— Понимаю. Я своего отца не помню.
   — По правде говоря, и я своего не очень-то хорошо помню.
   — Скажем, он напоминает отца, которого нам обоим хотелось бы иметь.
   — Вот, вот, старик, совершенно верно. Пейте, не то мартини станет теплым. Я всегда чувствовал, что у нас с мистером Смитом есть что-то общее. Мы — одного поля ягоды.
   Я слушал его с изумлением. Что общего может быть у человека не от мира сего с проходимцем? Джонс бережно закрыл погребец и, взяв со стола салфетку, стал его протирать с такой же нежностью, с какой миссис Смит гладила мужа по голове; и я подумал: простодушие, вот что, пожалуй, их роднит.
   — Я очень сожалею, что у вас вышла такая неприятность с Конкассером, — сказал Джонс. — Но я ему заявил, что, если он еще хоть пальцем тронет кого-нибудь из моих друзей, я их всех пошлю к черту.
   — Будьте с ними поосторожнее. Они опасные люди.
   — Я их не боюсь. Им без меня не обойтись, старина. Вы знаете, что ко мне приходил молодой Филипо?
   — Да.
   — Вы только представьте себе, что я мог бы сделать для него. Они это понимают.
   — Вы можете продать ему пулемет?
   — Я могу продаться сам, старик. А это почище пулемета. Мятежникам не хватает только одного — опытного человека. Не забывайте, в ясный день Порт-о-Пренс виден с доминиканской границы невооруженным глазом.
   — Доминиканцы никогда не выстудят.
   — Они нам не нужны. Дайте мне месяц — я обучу пятьдесят гаитян военному делу, и Папа-Док удерет на самолете в Кингстон. Я ведь не зря воевал в Бирме. У меня уже все продумано. Я изучил карту. Разве так надо было проводить эти налеты у Кап-Аитьена? Я знаю совершенно точно, где я предпринял бы ложную атаку, а где ударил бы всерьез.
   — Почему же вы не пошли с Филипо?
   — Было у меня такое искушение, и серьезное искушение, но тут подвернулось одно дельце, какое бывает только раз в жизни. Это пахнет большими деньгами. Если оно не сорвется, я далеко пойду.
   — Куда?
   — Что — куда?
   — Куда вы пойдете?
   Он весело рассмеялся.
   — Куда глаза глядят, старик. Однажды мне чуть было не удалось провернуть такое дельце в Стэнливиле, но там я связался с дикарями, а на них вдруг напали всякие сомнения.
   — А здесь у них нет сомнений?
   — Это же образованные люди! А образованного всегда легче обойти.
   Пока он разливал мартини, я пытался разгадать, что за аферу он затеял. Одно было ясно — ему жилось лучше, чем в тюрьме. Он даже слегка располнел. Я спросил его напрямик:
   — Что вы затеяли, Джонс?
   — Закладываю основу своего состояния, старик. Почему бы вам не войти со мной в долю? Дело можно быстро обтяпать. По-моему, я вот-вот поймаю лису за хвост, но партнер мне бы не повредил, об этом я и хотел с вами потолковать, но вы все не приходили. Ей-богу, можно заработать четверть миллиона долларов. А то и больше, если иметь выдержку.
   — А каковы обязанности партнера?
   — Чтобы завершить сделку, мне придется кое-куда съездить; нужен человек, на которого я могу положиться, — приглядеть за делами в мое отсутствие.
   — Вы не доверяете Конкассеру?
   — Я никому тут не доверяю. И дело не в цвете кожи, старик. На карту поставлен барыш в четверть миллиона. Нельзя рисковать. Отсюда придется, конечно, вычесть кое-что на расходы — десять тысяч долларов, наверно, покроют все, — а остальное мы поделим. В гостинице ведь дела идут не блестяще, а? Подумайте, чего только не сделаешь на такие деньги! Тут в Карибском море есть острова, за которые давно пора взяться... Пляж, гостиница, небольшой аэродром — словом, сами понимаете. Да вы будете миллионером, старик!
