Страница:
, воины.
— Гляди! — Скол указал на корабль Эйрика. Словно не замечая вражеских стрел и крючьев, маленький драк-кар с морским чудовищем на носу спешил на выручку к отступающему Хакону.
— Молодец парень! — похвалил Скол. Да, Эйрик умел воевать. А еще он понимал, что смерть отца уничтожит могущество всего его рода. — Хватит пялиться! — одернул я Скола и указал ; вниз, под скалу. Там, извиваясь гибким и узким телом, блестел зажатый камнями пролив. — Лучше скажи — по нему пройдем?
Моя задумка была проста — выскочить из пролива прямо к кораблю Хакона.
— Узко, — покачал головой кормщик, — и мелко…
: Кажется…
: Я нахмурился. Скол начал лениться, а ленивый кормщик — враг кораблю. Таких гонят из хирда…
Заметив мое недовольство, он зябко повел плечами, вздохнул и принялся снимать рубаху. : — Ладно, погляжу, — швыряя ее к моим ногам, буркнул он.
Я потрепал его по плечу:
— Так нужно…
— Нужно? — Брови Скола приподнялись, а глаза налились гневом. — Кому? Ты же сам видишь — эта битва проиграна! К чему в нее лезть?! Глупость не приносит славы совершившему ее, даже если он очень отважен!
— Ты забыл, что отныне мы служим ярлу, — напомнил я.
— Да! — фыркнул Скол. — Он решил погибнуть и забрать с собой всех, даже малолетнего Эрлинга! Эйрика ему уже мало!
— Замолчи! — прикрикнул я, но Скол не унимался:
— Ну скажи, какого рожна ему понадобился Эрлинг? Мальчишка шарахается от оружия, как чумной, а мы полезем в это пекло из-за ярловой блажи?!
— Ты пока хотя бы в воду залезь!
Скол говорил верно, но никто в роду Волка не нарушал данного слова, и если я обещал доставить мальчишку к Хакону, значит, доставлю.
Скол фыркнул, выругался и головой вниз спрыгнул со скалы.
«Дурак, — рассердился я. — Разобьет лоб, потом по-» пробуй сыщи такого кормщика!" Однако он вынырнул, д переплыл пролив поперек, еще раз нырнул и взмахнул рукой. Я сбросил веревку, и кормщик выбрался наверх. Его кожа покраснела и покрылась пупырышками, а с длинных мокрых волос стекали водяные струи.
— Пройдем… — растирая закоченевшее тело, сказал он. — Только нужно будет убрать весла и толкаться одним, как шестом.
Он сердился до самого пролива, а там стало не до обид. Весла вытащили и уложили на настил, оставив одно для Фроди с Хальвданом. Скол закрепил руль и крикнул:
— Давай!
Весло нырнуло в воду, ткнулось в дно, и «Акула» плавно вошла в протоку. Высокие каменные стены выросли с обоих бортов корабля и скрыли солнце. Покрытые ракушками и зеленью округлые выступы проплывали совсем близко от борта «Акулы», чуть не царапая ее обшивку.
— Будто в яме, — сумрачно прошептал кто-то. Не выпуская руля, Скол встал и вытянул шею.
— Еще вперед! — крикнул он. Викинги подналегли на весло. «Акула» заскрипела. Ее днище зацепилось за какой-то подводный валун.
— Стой! — взвизгнул кормщик, но, не в силах остановиться, корабль вполз на преграду всем корпусом. Дальше, еще дальше…
— Толкайтесь! — отчаянно завопил Скол. — От бе-фега! Руками толкайтесь!
Застревать в узкой расщелине никому не хотелось. Дихая друг друга, воины кинулись к бортам. Мои пальцы дегли на холодный и скользкий камень, оттолкнули его сорвались, оставив на зелени длинные темные полосы. «Акула» дрогнула и встала.
— И-и-и, раз! Толкайте же! S.I Я сжал губы и опять потянулся к скале. Пальцы отыскали острый выступ и надавили на него. Рядом тяжело выдохнул Гранмар.
— Ничего не выйдет, — грустно шепнул кто-то за моей спиной.
— Работай! — гаркнул я, и голос разочарованно стих.
Ругаясь и кляня все на свете, Скол пробежал к носу, свесился через борт и изо всех сил уперся длинным шестом в подводное препятствие. Шест затрещал.
— И-и-и-хо!
Кто-то из наиболее сообразительных помог кормщику, остальные с удвоенной силой уперлись в скалу и… «Акула» медленно поползла вперед. Потом быстрее. Еще и еще быстрее…
Мои пальцы уже не успевали отыскивать удобную расщелину или выступ и просто бежали по стене. На носу кто-то вскрикнул.
— Кальвин! Кальвин упал! — понеслось по цепочке, но останавливаться мы не могли.
— Вперед! — приказал я, и крики смолкли. Каменные склизкие стены рябой завесой проплывали мимо. На миг она расступилась перед бледным лицом Кальвина. Парень не упал в воду — его зажало между бортом и скалой и теперь прокручивало, как лепешечное тесто под катком. Изо его рта шла кровь, но кричать он не мог, только жалобно мычал и тряс головой.
— Прости, — сказал я, и лицо проплыло дальше. А потом борта вдруг перестали тереться об опасную скалу, «Акула» выскользнула в залив, и тело Кальвина с легким всплеском упало в воду за кормой. Хальвдан бросил весло, нырнул следом и .подтащил тело к борту.
Их вытянули. Трясясь как в лихорадке, Хальвдан уложил Кальвина на настил. Глаза викинга были закрыты грудь сплющена, а по бледным щекам метались едва различимые тени. Я так часто видел смерть, что не мог ошибиться.
— Вложи ему в руку меч, — приказал я Хальвдану. Тот закусил губу и вытащил меч Кальвина из ножен. Умирающий вздрогнул. Он ничего не видел, только чувствовал, что у него отбирают самое дорогое.
— Возьми.
Белые пальцы Кальвина нащупали рукоять меча и сжали ее.
— Теперь помоги ему. — Я вытащил кинжал милосердия. Этот нож пробовал кровь многих моих товарищей. Тех, что не желали долго умирать в муках, и тех, что были уже на пороге смерти. Этот клинок дарил им смерть воина. Они погибали с оружием в руке, от холодной стали. Теперь настала очередь Кальвина…
— Не могу, — сдавленно прошептал Хальвдан и отвернулся. Хирдманны молча попятились. Отнять жизнь у того, кто совсем недавно делил с тобой еду и постель, — нелегкое дело. Видно, придется мне…
— Я могу сделать это!
Я обернулся. Это произнес маленький Эрлинг, сын Хакона. За все время пути он не вымолвил ни слова и сидел на скамье безучастный и неподвижный, как истукан. Мальчишка еще слишком мал для походов и, должно быть, трусил, но теперь в его голосе не было и тени страха, а его прозрачные глаза смотрели на меня равнодушно и безмятежно. «Взгляд мертвеца», — неожиданно мелькнуло в голове.
