Страница:
Толпа еще подалась назад, ужаснувшись виду этого раненого человека, боровшегося со смертью. Он раскачивался и снова подавался вперед, никуда не направляясь, просто в желании двигаться, жить. Он начал кричать: громкие жалобные стоны на языке, который Дарби не могла узнать.
Теперь кровь хлестала из носа и рта. Он причитал на этом неизвестном языке. Два человека из команды парохода находились рядом с ним, смотрели на него, но боялись подходить. Пистолет приковывал их внимание.
Закричала женщина, затем другая. Дарби потихоньку пятилась. “Он египтянин”, — сказала маленькая смуглая женщина. Эта новость, ничего не значащая для толпы, загипнотизировала Дарби.
Он дернулся вперед и подвинулся к краю настила. Пистолет выскользнул в воду. Он рухнул на живот, голова свисала вниз и кровь капала в воду. Сзади послышались крики, и два полицейских устремились к нему.
Сотня человек теперь постепенно подвигалась, чтобы увидеть мертвого. Дарби переместилась назад и затерялась в толпе. Копы будут задавать вопросы, и, поскольку у нее не было ответов, она предпочитала не разговаривать. Она ослабла, и ей нужно было на минутку присесть и подумать. На Ривервокс был устричный бар. Во время ленча он был переполнен, и в глубине она нашла туалеты. Она заперла дверь и села на унитаз.
Она направилась в “Вестин”, чтобы снять комнату. Свободных номеров не было, и она около часа сидела в залитой светом гостиной и пила кофе. Настало время бежать, но она не могла проявлять небрежность. Ей надо было подумать.
Может быть, она слишком много думала. Может быть, они теперь рассматривали ее как человека, который обдумывает свои действия, и в соответствии с этим строили свои планы.
Она покинула “Вестин” и пошла пешком по Пойдрэс, на которой помахала рукой и остановила такси. Пожилой негр глубоко сидел за рулем.
— Мне нужно в Батон-Руж, — сказал он.
— Господи, девочка, это страшно далеко.
— Сколько? — быстро спросила она.
Он секунду подумал.
— Сто пятьдесят.
Она взобралась на заднее сиденье и бросила вперед две банкноты.
— Здесь двести. Поезжайте как можно быстрее и смотрите в зеркало заднего обзора. Нас могут преследовать.
Он выключил счетчик и сунул деньги в нагрудный карман рубашки. Дарби легла на заднее сиденье и закрыла глаза. Это не был умный ход, но взвешивание шансов больше никуда не вело. Старик оказался хорошим водителем, и через несколько минут они оказались на автостраде.
Звон в ушах прекратился, но она все еще слышала выстрел и видела его, стоящего на четвереньках, раскачивающегося вперед и назад, пытающегося прожить на мгновенье дольше. Томас однажды назвал его голландцем Верхиком, но сказал, что эта кличка отклеилась после колледжа, когда они стали серьезными и начали заботиться о карьере. Голландец Верхик не был египтянином.
Когда его убийца убегал, она видела его краем глаза. Что-то в нем было знакомо. Когда он бежал, то один раз посмотрел вправо, и у Дарби что-то екнуло. Но она была в истерике и вопила, и это воспоминание в памяти было смазано.
Все было смазано. На полпути в Батон-Руж она глубоко заснула.
Теперь кровь хлестала из носа и рта. Он причитал на этом неизвестном языке. Два человека из команды парохода находились рядом с ним, смотрели на него, но боялись подходить. Пистолет приковывал их внимание.
Закричала женщина, затем другая. Дарби потихоньку пятилась. “Он египтянин”, — сказала маленькая смуглая женщина. Эта новость, ничего не значащая для толпы, загипнотизировала Дарби.
Он дернулся вперед и подвинулся к краю настила. Пистолет выскользнул в воду. Он рухнул на живот, голова свисала вниз и кровь капала в воду. Сзади послышались крики, и два полицейских устремились к нему.
Сотня человек теперь постепенно подвигалась, чтобы увидеть мертвого. Дарби переместилась назад и затерялась в толпе. Копы будут задавать вопросы, и, поскольку у нее не было ответов, она предпочитала не разговаривать. Она ослабла, и ей нужно было на минутку присесть и подумать. На Ривервокс был устричный бар. Во время ленча он был переполнен, и в глубине она нашла туалеты. Она заперла дверь и села на унитаз.