   Наверно, тут виновато мое воспитание у иезуитов, но мне сразу вспомнилось, как с высокой горы над пустыней дьявол хвастался всеми царствами земными. Я не знаю, действительно ли дьявол ими владел или все это было одно надувательство. Я оглядел комнату на Вилле Креоль, не валяются ли тут скипетры и державы. Но тут был только патефон, который Джонс, наверно, купил у Хамита — вряд ли он стал бы везти такую дешевку из Америки на «Медее», — и рядом с ним пластинка Эдит Пиаф с вполне подходящим названием: «Je ne regrette rien» [«Я ни о чем не жалею» (фр.)]; никакой другой личной собственности не было видно. Джонсу вряд ли удалось заполучить вперед что-нибудь из тех богатств, которые ему сулило свершение его планов... Но каких планов?
   — Ну, старик?
   — Вы же мне не объяснили, что я должен делать.
   — Я не могу раскрыть перед вами карты, пока не уверен, что вы со мной заодно.
   — Как я могу быть с вами заодно, если ничего не знаю?
   Он смотрел на меня поверх разбросанных карт. Счастливый туз пик лежал лицом вверх.
   — В конце концов, это вопрос доверия, правда?
   — Разумеется.
   — Эх, если бы мы служили в одной части, старик! Война учит доверять...
   Я спросил:
   — В какой вы служили дивизии?
   И он без запинки ответил:
   — Пятый корпус, — и даже слегка уточнил: — 77 бригада. — Ответы были правильные. Я проверил их в тот же вечер в «Трианоне», заглянув в книжку о бирманской кампании, позабытую одним постояльцем; однако у меня закралось подозрение, что у него может быть такая же книга и он черпает сведения из нее. Но я был к нему несправедлив. Он действительно побывал в Имфале.
   — На гостиницу ведь вам рассчитывать нечего?
   — Да, пожалуй.
   — Вы не найдете покупателя, как бы ни старались. В любой день ее могут конфисковать. Скажут, что не используете имущество как следует, и заберут.
   — Вполне возможно.
   — Так в чем же дело, старик? Баба?
   Глаза меня, кажется, выдали.
   — Вы слишком стары, чтобы цепляться за одну юбку, старик. Подумайте, ведь тут можно заработать сто пятьдесят тысяч долларов. (Я заметил, что моя доля росла.) Вам не обязательно сидеть на Карибском побережье. Знаете Бора-Бора? Там нет ничего, кроме посадочной площадки и пансиона, но, имея небольшой капитал... А девочки! Таких девочек вы не видели. Туземки прижили их от американцев лет двадцать назад; не хуже, чем у матушки Катрин...
   — А что вы сделаете со своими деньгами?
   Никогда бы не подумал, что тусклые карие глаза Джонса, похожие на медяки, могут быть такими мечтательными, но сейчас они увлажнились от обуревавших его чувств.
   — Эх, старик, есть у меня на примете одно местечко неподалеку отсюда: коралловый риф и белый песочек, настоящий белый песочек, из которого дети строят замки, а позади зеленые склоны, такие бархатистые, как настоящий газон, и богом созданные препятствия — идеальная площадка для гольфа. Я построю там здание клуба, коттеджи с душами — словом, самый лучший, самый роскошный клуб для гольфа на всем Карибском море, для самой избранной публики. Знаете, как я его назову?.. «Дом Сагиба».
   — И тут вы мне не предлагаете быть вашим компаньоном?
   — Мечту не делят с компаньонами, старик. У нас возникли бы трения. У меня все продумано до мельчайших деталей, и не хотелось бы ничего менять в моих планах. (Интересно, не чертежи ли клуба видел Филипо?) Я долго, ужасно долго добивался этого, старик, но теперь цель близка, я уже ясно вижу каждую лунку на поле для гольфа.
   — Вы так любите гольф?
   — Сам-то я не играю. Всегда было как-то недосуг. Мне нравится идея. Подыщу подходящую даму, чтобы принимала гостей. Красивую, из хорошей семьи. Сперва я подумывал, не нанять ли девочек, но потом понял, что в первоклассном гольф-клубе они будут не к месту.
