Грейс Грин. У ворот зла

тебя стоят двадцать крепких воинов. Одного взгляда на воинов бамула было
достаточно, чтобы понять: они вполне соответствуют репутации, которую
получили на Черном Побережье.
Кубванде вряд ли понравился бы Бэлит. Впрочем, насколько киммериец мог
судить, этот человек был готов оказать Конану дружеский прием.
- Кубванде, я помогу раненому, если ты объяснишь мне, с какой это стати
я должен понимать его язык. Кроме того, я не собираюсь зариться на чужое
добро. Не стоит лишний раз проверять: красна ли кровь врага! Я не подниму
против вас меча, если только вы сами не полезете. Клянусь волосатой грудью
Крома!
Имя сурового киммерийского бога явно знакомо в здешних краях. Конан
увидел, как воины делают отвращающие зло знаки. Обе женщины смотрели на
киммерийца широко раскрытыми глазами.
- Женщины утверждают, что ты - воплощенный Неизвестный Дух Рыбоедов, -
проговорил Кубванде. - Они возвращались после совершения тебе подношений,
когда мы повстречались с ними.
- Тем не менее это лишь половина правды, - заметил Конан. - Да, я из
плоти, и мне нужна пища. Но в помощи я нуждаюсь не так, как этот бедняга.
Киммериец опустился на колени подле раненого, Нет, скорее умирающего.
Слишком часто приходилось Конану видеть на полях сражений, как умирают люди,
чтобы не распознать близкой смерти. Кабаньи клыки прервали нить жизни этого
человека, так что теперь даже усилия лучших врачевателей трех королей не
смогли бы спасти его.
Конечно, Конан не мог в своем умении сравниться с этими врачевателями.
В свое время, правда, он оправился от немалого количества ран. Да и раненых
товарищей ему доводилось исцелять. Рукя его были тверды и легки. Он быстро и
уверенно обрабатывал раны незнакомца, одновременно прислушиваясь, чтобы не
пропустить слова, которые могли бы раскрыть тайну появления этого странного
человека в столь диких местах.
Наверняка тут кроется нечто загадочное. Судя по внешности и одежде,
незнакомец был вендийцем. А до Вендии отсюда можно добраться лишь за
полгода, и то путешествие было бы сопряжено с чрезвычайными трудностями.
Впрочем, возможно, незнакомец бежал из стигийского рабства. Всем известно,
что в Стигии под кнутами работорговцев можно найти людей всех народов и рас
бескрайней Хайбории. Впрочем (так шепчут об этом), и не только ЛЮДЕЙ.
От Стигии до этой прогалины в джунглях также путь немалый. Ничто в
незнакомце не указывало на то, что этот человек совершил долгое путешествие
или, того хуже, бежал из рабства. Сложения он был хрупкого. Кожу имел
смуглую. Однако же видно было, что питался этот человек неплохо. Да и руки
его не носили следов многолетней изнурительной работы. Равно как и на спине
не видно было следов кнута.
Затем незнакомец снова начал что-то бормотать в предсмертном бреду. Он
звал мать. Это привело Конана в еще большее недоумение. Совершенно очевидно
было, что человек действительно был вендийцем. Конан провел достаточно
времени в том краю, чтобы теперь понимать язык, на котором говорил
умирающий.
Конану оставалось только ждать, что скажет этот человек. Он понимал,
что, сколько ни кричи на незнакомца, сколько ни тряси его, в чувство его уже
не привести. Лучше оставить его в покое. Если боги захотят, чтобы этот
человек что-то рассказал, он расскажет. В противном же случае он унесет эту
тайну с собой. Конан не мог винить незнакомца в этом. И не желал бы он себе
такой смерти - в одиночестве и вдалеке от родины.
Внезапно глаза незнакомца расширились. Он резко сел с криком
неописуемого ужаса. Он простер руку вперед с такой силой, что повязка,
которую Конан накладывал, сорвалась, и кровь потекла снова. Киммериец
повернулся посмотреть, куда указывает окровавленная рука, но ничего, кроме
джунглей, не увидел.
