Страница:
Избор огляделся. Здесь, с Хальфданом, оказались многие старинные знакомцы. Были и альдожане, уцелевшие в давней битве с детьми Гендальва. Кое-кто из хирда Вадима, около десяти человек Бьерна, трое — Энунда, пятеро — самого Избора. Последние мяли в объятиях счастливого Латью, трясли его, расспрашивали о чем-то.
Бьерн стоял в сторонке рядом с Хареком Волком — Избор удивился, что Волк жив, последняя встреча предвещала Хареку мало хорошего.
Берсерк опирался на палку, его горло обручем перерезал красный, еще свежий шрам. Оставив альдожан тормошить Латью, Избор подошел ближе.
— Сперва Черный обвинял твоего князя… Потом… ее… Объявил награду за ее поимку. Назвал ее убийцей и ведьмой… Но… верю ей, — услышал он голос Волка.
Желтоглазый урманин стоял спиной к Избору, голос доносился глухо, как из бочки. Или он так изменился из-за раны, рассекшей шею?
Княжич подступил еще ближе. Волк почуял его приближение, обернулся, мазнул желтыми зрачками по лицу княжича. Не собираясь таиться, продолжил беседу с Бьерном:
— Она не собиралась убивать меня, просто отправила за Белоголовым. И я был там, я шел за ним, я чуял его запах, я даже увидел его, но он не захотел возвращаться. Он сказал, что здесь его никто не ждет, а там его будет ждать Ингигерд. Сказал, что если ты не простил его, то, возможно, она — простит.
— Ты сказал об этом Черному?
— Ты знаешь Полу-дана[182]. Он не верит никому, кроме собственных глаз и мыслей. Я пытался его убедить. Но когда нашли убитого Ари и яму без пленника — мои слова стали так же пусты для конунга, как шум ветра в соснах…
Сзади к Избору подскочил Латья, вцепился в плечо. Разгоряченное лицо дружинника сияло, голос срывался от восторга:
— Здесь Боремир, Изъяслав, Антей, Орхип… Они все живы! Слышишь, князь?!
Избор слышал. Но радоваться столь же искренне, как Латья, — не мог. Потому что вновь услышал странное имя Ингигерд и еще потому, что, оборачиваясь на Латью, мельком задел взглядом лицо Бьерна, увидел его глаза и обжегся плещущей в них болью.
Ближе к середине зимы ударили морозы. Даже обычно слабо подмерзающая Стрейсшен покрылась толстой коркой льда. Ее берегом, а иногда и прямо по замерзшей реке, Хальфдан повел свое войско к озеру Эйя. Напасть на лагерь детей Гендальва он решил на рассвете, когда солнце, едва зацепившись за верхушки редких береговых деревьев, позолотит заледеневшую равнину озера.
Воины Хальфдана подкрались к берегу ночью, прилепились невидимыми тенями за камнями и стволами старых берез, залегли в мелкие ямки, затаились, стараясь не выдать себя ни шорохом, ни вздохом. Кора березы, за которой прятался Избор, от ветра покрылась тонким инеем, пальцы княжича, казалось, примерзали к обледеневшему дереву. От холода зубы стучали, одежда давно перестала греть, а мысли сбивались, путаясь меж собой. К рассвету Избор уже мечтал об условленном крике атаки, который позволит его онемевшему телу выпрямиться, расшевелить ноги, отлепиться наконец от ставшей уже ненавистной березы. Всю ночь, выглядывая из-за древесного ствола, княжич видел мерцающие огни на другой стороне озера — там, в усадьбе на небольшом полуострове, войска Хьюсинга и Хельсинга жгли костры. Закрывая глаза, Избор будто видел их — полыхающие жаром, дарящие тепло и уют. Видел воинов вокруг них, протянутые к огню ладони, пар, поднимающийся от высыхающей одежды, блики пламени, превращающие все лица в одно — знакомое и чужое одновременно.
От ощущения недостижимого тепла становилось еще холоднее. Избор разлеплял смыкающиеся веки, косился на брата, пристроившегося справа от него, возле высокого серого валуна. Остюг кутался в тулуп, губы казались совсем белыми, с шапки надо лбом бахромой свисал иней. Гримли не оставлял его, выполняя приказ своего конунга, — похоже, Олав дорожил своим воспитанником…
Слева от Избора и немного позади, за заваленным снегом кустом, напоминающим огромный сугроб, вкопавшись в снег, лежали Латья, Боремир и Изъяслав. Ночью они о чем-то перешептывались, — до княжича доносился едва слышный смех. Их веселье раздражало Избора. Княжичу мнилось — засмеются еще чуть громче, и тотчас же на полуострове вспыхнут множеством ярких глаз факелы, потекут длинной огненной змеей к их берегу, скрывая за своим красным блеском темные фигуры врагов. Несколько раз Избор шипел сквозь зубы, призывая Латью заткнуться, и к утру его усилия увенчались успехом — разговорчивые дружинники примолкли. Хотя, может, они просто устали и замерзли. Как бы там ни было, Избора радовало их молчание.
Когда темнота сменилась серым предрассветным сумраком, Избор обнаружил впереди, за деревьями, еще нескольких знакомцев — людей Бьерна и Орма.
Тощего Кьетви трудно было с кем-нибудь спутать. Поймав взгляд Избора, Кьетви усмехнулся, показал княжичу поднятый вверх большой палец. Осыпавшийся с березы снег припорошил его плечи и согнутую спину, скопился белой маковкой на шапке. Средь других льнущих к укрытиям людей Избор попытался разглядеть Бьерна.
Не нашел.
Выдохнул, по очереди приподнял сперва правую ногу, потом левую, стряхнул с лыж налипший снег. Гисли[183] он оставил еще в лесу, до того как вышли к озеру, — в битве они могли только помешать…
Впереди зашевелились, Кьетви напряженно вытянул шею, поднял вверх руку — раскрытой ладонью к княжичу. Избор повторил его жест, предупреждая о готовности тех, что стояли позади. Краем глаза заметил, как взметнулась вверх ладонь Гримли, как закопошился, выбираясь из-под тяжелого тулупа, Остюг.
Лес взревел сразу, неожиданно, сотнями голосов. Шум начался с одного могучего крика, затем его подхватили еще несколько, а потом, нарастая, словно лавина, он покатился по всему берегу, смял маленькие человеческие фигурки, прилипшие к деревьям и камням, оторвал их и понес вниз, с крутого берега на равнину.