   — Вы придумали все это еще в Стэнливиле?
   — Я мечтаю об этом уже двадцать лет, старик, а теперь желанный миг близок. Выпьете еще мартини?
   — Нет, мне пора.
   — У меня будет длинный бар из коралла, я его назову Бар Необитаемого Острова. Бармена себе возьму из Ритца. Кресла сделаю из выброшенного морем дерева... конечно, для удобства на них будут подушки. Попугаи на занавесках и большой медный телескоп у окна, направленный на восемнадцатую лунку.
   — Мы об этом еще поговорим.
   — Я никогда ни с кем об этом не говорил... точнее, ни с кем, кто мог бы меня понять. Только с мальчишкой-слугой в Стэнливиле — я тогда разрабатывал план, — но бедняга в таких делах ничего не смыслил.
   — Спасибо за мартини.
   — Рад, что вам понравился мой погребец.
   Оглянувшись, я увидел, что он взял салфетку и снова стал его протирать. Он мне крикнул вдогонку:
   — Давайте еще вернемся к этому разговору. Если вы хотя бы в принципе согласны...
 
   Мне не хотелось возвращаться в опустевший «Трианон», от Марты целый день не было вестей, и меня снова потянуло в казино — оно хоть как-то заменяло мне дом. Но до чего переменилось казино с той ночи, когда я встретил тут Марту! Туристы исчезли, а из жителей Порт-о-Пренса мало кто рисковал выйти на улицу после наступления темноты. Только за одним столом играли в рулетку, и единственным игроком был итальянский инженер по имени Луиджи, я был с ним немного знаком; он работал на нашей припадочной электростанции. Ни одна частная компания не смогла бы держать казино в таких условиях, и правительство его национализировало; каждый вечер казино терпело убытки, правда, убытки эти выражались в гурдах, а их правительство могло напечатать сколько угодно.
   Крупье сидел насупившись — может быть, гадал, заплатят ли ему жалованье. Как бы ни шла игра, в банке много не останется. При таком малом количестве игроков один или два проигрыша en plein, и банк на сегодня будет сорван.
   — Выигрываете? — спросил я Луиджи.
   — Выиграл сто пятьдесят гурдов, — ответил он. — Душа болит. Не могу бросить этого горемыку одного, — и тут же выиграл еще пятнадцать гурдов.
   — Помните, как тут играли в старые времена?
   — Нет, меня тогда здесь не было.
   Они пытались экономить хотя бы на освещении, и мы играли в полутьме, как в подземелье. Я ставил фишки как попало, без всякого азарта, на ближайшие цифры и тоже выигрывал. Крупье еще больше помрачнел.
   — Я хочу поставить весь свой выигрыш на красное и дать ему возможность отыграться, — сказал Луиджи.
   — Но вы можете выиграть.
   — Придется пойти в бар. Они, наверно, неплохо наживаются на выпивке.
   Мы заказали виски — было бы слишком жестоко заказывать здесь ром, хотя мне вряд ли стоило после мартини пить виски. Я уже почувствовал его действие...
   — Да не может быть! Мистер Джонс! — воскликнул кто-то в другом конце зала, и, обернувшись, я увидел, что ко мне приближается, протягивая влажную руку, казначей «Медеи».
   — Вы перепутали, — сказал я, — я Браун, а не Джонс.
   — Срываете банк? — весело спросил он.
   — Там нечего срывать. Вот не думал, что вы заберетесь так далеко в город.
   — Сам я не всегда соблюдаю то, что советую другим, — сказал он и подмигнул мне. — Я было пошел к матушке Катрин, но у моей девушки семейные неприятности, ее до завтра не будет.
   — А другие вас не устраивают?
   — Привычка — вторая натура. Как поживают мистер и миссис Смит?
   — Сегодня улетели. Им тут не понравилось.
   — Надо было им плыть с нами. У них были неприятности с выездной визой?
