Страница:
— Уходи, князь! — Энунд махнул рукой, призывая Избора развернуть расшиву. — Уходи, без тебя справятся!
Один из вражьих драккаров уже надвигался на корабль Вадима — блестел черными бортами, разъяренная драконья пасть угрожающе скалила железные зубы. Оставшиеся два пошли мимо — направились к расшиве Избора. Было еще не поздно укрыться в проливе.
— Поворачивай! — чувствуя, как пот влажно холодит подмышки, завопил Избор.
— Поворачивай! — вторил ему Латья. Кормщик налег на руль, расшива принялась медленно разворачиваться.
На драккаре Вадима уже принялись за работу лучники — через черный борт на палубу врага полетели стрелы с горящей паклей. Шлепались в воду, шипели, гасли. Несколько воткнулись в парус находника, полотнище заполыхало, испуская в небо черные клубы дыма. Драккар потерял ход, но не остановился.
— Зараза! — сорвавшись на визг, выругался Латья. Избор кинулся к нему, всмотрелся в направление его руки. Из пролива, сзади, на них и расшиву Энунда выходили те самые, ранее встреченные, два маленьких драккара. Даны все рассчитали верно: в случае нападения расшивы постараются укрыться в скалах, и два боевых корабля легко перекроют им путь. В расчет не входил лишь снеккар Бьерна, очутившийся позади обеих расшив. Вернее, Энунд уже поравнялся с ним, однако, заметив врага, остановился, давая Бьерну возможность первым вступить в битву.
«Главное не стать тем самым хвостом, который он потеряет», — вспомнилась княжичу шутка Тортлава. Урмане шутили, а потом, предчувствуя беду, все же остались позади — тем, обреченным на гибель, хвостом.
— Надо идти к Вадиму, — посоветовал Латья. — Пробовать прорваться.
Послюнил палец, поднял вверх:
— Ветер нам помогает — не им. Если проскочим — можем уйти.
Он не упрекал, будто и не было глупого княжьего решения, загнавшего их всех в ловушку. Просто думал, как из нее выбраться.
— А Энунд?
— Если Бьерн справится — Энунд уйдет в пролив. Там спрячется. Потом сыщем друг друга.
Избор взглянул на снеккар Бьерна. Там не замедлили ход, наоборот, разгонялись навстречу врагу. Готовили крючья. Даны двигались узко, Бьерн надеялся влезть меж ними и сцепить крючьями с собой, чтоб расшива Энунда могла беспрепятственно улизнуть под защиту скал. Мало кто шел на смерть так бесстрашно, как ватага Бьерна.
— Идем к Вадиму, — решился Избор. — Готовься к бою!
Загромыхали весла, качнулась палуба, люди кинулись разбирать оружие, натягивать кольчуги. Избор выудил из сундука длинную и тонкую, еще отцовскую, нагрудную кольчужку, натянул подшлемник, сверху нацепил закрывающий переносье островерхий шлем. Когда-то отец взял этот шлем в землях эстов, привез и подарил еще маленькому сыну…
Меч выскользнул из тряпичной обертки, топор оттянул пояс. Топоча и громыхая доспехами, на нос расшивы пробежали лучники, присели за бортами, приладили меж досок свое оружие. Худой и верткий Нарым с факелом в руках встал меж ними — поджигать обмотку первых стрел.
Датский драккар уже сцепился бортами с лодьей Вадима. Слышались крики, мелькало оружие, в воду падали люди, с обоих кораблей тянулись струи дыма.
Позади донесся дружный вой — ватага Бьерна сошлась с врагом. Избор оглянулся. Снеккар удивительно ловко влез меж бортами двух датских кораблей, зацепил их крюками, и теперь три судна единой громадой раскачивались посреди пролива. С обоих драккаров на корабль Бьерна прыгали даны. Размахивали мечами и топорами, кто-то перебросил бочонок с горящей паклей. Продолжая завывать, ватажники Бьерна плечо к плечу, почти вкруговую, скучились возле мачты. Ощерились оружием.
Из плотной гурьбы выскочил Фарлав — Избор признал его льняные волосы и зеленую рубаху, схватил полыхающий бочонок. В грудь урманину впилось сразу с десяток стрел. Сбоку подступил дан, замахнулся тяжелым молотом. В затылок дана вонзился брошенный из ощерившейся ватаги пернач[90], Фарлав изогнулся всем телом, поднял бочонок над головой, швырнул на борт датского драккара и сам рухнул на убитого дана. Вой вдруг стих, и в нежданно наступившем затишье круг урман рассыпался, блестя мелькающими лезвиями. Каждый из ватажников шел в свою сторону, расчищая себе путь и оставляя позади корчащиеся тела данов. Те подобной сноровки от неприметных защитников снеккара не ждали и, похоже, уже были не против удрать, однако крючья намертво скрепили три корабля. Пользуясь этим, мимо них величественно прошла расшива Энунда, завернула за скальный мыс, скрылась из виду.
— Эх, — завистливо выдохнул Латья и тут же завопил: — Справа, князь!
Избор успел пригнуться — пущенная с подошедшего датского драккара стрела просвистела над его головой и вонзилась в мачту, Расщепленное древко покачивалось, словно досадуя на промах. Малыш Нарым завертелся, поджигая паклю на стрелах. Лучники вскинули свое оружие, тонко заныла спущенная тетива. Плюясь шипящей смолой, стрелы расчертили воздух огненными дугами. С драккара взмыли им навстречу тяжелые крючья, послышался треск. В лицо Избору полетела щепа. Крючья впились в борт, пригвоздили к нему одного из лучников. Тот хрипел, плевался кровью, кажется, просил о чем-то. Его не слышали, Избор смотрел на него, на изогнутый птичьим клювом крюк, проломивший грудь лучника, на выпученные от боли глаза, на кровь, стекающую по рубахе, красную пену на шевелящихся губах, и будто сам превратился в умирающего воина. Княжича словно окружила невидимая паутина тишины и ужаса. Запутавшись в ней, как в коконе, Избор медленно оторвал взгляд от умирающего, повернулся к врагам. Сквозь пелену оцепенения он смутно различил данов, готовящихся перелезть через борт расшивы, — длинноволосых, длиннобородых, с торчащими из-под шлемов косицами, увидел их руки, подтягивающие канат, — большие, сильные, со вздувшимися синими венами и плетеньем жил… И более уже ни на что не мог глядеть, кроме этих рук, плавно перебирающих толстую пеньку. Не ощущал летящих над головой стрел и падающих ничком на палубу дружинников, не замечал схватившегося за плечо, ставшее красным, и осевшего у его ног Латью, Не обратил внимания на проскочивший мимо расшивы третий драккар данов, идущий вдогон сбежавшему Энунду. Видел только эти проклятые, вцепившиеся в толстую пеньку руки. Они двигались, шевелили пальцами, становились все ближе, ближе…
Корабли сошлись бортами, треск оглушил княжича, разорвал колдовскую паутину. Теперь оставался лишь бой. «Обычное дело», — как когда-то говорил Мстислав.
