15 февраля"
--неверно. Боглоу Бакстер был полицейским хирургом, но, как показывают
факультетские архивы, мистер Бакстер не доставлял туда НИКАКИХ трупов ни 15
февраля, ни когда-либо позже, потому что 16 февраля факультет получает от
него письмо, где говорится, что он прекращает работу в полиции, чтобы
сосредоточиться (так написано) на частной практике. Что он, безусловно, и
сделал. К концу февраля угольщик, молочник, бакалейщик, мясник, снабжающие
дом 18 по Парк-серкес, уже знают, что у мистера Бакстера появилась постоянно
проживающая пациентка. Парализованная. В апреле уже ходит, но ум младенца.
Три года спустя она сидит здесь, цветущая, как роза, и готова опять замуж.
Удачи вам, мисс или леди К.!
Глядя на Беллу, Сеймур Граймс приветственно поднял стакан и осушил его.
-- Мне он нравится, -- прошептала Белла так громко, что я усомнился,
поняла ли она его рассказ. Все остальные смотрели на Бакстера.
-- В цепи ваших рассуждений есть слабое звено, мистер Граймс,-- сказал
он. -- По вашим словам, Джордж Геддес (кстати, весьма известное и уважаемое
лицо в нашем городе) утверждает, что он вытащил мертвое тело*. Как может
найденный им труп рассиживать теперь тут с нами? Ведь вы сами сказали, что
он семь дней пролежал в морге.
-- Не знаю -- не моя епархия,-- ответил детектив, пожав плечами.
-- Я думаю, мне удастся пролить свет на это темное дело,-- сказал
врач,-- если сэр Обри позволит.
Генерал и бровью не повел.
-- Здесь мой дом, доктор Приккет,-- промолвил Бакстер. -- Я не только
позволяю, я настаиваю, чтобы вы высказались.
-- Так я и сделаю, мистер Бакстер, хоть мои слова и придутся вам не по
вкусу. Медики Лондона знают, что с начала нынешнего века хирурги Глазго
экспериментируют, пропуская электрический ток через нервную систему трупов.
Известно, что в 1820-е годы один из ваших оживил труп повешенного
преступника, который сел и начал говорить. Публичный скандал был
предотвращен только тем, что кто-то из демонстраторов взял скальпель и
перерезал ему горло*. Ваш отец присутствовал на этой демонстрации. Не
сомневаюсь: он все, что знал, передал вам, его единственному ассистенту,
если не считать невежественных медицинских сестер. Увы, сэр Колин, как
известно, далеко не всеми своими открытиями делился с коллегами.
-- Бог,-- произнесла Белла глухим голосом, какого я никогда раньше не
слышал,-- когда мы сегодня выходили из церкви, ты сказал, что собираешься
признаться во лжи. Мне кажется, я теперь понимаю, в чем эта ложь состояла.
Мои папа и мама не погибли в Аргентине в железнодорожной аварии. Ты придумал
это, чтобы скрыть кое-что похуже.
-- Да, -- сказал Бакстер и закрыл лицо руками.
-- Так этот несчастный старикан действительно мой отец? А этот
человек-кол, который боится взглянуть мне в глаза, действительно мой муж? И
я сбежала от него и утопилась? О Свечка, держи меня, пожалуйста, крепче.
Я послушался, и правильно сделал, потому что генерал обернулся.
Он обернулся и заговорил ломким, тонким, высоким голосом, который
становился все громче и громче.
-- Хватит строить дурочку, Виктория. Ты прекрасно помнишь, что
Хаттерс-ли твой отец, что я твой муж и что ты убежала из дома, не желая
исполнять свой супружеский долг. Вся эта нелепая история с утоплениями,
моргами и потерей памяти выдумана, чтобы скрыть тот простой факт, что три
года ты жила с уродом, утоляя свою болезненную страсть к плотскому соитию
сначала с ним, потом с сумасшедшим распутником, теперь -- с неотесанным
негодяем. Ты делаешь это здесь -- сейчас -- перед моими глазами. РУКИ ПРОЧЬ
ОТ МОЕЙ ЖЕНЫ, СЭР!
