Грейс Грин. У ворот зла

женщин. В конце концов, я найду им применение. Я употреблю их в хозяйстве.
Но клянусь Кромом! Сперва я обзаведусь этим хозяйством и лишь потом возьму
туда женщин! Конан из Киммерии не берет ничего из того, что ему бросают, как
кость собаке. Так что народу бамула лучше всего зарубить это себе на носу.
Даже Конан, который был небольшой мастер читать в душах людей, по
выражению глаз воинов понял, что поступил правильно. Ясное дело, этот поход
либо докажет, что Амра в самом деле великий воин, либо выявит, что он заодно
с демонами. Вот что говорили глаза собравшихся воинов.
Только лицо Кубванде оставалось непроницаемым. Конан прикинул в уме:
насколько проще станет жизнь среди воинов бамула, если младший вождь вдруг
угодит в лапы выходцев из Преисподней?
Ну да каждому свое! Конан примет собственную участь, если на то будет
воля сурового Крома. И не в обычаях киммерийцев толкать другого на тропу
смерти, пока тот не сделал ничего дурного.
Затем Конан снова перевел взгляд на женщин. Не составило труда
догадаться: девахи мечтают лишь о том, чтобы великан-варвар оказался
достойным какого-нибудь высокого положения среди воинов, такого положения,
которое позволило бы ему защитить их. Короткий, но впечатляющий опыт общения
с Идоссо, похоже, сделал бабенок безразличными к тому, каков Конан с виду -
белый или черный, коричневый или пурпурный, желтый, будто житель Кхитая, или
вообще пятнистый, как псоглавец из старой сказки. Главное - чтобы широкая
грудь киммерийца надежно защищала от быстрых и тяжелых кулаков старшего
вождя.
Конан рывком поднял женщин на ноги и дружески облапал обеих.
- Ну, - прорычал он собравшимся воинам, - что скажет народ бамула? Или
так и будете стоять, пялясь на меня, до тех пор, пока я буду ходить и
собирать свои копья, жратву, а потом отправлюсь в битву против демонов лишь
с этими двумя потаскушками в виде подкрепления?
После этих слов у Конана создалось впечатление, что в ближайшее время
нового столкновения с бамула у него не предвидится.


Далеко на севере, в пиктских землях, Лизениус сидел и изрыгал
проклятия. Впечатление было такое, будто он нарочно испытывал терпение своей
дочери Скиры. Уже не раз Скира, с трудом сдерживая гнев, в открытую
попрекала папашу. Ведь надо быть полным болваном, попусту растрачивая силы,
вместо того чтобы заниматься делом - а именно: держать в страхе пиктов.
- Слабаки они жалкие, эти пикты! - таков был ответ. - По мне, так лучше
раз и навсегда запугать их до смерти, нежели позволять им плодиться, рождая
все новые поколения слабаков.
- Да уж, касательно некоторых это можно сказать наверняка, - заявила,
улыбаясь, Скира.- Вот и ко мне они уже сколько раз подъезжали со
сватовством.
Улыбка исчезла с ее лица, когда отец фыркнул на нее, не сердито, однако
и не по-доброму.
- Кончай выпендриваться, девочка. Не мни о себе лишнего. Здесь есть
десять кланов, которые пойдут за нами куда угодно, стоит лишь зародить среди
их вождей надежду, что они могут получить от тебя сыновей.
До тех пор пока отец не отвернулся, на лице Скиры оставалась тень
улыбки. Да и потом, когда Лизениус зашаркал к выходу, строптивая девчонка не
изменила позы и не склонила головы.
Чародей направлялся по переходу в другое помещение, где будет корпеть
над своими стигийскими свитками. Впрочем, корпение его не было совсем
бесплодным. Он много внимания уделял этим свиткам - искал истинного
Мастерства в заклятии Бродящего По Миру. Он хотел не случайно перемещать
нечто из одной точки мира в другую, а делать это направленно, перемещая
нечто или кого-либо (кого считал нужным) из одного определенного места в
другое.