* * *
Вскоре после наступления темноты она покинула Ривервок. Отель “Вестин” находился в двух кварталах, и она надеялась, что, может быть, ей удастся туда добраться и ее не застрелят на тротуаре. Одежда на ней была другая, и поверх был надет новый просторный черный плащ. Солнечные очки и шляпа тоже были новыми. Она устала от траты немалых денег на одноразовые вещи. Она много от чего устала.Она направилась в “Вестин”, чтобы снять комнату. Свободных номеров не было, и она около часа сидела в залитой светом гостиной и пила кофе. Настало время бежать, но она не могла проявлять небрежность. Ей надо было подумать.
Может быть, она слишком много думала. Может быть, они теперь рассматривали ее как человека, который обдумывает свои действия, и в соответствии с этим строили свои планы.
Она покинула “Вестин” и пошла пешком по Пойдрэс, на которой помахала рукой и остановила такси. Пожилой негр глубоко сидел за рулем.
— Мне нужно в Батон-Руж, — сказал он.
— Господи, девочка, это страшно далеко.
— Сколько? — быстро спросила она.
Он секунду подумал.
— Сто пятьдесят.
Она взобралась на заднее сиденье и бросила вперед две банкноты.
— Здесь двести. Поезжайте как можно быстрее и смотрите в зеркало заднего обзора. Нас могут преследовать.
Он выключил счетчик и сунул деньги в нагрудный карман рубашки. Дарби легла на заднее сиденье и закрыла глаза. Это не был умный ход, но взвешивание шансов больше никуда не вело. Старик оказался хорошим водителем, и через несколько минут они оказались на автостраде.
Звон в ушах прекратился, но она все еще слышала выстрел и видела его, стоящего на четвереньках, раскачивающегося вперед и назад, пытающегося прожить на мгновенье дольше. Томас однажды назвал его голландцем Верхиком, но сказал, что эта кличка отклеилась после колледжа, когда они стали серьезными и начали заботиться о карьере. Голландец Верхик не был египтянином.
Когда его убийца убегал, она видела его краем глаза. Что-то в нем было знакомо. Когда он бежал, то один раз посмотрел вправо, и у Дарби что-то екнуло. Но она была в истерике и вопила, и это воспоминание в памяти было смазано.
Все было смазано. На полпути в Батон-Руж она глубоко заснула.
Глава 26
Директор Войлс стоял позади своего вращающегося президентского кресла. Он был без пиджака, а большинство пуговиц на его несвежей и измятой рубашке было расстегнуто. Было девять утра, и, судя по рубашке, он находился в офисе уже по крайней мере пятнадцать часов. И не собирался уходить.
Он держал телефонную трубку, выслушал, пробормотал какие-то инструкции и повесил ее. К. О. Льюис сидел через стол. Дверь была открыта, горел свет, никто не расходился. Настроение было мрачным. Слышались отрывки разговоров шепотом.
— Это был Эрик Ист, — сказал Войлс, мягко опускаясь в кресло. — Он там уже около двух часов, и они как раз закончили вскрытие. Он первый просмотрел заключение. Единственная пуля в правый висок, но смерть наступила раньше, от одного удара в С2 и СЗ. Позвоночник был раздроблен на мелкие частицы. На руке нет следов пороха. Еще один удар сильно повредил гортань, но не вызвал смерть. Он был совершенно голый. Приблизительно между десятью и одиннадцатью вчера вечером.
— Кто его нашел? — спросил Льюис.
— Утром в одиннадцать горничные проверяли номера. Не можешь ли ты сообщить это его жене?
— Да, конечно, — сказал К. О. — Когда доставят тело?
— Ист сказал, что они отдадут его через пару часов, и оно должно быть здесь к двум часам ночи. Скажи ей, что мы сделаем все, что она захочет. Скажи ей, что я посылаю туда завтра сотню агентов, чтобы блокировать весь город. Скажи, что мы найдем убийцу и т. д. и т. д.
— Какие-нибудь улики?