Продолжая кричать, Избор обеими руками оттолкнулся от березового ствола. Ноги отказывались слушаться — первые шаги дались с трудом. Однако затем лыжи разбежались, берег полого пошел вниз, и, повинуясь уклону, ноги сами покатили княжича на озеро, покрытое снегом, уже изрытым неровными дорожками лыжней. Ветер ударил в лицо, попавшаяся под ногу выбоина подбросила княжича вверх. С трудом удержавшись на ногах, он взмахнул руками, выровнялся, не снижая хода, согнул ноги, стараясь не упасть. Мимо, чуть не зацепив его локтем, промчался незнакомый воин, вильнул на ухабе, завалился под ноги княжичу и кувырком покатился с берега, нелепо размахивая руками. Отскочив, Избор едва не столкнулся с Латьей. Вовремя заметив княжича, Латья выставил одну ногу вперед, развернулся, ушел в сторону. Зачем-то махнул рукой, будто показывая себе за спину.
Оглядываться Избор не стал, и без того было ясно, что останавливаться нельзя, — позади, сминая свежий снег, летели с горы воины Хальфдана. Очень много воинов. И если будешь так неуклюж, что упадешь, — вряд ли затем поднимешься…
На равнине лыжи еще несколько шагов пронесли княжича вперед, затем пришлось бежать самому. Снег был рыхлым, и короткие плетеные лыжины все-таки проваливались в него, однако не намного. Теперь Избор зрел пред собой множество спин — они раскачивались, маячили кругляками щитов, а их обладатели, отчаянно толкаясь лыжами и сминая снежную белизну, спешили к полуострову, где уже поднялась паника.
В рассветных сумерках Избор видел невысокие дома на краю полуострова, мечущиеся фигуры меж ними, лошадей, дымок, поднимающийся из дыр в крышах…
Когда над его головой пропела первая стрела и сзади кто-то вскрикнул, Избор вспомнил о брате. Выругав себя за глупость, оглянулся.
Остюг оказался не так уж далеко, чуть сзади, под присмотром того же Гримли, ни на шаг не отходящего от мальчишки…
Урманин, бежавший перед Избором, закричал и упал. Пролетая мимо, княжич заметил торчащий из его глаза хвост стрелы и раскрытый в беззвучном крике рот в обрамлении кучерявой, еще небольшой, бородки.
— Вперед! Да будет сладок поцелуй валькирий! — закричали сбоку.
Избор схватился за рукоять меча, вытащил его из ножен, взмахнул. Тяжесть клинка придала веры, на миг княжич ощутил себя властелином над всеми этими маленькими людишками, что звались его врагами и бежали навстречу ему, глупо размахивая оружием. Наваждение смел крик — дико завизжал, врубаясь в ряды врагов, Гримли, взвыл Кьетви, что-то заверещал, отбиваясь от налетевшего на него крепкого детины в короткой безрукавке, накинутой прямо на тельную рубашку, Латья. Перед Избором возник незнакомый урманин с седой бородой, укрывающей шею и грудь, в шлеме и нагрудной кольчуге. Щеку урманина рассекал старый шрам, из-за чего его лицо казалось перекошенным на одну сторону, будто он подмигивал княжичу. Урманин оскалил желтые зубы и попер прямо на Избора, вращая над головой большим — княжич ранее не видел таких — топором.
Урманин не надел лыж, его ноги утопали в рыхлом снегу куда больше, чем ноги Избора. Пользуясь его неуклюжестью, княжич пригнулся, проскочил под боком у врага, с разворота полоснул мечом по его спине. Урманин упал, задергался в предсмертных судорогах, запрокинул лицо к небу. Теперь, должно быть, он подмигивал невидимым валькириям, в обитель которых так стремился при жизни…
— Берегись!
Рядом с плечом Избора сверкнул легкий нож Тортлава, впился в незащищенное горло маленького, щуплого парня, еще молодого и безусого. Парень хотел ударить Избора мечом — уже заносил его, но, ощутив укол ножа, выронил оружие и обеими руками схватился за горло. Его глаза недоумевающе выпучились, изо рта толчками пошла кровь.
Не дожидаясь, пока он упадет, Избор оттолкнул его и увидел брата. Теперь уже не Гримли защищал мальчика, а Остюг бился за своего хевдинга. Гримли лежал у Остюга за спиной, лицом вверх. Он то и дело приподнимался, норовя зацепить мечом ноги налезающих на маленького воина противников. Иногда ему это удавалось, но встать Гримли не мог из-за широкой раны, рассекшей его левую ногу у колена. Толкаясь единственной, правой, он старался подобраться поближе к воспитаннику своего конунга. Маленький меч Остюга месил воздух, не принося обступившим паренька врагам почти никакого вреда. Сражаться Остюг не умел, поэтому те двое, что напали на него, просто издевались, нанося мальчишке мелкие, но болезненные удары. Однако Остюг, наверное, полагал, что сражается всерьез — его лицо стало багровым от прилившей крови, закушенная, как в детстве, губа выдавала его злость.
Понимая, что скоро враги натешатся и тогда кто-нибудь из них, а то и сразу двое, нанесут мальчишке смертельный удар, Избор ринулся к брату. На бегу крикнул:
— Держись!
Остюг не услышал — был занят своим сражением, Отступать он не собирался. Изловчившись, он удачно прыгнул вперед и ловко резанул острием меча по животу одного из нападающих. Тот вскрикнул сначала расстроенно, потом зло. Похоже, шутки заканчивались.
Чувствуя, что не успевает, Избор выхватил из-за пояса топор, изо всей силы швырнул в того противника, которого зацепил меч Остюга. Урманин вовремя заметил опасность, отклонился. Топор пролетел мимо.
Почуяв приближение нового врага, куда более умелого, чем глупый подросток, воин радостно осклабился, пошел навстречу княжичу.
Он был силен, очень силен. Избор догадался об этом сразу, едва ускользнув от первого, не мощного, но выверенного, обманного удара его меча. Урманин пока еще даже не сражался с княжичем — просто проверял, пробовал его на вкус. Похоже, он испытывал удовольствие от драки, наслаждался смертельной игрой оружия, в полной уверенности, что всегда сумеет одолеть врага…
Избор так и не понял, как он свалил противника — в схватке не разбирал, что к чему, не видел ничего вокруг, лишь увиливая от ударов чужака, старался отыскать брешь в его обороне. И будто змея, наносящая смертельный укус, бросался в эти бреши, каждый раз вспоминая лицо стоящего на пристани отца.
Боли от нанесенных ран он также не ощущал, пока не увидел, как враг медленно оседает в снег. А затем вдруг осознал, что тоже не может стоять — на плечи налегла страшная, невыносимая слабость. Он сделал еще несколько шагов к брату, но ноги предательски подломились, и он уселся рядом с мертвым противником. Где-то в боку неприятно заныла боль. Избор провел ладонью по боку, почуял на пальцах скользкое тепло. Опять взглянул на брата. Вдвоем с Гримли они все-таки одолели второго противника — Гримли подрубил неосторожно выставленную им ногу, а Остюг, пользуясь моментом, почти по рукоять всадил свой короткий меч в его живот.
— Хорошо, брат, — прошептал Избор. Почему-то ему стало трудно говорить.