Скира поежилась - и не только от холода, царящего в пещере. Ей уже не
раз доводилось слышать, как отец бормочет невнятно о том, что кровавые
жертвоприношения помогли бы ему в этом деле. Лучше всего кровь ближайшего
родственника. А Скира была как раз тем самым единственным родственником,
который остался в живых из всей, некогда многочисленной, родни.
Кровь ближайшего родственника или кровь МНОГИХ жертв. Какой выбор
сделать? Пожертвовать собой? Или выйти замуж за какого-нибудь кривоногого
пиктского вождя в обмен на кровь десятка его воинов, жен и рабов?
Дрожь прошла. Осталась лишь внутренняя, глубоко спрятанная тревога. И
жгучее, непреодолимое желание поближе познакомиться с папашиным колдовством.
Рассказывал отец крайне мало. Больше ворчал да читал нравоучения. Скира
на свой страх и риск пыталась постигнуть тайное Знание. Делать это надо было
крайне осторожно. Ведь даже еще до того, как открылись Ворота Зла, девушка
знала, что магия (особенно магия, неподвластная контролю!) - преступление,
которому нет прощения.
Однако за осторожность приходилось платить. Она вынуждена была
выкраивать время для свитков и фиалов, отрывая часы от домашней работы. Вся
домашняя работа полностью лежала на ней с тех пор, как умерла мать. А еще за
несколько лет до того, как йомены этой земли пришли с луками и веревками за
жизнью ее отца, уже в течение всех этих лет ни один слуга не проводил ночи
под крышей Песчаного Колдуна. Поэтому все легло на ее плечи. Она стирала и
обшивала, стряпала, мыла и прибиралась. И лишь после того, как все домашние
хлопоты были закончены, затепливала свечку и в ее неверном свете по крохам
собирала знания о всякого рода мелких заговорах.
Теперь Знания уже не хватало. К чему эта мелкая магия? Какая от нее
польза? Разве что подогреть суп и заманить птиц в силки? А почему бы и нет?
Каждый момент, каждая капля пота, вырванная у домашней работы, означала
свободу и возможность потратить силы и время, чтобы увеличить Знание.
Папаша на все домашние хлопоты Скиры не обращал никакого внимания,
принимая это как само собой разумеющееся. Он никогда не хвалил дочку и
замечал лишь промахи. Впрочем, когда была жива мать, все было точно так же.
Мать, ты могла бы спасти нас обоих, и меня, и отца, если бы не умерла.
Будь ты жива, ненависть и желание отомстить не снедали бы его.
Наивная детская фантазия! Пора бы ныне оставить девичьи глупости.
Каждый день приближал тот момент, когда она превратится либо в
женщину-мудреца, либо в труп... Или же ей останется мечтать о том, чтобы
стать трупом.


Кубванде особо не удивился, когда человек, отзывающийся на два имени -
Конан и Амра, - взял двух потаскушек-Рыбоедок с собой в поход. Чужак
поступил правильно. Любой бы, кто осмелился пойти на стычку с Идоссо из-за
баб, вряд ли решился бы оставить их в той самой деревне, где у Идоссо была
дюжина друзей. Само собой, они поспешили бы отомстить за поруганную честь
приятеля и мигом перерезали бы горло несчастным девахам.
Конечно, сами по себе друзья при этом ничего бы не выиграли. Лишь
размотали бы собственные кишки по деревне, а тела отдали бы на поживу
гиенам.
Некоторые из приятелей Идоссо на самом деле были связаны крепкой
клятвой с Кубванде. В свое время это обошлось младшему вождю в десяток
отборных коров, дабы скрепить обещание верности у местных колдунов. И все же
настоящую преданность и дружбу никакими коровами купить невозможно...
