— Хочешь пить?
Он помотал головой. В избе было жарко, но даже под тремя одеялами из теплой козьей шерсти тело Берсерка трясла дрожь.
— Я могу осмотреть твои раны, — предложила притка.
Он вновь неохотно качнул головой. Закрыл глаза.
Айша подогнула под себя ноги, уселась рядом с его ложем, взяла в ладони свесившуюся из-под одеяла руку Хаки, Наверное, все так и должно было случиться — Бьерн нашел княжну и теперь вряд ли отпустит ее от себя — он не из тех, кто нарушает данное слово. Он обещал Гостомыслу вернуть ее в Альдогу, он так и поступит. А княжна… Она не пожелает возвращаться к отцу, нося ребенка от убийцы, от врага Альдоги. Вернее, не пожелает возвращаться с правдой об отце ребенка. Она умна и постарается сыскать своему сыну кого-нибудь более достойного, чем Орм. Бьерн — лучший для нее выбор…
— Ты хочешь выдавить из меня остатки жизни? — насмешливо поинтересовался Хаки. Айша опомнилась, смущенно разжала пальцы:
— Прости.
— Теперь я понимаю, как умер Орм.
Он хотел быть веселым, он смеялся, чтоб не бояться. Это неправда, будто великие воины не страшатся смерти. Ее боятся все живые. Просто одни это умело скрывают, а другие имеют мужество признаться в своем страхе. Но Айша не была живой, наверное, поэтому не боялась. Она и так принесла слишком много горя, чтоб продолжать жить.
Поднявшись, она сняла со стены деревянный ковш, черпнула воды из бадейки, отпила. Заметив взгляд Хаки, поднесла ковш к его губам. Берсерк жадно глотнул, закашлялся, оттолкнул ее руку. Вода плеснула через край, залила Айше юбку. В этой избе, куда она прошлой ночью, вместе с немногими, еще не покинувшими херед людьми, перетащила ярла, было намного удобнее, чем в большой хозяйской. Все вещи оказывались рядом, достаточно было лишь протянуть руку. Вот и теперь полотенце само легло в ладонь.
Промокнув влажное пятно на юбке, Айша заглянула в бадейку:
— Надо бы сходить, набрать, снегу. Мало осталось… Берсерк кивнул. Подхватив бадейку, Айша выскользнула наружу.
Она не сразу почуяла чужаков. Сперва лишь ощутила легкое беспокойство. Что-то было не так — то ли запах, долетающий с озера, то ли резкий ветер, швыряющий в лицо комья колючего снега. Маленькая изба, где умирал Берсерк, стояла почти на самом краю его хереда. Из-за пурги Айша никак не могла разглядеть, что творится в усадьбе. Затем увидела тени — неприметные черные тени, облепившие большие дома, — воинский дом, дом с рабами…
Опустив бадейку, она пригнулась, скользнула ближе. Ветер принес издали незнакомые голоса. Из рабской избы, ближней к Айше, незнакомые нападники выволокли рабов, Те истошно вопили, кто-то даже побежал, но, нелепо вздернув вверх руки, опрокинулся в сугроб. Плеснувший в лицо притке снег стер его.
Айша встала на четвереньки, быстро поползла к воинской избе, На полпути остановилась. Она никак не могла прокрасться сюда незамеченной — у избы сновали пришлые воины, по самые макушки скрытые под теплым мехом шапок и шуб. Укладывали вокруг стен пучки хвороста. Три воина влезли на крышу, подобрались к дымовой дыре, запалили факел. Ветер трепал пламя, грозя затушить его. Кто-то гортанно закричал, перекрывая вой ветра. Факел исчез в дыре, сложенный вокруг избы хворост вспыхнул. В ярком свете, озарившем ночь, Айша увидела толстый кол, подпирающий дверь воинской избы, и Рагнхильд, что-то объясняющую одному из нападников. Нападник стоял к Айше спиной, но притке почудилось в нем что-то знакомое. Рагнхильд вскинула руку, указывая на избу, где умирал Берсерк. Ее собеседник оглянулся. «Харек» — узнала его Айша.
Харек махнул стоящим чуть поодаль воинам, все вместе они зашагали к избе Хаки. Айша вскочила, пользуясь прикрытием метели, метнулась к избе, бросив у дверей бадейку, вломилась внутрь.
— Что?.. — шевельнулся Берсерк.
Айша не дала ему договорить — вцепилась в плечи, стащила с ложа, Тяжелое тело Хаки громко стукнулось об пол. Он вскрикнул, попытался отпихнуть притку:
— Ты что, спятила?! — Обмяк, провалившись в боль.
В распахнувшуюся дверь ворвалась стужа, хлопья снега и Харек.
Сначала Айша увидела лишь его белую от снега фигуру, неотвратимую и жестокую, как судьба. Потом блеснули угрозой желтые глаза, оскалился в улыбке рот.
Харек шагнул внутрь и только тогда заметил Айшу. Остановился растерянно. Вытащенный из ножен меч повис в его руке, лезвием чиркнул об пол.
Айша встала.
— Не трогай его, Харек, — сказала она, заслоняя собой потерявшего сознание Берсерка. — Очень скоро он умрет без твоей помощи.
Возникший подле Волка урманин — худой и жесткий, с узким лицом, подтолкнул Харека в спину:
— Что ты слушаешь ее, Волк? Чего ждешь? Он — ниддинг, она — убийца! Она же убила Орма!
Харек оттолкнул его, зарычал:
— Она спасала Орма!
Он был зверем Одина, его ярости боялись. Узколицый попятился, буркнул:
— Хальфдан-конунг объявил свою волю…
— Уйди!
Узколицый исчез за дверью. Айша понадеялась, что у него хватит ума не болтать и не просить приятелей вразумить спятившего, с его точки зрения, Харека.
Харек спрятал меч в ножны, подошел к Айше, заглянул через ее плечо. Хаки лежал в беспамятстве, обрубок его руки, совсем черный, истекающий гнилым запахом и гноем, вылез из-под одеяла, сползшего вслед за Хаки на пол.
— Я должен убить его, — неуверенно произнес Харек.
— И меня, — сказала Айша. Харек задумался.
Айша стояла перед ним — все еще окутанным белым снежным налетом, — смотрела в его желтые глаза. Не боялась. Ей нечего было бояться. Наверное, она даже могла бы отдать Волку его врага, но Хаки не заслуживал такой смерти — быть зарезанным, как беззащитная овца. Он должен был остаться собой — зверем Одина… Он мог умереть от ран, мог умереть в бою, но он не должен был умирать в беспамятстве, не в силах поднять меч, чтоб сопротивляться врагу.