Остюг хладнокровно добил упавшего противника, поднял победно меч и побежал к усадьбе детей Гендальва, вслед за уже многими из войска Хальфдана. Упиваясь первой победой, он жаждал продолжения битвы.
— Остюг! — пересиливая боль, позвал Избор.
Брат не оглянулся. Щуплая фигурка удалялась, махала крошечным мечиком, что-то выкрикивала. Избор попытался ползти следом. Не смог — не хватило сил.
Княжич опрокинулся на спину, шепнул уже беззвучно:
— Остюг…
Расплывающимся пятном над ним замаячило чье-то лицо. Прищурившись, Избор узнал Бьерна, Варяг присел на корточки, приподнял голову княжича, вгляделся в глаза;
— Говори.
Его голос звучал гулко, будто из бочки.
— Остюг… то есть Рюрик… Сбереги… Он там… — Избор едва смог поднять руку и махнуть в сторону убегающего брата.
— Клянусь Одином, он останется жив, — пообещал Бьерн. Рядом с его лицом появилось еще одно, сверкнули огнем желтые глаза. Бьерн что-то коротко сказал Хареку на незнакомом Избору языке. Желтоглазый исчез.
— Гюда… — вновь зашептал княжич. — Найди ее… Отвези домой…
— Клянусь.
Жизнь уходила. Вдруг завертелось перед глазами детство — выскакивали и исчезали обрывки глупых детских переживаний, слезы, смех. Смешивались, скручивались воронкой, унося Избора прочь от шумной битвы и чужих урманских земель.
— Что это со мной? — удивился княжич, ответил сам себе: — Я умираю…
От признания ему стало легче, как-то светлее, словно небо разверзлось и стало ярким, голубым, как летом в ясный день. Вдруг Избор осознал, что умирать совсем не страшно, и смерть, в общем-то, не важна, а важно лишь то, что он жил верно — не лгал, не крал, не предавал. И еще важно, что умирает он вовремя, именно тогда, когда и следовало, выполнив на земле все, что уготовили ему боги.
— Все правильно, — услышал он слова у себя за плечом и повернулся, стараясь разглядеть говорившего. Но вокруг было только небо — ярко-голубое, солнечное, от яркости которого даже слегка побаливали глаза и наворачивались слезы. А потом из голубизны появилась женщина — стройная, светлая, с яркими глазами и молочной кожей. Склонилась над княжичем, протянула ему теплую мягкую ладонь:
— Пошли?
Она была похожа на кого-то… Кого-то очень красивого, кого Избор не знал, но видел очень давно, где-то… Где?..
Он не помнил. Оставалась лишь белая женщина, ее протянутая рука, прохлада бездонных глаз.
«Милена», — всплыло в голове имя и утекло, растворившись в ее нежном прикосновении.
— Пойдем, — повторила она.
Он так давно ждал от нее этих слов! И Избор вложил ладонь в ее ласковые холодные пальцы…
Глава десятая
Бьерн стоял в сторонке рядом с Хареком Волком — Избор удивился, что Волк жив, последняя встреча предвещала Хареку мало хорошего.
Берсерк опирался на палку, его горло обручем перерезал красный, еще свежий шрам. Оставив альдожан тормошить Латью, Избор подошел ближе.
— Сперва Черный обвинял твоего князя… Потом… ее… Объявил награду за ее поимку. Назвал ее убийцей и ведьмой… Но… верю ей, — услышал он голос Волка.
Желтоглазый урманин стоял спиной к Избору, голос доносился глухо, как из бочки. Или он так изменился из-за раны, рассекшей шею?
Княжич подступил еще ближе. Волк почуял его приближение, обернулся, мазнул желтыми зрачками по лицу княжича. Не собираясь таиться, продолжил беседу с Бьерном:
— Она не собиралась убивать меня, просто отправила за Белоголовым. И я был там, я шел за ним, я чуял его запах, я даже увидел его, но он не захотел возвращаться. Он сказал, что здесь его никто не ждет, а там его будет ждать Ингигерд. Сказал, что если ты не простил его, то, возможно, она — простит.
— Ты сказал об этом Черному?
— Ты знаешь Полу-дана[182]. Он не верит никому, кроме собственных глаз и мыслей. Я пытался его убедить. Но когда нашли убитого Ари и яму без пленника — мои слова стали так же пусты для конунга, как шум ветра в соснах…
Сзади к Избору подскочил Латья, вцепился в плечо. Разгоряченное лицо дружинника сияло, голос срывался от восторга:
— Здесь Боремир, Изъяслав, Антей, Орхип… Они все живы! Слышишь, князь?!
Избор слышал. Но радоваться столь же искренне, как Латья, — не мог. Потому что вновь услышал странное имя Ингигерд и еще потому, что, оборачиваясь на Латью, мельком задел взглядом лицо Бьерна, увидел его глаза и обжегся плещущей в них болью.
Ближе к середине зимы ударили морозы. Даже обычно слабо подмерзающая Стрейсшен покрылась толстой коркой льда. Ее берегом, а иногда и прямо по замерзшей реке, Хальфдан повел свое войско к озеру Эйя. Напасть на лагерь детей Гендальва он решил на рассвете, когда солнце, едва зацепившись за верхушки редких береговых деревьев, позолотит заледеневшую равнину озера.
Воины Хальфдана подкрались к берегу ночью, прилепились невидимыми тенями за камнями и стволами старых берез, залегли в мелкие ямки, затаились, стараясь не выдать себя ни шорохом, ни вздохом. Кора березы, за которой прятался Избор, от ветра покрылась тонким инеем, пальцы княжича, казалось, примерзали к обледеневшему дереву. От холода зубы стучали, одежда давно перестала греть, а мысли сбивались, путаясь меж собой. К рассвету Избор уже мечтал об условленном крике атаки, который позволит его онемевшему телу выпрямиться, расшевелить ноги, отлепиться наконец от ставшей уже ненавистной березы. Всю ночь, выглядывая из-за древесного ствола, княжич видел мерцающие огни на другой стороне озера — там, в усадьбе на небольшом полуострове, войска Хьюсинга и Хельсинга жгли костры. Закрывая глаза, Избор будто видел их — полыхающие жаром, дарящие тепло и уют. Видел воинов вокруг них, протянутые к огню ладони, пар, поднимающийся от высыхающей одежды, блики пламени, превращающие все лица в одно — знакомое и чужое одновременно.