— Альдога! — выкрикнул Избор, увернулся от перескакивающего через борт рыжего дана, на лету рассадил острием меча его бок. Дан шлепнулся на палубу, обрызгав кровью ноги княжича.
— Сзади! — упреждающе тявкнул Латья.
Не оборачиваясь, Избор выхватил топор, наугад рубанул через плечо. Позади что-то хрястнуло…
Дальше Избор уже плохо понимал, что и как делает, — лишь отмахивался то мечом, то топором от налезающих данов, которым не было конца, да, стараясь не поскользнуться на мокрой от крови палубе, приседал, выгибался, отскакивал… В башке гулко бухала кровь, грудь болела от надсадных хрипов, глаза заливало потом. Где-то рядом еще слышался голос Латьи — значит, княжич оставался не один.
Меч, всхлипнув, вонзился в чью-то грудь. Вытащить его сил уже не хватило. Избор отскочил, поскользнулся, упал, неимоверным усилием заставил себя вновь подняться… Топорище удобно легло в ладонь.
— Альдога!!! — неожиданно радостно закричал кто-то.
— Альдога! — подхватили еще несколько голосов.
Избор вдруг осознал, что уже не отступает, а надвигается на врага. Он даже увидел своего противника — высокого, худого, с горбатым носом и маленькими голубыми глазами. Дан отчаянно прикрывался щитом и пятился к борту. Избор отыскал брешь с краю щита, изо всех сил ударил. Лезвие топора лязгнуло по железным бляхам, заставило щит открыть незащищенный бок врага и плотоядно чавкнуло, впиваясь в добычу. Дан неуклюже перевалился через борт, упал в воду, так и не выпустив щита. Исчез в темной глубине…
Ноги Избора подкосились. Выронив топор, он опустился на палубу. Ладони скользнули по расплесканной крови, натолкнулись на чье-то еще мягкое тело. Княжич стащил с головы шлем с подшлемником, утер пот, разглядел лицо мертвого воя. Это был один из немногих молодых дружинников с его расшивы. Парня звали Дарий, Слева от княжича выпученными глазами взирал на мертвого родича пригвожденный к борту лучник. — Латья! — окликнул Избор. — Я тут, — дружинник подошел, помог княжичу подняться. Одной ладонью Латья зажимал рану на плече, в другой держал узкий меч, на навершие которого опирался, чтоб не упасть. Однако выглядел довольным.
— Почти всех перебили. Кое-кто за борт дрыгнул. А пятеро, вон, сидят…
Избор проследил за его рукой. Несколько понурых данов сидели на корме. У одного из отсеченной до локтя руки лилась кровь, другой держался за живот, еще трое, похоже, остались целы.
— Вадим тоже ворогов осилил, — продолжил Латья.
Драккар Вадима еще дымился, зато черный, датский, уже лежал на боку и, клюя носом, медленно опускался под воду. Так же медленно на Избора накатывала неимоверная усталость. Княжич вдруг понял, что страшно хочет пить и что все тело болит, словно его порубили на тьму[91] кусочков. В голове то мутнело, то вновь прояснялось, и голос Латьи долетал издалека, окутанный вязким неясным гулом:
— Бьерну хуже всех пришлось. Кабы Энунд не вернулся…
— Энунд вернулся? — Избор тряхнул головой. Гул пропал, с глаз ушла серая пленка, зато заболел затылок. Княжич проковылял на корму.
Снеккар Бьерна покачивался на воде шагах в ста от расшивы. Гордо изогнутое тело змеи на носу снеккара исчезло, вместо нее в досках образовался пролом. Через него было видно, как воины Бьерна перетаскивают на вражеский драккар — один из тех двух, которые прикрепили к себе крючьями, — сундуки, перекладывают весла. Небольшая горстка пленников толпилась на корме снеккара, их охранял Слатич. Горделиво прохаживался пред ними, что-то громко вещал по-урмански — верно, хвалился победой, упрекал данов в трусости, неумении воевать и еще многих других недостатках.
У поворота в пролив, почти на краю мыса, торчала расшива Энунда. Именно торчала, поскольку нос расшивы задирался высоко вверх и покоился он не на воде, а на жалких останках последнего датского корабля.
— Энунд лукав, — донеслось до Избора бормотание Латьи. — Обманул данов — вроде как ушел прятаться за мысок, они-то сдуру за ним разогнались, а тут он им навстречу возьми да выскочи, … Расшива-то потяжелее ихнего драккара будет, поболе, на воде стоит повыше, да и не ждали они. Поднырнули Энунду под нос, будто щепа, — какой уж там бой! Должно быть, и ярл ихний там погиб, посколь те, коих Бьерн зацепил, как все это увидали — принялись в воду сыпаться, что горох из стручка…
— Из наших кто жив? — Избор ожидал худшего, однако ответ удивил и утешил:
— Многие, все почти. Только Дария зарубили, помнишь, такой, на медведя похожий?
Избор никого не помнил. Кажется, был какой-то Дарий, но на кого он был похож…
— Ипана крюком придушило, — продолжил перечислять Латья, — Сигурду башку снесли, Мирей сам на меч напоролся, Замир утоп — за борт вывалился, а уж живой он тогда был иль мертвый — не знаю, не обессудь… Может, еще кто сгинул, пока не вижу… А девка-то Бьернова отважна оказалась — кабы не она, пошел бы я в светлый ирий[92] с Дарием да Ипаном.
В пылу боя княжич совсем забыл об Айше. Даже теперь никак не мог припомнить ее лица, помнил лишь белизну кожи да рысьи глазищи.