- Ворота! - выкрикнул незнакомец. - Ворота Зла! Они открываются
вновь... Демон зовет. Берегитесь! Берегитесь! Бе...
Кровь забулькала в горле вендийца и вытекла из уголка рта. Простертая
рука бессильно упала. И хотя глаза незнакомца оставались открытыми, они уже
ничего не видели.
Конан потянулся было, чтобы закрыть эти глаза, когда почувствовал, как
что-то укололо его в спину. Конан -обернулся и увидел юного бамульского
воина, держащего копье обеими руками. Руки воина тряслись.
Медленно Конан поднялся во весь свой гигантский рост. Столь же медленно
обернулся. Воин поднимал копье, пока наконечник не коснулся груди Конана.
Затем вперед метнулись две массивные руки. Первая ударила воина в
поддых, заставив его согнуться. Вторая впечаталась ему в челюсть. Бедолага
полетел назад, пробив брешь в рядах бамульских воинов и с треском влетев в
путаницу лиан.
Конан постоял минуту и, убедившись, что воин все еще жив и дышит,
наклонился и поднял выпавшее из его рук копье. Легко, как соломинку, он
сломал древко пополам.
- Следующему, кто попытается кольнуть меня копьем, я вобью древко в
задницу! - прорычал киммериец. - По слухам, среди бамула дураков нет. Не
злите меня, не то я заставлю вас сожрать собственные потроха.
Взгляд Конана встретился со взглядом Кубванде. Кубванде глядел открыто
и смело.
- Они думают, что ты демон. Это оттого, что ты понял язык незнакомца.
Демон... Ворота Зла... Похоже, умерший унес с собой какую-то страшную
тайну.
Конан обернулся к незадачливому бамула, который пытался теперь
подняться на ноги.
- Я такой же демон, как ты - туранский падишах! Понял, болван? -
прогремел варвар. Он подошел к мертвому кабану и вырвал свои копья из туши.
- Вы слышали когда-нибудь об Амре, белокожем воине, спутнике Бэлит с
<Тигрицы>?
Даже здесь, в глубине материка, это имя было, похоже, известно. Упавший
кивнул. Двое его товарищей помогали ему подняться на ноги.
Конечно, небезопасно было признаваться в этом. Неизвестно, может быть,
Бэлит за свою богатую событиями жизнь успела каким-нибудь образом
напакостить бамула. Впрочем, Конан ни разу не слыхивал ни о чем подобном.
Они с Бэлит бороздили моря, любили друг друга и дрались с врагами в течение
столь долгого времени, что Конан сомневался в том, что остались какие-то еще
тайны Бэлит, о которых он не знал.
Однако судьба богата на сюрпризы. Случись, что Бэлит унесла с собой в
могилу секрет своих отношений с бамула, - и Конан вскоре последует за
вендийцем.
И уж там-то, на том свете, он сможет спросить незнакомца, что означали
его слова.
Однако на черных лицах, в настороженных черных глазах, уставившихся на
Конана, не было вражды. Затем Кубванде спросил, и в голосе его удивление
смешивалось с восторгом:
- Так ты - он?
- Он самый. Так что можете не беспокоиться, что я демон или
воплотившийся Дух Рыбоедов.
- Э, - сказал Идоссо. - Мы слышали, что Бэлит погибла и <Тигрицы>
больше нет. И воины ее все погибли.
- Это правда, - сказал Конан. Он с трудом заставлял свой голос звучать
ровно. - Бэлит проморгала самую дешевую магию и от этого погибла. Почти все
ее люди ушли вместе с ней. Я отомстил за убитых, живых отослал по домам, а
Бэлит и ее корабль пожертвовал морю.
Язык Конана онемел, когда он помянул последнее путешествие <Тигрицы>.