— Он умирает? — глядя на поверженного врага через плечо притки, спросил Харек.
— Да.
— Тогда пойдем со мной. Бьерн спрашивал о тебе. Имя Бьерна кольнуло иглой прямо в сердце Айши.
Как ей хотелось бы увидеть его, почувствовать на себе его взгляд, услышать голос. Но…
— Нет, — сказала она. Переспросила то, что сама уже знала: — Княжна пришла к нему?
— Да.
— А Финн?
— С ней.
— Это хорошо. — Айша кивнула, вздохнула. — Прости меня.
— За что? — удивился Харек.
Тонкий девичий палец коснулся шрама на его шее, провел по коже, обдавая ее прохладой. Отрицая вину Айши, Волк усмехнулся:
— Ты позволила мне проститься с моим ярлом. Разве за это просят прощения?
— Значит, ты видел его? — оживилась Айша. — Я рада…
Разговор затягивался. С белых плеч Харека капал стаявший снег. За спиной Айши застонал, заворочался Хаки. Открыл глаза, приподнялся на локте. Увидел Волка, все понял, попытался дотянуться до оставленного на лавке у изголовья оружия. Не смог, опрокинулся на бок, взвыл от отчаяния. Харек отвернулся.
Айша понимала почему — Волк не желал видеть своего врага слабым. Он поступал так же, как поступил когда-то сам Хаки, положив на пепелище Орма свой любимый боевой топор…
— Прощай, — в спину уходящему Хареку сказала Айша.
— Прощай, — всхипнула, выпуская его, дверь.
Ноги Айши подломились, она села рядом с вздрагивающим в бессильных рыданиях Берсерком, обхватила ладонями его голову, ткнулась лбом в его пылающий в горячке лоб и, впервые в жизни, заплакала.
Когда нападники ушли, а Хаки вновь впал в беспамятство, Айша выбралась наружу. Проваливаясь в сугробы, она добралась до рабской избы, толкнула плечом дверь. Внутри было холодно и пусто. Отворять выгоревшую дотла воинскую избу, из-под двери которой еще сочился пахнущий горелым человеческим мясом дым, притке не хотелось. Бухнувшись перед избой на колени, она нарисовала на снегу прощальный знак, попросила у богов милости к убитым воинам. Отдельно попросила за Слатича — он стал ей почти родным. Поднялась, всхлипывая, побрела обратно к избе Хаки. Отныне все было решено — остались только она и тот, кого она сама себе назначила…
Войдя, Айша сняла полушубок, обтрясла с него снег, почему-то вспомнила Харека — его белую-белую от снега фигуру. Усмехнулась. Что ж, из нее получилась неплохая вершительница судьбы — она сама выбрала себе назначенного и сберегла его от Белой… То есть от несущего смерть «белого»… Впрочем, какая сейчас была разница?
— Они ушли?
Ей стоило больших усилий поднять Хаки обратно на лавку. Он был таким тяжелым. Но Айша справилась.
А теперь, лежа на лавке, он в упор смотрел на нее, вопрошал, будто обвиняя в чем-то:
— Они ушли?
— Да, они ушли, — Айша присела к затухающему огню, подбросила дров, протянула руки над пламенем. Тепло приятно защекотало пальцы.
— Мои люди мертвы?
— Да, Я попрощалась с ними за тебя.
— А мои рабы?
— Они взяли Гутхорма и Рагнхильд. Я видела следы повозки. Остальные разбежались или пошли с ними.
Какое-то время Хаки молчал. Огонь пожирал дрова, лизал теплом Айшины ладони.
— Почему ты не ушла? — прервал тишину Берсерк.
— Я хотела остаться с тобой.
— Я скоро умру.
Было бы глупо и дальше отрицать очевидное. Айша не стала.
— Я тоже, — сказала она, не поворачиваясь.
— Ты поможешь мне умереть достойно?
— Я же осталась, — ответила Айша.
Вот и свершилось пророчество деда, и она, едва отогнав смерть от Хаки, сама становилась ею, чтобы помочь ему умереть…
— Всю жизнь я шел по чьему-нибудь следу. Я искал свою добычу, как волк ищет оленя, Я хочу пойти за врагами, разорившими мой дом, и сразиться с теми, кто убил моих людей, — сказал Хаки.
— У тебя не хватит сил, — возразила Айша.
— Я — зверь Одина. Один даст мне силы. Айша пожала плечами.
Они шли до утра. Верно, Хаки впрямь был зверем Одина, и бог одарил напоследок его своей силой — иначе как бы Берсерк сумел подняться с лавки и выпить, не пролив ни капли, целую плошку сваренного Айшей зелья, которое глушит боль и придает бодрости? Затем он взял с постели меч, накинул на смятую в постели рубашку полушубок и, не вдевая меч в ножны, поплелся вслед за ушедшими нападниками. Сперва он шел сам, спотыкаясь, утопая непослушными ногами в сугробах, падая от порывов ветра. Но когда они спустились на равнину озера, ветер стал слишком силен для Берсерка. Чтоб не упасть, Хаки одной рукой опирался на рукоять меча, используя его как палку, другой навалился на Айшу. От усталости, от непомерной тяжести Хаки, от ветра и холода притка уже не понимала — куда и зачем она бредет. Упрямо переставляла ноги, шептала заклинания, уговаривающие озерных и ветряных духов открыть ей дорогу, и на-пряженно вглядывалась в широкий полозный след, оставленный санями, на которых увезли Рагнхильд и Гутхорма.
К утру вьюга ослабила натиск, ветер стал ленивее швырять колкий снег в лицо путников, Нависшие над озером темные тучи не открывали солнца, а следы от полозьев окончательно скрылись под снегом.
Почуяв неладное, Хаки налег на притку сзади, почти коснулся губами ее уха, прошептал сипло:
— Мы идем по кругу…
— Да.
Она потеряла след. Она больше не знала, куда идти.
— Стой.
Слушаясь мужского голоса, Айша остановилась, осела в сугроб. Ей не было больно, хотя руки стали красными и пальцы опухли, будто их разваривали в кипятке. И лицо не горело, как поначалу, обжигаясь о летящий навстречу снежный жалящий рой. Под полушубком давно ползал холод, окутывал Айшу белым ледяным коконом. В коконе ей было спокойно и уютно. Хотелось закрыть глаза и провалиться в него насовсем…
— Держи.