— Многие наши ей обязаны. Воевать-то она не обучена, в бой не лезла, да только и прятаться не стала. Сновала под ногами, будто зверушка, — даны на нее и внимания-то не обращали, а зря. Она, шустрая, где-то нож раздобыла — лазала меж ног данов на четвереньках да чиркала лезвием им по жилам под коленками. Одного за другим валила. Из тех пятерых, что на корме сидят, трое — ее добыча. Вишь — вроде и ран на них нету, а встать не могут. Хитрая девка. И где только обучилась этому?
Избор наконец отыскал взглядом Айшу. Юбку девка сбросила в битве — чтоб в ногах не путалась. Короткая нижняя рубашка, вся в крови, облепляла тело, круглила зад, очерчивала длинные бедра, вилась по тонкой талии, вырисовывала острую грудь. Словно голышом, девчонка пробиралась меж тел, склонялась то к одному, то к другому мертвяку, трогала, проверяя — вдруг жив? Возле живых присаживалась, принималась щупать, говорить что-то. , .
Во рту княжича появился привкус крови. Он сцедил слюну, выплюнул. От усилия голова закружилась, все вокруг смазалось. , .
— Э-э, да тебя, никак, зацепили… — откуда-то издалека донесся голос Латьи и исчез, стертый ровным затихающим гулом…
Сначала Избор услышал негромкое пение. Прямо над его головой мягкий женский голос протяжно мурлыкал какую-то песенку на совсем незнакомом княжичу языке. В мозгу вспышкой колыхнулась картина боя — черный дым над кораблями, кровь, крики…
Княжич вскочил, схватился за пояс. Меча не было, но и данов тоже не было. Зато под ногами зеленела свежая трава, справа мелкими листами шелестел куст орешника, слева расстилалась голубая гладь Эресунна, а на ней огромными черными птицами покачивались корабли. Две расшивы, драккар Вадима и черный датский из маленьких, на котором теперь сновали ватажники Бьерна. Раздетые догола вои облепили расшиву Энунда, будто пчелы леток во время роения, стучали топорами, заделывали полученные в бою дыры. Избор разглядел на палубе драккара высокую фигуру Вадима, шагнул вперед. Голова закружилась. Сбоку под руку княжича подсунулось хрупкое бабье плечо.
— Тебе лучше б посидеть, князь…
— Теперь и ты меня князем величаешь? — Избор не смотрел на девчонку, глазел на спорую работу своих дружинников, на тела, лежащие на берегу близ кустов ровной грядой и прикрытые парусом. Потом вспомнил, что говорил о девке Латья — мол, помогала, билась против нападников, как умела, — покосился на свою помощницу.
Видать, девка впрямь отличилась — иначе б вои не отдали ей свою одежку. Да еще какую одежку! Избор узнал ярко-синюю шелковую рубаху Латьи, которую тот надевал лишь по праздникам, и его же широкий пояс с петлями для оружия, в которых теперь болтались какие-то мешочки, деревянная ложка и круглый, похожий на кольцо, оберег. Кожаный кирт[93], отданный кем-то из урман, был Айше велик — съезжал на бедра, мешком провисал на заду, доставал до самых щиколоток.
— Мне сказали, так надо. — Она почувствовала взгляд Избора, смутилась, потупилась. Вместо плата на ее голове красовался кусок темной ткани. Кусок был маловат, прикрывал лишь лоб, макушку да виски. Длинные темные волосы рассыпались по спине, оставляя открытой тонкую шею и розовые мочки ушей.
— Кто ж тебя этак вырядил? — засмеялся Избор. Девка обиделась, вылезла из-под его руки, буркнула:
— Все лучше, чем в срачице кровавой бегать… Гордо расправила плечи, зашагала к кустам, где под зеленым навесом лежали раненые.
— Князь! — Избора заметили, с борта ближней расшивы плюхнулся на мелководье Латья. Помогая себе руками, выбрался на берег. От Латьи пахло тиной и смолой. На руке у локтя застыло черное смоляное пятно, ластицы темнели от пота.
— Вот место подыскали, решили тут пока передохнуть, починиться. Земли тут гаутские, однако от суши болотина отделяет, а с моря — мыс прикрывает. К тому ж надобно людей схоронить… А ты уж испужал нас, князь! Думали, и ты… — Латья осекся, карие глазки испуганно заметались.
— Ну, договаривай. — В груди у княжича заныло, он заранее стиснул пальцы в кулаки, чтоб сдюжить худую весть.
Латья вздохнул, уткнулся взглядом в землю:
— Энунда с нами нету более.
Будто ударил словами. Нет, не старика вспомнил княжич, а еще молодого худощавого мужчину, который качал его на коленях, давал в руки меч — подержать, вес почуять, учил управляться с лошадью, метко стрелять, читать руны… Старый, щуплый Энунд исчез, растворился в ближней памяти, зато давняя любовь подсказывала его голос, улыбку, привычку осторожно вставлять нужное слово, глаза — голубые, почти по-детски чистые. Из-за дури своего воспитанника погиб Энунд Мена. Успел ли проклясть перед смертью, успел ли простить?
— Я виноват. — Избору было трудно дышать. Воспоминания стиснули горло. Бьерн предлагал переждать, укрывшись в скалах, а он, князь, бахвалился мальчишеской удалью, обзывал Бьерна трусом. Вот и оказался теперь той самой безрассудной ящерицей, что потеряла свой хвост. Вроде и жить без него можно, только больно очень.
— Люди сами не ведают, как все случилось, — словно не слыша горестного княжьего вздоха, продолжил Латья. — Когда расшива на датский драккар наскочила, треск кругом был, грохот, все на палубу повалились, А Энунд на носу стоял — глядел, чтоб все правильно было. Видали, как он шатнулся, как перевалился через борт. А более и не видели его. После звали, кричали — никто не откликнулся. На нем кольчуга была длинная, тяжелая, да еще топор на поясе висел… Утоп, верно.
День оставался днем, в людской перекличке близ кораблей не было грусти, зеленая трава ластилась к ногам…
Избор пересилил боль:
— Пленных куда дели?
— А никуда. — Латья сдуру махнул раненой рукой, скривился. — Бьерн их всех на свой покалеченный снеккар погрузил, весла отобрал и сказал, что коли Ньерду[94] угодно — они выживут. А коли нет, то зазря они без Ньердовой милости вообще в море пошли. Да еще и воевать на море вздумали. Сказал: «Вам отсюда две дороги: домой, по милости Ньерда, иль в воду — на утеху его дочерям».