В игре Кубванде всегда предпочитал кости, которые сам вырезал, и
раковины, которые сам раскрасил. Теперь ставками в игре были живые люди.
Точнее, их кровь. Кубванде сейчас более всего заботило, чтобы это были его
люди. Те, кто никогда не ударит в спину.
Вопрос только в том, согласится ли великий белый воин играть в
предлагаемую игру, даже учитывая то, что ставки очень высоки...
После двух дней быстрого перехода отряд бомула вышел к долине Мертвого
Слона. Даже у Кубванде не оставалось больше времени для игр. Даже думать об
игре - и то некогда. Не до игр им всем стало.



Глава пятая

Вид у разоренной деревни был такой, что заставил нахмуриться даже
киммерийца. А уж Конан повидал немало развороченных, залитых кровью городов
и селений. Гораздо больше, чем сам прожил на свете. Очень часто он находил в
дымящихся развалинах изуродованные тела своих друзей. Но открывшееся сейчас
зрелище потрясало своей кошмарной нереальностью.
Пусть уж лучше бы здесь, подтверждая название долины, действительно
забили бы сотню слонов. Однако тут произошло нечто более омерзительное...
Отряд еще не подошел к селению и на два броска копья, как в лица ударила
плотная стена вони. Воздух был столь густо напоен зловонием смерти, что его,
казалось, можно строгать ломтями.
Впрочем, кое-где хижины все же уцелели. В дверных проемах маячили
какие-то темные фигуры. Они испуганно прятались, стоило повернуть в их
сторону голову.
Впрочем, похоже, приближение вооруженного отряда бамула вселило в
несчастных мужество. Несколько самых отважных выползли в предрассветный
сумрак. Однако они по-прежнему избегали ступать в центр деревни, будто там
разверзался вход в подземное царство. Именно там, в центре, трупы
громоздились гуще всего.
По мере того как солнце поднималось все выше и лучи его разгоняли
утренний туман, а небо из серого становилось ярко-синим, к побоищу слетались
тучи насекомых. Одно зрелище особенно запало Конану в память. Годовалый
младенец, располосованный ножом от горла до пупка. Одна нога у бедного
ребенка напрочь оторвана.
Мухи вились над закатившимися глазами крошечного трупика. Какие-то
плоские многоножки копошились в ранах, стараясь забраться поглубже внутрь
скрюченного тельца. К тому же мертвую плоть младенца уже успел поглодать
кое-кто из крупных трупоедов, побывавший здесь еще до восхода.
Среди человеческих останков лежало тело ящерообезьяны. Отважно борясь с
вонью, Конан приблизился к мертвому <демону> и внимательно исследовал труп.
Киммериец словно бы изучал оружие врага, доселе незнакомое. Точно так же
обследуя труп мертвого животного, Конан отмечал про себя его силу и
слабости.
У твари длинные, как у обезьяны, руки, но еще более длинные ноги,
длиннее, чем у тех обезьян, с какими Конану доводилось встречаться. У твари
имелся крепкий толстый хвост. Вдоль спины, от хвоста к шее, бежали роговые
выросты, переходя на башке в гребень. Жалом копья Конан попробовал на
прочность чешую твари. Она была прочнее, чем шкура любой обезьяны, однако
вполне уязвима. Полдюжины копий, множество стрел и глубокая вмятина от
дубины, зияющая в черепе, наглядно говорили о том, что гадину хоть и с
превеликим трудом, но прикончить можно.
Обойдя труп, Конан вставил древко копья в пасть чудовища и,
наваливщись, разжал челюсти. Большинство зубов у твари покрыто темной коркой
засохшей крови. Между зубов остались почерневшие ошметки человеческой плоти.
Конан про себя заметил, что по строению зубы больше похожи на зубы леопарда,
нежели гориллы. Совершенно ясно, что у себя на родине эта мерзость питалась
мясом.