От ощущения недостижимого тепла становилось еще холоднее. Избор разлеплял смыкающиеся веки, косился на брата, пристроившегося справа от него, возле высокого серого валуна. Остюг кутался в тулуп, губы казались совсем белыми, с шапки надо лбом бахромой свисал иней. Гримли не оставлял его, выполняя приказ своего конунга, — похоже, Олав дорожил своим воспитанником…
Слева от Избора и немного позади, за заваленным снегом кустом, напоминающим огромный сугроб, вкопавшись в снег, лежали Латья, Боремир и Изъяслав. Ночью они о чем-то перешептывались, — до княжича доносился едва слышный смех. Их веселье раздражало Избора. Княжичу мнилось — засмеются еще чуть громче, и тотчас же на полуострове вспыхнут множеством ярких глаз факелы, потекут длинной огненной змеей к их берегу, скрывая за своим красным блеском темные фигуры врагов. Несколько раз Избор шипел сквозь зубы, призывая Латью заткнуться, и к утру его усилия увенчались успехом — разговорчивые дружинники примолкли. Хотя, может, они просто устали и замерзли. Как бы там ни было, Избора радовало их молчание.
Когда темнота сменилась серым предрассветным сумраком, Избор обнаружил впереди, за деревьями, еще нескольких знакомцев — людей Бьерна и Орма.
Тощего Кьетви трудно было с кем-нибудь спутать. Поймав взгляд Избора, Кьетви усмехнулся, показал княжичу поднятый вверх большой палец. Осыпавшийся с березы снег припорошил его плечи и согнутую спину, скопился белой маковкой на шапке. Средь других льнущих к укрытиям людей Избор попытался разглядеть Бьерна.
Не нашел.
Выдохнул, по очереди приподнял сперва правую ногу, потом левую, стряхнул с лыж налипший снег. Гисли[183] он оставил еще в лесу, до того как вышли к озеру, — в битве они могли только помешать…
Впереди зашевелились, Кьетви напряженно вытянул шею, поднял вверх руку — раскрытой ладонью к княжичу. Избор повторил его жест, предупреждая о готовности тех, что стояли позади. Краем глаза заметил, как взметнулась вверх ладонь Гримли, как закопошился, выбираясь из-под тяжелого тулупа, Остюг.
Лес взревел сразу, неожиданно, сотнями голосов. Шум начался с одного могучего крика, затем его подхватили еще несколько, а потом, нарастая, словно лавина, он покатился по всему берегу, смял маленькие человеческие фигурки, прилипшие к деревьям и камням, оторвал их и понес вниз, с крутого берега на равнину.
Продолжая кричать, Избор обеими руками оттолкнулся от березового ствола. Ноги отказывались слушаться — первые шаги дались с трудом. Однако затем лыжи разбежались, берег полого пошел вниз, и, повинуясь уклону, ноги сами покатили княжича на озеро, покрытое снегом, уже изрытым неровными дорожками лыжней. Ветер ударил в лицо, попавшаяся под ногу выбоина подбросила княжича вверх. С трудом удержавшись на ногах, он взмахнул руками, выровнялся, не снижая хода, согнул ноги, стараясь не упасть. Мимо, чуть не зацепив его локтем, промчался незнакомый воин, вильнул на ухабе, завалился под ноги княжичу и кувырком покатился с берега, нелепо размахивая руками. Отскочив, Избор едва не столкнулся с Латьей. Вовремя заметив княжича, Латья выставил одну ногу вперед, развернулся, ушел в сторону. Зачем-то махнул рукой, будто показывая себе за спину.
Оглядываться Избор не стал, и без того было ясно, что останавливаться нельзя, — позади, сминая свежий снег, летели с горы воины Хальфдана. Очень много воинов. И если будешь так неуклюж, что упадешь, — вряд ли затем поднимешься…
На равнине лыжи еще несколько шагов пронесли княжича вперед, затем пришлось бежать самому. Снег был рыхлым, и короткие плетеные лыжины все-таки проваливались в него, однако не намного. Теперь Избор зрел пред собой множество спин — они раскачивались, маячили кругляками щитов, а их обладатели, отчаянно толкаясь лыжами и сминая снежную белизну, спешили к полуострову, где уже поднялась паника.
В рассветных сумерках Избор видел невысокие дома на краю полуострова, мечущиеся фигуры меж ними, лошадей, дымок, поднимающийся из дыр в крышах…
Когда над его головой пропела первая стрела и сзади кто-то вскрикнул, Избор вспомнил о брате. Выругав себя за глупость, оглянулся.
Остюг оказался не так уж далеко, чуть сзади, под присмотром того же Гримли, ни на шаг не отходящего от мальчишки…
Урманин, бежавший перед Избором, закричал и упал. Пролетая мимо, княжич заметил торчащий из его глаза хвост стрелы и раскрытый в беззвучном крике рот в обрамлении кучерявой, еще небольшой, бородки.
— Вперед! Да будет сладок поцелуй валькирий! — закричали сбоку.
Избор схватился за рукоять меча, вытащил его из ножен, взмахнул. Тяжесть клинка придала веры, на миг княжич ощутил себя властелином над всеми этими маленькими людишками, что звались его врагами и бежали навстречу ему, глупо размахивая оружием. Наваждение смел крик — дико завизжал, врубаясь в ряды врагов, Гримли, взвыл Кьетви, что-то заверещал, отбиваясь от налетевшего на него крепкого детины в короткой безрукавке, накинутой прямо на тельную рубашку, Латья. Перед Избором возник незнакомый урманин с седой бородой, укрывающей шею и грудь, в шлеме и нагрудной кольчуге. Щеку урманина рассекал старый шрам, из-за чего его лицо казалось перекошенным на одну сторону, будто он подмигивал княжичу. Урманин оскалил желтые зубы и попер прямо на Избора, вращая над головой большим — княжич ранее не видел таких — топором.
Урманин не надел лыж, его ноги утопали в рыхлом снегу куда больше, чем ноги Избора. Пользуясь его неуклюжестью, княжич пригнулся, проскочил под боком у врага, с разворота полоснул мечом по его спине. Урманин упал, задергался в предсмертных судорогах, запрокинул лицо к небу. Теперь, должно быть, он подмигивал невидимым валькириям, в обитель которых так стремился при жизни…
— Берегись!
Рядом с плечом Избора сверкнул легкий нож Тортлава, впился в незащищенное горло маленького, щуплого парня, еще молодого и безусого. Парень хотел ударить Избора мечом — уже заносил его, но, ощутив укол ножа, выронил оружие и обеими руками схватился за горло. Его глаза недоумевающе выпучились, изо рта толчками пошла кровь.
Не дожидаясь, пока он упадет, Избор оттолкнул его и увидел брата. Теперь уже не Гримли защищал мальчика, а Остюг бился за своего хевдинга. Гримли лежал у Остюга за спиной, лицом вверх. Он то и дело приподнимался, норовя зацепить мечом ноги налезающих на маленького воина противников. Иногда ему это удавалось, но встать Гримли не мог из-за широкой раны, рассекшей его левую ногу у колена. Толкаясь единственной, правой, он старался подобраться поближе к воспитаннику своего конунга. Маленький меч Остюга месил воздух, не принося обступившим паренька врагам почти никакого вреда. Сражаться Остюг не умел, поэтому те двое, что напали на него, просто издевались, нанося мальчишке мелкие, но болезненные удары. Однако Остюг, наверное, полагал, что сражается всерьез — его лицо стало багровым от прилившей крови, закушенная, как в детстве, губа выдавала его злость.