— Я сделаю это лучше других, — перехватывая кинжал, спокойно сказал Эрлинг.
— Пусть будет так, — согласился я и отступил. Младший сын Хакона уже давно удивлял меня. Хрупкий, тонкий и бледный, как тень, он, казалось, не жил, а лишь чего-то ждал. Чего?
Мальчишка поднял нож. Из широкого рукава вынырнула тощая детская ручонка с синими прожилками.
— Погоди, — остановил его я. —Ты не сумеешь. Тут нужны умение и сила.
Эрлинг улыбнулся:
— Не волнуйся, я смогу, — и прежде, чем кто-либо успел выхватить кинжал из его руки, полоснул острием по горлу Кальвина. На коже умирающего проступила тонкая розовая полоска с каплями крови.
«Не смог!» — понял я и метнулся было исправить оплошность Эрлинга, но увидел лицо Кальвина и остановился. Воин был мертв! Его горло расчертила глубокая и бескровная рана, а на неподвижном лице застыла улыбка. Точно такая же, как на лице Эрлинга.
— Возьми свой кинжал, хевдинг. — Маленький сын ярла встал с колен и протянул мне нож. — Это милосердный кинжал. Я бы назвал его Йэльпен, что значит «помощь».
Я сунул нож за пояс и заглянул мальчишке в лицо:
— Как ты это сделал? Он пожал плечами:
— Йэльпен открыл путь к Одину, я стал проводником, а он, — Эрлинг мотнул острым подбородком на Кельвина, — хотел пройти. Мы все желали одного и того же…
— Ты колдун, — догадался я. Это было невероятно, невозможно, но младший сын Хакона был колдуном! Может, его научила ворожбе мать, известная на всю " Норвегию красавица? Многие поговаривали, что такая красота даруется лишь могучим колдуньям…
Эрлинг опять пожал плечами и прошел мимо. Тело Кальвина завернули в плащ, положили у борта и сели на весла. «Акула» выскользнула в море.
Корабль Хакона оказался даже ближе, чем я ожидал. То ли его оттеснил огромный, похожий на кита драккар Сигвальди-ярла, то ли отнесло течение, однако нам это было на руку. Весла вспенили воду, Скол развернул руль, и мы двинулись к ярлу. Он табанил, и разукрашенный борт «Ворона» быстро приближался.
— Эй, ярл! — окликнул я.
В шуме волн моего голоса было почти не слышно, однако Хакон услышал. Прикрываясь от летящих на голову стрел, он пробежал к корме.
— Где мой сын?! — заорал он.
Я повернулся к мальчишке. Эрлинг все так же безучастно глядел куда-то вдаль и, казалось, не слышал отца. .
— Тебя зовет ярл! — крикнул я ему в ухо. Прозрачные, едва голубоватые глаза Эрлинга скользнули по моему лицу. Вновь вспомнились мертвецы и их устремленный в пустоту взгляд.
— Значит, пора, — тихо сказал Эрлинг и, не уклоняясь от долетающих до «Акулы» вражеских стрел, зашагал к отцу. Никто из сыновей Хакона не вырос трусом!
На самом носу паренек остановился, поднял руки и попросил:
— Помоги мне. Я не перепрыгну…
Я подхватил его под мышки и перекинул на «Ворона». Хакон поймал сына, прижал его к груди и вдруг резко отстранился. Эрлинг поднял лицо вверх и что-то сказал, Ярл побледнел…
— Хаки! — Скол указывал на вражеские драккары. Справа от нас огромный корабль Буи Толстого сражался сразу с тремя лодьями Эйрика. На носу стоял сам Буи. Рядом с ним — Хавард Рубака и Аслак Лысый. Об Аслаке ходили легенды. Шептались о его невероятной силе и о том, что еще в малолетстве его заговорили от любого оружия. «Стрелы отскакивают от груди Аслака, как от камня, хотя на нем нет кольчуги», — часто сетовали бывалые воины. Однако я не верил в неуязвимость Лысого. Даже Бальдра, юного бога весны, которому ничто на свете не могло причинить вреда, в темное царство мертвых свела простая ветка омелы. Если сумели убить бога, то что уж говорить о человеке, пусть даже таком могучем, как Аслак!
Корабли сцепились. Эйрик с криком перескочил на драккар Буи и тут же отступил под мощными ударами Хаварда Рубаки.
— Туда! — рявкнул я Сколу.
Кормщик послушно переложил руль. «Акула» качнулась. Сзади раздался пронзительный, полный отчаяния крик Хакона. Я оглянулся. Маленький Эрлинг с. рассеченной грудью сползал к ногам отца, а тот потрясал окровавленным мечом и что-то вопил.
— Тебе нужна моя кровь, Великий Один, так возьми ясе ее! Возьми самого могущественного из моего рода и утищь им свой гнев! — разобрал я в его вое.
— Спятил… — растерянно шепнул Хальвдан. Нет, парень ошибался, и Хакон вовсе не спятил. Он поступил очень разумно. Душа Эрлинга еще не была испачкана ложью или предательством, а его могущество было могуществом колдуна. Мальчишка сумеет отыскать одноглазого бога и выпросить помощи для отца. Так вот что значили слова Хакона: «Эйрик поможет мне мечом, а Эрлинг…» Уже тогда умный ярл принял единственно верное решение…
Я смотрел, как тело Эрлинга опускалось на палубу, и чувствовал приближение Одина. Могучий бог сам шел за жертвой! Мои глаза заволокло красной пеленой, голова заболела, а тело налилось знакомой силой.
— Хэ-я! — приветствуя Одноглазого, закричал я. Громовой хохот сотряс небо. Над серыми облаками показались сияющие силуэты небесных воительниц, славных валькирий. Белизна их одежд блекла перед золотом шлемов, а длинные волосы стелились по ветру…
— Вперед, смелые воины! — зазвенели звонкие женские голоса. — Вперед, и наградой вам станет наша любовь!
Руки небесных дев вздымались вверх и швыряли на качающиеся в мутной воде корабли горсти крупных белых комочков.
— Вперед! — промчавшись совсем рядом со мной, выкрикнула одна из валькирий. Ее голос приподнял меня над настилом «Акулы» и толкнул к врагам. Еще никогда я не был так силен и бесстрашен. Никто, даже чудовищные порождения Локи[105] не смогли бы меня остановить! Кровь щекотала ноздри, стучала в висках и пела в теле. Вражеские крики звучали чудесной музыкой, и, восхищаясь мною, валькирии вторили ей…
Кончилось все так же внезапно, как началось. Небо затянулось тучами, прекрасные воительницы исчезли, их голоса стихли вдали, а в уши пробился плеск моря. Оно шумело где-то в стороне…
Я открыл глаза. Зелень, твердая земля и боль… Но глубоких ран на теле не было, только на ноге висели какие-то тряпки и сквозь них проступала кровь, да сухая корка закрывала край глаза, мешая оглядеться. Я попробовал содрать ее, однако пальцы натолкнулись на длинный порез.