Избор вспомнил Энундово: «Живой товар — тоже товар» — поморщился:
— Кликни Бьерна.
Пока Латья ходил за варягом, Избор старался не думать об Энунде, не смотреть на мертвых воинов. Чтоб отвлечься от горестных дум, следил за Айшей. Девка шустро сновала меж ранеными, присаживалась на корточки, бормотала о чем-то сама с собой, Копалась в поясных мешочках, тонкими пальцами выуживала оттуда какие-то травки, присыпала, натирала, замазывала раны дружинников. Разбалтывала свои травки в невесть где добытой плоской миске, подносила к губам раненых. Изредка ее благодарили — это легко было понять по ее смущенному виду и виноватой улыбке. Понемногу продвигаясь меж ранеными, дошла до Фарлафа. Урманин был еще жив — тяжело дышал, на губах возникали и лопались кровавые пузыри. Девчонка склонилась к нему, сказала что-то на ухо. Фарлав протянул руку, принялся щупать землю вокруг…
— Звал, князь?
Засмотревшись на Айшу, Избор не заметил, как подошел Бьерн, Варяг лазал под днище своего нового корабля, поэтому был без рубахи. По его груди, от плеча до нижних ребер, тянулась ровная красная полоса — скользящий удар содрал кожу, однако не дотянулся до мяса. Вода сбегала с волос Бьерна, капельными дорожками расчерчивала его плечи, живот, путалась в волосах ниже пупа, соскальзывала на мокрую кожу штанов. В одной руке варяг сжимал палку с обрубленными сучками, опирался на нее при ходьбе.
— Зачем пленных утопил? — хмуро поинтересовался Избор. — Мы могли бы продать их.
Бьерн пожал плечами:
— Они трусы, — Подумав, поправился: — Трусы, которых надо лечить. Никто из них не сможет сесть на весла, но они все захотят пить и есть. Они стали бы нам лишним грузом… К тому же теперь у нас слишком мало людей, чтоб идти в Вестфольд[95] к Олаву, сыну Гудреда[96]. Его поддержка хороша, когда ты сам силен. Но теперь мы слабее, чем были. Поэтому нам нужно найти очень сильного правителя. Мы пойдем в Агдир[97]. Там сидит Аса Великолепная, ее сын Харальд — самый сильный конунг Норвегии[98]. Мы привезем Асе подарки и предложим ей дружбу конунга Гарды[99]. Аса — очень хитрая женщина…
— Она станет говорить с нами? — Избору не нравилось предложение урманина. Если все уже было решено — зачем на ходу менять решения? Собирались в Вестфольд, так туда и нужно идти. Во всяком случае, Энунд хорошо знал правителя Вестфольда, приходился ему чуть ли не родичем, и Энунду княжич верил. А болотному урманину, хоть тот и спас от гибели их суда, — нет.
— Если она столь сильна, то она попросту отберет у нас товары и оставит при себе, как рабов. Неужто мы добровольно пойдем в такую ловушку? — с нажимом в голосе произнес княжич.
Бьерн покачал головой, выставил палку перед собой, оперся на нее обеими ладонями. Он смотрел не на княжича. Куда-то совсем в другую сторону. Избор скосил глаза, понял, что все время Бьерн наблюдал за Айшей. Девка еще сидела возле Фарлава. Теперь за ее спиной стоял кто-то из Бьернова хирда, а могучая рука умирающего урманина стискивала рукоять меча. Он чего-то ждал, напряженно вглядываясь в серое небо над собой. Айша отвернулась, достала из небольшого кожаного мешка нечто склизкое, узкое и маленькое, издали напоминающее змейку-гадючку. Осторожно положила извивающуюся гадюку себе в рот, нагнулась и прильнула ртом к окровавленным устам Фарлава[100]. Урманин сглотнул, вытянулся в струну, затрясся, словно в ознобе, и вдруг обмяк. Его пальцы разжались, выпуская рукоять меча. Айша выпрямилась, сплюнула на землю лист, плеснула в рот воды, прополоскала, тщательно вытерла губы. Легким прикосновением закрыла глаза умершему…
Бьерн кивнул, словно одобряя ее действия:
— Когда-то мой отец служил Асе. Я служил Асе. Это было давно, но у Великолепной очень хорошая память…
При последних словах он улыбнулся, будто сказал нечто забавное.
Избор ничего смешного не увидел ни в смерти Фарлава, ни в словах Бьерна. Но решать приходилось ему. Точнее — им, тем, кто привел своих людей под его власть, тем, кто лишь недавно стал именовать его князем. Вадим не будет перечить варягу — это Избор и тай знал, посему взглянул на Латью:
— Что скажешь?
— По мне, что Вестфольд, что Агдир — одна зараза, — равнодушно сказал тот. — А в Агдир ближе даже, коли напрямки…
Глава третья
Один из вражьих драккаров уже надвигался на корабль Вадима — блестел черными бортами, разъяренная драконья пасть угрожающе скалила железные зубы. Оставшиеся два пошли мимо — направились к расшиве Избора. Было еще не поздно укрыться в проливе.
— Поворачивай! — чувствуя, как пот влажно холодит подмышки, завопил Избор.
— Поворачивай! — вторил ему Латья. Кормщик налег на руль, расшива принялась медленно разворачиваться.
На драккаре Вадима уже принялись за работу лучники — через черный борт на палубу врага полетели стрелы с горящей паклей. Шлепались в воду, шипели, гасли. Несколько воткнулись в парус находника, полотнище заполыхало, испуская в небо черные клубы дыма. Драккар потерял ход, но не остановился.
— Зараза! — сорвавшись на визг, выругался Латья. Избор кинулся к нему, всмотрелся в направление его руки. Из пролива, сзади, на них и расшиву Энунда выходили те самые, ранее встреченные, два маленьких драккара. Даны все рассчитали верно: в случае нападения расшивы постараются укрыться в скалах, и два боевых корабля легко перекроют им путь. В расчет не входил лишь снеккар Бьерна, очутившийся позади обеих расшив. Вернее, Энунд уже поравнялся с ним, однако, заметив врага, остановился, давая Бьерну возможность первым вступить в битву.