— Вероятно, нет. Ист сказал, что комната была в их распоряжении с трех часов дня и, кажется, это чистая работа. Следов насильственного вторжения нет. Следов сопротивления нет. Нет ничего, что могло бы помочь, но сейчас еще рано говорить. — Войлс потер свои красные глаза и с минуту поразмышлял.
— Как могло получиться, что он поехал на обычные похороны, а дело кончилось его смертью? — спросил Льюис.
— Он рыскал вокруг этого дела о пеликанах. Один из моих агентов, парень по имени Карлтон, сказал Исту, что Гэвин старался найти девушку, и что девушка звонила ему, и что ему, возможно, понадобится помощь, чтобы доставить ее сюда. Это все, что он сказал. Карлтон говорит, что он, Карлтон, был немного обеспокоен, что, Гэвин всюду заявляет о том, что он из ФБР. Сказал, что подумал, будто он какая-то дешевка.
— Он видел девушку?
— Она, вероятно, мертва. Я проинструктировал Новый Орлеан найти ее, если возможно.
— Вокруг ее дела направо и налево убивают людей. Когда мы отнесемся к этому серьезно?
Войлс кивнул на дверь, и Льюис встал и закрыл ее. Директор снова стоял, щелкая пальцами и размышляя вслух:
— Нам необходимо прикрыть свои задницы. Я думаю, нам нужно назначить к делу о пеликанах по крайней мере двести агентов, но изо всех сил стараться держать это в секрете. Тут что-то есть, К. О., что-то в самом деле очень неприятное. В то же время, я пообещал Президенту, что мы замнем его. Он лично попросил меня замять дело о пеликанах, запомни, и я сказал, что мы замнем, частично потому, что я считал все это шуткой. — Войлс выдавил крохотную улыбку. — Да, я записал на магнитофон нашу маленькую беседу, когда он просил меня прекратить дело. Я подумал, что если Коул записывает все на расстоянии полумили вокруг Белого дома, то почему бы и мне не сделать это? У меня был самый лучший микрофон, и я прослушал ленту. Звук чистый, как у колокольчика.
— Я не совсем понимаю.
— Все довольно просто. Мы начнем бешено расследовать это дело. Если все пойдет нормально, то мы его закроем, предъявим обвинения и все будут довольны. Хотя сделать это в спешке будет довольно трудно. Тем временем они там, этот идиот и Коул, ничего о расследовании не знают. Если об этом пронюхает пресса или если дело о пеликанах попадет в цель, тогда я оповещу всю страну, что Президент сказал нам замять дело, потому что в нем замешан один из его приятелей.
Льюис улыбался:
— Это его убьет.
— Да! Коул получит кровоизлияние, а Президента никогда не переизберут. Перевыборы в следующем году, К. О.
— Мне это нравится, Дентон, но нам нужно разгадать эту штуку.
Дентон медленно прошелся позади своего кресла и сбросил туфли. Теперь он стал еще короче.
— Нам нужно заглянуть в каждую щелку, К. О., но это будет нелегко. Если это Маттис, тогда мы имеем дело с очень состоятельным человеком и с самым запутанным сюжетом, в котором использованы талантливые убийцы, убравшие двух верховных судей. Эти люди не говорят и не оставляют следов. Посмотри на нашего друга Гэвина. Мы проведем тысячи часов, раскапывая все, связанное с этим отелем, и, клянусь, не найдем и мизерной улики. Так же, как и в случае с Розенбергом и Дженсеном.
— И с Каллаханом.
— И с Каллаханом. И, вероятно, с девушкой, если мы когда-нибудь найдем ее тело.
— В какой-то степени я виноват в том, что произошло, Дентон. Гэвин пришел ко мне утром в четверг, после того как он узнал о Каллахане, а я не стал его слушать. Я знал, что он туда собирается, но я просто не захотел ни о чем слышать.
— Знаешь, мне жаль, что он мертв. Он был хорошим адвокатом, и он был мне предан. Я ценю это. Я доверял Гэвину. Но он позволил себя убить, потому что переступил границы. Не его дело было играть в агента и искать эту девушку.
Льюис встал и потянулся.
— Я, пожалуй, пойду к миссис Верхик. Что мне можно ей сказать?
— Давай скажем ей, что это похоже на кражу со взломом, и полицейские там, на месте, пока точно не знают и ведут расследование, и что завтра мы будем знать больше и т. д. Скажи ей, что я сокрушен и что мы сделаем все, что она захочет.