Последние слова он прокричал так громко, что я чуть было ему не
подчинился. Один из его льдисто-голубых глаз мог быть и вправду стеклянным,
но он соответствовал другому столь безупречно, что я содрогнулся от
излучаемой ими ненависти. Но тут я увидел подле нас Бакстера, который ростом
был ничуть не ниже генерала, но толще его раз в пять, и неожиданная
поддержка пришла к нам от старика, который по-прежнему смотрел в камин.
Он сказал:
-- Не надо так о моей Викки, сэр Обри. Вы прекрасно знаете, чьи
плотские страсти ее из дома выгнали. Если она делает вид, что забыла, честь
ей и хвала. Если и вправду забыла, хвала Господу.
-- В моих отношениях с женой стыдиться мне нечего,-- резко ответил
генерал; Белла мягко высвободилась из моих рук и подошла к старику.
-- Вы стараетесь быть добрым -- может быть, вы и вправду мой отец.
Дайте подержать вашу руку,-- сказала она.
Он взглянул на нее, скривив рот в болезненной улыбке, напомнившей мне
улыбку моей матери, и позволил ей взять свою руку в обе ладони. Она закрыла
глаза и прошептала:
-- Вы сильный... яростный... хитрый... но ни капельки недобрый, потому
что боитесь.
-- Неправда! -- воскликнул старик, отдергивая руку. -- Сильный,
яростный и хитрый, да, слава Богу, я такой. Потому-то я выбрался сам и тебя
с матерью вытащил из вонючей манчестерской помойки, всех нас вытащил, а кто
послабже, тех потопил. Троих твоих маленьких братцев я не смог, правда,
вытащить -- померли от холеры. Но ничего на свете я не боюсь, кроме бедности
и фырканья тех, у кого кошелек потуже. А этого только дурак не боится, тем
более когда и того и другого изрядно пришлось хлебнуть. Мы все этого
нахлебались, пока я не выпер из дела твоего дядьку. Уж как он визжал -- что
твоя свинья резаная, а потом с Хадсоном спознался, чтоб свое вернуть, с
самим Хадсоном! С рельсовым королем! Но я и его, и Хадсона стер в порошок.
Да, Викки,-- старик вдруг разразился хохотом,-- не кто иной, как твой старый
папаша, стер в порошок Короля Хадсона! Но ты женщина и о бизнесе не имеешь
понятия. Через десять лет у меня уже был граф в совете директоров, я
проводил людей в парламент и давал работу половине квалифицированной рабочей
силы Манчестера и Бирмингема. Потом в один прекрасный день тебе стукнуло
семнадцать, и я вдруг увидел, что ты красавица. До этого я был слишком
занят, чтобы на тебя смотреть или думать, как придать тебе товарный вид для
рынка невест. Но тут я потащил тебя прямиком в швейцарский монастырь, где
дочек миллионеров скребут и полируют вкупе с дочками маркизов и всяких
заграничных принцев. Говорю настоятельнице: "Сделайте мне из нее леди.
Попотеть с ней придется, это уж точно. Она упрямая, как ее мамаша когда-то
была,-- из тех ослиц, что лучше понимают палку, чем морковку. Неважно,
сколько уйдет времени и денег, важно, чтоб получилась невеста высшего
разряда". Времени ушло семь лет. Когда ты домой вернулась, твоя мать уже
умерла -- отказала печень,-- и я, признаться, за тебя порадовался. В
бедности она мне хорошей женой была, в богатстве -- только обузой. Ее
простота могла погубить твои шансы. А уж из тебя-то монахини конфетку
сделали -- по-французски болтала, как настоящая мамзель, хотя английский
твой как был манчестерским, так и остался. Но генерал был не в претензии --
правда, сэр Обри?
-- Правда. Ее чудной говор меня забавлял. Это было чистое создание,
милейшее существо из всех, кого я встречал,-- сказал генерал задумчиво. --
Душа невинного ребенка в телесной оболочке черкесской гурии -- неотразимо.
-- Любила я вас? -- спросила Белла, глядя на него. Он важно кивнул.