Айша вздрогнула, подняла голову. Хаки протягивал ей меч, рукоятью вперед. На блестящем лезвии застыла тонкая наледь.
— Я не смогу, — прошептала Айша. Объяснила: — Я слишком ослабла…
— Тогда пусть озеро и Один помогут тебе. — Одной рукой Хаки воткнул меч рукоятью в снег. Острие пронзило снежный воздух, коснулось живота Берсерка. — Ты будешь держать меч внизу, чтоб он не упал. Держи крепко.
Айша кивнула. Она уже поняла, что замыслил Хаки. Он хотел умереть от оружия, как воин. А ее назначением было принести ему желанную смерть. Так рассудили боги. Еще давным-давно. И боги привели их сюда, на это озеро…
Притка всхлипнула, схватилась обеими ладонями за рукоятку, уперлась локтями в снег. Затем вытянула ноги, зажала меч еще и коленями.
Хаки снял полушубок, рубашку. Рана на его боку сочилась зеленым гноем, черная, свисающая с ее краев кожа раскачивалась под порывами ветра. Грудь Берсерка покрылась мурашками. Он запрокинул лицо к серому небу, развел руки в стороны, будто собирался взлететь. На миг Айше показалось, что будь обе его руки целы — он взлетел бы, и только обрубленная рука не позволяла ему оторваться от земли.
— Пусть тот, кто виновен в смерти моих людей, заплатит жизнью! Пусть умрет тот, кто ляжет с женщиной, которую украл у меня! Пусть дух мой достигнет пределов Вальхаллы, но Хеймдалль[187] вновь отворит предо мной ворота и вернет душу мою на это место, когда придет время отмщения! Пусть враг мой канет в воды озера Ренд, там, где моя кровь окропит его лед![188] Лишь этого прошу у тебя, великий Один!
Айша зажмурилась, вцепилась в меч.
— Я иду к тебе, Один!
Меч дрогнул под обрушившейся на его лезвие тяжестью, оглушительно хрустнули кости, руки Айши окатило горячей, липкой кровью. Тело Хаки забилось в конвульсиях, сотрясая меч, но Айша не позволяла оружию упасть, налегая на него всем телом. Когда хрипы и подрагивания прекратились, она разжала пальцы. На заднице, отталкиваясь ногами, отползла от повисшего, наколотого на лезвие собственного меча Берсерка. Затем потянулась к нему, неловко, соскальзывая по холодной коже пальцами, закрыла ему глаза.
— Прощай, — шепнула заледеневшими губами. — Я скоро приду…
Вокруг стояла тишина, только ветер по-прежнему кружился над пустынной бесконечной равниной, теребил Айшину одежду, заметал снежинками обнаженную спину Хаки, из которой торчало красное острие меча. На острие налипали снежинки, таяли, розовыми каплями скатывались вниз.
Айша вытерла руки о снег у своих ног, подползла к полушубку, который Хаки сбросил перед смертью. Хотелось плакать, выть, звать на помощь… Все случилось, и теперь настал черед Айши уйти с этой земли. Но почему боги решили именно так? Почему из многих выбрали именно ее? Почему они только и делали, что убивали, убивали, убивали?
— Почему?! — выкрикнула Айша.
Голос исчез, растворился в снежном буране. Притка утерла сползающую по щеке слезу. Она была готова умереть, но не желала подчиняться богам, поступающим так несправедливо и жестоко. Принимая смерть, она хотела отдать себя какому-нибудь, неведомому ей, другому богу. Такому, который мог бы понять ее, который был бы готов прощать людям их слабости и принимал их, не осуждая и не упрекая. Умирая, Айша хотела верить в бога, который мог бы любить людей, а не карать их…
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Он помотал головой. В избе было жарко, но даже под тремя одеялами из теплой козьей шерсти тело Берсерка трясла дрожь.
— Я могу осмотреть твои раны, — предложила притка.
Он вновь неохотно качнул головой. Закрыл глаза.
Айша подогнула под себя ноги, уселась рядом с его ложем, взяла в ладони свесившуюся из-под одеяла руку Хаки, Наверное, все так и должно было случиться — Бьерн нашел княжну и теперь вряд ли отпустит ее от себя — он не из тех, кто нарушает данное слово. Он обещал Гостомыслу вернуть ее в Альдогу, он так и поступит. А княжна… Она не пожелает возвращаться к отцу, нося ребенка от убийцы, от врага Альдоги. Вернее, не пожелает возвращаться с правдой об отце ребенка. Она умна и постарается сыскать своему сыну кого-нибудь более достойного, чем Орм. Бьерн — лучший для нее выбор…
— Ты хочешь выдавить из меня остатки жизни? — насмешливо поинтересовался Хаки. Айша опомнилась, смущенно разжала пальцы:
— Прости.
— Теперь я понимаю, как умер Орм.
Он хотел быть веселым, он смеялся, чтоб не бояться. Это неправда, будто великие воины не страшатся смерти. Ее боятся все живые. Просто одни это умело скрывают, а другие имеют мужество признаться в своем страхе. Но Айша не была живой, наверное, поэтому не боялась. Она и так принесла слишком много горя, чтоб продолжать жить.
Поднявшись, она сняла со стены деревянный ковш, черпнула воды из бадейки, отпила. Заметив взгляд Хаки, поднесла ковш к его губам. Берсерк жадно глотнул, закашлялся, оттолкнул ее руку. Вода плеснула через край, залила Айше юбку. В этой избе, куда она прошлой ночью, вместе с немногими, еще не покинувшими херед людьми, перетащила ярла, было намного удобнее, чем в большой хозяйской. Все вещи оказывались рядом, достаточно было лишь протянуть руку. Вот и теперь полотенце само легло в ладонь.
Промокнув влажное пятно на юбке, Айша заглянула в бадейку:
— Надо бы сходить, набрать, снегу. Мало осталось… Берсерк кивнул. Подхватив бадейку, Айша выскользнула наружу.
Она не сразу почуяла чужаков. Сперва лишь ощутила легкое беспокойство. Что-то было не так — то ли запах, долетающий с озера, то ли резкий ветер, швыряющий в лицо комья колючего снега. Маленькая изба, где умирал Берсерк, стояла почти на самом краю его хереда. Из-за пурги Айша никак не могла разглядеть, что творится в усадьбе. Затем увидела тени — неприметные черные тени, облепившие большие дома, — воинский дом, дом с рабами…
Опустив бадейку, она пригнулась, скользнула ближе. Ветер принес издали незнакомые голоса. Из рабской избы, ближней к Айше, незнакомые нападники выволокли рабов, Те истошно вопили, кто-то даже побежал, но, нелепо вздернув вверх руки, опрокинулся в сугроб. Плеснувший в лицо притке снег стер его.
