Страница:
— Говори!
Боль отрезвила Айшу, заставила открыть глаза.
— Что? — прошептала она.
— Ты убила моих людей? — Хальфдан спрашивал, но держали ее другие. Они стояли за спиной притки, поэтому Айша не могла различить их лиц. Один старательно тряс ее голову, дергая за обрезанные волосы.
Притка обвела взглядом заполнивших избу мужчин, удивилась — какие они разные и какие одинаково обеспокоенные и сердитые!
— Говори! — Ее опять дернули за волосы.
В горле было сухо — эту ночь она не спала, сидела рядом с Ормом и Хареком, сжимала в ладони руку ярла и пела, пела, пела, чтоб пришли те, кто живет меж мирами живых и мертвых, чтоб простили и сберегли… Но те, кто пришел на ее зов, лишь отобрали остатки сил.
— Нет, — выдохнула она, стараясь говорить громче: — Я не хотела…
Люди забурлили, зашумели, изба наполнилась звуками, запахами, тенями. Кто-то обвинял ее во лжи, поминал о ноже в ее руке. Кто-то утверждал, что она спятила.
Плотный мужичок подступил к лавке, склонился над Хареком, потом перешел к Орму. На вопросительный взгляд конунга отрицательно помотал головой, развел руки в стороны. Неизвестно как возле него очутилась Скъяльв — бледная и тонкая, как тень.
— Они ушли в царство Хель, — сказал конунгу мужичок. — Она отравила их. Добила ножом…
Голубоглазая Скъяльв вскрикнула, прикрыла рот ладонями. Те, что держали Айшу, отшвырнули притку на пол, к ногам Хальфдана. Откуда-то из-за спин вытолкали вперед Слатича — помятого, растерянного, злого, со скрученными за спиной руками. Пихнули на пол к Айше, выкрикнули обвиняюще:
— Этот был с ней заодно! Это ее сородич! Они оба с Альдоги!
Слатич вертел башкой, пытался разорвать спеленавшие руки путы, не мог.
— Выходит, сын князя Альдоги солгал мне? — обходя пленников, сказал Хальфдан. — Он сказал, что пришел выкупать своих родичей, но он просто привел убийц к своему обидчику… Подними голову, тварь!
Носок сапога мазнул Айше по подбородку, от удара она запрокинула голову вверх, Черный нависал над ней, шипел:
— Кто послал вас убить Орма? Князь Альдоги или его сын, Избор? Кто?
— Никто нас не посылал1 — зарычал Слатич, попытался подняться и тут же рухнул от сильного удара. Стоящий подле конунга высоченный верзила убрал за пояс топор, обухом которого огрел Слатича по голове, ногой подтолкнул обмякшее тело словена к Айше. Не понимая, что делает, притка подползла к Слатичу, прильнула к нему:
— Я никого не убивала… Я хотела по…
Ее слова потонули в пронзительном женском визге. Толпа отхлынула от Айши, в освободившемся просвете стало видно лавку, перепуганную Скъяльв возле нее и судорожно дергающегося на лавке Харека.
— Ты сказал — они мертвы? — услышала Айша голос Черного конунга.
Мимо нее к лавке проскочил плотный мужичок, вновь принялся щупать Харека. «Лекарь», — поняла Айша. Где-то в глубине души плеснула надежда, притка подползла к лекарю поближе.
— Он берсерк, — попробовала объяснить она. — Он выживет… Но Орм уходил так быстро, что зелье не успевало за ним… Пришлось ножом…
Однако лекарь не слушал, продолжал теребить руки Харека, приподнимал ему веки, заглядывал в глаза. Не оборачиваясь, произнес:
— Боги вернули его. Но я не ведаю — как надолго.
— Постарайся, чтоб это было надолго, — отрезал конунг.
Заметил на полу напряженно тянущую шею притку, брезгливо поморщился, приказал высокому воину, который ударил Слатича:
— Убери ее, Ари. Путь был трудным, и нынче я хочу отдохнуть, но завтра она скажет имя того, кто послал ее убить ярла.
— Она недостойна жить так долго, — сквозь зубы процедил Ари.
Хальфдан задумчиво прищурился на мечущегося в бреду Волка. Пытаясь удержать его, сразу несколько человек навалились сверху ему на живот и ноги, притиснули к лавке. Возле забытого всеми Орма осталась лишь Скъяльв. Сидела на корточках подле его головы, тонким пальцем водила по лбу яула, по его заострившемуся носу, по губам. Из голубых глаз лесной девки текли слезы — крупные и пустые, как высохший горох.
— Когда меч отнимает чью-то жизнь — меч не бросают в огонь, но убивают его владельца, — сказал Черный. Покусал губы, кивнул собственному решению. — Я не стану пытать женщину, если есть мужчина. — Вытянул длинную руку, указывая на Слатича: — Его — в яму, А ее… — Черные глаза конунга впились в Айшу, отметили следы крови на ее рубашке. — Она умрет.
Она не хотела умирать. Смерти Айша не боялась, но нечто темное, пугающее и страшное, что шло рука об руку с Белой и что однажды она уже встречала, наводило ужас. Высокий воин Хальфдана выволок ее во двор, следом двое дюжих урман вытащили Слатича. Словен приходил в себя — стоял на подгибающихся ногах, бестолково мотал кудлатой башкой. На затылке рыжие волосы пропитались кровью. Видел он еще плохо — щурился, пытаясь сообразить, где он и с кем. Айша взяла его за руку, но кто-то из провожатых оттащил ее в сторону:
— Ишь, вцепилась… Топай!
Что-то округлое и тупое ударило ее меж лопаток. Едва не упав, Айша двинулась вперед, рассекая гудящую пчелиным роем толпу, как драккар рассекает белые буруны волн. Рядом, тяжело сопя, шел Слатич.
Ночь уже скатилась до половины — тьму рассеивал слабый лунный свет, но множество факельных огней стирали его, затаптывали, как грубый сапог охотника затаптывает робкий заячий след, В прыгающих бликах мельтешили лица — бородатые и совсем юные, безусые, бледные и румяные, злые и просто заинтересованные. Ни одного — сочувствующего. Айша не узнавала их, и, даже всматриваясь и отмечая знакомые черты, никак не могла вспомнить имен.
— Сжечь убийц! — выкрикнул кто-то, совсем молодой.
— Повесить! — откликнулся эхом другой, постарше.
Все уже знали, что она сделала, и ненавидели ее, и жаждали мщения даже не за ярла, а за себя, за обвинения, брошенные цриткой в лесу близ усадьбы, за свое поражение в битве, за позорное бегство, за страх, за то, что не умерли в бою, где остались многие родичи и друзья.
— Отдай ведьму нам, Ари. Она умрет медленно… — Перед Айшей возникло знакомое лицо, вытянутое, сухое, с маленьким носом и широко расставленными глазами. Она не помнила имени воина, но видела его в дороге.