- Но не в этой земле, - проворчал себе под нос киммериец. - Не в этой
земле, клянусь Кромом! Не может быть, чтобы снова...
- А? - переспросил Идоссо, а затем скрыл свое смущение неистовым
яростным боевым кличем. От его страшного вопля птицы-падальщики, пирующие по
всей деревне, взлетели вверх, с шумом хлопая крыльями и негодующе крича.
Оставшиеся в живых селяне прыснули в разные стороны, будто Идоссо в
мгновение ока превратился в одного из ящерообезьян.
- Ну что, Амра, все это обнюхивание и ковыряние падали сказало тебе о
чем-нибудь? - проворчал он. - Говорят, что у тебя больше органов чувств,
нежели у прочих людей.
- Болтун ничего не знает, знающий - молчит, - отозвался Конан. И,
увидев презрительную ухмылку Идоссо, добавил: - Но такие мудрые люди, как мы
с тобой, наверняка не будут прислушиваться к разной брехне.
Хитроумная реплика киммерийца достигла желаемого результата.
Презрительная ухмылка Идоссо превратилась в нахмуренную озабоченность
человека, пытающегося решить, что делать дальше. Конан же для себя уже
решил. Кроме того, он видел, что туповатый Идоссо как манны небесной ждет
совета.
- <Спина>! Охранять женщин и носильщиков? - рявкнул вождь. - <Грудь> и
<Живот>! Окружить деревню! <Руки>! Ко мне!
По бамульскому обычаю, военный отряд был разделен на четыре
подразделения, каждое именуемое в соответствии с частью человеческого тела.
<Руки> были авангардом, производящим разведку. <Грудь> и <Живот> - основным
корпусом, составленным из самых сильных и свирепых воинов. <Спина>
обозначала арьергард. Воины, входящие в <Спину>, были либо юнцы, лишь
недавно получившие боевые копья, либо старики, которых отделяло совсем
немногое от того момента, когда они положат свои копья вдоль конька крыши
хижины - бамульский ритуал, которым человек объявлял себя ушедшим на покой.
Так, для киммерийца было неудивительным узнать, что Кубванде шел во
главе <Рук>, а Идоссо - во главе <Живота>.
Конан придержал язык, видя, как бамула кинулись исполнять приказ
Идоссо. Сам киммериец тоже отошел от центра деревни и выбрал место, где
можно было стоять, не зажимая носа.
Бамула бежали, стремясь показать намерение подчиняться Идоссо.
Некоторые были ловки, быстры и искусны в достаточной степени, чтобы
понравиться любому командиру. Другие лишь имитировали бурную деятельность,
демонстрируя, что делают все, на что способны. В общем, все та же смесь,
которую Конану доводилось видеть во всех отрядах (за исключением отрядов,
составленных из отборных воинов, либо шаек, наспех набранных из
всевозможного сброда по приказу какого-нибудь владыки).
Доведись чернокожим столкнуться пусть даже с горсткой солдат из
регулярной армии, вряд ли дикари одержат верх. Но такого произойти не могло
в принципе. Что до здешних краев, то, по всей видимости, бамула тут явно
главенствовали. Если же дело касалось межплеменных распрей или банда
работорговцев имела глупость забраться сюда со стороны моря или стигийской
границы, то в этом случае бамула могли хорошенько врезать противнику по
соплям. Оставалось выяснить, способны ли эти отважные чернокожие воины
выполнить задачу, которая теперь стояла перед ними, а именно - сразиться с
демонами или по крайней мере с существами, заброшенными в эти края силой
магии, сталь же ужасной и злобной, как любой демон.
Конан направился к Идоссо. Он поприветствовал вождя точно так же, как
один вождь приветствует другого, который чуть-чуть выше его по званию. Этому
приветствию, как, впрочем, и другим жестам, призванным выразить уважение,
Конан в свое время научился от воинов субы, находящихся на борту <Тигрицы>.