Айша встала на четвереньки, быстро поползла к воинской избе, На полпути остановилась. Она никак не могла прокрасться сюда незамеченной — у избы сновали пришлые воины, по самые макушки скрытые под теплым мехом шапок и шуб. Укладывали вокруг стен пучки хвороста. Три воина влезли на крышу, подобрались к дымовой дыре, запалили факел. Ветер трепал пламя, грозя затушить его. Кто-то гортанно закричал, перекрывая вой ветра. Факел исчез в дыре, сложенный вокруг избы хворост вспыхнул. В ярком свете, озарившем ночь, Айша увидела толстый кол, подпирающий дверь воинской избы, и Рагнхильд, что-то объясняющую одному из нападников. Нападник стоял к Айше спиной, но притке почудилось в нем что-то знакомое. Рагнхильд вскинула руку, указывая на избу, где умирал Берсерк. Ее собеседник оглянулся. «Харек» — узнала его Айша.
Харек махнул стоящим чуть поодаль воинам, все вместе они зашагали к избе Хаки. Айша вскочила, пользуясь прикрытием метели, метнулась к избе, бросив у дверей бадейку, вломилась внутрь.
— Что?.. — шевельнулся Берсерк.
Айша не дала ему договорить — вцепилась в плечи, стащила с ложа, Тяжелое тело Хаки громко стукнулось об пол. Он вскрикнул, попытался отпихнуть притку:
— Ты что, спятила?! — Обмяк, провалившись в боль.
В распахнувшуюся дверь ворвалась стужа, хлопья снега и Харек.
Сначала Айша увидела лишь его белую от снега фигуру, неотвратимую и жестокую, как судьба. Потом блеснули угрозой желтые глаза, оскалился в улыбке рот.
Харек шагнул внутрь и только тогда заметил Айшу. Остановился растерянно. Вытащенный из ножен меч повис в его руке, лезвием чиркнул об пол.
Айша встала.
— Не трогай его, Харек, — сказала она, заслоняя собой потерявшего сознание Берсерка. — Очень скоро он умрет без твоей помощи.
Возникший подле Волка урманин — худой и жесткий, с узким лицом, подтолкнул Харека в спину:
— Что ты слушаешь ее, Волк? Чего ждешь? Он — ниддинг, она — убийца! Она же убила Орма!
Харек оттолкнул его, зарычал:
— Она спасала Орма!
Он был зверем Одина, его ярости боялись. Узколицый попятился, буркнул:
— Хальфдан-конунг объявил свою волю…
— Уйди!
Узколицый исчез за дверью. Айша понадеялась, что у него хватит ума не болтать и не просить приятелей вразумить спятившего, с его точки зрения, Харека.
Харек спрятал меч в ножны, подошел к Айше, заглянул через ее плечо. Хаки лежал в беспамятстве, обрубок его руки, совсем черный, истекающий гнилым запахом и гноем, вылез из-под одеяла, сползшего вслед за Хаки на пол.
— Я должен убить его, — неуверенно произнес Харек.
— И меня, — сказала Айша. Харек задумался.
Айша стояла перед ним — все еще окутанным белым снежным налетом, — смотрела в его желтые глаза. Не боялась. Ей нечего было бояться. Наверное, она даже могла бы отдать Волку его врага, но Хаки не заслуживал такой смерти — быть зарезанным, как беззащитная овца. Он должен был остаться собой — зверем Одина… Он мог умереть от ран, мог умереть в бою, но он не должен был умирать в беспамятстве, не в силах поднять меч, чтоб сопротивляться врагу.
— Он умирает? — глядя на поверженного врага через плечо притки, спросил Харек.
— Да.
— Тогда пойдем со мной. Бьерн спрашивал о тебе. Имя Бьерна кольнуло иглой прямо в сердце Айши.
Как ей хотелось бы увидеть его, почувствовать на себе его взгляд, услышать голос. Но…
— Нет, — сказала она. Переспросила то, что сама уже знала: — Княжна пришла к нему?
— Да.
— А Финн?
— С ней.
— Это хорошо. — Айша кивнула, вздохнула. — Прости меня.
— За что? — удивился Харек.
Тонкий девичий палец коснулся шрама на его шее, провел по коже, обдавая ее прохладой. Отрицая вину Айши, Волк усмехнулся:
— Ты позволила мне проститься с моим ярлом. Разве за это просят прощения?
— Значит, ты видел его? — оживилась Айша. — Я рада…
Разговор затягивался. С белых плеч Харека капал стаявший снег. За спиной Айши застонал, заворочался Хаки. Открыл глаза, приподнялся на локте. Увидел Волка, все понял, попытался дотянуться до оставленного на лавке у изголовья оружия. Не смог, опрокинулся на бок, взвыл от отчаяния. Харек отвернулся.
Айша понимала почему — Волк не желал видеть своего врага слабым. Он поступал так же, как поступил когда-то сам Хаки, положив на пепелище Орма свой любимый боевой топор…
— Прощай, — в спину уходящему Хареку сказала Айша.
— Прощай, — всхипнула, выпуская его, дверь.
Ноги Айши подломились, она села рядом с вздрагивающим в бессильных рыданиях Берсерком, обхватила ладонями его голову, ткнулась лбом в его пылающий в горячке лоб и, впервые в жизни, заплакала.
Когда нападники ушли, а Хаки вновь впал в беспамятство, Айша выбралась наружу. Проваливаясь в сугробы, она добралась до рабской избы, толкнула плечом дверь. Внутри было холодно и пусто. Отворять выгоревшую дотла воинскую избу, из-под двери которой еще сочился пахнущий горелым человеческим мясом дым, притке не хотелось. Бухнувшись перед избой на колени, она нарисовала на снегу прощальный знак, попросила у богов милости к убитым воинам. Отдельно попросила за Слатича — он стал ей почти родным. Поднялась, всхлипывая, побрела обратно к избе Хаки. Отныне все было решено — остались только она и тот, кого она сама себе назначила…
Войдя, Айша сняла полушубок, обтрясла с него снег, почему-то вспомнила Харека — его белую-белую от снега фигуру. Усмехнулась. Что ж, из нее получилась неплохая вершительница судьбы — она сама выбрала себе назначенного и сберегла его от Белой… То есть от несущего смерть «белого»… Впрочем, какая сейчас была разница?