Перед его глазами больше не было бамульских воинов. Когда он замолчал,
казалось, они тоже не видели больше джунглей, вместо этого перед их глазами
стоял корабль, уносящий королеву Черного Побережья в ее морскую могилу.
- Среди тех, кто остался в живых, были люди народа бамула? - нарушил
наконец долгое молчание Кубванде.
- Никого, кто хоть раз заикнулся бы об этом, - ответил Конан. - Однако
из тех, кто выжил, некоторые подумывали захватить еще один, новый, корабль и
на нем снова отправиться в плавание, наводить ужас на стигийцев. Я не
захотел пойти с ними. Богами мне был дан знак идти в глубь суши и искать там
новых друзей.
На самом деле Конан знал, что ему не хватило бы мужества снова увидеть
море - последний приют, место, где обрела покой его возлюбленная подруга по
многим битвам. Однако ему пришлось рассказать бамула правду. Они заслуживали
это. В противном случае - усомнись они в чем-либо - они, скорее всего,
отправили бы его на встречу с Бэлит.
Неизвестно, история ли Конана убедила их, увидели ли они что-то в его
глазах и крепких руках, сжимающих копья, - но мало-помалу воины опустили
оружие. Двое из бамула наклонились, чтобы поднять мертвого вендийца. Другие
проворно соорудили из копий носилки, на которые взгромоздили убитого кабана.
- Ты пойдешь с нами, Амра? - спросил Кубванде, когда воины были готовы
выступить в путь.
Конан покачал головой, затем протянул Кубванде одно из копий:
- Возьми это как залог моей дружбы с народом бамула, но не проси меня
идти с вами. Видение, что было мне, говорило: я должен находиться в стороне
от людей. И одиночество должно продлиться еще некоторое время.
- Но Рыбоеды?.. - спросил юный воин, который расплатился за укол копьем
ноющей челюстью и больным животом.
Конан засмеялся:
- Вряд ли я уступлю любому из ваших воинов. Ведь так? Ну а разве
кто-нибудь из ВАС боится Рыбоедов?
Яростные взгляды двух женщин и поднятая рука Идоссо напомнили Конану о
том, что осталось уладить еще одно дело.
- Я хотел бы, чтобы эти женщины решили сами, без понуждения, чьими им
быть. Видение, что было мне, говорило: я должен спросить их об этом.
Пленницы посмотрели сперва друг на друга, затем на Идоссо и наконец -
на Конана. Та, что с кольцом в носу, показала на Идоссо.
Давным-давно уже Конан пришел к выводу, что женщины не умнее мужчин. Но
решение этой бабенки даже сейчас поразило его своей глупостью.
- Могу я спросить - почему?
- Ты отмечен богом, Амра. Мы не можем принадлежать тебе, как женщина
принадлежит мужчине. Идоссо же просто воин...
При этих словах Идоссо заворчал в точности как кабан.
- ...и не... не...
- И он не говорит на языке демонов?
Видуха у девиц была самая неважнецкая. Идоссо же радостно заржал. Он
буквально завыл от радости. Конан еле удержался, чтобы не обругать
тупоголовых пленниц и не ляпнуть чего-нибудь ядреное черномазому детине.
- Быть посему. Однако надо отблагодарить девчонок за подношение. Если с
ними будут плохо обходиться, я узнаю об этом. И тот, кто обидит их, пусть
лучше сам проткнет себе брюхо и повесится на собственных кишках.
Горделивая поза Идоссо без слов говорила о том, что вождю наплевать на
угрозы киммерийца. И Конан подумал: может быть, стоит вбить свое требование
в мозги черномазому более решительно, несмотря на все фантазии, которые эти
глупые овцы развели насчет Идоссо? По всему видно, что у вождя рука тяжелая
и на расправу он скор. И столь же ясно, что, если лишить его добычи, он
впадет в неистовую ярость. И не потому, что в Черных Королевствах не хватает
свободных сисек и услужливых задниц. Просто будет ущемлено самолюбие дикаря.