«Ладно, пусть будет так», — устало подумал я и повернулся к морю. Там в маленькой, тихой бухте, держась крючьями за береговые валуны, стояла «Акула». Целая и невредимая. Возле нее суетились мои хирдманны. Несколько человек лежали на земле. Одного я узнал. Скол… Если он мертв, то я остался последним берсерком из рода Волка.
При попытке встать боль пронзила тело, а меч едва удержался в ослабевших руках. Я воткнул его острием в землю, навалился на рукоять и поднялся. Перед глазами замельтешили разноцветные мушки. Отплясали неведомый танец и пропали…
Опираясь на меч, словно на посох, я заковылял к кораблю. Навстречу выбежал Хальвдан. В глазах парня затаились восхищение и страх. «Почему?» — удивился я и вдруг вспомнил: Хальвдан пришел недавно и еще никогда не видел настоящего берсерка в бою. Ничего, впереди еще много битв. Он скоро привыкнет…
— Что со Сколом? — спросил я. Голос был слабый и хриплый, как у старого ворона, а слова обрывались на середине, однако парень разобрал.
— То же, что и с тобой, — ответил он. — Упал и перестал двигаться. Гранмар велел не трогать его. Сказал, что таково бессилие берсерка.
— Скол ранен?
— Нет, цел.
— Кормщику везет, — покачал головой я и махнул в сторону моря: — Что там было?
— Но… — растерялся Хальвдан.
— Я ничего не видел, — объяснил я. — Вернее, видел все совсем иначе…
— Хакон принес Эрлинга в жертву богам, — заторопился парень, — и пошел град. Такого крупного града я никогда не видел, клянусь! Он сыпался с неба прямо на наших врагов. Они испугались. Сигвальди повернул и дал деру. Буи прыгнул за борт, а кто-то из ребят Эйрика швырнул в голову Аслаку наковальню, и тот умер.
«Вот тебе и заговоренный, — подумал я и про себя усмехнулся: — Хотя, может, он и был заговоренный от оружия, но не от наковален…»
— На нас налетел драккар йомсвикингов, — продолжал Хальвдан. — Ты приказал нападать. Сначала они дрались как звери, а потом запросили пощады. Град лупил по их головам и почти не задевал нас. Многие хотели их пожалеть, но ты не останавливался и убивал, убивал, убивал. Скол тоже… Кругом была кровь, много крови! Мы уже почти очистили корабль[106], когда подошел драккар Торира Оленя. Торир закричал, что Сигвальди бежал, а Хакон и Эйрик одолели Буи Толстого и Вагна, его племянника. «Мы победили! Слышишь, Хаки, — победили!» — кричал он. Тогда ты остановился, прислушался и вдруг упал. Следом рухнул Скол, а спустя миг прекратился град. Гранмар сказал, что тебе и Сколу нужен отдых, и велел идти к берегу, а Торир взял в плен уцелевших йомсвикингов.
— Все верно. Гранмар поступил правильно, — одобрил я и сел возле Скола. — А теперь уходи.
Хальвдан растерянно замолчал. Он только-только разговорился, и вдруг «уходи»! Как же так?! Однако спорить не решился. Его шаги заскрипели по песку и отозвались в моей голове звенящей, надрывной болью. Так было всегда после силы Одина…
Я перевел взгляд на Скола. Его руки еще сжимали оружие, а на губах засохла белая пена. Мой брат по силе и по роду. Последний. Остальные уже там, высоко, в чудесной Вальхалле…
Внезапно захотелось лечь рядом со Сколом на песок, закрыть глаза и никогда больше не возвращаться на эту землю. Я устал жить. Мой род вымер, мои друзья ушли в небесные чертоги Одина, а моя любовь… Да была ли она, любовь? Разве я любил хоть кого-нибудь на этой земле? Да и чем любить, если мое сердце уже давно принадлежиш какой-нибудь небесной деве-валькирии? Как и солнце Сколард.
— Вернись, кормщик, — утирая рукавом его губы усмехнулся я. — Ты рано собрался к Одину. Валькирии не выбрали нас.
Его веки дрогнули и приподнялись. Серые, упрямые глаза отыскали мое лицо, а губы изогнулись в слабой улыбке.
— Они прекрасны, Хаки, — сказал он. — Они прекрасны…
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Рассказывает Дара
— Гляди! — Скол указал на корабль Эйрика. Словно не замечая вражеских стрел и крючьев, маленький драк-кар с морским чудовищем на носу спешил на выручку к отступающему Хакону.
— Молодец парень! — похвалил Скол. Да, Эйрик умел воевать. А еще он понимал, что смерть отца уничтожит могущество всего его рода. — Хватит пялиться! — одернул я Скола и указал ; вниз, под скалу. Там, извиваясь гибким и узким телом, блестел зажатый камнями пролив. — Лучше скажи — по нему пройдем?
Моя задумка была проста — выскочить из пролива прямо к кораблю Хакона.
— Узко, — покачал головой кормщик, — и мелко…
: Кажется…
: Я нахмурился. Скол начал лениться, а ленивый кормщик — враг кораблю. Таких гонят из хирда…
Заметив мое недовольство, он зябко повел плечами, вздохнул и принялся снимать рубаху. : — Ладно, погляжу, — швыряя ее к моим ногам, буркнул он.
Я потрепал его по плечу:
— Так нужно…
— Нужно? — Брови Скола приподнялись, а глаза налились гневом. — Кому? Ты же сам видишь — эта битва проиграна! К чему в нее лезть?! Глупость не приносит славы совершившему ее, даже если он очень отважен!
— Ты забыл, что отныне мы служим ярлу, — напомнил я.
— Да! — фыркнул Скол. — Он решил погибнуть и забрать с собой всех, даже малолетнего Эрлинга! Эйрика ему уже мало!
— Замолчи! — прикрикнул я, но Скол не унимался:
— Ну скажи, какого рожна ему понадобился Эрлинг? Мальчишка шарахается от оружия, как чумной, а мы полезем в это пекло из-за ярловой блажи?!
— Ты пока хотя бы в воду залезь!
Скол говорил верно, но никто в роду Волка не нарушал данного слова, и если я обещал доставить мальчишку к Хакону, значит, доставлю.
Скол фыркнул, выругался и головой вниз спрыгнул со скалы.
«Дурак, — рассердился я. — Разобьет лоб, потом по-» пробуй сыщи такого кормщика!" Однако он вынырнул, д переплыл пролив поперек, еще раз нырнул и взмахнул рукой. Я сбросил веревку, и кормщик выбрался наверх. Его кожа покраснела и покрылась пупырышками, а с длинных мокрых волос стекали водяные струи.