Жар факела полыхнул ей в лицо, стер воспоминания. Высокий Ари ткнул притку в спину, заставляя идти дальше, рукой отодвинул заступившего путь воина, буркнул:
— Отойди!
Они вышли из усадьбы, повернули, зашагали вдоль городьбы. Любопытные отстали, теперь с Айшей и Слатичем шли только трое стражей да несколько чрезмерно озлобленных. В одном провожатом Айша признала раба Скъяльв — судя по выжженному на шее витому родовому клейму, — того самого гаута, который обвинял свою хозяйку в колдовстве. Гаут нервно тискал в пальцах тонкий ивовый прут, бегал взглядом по сторонам. В глубине темных зрачков плясало безумие. Айша знала этот взгляд — так смотрят жрецы-друиды пред тем, как свершить обряд жертвоприношения. Так же дрожат и суетливо перебирают пальцами, бессмысленно водят глазами, не цепляясь ни за что взглядом, на их щеках плавает лихорадочный румянец. Во время обряда они улыбаются про себя и, причиняя себе жуткую боль, громко смеются.
Многие считали, что из-за близости богов и духов друиды наделены даром не чувствовать боля, но дед говорил, что на самом деле друиды просто с малолетства едят пред обрядом особые грибы — самоеды или мушиные. Это ядовитые грибы, но когда их правильно собирают, сушат и понемногу едят с самого рождения, то не умирают сразу, а лишь укорачивают жизнь. Съедая душу, грибы подводят друида так близко к кромке живого мира, куда не в силах заглянуть ни один человек. Айша не верила деду, пока сама не увидела, как жрец, живущий у Чистого ручья, прежде чем поднести Велесу свою кровь, подсыпал самоеды в жертвенную еду. Дед говорил, что если друида лишить этих грибов, то он впадет в безумие, будет кататься по земле, выламывать руки и ноги и кусать сам себя, словно дикий зверь, потому что незримые навьи[165], от которых он сберегается грибным ядом, настигнут его и начнут рвать на куски его тело…
Раб был близок к этому — Айша видела, как разгорается лихорадочный блеск в его глазах и гримаса боли перекашивает лицо.
— Сюда, — сказал раб и отвел в сторону ветви кустарника.
«Он — показывает путь», — поняла притка. Немудрено — ведь пришлые воины не ведали усадьбу Скъяльв. Только живущий здесь мог указать место, где была выкопана яма для пленников или где полагалось казнить ниддингов[166].
Высокий Ари заглянул под куст, ногой отодвинул прикрывающий яму деревянный щит. Круглая черная дыра уставилась на притку страшным бездонным оком. Издалека наплыла мертвенная тень, придавила к земле.
Двое воинов подтолкнули Слатича к краю ямы, принялись обматывать его веревками вокруг пояса. Слатич не сопротивлялся — после удара по голове он был слишком слаб. Прежде чем спуститься в зияющий провал ямы, Слатич оглянулся, чиркнул взглядом по замершей в ужасе притке, открыл рот, словно хотел что-то сказать.
Блеском молнии, быстрым и отчетливым, в голове Айши всплыло прошлое — маленький мальчик на краю такой же ямы, его босые ступни на деревянной опалубке, рубашка, разорванная по всей спине, кровоподтек на скуле и еще один — синий и большой, несущий след чьих-то пальцев — на шее. Прекрасная и страшная женщина, с длинными распущенными волосами… Ряды бус на ее груди гремят, подпрыгивают… Она скалит белые зубы, смеется. Из глаз мальчика текут слезы, он не хочет лезть в яму. «Не надо… — шепчет он, и, утешая его, ветер треплет тонкие каштановые волосы на его макушке. — Не надо, мама… прости… » Женщина хохочет, вытягивает руки. На ее запястьях бренчат браслеты. Ее скрюченные пальцы толкают мальчика в спину. Взгляд мальчишки касается Айши, губы шевелятся. «Сестра… » — понимает она его зов и бросается вперед, но поздно — мальчик уже исчез в яме, остался лишь его крик — отчаянно громкий. Крик перебирает ветви старой осины, плачет в болотном мху, перекатывается по крышам изб, шныряет по давно опустевшим домам, будто потерявшийся пес. А женщина оборачивается к Айше. В ее темных глазах плавает смерть. «Не бойся, — говорит женщина и протягивает к Айше руки: — Там тебе будет лучше, чем здесь… Я знаю». Браслеты звенят…
— Ступай. — Толчок в спину прервал цепь воспоминаний, стер бледное лицо неведомой женщины, ее пустые глаза, черные волосы, красную юбку с волчьей опушкой по подолу. Притка вновь очутилась на урманской земле, пред ямой, куда, словно большое полено, спускали обездвиженного Слатича. Словен был тяжелый — оба воина, удерживающие веревки, кряхтели, потихоньку опуская пленника вниз, в сырую тьму. Вытягивая тощую шею, раб-гаут заглядывал в яму, кусал тонкие губы.
Ари вновь подпихнул притку:
— Иди!
«Да, — подсказала память, — Все было именно так, „Иди“, — произнесла та женщина, толкнула ее, а потом…»
Тело Айши содрогнулось, стряхнуло оцепенение.
— Нет! — взвизгнула она, метнулась в сторону, прочь от Ари. Тот выругался, одной рукой сграбастал ее за шиворот, потащил к себе, другой рукой вытягивая меч.
— Нет! — Ловко перевернувшись, притка вцепилась в его руку зубами, почуяла во рту резкий привкус чужой крови, зарычала, рванула, не разжимая челюстей. Ари взвыл, разжал пальцы. Быстрой лаской Айша проскочила под боком раба-гаута, скользнула в узкий проем меж тесно сросшихся кустов, упала на четвереньки. Раздирая ветвями лицо и руки, поползла вперед, извиваясь и отыскивая любые щели. Одежда цеплялась за сучки, словно надеялась сдержать ее. Притка не понимала — куда бежит, но она должна была убежать. Не от воинов Хальфдана, и не от глупого, «грибного» гаута, и даже не от смерти, а от той ужасной ночи, где еще жила ее мать… Ее безумная и очень красивая мать. Под ладонями девки шуршали опавшие листья, от земли поднимался запах перегноя. Неожиданно пальцы провалились в углубление между сросшимися в крепкую плетенку корнями. Ничего не соображая, как дикий зверь, роющий себе логово, Айша принялась раскапывать найденное убежище. Это была нора — скорее всего, когда-то в ней обитал барсук или выращивала потомство волчица. Присыпанная листьями и прикрытая поверху плетением корней, нора оказалась достаточно просторной, чтоб вместить в себя маленькую притку. Скорчившись в комок, Айша вбилась в тесное убежище и замерла, наблюдая из-под корней и прелых листьев за прыгающими по тонкой черной паутине ветвей бликами факелов. Ночь наполнилась звуками — под ногами преследователей трещали сухие ветви кустов, глупо и ядовито хихикал гаут, от торопливых людских шагов гудела земля. Совсем рядом около Айши мелькнул яркий свет, выхватил из тьмы ее едва прикрытое корнями и листьями лицо. Сквозь резь в глазах она разглядела гаута. Раб смотрел прямо на притку, тыкал в нее факелом и хохотал, нелепо дергая верхней губой. Потом сунул руку за пояс, вытащил маленький тряпичный мешочек, развязал. Сушеная сморщенная грибная шляпка вытряхнулась из мешочка на его ладонь, скрылась у раба во рту. Гаут закрыл глаза, пожевал, счастливо захихикал, взмахнул факелом и, не сказав ни слова, двинулся дальше, ломая кусты и тяжело утаптывая жухлые листья.