-- Ты восхищалась им, боготворила его,-- воскликнул ее отец,-- да и
посмела бы ты его не любить! Ведь это был народный герой и двоюродный брат
графа Хервуда. К тому же, тебе уж двадцать четыре исполнилось, а он был
единственный мужчина, кроме меня, с которым тебе разрешалось видеться. Ты на
седьмом небе была в день свадьбы. Для приема и банкета я снял и украсил
целиком манчестерский Фри-трейд-холл, и соборный хор пел вам "Аллилуйю".
-- Ты любила меня, Виктория, и я любил тебя,-- сказал генерал хрипло,--
поэтому мы стали мужем и женой. Я пришел сюда, чтобы напомнить тебе об этом
и защитить тебя. Простите меня, джентльмены! -- его правый глаз
обескураживающе метнулся в нашу с Бакстером сторону. -- Простите меня за
крики и оскорбления. Может быть, вы и честные люди, хотя обстоятельства
говорят не в вашу пользу, а моя вспыльчивость печально известна. Тридцать
лет я служил Англии (или, лучше сказать, Британии) и щадил себя не больше,
чем солдат, которыми командовал, и дикарей, которых усмирял. В моем теле нет
ни единого мускула без своей особой боли, и хуже всего мне, когда я сижу. Я
могу отдохнуть только лежа ничком, вы мне позволите краткий отдых?
-- Сделайте одолжение,-- сказал Бакстер.
Адвокат, врач и детектив вскочили с дивана. Врач помог генералу на нем
распластаться.
-- Дайте я вам подушку подложу,-- сказала Белла, которая уже принесла
подушку и стала подле него на колени.
-- Нет, Виктория. Я никогда не пользуюсь подушкой. Неужели ты забыла?
-- промолвил генерал, опустив веки.
-- Да. Забыла.
-- Ты совсем ничего обо мне не помнишь?
-- Ничего определенного,-- ответила Белла неуверенно,-- хотя что-то в
вашем голосе и наружности все-таки кажется знакомым, словно я во сне вас
видела или в театре. Дайте подержать вашу руку. Может быть, тогда вспомню.
Он устало протянул руку, но, едва дотронувшись до нее пальцами, она
вскрикнула и отдернула свою, как ошпаренную.
-- Ужасный человек! -- воскликнула она не укоризненно, а только
ошеломленно.
-- То же самое ты сказала в день своего бегства,-- ответил он усталым
голосом, не открывая глаз,-- и ты ошиблась. Если не брать в расчет воинские
награды и общественное положение, я такой же мужчина, как все. Ты как была,
так и осталась неуравновешенной женщиной. Жаль, Приккет не сделал тебе
операцию после медового месяца.
-- Операцию? Какую?
-- Не могу тебе сказать. Джентльмены обсуждают такие вещи только со
своими врачами.
-- Сэр Обри,-- вмешался Бакстер,-- трое в этой комнате --
квалифицированные медики, а единственная присутствующая здесь женщина
готовится стать медицинской сестрой. Она имеет право знать, почему вы
называете ее неуравновешенной женщиной, обуреваемой болезненными страстями,
которой после медового месяца следовало сделать хирургическую операцию.
-- Лучше бы не после, а до,-- промолвил генерал, все еще не размыкая
век. -- Магометане делают это новорожденным девочкам. Поэтому из них
получаются самые покорные жены на свете.
-- Не будем ходить вокруг да около, сэр Обри. Сегодня в церкви ваш врач
на ухо сказал мне, чем по его -- и вашему -- мнению была больна ваша жена.
Если он немедленно не повторит это вслух, разговор будет продолжен в суде
перед шотландскими присяжными.
-- Скажите, Приккет,-- согласился генерал устало. -- Прокричите.
Оглушите нас.
-- Эротомания,-- с трудом выговорил врач.
-- Что это значит? -- спросила Белла.
-- Генерал полагает, что ты слишком сильно его любила,-- ответил
Бакстер.