— Пройдем… — растирая закоченевшее тело, сказал он. — Только нужно будет убрать весла и толкаться одним, как шестом.
Он сердился до самого пролива, а там стало не до обид. Весла вытащили и уложили на настил, оставив одно для Фроди с Хальвданом. Скол закрепил руль и крикнул:
— Давай!
Весло нырнуло в воду, ткнулось в дно, и «Акула» плавно вошла в протоку. Высокие каменные стены выросли с обоих бортов корабля и скрыли солнце. Покрытые ракушками и зеленью округлые выступы проплывали совсем близко от борта «Акулы», чуть не царапая ее обшивку.
— Будто в яме, — сумрачно прошептал кто-то. Не выпуская руля, Скол встал и вытянул шею.
— Еще вперед! — крикнул он. Викинги подналегли на весло. «Акула» заскрипела. Ее днище зацепилось за какой-то подводный валун.
— Стой! — взвизгнул кормщик, но, не в силах остановиться, корабль вполз на преграду всем корпусом. Дальше, еще дальше…
— Толкайтесь! — отчаянно завопил Скол. — От бе-фега! Руками толкайтесь!
Застревать в узкой расщелине никому не хотелось. Дихая друг друга, воины кинулись к бортам. Мои пальцы дегли на холодный и скользкий камень, оттолкнули его сорвались, оставив на зелени длинные темные полосы. «Акула» дрогнула и встала.
— И-и-и, раз! Толкайте же! S.I Я сжал губы и опять потянулся к скале. Пальцы отыскали острый выступ и надавили на него. Рядом тяжело выдохнул Гранмар.
— Ничего не выйдет, — грустно шепнул кто-то за моей спиной.
— Работай! — гаркнул я, и голос разочарованно стих.
Ругаясь и кляня все на свете, Скол пробежал к носу, свесился через борт и изо всех сил уперся длинным шестом в подводное препятствие. Шест затрещал.
— И-и-и-хо!
Кто-то из наиболее сообразительных помог кормщику, остальные с удвоенной силой уперлись в скалу и… «Акула» медленно поползла вперед. Потом быстрее. Еще и еще быстрее…
Мои пальцы уже не успевали отыскивать удобную расщелину или выступ и просто бежали по стене. На носу кто-то вскрикнул.
— Кальвин! Кальвин упал! — понеслось по цепочке, но останавливаться мы не могли.
— Вперед! — приказал я, и крики смолкли. Каменные склизкие стены рябой завесой проплывали мимо. На миг она расступилась перед бледным лицом Кальвина. Парень не упал в воду — его зажало между бортом и скалой и теперь прокручивало, как лепешечное тесто под катком. Изо его рта шла кровь, но кричать он не мог, только жалобно мычал и тряс головой.
— Прости, — сказал я, и лицо проплыло дальше. А потом борта вдруг перестали тереться об опасную скалу, «Акула» выскользнула в залив, и тело Кальвина с легким всплеском упало в воду за кормой. Хальвдан бросил весло, нырнул следом и .подтащил тело к борту.
Их вытянули. Трясясь как в лихорадке, Хальвдан уложил Кальвина на настил. Глаза викинга были закрыты грудь сплющена, а по бледным щекам метались едва различимые тени. Я так часто видел смерть, что не мог ошибиться.
— Вложи ему в руку меч, — приказал я Хальвдану. Тот закусил губу и вытащил меч Кальвина из ножен. Умирающий вздрогнул. Он ничего не видел, только чувствовал, что у него отбирают самое дорогое.
— Возьми.
Белые пальцы Кальвина нащупали рукоять меча и сжали ее.
— Теперь помоги ему. — Я вытащил кинжал милосердия. Этот нож пробовал кровь многих моих товарищей. Тех, что не желали долго умирать в муках, и тех, что были уже на пороге смерти. Этот клинок дарил им смерть воина. Они погибали с оружием в руке, от холодной стали. Теперь настала очередь Кальвина…
— Не могу, — сдавленно прошептал Хальвдан и отвернулся. Хирдманны молча попятились. Отнять жизнь у того, кто совсем недавно делил с тобой еду и постель, — нелегкое дело. Видно, придется мне…
— Я могу сделать это!
Я обернулся. Это произнес маленький Эрлинг, сын Хакона. За все время пути он не вымолвил ни слова и сидел на скамье безучастный и неподвижный, как истукан. Мальчишка еще слишком мал для походов и, должно быть, трусил, но теперь в его голосе не было и тени страха, а его прозрачные глаза смотрели на меня равнодушно и безмятежно. «Взгляд мертвеца», — неожиданно мелькнуло в голове.
— Я сделаю это лучше других, — перехватывая кинжал, спокойно сказал Эрлинг.
— Пусть будет так, — согласился я и отступил. Младший сын Хакона уже давно удивлял меня. Хрупкий, тонкий и бледный, как тень, он, казалось, не жил, а лишь чего-то ждал. Чего?
Мальчишка поднял нож. Из широкого рукава вынырнула тощая детская ручонка с синими прожилками.
— Погоди, — остановил его я. —Ты не сумеешь. Тут нужны умение и сила.
Эрлинг улыбнулся:
— Не волнуйся, я смогу, — и прежде, чем кто-либо успел выхватить кинжал из его руки, полоснул острием по горлу Кальвина. На коже умирающего проступила тонкая розовая полоска с каплями крови.
«Не смог!» — понял я и метнулся было исправить оплошность Эрлинга, но увидел лицо Кальвина и остановился. Воин был мертв! Его горло расчертила глубокая и бескровная рана, а на неподвижном лице застыла улыбка. Точно такая же, как на лице Эрлинга.
— Возьми свой кинжал, хевдинг. — Маленький сын ярла встал с колен и протянул мне нож. — Это милосердный кинжал. Я бы назвал его Йэльпен, что значит «помощь».
Я сунул нож за пояс и заглянул мальчишке в лицо:
— Как ты это сделал? Он пожал плечами:
— Йэльпен открыл путь к Одину, я стал проводником, а он, — Эрлинг мотнул острым подбородком на Кельвина, — хотел пройти. Мы все желали одного и того же…
— Ты колдун, — догадался я. Это было невероятно, невозможно, но младший сын Хакона был колдуном! Может, его научила ворожбе мать, известная на всю " Норвегию красавица? Многие поговаривали, что такая красота даруется лишь могучим колдуньям…
Эрлинг опять пожал плечами и прошел мимо. Тело Кальвина завернули в плащ, положили у борта и сели на весла. «Акула» выскользнула в море.