Понимая, что скоро враги натешатся и тогда кто-нибудь из них, а то и сразу двое, нанесут мальчишке смертельный удар, Избор ринулся к брату. На бегу крикнул:
— Держись!
Остюг не услышал — был занят своим сражением, Отступать он не собирался. Изловчившись, он удачно прыгнул вперед и ловко резанул острием меча по животу одного из нападающих. Тот вскрикнул сначала расстроенно, потом зло. Похоже, шутки заканчивались.
Чувствуя, что не успевает, Избор выхватил из-за пояса топор, изо всей силы швырнул в того противника, которого зацепил меч Остюга. Урманин вовремя заметил опасность, отклонился. Топор пролетел мимо.
Почуяв приближение нового врага, куда более умелого, чем глупый подросток, воин радостно осклабился, пошел навстречу княжичу.
Он был силен, очень силен. Избор догадался об этом сразу, едва ускользнув от первого, не мощного, но выверенного, обманного удара его меча. Урманин пока еще даже не сражался с княжичем — просто проверял, пробовал его на вкус. Похоже, он испытывал удовольствие от драки, наслаждался смертельной игрой оружия, в полной уверенности, что всегда сумеет одолеть врага…
Избор так и не понял, как он свалил противника — в схватке не разбирал, что к чему, не видел ничего вокруг, лишь увиливая от ударов чужака, старался отыскать брешь в его обороне. И будто змея, наносящая смертельный укус, бросался в эти бреши, каждый раз вспоминая лицо стоящего на пристани отца.
Боли от нанесенных ран он также не ощущал, пока не увидел, как враг медленно оседает в снег. А затем вдруг осознал, что тоже не может стоять — на плечи налегла страшная, невыносимая слабость. Он сделал еще несколько шагов к брату, но ноги предательски подломились, и он уселся рядом с мертвым противником. Где-то в боку неприятно заныла боль. Избор провел ладонью по боку, почуял на пальцах скользкое тепло. Опять взглянул на брата. Вдвоем с Гримли они все-таки одолели второго противника — Гримли подрубил неосторожно выставленную им ногу, а Остюг, пользуясь моментом, почти по рукоять всадил свой короткий меч в его живот.
— Хорошо, брат, — прошептал Избор. Почему-то ему стало трудно говорить.
Остюг хладнокровно добил упавшего противника, поднял победно меч и побежал к усадьбе детей Гендальва, вслед за уже многими из войска Хальфдана. Упиваясь первой победой, он жаждал продолжения битвы.
— Остюг! — пересиливая боль, позвал Избор.
Брат не оглянулся. Щуплая фигурка удалялась, махала крошечным мечиком, что-то выкрикивала. Избор попытался ползти следом. Не смог — не хватило сил.
Княжич опрокинулся на спину, шепнул уже беззвучно:
— Остюг…
Расплывающимся пятном над ним замаячило чье-то лицо. Прищурившись, Избор узнал Бьерна, Варяг присел на корточки, приподнял голову княжича, вгляделся в глаза;
— Говори.
Его голос звучал гулко, будто из бочки.
— Остюг… то есть Рюрик… Сбереги… Он там… — Избор едва смог поднять руку и махнуть в сторону убегающего брата.
— Клянусь Одином, он останется жив, — пообещал Бьерн. Рядом с его лицом появилось еще одно, сверкнули огнем желтые глаза. Бьерн что-то коротко сказал Хареку на незнакомом Избору языке. Желтоглазый исчез.
— Гюда… — вновь зашептал княжич. — Найди ее… Отвези домой…
— Клянусь.
Жизнь уходила. Вдруг завертелось перед глазами детство — выскакивали и исчезали обрывки глупых детских переживаний, слезы, смех. Смешивались, скручивались воронкой, унося Избора прочь от шумной битвы и чужих урманских земель.
— Что это со мной? — удивился княжич, ответил сам себе: — Я умираю…
От признания ему стало легче, как-то светлее, словно небо разверзлось и стало ярким, голубым, как летом в ясный день. Вдруг Избор осознал, что умирать совсем не страшно, и смерть, в общем-то, не важна, а важно лишь то, что он жил верно — не лгал, не крал, не предавал. И еще важно, что умирает он вовремя, именно тогда, когда и следовало, выполнив на земле все, что уготовили ему боги.
— Все правильно, — услышал он слова у себя за плечом и повернулся, стараясь разглядеть говорившего. Но вокруг было только небо — ярко-голубое, солнечное, от яркости которого даже слегка побаливали глаза и наворачивались слезы. А потом из голубизны появилась женщина — стройная, светлая, с яркими глазами и молочной кожей. Склонилась над княжичем, протянула ему теплую мягкую ладонь:
— Пошли?
Она была похожа на кого-то… Кого-то очень красивого, кого Избор не знал, но видел очень давно, где-то… Где?..
Он не помнил. Оставалась лишь белая женщина, ее протянутая рука, прохлада бездонных глаз.
«Милена», — всплыло в голове имя и утекло, растворившись в ее нежном прикосновении.
— Пойдем, — повторила она.
Он так давно ждал от нее этих слов! И Избор вложил ладонь в ее ласковые холодные пальцы…
Глава десятая
НИДДИНГ
Та, которую старик Финн называл Хвити, а все остальные Айшей, застала Гюду врасплох. Княжна собирала хворост на краю леса, когда из-за невысокой березы, словно тень, выскользнула тонкая маленькая фигурка.
В усадьбе Хаки волосы Айши отросли, однако она по-прежнему не заплетала их в косу и не убирала под платок — они вольно струились из-под теплой меховой шапки ей на плечи. Тонкую фигуру облегал полушубок из лисьего меха, длинная синяя шерстяная юбка доставала почти до земли, оторочка из лисьей шерсти мела снег.
От неожиданности Гюда выронила охапку хвороста, попятилась.
— Не бойся, — глухо сказала Айша.
Гюда помнила ее голос — напевный и глубокий, будто пропитанный неведомой силой. В голову полезли разные глупости, рассказанные Финном.
— Что тебе? — Страх мешал княжне говорить, путал в голове слова.
Айша прошлась вокруг нее, разглядывая княжну, словно корову на торжище. Ее глаза — рысьи, темные, с зелеными крапинами в зрачках показались княжне холодными и жестокими.
— Берсерк умирает, — негромко сказала Айша, остановившись прямо перед княжной. Она была на полголовы ниже Гюды, но умудрялась смотреть свысока, словно знала нечто такое, чего княжне было бы не узнать, проживи она хоть сотню жизней.