«Главное не стать тем самым хвостом, который он потеряет», — вспомнилась княжичу шутка Тортлава. Урмане шутили, а потом, предчувствуя беду, все же остались позади — тем, обреченным на гибель, хвостом.
— Надо идти к Вадиму, — посоветовал Латья. — Пробовать прорваться.
Послюнил палец, поднял вверх:
— Ветер нам помогает — не им. Если проскочим — можем уйти.
Он не упрекал, будто и не было глупого княжьего решения, загнавшего их всех в ловушку. Просто думал, как из нее выбраться.
— А Энунд?
— Если Бьерн справится — Энунд уйдет в пролив. Там спрячется. Потом сыщем друг друга.
Избор взглянул на снеккар Бьерна. Там не замедлили ход, наоборот, разгонялись навстречу врагу. Готовили крючья. Даны двигались узко, Бьерн надеялся влезть меж ними и сцепить крючьями с собой, чтоб расшива Энунда могла беспрепятственно улизнуть под защиту скал. Мало кто шел на смерть так бесстрашно, как ватага Бьерна.
— Идем к Вадиму, — решился Избор. — Готовься к бою!
Загромыхали весла, качнулась палуба, люди кинулись разбирать оружие, натягивать кольчуги. Избор выудил из сундука длинную и тонкую, еще отцовскую, нагрудную кольчужку, натянул подшлемник, сверху нацепил закрывающий переносье островерхий шлем. Когда-то отец взял этот шлем в землях эстов, привез и подарил еще маленькому сыну…
Меч выскользнул из тряпичной обертки, топор оттянул пояс. Топоча и громыхая доспехами, на нос расшивы пробежали лучники, присели за бортами, приладили меж досок свое оружие. Худой и верткий Нарым с факелом в руках встал меж ними — поджигать обмотку первых стрел.
Датский драккар уже сцепился бортами с лодьей Вадима. Слышались крики, мелькало оружие, в воду падали люди, с обоих кораблей тянулись струи дыма.
Позади донесся дружный вой — ватага Бьерна сошлась с врагом. Избор оглянулся. Снеккар удивительно ловко влез меж бортами двух датских кораблей, зацепил их крюками, и теперь три судна единой громадой раскачивались посреди пролива. С обоих драккаров на корабль Бьерна прыгали даны. Размахивали мечами и топорами, кто-то перебросил бочонок с горящей паклей. Продолжая завывать, ватажники Бьерна плечо к плечу, почти вкруговую, скучились возле мачты. Ощерились оружием.
Из плотной гурьбы выскочил Фарлав — Избор признал его льняные волосы и зеленую рубаху, схватил полыхающий бочонок. В грудь урманину впилось сразу с десяток стрел. Сбоку подступил дан, замахнулся тяжелым молотом. В затылок дана вонзился брошенный из ощерившейся ватаги пернач[90], Фарлав изогнулся всем телом, поднял бочонок над головой, швырнул на борт датского драккара и сам рухнул на убитого дана. Вой вдруг стих, и в нежданно наступившем затишье круг урман рассыпался, блестя мелькающими лезвиями. Каждый из ватажников шел в свою сторону, расчищая себе путь и оставляя позади корчащиеся тела данов. Те подобной сноровки от неприметных защитников снеккара не ждали и, похоже, уже были не против удрать, однако крючья намертво скрепили три корабля. Пользуясь этим, мимо них величественно прошла расшива Энунда, завернула за скальный мыс, скрылась из виду.
— Эх, — завистливо выдохнул Латья и тут же завопил: — Справа, князь!
Избор успел пригнуться — пущенная с подошедшего датского драккара стрела просвистела над его головой и вонзилась в мачту, Расщепленное древко покачивалось, словно досадуя на промах. Малыш Нарым завертелся, поджигая паклю на стрелах. Лучники вскинули свое оружие, тонко заныла спущенная тетива. Плюясь шипящей смолой, стрелы расчертили воздух огненными дугами. С драккара взмыли им навстречу тяжелые крючья, послышался треск. В лицо Избору полетела щепа. Крючья впились в борт, пригвоздили к нему одного из лучников. Тот хрипел, плевался кровью, кажется, просил о чем-то. Его не слышали, Избор смотрел на него, на изогнутый птичьим клювом крюк, проломивший грудь лучника, на выпученные от боли глаза, на кровь, стекающую по рубахе, красную пену на шевелящихся губах, и будто сам превратился в умирающего воина. Княжича словно окружила невидимая паутина тишины и ужаса. Запутавшись в ней, как в коконе, Избор медленно оторвал взгляд от умирающего, повернулся к врагам. Сквозь пелену оцепенения он смутно различил данов, готовящихся перелезть через борт расшивы, — длинноволосых, длиннобородых, с торчащими из-под шлемов косицами, увидел их руки, подтягивающие канат, — большие, сильные, со вздувшимися синими венами и плетеньем жил… И более уже ни на что не мог глядеть, кроме этих рук, плавно перебирающих толстую пеньку. Не ощущал летящих над головой стрел и падающих ничком на палубу дружинников, не замечал схватившегося за плечо, ставшее красным, и осевшего у его ног Латью, Не обратил внимания на проскочивший мимо расшивы третий драккар данов, идущий вдогон сбежавшему Энунду. Видел только эти проклятые, вцепившиеся в толстую пеньку руки. Они двигались, шевелили пальцами, становились все ближе, ближе…
Корабли сошлись бортами, треск оглушил княжича, разорвал колдовскую паутину. Теперь оставался лишь бой. «Обычное дело», — как когда-то говорил Мстислав.
— Альдога! — выкрикнул Избор, увернулся от перескакивающего через борт рыжего дана, на лету рассадил острием меча его бок. Дан шлепнулся на палубу, обрызгав кровью ноги княжича.
— Сзади! — упреждающе тявкнул Латья.
Не оборачиваясь, Избор выхватил топор, наугад рубанул через плечо. Позади что-то хрястнуло…
Дальше Избор уже плохо понимал, что и как делает, — лишь отмахивался то мечом, то топором от налезающих данов, которым не было конца, да, стараясь не поскользнуться на мокрой от крови палубе, приседал, выгибался, отскакивал… В башке гулко бухала кровь, грудь болела от надсадных хрипов, глаза заливало потом. Где-то рядом еще слышался голос Латьи — значит, княжич оставался не один.