   — Мы получили ее за три часа. Никогда не видел, чтобы иммиграционный отдел и полиция работали так проворно. Им, наверно, очень хотелось от нее избавиться.
   — Политические разногласия?
   — Кажется, они разошлись во взглядах с министерством социального благоденствия.
   Мы выпили еще и еще и посмотрели, как Луиджи для очистки совести проиграл несколько гурдов.
   — Как капитан?
   — Мечтает скорей выйти в море. Не выносит этого места. Сам не свой, пока не снимется с якоря.
   — А тот тип, в каске? Вы благополучно доставили его в Санто-Доминго?
   Я испытывал непонятную тоску, вспоминая моих попутчиков, — может быть, потому что там, на море, я в последний раз чувствовал под ногами почву и в последний раз питал какие-то надежды: я возвращался к Марте и верил, что все еще может перемениться.
   — В каске?
   — Неужели не помните? Он еще декламировал на концерте.
   — Ах, тот бедняга. Мы и в самом деле доставили его благополучно, но только на кладбище. У него случился сердечный припадок перед тем, как мы вошли в порт.
   Мы почтили память Бэкстера минутным молчанием, а шарик прыгал и щелкал для Луиджи персонально. Он выиграл еще несколько гурдов и поднялся, безнадежно махнув рукой.
   — А Фернандес? — спросил я. — Тот черный, который плакал?
   — Оказалось, что это сущий клад, — сказал казначей. — Знал все ходы и выходы. Взял на себя похороны. Ведь он, как выяснилось, хозяин похоронного бюро. Беспокоило его только одно: он не знал, какой мистер Бэкстер веры. В конце концов он похоронил его на протестантском кладбище, потому что нашел у него в кармане календарь с предсказаниями на будущее. «Альманах»... не помню, как там дальше.
   — «Альманах Старого Мура»?
   — Вот-вот.
   — Любопытно, какое предсказание там было для Бэкстера.
   — Я посмотрел. Ничего лично для него там не было. Ураган, который вызовет большие опустошения. Серьезная болезнь королевской семьи. Подъем цен акций сталелитейных концессий на несколько пунктов.
   — Пошли, — сказал я. — Пустое казино хуже пустой могилы.
   Луиджи уже обменивал свои фишки на деньги, и я сделал то же самое. На улице воздух был тяжелый. Как всегда, собиралась гроза.
   — Вас ждет такси? — спросил я судового казначея.
   — Нет. Шофер потребовал, чтобы я с ним расплатился.
   — Они не любят стоять здесь по вечерам. Я отвезу вас на корабль.
   Огни по ту сторону спортивной площадки загорались, гасли и загорались снова. «Je suis Ie Drapeau Haltien, Uni et Indivisible. Francois Duvalier». (Буква «F» перегорела, так что читалось «rancois Duvalier».) Мы миновали статую Колумба и приехали в порт, к «Медее». Лампочка освещала сходни и полицейского, стоявшего внизу. Свет из каюты капитана падал на капитанский мостик. Я посмотрел на палубу, где сидел когда-то, разглядывая пассажиров, которые, несмотря на качку, совершали свой утренний моцион. В порту «Медея» (а она была единственным здесь судном) выглядела совсем незначительной. Очевидно, морской простор придавал маленькому суденышку достоинство и величие. Под ногами у нас скрипела угольная пыль, на зубах хрустел песок.
   — Давайте поднимемся на борт и выпьем на прощание.
   — Нет. Если я поднимусь, мне, пожалуй, захочется остаться, что вы тогда со мной сделаете?
   — Капитан потребует у вас выездную визу.
   — Сперва ее потребует вот этот тип, — сказал я, кивнув на полицейского у сходен.
   — Ну, с ним-то мы приятели.
   Казначей жестом показал, как он опрокидывает стакан, и ткнул в меня пальцем. В ответ полицейский ухмыльнулся.
   — Видите, он не против.
   — Все равно не поднимусь. Я и так уже сегодня пил что попало, — сказал я. Но все же медлил у сходен.