— И что? — Гюда чуяла — ведьмачка ведет с ней какой-то поединок. Неясно, какой и зачем, но сдаваться без боя княжна не собиралась.
— С его смертью люди станут уходить из усадьбы, — сказала Айша.
Ветер зашевелил мех на ее шапке, обнес снегом подол длинной юбки. Ветка березы, качнувшись, дотронулась до ее щеки. Словно живую, Айша мягко погладила ее, убрала от лица.
— Сюда придет голод. Оставшиеся умрут. Ты — тоже.
Гюда ощущала на спине жуткий холод страха, внутренности скручивались, обвивая изнутри ее чрево и еще не родившегося ребенка. В словах Айши была правда — Гюда понимала это. Но что она могла сделать? Ей некуда было идти.
— Я знаю, кто ты, — продолжала ведьмачка. — Мне сказал Финн. Ты — дочь князя Альдоги, Гостомысла. И у тебя будет сын — наследник Альдоги.
Она смолкла, а Гюда не ведала, что сказать. Подтверждать сказанное было глупо, противиться — еще глупее.
В молчании они простояли еще немного. Затем Айша склонилась, собрала оброненный княжной хворост, вложила в ее подставленные руки:
— Завтра на рассвете ты придешь сюда. Тут тебя будет ждать Финн. Он отведет тебя к человеку, которого зовут Бьерн и который ищет тебя. Он отвезет тебя в Альдогу.
Хворост упал во второй раз, рассыпался по снегу черной паутиной. Айша проводила его взглядом, грустно улыбнулась:
— Не удивляйся. Он пришел за тобой с твоим братом. Охотник из Эйды, вчера вечером проходивший мимо этой усадьбы, сказал, что десять дней назад в битве на озере Эйя твой брат погиб. Но Бьерн остался жив. Он будет справлять йоль в усадьбе конунга Хальфдана Черного в Хейдмерке. Это рядом, на другой стороне озера. Финн отведет тебя. Попросишь Бьерна за него — старик заслужил безбедную старость.
— Но мой брат Остюг…
Предугадывая ее вопрос, Айша покачала головой:
— Нет, погиб другой брат, тот, которого звали Избор… И не забудь попросить за старика. Бьерн не откажет тебе. А здесь Финну оставаться нельзя — раб-лекарь удостаивается смерти, если не вылечил своего херсира… Запомни — на рассвете…
Она повернулась и, оставив княжну с приоткрытым ртом над горкой рассыпанного хвороста, заскользила к усадьбе. Под ее ногами снег слегка приминался, вокруг ровной цепочки маленьких вмятин тянулся широкий след от подола.
— Подожди! — Гюда шагнула за ней, провалилась по колено. Снежные хлопья нырнули в сапог, ногу опалило холодом.
Айша остановилась, обернулась.
— А как же ты? — глупо спросила княжна.
Спросить хотелось о многом — о том, как очутился здесь Избор, как он погиб, кто такой неведомый Бьерн, говоря о котором у Айши срывается голос и она прячет взгляд, кто такая сама Айша, откуда она знает словенский язык и почему помогает ей, незнакомой рабыне Хаки Берсерка? Но спросилось самое нелепое и ненужное.
— Я умру тут, — тихо произнесла Айша. Опять завозились в голове поганые мыслишки о Белой женщине и о смертях, которые идут за ней по пятам, и о том, назначенном, чьей хвити она должна стать и с кем вместе покинет этот мир.
Пока княжна безмолвно разбиралась в собственных думах, Айша отдалялась, тонула в белизне снега. Не доходя нескольких шагов до городьбы, вновь остановилась:
— Скажи Бьерну…
Ее руки приподнялись, коснулись груди, задержались на миг у сердца.
— Нет, ничего… — Она уронила руки и сама вдруг поникла, став еще меньше и беззащитнее. Гюду кольнула неясная жалость, чудом прорвавшаяся сквозь страх и недоверие.
— Ничего не говори… — повторила Айша. — Ничего…
Финн не захотел идти напрямки по озеру, сказал:
— Мы будем слишком заметны и слишком малы, чтоб избежать беды.
И повел княжну берегом, прячась в лесу, как только неподалеку слышался собачий лай или людские голоса. Он очень боялся. Беглый раб мог стать легкой добычей для любого охотника или случайно встреченного путника. Может, кто-то и вернул бы раба хозяину, но многие попросту забрали бы себе или, поизмывавшись вдосталь, убили, бросив труп на съедение оголодавшему зверью.
На ночь Финн находил сугроб побольше, выкапывал в нем глубокую нору, похожую на узкую медвежью берлогу, забирался туда вместе с княжной и, прикрыв влаз еловой веткой, засыпал, сопя и чавкая в дреме.
Поначалу Гюда никак не могла привыкнуть к его сопению и тесноте норы. Чавканье и бормотание старика раздражали, в тесной норке воздуха не хватало — казалось, она вот-вот задохнется. Но к третьему дню Гюда так устала, что сон сморил ее, вопреки неудобствам, подарив долгожданный отдых.
Перед уходом Айша ничего не говорила о еде, поэтому княжна взяла в путь овсяную лепешку и несколько ломтей вяленого мяса. На два дня ее еды хватило обоим. Потом старик вытащил из котомки сушеные листья и круглые красные ягоды, от которых во рту становилось горько, зато исчезали голод и усталость. К четвертому дню запасы Финна также истощились. Старик упрекал в этом княжну, называл ее обжорой, большим пузом, поминал ее еще не рожденного ребенка, который, по его уверению, «сожрал всю пищу» и обрек старого раба на голодную смерть. К концу дня, устав от его бесконечного брюзжания и боли в обмороженных ногах, Гюда чуть не плакала. В животе у нее бурлило от голода, спину ломило, голова гудела, словно наковальня после удара молота.
Пятый день пути принес радость. То ли княжне опять помогла Хлин, то ли просто повезло, но, когда силы совсем истощились, а ворчание Финна довело княжну до черты, после которой начинается безумие, Гюда напоролась на охотничью яму. К яме вела цепочка оленьих следов, прикрывавшие яму ветки были проломлены у края.
Осторожно подобравшись к дыре, Гюда заглянула внутрь. Зверь — некрупный, еще молодой олень угодил в яму недавно, а его шея была сломана при падении. Ему повезло: обычно, угодив в подобную ловушку, звери ломали лишь ноги и мучительно долго умирали от голода и боли. Проверять такие ловушки охотники ходили нечасто, а эту, судя по свежим веткам, соорудили вовсе недавно. Глупый зверь, скорее всего, пришел полакомиться свежими ветками, а попался сам.