На “скорую помощь” они не обратили внимания.
— Я должен знать о том, что знает Грентэм, — сказал Коул. — Сегодня он позвонил Зикману и личному помощнику Зикмана, Нельсону Де Ван Транделлу, одному из моих бывших помощников, который сейчас работает в Комитете по переизбранию. И это только то, о чем я знаю. За один день. Он серьезно занялся делом о пеликанах.
— Ты думаешь, он его видел? — Лимузин снова поехал.
— Нет. Совсем нет. Если бы он знал, что в нем, он не пытался бы выудить какие-то сведения о нем. Но, черт возьми, он знает о его существовании.
— Он хороший репортер. Я слежу за ним уже годы. Он держится в тени и, кажется, поддерживает связь со странной сетью источников. Он пишет диковатые статьи, но они обычно чертовски точны.
— Именно это меня и беспокоит. Он очень упорный, и от этой его истории пахнет кровью.
Барр отхлебнул из жестянки.
— Конечно, с моей стороны было бы слишком много, если бы я захотел узнать, что содержится в деле.
— Не спрашивай. Это настолько конфиденциально, что становится страшно.
— Тогда, каким образом Грентэм узнал об этом?
— Отличный вопрос. Именно это я и хочу узнать. Каким образом, он выяснил о его существовании и насколько много он знает? Где его источники?
— Мы поставили жучок на его телефон в машине, но в его квартире мы пока не были.
— Почему?
— Сегодня утром нас чуть не застала его уборщица. Мы еще раз попытаемся завтра.
— Не попадись, Барр. Помни об Уотергейте.
— Они были слабоумными идиотами, Флетчер. Мы, с другой стороны, довольно талантливые люди.
— Это правда. Тогда скажи мне, можешь ли ты и твои довольно талантливые коллеги поставить жучок на телефон Грентэма в “Пост”?
Барр повернулся и уставился на Коула:
— Ты с ума спятил? Это невозможно. Это место набито людьми круглые сутки. У них есть служба безопасности. Она действует.
— Это должно быть сделано.
— Тогда сделай это, Коул. Если ты так много знаешь, сделай это.
— Подумай над тем, как это можно сделать, о’кей. Обдумай это.
— Хорошо. Я уже обдумал. Это невозможно.
Коул был удивлен таким поворотом дела, и его удивление покоробило Барра. Лимузин въехал в даунтаун.
— Обработай его квартиру, — инструктировал Коул. — Мне нужны отчеты о всех его телефонных звонках дважды в день. — Лимузин остановился, и Барр вылез наружу.
Он держал телефонную трубку, выслушал, пробормотал какие-то инструкции и повесил ее. К. О. Льюис сидел через стол. Дверь была открыта, горел свет, никто не расходился. Настроение было мрачным. Слышались отрывки разговоров шепотом.
— Это был Эрик Ист, — сказал Войлс, мягко опускаясь в кресло. — Он там уже около двух часов, и они как раз закончили вскрытие. Он первый просмотрел заключение. Единственная пуля в правый висок, но смерть наступила раньше, от одного удара в С2 и СЗ. Позвоночник был раздроблен на мелкие частицы. На руке нет следов пороха. Еще один удар сильно повредил гортань, но не вызвал смерть. Он был совершенно голый. Приблизительно между десятью и одиннадцатью вчера вечером.
— Кто его нашел? — спросил Льюис.
— Утром в одиннадцать горничные проверяли номера. Не можешь ли ты сообщить это его жене?
— Да, конечно, — сказал К. О. — Когда доставят тело?
— Ист сказал, что они отдадут его через пару часов, и оно должно быть здесь к двум часам ночи. Скажи ей, что мы сделаем все, что она захочет. Скажи ей, что я посылаю туда завтра сотню агентов, чтобы блокировать весь город. Скажи, что мы найдем убийцу и т. д. и т. д.
— Какие-нибудь улики?
— Вероятно, нет. Ист сказал, что комната была в их распоряжении с трех часов дня и, кажется, это чистая работа. Следов насильственного вторжения нет. Следов сопротивления нет. Нет ничего, что могло бы помочь, но сейчас еще рано говорить. — Войлс потер свои красные глаза и с минуту поразмышлял.