   — А мистер Джонс, — спросил казначей, — что с мистером Джонсом?
   — Процветает.
   — Мне он понравился, — признался казначей.
   Эта темная личность, майор Джонс, которому никто не доверял, обладал удивительным талантом завоевывать друзей.
   — Он мне сказал, что родился под созвездием Весов, значит, в октябре, и я посмотрел, что там про него.
   — Где? У «Старого Мура»? Ну и что там было сказано?
   — Артистическая натура. Честолюбив. Преуспеет на литературном поприще. Что касается будущего, я там нашел только важную пресс-конференцию генерала де Голля и электромагнитные бури в Южном Уэльсе.
   — Он мне сказал, что вот-вот сорвет куш в четверть миллиона долларов.
   — На литературном поприще?
   — Вряд ли. Предложил мне пойти к нему в компаньоны.
   — Значит, и вы разбогатеете?
   — Нет. Я отказался. У меня тоже была мечта, как разбогатеть. Может, когда-нибудь я вам расскажу о передвижной выставке картин — это была самая удачная затея в моей жизни, но мне пришлось смыться, и вот я приехал сюда и получил свою гостиницу. Неужели вы думаете, что я так легко откажусь от верного дохода?
   — Вы считаете, что гостиница — это верный доход?
   — Самый верный из всех, какие у меня когда-либо были.
   — Когда мистер Джонс разбогатеет, вы пожалеете, что не отказались от этого верного дохода.
   — Может, он мне даст взаймы и я как-нибудь перебьюсь, пока не вернутся туристы.
   — Да, он по-своему, натура широкая. Он щедро дал мне на чай, правда конголезскими бумажками, и банк отказался их обменять. Мы выйдем в море только завтра вечером, а то и позже. Приведите мистера Джонса к нам.
   На склонах Петионвиля заиграли молнии; временами их лезвия сверкали так долго, что высекали из тьмы очертания пальмы или угол крыши. В воздухе пахло близким дождем, и глухое бормотание грома напоминало о школьниках, хором повторяющих ответы учителю. Мы пожелали друг другу спокойной ночи.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1

2

3

   Я никак не мог заснуть. Молнии вспыхивали и гасли с таким же постоянством, как самореклама Папы-Дока в парке, и, когда дождь ненадолго стихал, сквозь москитные сетки просачивалось немного воздуха. Обещанное Джонсом богатство не выходило у меня из головы. Бросит ли Марта мужа, если я получу свою долю? Но ведь ее удерживали не деньги, а Анхел. Я мысленно уговаривал ее, что Анхел будет доволен, если я откуплюсь от него регулярным пайком головоломок и печенья. Я заснул, и мне приснилось, что я еще маленький и стою на коленях у алтаря школьной часовни в Монте-Карло. Священник ходит по рядам и кладет каждому в рот французское печенье, но, дойдя до меня, проходит не останавливаясь. Мимо меня с двух сторон приходят и уходят причащающиеся, а я упрямо не встаю с колен. Священник снова раздает печенье и снова обходит меня. Тогда я встаю и угрюмо иду по приделу, который превращается в огромный птичник с рядами попугаев, прикованных цепочками к крестам. Кто-то пронзительно меня окликает: «Браун, Браун!», но я не уверен, что это мое имя, и не оборачиваюсь. «Браун!» На этот раз я проснулся — кто-то звал меня с веранды, расположенной прямо под моей комнатой.
   Я встал и подошел к окну, но сквозь москитную сетку ничего не увидел. Внизу зашаркали подошвы, и кто-то, удаляясь, снова настойчиво позвал: «Браун!». С трудом расслышав свое имя сквозь молитвенное бормотание дождя, я отыскал фонарик и спустился вниз. В кабинете я захватил единственное имевшееся у меня оружие: медный гроб с буквами R.I.Р. Потом я отпер боковую дверь и посветил фонариком, чтобы показать, где я. Свет упал на дорожку, ведущую к бассейну. И сразу же из-за угла дома в круг света вышел Джонс.