Обвязавшись веревкой, Финн спустился в яму, ножом отхватил большой кусок оленьей ноги. Помогая ему выбраться, Гюда видела, как кровь пропитала снег вокруг рыжеватой оленьей шкуры, как сочные капли падают вниз, оставляя крупные красные пят-на. От вида тающего под пятнами снега княжну замутило. Есть сырое мясо она отказалась, поэтому вечером Финн решился развести небольшой костер, на всякий случай прикрыв его сверху навесом из еловых ветвей. Потом путники, в четыре руки, содрали шкуру с мяса, нарезали его тонкими ломтями, разложили на камнях, окружающих пламя.
Финн боялся, что запах крови привлечет волков — по зиме волчьи стаи наглели и частенько отваживались нападать на людей-одиночек. Сотворив какие-то заклинания и по-заячьи попрыгав вокруг ночлега, Финн насыпал в огонь толченых листьев с ядовитым запахом, от которого на глазах проступали слезы, теми же листьями обсыпал снег рядом со стоянкой. Затем, взяв кусок шкуры, вынес ее за пределы круга и выбросил далеко в лес, не забыв заверить всех возможных лесных духов в своем к ним почтении и самых добрых намерениях в отношении убитого оленя. Также лекарь поведал, что никаким образом не причастен к смерти благородного животного и потому духи леса просто обязаны сохранить ему жизнь.
Пока старик бормотал и прыгал, от подвялившегося мяса потек приятный запах. Княжна перевернула куски палкой, обняла согнутые коленки, задумалась. Перед уходом ей не удалось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться. Айша безвылазно сидела в избе конунга и не появлялась на дворе, Рагнхильд была слишком занята собой. Зато с ее братом, Гутхормом, Гюда все же попрощалась. Он еще спал, когда княжна, сложив заплечный мешок и нацепив на ноги плетеные лыжины, присела на корточки у его постели. Откинула с мальчишеского лба светлые волосы, прошептала: «Прощай». Гутхорм пошевелился во сне, недовольно сморщился, будто собрался плакать. Однако не заплакал — его лицо вновь разгладилось, стало спокойным…
— Готово? — Вдосталь наскакавшись, Финн присел подле огня на корточки, заинтересованно поковырял мясо палкой. Найдя самый обжаренный кусок, ловко подхватил его концом палки, сунул в рот, довольно зачавкал, жмурясь, будто сытый кот. Гюда решила не отставать. Вскоре на камнях осталось лишь пять узких мясных кусочков с черной корочкой по краям. Финн сгреб их в чистую, вытащенную из котомки, холщовую тряпицу, завязал в узелок. Сыто рыгнув, пояснил:
— На после сгодится…
По его морщинистой роже волнами перекатывалось довольство. А Гюде впервые за последние дни стало тепло. Она расстелила на снегу полушубок, уселась на него, обмотала рукава вокруг пояса. Глядя в огонь, спросила:
— Долго еще идти?
— День, другой, — неопределенно откликнулся старик. Поняв, что такой ответ княжну не порадует, уточнил: — Совсем немного…
В усадьбе Хаки волосы Айши отросли, однако она по-прежнему не заплетала их в косу и не убирала под платок — они вольно струились из-под теплой меховой шапки ей на плечи. Тонкую фигуру облегал полушубок из лисьего меха, длинная синяя шерстяная юбка доставала почти до земли, оторочка из лисьей шерсти мела снег.
От неожиданности Гюда выронила охапку хвороста, попятилась.
— Не бойся, — глухо сказала Айша.
Гюда помнила ее голос — напевный и глубокий, будто пропитанный неведомой силой. В голову полезли разные глупости, рассказанные Финном.
— Что тебе? — Страх мешал княжне говорить, путал в голове слова.
Айша прошлась вокруг нее, разглядывая княжну, словно корову на торжище. Ее глаза — рысьи, темные, с зелеными крапинами в зрачках показались княжне холодными и жестокими.
— Берсерк умирает, — негромко сказала Айша, остановившись прямо перед княжной. Она была на полголовы ниже Гюды, но умудрялась смотреть свысока, словно знала нечто такое, чего княжне было бы не узнать, проживи она хоть сотню жизней.
— И что? — Гюда чуяла — ведьмачка ведет с ней какой-то поединок. Неясно, какой и зачем, но сдаваться без боя княжна не собиралась.
— С его смертью люди станут уходить из усадьбы, — сказала Айша.
Ветер зашевелил мех на ее шапке, обнес снегом подол длинной юбки. Ветка березы, качнувшись, дотронулась до ее щеки. Словно живую, Айша мягко погладила ее, убрала от лица.
— Сюда придет голод. Оставшиеся умрут. Ты — тоже.
Гюда ощущала на спине жуткий холод страха, внутренности скручивались, обвивая изнутри ее чрево и еще не родившегося ребенка. В словах Айши была правда — Гюда понимала это. Но что она могла сделать? Ей некуда было идти.
— Я знаю, кто ты, — продолжала ведьмачка. — Мне сказал Финн. Ты — дочь князя Альдоги, Гостомысла. И у тебя будет сын — наследник Альдоги.
Она смолкла, а Гюда не ведала, что сказать. Подтверждать сказанное было глупо, противиться — еще глупее.
В молчании они простояли еще немного. Затем Айша склонилась, собрала оброненный княжной хворост, вложила в ее подставленные руки:
— Завтра на рассвете ты придешь сюда. Тут тебя будет ждать Финн. Он отведет тебя к человеку, которого зовут Бьерн и который ищет тебя. Он отвезет тебя в Альдогу.
Хворост упал во второй раз, рассыпался по снегу черной паутиной. Айша проводила его взглядом, грустно улыбнулась:
— Не удивляйся. Он пришел за тобой с твоим братом. Охотник из Эйды, вчера вечером проходивший мимо этой усадьбы, сказал, что десять дней назад в битве на озере Эйя твой брат погиб. Но Бьерн остался жив. Он будет справлять йоль в усадьбе конунга Хальфдана Черного в Хейдмерке. Это рядом, на другой стороне озера. Финн отведет тебя. Попросишь Бьерна за него — старик заслужил безбедную старость.
— Но мой брат Остюг…
Предугадывая ее вопрос, Айша покачала головой:
— Нет, погиб другой брат, тот, которого звали Избор… И не забудь попросить за старика. Бьерн не откажет тебе. А здесь Финну оставаться нельзя — раб-лекарь удостаивается смерти, если не вылечил своего херсира… Запомни — на рассвете…
Она повернулась и, оставив княжну с приоткрытым ртом над горкой рассыпанного хвороста, заскользила к усадьбе. Под ее ногами снег слегка приминался, вокруг ровной цепочки маленьких вмятин тянулся широкий след от подола.
— Подожди! — Гюда шагнула за ней, провалилась по колено. Снежные хлопья нырнули в сапог, ногу опалило холодом.
Айша остановилась, обернулась.
— А как же ты? — глупо спросила княжна.