По Айшиному лицу катился пот, долго удерживаемое дыхание вырвалось наружу громким хлопком. К счастью, его перекрыл сердитый голос Ари:
— Где она?
Оправдываясь, забормотали другие голоса. Айша слышала обрывки фраз:
— Пропала…
— Исчезла…
— Ведьма…
— Забрали лесные тролли…
— Искать! — взревел Арй. — Искать, сучьи дети!
— Успокойся, Ари, — обиделся кто-то из его спутников. — Если она не ведьма и не очутилась в лапах троллей, то она хорошо спряталась и до утра никуда не денется. Глупо лазать в темноте по лесу, разыскивая того, кто никуда не убежит. Достаточно оставить дозор, а утром мы найдем ее.
Прерывая его разумную речь, громко и некстати захихикал гаут. Звук затрещины долетел до ушей притки, раб засмеялся еще громче.
— Я буду сторожить, — наконец угрюмо сказал Ари. — Идите в усадьбу, скажите конунгу. Я останусь тут.
Брякнуло оружие, затопали удаляющиеся шаги. На смену людям пришла тишина, затаилась, поджидая неосторожного звука. Притке стало холодно. Просовывая пальцы в дырки между корней, она бесшумно принялась закапывать свое убежище прелыми листьями.
Ее разбудил осенний холод. Пробрался ледяными лапами дождя в сухое логово, намочил одежду. Проникающий вместе с водой слабый свет выбелил на рубашке и юбке сухие пятна. Было очень холодно, ноги в коленях ломило от желания вытянуть их, хотя бы немного, хоть чуть-чуть. Затекшая шея ныла.
Стараясь не двигаться, Айша прислушалась. Снаружи, за хлипкой, размытой дождем лиственной преградой бесился в древесных кронах неугомонный Вихрик[167], тягучие капли барабанили по земле, ручьями шуршали в прелых листьях.
Айша осторожно повернулась, высунула голову из норы. Дождь был сильный — водяная завеса скрывала деревья за кустами, и одинокая фигура сидящего у ямы Ари казалась неясным темным пятном. Ари смотрел на тропу, ведущую в усадьбу, прикрывал плечи и голову шерстяным корзнем. Время от времени приподнимал корзень, стряхивал с него воду, оглядывал окрестности и вновь укутывался в плотную ткань. Айше было хуже — корзня у нее не было, холодная вода, вперемешку с глиной, сочилась под одежду, сковывала тело холодом. Надо было выбираться, только следовало уличить миг, когда неусыпный Ари отвернется.
Подобравшись и изготовившись бежать что есть мочи, притка замерла, следя за неторопливыми движениями своего стража. Словно почуяв ее взгляд, Ари стал оборачиваться — медленно, присматриваясь к кустам, приподнимаясь. Рука воина потянулась к ноге, пальцы обхватили рукоять топора.
Над Айшей, чуть выше зарослей кустарника, что-то тонко свистнуло, затем плотоядно чмокнуло. Уже занесенный для броска топор вывалился из руки Ари, разбрызгал лужицу у его ног. Ари попятился, привалился спиной к дереву, захрипел. Из его шеи, покачивая опереньем, торчала длинная тяжелая стрела.
Еще не успев сообразить, что к чему, Айша юркнула обратно в убежище. Из-за слабой защиты ветвей ей было хорошо видно, как из леса, один за другим, появляются воины — без щитов и нагрудников, в теплых меховых безрукавках и штанах из грубой кожи, без факелов, крепкие, ловкие, будто с рождения жившие в лесу. Как легко, почти бесшумно, они скользят между стволов, не обращая внимания на холод, вспарывают меховыми чунями мелкие лужи, собираются в кружок подле осевшего наземь Ари. Их было около двух-трех десятков, не больше. Один, с ожерельем из медвежьих когтей на шее и собранными в пук на затылке нечесаными темными волосами, подступил к хрипящему в агонии Ари, сломал древко стрелы в его шее, отбросил обломок в сторону, Обошел воина кругом, склонился, пощупал его одежду:
— Я знаю тебя. Ты человек Хальфдана. Значит, Черный здесь.
Он говорил низким рыкающим голосом, почти ворчал. Остальные, казалось, вовсе не умеют разговаривать и даже дышать — Айша не слышала ни единого звука, кроме шума дождя да привычных шорохов леса. Однако в облике незнакомцев было что-то узнаваемое. Не понимая — что, притка высунула из норы голову.
Корни над ее головой подались вверх, размытая водой глина чмокнула. Затрещали кусты, прямо перед лицом Айши приземлились ноги в чунях из волчьего меха. Рыкающий воин быстро сунул руку в нору, за шиворот выволок Айшу наружу. Рубашка притки зацепилась за сломанную ветку, разорвалась по плечу.
— Кто ты?
Он так быстро прыгнул к ней, что Айша ничего не успела сообразить. Стояла пред незнакомцем, чувствовала исходящий от него густой запах зверя, растерянно моргала.
— Убийца… — вместо нее прохрипел Ари. — Она — убийца, как и ты, Хаки…
Пальцы Ари зацарапали траву, сбивая ее в крупный влажный холм.
— Убийца? — Хаки отпустил притку, настороженно, будто крадущийся к добыче дикий зверь, обошел ее: — Он говорит правду?
Айша не знала, что ответить.