Меч, всхлипнув, вонзился в чью-то грудь. Вытащить его сил уже не хватило. Избор отскочил, поскользнулся, упал, неимоверным усилием заставил себя вновь подняться… Топорище удобно легло в ладонь.
— Альдога!!! — неожиданно радостно закричал кто-то.
— Альдога! — подхватили еще несколько голосов.
Избор вдруг осознал, что уже не отступает, а надвигается на врага. Он даже увидел своего противника — высокого, худого, с горбатым носом и маленькими голубыми глазами. Дан отчаянно прикрывался щитом и пятился к борту. Избор отыскал брешь с краю щита, изо всех сил ударил. Лезвие топора лязгнуло по железным бляхам, заставило щит открыть незащищенный бок врага и плотоядно чавкнуло, впиваясь в добычу. Дан неуклюже перевалился через борт, упал в воду, так и не выпустив щита. Исчез в темной глубине…
Ноги Избора подкосились. Выронив топор, он опустился на палубу. Ладони скользнули по расплесканной крови, натолкнулись на чье-то еще мягкое тело. Княжич стащил с головы шлем с подшлемником, утер пот, разглядел лицо мертвого воя. Это был один из немногих молодых дружинников с его расшивы. Парня звали Дарий, Слева от княжича выпученными глазами взирал на мертвого родича пригвожденный к борту лучник. — Латья! — окликнул Избор. — Я тут, — дружинник подошел, помог княжичу подняться. Одной ладонью Латья зажимал рану на плече, в другой держал узкий меч, на навершие которого опирался, чтоб не упасть. Однако выглядел довольным.
— Почти всех перебили. Кое-кто за борт дрыгнул. А пятеро, вон, сидят…
Избор проследил за его рукой. Несколько понурых данов сидели на корме. У одного из отсеченной до локтя руки лилась кровь, другой держался за живот, еще трое, похоже, остались целы.
— Вадим тоже ворогов осилил, — продолжил Латья.
Драккар Вадима еще дымился, зато черный, датский, уже лежал на боку и, клюя носом, медленно опускался под воду. Так же медленно на Избора накатывала неимоверная усталость. Княжич вдруг понял, что страшно хочет пить и что все тело болит, словно его порубили на тьму[91] кусочков. В голове то мутнело, то вновь прояснялось, и голос Латьи долетал издалека, окутанный вязким неясным гулом:
— Бьерну хуже всех пришлось. Кабы Энунд не вернулся…
— Энунд вернулся? — Избор тряхнул головой. Гул пропал, с глаз ушла серая пленка, зато заболел затылок. Княжич проковылял на корму.
Снеккар Бьерна покачивался на воде шагах в ста от расшивы. Гордо изогнутое тело змеи на носу снеккара исчезло, вместо нее в досках образовался пролом. Через него было видно, как воины Бьерна перетаскивают на вражеский драккар — один из тех двух, которые прикрепили к себе крючьями, — сундуки, перекладывают весла. Небольшая горстка пленников толпилась на корме снеккара, их охранял Слатич. Горделиво прохаживался пред ними, что-то громко вещал по-урмански — верно, хвалился победой, упрекал данов в трусости, неумении воевать и еще многих других недостатках.
У поворота в пролив, почти на краю мыса, торчала расшива Энунда. Именно торчала, поскольку нос расшивы задирался высоко вверх и покоился он не на воде, а на жалких останках последнего датского корабля.
— Энунд лукав, — донеслось до Избора бормотание Латьи. — Обманул данов — вроде как ушел прятаться за мысок, они-то сдуру за ним разогнались, а тут он им навстречу возьми да выскочи, … Расшива-то потяжелее ихнего драккара будет, поболе, на воде стоит повыше, да и не ждали они. Поднырнули Энунду под нос, будто щепа, — какой уж там бой! Должно быть, и ярл ихний там погиб, посколь те, коих Бьерн зацепил, как все это увидали — принялись в воду сыпаться, что горох из стручка…
— Из наших кто жив? — Избор ожидал худшего, однако ответ удивил и утешил:
— Многие, все почти. Только Дария зарубили, помнишь, такой, на медведя похожий?
Избор никого не помнил. Кажется, был какой-то Дарий, но на кого он был похож…
— Ипана крюком придушило, — продолжил перечислять Латья, — Сигурду башку снесли, Мирей сам на меч напоролся, Замир утоп — за борт вывалился, а уж живой он тогда был иль мертвый — не знаю, не обессудь… Может, еще кто сгинул, пока не вижу… А девка-то Бьернова отважна оказалась — кабы не она, пошел бы я в светлый ирий[92] с Дарием да Ипаном.
В пылу боя княжич совсем забыл об Айше. Даже теперь никак не мог припомнить ее лица, помнил лишь белизну кожи да рысьи глазищи.
— Многие наши ей обязаны. Воевать-то она не обучена, в бой не лезла, да только и прятаться не стала. Сновала под ногами, будто зверушка, — даны на нее и внимания-то не обращали, а зря. Она, шустрая, где-то нож раздобыла — лазала меж ног данов на четвереньках да чиркала лезвием им по жилам под коленками. Одного за другим валила. Из тех пятерых, что на корме сидят, трое — ее добыча. Вишь — вроде и ран на них нету, а встать не могут. Хитрая девка. И где только обучилась этому?
Избор наконец отыскал взглядом Айшу. Юбку девка сбросила в битве — чтоб в ногах не путалась. Короткая нижняя рубашка, вся в крови, облепляла тело, круглила зад, очерчивала длинные бедра, вилась по тонкой талии, вырисовывала острую грудь. Словно голышом, девчонка пробиралась меж тел, склонялась то к одному, то к другому мертвяку, трогала, проверяя — вдруг жив? Возле живых присаживалась, принималась щупать, говорить что-то. , .
Во рту княжича появился привкус крови. Он сцедил слюну, выплюнул. От усилия голова закружилась, все вокруг смазалось. , .