Киммерийцу в жизни пришлось повидать немало тупорылых олухов. Он не
смог бы упомнить их всех. Большинство из них он обычно в конце концов
убивал. Однако убийство Идоссо прямо сейчас вряд ли способствовало бы
улучшению его отношений с народом бамула. Кроме того, в отличие от Рыбоедов,
бамула знали, кто он такой, откуда и где прячется. Так что у чернокожих
парней всегда оставалась возможность прислать сюда десяток-другой
головорезов.
- Быть посему, - проворчал Идоссо. Затем он что-то быстро, резким
голосом добавил. Вождь говорил слишком быстро, так что Конан не смог его
понять. Воины, однако, поняли своего вождя. Выстроившись попарно, вскинув на
плечи носилки, они стремительно зашагали по тропе, почти тотчас скрывшись из
виду.
Конан оглядел кровавую лужу, оставшуюся на том месте, где лежал кабан и
где испустил свой дух вендиец. Вскинул копья на плечо, вытащил меч и
двинулся назад по тропе тем же путем, каким и пришел. Однако держался
киммериец уже не так настороженно.
Теперь он, не колеблясь, приступил к трапезе и расправился с
подношениями, оставленными на поляне. Покончив с едой, Конан знал наверняка,
кого из Рыбоедов он в первую очередь убьет. Это будет человек, изготовивший
пиво.



Глава третья

Далеко на севере колдун по имени Лизениус сидел в пещере в скале,
которую сама природа сотворила подобной стигийскому замку. Лизениус сидел и
проклинал все на свете. Он был вне себя от ярости.
Никто в Черных Королевствах не слышал его проклятий. А если бы и
слышали, то не поняли бы. Впрочем, эти проклятия слышала только его дочь
Скира. Она имела возможность наслаждаться ими слишком часто, чтобы обращать
на них внимание.
Лизениус бранился часто и часто посылал проклятия. Иногда эти проклятия
доносились до кое-кого из пиктов, которые слышали их в завываниях ночного
ветра. Пикты делали знаки, отвращающие беду, и шептали друг другу, что на
этот раз гнев <белого шамана> столь велик, что наверняка восстановит против
него богов. И против них, пиктов!
Пикты предпочитали держаться подальше от места сражения, если шаману
придется воевать с богами.


Конан недолго ломал себе голову над вопросом, кого увидели в нем
бамула: друга или врага, простого смертного или чародея. Обычно подобные
вопросы он оставлял ученым и писакам, которым все равно нечем занять свои
дни.
Впрочем, здесь, в Черных Королевствах, Конан был вне досягаемости писак
и школяров. День сменялся днем, дни текли, неотличимые один от другого. Для
Конана это было чередование еды, сна, охоты, купания в чистых, холодных
протоках, возни с оружием. Рыбоеды больше не приносили подношений. Но дичи и
спелых фруктов вокруг было навалом. Только глупец мог умереть от голода в
Черных Королевствах.
Конан глупцом не слыл и потому питался хорошо. Когда же покидал
убежище, глаза у него вырастали на затылке, а уши - на коленях и локтях. В
один прекрасный день Рыбоеды могли зайти дальше, нежели отказать ему в
подношениях, отправившись сюда, в поисках девиц, чьи фантазии вынудили их
уйти с Идоссо. В здешних землях не стоило пренебрегать подобной опасностью.
Леопарды, крокодилы, дикие пчелы, отравленные лианы и враждебные
племена - все это подстерегало Конана, и киммерийцу приходилось всегда быть
настороже.
Среди бамульских воинов не переставали толковать о белом человеке,
которого Рыбоеды приняли за божество. Говоря о нем, они не употребляли имени
Амра, потому что в отряде Идоссо на это имя было наложено табу. Воины дали
страшную клятву, что не произнесут его вовеки. Идоссо и Кубванде потребовали
от женщин, чтобы они также принесли подобную клятву под страхом тяжелых
наказаний. Кубванде же подкрепил эту клятву обещанием дать им золото и
прислугу.