Убийца ли она? Харек остался жив — в этом она не сомневалась, но ее старания не спасли Орма. То ли Волк не отыскал его на кромке меж живыми и мертвыми, то ли Орм сам не захотел вернуться, то ли Белая осилила Волка и взяла ярла себе, но как бы там ни было — он умер. Когда-то дед говорил Айше, что смерть никогда не приходит внезапно, сама по себе, — она идет по проторенному самим человеком или его жизнью пути, и чаще всего случается так, что вовсе не она приходит к человеку, а сам человек приходит к ней. Орм умер не от вражеского меча, нанесшего ему страшную рану. Нет. Едва родившись на свет, он пошел навстречу своей смерти, так же бесстрашно, как в битве шел навстречу врагам. И то, что именно он забрал из Альдоги детей князя, и что следом за ним отправились Избор с воинами, и что Айша очутилась в его стане, и нападение детей Гендальва, и долгий путь через лес, и даже его разговор с приткой у маленькой чистой лагуны — все это были кусочки его дороги к иному миру. Убила ли она Орма? Да, наверное, поскольку не окажись она на пути ярла, этот путь мог бы измениться, стать иным. Длиннее или короче, неизвестно, — но иным…
Однако в памяти Айши Орм еще не умер. Он оставался сильным и усталым, вытащившим ее из огня и воды, с серыми глазами и горячей кожей. Он оставался тем, кто мог бы защитить ее, любить ее, даже когда она отказалась от его любви… Но она не могла вернуть Орма… Кажется, этот лесной Хаки спрашивал, говорит ли Ари правду?
— Разве язык человека может знать правду? — Айша встретилась взглядом с Хаки, дернулась от внезапного сравнения. Не задумываясь над словами, выпалила: — Ты тоже зверь Одина?
Темные глаза Хаки блеснули, морщины у губ прорезались жестче.
— Тоже?
Айша не заметила, как их окружили пришедшие с Хаки воины, сомкнулись вокруг нее плотным кольцом.
— Ты уже встречала берсерков?
— Да. Я знаю Харека Волка, — сказала притка. За спинами воинов сипло, с кашлем, засмеялся
Ари. Из его рта толчками выходила кровь, но он все-таки просипел;
— О, да! Она встречалась с Хареком… Пыталась убить его… отравить…
Сильная судорога скрючила его тело, кровь вялой струйкой потекла из угла рта, смешиваясь с дождевыми струями, сбежала на грудь. Ари последовал за ярлом, за смерть которого так жаждал отомстить.
— Мы настигли их — если Харек тут, то Орм тоже, — негромко произнес жилистый темноликий воин, стоящий чуть позади Хаки.
— Нет, — давясь подступившими к горлу слезами, вымолвила Айша. — Орма тут нет. Он ушел ночью.
— Куда?
Ее не били, не трясли, не старались что-то выпытать. Просто спрашивали, как спрашивают дорогу у случайно встреченного человека. И Хаки и его людям было все равно, что у нее необычно короткие волосы, грязная одежда, что она сидела в волчьей норе и что ее называли убийцей.
— В ирий… — хотела ответить Айша, но вовремя вспомнила, что Хаки наверняка не знал про ирий, ведь у урман это место называлось Хель.
— В Хель, — сказала Айша, всхлипнула и вдруг расплакалась, громко и глупо, как маленькая девчонка, глотая слезы, смешанные с дождем. Давилась ими, кашляла, пыталась объяснить: — Я не хотела, чтоб так… Он уходил, и я отправила Харека за ним… Но зелье было таким медленным… Мне пришлось поторопить Харека, взять у него крови. Я дала эту кровь Орму, чтоб Волку было легче найти след. Я просила кромешников помочь… Но Волк вернулся один…
Ее трясло, внутренний холод раздирал тело, дождь покрывал мурашками кожу, впитывался в волосы. Тыча пальцем на прикрытую досками яму, притка бормотала:
— Слатич там… Он все видел… Знает… Он скажет… Загромыхали отбрасываемые доски, зашуршала, спускаясь в темноту ямы, пеньковая веревка. Ловко, будто белка, один из людей Хаки, тонкий и гибкий, обвил веревку вокруг пояса, перескочил через край ямы, соскользнул вниз. Из подземной глубины гулко и глухо забубнили голоса.
Продолжая всхлипывать, Айша села на землю, спрятала лицо в ладонях. Лишь теперь пришло осознание, что Орма больше нет, что отныне ей не увидеть его серых с темными вкрапинами глаз, не услышать ровного голоса, не притронуться к сильному горячему телу, Почему она отказалась от него там, у лагуны? Почему не позволила ему хоть краткой радости быть рядом? Пусть он не был тем, кого она искала, но он замечал ее, хотел ее, он был живым. Он просто был…
Зашелестела, осыпаясь с края ямы, земля. Тонкий паренек вылез наружу, отряхнул ладони. Поправил задравшуюся безрукавку:
— Пленник пришел из Альдоги с конунгом Избором и Бьерном, сыном Горма. Они стали служить Черному конунгу. Потом Орм пришел к Черному. Потом была битва и Черный бежал. Орм увел многих людей в усадьбу старика Юхо. Но он был ранен и умирал. Воин из Альдоги видел, как эта женщина разрезала Белоголовому грудь и положила туда то ли яд, то ли лекарство. Ей помогал Харек. Но потом она дала Хареку напиться и, когда он пил, — перерезала ему горло его же ножом. Случилось так, что в ту же ночь в усадьбу пришли люди Хальфдана. Черный не поверил, что она лечила Белоголового. Приказал убить ее. А воина из Альдоги посадить в яму, потому что они оба были там и они оба пришли из Альдоги. Он говорит — ярл умер, но Харек остался жив. Этот воин из Альдоги достаточно силен. Его можно взять с собой — он будет хорошим рабом. Он неплохо говорит на нашем языке, но женщину с короткими волосами он называет «Притка».
Последнее слово он произнес, подражая Слатичу. Из-за этого оно получилось корявым, непохожим на обычное, словенское.
Дождь закончился. Редкие и крупные капли стекали с деревьев, скудными слезами падали на примятую листву, щелкали по уходящим в землю лужицам.
— Ты очень глупа или очень смела, если пыталась зарезать Волка, Притка, — Хаки задумчиво почесал переносицу. Спросил у тонкого: — В усадьбе много воинов?
— Пленник говорит — более сотни людей Хальфдана и еще столько же — Орма.
Слатич соврал, преувеличивая число людей в усадьбе, но Айша не стала исправлять его ошибку. Главное — среди всех этих воинов больше не было Орма.
Должно быть, Хаки подумал о том же, поскольку неожиданно зло стукнул кулаком по ляжке:
— Хитрый ярл все-таки обманул меня! Я шел по его следу от Ворот Ингрид, по быстроногой Бегне. Я обнюхал всю усадьбу Сигурда, чтоб узнать, что его там нет, я пересек Хадаланд и Тотн. И я нашел его, но он все-таки сумел улизнуть!
Берсерки угрюмо потупились. Злость их хевдинга прошла так же внезапно, как началась. Повеселев, Хаки хмыкнул, стукнул по плечу жилистого темнолицего сородича:
— Белоголовый был великим воином. Я хочу проводить его в последний путь. Мой последний подарок ляжет в его курган. А потом я вернусь к Сигурду и заберу у Оленя все то, что оставил у него Орм. Так будет справедливо.