— Они ушли?
Ей стоило больших усилий поднять Хаки обратно на лавку. Он был таким тяжелым. Но Айша справилась.
А теперь, лежа на лавке, он в упор смотрел на нее, вопрошал, будто обвиняя в чем-то:
— Они ушли?
— Да, они ушли, — Айша присела к затухающему огню, подбросила дров, протянула руки над пламенем. Тепло приятно защекотало пальцы.
— Мои люди мертвы?
— Да, Я попрощалась с ними за тебя.
— А мои рабы?
— Они взяли Гутхорма и Рагнхильд. Я видела следы повозки. Остальные разбежались или пошли с ними.
Какое-то время Хаки молчал. Огонь пожирал дрова, лизал теплом Айшины ладони.
— Почему ты не ушла? — прервал тишину Берсерк.
— Я хотела остаться с тобой.
— Я скоро умру.
Было бы глупо и дальше отрицать очевидное. Айша не стала.
— Я тоже, — сказала она, не поворачиваясь.
— Ты поможешь мне умереть достойно?
— Я же осталась, — ответила Айша.
Вот и свершилось пророчество деда, и она, едва отогнав смерть от Хаки, сама становилась ею, чтобы помочь ему умереть…
— Всю жизнь я шел по чьему-нибудь следу. Я искал свою добычу, как волк ищет оленя, Я хочу пойти за врагами, разорившими мой дом, и сразиться с теми, кто убил моих людей, — сказал Хаки.
— У тебя не хватит сил, — возразила Айша.
— Я — зверь Одина. Один даст мне силы. Айша пожала плечами.
Они шли до утра. Верно, Хаки впрямь был зверем Одина, и бог одарил напоследок его своей силой — иначе как бы Берсерк сумел подняться с лавки и выпить, не пролив ни капли, целую плошку сваренного Айшей зелья, которое глушит боль и придает бодрости? Затем он взял с постели меч, накинул на смятую в постели рубашку полушубок и, не вдевая меч в ножны, поплелся вслед за ушедшими нападниками. Сперва он шел сам, спотыкаясь, утопая непослушными ногами в сугробах, падая от порывов ветра. Но когда они спустились на равнину озера, ветер стал слишком силен для Берсерка. Чтоб не упасть, Хаки одной рукой опирался на рукоять меча, используя его как палку, другой навалился на Айшу. От усталости, от непомерной тяжести Хаки, от ветра и холода притка уже не понимала — куда и зачем она бредет. Упрямо переставляла ноги, шептала заклинания, уговаривающие озерных и ветряных духов открыть ей дорогу, и на-пряженно вглядывалась в широкий полозный след, оставленный санями, на которых увезли Рагнхильд и Гутхорма.
К утру вьюга ослабила натиск, ветер стал ленивее швырять колкий снег в лицо путников, Нависшие над озером темные тучи не открывали солнца, а следы от полозьев окончательно скрылись под снегом.
Почуяв неладное, Хаки налег на притку сзади, почти коснулся губами ее уха, прошептал сипло:
— Мы идем по кругу…
— Да.
Она потеряла след. Она больше не знала, куда идти.
— Стой.
Слушаясь мужского голоса, Айша остановилась, осела в сугроб. Ей не было больно, хотя руки стали красными и пальцы опухли, будто их разваривали в кипятке. И лицо не горело, как поначалу, обжигаясь о летящий навстречу снежный жалящий рой. Под полушубком давно ползал холод, окутывал Айшу белым ледяным коконом. В коконе ей было спокойно и уютно. Хотелось закрыть глаза и провалиться в него насовсем…
— Держи.
Айша вздрогнула, подняла голову. Хаки протягивал ей меч, рукоятью вперед. На блестящем лезвии застыла тонкая наледь.
— Я не смогу, — прошептала Айша. Объяснила: — Я слишком ослабла…
— Тогда пусть озеро и Один помогут тебе. — Одной рукой Хаки воткнул меч рукоятью в снег. Острие пронзило снежный воздух, коснулось живота Берсерка. — Ты будешь держать меч внизу, чтоб он не упал. Держи крепко.
Айша кивнула. Она уже поняла, что замыслил Хаки. Он хотел умереть от оружия, как воин. А ее назначением было принести ему желанную смерть. Так рассудили боги. Еще давным-давно. И боги привели их сюда, на это озеро…
Притка всхлипнула, схватилась обеими ладонями за рукоятку, уперлась локтями в снег. Затем вытянула ноги, зажала меч еще и коленями.
Хаки снял полушубок, рубашку. Рана на его боку сочилась зеленым гноем, черная, свисающая с ее краев кожа раскачивалась под порывами ветра. Грудь Берсерка покрылась мурашками. Он запрокинул лицо к серому небу, развел руки в стороны, будто собирался взлететь. На миг Айше показалось, что будь обе его руки целы — он взлетел бы, и только обрубленная рука не позволяла ему оторваться от земли.
— Пусть тот, кто виновен в смерти моих людей, заплатит жизнью! Пусть умрет тот, кто ляжет с женщиной, которую украл у меня! Пусть дух мой достигнет пределов Вальхаллы, но Хеймдалль[187] вновь отворит предо мной ворота и вернет душу мою на это место, когда придет время отмщения! Пусть враг мой канет в воды озера Ренд, там, где моя кровь окропит его лед![188] Лишь этого прошу у тебя, великий Один!
Айша зажмурилась, вцепилась в меч.
— Я иду к тебе, Один!
Меч дрогнул под обрушившейся на его лезвие тяжестью, оглушительно хрустнули кости, руки Айши окатило горячей, липкой кровью. Тело Хаки забилось в конвульсиях, сотрясая меч, но Айша не позволяла оружию упасть, налегая на него всем телом. Когда хрипы и подрагивания прекратились, она разжала пальцы. На заднице, отталкиваясь ногами, отползла от повисшего, наколотого на лезвие собственного меча Берсерка. Затем потянулась к нему, неловко, соскальзывая по холодной коже пальцами, закрыла ему глаза.
— Прощай, — шепнула заледеневшими губами. — Я скоро приду…
Вокруг стояла тишина, только ветер по-прежнему кружился над пустынной бесконечной равниной, теребил Айшину одежду, заметал снежинками обнаженную спину Хаки, из которой торчало красное острие меча. На острие налипали снежинки, таяли, розовыми каплями скатывались вниз.