По мнению Идоссо, обещать женщинам награду вместо того, чтобы просто
угрожать им, свидетельствовало о трусости и отсутствии мудрости.
Кубванде снедало любопытство: отчего Идоссо так настаивает на том,
чтобы сведения о близости того самого прославленного Амры хранились в
секрете? Кубванде столь терзался любопытствам, что спросил об этом самого
Идоссо, причем задал вопрос так, чтобы тот не смог уйти от ответа.
- Такой же простой, как Рыбоед, - сказал Кубванде, а затем попросил
прощения за оскорбление: ведь он назвал Идоссо позорным именем.
- В один прекрасный день ты попросишь у меня прощение за собственное
косноязычие, а я отвечу тебе, пригвоздив копьем язык к небу, - сказал
Идоссо. - Я тебе не ручная обезьяна, чтобы устраивать представления, пока ты
не сможешь продать меня стигийцам. Ты продашь меня любому, Кубванде.
Попробуй сделать это, и я заберу тебя с собой.
Кубванде уверил своего вождя, что покупка или продажа кого-либо (если
не считать нескольких женщин) столь же далеки от его намерений, как далеки
Лунные Горы от той хижины, где они сидят и пьют пиво, поданное
женщинами-Рыбоедками. В ответ Идоссо лишь невнятно заворчал.
Младший вождь зашел с другой стороны.
- Откуда мы знаем, что <Тигрица> и ее владычица погибли? Разве
кто-нибудь видел их кости?
- Если Амра говорит правду, то ему было бы трудно скрыть последствия.
- ЕСЛИ... А может быть, он шпионит за нами для НЕЕ, в то время как ОНА
ищет новых людей и готовит корабли, чтобы двинуться вверх по реке?
- Мы нашпигуем нашими копьями ЕЕ новых людей, точно так же, как
поступили со старыми, если ОНА это сделает, - проговорил Идоссо с набитым
ртом. - И с НЕЙ будет то же самое.
- Сделаем ли мы это прежде, чем выясним, что ЕЙ нужно в этих краях? -
спросил Кубванде. - Вспомни, десять племен отдали своих воинов в ЕЕ команду.
Не найдется ни одного племени, которое отказалось бы. И со стигийцами мы не
в лучших отношениях, чем ОНА. С тех пор как мы с тобой стали воинами, не
проходило и года, чтобы нам не приходилось наконечниками наших копий
прогонять стигийских работорговцев туда, откуда они явились.
Идоссо при этих словах засмеялся. Он сам не раз возглавлял походы
против работорговцев. Эти подвиги и составляли его основную славу.
- Ты думаешь, Амра шпионит в пользу кого-нибудь из своих дружков?
- Ничего другого мне на ум не приходит. Этот человек подобен кинжалу,
который прячут в набедренную повязку. В какой-то момент кинжал может нанести
смертельный удар.
Кубванде видел, как Идоссо изо всех сил пытается ухватить смысл
сказанного. Он терпеливо ждал. Лучше, если Идоссо поймет сам, без подсказки.
- Ха! - воскликнул наконец Идоссо и подкинул кувшин из-под пива так
высоко, что тот пробил крышу хижины. - Мы храним секрет Амры. А он из всех
бамула может говорить только с нами. Если его хозяйка захочет предложить
кому-нибудь свою дружбу, то она может предложить ее только нам. Кто бы ни
способствовал установлению дружбы Королевы Черного Побережья с бамула...
Он не закончил. И не нужно было заканчивать. Если хорошо хранить
секрет, то Амра станет тем самым потайным кинжалом в борьбе с противниками
за трон из слоновой кости, на котором восседает военный вождь. Подумав об
этом, Идоссо порадовался тому, чтб в свое время сумел сдержать свои амбиции
Кубванде, который хорошо понимал, какие мысли бродят сейчас в голове у
Идоссо, тоже был доволен.