Исполняя эти ритуальные жесты, Конан искренне надеялся, что ни один из них
не воспринимается народом бамула как оскорбительный.
- Говори, Амра! - сказал Идоссо. Он хорошо владел голосом, но чуткое
ухо киммерийца уловило нотки усталости. Что ж, дикарю пришлось попотеть,
чтоб подтвердить свой статус вождя.
Киммериец невольно в первый раз ощутил симпатию к могучему бамула.
Конан еще не забыл своих собственных сражений, которые пришлось выдержать,
чтобы проходимцы всех сортов и мастей относились к нему с должным уважением.
Кроме того, Конану нравилось то неописуемое удовольствие, с которым
чернокожий гигант смотрел на неизвестное, изображая при этом, что это
неизвестное никоим образом не пугает и не смущает его.
Как удовольствие это намного превосходило радость от питья дрянного
вина или от забав со старыми служанками. Кроме того, это как бы являлось
частью жизни воина. Поэтому Идоссо делал все, дабы принять это, как подобает
избраннику богов.
- Вряд ли я присоветую тебе что-нибудь действительно толковое, - сказал
Конан. - Хотя подожди,.. Не приходил ли кто-нибудь сюда из деревни, не
рассказывал ли, как удалось убить вон ту тварь?
- Нет, да и чему они могут научить наших воинов?
Конан почти простил Идоссо тот вызов, который прозвучал в слове
<наших>. Вряд ли Идоссо доставляло удовольствие разговаривать, да к тому же
вежливо и мягко, с белокожим чужаком. Но Идоссо с честью справлялся с
трудным искусством владеть своими эмоциями, которого потребовала от него
нынешняя ситуация.
Если Кубванде всерьез считает, что черный великан столь глуп, что может
быть лишь игрушкой в руках младшего вождя, то Кубванде сильно заблуждается.
Очень возможно, что в самое ближайшее время ему придется убедиться в
обратном. Вероятно, это открытие будет последним открытием в его жизни.
- Знание принадлежит лишь богам. Однако я не могу сдержать недоумения,
- ответствовал киммериец. - Эти ящерообезьяны выглядят как природные
существа, точно так же, как кабаны или медведи. Оружие воинов смогло забрать
жизнь одного из них. Но скольким воинам придется отдать свою жизнь, чтобы
убить еще одну такую тварь?
- Ты думаешь, бамульские воины боятся смерти? - Идоссо даже не стал
поднимать оружия. Угрожающая интонация его голоса сделала этот жест
ненужным.
- Даже я не боюсь смерти, не говоря уже о бамульском воине, - отозвался
Конан. - Но даже бамульский воин не раз и не два может заглянуть в глаза
смерти прежде, чем все демоны будут убиты. А если мы продадим наши жизни в
обмен на жизни этой банды ящерообезьян, то что же нам останется продавать,
когда еще одна свора нагрянет сюда из Ворот Зла?
На лице Идоссо отразилась растерянность - в той мере, в какой верховный
вождь мог себе это позволить. Конан продолжил вправлять чернокожему мозги.
- Любой человек может испугаться, видя, что сталось с его деревней
после набега чудовищ. Женщин угнали, сыновьям выдрали потроха.
Идоссо глянул на изувеченный труп младенца и нахмурился:
- Тогда давай найдем проклятые Ворота и закроем их.
- Воистину так. Если понадобится, мы заткнем их собственными телами. Но
прежде, чем лезть зверю в пасть, надо узнать, насколько остры у него зубы.
Идоссо стоял, подобно громадной статуе из эбенового дерева. Затем
дернулся так резко, что темно-красные перья торжественного убора на маковке
вождя аж затанцевали.
- Пусть <Руки> обшарят деревню! - крикнул он. - Приведите всех, кто
может идти. Я желаю говорить с ними! Сейчас же!