Боль отрезвила Айшу, заставила открыть глаза.
— Что? — прошептала она.
— Ты убила моих людей? — Хальфдан спрашивал, но держали ее другие. Они стояли за спиной притки, поэтому Айша не могла различить их лиц. Один старательно тряс ее голову, дергая за обрезанные волосы.
Притка обвела взглядом заполнивших избу мужчин, удивилась — какие они разные и какие одинаково обеспокоенные и сердитые!
— Говори! — Ее опять дернули за волосы.
В горле было сухо — эту ночь она не спала, сидела рядом с Ормом и Хареком, сжимала в ладони руку ярла и пела, пела, пела, чтоб пришли те, кто живет меж мирами живых и мертвых, чтоб простили и сберегли… Но те, кто пришел на ее зов, лишь отобрали остатки сил.
— Нет, — выдохнула она, стараясь говорить громче: — Я не хотела…
Люди забурлили, зашумели, изба наполнилась звуками, запахами, тенями. Кто-то обвинял ее во лжи, поминал о ноже в ее руке. Кто-то утверждал, что она спятила.
Плотный мужичок подступил к лавке, склонился над Хареком, потом перешел к Орму. На вопросительный взгляд конунга отрицательно помотал головой, развел руки в стороны. Неизвестно как возле него очутилась Скъяльв — бледная и тонкая, как тень.
— Они ушли в царство Хель, — сказал конунгу мужичок. — Она отравила их. Добила ножом…
Голубоглазая Скъяльв вскрикнула, прикрыла рот ладонями. Те, что держали Айшу, отшвырнули притку на пол, к ногам Хальфдана. Откуда-то из-за спин вытолкали вперед Слатича — помятого, растерянного, злого, со скрученными за спиной руками. Пихнули на пол к Айше, выкрикнули обвиняюще:
— Этот был с ней заодно! Это ее сородич! Они оба с Альдоги!
Слатич вертел башкой, пытался разорвать спеленавшие руки путы, не мог.
— Выходит, сын князя Альдоги солгал мне? — обходя пленников, сказал Хальфдан. — Он сказал, что пришел выкупать своих родичей, но он просто привел убийц к своему обидчику… Подними голову, тварь!
Носок сапога мазнул Айше по подбородку, от удара она запрокинула голову вверх, Черный нависал над ней, шипел:
— Кто послал вас убить Орма? Князь Альдоги или его сын, Избор? Кто?
— Никто нас не посылал1 — зарычал Слатич, попытался подняться и тут же рухнул от сильного удара. Стоящий подле конунга высоченный верзила убрал за пояс топор, обухом которого огрел Слатича по голове, ногой подтолкнул обмякшее тело словена к Айше. Не понимая, что делает, притка подползла к Слатичу, прильнула к нему:
— Я никого не убивала… Я хотела по…
Ее слова потонули в пронзительном женском визге. Толпа отхлынула от Айши, в освободившемся просвете стало видно лавку, перепуганную Скъяльв возле нее и судорожно дергающегося на лавке Харека.
— Ты сказал — они мертвы? — услышала Айша голос Черного конунга.
Мимо нее к лавке проскочил плотный мужичок, вновь принялся щупать Харека. «Лекарь», — поняла Айша. Где-то в глубине души плеснула надежда, притка подползла к лекарю поближе.
— Он берсерк, — попробовала объяснить она. — Он выживет… Но Орм уходил так быстро, что зелье не успевало за ним… Пришлось ножом…
Однако лекарь не слушал, продолжал теребить руки Харека, приподнимал ему веки, заглядывал в глаза. Не оборачиваясь, произнес:
— Боги вернули его. Но я не ведаю — как надолго.
— Постарайся, чтоб это было надолго, — отрезал конунг.
Заметил на полу напряженно тянущую шею притку, брезгливо поморщился, приказал высокому воину, который ударил Слатича:
— Убери ее, Ари. Путь был трудным, и нынче я хочу отдохнуть, но завтра она скажет имя того, кто послал ее убить ярла.
— Она недостойна жить так долго, — сквозь зубы процедил Ари.
Хальфдан задумчиво прищурился на мечущегося в бреду Волка. Пытаясь удержать его, сразу несколько человек навалились сверху ему на живот и ноги, притиснули к лавке. Возле забытого всеми Орма осталась лишь Скъяльв. Сидела на корточках подле его головы, тонким пальцем водила по лбу яула, по его заострившемуся носу, по губам. Из голубых глаз лесной девки текли слезы — крупные и пустые, как высохший горох.
— Когда меч отнимает чью-то жизнь — меч не бросают в огонь, но убивают его владельца, — сказал Черный. Покусал губы, кивнул собственному решению. — Я не стану пытать женщину, если есть мужчина. — Вытянул длинную руку, указывая на Слатича: — Его — в яму, А ее… — Черные глаза конунга впились в Айшу, отметили следы крови на ее рубашке. — Она умрет.
Она не хотела умирать. Смерти Айша не боялась, но нечто темное, пугающее и страшное, что шло рука об руку с Белой и что однажды она уже встречала, наводило ужас. Высокий воин Хальфдана выволок ее во двор, следом двое дюжих урман вытащили Слатича. Словен приходил в себя — стоял на подгибающихся ногах, бестолково мотал кудлатой башкой. На затылке рыжие волосы пропитались кровью. Видел он еще плохо — щурился, пытаясь сообразить, где он и с кем. Айша взяла его за руку, но кто-то из провожатых оттащил ее в сторону:
— Ишь, вцепилась… Топай!
Что-то округлое и тупое ударило ее меж лопаток. Едва не упав, Айша двинулась вперед, рассекая гудящую пчелиным роем толпу, как драккар рассекает белые буруны волн. Рядом, тяжело сопя, шел Слатич.
Ночь уже скатилась до половины — тьму рассеивал слабый лунный свет, но множество факельных огней стирали его, затаптывали, как грубый сапог охотника затаптывает робкий заячий след, В прыгающих бликах мельтешили лица — бородатые и совсем юные, безусые, бледные и румяные, злые и просто заинтересованные. Ни одного — сочувствующего. Айша не узнавала их, и, даже всматриваясь и отмечая знакомые черты, никак не могла вспомнить имен.
— Сжечь убийц! — выкрикнул кто-то, совсем молодой.
— Повесить! — откликнулся эхом другой, постарше.
Все уже знали, что она сделала, и ненавидели ее, и жаждали мщения даже не за ярла, а за себя, за обвинения, брошенные цриткой в лесу близ усадьбы, за свое поражение в битве, за позорное бегство, за страх, за то, что не умерли в бою, где остались многие родичи и друзья.
— Отдай ведьму нам, Ари. Она умрет медленно… — Перед Айшей возникло знакомое лицо, вытянутое, сухое, с маленьким носом и широко расставленными глазами. Она не помнила имени воина, но видела его в дороге.