— Э-э, да тебя, никак, зацепили… — откуда-то издалека донесся голос Латьи и исчез, стертый ровным затихающим гулом…
Сначала Избор услышал негромкое пение. Прямо над его головой мягкий женский голос протяжно мурлыкал какую-то песенку на совсем незнакомом княжичу языке. В мозгу вспышкой колыхнулась картина боя — черный дым над кораблями, кровь, крики…
Княжич вскочил, схватился за пояс. Меча не было, но и данов тоже не было. Зато под ногами зеленела свежая трава, справа мелкими листами шелестел куст орешника, слева расстилалась голубая гладь Эресунна, а на ней огромными черными птицами покачивались корабли. Две расшивы, драккар Вадима и черный датский из маленьких, на котором теперь сновали ватажники Бьерна. Раздетые догола вои облепили расшиву Энунда, будто пчелы леток во время роения, стучали топорами, заделывали полученные в бою дыры. Избор разглядел на палубе драккара высокую фигуру Вадима, шагнул вперед. Голова закружилась. Сбоку под руку княжича подсунулось хрупкое бабье плечо.
— Тебе лучше б посидеть, князь…
— Теперь и ты меня князем величаешь? — Избор не смотрел на девчонку, глазел на спорую работу своих дружинников, на тела, лежащие на берегу близ кустов ровной грядой и прикрытые парусом. Потом вспомнил, что говорил о девке Латья — мол, помогала, билась против нападников, как умела, — покосился на свою помощницу.
Видать, девка впрямь отличилась — иначе б вои не отдали ей свою одежку. Да еще какую одежку! Избор узнал ярко-синюю шелковую рубаху Латьи, которую тот надевал лишь по праздникам, и его же широкий пояс с петлями для оружия, в которых теперь болтались какие-то мешочки, деревянная ложка и круглый, похожий на кольцо, оберег. Кожаный кирт[93], отданный кем-то из урман, был Айше велик — съезжал на бедра, мешком провисал на заду, доставал до самых щиколоток.
— Мне сказали, так надо. — Она почувствовала взгляд Избора, смутилась, потупилась. Вместо плата на ее голове красовался кусок темной ткани. Кусок был маловат, прикрывал лишь лоб, макушку да виски. Длинные темные волосы рассыпались по спине, оставляя открытой тонкую шею и розовые мочки ушей.
— Кто ж тебя этак вырядил? — засмеялся Избор. Девка обиделась, вылезла из-под его руки, буркнула:
— Все лучше, чем в срачице кровавой бегать… Гордо расправила плечи, зашагала к кустам, где под зеленым навесом лежали раненые.
— Князь! — Избора заметили, с борта ближней расшивы плюхнулся на мелководье Латья. Помогая себе руками, выбрался на берег. От Латьи пахло тиной и смолой. На руке у локтя застыло черное смоляное пятно, ластицы темнели от пота.
— Вот место подыскали, решили тут пока передохнуть, починиться. Земли тут гаутские, однако от суши болотина отделяет, а с моря — мыс прикрывает. К тому ж надобно людей схоронить… А ты уж испужал нас, князь! Думали, и ты… — Латья осекся, карие глазки испуганно заметались.
— Ну, договаривай. — В груди у княжича заныло, он заранее стиснул пальцы в кулаки, чтоб сдюжить худую весть.
Латья вздохнул, уткнулся взглядом в землю:
— Энунда с нами нету более.
Будто ударил словами. Нет, не старика вспомнил княжич, а еще молодого худощавого мужчину, который качал его на коленях, давал в руки меч — подержать, вес почуять, учил управляться с лошадью, метко стрелять, читать руны… Старый, щуплый Энунд исчез, растворился в ближней памяти, зато давняя любовь подсказывала его голос, улыбку, привычку осторожно вставлять нужное слово, глаза — голубые, почти по-детски чистые. Из-за дури своего воспитанника погиб Энунд Мена. Успел ли проклясть перед смертью, успел ли простить?
— Я виноват. — Избору было трудно дышать. Воспоминания стиснули горло. Бьерн предлагал переждать, укрывшись в скалах, а он, князь, бахвалился мальчишеской удалью, обзывал Бьерна трусом. Вот и оказался теперь той самой безрассудной ящерицей, что потеряла свой хвост. Вроде и жить без него можно, только больно очень.
— Люди сами не ведают, как все случилось, — словно не слыша горестного княжьего вздоха, продолжил Латья. — Когда расшива на датский драккар наскочила, треск кругом был, грохот, все на палубу повалились, А Энунд на носу стоял — глядел, чтоб все правильно было. Видали, как он шатнулся, как перевалился через борт. А более и не видели его. После звали, кричали — никто не откликнулся. На нем кольчуга была длинная, тяжелая, да еще топор на поясе висел… Утоп, верно.
День оставался днем, в людской перекличке близ кораблей не было грусти, зеленая трава ластилась к ногам…
Избор пересилил боль:
— Пленных куда дели?
— А никуда. — Латья сдуру махнул раненой рукой, скривился. — Бьерн их всех на свой покалеченный снеккар погрузил, весла отобрал и сказал, что коли Ньерду[94] угодно — они выживут. А коли нет, то зазря они без Ньердовой милости вообще в море пошли. Да еще и воевать на море вздумали. Сказал: «Вам отсюда две дороги: домой, по милости Ньерда, иль в воду — на утеху его дочерям».
Избор вспомнил Энундово: «Живой товар — тоже товар» — поморщился:
— Кликни Бьерна.
Пока Латья ходил за варягом, Избор старался не думать об Энунде, не смотреть на мертвых воинов. Чтоб отвлечься от горестных дум, следил за Айшей. Девка шустро сновала меж ранеными, присаживалась на корточки, бормотала о чем-то сама с собой, Копалась в поясных мешочках, тонкими пальцами выуживала оттуда какие-то травки, присыпала, натирала, замазывала раны дружинников. Разбалтывала свои травки в невесть где добытой плоской миске, подносила к губам раненых. Изредка ее благодарили — это легко было понять по ее смущенному виду и виноватой улыбке. Понемногу продвигаясь меж ранеными, дошла до Фарлафа. Урманин был еще жив — тяжело дышал, на губах возникали и лопались кровавые пузыри. Девчонка склонилась к нему, сказала что-то на ухо. Фарлав протянул руку, принялся щупать землю вокруг…
— Звал, князь?
Засмотревшись на Айшу, Избор не заметил, как подошел Бьерн, Варяг лазал под днище своего нового корабля, поэтому был без рубахи. По его груди, от плеча до нижних ребер, тянулась ровная красная полоса — скользящий удар содрал кожу, однако не дотянулся до мяса. Вода сбегала с волос Бьерна, капельными дорожками расчерчивала его плечи, живот, путалась в волосах ниже пупа, соскальзывала на мокрую кожу штанов. В одной руке варяг сжимал палку с обрубленными сучками, опирался на нее при ходьбе.