— Как могло получиться, что он поехал на обычные похороны, а дело кончилось его смертью? — спросил Льюис.
— Он рыскал вокруг этого дела о пеликанах. Один из моих агентов, парень по имени Карлтон, сказал Исту, что Гэвин старался найти девушку, и что девушка звонила ему, и что ему, возможно, понадобится помощь, чтобы доставить ее сюда. Это все, что он сказал. Карлтон говорит, что он, Карлтон, был немного обеспокоен, что, Гэвин всюду заявляет о том, что он из ФБР. Сказал, что подумал, будто он какая-то дешевка.
— Он видел девушку?
— Она, вероятно, мертва. Я проинструктировал Новый Орлеан найти ее, если возможно.
— Вокруг ее дела направо и налево убивают людей. Когда мы отнесемся к этому серьезно?
Войлс кивнул на дверь, и Льюис встал и закрыл ее. Директор снова стоял, щелкая пальцами и размышляя вслух:
— Нам необходимо прикрыть свои задницы. Я думаю, нам нужно назначить к делу о пеликанах по крайней мере двести агентов, но изо всех сил стараться держать это в секрете. Тут что-то есть, К. О., что-то в самом деле очень неприятное. В то же время, я пообещал Президенту, что мы замнем его. Он лично попросил меня замять дело о пеликанах, запомни, и я сказал, что мы замнем, частично потому, что я считал все это шуткой. — Войлс выдавил крохотную улыбку. — Да, я записал на магнитофон нашу маленькую беседу, когда он просил меня прекратить дело. Я подумал, что если Коул записывает все на расстоянии полумили вокруг Белого дома, то почему бы и мне не сделать это? У меня был самый лучший микрофон, и я прослушал ленту. Звук чистый, как у колокольчика.
— Я не совсем понимаю.
— Все довольно просто. Мы начнем бешено расследовать это дело. Если все пойдет нормально, то мы его закроем, предъявим обвинения и все будут довольны. Хотя сделать это в спешке будет довольно трудно. Тем временем они там, этот идиот и Коул, ничего о расследовании не знают. Если об этом пронюхает пресса или если дело о пеликанах попадет в цель, тогда я оповещу всю страну, что Президент сказал нам замять дело, потому что в нем замешан один из его приятелей.
Льюис улыбался:
— Это его убьет.
— Да! Коул получит кровоизлияние, а Президента никогда не переизберут. Перевыборы в следующем году, К. О.
— Мне это нравится, Дентон, но нам нужно разгадать эту штуку.
Дентон медленно прошелся позади своего кресла и сбросил туфли. Теперь он стал еще короче.
— Нам нужно заглянуть в каждую щелку, К. О., но это будет нелегко. Если это Маттис, тогда мы имеем дело с очень состоятельным человеком и с самым запутанным сюжетом, в котором использованы талантливые убийцы, убравшие двух верховных судей. Эти люди не говорят и не оставляют следов. Посмотри на нашего друга Гэвина. Мы проведем тысячи часов, раскапывая все, связанное с этим отелем, и, клянусь, не найдем и мизерной улики. Так же, как и в случае с Розенбергом и Дженсеном.
— И с Каллаханом.
— И с Каллаханом. И, вероятно, с девушкой, если мы когда-нибудь найдем ее тело.
— В какой-то степени я виноват в том, что произошло, Дентон. Гэвин пришел ко мне утром в четверг, после того как он узнал о Каллахане, а я не стал его слушать. Я знал, что он туда собирается, но я просто не захотел ни о чем слышать.
— Знаешь, мне жаль, что он мертв. Он был хорошим адвокатом, и он был мне предан. Я ценю это. Я доверял Гэвину. Но он позволил себя убить, потому что переступил границы. Не его дело было играть в агента и искать эту девушку.
Льюис встал и потянулся.
— Я, пожалуй, пойду к миссис Верхик. Что мне можно ей сказать?
— Давай скажем ей, что это похоже на кражу со взломом, и полицейские там, на месте, пока точно не знают и ведут расследование, и что завтра мы будем знать больше и т. д. Скажи ей, что я сокрушен и что мы сделаем все, что она захочет.