Корабль Хакона оказался даже ближе, чем я ожидал. То ли его оттеснил огромный, похожий на кита драккар Сигвальди-ярла, то ли отнесло течение, однако нам это было на руку. Весла вспенили воду, Скол развернул руль, и мы двинулись к ярлу. Он табанил, и разукрашенный борт «Ворона» быстро приближался.
— Эй, ярл! — окликнул я.
В шуме волн моего голоса было почти не слышно, однако Хакон услышал. Прикрываясь от летящих на голову стрел, он пробежал к корме.
— Где мой сын?! — заорал он.
Я повернулся к мальчишке. Эрлинг все так же безучастно глядел куда-то вдаль и, казалось, не слышал отца. .
— Тебя зовет ярл! — крикнул я ему в ухо. Прозрачные, едва голубоватые глаза Эрлинга скользнули по моему лицу. Вновь вспомнились мертвецы и их устремленный в пустоту взгляд.
— Значит, пора, — тихо сказал Эрлинг и, не уклоняясь от долетающих до «Акулы» вражеских стрел, зашагал к отцу. Никто из сыновей Хакона не вырос трусом!
На самом носу паренек остановился, поднял руки и попросил:
— Помоги мне. Я не перепрыгну…
Я подхватил его под мышки и перекинул на «Ворона». Хакон поймал сына, прижал его к груди и вдруг резко отстранился. Эрлинг поднял лицо вверх и что-то сказал, Ярл побледнел…
— Хаки! — Скол указывал на вражеские драккары. Справа от нас огромный корабль Буи Толстого сражался сразу с тремя лодьями Эйрика. На носу стоял сам Буи. Рядом с ним — Хавард Рубака и Аслак Лысый. Об Аслаке ходили легенды. Шептались о его невероятной силе и о том, что еще в малолетстве его заговорили от любого оружия. «Стрелы отскакивают от груди Аслака, как от камня, хотя на нем нет кольчуги», — часто сетовали бывалые воины. Однако я не верил в неуязвимость Лысого. Даже Бальдра, юного бога весны, которому ничто на свете не могло причинить вреда, в темное царство мертвых свела простая ветка омелы. Если сумели убить бога, то что уж говорить о человеке, пусть даже таком могучем, как Аслак!
Корабли сцепились. Эйрик с криком перескочил на драккар Буи и тут же отступил под мощными ударами Хаварда Рубаки.
— Туда! — рявкнул я Сколу.
Кормщик послушно переложил руль. «Акула» качнулась. Сзади раздался пронзительный, полный отчаяния крик Хакона. Я оглянулся. Маленький Эрлинг с. рассеченной грудью сползал к ногам отца, а тот потрясал окровавленным мечом и что-то вопил.
— Тебе нужна моя кровь, Великий Один, так возьми ясе ее! Возьми самого могущественного из моего рода и утищь им свой гнев! — разобрал я в его вое.
— Спятил… — растерянно шепнул Хальвдан. Нет, парень ошибался, и Хакон вовсе не спятил. Он поступил очень разумно. Душа Эрлинга еще не была испачкана ложью или предательством, а его могущество было могуществом колдуна. Мальчишка сумеет отыскать одноглазого бога и выпросить помощи для отца. Так вот что значили слова Хакона: «Эйрик поможет мне мечом, а Эрлинг…» Уже тогда умный ярл принял единственно верное решение…
Я смотрел, как тело Эрлинга опускалось на палубу, и чувствовал приближение Одина. Могучий бог сам шел за жертвой! Мои глаза заволокло красной пеленой, голова заболела, а тело налилось знакомой силой.
— Хэ-я! — приветствуя Одноглазого, закричал я. Громовой хохот сотряс небо. Над серыми облаками показались сияющие силуэты небесных воительниц, славных валькирий. Белизна их одежд блекла перед золотом шлемов, а длинные волосы стелились по ветру…
— Вперед, смелые воины! — зазвенели звонкие женские голоса. — Вперед, и наградой вам станет наша любовь!
Руки небесных дев вздымались вверх и швыряли на качающиеся в мутной воде корабли горсти крупных белых комочков.
— Вперед! — промчавшись совсем рядом со мной, выкрикнула одна из валькирий. Ее голос приподнял меня над настилом «Акулы» и толкнул к врагам. Еще никогда я не был так силен и бесстрашен. Никто, даже чудовищные порождения Локи[105] не смогли бы меня остановить! Кровь щекотала ноздри, стучала в висках и пела в теле. Вражеские крики звучали чудесной музыкой, и, восхищаясь мною, валькирии вторили ей…
Кончилось все так же внезапно, как началось. Небо затянулось тучами, прекрасные воительницы исчезли, их голоса стихли вдали, а в уши пробился плеск моря. Оно шумело где-то в стороне…
Я открыл глаза. Зелень, твердая земля и боль… Но глубоких ран на теле не было, только на ноге висели какие-то тряпки и сквозь них проступала кровь, да сухая корка закрывала край глаза, мешая оглядеться. Я попробовал содрать ее, однако пальцы натолкнулись на длинный порез.
«Ладно, пусть будет так», — устало подумал я и повернулся к морю. Там в маленькой, тихой бухте, держась крючьями за береговые валуны, стояла «Акула». Целая и невредимая. Возле нее суетились мои хирдманны. Несколько человек лежали на земле. Одного я узнал. Скол… Если он мертв, то я остался последним берсерком из рода Волка.
При попытке встать боль пронзила тело, а меч едва удержался в ослабевших руках. Я воткнул его острием в землю, навалился на рукоять и поднялся. Перед глазами замельтешили разноцветные мушки. Отплясали неведомый танец и пропали…
Опираясь на меч, словно на посох, я заковылял к кораблю. Навстречу выбежал Хальвдан. В глазах парня затаились восхищение и страх. «Почему?» — удивился я и вдруг вспомнил: Хальвдан пришел недавно и еще никогда не видел настоящего берсерка в бою. Ничего, впереди еще много битв. Он скоро привыкнет…
— Что со Сколом? — спросил я. Голос был слабый и хриплый, как у старого ворона, а слова обрывались на середине, однако парень разобрал.
— То же, что и с тобой, — ответил он. — Упал и перестал двигаться. Гранмар велел не трогать его. Сказал, что таково бессилие берсерка.
— Скол ранен?
— Нет, цел.
— Кормщику везет, — покачал головой я и махнул в сторону моря: — Что там было?
— Но… — растерялся Хальвдан.
— Я ничего не видел, — объяснил я. — Вернее, видел все совсем иначе…
— Хакон принес Эрлинга в жертву богам, — заторопился парень, — и пошел град. Такого крупного града я никогда не видел, клянусь! Он сыпался с неба прямо на наших врагов. Они испугались. Сигвальди повернул и дал деру. Буи прыгнул за борт, а кто-то из ребят Эйрика швырнул в голову Аслаку наковальню, и тот умер.