— Зачем пленных утопил? — хмуро поинтересовался Избор. — Мы могли бы продать их.
Бьерн пожал плечами:
— Они трусы, — Подумав, поправился: — Трусы, которых надо лечить. Никто из них не сможет сесть на весла, но они все захотят пить и есть. Они стали бы нам лишним грузом… К тому же теперь у нас слишком мало людей, чтоб идти в Вестфольд[95] к Олаву, сыну Гудреда[96]. Его поддержка хороша, когда ты сам силен. Но теперь мы слабее, чем были. Поэтому нам нужно найти очень сильного правителя. Мы пойдем в Агдир[97]. Там сидит Аса Великолепная, ее сын Харальд — самый сильный конунг Норвегии[98]. Мы привезем Асе подарки и предложим ей дружбу конунга Гарды[99]. Аса — очень хитрая женщина…
— Она станет говорить с нами? — Избору не нравилось предложение урманина. Если все уже было решено — зачем на ходу менять решения? Собирались в Вестфольд, так туда и нужно идти. Во всяком случае, Энунд хорошо знал правителя Вестфольда, приходился ему чуть ли не родичем, и Энунду княжич верил. А болотному урманину, хоть тот и спас от гибели их суда, — нет.
— Если она столь сильна, то она попросту отберет у нас товары и оставит при себе, как рабов. Неужто мы добровольно пойдем в такую ловушку? — с нажимом в голосе произнес княжич.
Бьерн покачал головой, выставил палку перед собой, оперся на нее обеими ладонями. Он смотрел не на княжича. Куда-то совсем в другую сторону. Избор скосил глаза, понял, что все время Бьерн наблюдал за Айшей. Девка еще сидела возле Фарлава. Теперь за ее спиной стоял кто-то из Бьернова хирда, а могучая рука умирающего урманина стискивала рукоять меча. Он чего-то ждал, напряженно вглядываясь в серое небо над собой. Айша отвернулась, достала из небольшого кожаного мешка нечто склизкое, узкое и маленькое, издали напоминающее змейку-гадючку. Осторожно положила извивающуюся гадюку себе в рот, нагнулась и прильнула ртом к окровавленным устам Фарлава[100]. Урманин сглотнул, вытянулся в струну, затрясся, словно в ознобе, и вдруг обмяк. Его пальцы разжались, выпуская рукоять меча. Айша выпрямилась, сплюнула на землю лист, плеснула в рот воды, прополоскала, тщательно вытерла губы. Легким прикосновением закрыла глаза умершему…
Бьерн кивнул, словно одобряя ее действия:
— Когда-то мой отец служил Асе. Я служил Асе. Это было давно, но у Великолепной очень хорошая память…
При последних словах он улыбнулся, будто сказал нечто забавное.
Избор ничего смешного не увидел ни в смерти Фарлава, ни в словах Бьерна. Но решать приходилось ему. Точнее — им, тем, кто привел своих людей под его власть, тем, кто лишь недавно стал именовать его князем. Вадим не будет перечить варягу — это Избор и тай знал, посему взглянул на Латью:
— Что скажешь?
— По мне, что Вестфольд, что Агдир — одна зараза, — равнодушно сказал тот. — А в Агдир ближе даже, коли напрямки…
Глава третья
КНЯЖНА
Теперь Остюг часто плакал. Дома, в Альдоге, веселее него не было ни одного глуздыря, а на корабле Орма он осунулся, притих, в голубых глазах затаился страх, и достаточно было одного грубого окрика, чтобы он принимался реветь. Поэтому Гюде приходилось терпеть за двоих. Княжна утешала брата, вытирала зареванное лицо, молча сносила насмешки своих пленителей, а в голове билась лишь одна мысль: «Я — княжна. Дочь князя. Надо помнить об этом. Надо помнить». Об остальном Гюда заставляла себя забыть. Забывала большой просторный дом, где по первому ее слову сбегались к ней на помощь бабки да дворовые девки, забывала ласковые глаза и надежные руки отца, забывала вольные просторы Волхова и родной шум Альдожского торжища. Забывала рощу на берегу, где на осиновых стволах лепились желтые чаги[101], а у корней старой ели рос из года в год большой муравейник.
Забывать было легче, чем помнить, — жизнь изменилась, и многое нынче казалось сном иль видением, далеким, теплым, но недостижимым. Зато достижимо было бесконечное море, расстелившее свою неровную скатерть докуда хватало глаз, и грубые тычки Орма Белоголового — находника с севера, убийцы и вора…
Сначала Гюда боялась его и ненавидела, потом, от тревоги за брата, страх ушел, осталась лишь ненависть. А затем и она стерлась, стала тупой, круглой и почти не колючей, словно обвалявшийся в пыли плод репейника. Но княжна переживала за Остюга. Малыш таял на глазах, ничего не ел, ночами лежал без сна, уставившись широко раскрытыми глазами в темное небо над головой, а по щекам безостановочно текли слезы. Сколь ни уговаривала его сестра, сколь ни утешала — Остюг будто не слышал ее, будто лишь телом обретался на чужом урманском корабле, а душа оставалась дома, в далекой Альдоге, и теперь тело плакало от невозможности соединиться с ней.
Забывать было легче, чем помнить, — жизнь изменилась, и многое нынче казалось сном иль видением, далеким, теплым, но недостижимым. Зато достижимо было бесконечное море, расстелившее свою неровную скатерть докуда хватало глаз, и грубые тычки Орма Белоголового — находника с севера, убийцы и вора…
Сначала Гюда боялась его и ненавидела, потом, от тревоги за брата, страх ушел, осталась лишь ненависть. А затем и она стерлась, стала тупой, круглой и почти не колючей, словно обвалявшийся в пыли плод репейника. Но княжна переживала за Остюга. Малыш таял на глазах, ничего не ел, ночами лежал без сна, уставившись широко раскрытыми глазами в темное небо над головой, а по щекам безостановочно текли слезы. Сколь ни уговаривала его сестра, сколь ни утешала — Остюг будто не слышал ее, будто лишь телом обретался на чужом урманском корабле, а душа оставалась дома, в далекой Альдоге, и теперь тело плакало от невозможности соединиться с ней.