Воины ударили кулаками в землю возле ног Идоссо. Он плюнул туда, куда
они ударили. Воины с размаху хлопнули себя ладонями по лбам, построились
попарно и разбежались в разные стороны, держа копье в одной руке, щит - в
другой.
- А мне можно?.. - спросил Кубванде. Казалось, он появился будто из-под
земли. Впрочем, Конана это совершенно не удивило. Умение бесшумно двигаться
явно было совершенно необходимо для такого человека, как Кубванде, - чтобы
выжить.
- Да, но не в одиночку, - проворчал Идоссо. - У тебя нет чешуи, как у
этих тварей, чтобы прикрыть твою незащищенную спину от копья.
Конан готов был то ли рассмеяться, то ли заорать от радости. Однако он
ограничился тем, что сказал:
- Доверишь ли ты мне, о Идоссо, охранять его?
- Достоин ли я, чтобы меня охранял Амра?.. - начал было Кубванде, но
киммериец прервал его:
- Расточай хвалу лишь тому, кто хочет хвалы.
Вид у бамула был такой, будто ему дали пощечину. Киммериец
засомневался, достаточно ли ясно он выразился, или же что-то из сказанного
осталось непонятым. Его владение языками Черных Королевств улучшалось день
ото дня, но еще было далеко от совершенства.
- Я воин. Во многих землях я воевал. И воевал я на морях, - сказал
Конан. - Конечно, в этой земле я не сражался так долго, как ты. Ты должен
знать то, что мне неведомо, если, конечно, ты не младенец в облике мужчины.
- Если он младенец, то никогда женщина не рождала более странного
младенца, - сказал Идоссо. - Иди и поищи то, что сможешь найти. Я говорю
это, чтобы вы не подумали, что Я МЛАДЕНЕЦ. Вы ведь так не считаете?
Ни Конан, ни Кубванде не стали отвечать на этот вопрос. Конан и
Кубванде обнаружили, что все оказалось куда проще, нежели они предполагали.
Наконец они дошли до противоположной стороны деревни. Жители ближайших хижин
приняли на себя первый удар ящерообезьян. Те, кто уцелел, готовы были от
страха зарыться в землю с головой и не вылезать как можно дольше.
Бамульские воины действовали решительно. Они вытаскивали селян из
темных углов и разве что не лупили их дубинами в тщетных попытках разузнать
о происшедшем. Кубванде остановил нескольких воинов, которые на первый
взгляд, казалось, больше нагоняют страха, чем добывают сведений. Конан уже
сам собрался было одернуть слишком ретивых, но Кубванде его опередил.
Населяли деревню малые бамула. Их диалект несколько отличался от
диалекта больших бамула, с которыми Конан встретился поначалу. Селяне вполне
могли предложить свою помощь, дабы проводить киммерийца к Воротам Зла, но
Конан не сразу это понял. Кроме того, слишком рано приходилось испытывать
желание бамульских воинов подчиняться приказам варвара.
Конан и Кубванде двинулись дальше. Оба шарили взглядом по хижинам,
кормовым ямам и огородам. Чем дальше они отходили, тем менее поврежденными
выглядели хижины. Однако большое количество проломленных стен и вытоптанных
грядок свидетельствовали о том, что и здесь побывали ящерообезьяны. То тут,
то там встречались коровы и козы, лежащие с вырванными внутренностями и
облепленные мухами. Земля вокруг трупов была влажной от крови. Изгороди
повалены, зерно высыпано из разрушенных хранилищ и смешано с землей.
Несколько деревенских выглядывали из хижин. Эти хижины были более
прочными, нежели те, что видел здесь Конан до этого. Некоторые из местных
оказались молодыми женщинами. Конан подумал, что, может быть, имеет смысл
послать их в обоз за его двумя служанками. Не исключено, что его женщинам
удалось бы узнать кое-что от деревенских жительниц.