По крайней мере, эту ситуацию можно держать ровно столько, сколько
будет необходимо. Ясно, что невозможно вечно хранить мир с этим опасным
человеком, с Идоссо, даже если постоянно демонстрировать ему свое
дружелюбие. Идоссо слишком быстро гневается и слишком медленно думает.


Конан ничего не знал об интригах, которые плелись между вождями бамула.
А если бы и знал, то придал бы этому куда меньшее значение, чем надеялся
Кубванде. По крайней мере, так продолжалось бы до тех пор, пока кто-нибудь
не оскорбил бы память Бэлит.
А затем, вне всякого сомнения, гнев удесятерил бы его силы, и для
народа бамула настал бы черный день, прежде чем Конан испустил бы дух под
жалами десятков копий. Кстати, это весьма сомнительно! Продырявить шкуру
великана-киммерийца - не такая уж простая задача. Намного легче провести
ночь в пасти голодного дракона, при этом ворочаясь и похрапывая.
Конан надеялся разойтись с бамула мирно. Он рассчитывал, что черномазые
поступят так же и не дадут ему повода переменить решение дурным обращением с
женщинами. Тут уж как им, бамула, захочется. Если они будут терпимыми с
пленницами, то Конан и пальцем не пошевелит, чтобы помешать бамула делать,
что они захотят. Хотят - пусть дерутся между собой, пусть дерутся со своими
соседями, с демонами, хоть с самими богами. Это ничуть не нарушило бы
спокойного сна киммерийца.
Куда больше беспокоили Конана Рыбоеды. Несомненно, рано или поздно они
узнают о пропаже своих женщин. И решат отомстить, вообразив, что способны
одолеть противника. К тому же киммериец - не бамула. Поэтому на всякий
случай Конан расставил на тропах к своему убежищу дополнительные ловушки.
Спал он теперь вполглаза и не расставался с оружием.
Кроме того, на некоторых протоках он поставил ловушки для рыбы.
<Тигрица> унесла с собой больше, чем золото и драгоценности. Пропали оружие,
навигационные приборы, пища - все, что необходимо для жизни. Команде часто
недоставало еды между одним набегом и другим. Да и в минуты затишья сети
часто оставались пустыми. Морские волки Бэлит набивали себе животы рыбой,
когда выдавался удачный день.
Бэлит всегда говорила о том, что рыба - важная вещь в меню любовников.
Она чуть ли не силой заставляла киммерийца лопать дары моря, дабы в постели
не посрамить мужское достоинство. В целом же Конан не считал, что легкого
голода достаточно для того, чтобы погубить интерес мужчины к такой женщине,
как Бэлит. Однако жизнь с ней мало-помалу приучила его к рыбе.
Так что, когда Конан обнаружил протоку шириной в два копья, где вдоволь
плескалось странной, но крупной рыбехи, он соорудил сеть. Он сплел ее из
лиан и тростников; в дело пошли и ремни, и веревки. Со временем он сделал не
одну, а целых три сети, расставил их достаточно близко друг от друга, так
что мог обойти их за один раз, на рассвете и на закате. Сети киммериец
пристроил так, чтобы они оказались вне досягаемости чужих жадных глаз и рук.
В одном он был прав. А именно - в том, что касалось человеческих глаз и
рук.
Однажды ночью Конан проснулся от раската грома. Звериный инстинкт
варвара явственно подсказал: гром этот непростой. Что-то неладное
угадывалось в далеком раскате.
Гром гремел, однако дождь не лил и ветер не шумел в листве. Странно...
Густые кроны высоких дерев почти полностью скрывали небо, поэтому Конан так
и не смог разглядеть: есть ли грозовые тучи и как скоро можно ожидать
настоящей бури.
Киммериец напряженно вслушивался, по-кошачьи щурясь в темноте. Он
пытался уловить малейший звук, который мог бы сказать ему нечто большее о
происходящем.