Айша вытерла руки о снег у своих ног, подползла к полушубку, который Хаки сбросил перед смертью. Хотелось плакать, выть, звать на помощь… Все случилось, и теперь настал черед Айши уйти с этой земли. Но почему боги решили именно так? Почему из многих выбрали именно ее? Почему они только и делали, что убивали, убивали, убивали?
— Почему?! — выкрикнула Айша.
Голос исчез, растворился в снежном буране. Притка утерла сползающую по щеке слезу. Она была готова умереть, но не желала подчиняться богам, поступающим так несправедливо и жестоко. Принимая смерть, она хотела отдать себя какому-нибудь, неведомому ей, другому богу. Такому, который мог бы понять ее, который был бы готов прощать людям их слабости и принимал их, не осуждая и не упрекая. Умирая, Айша хотела верить в бога, который мог бы любить людей, а не карать их…
Глава двенадцатая
ДОЧЬ КНЯЗЯ
К рассвету Хальфдан сам вышел к озеру встречать Харека и Бьерна. Несмотря на метель, он увидел их еще издали, углядел легкую повозку с Рагнхильд, быстрые фигуры воинов, бегущие сквозь снежную пелену. Обернулся к Гюде, подцепил острием меча заклепку на ее рабском ошейнике, сдернул, ободрав кожу:
— Ты свободна, Гюда, дочь князя Альдоги.
Потом было веселье — не дожидаясь вечера, Хальфдан устроил пир. Едва увидев Рагнхильд, он объявил дочь Оленя своей женой. Никто не спорил. Рагнхильд привычно высокомерно улыбалась, даже сказала что-то про вещий сон, который она видела накануне ночью и который предрекал ей счастливое замужество, а ее мужу — великую власть. Не долго думая, Хальфдан объявил свою будущую жену мудрой женщиной, зреющей пророческие сны.
При этих словах Гюде вспомнился рассказ темноволосой Айши о старухе-сновидице. Недаром все-таки Рагнхильд внимательно слушала ее историю. Выслушала, запомнила и обернула-таки себе во благо… Зато историю о снах не слышал Хальфдан, Хотя и ей, и ему эта свадьба была на руку — Черный обретал большую власть, становился родичем конунгов Йотланда и Датской земли, Рагнхильд делалась женой самого могучего конунга Норвегии. Так что выдуманный Рагнхильд сон оказывался в руку.
Впрочем, ее будущее Гюду не беспокоило. На пиру княжна, как и другие женщины, подносила воинам пиво, сменяла блюда с едой и то и дело косилась на молчаливого Бьерна, устроившегося на скамье, недалеко от желтоглазого Харека и узколицего Кьетви. Бьерн больше пил, чем ел, изредка улыбался, слушая похвальбу Харека о том, как он ловко подпалил избу с воинами Хаки Берсерка. Волк так хвастался, будто, спалив живьем множество людей, он стал героем…
Старик Финн лепился поближе к Бьерну, но за стол не садился. Рабский ошейник с него сняли, но, похоже, лекарь уже выбрал себе нового хозяина. Его же выбрала и Гюда. Проходя мимо, обдавала Бьерна улыбкой, касалась ненароком его спины или волос на затылке, перегибаясь через его плечо, почти налегая на него животом, щедро накладывала еды в блюдо урманина. Княжна сама себя не узнавала. А когда подавать более стало нечего, она терпеливо пристроилась рядом с Финном у столба, подпирающего крышу избы, прямо за спиной Бьерна. Скрестила руки на животе, прислушалась к неспешно плывущему над столом разговору. Говорил Харек;
— По весне я пойду на Бегну, погляжу, целы ли драккары Орма. Ты пойдешь со мной, Кьетви?
Узколицый Кьетви согласно закивал. Чавкнув, выудил изо рта обглоданную рыбью косточку, сплюнул на пол:
— Я пойду. А ты, Бьерн? Ты хороший ярл, мы все охотно принесем тебе клятву верности. Отсмолим корабли, спустим на воду, и можно будет пойти в Свею или к берегам эстов. У эстов мало добра для хорошей добычи, но они плохие воины.
— Я пойду в Альдогу, — сказал Бьерн.
В груди княжны гулко бухнулось сердце. Она ждала этих слов.
— Я обещал отвезти сестру князя Избора домой. Я сделаю это. И возьму с собой Рюрика. В Агдире у Великолепной ждут три драккара. Один я отдам Латье. Один — Рюрику. Один — мой.
— Рюрик слишком молод, чтоб владеть драккаром, — засомневался Кьетви.
— А Рюрик захочет уйти с тобой? — перебил его Харек.
— Великий Один, конечно, захочет! — вместо Бьерна откликнулся Кьетви. — Бьерн же дает парню целый драккар! Xal За тебя, Рюрик! — Кьетви приподнял руку с кубком. По краю кубка текла пена, сползала на пальцы старого воина. — Ты был прав, обещая вернуться в Вестфольд свободным ярлом!
В Вестфольд? Ярлом? Гюда помнила слова Остюга, затеявшего драку с местными мальчишками. Как он тогда крикнул обидчику: «Я вернусь ярлом, чтоб назвать рабом тебя! »
Княжна впилась ногтями в теплую древесину столба, вдавилась в него спиной, чтоб не упасть. Будто во сне она увидела, как с дальнего конца стола поднялась маленькая мальчишеская фигурка. Блик факела высветил лицо мальчишки. И пусть все вокруг называли этого худого подростка непонятным урманским именем, Гюда знала, как он был наречен в своем Роду! Его звали Остюг, и он был ее братом…
Остюг перегнулся через стол, принял от Кьетви рог, одним махом опрокинул в рот, закашлялся. Наливаясь краснотой, вытер рукавом губы. Над его верхней губой уже пробивался едва заметный пушок, пиво осело на ней белой пеной. Он не заметил спрятавшуюся в тени Гюду. Прокашлявшись, смущенно улыбнулся Бьерну, лавируя меж веселящимися людьми, пробрался на свое место.
Черный конунг потребовал песню. Взобравшись на перевернутую скамью, Тортлав затянул длинную путаную вису[189] о победах могучего сына Асы и о красоте и мудрости его будущей жены Рагнхильд. В такт словам урмане притоптывали, хлопали в ладоши. Виса нравилась.
— В усадьбе Хаки я видел твою женщину, — вдруг, в перерыве между кенингами[190], сказал Бьерну узколицый Кьетви. — Она осталась с Берсерком. А Харек даже говорил с ней…
Тортлав заорал что-то о вещих снах красавицы Рагнхильд и ее будущем огромном и знаменитом потомстве. Его голос заглушил разговор.