Спросить хотелось о многом — о том, как очутился здесь Избор, как он погиб, кто такой неведомый Бьерн, говоря о котором у Айши срывается голос и она прячет взгляд, кто такая сама Айша, откуда она знает словенский язык и почему помогает ей, незнакомой рабыне Хаки Берсерка? Но спросилось самое нелепое и ненужное.
— Я умру тут, — тихо произнесла Айша. Опять завозились в голове поганые мыслишки о Белой женщине и о смертях, которые идут за ней по пятам, и о том, назначенном, чьей хвити она должна стать и с кем вместе покинет этот мир.
Пока княжна безмолвно разбиралась в собственных думах, Айша отдалялась, тонула в белизне снега. Не доходя нескольких шагов до городьбы, вновь остановилась:
— Скажи Бьерну…
Ее руки приподнялись, коснулись груди, задержались на миг у сердца.
— Нет, ничего… — Она уронила руки и сама вдруг поникла, став еще меньше и беззащитнее. Гюду кольнула неясная жалость, чудом прорвавшаяся сквозь страх и недоверие.
— Ничего не говори… — повторила Айша. — Ничего…
Финн не захотел идти напрямки по озеру, сказал:
— Мы будем слишком заметны и слишком малы, чтоб избежать беды.
И повел княжну берегом, прячась в лесу, как только неподалеку слышался собачий лай или людские голоса. Он очень боялся. Беглый раб мог стать легкой добычей для любого охотника или случайно встреченного путника. Может, кто-то и вернул бы раба хозяину, но многие попросту забрали бы себе или, поизмывавшись вдосталь, убили, бросив труп на съедение оголодавшему зверью.
На ночь Финн находил сугроб побольше, выкапывал в нем глубокую нору, похожую на узкую медвежью берлогу, забирался туда вместе с княжной и, прикрыв влаз еловой веткой, засыпал, сопя и чавкая в дреме.
Поначалу Гюда никак не могла привыкнуть к его сопению и тесноте норы. Чавканье и бормотание старика раздражали, в тесной норке воздуха не хватало — казалось, она вот-вот задохнется. Но к третьему дню Гюда так устала, что сон сморил ее, вопреки неудобствам, подарив долгожданный отдых.
Перед уходом Айша ничего не говорила о еде, поэтому княжна взяла в путь овсяную лепешку и несколько ломтей вяленого мяса. На два дня ее еды хватило обоим. Потом старик вытащил из котомки сушеные листья и круглые красные ягоды, от которых во рту становилось горько, зато исчезали голод и усталость. К четвертому дню запасы Финна также истощились. Старик упрекал в этом княжну, называл ее обжорой, большим пузом, поминал ее еще не рожденного ребенка, который, по его уверению, «сожрал всю пищу» и обрек старого раба на голодную смерть. К концу дня, устав от его бесконечного брюзжания и боли в обмороженных ногах, Гюда чуть не плакала. В животе у нее бурлило от голода, спину ломило, голова гудела, словно наковальня после удара молота.
Пятый день пути принес радость. То ли княжне опять помогла Хлин, то ли просто повезло, но, когда силы совсем истощились, а ворчание Финна довело княжну до черты, после которой начинается безумие, Гюда напоролась на охотничью яму. К яме вела цепочка оленьих следов, прикрывавшие яму ветки были проломлены у края.
Осторожно подобравшись к дыре, Гюда заглянула внутрь. Зверь — некрупный, еще молодой олень угодил в яму недавно, а его шея была сломана при падении. Ему повезло: обычно, угодив в подобную ловушку, звери ломали лишь ноги и мучительно долго умирали от голода и боли. Проверять такие ловушки охотники ходили нечасто, а эту, судя по свежим веткам, соорудили вовсе недавно. Глупый зверь, скорее всего, пришел полакомиться свежими ветками, а попался сам.
Обвязавшись веревкой, Финн спустился в яму, ножом отхватил большой кусок оленьей ноги. Помогая ему выбраться, Гюда видела, как кровь пропитала снег вокруг рыжеватой оленьей шкуры, как сочные капли падают вниз, оставляя крупные красные пят-на. От вида тающего под пятнами снега княжну замутило. Есть сырое мясо она отказалась, поэтому вечером Финн решился развести небольшой костер, на всякий случай прикрыв его сверху навесом из еловых ветвей. Потом путники, в четыре руки, содрали шкуру с мяса, нарезали его тонкими ломтями, разложили на камнях, окружающих пламя.
Финн боялся, что запах крови привлечет волков — по зиме волчьи стаи наглели и частенько отваживались нападать на людей-одиночек. Сотворив какие-то заклинания и по-заячьи попрыгав вокруг ночлега, Финн насыпал в огонь толченых листьев с ядовитым запахом, от которого на глазах проступали слезы, теми же листьями обсыпал снег рядом со стоянкой. Затем, взяв кусок шкуры, вынес ее за пределы круга и выбросил далеко в лес, не забыв заверить всех возможных лесных духов в своем к ним почтении и самых добрых намерениях в отношении убитого оленя. Также лекарь поведал, что никаким образом не причастен к смерти благородного животного и потому духи леса просто обязаны сохранить ему жизнь.
Пока старик бормотал и прыгал, от подвялившегося мяса потек приятный запах. Княжна перевернула куски палкой, обняла согнутые коленки, задумалась. Перед уходом ей не удалось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться. Айша безвылазно сидела в избе конунга и не появлялась на дворе, Рагнхильд была слишком занята собой. Зато с ее братом, Гутхормом, Гюда все же попрощалась. Он еще спал, когда княжна, сложив заплечный мешок и нацепив на ноги плетеные лыжины, присела на корточки у его постели. Откинула с мальчишеского лба светлые волосы, прошептала: «Прощай». Гутхорм пошевелился во сне, недовольно сморщился, будто собрался плакать. Однако не заплакал — его лицо вновь разгладилось, стало спокойным…
— Готово? — Вдосталь наскакавшись, Финн присел подле огня на корточки, заинтересованно поковырял мясо палкой. Найдя самый обжаренный кусок, ловко подхватил его концом палки, сунул в рот, довольно зачавкал, жмурясь, будто сытый кот. Гюда решила не отставать. Вскоре на камнях осталось лишь пять узких мясных кусочков с черной корочкой по краям. Финн сгреб их в чистую, вытащенную из котомки, холщовую тряпицу, завязал в узелок. Сыто рыгнув, пояснил:
— На после сгодится…
По его морщинистой роже волнами перекатывалось довольство. А Гюде впервые за последние дни стало тепло. Она расстелила на снегу полушубок, уселась на него, обмотала рукава вокруг пояса. Глядя в огонь, спросила:
— Долго еще идти?
— День, другой, — неопределенно откликнулся старик. Поняв, что такой ответ княжну не порадует, уточнил: — Совсем немного…