Жар факела полыхнул ей в лицо, стер воспоминания. Высокий Ари ткнул притку в спину, заставляя идти дальше, рукой отодвинул заступившего путь воина, буркнул:
— Отойди!
Они вышли из усадьбы, повернули, зашагали вдоль городьбы. Любопытные отстали, теперь с Айшей и Слатичем шли только трое стражей да несколько чрезмерно озлобленных. В одном провожатом Айша признала раба Скъяльв — судя по выжженному на шее витому родовому клейму, — того самого гаута, который обвинял свою хозяйку в колдовстве. Гаут нервно тискал в пальцах тонкий ивовый прут, бегал взглядом по сторонам. В глубине темных зрачков плясало безумие. Айша знала этот взгляд — так смотрят жрецы-друиды пред тем, как свершить обряд жертвоприношения. Так же дрожат и суетливо перебирают пальцами, бессмысленно водят глазами, не цепляясь ни за что взглядом, на их щеках плавает лихорадочный румянец. Во время обряда они улыбаются про себя и, причиняя себе жуткую боль, громко смеются.
Многие считали, что из-за близости богов и духов друиды наделены даром не чувствовать боля, но дед говорил, что на самом деле друиды просто с малолетства едят пред обрядом особые грибы — самоеды или мушиные. Это ядовитые грибы, но когда их правильно собирают, сушат и понемногу едят с самого рождения, то не умирают сразу, а лишь укорачивают жизнь. Съедая душу, грибы подводят друида так близко к кромке живого мира, куда не в силах заглянуть ни один человек. Айша не верила деду, пока сама не увидела, как жрец, живущий у Чистого ручья, прежде чем поднести Велесу свою кровь, подсыпал самоеды в жертвенную еду. Дед говорил, что если друида лишить этих грибов, то он впадет в безумие, будет кататься по земле, выламывать руки и ноги и кусать сам себя, словно дикий зверь, потому что незримые навьи[165], от которых он сберегается грибным ядом, настигнут его и начнут рвать на куски его тело…
Раб был близок к этому — Айша видела, как разгорается лихорадочный блеск в его глазах и гримаса боли перекашивает лицо.
— Сюда, — сказал раб и отвел в сторону ветви кустарника.
«Он — показывает путь», — поняла притка. Немудрено — ведь пришлые воины не ведали усадьбу Скъяльв. Только живущий здесь мог указать место, где была выкопана яма для пленников или где полагалось казнить ниддингов[166].
Высокий Ари заглянул под куст, ногой отодвинул прикрывающий яму деревянный щит. Круглая черная дыра уставилась на притку страшным бездонным оком. Издалека наплыла мертвенная тень, придавила к земле.
Двое воинов подтолкнули Слатича к краю ямы, принялись обматывать его веревками вокруг пояса. Слатич не сопротивлялся — после удара по голове он был слишком слаб. Прежде чем спуститься в зияющий провал ямы, Слатич оглянулся, чиркнул взглядом по замершей в ужасе притке, открыл рот, словно хотел что-то сказать.
Блеском молнии, быстрым и отчетливым, в голове Айши всплыло прошлое — маленький мальчик на краю такой же ямы, его босые ступни на деревянной опалубке, рубашка, разорванная по всей спине, кровоподтек на скуле и еще один — синий и большой, несущий след чьих-то пальцев — на шее. Прекрасная и страшная женщина, с длинными распущенными волосами… Ряды бус на ее груди гремят, подпрыгивают… Она скалит белые зубы, смеется. Из глаз мальчика текут слезы, он не хочет лезть в яму. «Не надо… — шепчет он, и, утешая его, ветер треплет тонкие каштановые волосы на его макушке. — Не надо, мама… прости… » Женщина хохочет, вытягивает руки. На ее запястьях бренчат браслеты. Ее скрюченные пальцы толкают мальчика в спину. Взгляд мальчишки касается Айши, губы шевелятся. «Сестра… » — понимает она его зов и бросается вперед, но поздно — мальчик уже исчез в яме, остался лишь его крик — отчаянно громкий. Крик перебирает ветви старой осины, плачет в болотном мху, перекатывается по крышам изб, шныряет по давно опустевшим домам, будто потерявшийся пес. А женщина оборачивается к Айше. В ее темных глазах плавает смерть. «Не бойся, — говорит женщина и протягивает к Айше руки: — Там тебе будет лучше, чем здесь… Я знаю». Браслеты звенят…
— Ступай. — Толчок в спину прервал цепь воспоминаний, стер бледное лицо неведомой женщины, ее пустые глаза, черные волосы, красную юбку с волчьей опушкой по подолу. Притка вновь очутилась на урманской земле, пред ямой, куда, словно большое полено, спускали обездвиженного Слатича. Словен был тяжелый — оба воина, удерживающие веревки, кряхтели, потихоньку опуская пленника вниз, в сырую тьму. Вытягивая тощую шею, раб-гаут заглядывал в яму, кусал тонкие губы.
Ари вновь подпихнул притку:
— Иди!
«Да, — подсказала память, — Все было именно так, „Иди“, — произнесла та женщина, толкнула ее, а потом…»
Тело Айши содрогнулось, стряхнуло оцепенение.
— Нет! — взвизгнула она, метнулась в сторону, прочь от Ари. Тот выругался, одной рукой сграбастал ее за шиворот, потащил к себе, другой рукой вытягивая меч.
— Нет! — Ловко перевернувшись, притка вцепилась в его руку зубами, почуяла во рту резкий привкус чужой крови, зарычала, рванула, не разжимая челюстей. Ари взвыл, разжал пальцы. Быстрой лаской Айша проскочила под боком раба-гаута, скользнула в узкий проем меж тесно сросшихся кустов, упала на четвереньки. Раздирая ветвями лицо и руки, поползла вперед, извиваясь и отыскивая любые щели. Одежда цеплялась за сучки, словно надеялась сдержать ее. Притка не понимала — куда бежит, но она должна была убежать. Не от воинов Хальфдана, и не от глупого, «грибного» гаута, и даже не от смерти, а от той ужасной ночи, где еще жила ее мать… Ее безумная и очень красивая мать. Под ладонями девки шуршали опавшие листья, от земли поднимался запах перегноя. Неожиданно пальцы провалились в углубление между сросшимися в крепкую плетенку корнями. Ничего не соображая, как дикий зверь, роющий себе логово, Айша принялась раскапывать найденное убежище. Это была нора — скорее всего, когда-то в ней обитал барсук или выращивала потомство волчица. Присыпанная листьями и прикрытая поверху плетением корней, нора оказалась достаточно просторной, чтоб вместить в себя маленькую притку. Скорчившись в комок, Айша вбилась в тесное убежище и замерла, наблюдая из-под корней и прелых листьев за прыгающими по тонкой черной паутине ветвей бликами факелов. Ночь наполнилась звуками — под ногами преследователей трещали сухие ветви кустов, глупо и ядовито хихикал гаут, от торопливых людских шагов гудела земля. Совсем рядом около Айши мелькнул яркий свет, выхватил из тьмы ее едва прикрытое корнями и листьями лицо. Сквозь резь в глазах она разглядела гаута. Раб смотрел прямо на притку, тыкал в нее факелом и хохотал, нелепо дергая верхней губой. Потом сунул руку за пояс, вытащил маленький тряпичный мешочек, развязал. Сушеная сморщенная грибная шляпка вытряхнулась из мешочка на его ладонь, скрылась у раба во рту. Гаут закрыл глаза, пожевал, счастливо захихикал, взмахнул факелом и, не сказав ни слова, двинулся дальше, ломая кусты и тяжело утаптывая жухлые листья.