— Сказал о тебе… Осталась… умереть… хвити… Финн сказал… — расслышала Гюда обрывки фраз Харека. И отшатнулась от взметнувшегося со скамьи Бьерна, от его темного лица, от взгляда, прошедшего сквозь нее, стремящегося туда, в мертвую усадьбу Хаки Берсерка, к белокожей и темноволосой хвити…
Бьерн уже был возле двери, когда Гюда рванулась за ним следом, понимая — его нельзя отпускать, Пока он еще не ушел — ничего не случилось, она может удержать его, напомнить об обещании, которое он дал Избору. Она может потребовать, чтоб Бьерн остался с ней и забыл о хвити…
Чья-то костлявая рука поймала сзади край ее рукава, удержала. Оглянувшись, княжна увидела Финна. Старик упрямо цеплялся за ее руку.
— Не надо, — он кивком указал на захлопнувшуюся за Бьерном дверь. — Он вернул тебе свободу, а весной, когда сойдет лед, вернет дом и брата. Позволь же нынче ему вернуть свою женщину. Она отправила тебя к нему, проявив большую щедрость. Неужели тебе не стыдно быть жаднее маленькой бездомной хвити, дочь князя?
Стыдно? Гюда давно не слышала этого слова. Она забыла, что такое стыд. У рабов нет стыда. Но у дочери князя…
— Что ты говоришь, старик? Что за глупые мысли бродят в твоей голове? Может, ты решил, что я хочу удержать Бьерна? Может, ты подумал, что простой ярл достоин меня, дочери князя? — стискивая ладони в кулаки и едва сдерживая готовые подступить к глазам слезы, надменно вымолвила княжна. Вырвала рукав из цепких пальцев лекаря, отвернулась, прошептала, едва слышно, стараясь уверить саму себя: — Он лишь слуга для меня. Пусть идет…
— Ты свободна, Гюда, дочь князя Альдоги.
Потом было веселье — не дожидаясь вечера, Хальфдан устроил пир. Едва увидев Рагнхильд, он объявил дочь Оленя своей женой. Никто не спорил. Рагнхильд привычно высокомерно улыбалась, даже сказала что-то про вещий сон, который она видела накануне ночью и который предрекал ей счастливое замужество, а ее мужу — великую власть. Не долго думая, Хальфдан объявил свою будущую жену мудрой женщиной, зреющей пророческие сны.
При этих словах Гюде вспомнился рассказ темноволосой Айши о старухе-сновидице. Недаром все-таки Рагнхильд внимательно слушала ее историю. Выслушала, запомнила и обернула-таки себе во благо… Зато историю о снах не слышал Хальфдан, Хотя и ей, и ему эта свадьба была на руку — Черный обретал большую власть, становился родичем конунгов Йотланда и Датской земли, Рагнхильд делалась женой самого могучего конунга Норвегии. Так что выдуманный Рагнхильд сон оказывался в руку.
Впрочем, ее будущее Гюду не беспокоило. На пиру княжна, как и другие женщины, подносила воинам пиво, сменяла блюда с едой и то и дело косилась на молчаливого Бьерна, устроившегося на скамье, недалеко от желтоглазого Харека и узколицего Кьетви. Бьерн больше пил, чем ел, изредка улыбался, слушая похвальбу Харека о том, как он ловко подпалил избу с воинами Хаки Берсерка. Волк так хвастался, будто, спалив живьем множество людей, он стал героем…
Старик Финн лепился поближе к Бьерну, но за стол не садился. Рабский ошейник с него сняли, но, похоже, лекарь уже выбрал себе нового хозяина. Его же выбрала и Гюда. Проходя мимо, обдавала Бьерна улыбкой, касалась ненароком его спины или волос на затылке, перегибаясь через его плечо, почти налегая на него животом, щедро накладывала еды в блюдо урманина. Княжна сама себя не узнавала. А когда подавать более стало нечего, она терпеливо пристроилась рядом с Финном у столба, подпирающего крышу избы, прямо за спиной Бьерна. Скрестила руки на животе, прислушалась к неспешно плывущему над столом разговору. Говорил Харек;
— По весне я пойду на Бегну, погляжу, целы ли драккары Орма. Ты пойдешь со мной, Кьетви?
Узколицый Кьетви согласно закивал. Чавкнув, выудил изо рта обглоданную рыбью косточку, сплюнул на пол:
— Я пойду. А ты, Бьерн? Ты хороший ярл, мы все охотно принесем тебе клятву верности. Отсмолим корабли, спустим на воду, и можно будет пойти в Свею или к берегам эстов. У эстов мало добра для хорошей добычи, но они плохие воины.
— Я пойду в Альдогу, — сказал Бьерн.
В груди княжны гулко бухнулось сердце. Она ждала этих слов.
— Я обещал отвезти сестру князя Избора домой. Я сделаю это. И возьму с собой Рюрика. В Агдире у Великолепной ждут три драккара. Один я отдам Латье. Один — Рюрику. Один — мой.
— Рюрик слишком молод, чтоб владеть драккаром, — засомневался Кьетви.
— А Рюрик захочет уйти с тобой? — перебил его Харек.
— Великий Один, конечно, захочет! — вместо Бьерна откликнулся Кьетви. — Бьерн же дает парню целый драккар! Xal За тебя, Рюрик! — Кьетви приподнял руку с кубком. По краю кубка текла пена, сползала на пальцы старого воина. — Ты был прав, обещая вернуться в Вестфольд свободным ярлом!
В Вестфольд? Ярлом? Гюда помнила слова Остюга, затеявшего драку с местными мальчишками. Как он тогда крикнул обидчику: «Я вернусь ярлом, чтоб назвать рабом тебя! »
Княжна впилась ногтями в теплую древесину столба, вдавилась в него спиной, чтоб не упасть. Будто во сне она увидела, как с дальнего конца стола поднялась маленькая мальчишеская фигурка. Блик факела высветил лицо мальчишки. И пусть все вокруг называли этого худого подростка непонятным урманским именем, Гюда знала, как он был наречен в своем Роду! Его звали Остюг, и он был ее братом…
Остюг перегнулся через стол, принял от Кьетви рог, одним махом опрокинул в рот, закашлялся. Наливаясь краснотой, вытер рукавом губы. Над его верхней губой уже пробивался едва заметный пушок, пиво осело на ней белой пеной. Он не заметил спрятавшуюся в тени Гюду. Прокашлявшись, смущенно улыбнулся Бьерну, лавируя меж веселящимися людьми, пробрался на свое место.