Кстати, почему не видно ни одного защитника долины? Ни седобородых, ни
только-только оперившихся, не говоря уже о настоящих бойцах. На пропитанной
кровью земле тут и там валялись трупы. Может, это и есть останки здешнего
воинства? Не много же сумела выставить долина против шайки отборной
мерзости! Странно...
Вслух киммериец высказывать свои сомнения не торопился. Более того,
постарался выбросить из головы беспочвенные подозрения и домыслы. Но взгляд
варвара теперь стал более настороженным, мощные мускулы чуть напряглись,
готовые мгновенно отреагировать на внезапное нападение. Приглядывал Конан и
за чернокожим вождем. Не ровен час, вляпается в какую-нибудь неприметную
западню!


В пиктских землях ярость Лизениуса уже прошла стадию, когда он расточал
проклятия, и теперь вокруг колдуна царила полная гнева тишина. Однако,
прежде чем наступила тишина, Скира уже знала, что у отца возникла новая
проблема с Бродящим По Миру.
Сначала все получалось на удивление легко. Открыть Ворота большого
труда не составило. Но потом случилось странное: чары, неподвластные
разумению человека, создали магический коридор между островком джунглей к
югу от Кхитая и затерянным где-то в Черных Королевствах клочком земли. В
настоящий момент тех знаний, которые имелись у Лизениуса, было недостаточно,
чтобы закрыть Ворота.
И не то чтобы Скиру особенно беспокоила участь джунглей и обитавших там
остатков расы, сохранившейся с тех времен, когда еще не было человека. Скиру
больше беспокоили Черные Королевства, где полным-полнешенько (по крайней
мере, так она слышала) свирепых воинов, для которых горстка вылезших
неизвестно откуда чудовищ станет не более чем обычным кровавым игрищем.
Но сильнее всего Скира опасалась за отца. Неудача с Воротами
подхлестнет чародея на самые безрассудные поступки, а может быть, и вообще
столкнет в пропасть безумия. И девушка ничего не могла сделать, чтобы
предупредить это несчастье. Конечно, если отец сойдет с ума, она сможет
ухаживать за ним или даже попытается вылечить. Но для этого сначала надо
остаться в живых.
Скира понимала, что в скором времени ей грозит одиночество. Надеяться
тогда можно будет лишь на собственные силы, а ведь они не так и велики. Или
на милость пиктов, народа, среди которого слово <милость> сродни
ругательству. Предвидя подобный исход, Скира принялась усиленно готовиться,
чтобы встретить неизбежность судьбы во всеоружии. Она собирала все
необходимые ингредиенты и повторяла мысленно заклятие, которое выучила.
Основные проблемы были у нее теперь с травами и мазями. Во-первых, их
трудно было незаметно похитить из запасов отца в нужных количествах. Он
непременно бы заметил. Позднее, примерно через год, если сохранится мир с
племенем Совы, она сама сможет собирать травы. Однако сейчас племя Совы не
охраняет территорию Лизениуса. А весна уже не за горами.
С помощью богов (Скира помянула всех богов, кроме Сэта) за короткое
время она могла бы усовершенствоваться в искусстве изменения формы. А если
времени ей будет отпущено недостаточно, она встанет перед выбором: либо
навсегда принять форму животного, либо остаться человеком, но тогда иметь
дело с яростью отца.
Кроме того, оставалась опасность, что отец принесет ее в жертву Сэту.


Со временем Конан начал недоумевать - не тянется ли <деревня> долины
Мертвого Слона аж до самых земель народа суба, а то и до самого моря. Они с
Кубванде прошли уже, наверное, достаточно, чтобы пересечь один из небольших
туранских городов или какое-нибудь крохотное государство какого-нибудь
торгового принца в Аргосе.
Наконец трупная вонь от побоища осталась позади. Сейчас, когда солнце
поднялось высоко, вонь должна была стать уже совершенно нестерпимой. Теперь
солнечный диск сверкал высоко, выше крон самых высоких деревьев, испаряя