   Он промок до костей, и лицо его было выпачкано в в грязи. Он нес какой-то сверток, укрывая его пиджаком от дождя.
   — Погасите свет, — сказал он. — Впустите меня, скорей.
   Он прошел за мной в кабинет и вынул из-под мокрого пиджака сверток. Это был погребец для коктейлей. Джонс бережно положил его на стол и погладил, как любимую собачку.
   — Все пропало, — сказал он. — Кончено. Продулся по всем статьям.
   Я протянул руку, чтобы зажечь свет.
   — Не надо, — сказал он, — нас могут увидеть с дороги.
   — Не могут, — сказал я и нашел выключатель.
   — Лучше не надо, старик... Мне спокойнее в темноте, если вы не против. — Он снова погасил электричество. — Что это у вас в руке, старик?
   — Гроб.
   Он тяжело дышал, я почувствовал запах джина.
   — Мне надо поскорее отсюда мотать, — сказал он. — Любым способом.
   — Что случилось?
   — Они стали про меня разнюхивать. В полночь позвонил Конкассер, я даже не знал, что проклятый телефон работает. Я просто оторопел, когда он задребезжал мне в самое ухо. Никогда раньше он не звонил.
   — Наверно, они починили телефон, когда поселили там поляков. Вы живете в правительственной гостинице для В.В.П. — весьма важных персон.
   — В Имфале мы их звали весьма важными птицами, — сказал Джонс со слабой потугой на шутку.
   — Если вы позволите зажечь свет, я смогу дать вам выпить.
   — Времени нет, старик. Мне надо убираться отсюда подобру-поздорову. Конкассер говорил из Майами. Они послали его про меня разнюхать. Он еще ничего не подозревает, просто удивляется. Но утром, когда они обнаружат, что я удрал...
   — Куда удрал?
   — Да в том-то и вопрос, старик, так сказать, вопрос вопросов.
   — В порту стоит «Медея».
   — Лучше и не придумаешь...
   — Мне надо одеться.
   Он ходил за мной по пятам, как собака, оставляя на полу лужи. Мне бы очень хотелось посоветоваться с миссис Смит, ведь она была такого высокого мнения о Джонсе. Пока я одевался — ему пришлось разрешить мне зажечь ночник, — он нервно бродил из угла в угол, держась, однако, подальше от окна.
   — Не знаю, что за дело вы затеяли, — сказал я, — но если на карту поставлено четверть миллиона долларов, можно было не сомневаться, что рано или поздно они станут про вас разнюхивать.
   — Ну, это я предвидел. Я бы сам поехал в Майами вместе с их человеком.
   — Они бы вас не выпустили.
   — Выпустили бы, если бы я оставил здесь компаньона. Я не знал, что времени в обрез, думал, у меня есть еще неделя, иначе я попытался бы уговорить вас раньше.
   Я так и застыл, просунув ногу в штанину, и спросил его с изумлением:
   — И вы мне говорите прямо в лицо, что хотели сделать меня козлом отпущения?
   — Ну, ну, старик, не сгущайте краски. Будьте покойны, я бы вовремя дал вам знак укрыться в британском посольстве. Если бы до этого дошло. Но до этого бы не дошло. Их человек протелеграфировал бы, что все в порядке, и получил бы свою долю, а потом вы бы к нам присоединились.
   — Какая же доля предназначалась ему? Я понимаю — это представляет сейчас чисто академический интерес.
   — Все было учтено. То, что я вам обещал, вы получили бы нетто, а не брутто. Все было бы ваше.
   — Если бы я выпутался.
   — В конце концов, всегда как-то выпутываешься, старик. — По мере того, как он обсыхал, к нему возвращалась самоуверенность. — У меня и раньше бывали промашки. В Стэнливиле я был так же близок к grand coup [решающий выигрыш — карточный термин (фр.)] и к финишу.
   — Если вы хотели надуть их на оружии, — сказал я, — вы допустили грубую ошибку. Их уже раз надули...