Черный конунг потребовал песню. Взобравшись на перевернутую скамью, Тортлав затянул длинную путаную вису[189] о победах могучего сына Асы и о красоте и мудрости его будущей жены Рагнхильд. В такт словам урмане притоптывали, хлопали в ладоши. Виса нравилась.
— В усадьбе Хаки я видел твою женщину, — вдруг, в перерыве между кенингами[190], сказал Бьерну узколицый Кьетви. — Она осталась с Берсерком. А Харек даже говорил с ней…
Тортлав заорал что-то о вещих снах красавицы Рагнхильд и ее будущем огромном и знаменитом потомстве. Его голос заглушил разговор.
— Сказал о тебе… Осталась… умереть… хвити… Финн сказал… — расслышала Гюда обрывки фраз Харека. И отшатнулась от взметнувшегося со скамьи Бьерна, от его темного лица, от взгляда, прошедшего сквозь нее, стремящегося туда, в мертвую усадьбу Хаки Берсерка, к белокожей и темноволосой хвити…
Бьерн уже был возле двери, когда Гюда рванулась за ним следом, понимая — его нельзя отпускать, Пока он еще не ушел — ничего не случилось, она может удержать его, напомнить об обещании, которое он дал Избору. Она может потребовать, чтоб Бьерн остался с ней и забыл о хвити…
Чья-то костлявая рука поймала сзади край ее рукава, удержала. Оглянувшись, княжна увидела Финна. Старик упрямо цеплялся за ее руку.
— Не надо, — он кивком указал на захлопнувшуюся за Бьерном дверь. — Он вернул тебе свободу, а весной, когда сойдет лед, вернет дом и брата. Позволь же нынче ему вернуть свою женщину. Она отправила тебя к нему, проявив большую щедрость. Неужели тебе не стыдно быть жаднее маленькой бездомной хвити, дочь князя?
Стыдно? Гюда давно не слышала этого слова. Она забыла, что такое стыд. У рабов нет стыда. Но у дочери князя…
— Что ты говоришь, старик? Что за глупые мысли бродят в твоей голове? Может, ты решил, что я хочу удержать Бьерна? Может, ты подумал, что простой ярл достоин меня, дочери князя? — стискивая ладони в кулаки и едва сдерживая готовые подступить к глазам слезы, надменно вымолвила княжна. Вырвала рукав из цепких пальцев лекаря, отвернулась, прошептала, едва слышно, стараясь уверить саму себя: — Он лишь слуга для меня. Пусть идет…
Глава тринадцатая
ДВОЕ
Вьюга оплетала Айшу ледяным полотном, притка не ощущала онемевшего тела, в тугом коконе холода она не могла шевелиться. Зато она отчетливо видела перед собой того бога, который — она знала это — когда-нибудь непременно придет к людям и прогонит старых, жестоких богов…
У ее бога было худое светлое лицо, мягкие вьющиеся волосы и короткая бородка. Он был молод, но его большие голубые глаза таили в себе великую скорбь…
— Айша, — услышала она его ласковый голос, глубокий и теплый.
Она хотела открыть глаза, но веки не слушались ее. Однако Айша и так видела своего нового бога. Он обнял ее, нежно, будто маленького ребенка, и она растворилась в его объятии.
— Ты будешь жить… — сказал он. А потом отступил, исчез, пропустив к ней кого-то более настырного, И его руки стали другими — вцепились Айше в плечи, затрясли, принялись тереть лицо, больно сдирая обмороженную кожу:
— Слышишь меня?!
Ей было очень больно улыбаться. Губы кособочились, неприятно растягивая щеки. Зато слипшиеся ресницы, хоть и неохотно, поддались ее усилиям, приоткрылись.
В мутной пелене над Айшей закачалось знакомое лицо, проявилось из тумана и вьюги. На бритом лбу и темных, заплетенных в косицы волосах оседали снежинки…
Бьерн снял шубу и теперь старательно запихивал в нее Айшу, как барсук заталкивает крупную добычу в свою нору. Снег таял на его плечах, тонкая ткань рубашки прилипала к коже.
— Не бойся, — у нее почти пропал голос, остался один сип. — Теперь я не умру… Я больше не хвити…
Ей хотелось прижаться к Бьерну, обвить руками его шею, прильнуть к нему и уснуть, чувствуя, как в ее омертвевшее тело медленно втекает новая жизнь, подаренная ей новым богом…
Айша неуклюже выпростала из-под полушубка замерзшие руки, кое-как обхватила шею Бьерна, намертво сцепила пальцы.
— Не бойся… — закрывая глаза, упрямо повторила она. — Не бойся.
У ее бога было худое светлое лицо, мягкие вьющиеся волосы и короткая бородка. Он был молод, но его большие голубые глаза таили в себе великую скорбь…
— Айша, — услышала она его ласковый голос, глубокий и теплый.
Она хотела открыть глаза, но веки не слушались ее. Однако Айша и так видела своего нового бога. Он обнял ее, нежно, будто маленького ребенка, и она растворилась в его объятии.
— Ты будешь жить… — сказал он. А потом отступил, исчез, пропустив к ней кого-то более настырного, И его руки стали другими — вцепились Айше в плечи, затрясли, принялись тереть лицо, больно сдирая обмороженную кожу:
— Слышишь меня?!
Ей было очень больно улыбаться. Губы кособочились, неприятно растягивая щеки. Зато слипшиеся ресницы, хоть и неохотно, поддались ее усилиям, приоткрылись.
В мутной пелене над Айшей закачалось знакомое лицо, проявилось из тумана и вьюги. На бритом лбу и темных, заплетенных в косицы волосах оседали снежинки…
Бьерн снял шубу и теперь старательно запихивал в нее Айшу, как барсук заталкивает крупную добычу в свою нору. Снег таял на его плечах, тонкая ткань рубашки прилипала к коже.
— Не бойся, — у нее почти пропал голос, остался один сип. — Теперь я не умру… Я больше не хвити…
Ей хотелось прижаться к Бьерну, обвить руками его шею, прильнуть к нему и уснуть, чувствуя, как в ее омертвевшее тело медленно втекает новая жизнь, подаренная ей новым богом…
Айша неуклюже выпростала из-под полушубка замерзшие руки, кое-как обхватила шею Бьерна, намертво сцепила пальцы.
— Не бойся… — закрывая глаза, упрямо повторила она. — Не бойся.