-- Это значит, -- торопливо заговорил Приккет,-- что вы хотели спать в
его спальне, в его постели, лежать с ним (я принужден быть откровенным)
каждую ночь без исключения. Джентльмены! -- Он отвернулся от Беллы и
обратился ко всем прочим:--Джентльмены, генерал--добрый человек, он скорее
отрубит себе правую руку, чем разочарует женщину! Накануне свадьбы он
попросил меня дать точное описание -- с научной, гигиенической точки зрения
-- обязанностей женатого человека. Я сказал ему то, что знает каждый врач,
-- что половые сношения, если ими злоупотреблять, ослабляют и тело, и душу,
но в разумных пределах не приносят ничего, кроме пользы. Я сказал, что ему
следует допускать к себе молодую жену на полчаса каждый вечер в течение
медового месяца и раз или два в неделю после него, причем как только будет
установлена беременность, все любовные игры следует прекратить. Увы, леди
Коллингтон оказалась столь неуравновешенной, что даже на восьмом месяце она
хотела лежать с сэром Обри всю ночь напролет. Когда ей этого не позволяли,
закатывала истерику.
По щекам Беллы заструились слезы.
-- Бедняжке хотелось помиловаться, -- сказала она.
-- Ты никогда не могла понять,-- проговорил генерал сквозь сжатые
зубы,-- что прикосновение к женскому телу возбуждает в крепком, полноценном
мужчине АДСКИЕ ВОЖДЕЛЕНИЯ -- вожделения, обуздать которые невозможно.
Миловаться! Отвратительное, бабье словечко. Оно марает твои губы, Виктория.
-- Тут каждый говорит, что думает, ясное дело,-- сказала Белла, вытирая
глаза,-- но странно все это звучит. Послушать сэра Обри, он может разорвать
женщину на части, но, честно сказать, обойдись он со мной грубо, я его о
коленку бы переломила.
-- Ха! -- прозвучал презрительный возглас генерала; его врач заговорил
совсем быстро, вероятно задетый словами Беллы и равно скептическими
взглядами, которыми обменялись мы с Бакстером, слушая его трактовку
обстоятельств. Голосом, почти столь же пронзительным, как генеральский, он
сказал:
-- Ни одна нормальная, здоровая женщина, ни одна порядочная,
уравновешенная женщина не желает и не ждет наслаждения от полового акта, она
видит в нем только долг. Уже античные философы понимали, что мужчина --
энергичный сеятель, а добропорядочная женщина -- мирное поле. В трактате "De
rerum natura" ("О природе вещей") Лукреций говорит, что только развратные
женщины двигают бедрами.
--Это убеждение противоречит природе и большей части человеческого
опыта,-- возразил Бакстер.
-- Большей части человеческого опыта? Конечно, еще бы! -- вскричал
Приккет. --Я говорю только об утонченных женщинах, респектабельных женщинах,
а не о грубой массе.
-- Подобные диковинные представления,-- обратился Бакстер к Белле,--
впервые были письменно изложены афинскими гомосексуалистами, которые
считали, что единственное предназначение женщины -- рожать мужчин. Потом их
подхватили христианские попы-безбрачники, видевшие в половом наслаждении
корень всякого греха, а в женщине -- его орудие. Не понимаю, почему эта идея
так популярна ныне в Британии. Может быть, выросшие в числе и размерах
школы-интернаты для мальчиков породили целый класс людей, не знакомых с
реальностями женской натуры. Но скажите мне, доктор Приккет, леди Коллингтон
была согласна на клиторотомию?
-- Не только согласна -- она умоляла меня о ней со слезами на глазах.
Она ненавидела свои истерические припадки, ненавидела свою неодолимую тягу к
близости с мужем, ненавидела свою болезнь не меньше, чем он. Она послушно
прини-мапа успокаивающие, средства., которые я назначал, но в конце концов
мне пришлось сказать ей, что они совершенно бесполезны и что излечить ее
можно, лишь вырезав средоточие ее нервного возбуждения. Она умоляла меня
сделать это немедленно и была горько разочарована, когда я объяснил ей, что
необходимо подождать до рождения ребенка. Леди Коллингтон! -- сказал
Приккет, вновь поворачиваясь к Белле. -- Леди Коллингтон, мне очень жаль,
что вы ничего этого не помните. Раньше вы полагались на меня, как на доброго
друга.
Белла молча покачала головой. Бакстер спросил:
-- Так значит, леди Коллингтон убежала из дома не потому, что боялась
вашего лечения?
-- Конечно нет! -- негодующе воскликнул Приккет. -- Леди Коллингтон не
раз говорила, что у нее нет большей радости, чем мои визиты.