Нет, ничего подозрительного. Лишь привычные звуки даже ночью не
умолкающих джунглей.
Конан выскользнул из гамака - едва ли не единственного удобства,
позаимствованного с <Тигрицы> прежде, чем корабль отправился в свое
последнее, скорбное плавание. Ноги варвара ступали беззвучно, как лапы
леопарда. Руки двигались в темноте так, будто были усеяны видящими в ночи
глазами. Уверенным движением Конан нащупал оружие.
После громового раската слишком долго тянулась тишина. При настоящей
грозе так не бывает.
Было во всем этом что-то неестественное. По крайней мере,
неестественное для ночи в джунглях. Конан не мог заранее сказать, придется
ли ему сражаться с этим неестественным. И если все-таки придется, то сколько
времени займет эта война. Конан знал одно: лучше быть охотником, чем дичью.
Киммериец настороженно крался в темноте, описывая широкое кольцо вокруг
своего лежбища. Этот круг должен был привести его к широкой протоке. Конан
двигался бесшумно, подобно дикому коту. Все его чувства были напряжены. Он
как будто щупал ночь. Одна рука лежала на рукояти меча, в другой было копье,
на поясе висел кинжал, за плечами еще два копья. Даже леопард, который мог
бы красться сейчас наверху; по ветвям, вряд ли счел бы киммерийца за легкую
добычу.
Конан описал уже половину круга. Пока что он не обнаружил ничего
необычного. Он уже начал думать, что странный гром ему послышался. То ли это
был сон, то ли джунгли что-то навеяли, увлекая его на безумную ночную
прогулку.
Однако он продолжал двигаться вперед. По крайней мере, раз уж он
выбрался ночью на тропу, не мешало бы проверить сети. Не нужно было бы тогда
тащиться утром. Кроме того, Конану было известно, что джунгли Черных
Королевств скрывают в себе много такого, о чем он не имеет даже
представления. В конце концов, слишком много времени прошло с тех времен,
когда Конан был в Заморе юным воришкой, скорее мальчиком, нежели мужем,
ловкостью лишь немного превосходящим вола и столь невежественным, что даже
не ведал о собственном невежестве.
Сперва Конан решил было, что гром над головой исходил от одной из
огромных кошек, что ищет партнера или охотится. Возможно, она разъярилась
оттого, что ее побеспокоили, когда она насыщалась. Гром - или рык -
повторился. На этот раз он прозвучал на таких низких тонах, что у Конана не
осталось сомнений: такой звук могло издать существо, которое намного больше
любой гигантской кошки. Да что там кошки - любого существа, населяющего эти
джунгли.
Гиппопотамы или слоны размером куда больше кошек. Впрочем, как и
крокодилы. Но они не рычат. Теперь Конан двигался бесшумной пружинящей
походкой, обнажив двуручный меч, который покачивался в его испещренной
шрамами руке.
В последний момент Конан свернул со своей обычной тропы, по которой
ходил к ручью, и теперь крался по подлеску, к месту, откуда, как Конан уже
знал, он может наблюдать, оставаясь невидимым - во всяком случае, для
обычного существа. (Тут Конану вспомнился один-единственный раскат грома и
хрип умирающего вендийца о Воротах Зла.)
То, что предстало глазам варвара, и в самом деле было обычным животным.
Более того, Конану приходилось видеть его и прежде. Однако киммериец не мог
представить себе причин, заставивших это животное появиться здесь.
Перед глазами Конана был один из огромных снежных медведей с далекого
севера, что жили не только за пределами Киммерии, но и за пределами земель
асиров и ваниров. Самые отважные и сильные из северян, люди, способные
драться целый день, а потом пьянствовать ночь напролет, в присутствии белого
медведя притихали и вели себя боязливо, как робчайшие из газелей. Снежный
медведь в два раза превосходил в высоту любого здоровенного мужика, а
тяжелее был, наверное, раз в пять. Стремительный, как горностай, свирепый,