* * *
Лимузин Коула внезапно остановился, прижавшись к обочине, чтобы пропустить “скорую помощь” с пронзительно ревущей сиреной. Лимузин бесцельно болтался по городу. Обычный ритуал, когда Коул и Мэтью Барр встречались, чтобы поговорить о своих по-настоящему грязных делах. Они глубоко уселись на заднем сиденье, потягивая напитки. Коул непрерывно пил ключевую воду. У Барра была пол-литровая банка с пивом, которую он купил в продовольственном магазине.На “скорую помощь” они не обратили внимания.
— Я должен знать о том, что знает Грентэм, — сказал Коул. — Сегодня он позвонил Зикману и личному помощнику Зикмана, Нельсону Де Ван Транделлу, одному из моих бывших помощников, который сейчас работает в Комитете по переизбранию. И это только то, о чем я знаю. За один день. Он серьезно занялся делом о пеликанах.
— Ты думаешь, он его видел? — Лимузин снова поехал.
— Нет. Совсем нет. Если бы он знал, что в нем, он не пытался бы выудить какие-то сведения о нем. Но, черт возьми, он знает о его существовании.
— Он хороший репортер. Я слежу за ним уже годы. Он держится в тени и, кажется, поддерживает связь со странной сетью источников. Он пишет диковатые статьи, но они обычно чертовски точны.
— Именно это меня и беспокоит. Он очень упорный, и от этой его истории пахнет кровью.
Барр отхлебнул из жестянки.
— Конечно, с моей стороны было бы слишком много, если бы я захотел узнать, что содержится в деле.
— Не спрашивай. Это настолько конфиденциально, что становится страшно.
— Тогда, каким образом Грентэм узнал об этом?
— Отличный вопрос. Именно это я и хочу узнать. Каким образом, он выяснил о его существовании и насколько много он знает? Где его источники?
— Мы поставили жучок на его телефон в машине, но в его квартире мы пока не были.
— Почему?
— Сегодня утром нас чуть не застала его уборщица. Мы еще раз попытаемся завтра.
— Не попадись, Барр. Помни об Уотергейте.
— Они были слабоумными идиотами, Флетчер. Мы, с другой стороны, довольно талантливые люди.
— Это правда. Тогда скажи мне, можешь ли ты и твои довольно талантливые коллеги поставить жучок на телефон Грентэма в “Пост”?
Барр повернулся и уставился на Коула:
— Ты с ума спятил? Это невозможно. Это место набито людьми круглые сутки. У них есть служба безопасности. Она действует.
— Это должно быть сделано.
— Тогда сделай это, Коул. Если ты так много знаешь, сделай это.
— Подумай над тем, как это можно сделать, о’кей. Обдумай это.
— Хорошо. Я уже обдумал. Это невозможно.
Коул был удивлен таким поворотом дела, и его удивление покоробило Барра. Лимузин въехал в даунтаун.
— Обработай его квартиру, — инструктировал Коул. — Мне нужны отчеты о всех его телефонных звонках дважды в день. — Лимузин остановился, и Барр вылез наружу.
Глава 27
Завтрак на Дюпон Сэркл. Было довольно зябко, но, по крайней мере, эти наркоманы и дегенераты находились в бессознательном состоянии, пребывая в своих маленьких болезненных мирах. Несколько пьяниц валялись наподобие бревен, прибитых к берегу. Но солнце уже было высоко, и он чувствовал себя в безопасности, и, кроме того, он ведь был агентом ФБР с наплечными нашивками и пистолетом подмышкой. Кого ему бояться? Он не пользовался им уже пятнадцать лет, но ему очень нравилось его выхватывать и продувать дуло.
Его звали Троуп, очень специальный помощник мистера Войлса. Он был настолько специальным, что никто, за исключением его самого и мистера Войлса, не знал об этих маленьких секретных беседах с Букером из Лэнгли. Он сел на изогнутую дугой скамейку, повернутую спинкой к Нью-Хэмпширу и развернул готовый завтрак, купленный в магазине, который состоял из банана и горячей булочки. Посмотрел на часы. Букер никогда не опаздывал. Троуп всегда приходил первым, затем через пять минут появлялся Букер, затем они быстро переговаривались, и сначала уходил Троуп, а за ним Букер. Теперь, на закате своей карьеры, они не вылезали из офисов, но были очень близки со своими шефами, каждому из которых время от времени до чертиков надоедало гадать, чем же занимается другой, или, может быть, просто была нужна срочная информация.