«Вот тебе и заговоренный, — подумал я и про себя усмехнулся: — Хотя, может, он и был заговоренный от оружия, но не от наковален…»
— На нас налетел драккар йомсвикингов, — продолжал Хальвдан. — Ты приказал нападать. Сначала они дрались как звери, а потом запросили пощады. Град лупил по их головам и почти не задевал нас. Многие хотели их пожалеть, но ты не останавливался и убивал, убивал, убивал. Скол тоже… Кругом была кровь, много крови! Мы уже почти очистили корабль[106], когда подошел драккар Торира Оленя. Торир закричал, что Сигвальди бежал, а Хакон и Эйрик одолели Буи Толстого и Вагна, его племянника. «Мы победили! Слышишь, Хаки, — победили!» — кричал он. Тогда ты остановился, прислушался и вдруг упал. Следом рухнул Скол, а спустя миг прекратился град. Гранмар сказал, что тебе и Сколу нужен отдых, и велел идти к берегу, а Торир взял в плен уцелевших йомсвикингов.
— Все верно. Гранмар поступил правильно, — одобрил я и сел возле Скола. — А теперь уходи.
Хальвдан растерянно замолчал. Он только-только разговорился, и вдруг «уходи»! Как же так?! Однако спорить не решился. Его шаги заскрипели по песку и отозвались в моей голове звенящей, надрывной болью. Так было всегда после силы Одина…
Я перевел взгляд на Скола. Его руки еще сжимали оружие, а на губах засохла белая пена. Мой брат по силе и по роду. Последний. Остальные уже там, высоко, в чудесной Вальхалле…
Внезапно захотелось лечь рядом со Сколом на песок, закрыть глаза и никогда больше не возвращаться на эту землю. Я устал жить. Мой род вымер, мои друзья ушли в небесные чертоги Одина, а моя любовь… Да была ли она, любовь? Разве я любил хоть кого-нибудь на этой земле? Да и чем любить, если мое сердце уже давно принадлежиш какой-нибудь небесной деве-валькирии? Как и солнце Сколард.
— Вернись, кормщик, — утирая рукавом его губы усмехнулся я. — Ты рано собрался к Одину. Валькирии не выбрали нас.
Его веки дрогнули и приподнялись. Серые, упрямые глаза отыскали мое лицо, а губы изогнулись в слабой улыбке.
— Они прекрасны, Хаки, — сказал он. — Они прекрасны…
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
МЕРТВАЯ УСАДЬБА
Рассказывает Дара
Доводы проклятого берсерка разбередили , мою душу, и в первые дни после его отъезда я часто не могла уснуть: до утра ворочалась на жесткой лавке, размышляя о его словах. ! Потом они забылись, а в груди потихоньку зашевелилась прежняя ненависть. Я надеялась, что рано или поздно Хаки вернется и тогда… Надежда удерживала меня в усадьбе Свейнхильд. Можно было попробовать удрать и самой отыскать берсерка, но где его искать? Еще летом, на пастбище, от пастухов с Гаутланда я слышала, будто по их селам прошло войско ярла Хакона. Пастухи утверждали, что видели с ярлом людей Волка.
— Разве такое могло быть? —; спросила я у Левеета.
— Ты о Хаки? — удивился он и равнодушно ответил: — Может, он разорял Гаутланды, а может, и нет…
— Что же он, разбойничал в своей земле?! Он же сам родом из Свей!
Левеет почесал грязной пятерней голову, задумался и тут же нашел ответ:
— Своих он не тронул. К Свейнхильд же не приходил! Я плюнула и перестала приставать к пареньку. Что мог знать этот глупый мальчишка!
Лето на пастбищах пролетело стремительно, будто ласточка над речной гладью. Чирикнуло, опахнуло крылом и пропало вдали. А жаль. В лугах мне жилось привольно. Там не было Свейнхильд и ее псов… Под вечер пастухи загоняли скотину в ложбины, а сами собирались на пригорке, жгли костры и до рассвета рассказывали байки и пели песни. Там я услышала о конце света, который назывался Рангарек, о страшных урманских чудовищах — порождениях бога коварства Локи и о небесной корове, очень похожей на нашу Зимун. Только словенская Зимун родила бога, а урманская небесная корова вылизала его из камня[107]. У костров пели песни — висы и рассказывали древние легенды. Иногда пастухи повторяли уже давно известные висы, а иногда подражали взрослым скальдам и сочиняли свои. Одна из услышанных на пастбищах историй мне понравилась больше других. Я переделала ее на словенский лад и часто напевала в одиночестве.
Вот и теперь сидела у порога конюшни, глядела на белый утоптанный снег и пела:
— Как под вечер краса, молода жена на скале рыдала, Над седой волной, словно лебедь бел, имечко кликала. Точки черные на морской дали закачались, Не мужньи лодьи — злые вороны послетались. Ой да, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды! . Как накинулись черной стаею народной очаг, Затушили свет, замели тепло в голубых очах. То не лес-бурьян, не трава-ковыль во степи горит, То красавица с золотой косой на скалу бежит. Ой, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды! «Милый муж, прости, не случится мне в дом тебя впустить Не хочу врагам, черным воронам, я постель стелить!. Лучше мне волну — вольну девицу обнимать, Чем постылого да немилого целовать!» Ой, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды! «Не грусти по мне, не тоскуй по мне — не пойду в полон, За тебя, мой муж, у Морска Царя отобью поклон. Чтоб не трогал он ни твоих людей, ни твоих лодей! Чтоб морска волна да к тебе была всех других добрей!» Ой, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды! «Не ищи, мой муж, молоду жену, воротясь домой, А черпни рукой горсть воды морской и простись со мной!» А как молвила да упала вниз — только вскрикнула, Только вскрикнула да мила дружка имя кликнула… Ой, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды!
Дальше рассказывалось о том, как муж красавицы вернулся домой и не застал ее в живых. На руинах своего бывшего дома он встретил старого человека, который поведал о ее гибели. Старик посоветовал воину выполнить последнюю просьбу жены. Тот отправился к морю, набрал в ладони воды и… увидел в пригоршнях лицо своей милой!
Допеть об этом я не успела. Песню прервали тихие, доносящиеся из приоткрытых дверей конюшни всхлипы. Кто там? Я встала и заглянула в пропахшую лошадиным потом и навозом полутьму. Там, прижавшись спиной к столбу, на корточках сидел ЛевееТ. Он-то и издавал эти странные, хлюпающие звуки. Голова мальчишки уткнулась в колени, а худые плечи вздрагивали. Я подошла поближе и прикоснулась к его спине:
— Эй, Левеет!
Но вместо того, чтоб повернуться и взглянуть на меня, парень резко вырвался, будто он обиделся за что-то.
— Ты чего, Левеет?
Он еще раз всхлипнул, а потом обеими рукавами быстро отер лицо и поднял голову. Блестящие глаза устремились на меня с болью и тоской.