-- Но с какой стати она все-таки убежала?
-- Она сошла с ума,-- сказал генерал,-- вот с какой стати. Если теперь
она выздоровела, она вернется со мной домой. Если откажется, значит, она все
еще сумасшедшая, и мой супружеский долг -- поместить ее туда, где ее будут
должным образом лечить. Я не могу оставить ее в доме, где из моей безумной
жены делают сиделку]
-- Но с тех пор как она утопилась, она уже не ваша жена,-- быстро
сказал Бакстер. -- Согласно брачному контракту, супружество длится, "пока не
разлучит вас смерть". Единственный человек, способный независимо
засвидетельствовать тождество вашей жены и моей подопечной,-- это сотрудник
Общества человеколюбия, который видел самоубийство и извлек из воды труп. По
словам доктора Приккета, я дал ей новую жизнь. Если так, то я настолько же
отец и покровитель вновь рожденной женщины, насколько мистер Хаттерсли был
отцом и покровителем прежней, и я в такой же степени, как он когда-то, имею
право препоручить ее в бракосочетании избранному ею жениху. Как вам моя
логика, мистер Харкер?
-- Никакая это не логика, мистер Бакстер, а чушь на постном масле,--
ответил адвокат холодно. -- Я не сомневаюсь ни в том, что леди Коллингтон
погрузилась в воды Клайда, ни в том, что сотрудник Общества человеколюбия
извлек ее из реки. За это ему и платят. Он послал за вами, чтобы вы вернули
ее к жизни, что вам, несомненно, удалось. Затем вы дали ему взятку, чтобы он
позволил вам увезти ее сюда, где, представляя ее окружающим как племянницу и
жертву катастрофы, вы медикаментами привели ее разум в детское состояние и
вдоволь натешились ее телесной красотой и соблазнительной слабостью,
прикрывшись личиной доброго дядюшки и заботливого врача. В этой роли вы даже
совершили с вашей любовницей кругосветное путешествие! Но, вернувшись в
Глазго, вы почувствовали, что она вам надоела, и потворствовали ее побегу с
несчастным Данканом Паррингом. Вчера я посетил мать бедного Парринга,
которая страшно удручена случившимся. Она сказала мне, что ее сына привела к
телесному, душевному и финансовому краху женщина, которую он называет Беллой
Бакстер. Если бы его не содержали сейчас под охраной в городском Королевском
приюте для душевнобольных, он бы сидел в тюрьме за присвоение средств,
вверенных ему клиентами. В прошлом месяце ваша дважды брошенная любовница к
вам вернулась, и вы спешно устроили ее брак со Свичнетом, вашим слабоумным
прихлебателем. Если я расскажу эту историю британскому суду присяжных, он
мне поверит, потому что это сущая правда. Посмотрите, сэр Обри! Посмотрите
на него! Что правда с человеком делает!
Со стоном, подобным подземным раскатам грома, Бакстер поднялся со
стула, прижал руки к животу и низко склонился, дергаясь, как эпилептик. Я
был удивлен не его реакцией, а тем, что он удержался на ногах. Адвокат так
искусно перемешал правду и ложь, что на мгновение даже я ему поверил. Но тут
к Бакстеру подскочила Белла, обвила рукой его талию и, нежно поглаживая,
выпрямила его снова. Это подхлестнуло меня. Если посетители никогда раньше
не сталкивались с холодной яростью рационального до мозга костей шотландца,
теперь они узнали, что это такое.