По Айшиному лицу катился пот, долго удерживаемое дыхание вырвалось наружу громким хлопком. К счастью, его перекрыл сердитый голос Ари:
— Где она?
Оправдываясь, забормотали другие голоса. Айша слышала обрывки фраз:
— Пропала…
— Исчезла…
— Ведьма…
— Забрали лесные тролли…
— Искать! — взревел Арй. — Искать, сучьи дети!
— Успокойся, Ари, — обиделся кто-то из его спутников. — Если она не ведьма и не очутилась в лапах троллей, то она хорошо спряталась и до утра никуда не денется. Глупо лазать в темноте по лесу, разыскивая того, кто никуда не убежит. Достаточно оставить дозор, а утром мы найдем ее.
Прерывая его разумную речь, громко и некстати захихикал гаут. Звук затрещины долетел до ушей притки, раб засмеялся еще громче.
— Я буду сторожить, — наконец угрюмо сказал Ари. — Идите в усадьбу, скажите конунгу. Я останусь тут.
Брякнуло оружие, затопали удаляющиеся шаги. На смену людям пришла тишина, затаилась, поджидая неосторожного звука. Притке стало холодно. Просовывая пальцы в дырки между корней, она бесшумно принялась закапывать свое убежище прелыми листьями.
Ее разбудил осенний холод. Пробрался ледяными лапами дождя в сухое логово, намочил одежду. Проникающий вместе с водой слабый свет выбелил на рубашке и юбке сухие пятна. Было очень холодно, ноги в коленях ломило от желания вытянуть их, хотя бы немного, хоть чуть-чуть. Затекшая шея ныла.
Стараясь не двигаться, Айша прислушалась. Снаружи, за хлипкой, размытой дождем лиственной преградой бесился в древесных кронах неугомонный Вихрик[167], тягучие капли барабанили по земле, ручьями шуршали в прелых листьях.
Айша осторожно повернулась, высунула голову из норы. Дождь был сильный — водяная завеса скрывала деревья за кустами, и одинокая фигура сидящего у ямы Ари казалась неясным темным пятном. Ари смотрел на тропу, ведущую в усадьбу, прикрывал плечи и голову шерстяным корзнем. Время от времени приподнимал корзень, стряхивал с него воду, оглядывал окрестности и вновь укутывался в плотную ткань. Айше было хуже — корзня у нее не было, холодная вода, вперемешку с глиной, сочилась под одежду, сковывала тело холодом. Надо было выбираться, только следовало уличить миг, когда неусыпный Ари отвернется.
Подобравшись и изготовившись бежать что есть мочи, притка замерла, следя за неторопливыми движениями своего стража. Словно почуяв ее взгляд, Ари стал оборачиваться — медленно, присматриваясь к кустам, приподнимаясь. Рука воина потянулась к ноге, пальцы обхватили рукоять топора.
Над Айшей, чуть выше зарослей кустарника, что-то тонко свистнуло, затем плотоядно чмокнуло. Уже занесенный для броска топор вывалился из руки Ари, разбрызгал лужицу у его ног. Ари попятился, привалился спиной к дереву, захрипел. Из его шеи, покачивая опереньем, торчала длинная тяжелая стрела.
Еще не успев сообразить, что к чему, Айша юркнула обратно в убежище. Из-за слабой защиты ветвей ей было хорошо видно, как из леса, один за другим, появляются воины — без щитов и нагрудников, в теплых меховых безрукавках и штанах из грубой кожи, без факелов, крепкие, ловкие, будто с рождения жившие в лесу. Как легко, почти бесшумно, они скользят между стволов, не обращая внимания на холод, вспарывают меховыми чунями мелкие лужи, собираются в кружок подле осевшего наземь Ари. Их было около двух-трех десятков, не больше. Один, с ожерельем из медвежьих когтей на шее и собранными в пук на затылке нечесаными темными волосами, подступил к хрипящему в агонии Ари, сломал древко стрелы в его шее, отбросил обломок в сторону, Обошел воина кругом, склонился, пощупал его одежду:
— Я знаю тебя. Ты человек Хальфдана. Значит, Черный здесь.
Он говорил низким рыкающим голосом, почти ворчал. Остальные, казалось, вовсе не умеют разговаривать и даже дышать — Айша не слышала ни единого звука, кроме шума дождя да привычных шорохов леса. Однако в облике незнакомцев было что-то узнаваемое. Не понимая — что, притка высунула из норы голову.
Корни над ее головой подались вверх, размытая водой глина чмокнула. Затрещали кусты, прямо перед лицом Айши приземлились ноги в чунях из волчьего меха. Рыкающий воин быстро сунул руку в нору, за шиворот выволок Айшу наружу. Рубашка притки зацепилась за сломанную ветку, разорвалась по плечу.
— Кто ты?
Он так быстро прыгнул к ней, что Айша ничего не успела сообразить. Стояла пред незнакомцем, чувствовала исходящий от него густой запах зверя, растерянно моргала.
— Убийца… — вместо нее прохрипел Ари. — Она — убийца, как и ты, Хаки…
Пальцы Ари зацарапали траву, сбивая ее в крупный влажный холм.
— Убийца? — Хаки отпустил притку, настороженно, будто крадущийся к добыче дикий зверь, обошел ее: — Он говорит правду?
Айша не знала, что ответить.