— Ты что, знаешь по-нашему? — догадалась я. Паренек расстроено кивнул.
— Ну и что такого?!. — Я присела и обняла его за плечи. — Это ж сказка!
— Нет! — Он замотал головой. — Не сказка. Это про Ингрид.
— Кто такая Ингрид?
— Жена Хаки Волка. Когда люди Али напали на усадьбу Хаки, она не успела убежать за валы в лес. Какой-то венд захотел взять ее силой, но она вырвалась и побежала на скалу. Теперь эта скала зовется Прощальной. Там она выкрикнула имя Хаки и прыгнула вниз.
Я слушала мальчишку открыв рот. Он не врал и не выдумывал, иначе с чего бы ему плакать над моей песней?
— Ингрид была самой красивой и самой доброй на всем побережье, — потирая уже высохшие глаза, сказал Левеет. — Когда она умерла, я долго плакал.
— А Хаки? — не зная, о чем еще говорить, спросила я. Мальчишка насупился и вздохнул:
— Хаки совсем не плакал. Ингрид умерла в самоц начале весны, а он узнал о ее смерти гораздо позже, в конце осени. Он тогда воевал на Датском Валу…
На Датском Валу?! Я закусила губу. Да, хитро распорядились боги нашими судьбами! Брат Хаки погиб от моей руки в те же дни, когда берсерку доставили вести о жене, а мой Бьерн умер весной где-то возле берегов Свей… Теперь, послушав рассказы урман, я не сомневалась, что усадьбу Волка разорил Олав, и Бьерн был с ним. Видел ли он Ингрид? Подивился ли ее смелости и верности? Или тогда мой муж уже лежал бездыханный, где-то на дне моря?
Левеет успокоился, встал и стыдливо опустил глаза:
— Знаешь, у тебя получилась красивая песня. И поешь ты хорошо, только немножко странно.
— У нас так принято, — почти не задумываясь над тем, что отвечаю, произнесла я. Паренек важно качнул головой:
— Знаю. И еще я не понял некоторые слова. Ты объяснишь?
Я не успела ответить. В конюшню заглянуло недовольное узкое лицо Хорька. Когда-то Хорек был свободным бондом и трудился на своей земле, но потом обеднел, продал земли Свейнхильд и стал у нее управляющим. Если Лисица уезжала по делам, то Хорек оставался за нее и заправлял всем хозяйством. Так случилось и теперь, когда Свейнхильд отправилась в Уппсалу.
— Вы что тут делаете?! — с порога заверещал Хорек. — Тебе, словенка, тут не место!
Не знаю почему, но я обиделась. Что он все «словенка» да «словенка»?! Будто у меня и имени нет!
— Меня зовут Дара, — отчетливо поправила я.
Хорек осклабился:
— Я буду звать тебя так, как захочу. Кабы не заступничество Хаки Волка, у тебя не только имени — жизни бы не было. Пошла прочь!
Я презрительно фыркнула и двинулась из конюшни, а Хорек накинулся на беднягу Левеета. Паренек что-то бормотал, но управляющий не слушал его оправданий и продолжал вопить. Его пронзительный голос вырывался из дверей конюшни и разносился по всему двору.
«Мерзкий куренок! — поморщилась я. —До петуха не дорос, а уже вовсю голос подает! Жаль, что нынче Свейнхильд уехала в Уппсалу и всем заправляет этот драный кочет. Хотя…»
Шальная мысль пришла неожиданно, будто прозрение. Я оглядела двор. Возле построек никого не было — половина людей уехала со Свейнхильд, остальные занимались своими делами в доме и появлялись на дворе на недолгий срок.
«Ну погоди, жиряй!» — подумала я и, тяжело ступая, двинулась обратно. Хорек уже выходил из конюшни. Его лицо было красным и потным, а на пухлых пальцах застыла кровь. «Не удержался все-таки! Поколотил беззащитного мальчишку!» — еще пуще разозлилась я. О Хорьке в усадьбе болтали многое. Он насиловал молоденьких рабынь, а потом сваливал вину на других, воровал, издевался над слабыми и лебезил только перед Свейнхильд. Едва завидя хозяйку он угодливо улыбался и гнул спину, однако под этой улыбкой таилась обыкновенная зависть.
Столкнувшись со мной в дверях, Хорек сузил и без того махонькие глазки-щелочки:
— Я же приказал тебе идти в дом!
— А мне плевать на твои приказы, — нахально заявила я и грудью втолкнула Хорька в конюшню. Пора поучить этого жирного борова!
Он что-то почувствовал и попытался улизнуть, но еще один толчок отбросил его к стене.
— Да ты… ты… — запыхтел Хорек и попятился вглубь, ближе к Левеету. Мальчишка стоял возле охапки старого сена и обеими руками зажимал нос. Из-под его пальцев текла тонкая струйка крови, а взгляд парня удивленно перескакивал с меня на управляющего.
— Разве такое могло быть? —; спросила я у Левеета.
— Ты о Хаки? — удивился он и равнодушно ответил: — Может, он разорял Гаутланды, а может, и нет…
— Что же он, разбойничал в своей земле?! Он же сам родом из Свей!
Левеет почесал грязной пятерней голову, задумался и тут же нашел ответ:
— Своих он не тронул. К Свейнхильд же не приходил! Я плюнула и перестала приставать к пареньку. Что мог знать этот глупый мальчишка!
Лето на пастбищах пролетело стремительно, будто ласточка над речной гладью. Чирикнуло, опахнуло крылом и пропало вдали. А жаль. В лугах мне жилось привольно. Там не было Свейнхильд и ее псов… Под вечер пастухи загоняли скотину в ложбины, а сами собирались на пригорке, жгли костры и до рассвета рассказывали байки и пели песни. Там я услышала о конце света, который назывался Рангарек, о страшных урманских чудовищах — порождениях бога коварства Локи и о небесной корове, очень похожей на нашу Зимун. Только словенская Зимун родила бога, а урманская небесная корова вылизала его из камня[107]. У костров пели песни — висы и рассказывали древние легенды. Иногда пастухи повторяли уже давно известные висы, а иногда подражали взрослым скальдам и сочиняли свои. Одна из услышанных на пастбищах историй мне понравилась больше других. Я переделала ее на словенский лад и часто напевала в одиночестве.