   — То есть как это надули?
   — В прошлом году один человек уже устроил им партию оружия на полмиллиона долларов с оплатой в Майами. Но американские власти были вовремя извещены и оружие задержали. Доллары, конечно, остались в кармане у посредника. Никто до сих пор не знает, сколько там было на самом деле оружия. Второй раз они на ту же удочку не клюнут. Перед поездкой сюда вам следовало получше все разузнать.
   — У меня был несколько другой замысел. В сущности, там не было никакого оружия. Да и откуда у меня может быть такой капитал?
   — От кого вы получили рекомендательное письмо?
   — От пишущей машинки. Как и большинство рекомендаций. Но вы правы, надо было получше все разнюхать. Я адресовал рекомендательное письмо не тому, кому надо. Впрочем, тут я сумел заговорить им зубы.
   — Ну, я готов. — Я посмотрел, как он нервно покручивает в углу шнур от лампы. Карие глаза, неаккуратно подстриженные офицерские усики, серый, нездоровый цвет лица. — Не знаю, чего ради я иду для вас на такой риск. Опять хотите сделать меня козлом отпущения.
   Я вывел машину на дорогу, не включая фар, и мы медленно двинулись к городу. Джонс сидел пригнувшись и для бодрости насвистывал. По-моему, это была популярная в 1940 году песенка «В среду после войны». Перед самой заставой я включил фары, понадеявшись, что милиционер заснул, но он не спал.
   — Вы сегодня ночью здесь проходили? — спросил я у Джонса.
   — Нет. Сделал крюк через чьи-то сады.
   — Все равно теперь уж нам его не объехать.
   Но милиционер засыпал на ходу и не стал нас задерживать: он проковылял через дорогу и поднял шлагбаум. Большой палец у него на ноге был перевязан грязным бинтом, и сквозь дыру в серых фланелевых штанах просвечивала задница. Он даже не стал искать у нас оружия. Мы миновали поворот к Марте, британское посольство и поехали дальше. У посольства я притормозил, там было тихо; тонтон-макуты, без сомнения, поставили бы у ворот часовых, если б знали о бегстве Джонса.
   — А что, если попросить у них убежища? Тут вы будете в безопасности.
   — Не хочется, старик. Я доставил им в свое время немало хлопот, вряд ли они встретят меня с распростертыми объятиями.
   — Папа-Док устроит вам встречу похуже. Тут ваше спасение.
   — У меня есть свои причины, старик... — Он запнулся, и я решил, что наконец-то он мне выложит все начистоту, но он сказал только: — Я забыл свой погребец. Оставил у вас в кабинете. На столе.
   — Неужели это такая потеря?
   — Люблю эту штуку, старик. Он был со мной повсюду. Это мой талисман.
   — Я привезу его вам завтра, если вы им так дорожите. Значит, вы хотите попытать счастья на «Медее»?
   — Если там не выйдет, мы всегда сможем сюда вернуться. — Он начал насвистывать другой мотив — кажется, это была «Соловьиная трель», — но тут же сбился. — Подумайте! Чего только мы вместе не пережили, а я его забыл...
   — Неужели это единственное пари, которое вы выиграли?
   — Пари? Почему пари?
   — Вы же мне сказали, что выиграли погребец на парк.
   — Разве? — Он погрузился в раздумье. — Старик, вы идете ради меня на большой риск, и я скажу вам все начистоту. Я немножко приврал. Я его спер.
   — А как насчет Бирмы... вы тоже врали?
   — Ну, в Бирме-то я был. На самом деле. Честное слово.
   — Вы сперли погребец прямо у Аспри?
   — Не так примитивно.
   — Хитрый ход, как всегда?
   — В то время я работал в одной конторе. Воспользовался фирменным чеком, но подписал его своим именем. Я не собирался садиться в тюрьму за подделку подписи. А так получилось, что я вроде как взял эту сумму взаймы. Знаете, как только увидел я этот погребец, он так мне напомнил генеральский, что я влюбился в него с первого взгляда.