Убийца ли она? Харек остался жив — в этом она не сомневалась, но ее старания не спасли Орма. То ли Волк не отыскал его на кромке меж живыми и мертвыми, то ли Орм сам не захотел вернуться, то ли Белая осилила Волка и взяла ярла себе, но как бы там ни было — он умер. Когда-то дед говорил Айше, что смерть никогда не приходит внезапно, сама по себе, — она идет по проторенному самим человеком или его жизнью пути, и чаще всего случается так, что вовсе не она приходит к человеку, а сам человек приходит к ней. Орм умер не от вражеского меча, нанесшего ему страшную рану. Нет. Едва родившись на свет, он пошел навстречу своей смерти, так же бесстрашно, как в битве шел навстречу врагам. И то, что именно он забрал из Альдоги детей князя, и что следом за ним отправились Избор с воинами, и что Айша очутилась в его стане, и нападение детей Гендальва, и долгий путь через лес, и даже его разговор с приткой у маленькой чистой лагуны — все это были кусочки его дороги к иному миру. Убила ли она Орма? Да, наверное, поскольку не окажись она на пути ярла, этот путь мог бы измениться, стать иным. Длиннее или короче, неизвестно, — но иным…
Однако в памяти Айши Орм еще не умер. Он оставался сильным и усталым, вытащившим ее из огня и воды, с серыми глазами и горячей кожей. Он оставался тем, кто мог бы защитить ее, любить ее, даже когда она отказалась от его любви… Но она не могла вернуть Орма… Кажется, этот лесной Хаки спрашивал, говорит ли Ари правду?
— Разве язык человека может знать правду? — Айша встретилась взглядом с Хаки, дернулась от внезапного сравнения. Не задумываясь над словами, выпалила: — Ты тоже зверь Одина?
Темные глаза Хаки блеснули, морщины у губ прорезались жестче.
— Тоже?
Айша не заметила, как их окружили пришедшие с Хаки воины, сомкнулись вокруг нее плотным кольцом.
— Ты уже встречала берсерков?
— Да. Я знаю Харека Волка, — сказала притка. За спинами воинов сипло, с кашлем, засмеялся
Ари. Из его рта толчками выходила кровь, но он все-таки просипел;
— О, да! Она встречалась с Хареком… Пыталась убить его… отравить…
Сильная судорога скрючила его тело, кровь вялой струйкой потекла из угла рта, смешиваясь с дождевыми струями, сбежала на грудь. Ари последовал за ярлом, за смерть которого так жаждал отомстить.
— Мы настигли их — если Харек тут, то Орм тоже, — негромко произнес жилистый темноликий воин, стоящий чуть позади Хаки.
— Нет, — давясь подступившими к горлу слезами, вымолвила Айша. — Орма тут нет. Он ушел ночью.
— Куда?
Ее не били, не трясли, не старались что-то выпытать. Просто спрашивали, как спрашивают дорогу у случайно встреченного человека. И Хаки и его людям было все равно, что у нее необычно короткие волосы, грязная одежда, что она сидела в волчьей норе и что ее называли убийцей.
— В ирий… — хотела ответить Айша, но вовремя вспомнила, что Хаки наверняка не знал про ирий, ведь у урман это место называлось Хель.
— В Хель, — сказала Айша, всхлипнула и вдруг расплакалась, громко и глупо, как маленькая девчонка, глотая слезы, смешанные с дождем. Давилась ими, кашляла, пыталась объяснить: — Я не хотела, чтоб так… Он уходил, и я отправила Харека за ним… Но зелье было таким медленным… Мне пришлось поторопить Харека, взять у него крови. Я дала эту кровь Орму, чтоб Волку было легче найти след. Я просила кромешников помочь… Но Волк вернулся один…
Ее трясло, внутренний холод раздирал тело, дождь покрывал мурашками кожу, впитывался в волосы. Тыча пальцем на прикрытую досками яму, притка бормотала:
— Слатич там… Он все видел… Знает… Он скажет… Загромыхали отбрасываемые доски, зашуршала, спускаясь в темноту ямы, пеньковая веревка. Ловко, будто белка, один из людей Хаки, тонкий и гибкий, обвил веревку вокруг пояса, перескочил через край ямы, соскользнул вниз. Из подземной глубины гулко и глухо забубнили голоса.
Продолжая всхлипывать, Айша села на землю, спрятала лицо в ладонях. Лишь теперь пришло осознание, что Орма больше нет, что отныне ей не увидеть его серых с темными вкрапинами глаз, не услышать ровного голоса, не притронуться к сильному горячему телу, Почему она отказалась от него там, у лагуны? Почему не позволила ему хоть краткой радости быть рядом? Пусть он не был тем, кого она искала, но он замечал ее, хотел ее, он был живым. Он просто был…
Зашелестела, осыпаясь с края ямы, земля. Тонкий паренек вылез наружу, отряхнул ладони. Поправил задравшуюся безрукавку:
— Пленник пришел из Альдоги с конунгом Избором и Бьерном, сыном Горма. Они стали служить Черному конунгу. Потом Орм пришел к Черному. Потом была битва и Черный бежал. Орм увел многих людей в усадьбу старика Юхо. Но он был ранен и умирал. Воин из Альдоги видел, как эта женщина разрезала Белоголовому грудь и положила туда то ли яд, то ли лекарство. Ей помогал Харек. Но потом она дала Хареку напиться и, когда он пил, — перерезала ему горло его же ножом. Случилось так, что в ту же ночь в усадьбу пришли люди Хальфдана. Черный не поверил, что она лечила Белоголового. Приказал убить ее. А воина из Альдоги посадить в яму, потому что они оба были там и они оба пришли из Альдоги. Он говорит — ярл умер, но Харек остался жив. Этот воин из Альдоги достаточно силен. Его можно взять с собой — он будет хорошим рабом. Он неплохо говорит на нашем языке, но женщину с короткими волосами он называет «Притка».
Последнее слово он произнес, подражая Слатичу. Из-за этого оно получилось корявым, непохожим на обычное, словенское.
Дождь закончился. Редкие и крупные капли стекали с деревьев, скудными слезами падали на примятую листву, щелкали по уходящим в землю лужицам.
— Ты очень глупа или очень смела, если пыталась зарезать Волка, Притка, — Хаки задумчиво почесал переносицу. Спросил у тонкого: — В усадьбе много воинов?
— Пленник говорит — более сотни людей Хальфдана и еще столько же — Орма.
Слатич соврал, преувеличивая число людей в усадьбе, но Айша не стала исправлять его ошибку. Главное — среди всех этих воинов больше не было Орма.
Должно быть, Хаки подумал о том же, поскольку неожиданно зло стукнул кулаком по ляжке:
— Хитрый ярл все-таки обманул меня! Я шел по его следу от Ворот Ингрид, по быстроногой Бегне. Я обнюхал всю усадьбу Сигурда, чтоб узнать, что его там нет, я пересек Хадаланд и Тотн. И я нашел его, но он все-таки сумел улизнуть!
Берсерки угрюмо потупились. Злость их хевдинга прошла так же внезапно, как началась. Повеселев, Хаки хмыкнул, стукнул по плечу жилистого темнолицего сородича:
— Белоголовый был великим воином. Я хочу проводить его в последний путь. Мой последний подарок ляжет в его курган. А потом я вернусь к Сигурду и заберу у Оленя все то, что оставил у него Орм. Так будет справедливо.