Вот и теперь сидела у порога конюшни, глядела на белый утоптанный снег и пела:
— Как под вечер краса, молода жена на скале рыдала, Над седой волной, словно лебедь бел, имечко кликала. Точки черные на морской дали закачались, Не мужньи лодьи — злые вороны послетались. Ой да, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды! . Как накинулись черной стаею народной очаг, Затушили свет, замели тепло в голубых очах. То не лес-бурьян, не трава-ковыль во степи горит, То красавица с золотой косой на скалу бежит. Ой, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды! «Милый муж, прости, не случится мне в дом тебя впустить Не хочу врагам, черным воронам, я постель стелить!. Лучше мне волну — вольну девицу обнимать, Чем постылого да немилого целовать!» Ой, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды! «Не грусти по мне, не тоскуй по мне — не пойду в полон, За тебя, мой муж, у Морска Царя отобью поклон. Чтоб не трогал он ни твоих людей, ни твоих лодей! Чтоб морска волна да к тебе была всех других добрей!» Ой, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды! «Не ищи, мой муж, молоду жену, воротясь домой, А черпни рукой горсть воды морской и простись со мной!» А как молвила да упала вниз — только вскрикнула, Только вскрикнула да мила дружка имя кликнула… Ой, Желя, Желюшка, Желеюшка горькая! Не плачь, Желеюшка, не зови беды!
Дальше рассказывалось о том, как муж красавицы вернулся домой и не застал ее в живых. На руинах своего бывшего дома он встретил старого человека, который поведал о ее гибели. Старик посоветовал воину выполнить последнюю просьбу жены. Тот отправился к морю, набрал в ладони воды и… увидел в пригоршнях лицо своей милой!
Допеть об этом я не успела. Песню прервали тихие, доносящиеся из приоткрытых дверей конюшни всхлипы. Кто там? Я встала и заглянула в пропахшую лошадиным потом и навозом полутьму. Там, прижавшись спиной к столбу, на корточках сидел ЛевееТ. Он-то и издавал эти странные, хлюпающие звуки. Голова мальчишки уткнулась в колени, а худые плечи вздрагивали. Я подошла поближе и прикоснулась к его спине:
— Эй, Левеет!
Но вместо того, чтоб повернуться и взглянуть на меня, парень резко вырвался, будто он обиделся за что-то.
— Ты чего, Левеет?
Он еще раз всхлипнул, а потом обеими рукавами быстро отер лицо и поднял голову. Блестящие глаза устремились на меня с болью и тоской.
— Ты что, знаешь по-нашему? — догадалась я. Паренек расстроено кивнул.
— Ну и что такого?!. — Я присела и обняла его за плечи. — Это ж сказка!
— Нет! — Он замотал головой. — Не сказка. Это про Ингрид.
— Кто такая Ингрид?
— Жена Хаки Волка. Когда люди Али напали на усадьбу Хаки, она не успела убежать за валы в лес. Какой-то венд захотел взять ее силой, но она вырвалась и побежала на скалу. Теперь эта скала зовется Прощальной. Там она выкрикнула имя Хаки и прыгнула вниз.
Я слушала мальчишку открыв рот. Он не врал и не выдумывал, иначе с чего бы ему плакать над моей песней?
— Ингрид была самой красивой и самой доброй на всем побережье, — потирая уже высохшие глаза, сказал Левеет. — Когда она умерла, я долго плакал.
— А Хаки? — не зная, о чем еще говорить, спросила я. Мальчишка насупился и вздохнул:
— Хаки совсем не плакал. Ингрид умерла в самоц начале весны, а он узнал о ее смерти гораздо позже, в конце осени. Он тогда воевал на Датском Валу…
На Датском Валу?! Я закусила губу. Да, хитро распорядились боги нашими судьбами! Брат Хаки погиб от моей руки в те же дни, когда берсерку доставили вести о жене, а мой Бьерн умер весной где-то возле берегов Свей… Теперь, послушав рассказы урман, я не сомневалась, что усадьбу Волка разорил Олав, и Бьерн был с ним. Видел ли он Ингрид? Подивился ли ее смелости и верности? Или тогда мой муж уже лежал бездыханный, где-то на дне моря?
Левеет успокоился, встал и стыдливо опустил глаза:
— Знаешь, у тебя получилась красивая песня. И поешь ты хорошо, только немножко странно.
— У нас так принято, — почти не задумываясь над тем, что отвечаю, произнесла я. Паренек важно качнул головой:
— Знаю. И еще я не понял некоторые слова. Ты объяснишь?
Я не успела ответить. В конюшню заглянуло недовольное узкое лицо Хорька. Когда-то Хорек был свободным бондом и трудился на своей земле, но потом обеднел, продал земли Свейнхильд и стал у нее управляющим. Если Лисица уезжала по делам, то Хорек оставался за нее и заправлял всем хозяйством. Так случилось и теперь, когда Свейнхильд отправилась в Уппсалу.
— Вы что тут делаете?! — с порога заверещал Хорек. — Тебе, словенка, тут не место!
Не знаю почему, но я обиделась. Что он все «словенка» да «словенка»?! Будто у меня и имени нет!
— Меня зовут Дара, — отчетливо поправила я.
Хорек осклабился:
— Я буду звать тебя так, как захочу. Кабы не заступничество Хаки Волка, у тебя не только имени — жизни бы не было. Пошла прочь!
Я презрительно фыркнула и двинулась из конюшни, а Хорек накинулся на беднягу Левеета. Паренек что-то бормотал, но управляющий не слушал его оправданий и продолжал вопить. Его пронзительный голос вырывался из дверей конюшни и разносился по всему двору.
«Мерзкий куренок! — поморщилась я. —До петуха не дорос, а уже вовсю голос подает! Жаль, что нынче Свейнхильд уехала в Уппсалу и всем заправляет этот драный кочет. Хотя…»
Шальная мысль пришла неожиданно, будто прозрение. Я оглядела двор. Возле построек никого не было — половина людей уехала со Свейнхильд, остальные занимались своими делами в доме и появлялись на дворе на недолгий срок.
«Ну погоди, жиряй!» — подумала я и, тяжело ступая, двинулась обратно. Хорек уже выходил из конюшни. Его лицо было красным и потным, а на пухлых пальцах застыла кровь. «Не удержался все-таки! Поколотил беззащитного мальчишку!» — еще пуще разозлилась я. О Хорьке в усадьбе болтали многое. Он насиловал молоденьких рабынь, а потом сваливал вину на других, воровал, издевался над слабыми и лебезил только перед Свейнхильд. Едва завидя хозяйку он угодливо улыбался и гнул спину, однако под этой улыбкой таилась обыкновенная зависть.
Столкнувшись со мной в дверях, Хорек сузил и без того махонькие глазки-щелочки:
— Я же приказал тебе идти в дом!
— А мне плевать на твои приказы, — нахально заявила я и грудью втолкнула Хорька в конюшню. Пора поучить этого жирного борова!
Он что-то почувствовал и попытался улизнуть, но еще один толчок отбросил его к стене.
— Да ты… ты… — запыхтел Хорек и попятился вглубь, ближе к Левеету. Мальчишка стоял возле охапки старого сена и обеими руками зажимал нос. Из-под его пальцев текла тонкая струйка крови, а взгляд парня удивленно перескакивал с меня на управляющего.