-- Если бы мистер Бакстер не испытал сейчас боли, он был бы каменным
истуканом,-- сказал я. -- Злоупотребив гостеприимством этого мудрого,
доброго, самоотверженного человека, вы назвали его уродом и лжецом. В
присутствии пациентки, которая обязана ему жизнью, вы обвинили его в
развратных посягательствах на нее. Вы не знаете, какая страшная трещина
опоясывает ее череп; если бы он не заботился о ней, как мать, и не
воспитывал ее, как отец, дело не обошлось бы полной потерей памяти -- ее
сознание осталось бы сумеречным. Кругосветное путешествие было не любовным
развлечением, а лучшим способом показать ей мир, который она забыла. Он не
потворствовал ее побегу с Паррингом -- он пытался ее отговорить, умолял о
том же меня, а когда нам обоим это не удалось, он снабдил ее средствами для
того, чтобы вернуться к нам, когда эскапада ей наскучит. Никакой распутник,
избавляющийся от любовницы, так бы не поступил! Вам, вдобавок, хватило
бесстыдства назвать меня -- его лучшего друга! Арчибальда Свичнета, доктора
медицины, врача Королевской лечебницы Глазго! -- вы посмели назвать меня
неотесанным негодяем и слабоумным прихлебателем. Неудивительно, что
нарушение функции блуждающего нерва породило у него обратную перистальтику,
вследствие чего выброс сока поджелудочной железы вызвал раздражение
пищевода, сопровождаемое сильнейшей изжогой! И болезненную реакцию на
мерзкую хулу вы трактуете как признак ВИНЫ??? !!! Стыд вам и срам,
джентльмены. Я начинаю думать, что вы и не джентльмены вовсе. -- Благодарю
тебя, Свичнет,-- проговорил Бакстер.
Теперь он сидел в кресле напротив мистера Хаттерсли, а Белла стояла
позади него, положив руки ему на плечи и как бы его защищая. Она смотрела на
него с таким выражением лица, какое я впоследствии, проводя с ней медовый
месяц в Италии, увидел у Боттичеллиевой Мадонны. Бакстер вновь заговорил с
адвокатом, как будто ничего не случилось.
-- Итак, вы полагаете, что дама, стоящая позади меня, и жена генерала
-- одно и то же лицо.
-- Не полагаю, а знаю.
-- Я докажу, что вы не правы, с помощью пяти независимых свидетельств,
каждое -- от ученого мирового масштаба. Леди Виктория Коллингтон была
истеричка; она так по-детски зависела от мужа, которому была невыносима, что
самой большой радостью для нее были визиты домашнего врача; она испытывала
такое отвращение к себе, что охотно притупляла свой разум успокоительными и
страстно желала, чтобы ее тело изуродовали скальпелем. Прав я или нет?
-- Да уж, устроила она жизнь генералу, -- проворчал старый мистер
Хаттерсли, -- но я бы добавил, что и в самых диких припадках она вела себя
как настоящая леди.
-- Она давала отдых своему бедному разуму посредством успокоительных,
-- сказал врач, -- и хотела, чтобы ее исцелили скальпелем. С этими
поправками ваш портрет несчастной леди более чем верен.
-- Да, вы неплохо знаете мою жену, Бакстер, -- усмехнулся генерал.
-- Я никогда не встречал вашу жену, сэр Обри. Утопленница, которая
пришла в сознание в этом доме, -- другое лицо. Объясните присутствующим,
доктор Приккет, кто такие Шарко из Парижа, Голый из Павии, Крепелин из
Вюрцбур-га, Бройер из Вены и Корсаков из Москвы.
-- Это психиатры, специалисты по болезням мозга и нервной системы.
Шарко я считаю шарлатаном, но, конечно, на континенте даже его высоко ценят.
-- Во время кругосветного путешествия мы посетили их всех. Каждый из
них обследовал женщину, которую я называю Беллой Бакстер, и дал о ней
заключение. Эти заключения, подписанные и заверенные, сопровождаемые
переводами на английский язык, лежат здесь на столе. Терминология в них
различается, пос-
кольку эти врачи смотрят на человеческий рассудок с разных точек
зрения, и Крепелин с Корсаковым разделяют мнение доктора Приккета о Шарко.
Но в отношении Беллы Бакстер они единодушны -- это психически здоровая,
физически крепкая и жизнерадостная женщина с ярко самостоятельным взглядом
на жизнь несмотря на то, что потеря памяти, вызванная черепно-мозговой
травмой и гибелью неродившегося ребенка, лишила ее всех воспоминаний о
жизни, предшествовавшей ее появлению здесь. Если отвлечься от этого, ее
нервно-психическая устойчивость, острота чувственного восприятия, цепкость
памяти, способность к интуитивному и логическому суждению исключительно
высоки. Шарко смело утверждает, что потеря памяти пошла ее разуму на пользу,