Троуп было его настоящим именем, и он гадал, было ли Букер тоже настоящим именем. Наверное, нет. Он из Лэнгли, а они там все были параноиками. — Троуп откусил от банана кусочек в пару сантиметров. — У их секретарей, черт бы их побрал, было по три или четыре имени.
Букер обходил фонтан, держа в руках белый стаканчик с кофе. Он огляделся и сел рядом со своим другом. Этой встречи хотел Войлс, так что начать должен был Троуп.
— Мы потеряли человека в Новом Орлеане, — сказал он.
Букер обхватил ладонями горячий стаканчик и отхлебнул:
— Он дал себя убить.
— Да, однако же он мертв. Вы там были?
— Да, но мы не знали, что он там был. Мы были близко, но наблюдали за другими. Чем он занимался?
Троуп развернул остывшую булочку.
— Мы не знаем. Он поехал на похороны, старался найти Девушку, нашел кого-то другого, вот и все. — Он отправил в рот длинный кусок банана, и с ним было покончено. Теперь булочка.
— Чистая работа, так?
Букер пожал плечами. Что могло знать ФБР о том, как убивают людей?
— Все было о’кей. Довольно слабая попытка изобразить самоубийство, насколько мы можем сейчас судить. — Он отпил горячего кофе.
— Где девушка? — спросил Троуп.
— Мы потеряли ее в О’Хара. Может быть, она в Манхэттене, но мы не уверены. Мы ищем.
— И они ищут, — Троуп отпил холодного кофе.
— Уверен, что ищут.
Они смотрели на пьяницу, который свалился со скамейки. Падая, он сначала с глухим стуком ударился головой, но, вероятно, ничего не почувствовал. Он перевернулся, и изо лба начала сочиться кровь.
Букер посмотрел на часы. Эти встречи были очень короткими.
— Каковы планы мистера Войлса?
— О, он вовсю начал расследование. Вчера вечером он послал пятьдесят групп, и сегодня пошлет еще. Он не любит терять людей, особенно тех, кого знает.
— А что с Белым домом?
— Он ничего не собирается им говорить, и, возможно, они ничего не выяснят. Что они знают?
— Они знают Маттиса.
При мысли об этом Троуп выдавил легкую усмешку:
— Где находится мистер Маттис?
— Кто знает. За последние три года в этой стране его мало видели. У него, по крайней мере, полдюжины домов в стольких же странах, он летает на реактивных самолетах и плавает на кораблях, так что кто знает.
Троуп покончил с булочкой и смял обертку.
— Это дело приперло его к стенке, верно?
— Это отличная работа. Но если бы он сохранял спокойствие, то его можно было бы просто не заметить. Но он пришел в бешенство, начал убивать людей, и чем больше он убивает, тем большее доверие получает дело.
Троуп бросил взгляд на часы. Потрачено слишком много времени, но разговор получился полезным.
— Войлс сказал, что ему, возможно, понадобится ваша помощь.
Букер кивнул:
— Договорились. Но это будет очень трудный случай. Во-первых, возможный исполнитель мертв. Во-вторых, возможный посредник неуловим. Была тщательно продуманная конспирация, но конспираторы пропали. Мы попытаемся найти Маттиса.
— А девушку?
— Да. Мы попытаемся.
— Что она думает?
— Как остаться в живых.
— Вы можете ее сюда привезти?
— Нет. Мы не знаем, где она находится, и мы не можем хватать ни в чем не повинных граждан посреди улицы. Сейчас она никому не доверяет.
Троуп поднялся, держа в руках свой кофе и сумку.
— Я не могу ее за это винить.
Он ушел.
Был и четвертый факс, фото Томаса Каллахана, просто для дела.
Он положил ноги на стол. Было почти девять тридцать, вторник. Отдел новостей жужжал, гудел и вибрировал, как хорошо организованный бунт. За последние двадцать четыре часа он сделал восемьдесят звонков, и в результате у него ничего не было, за исключением этих четырех снимков и пачки финансовых бумаг по избирательной кампании. Он никуда не продвигался, да и, собственно, зачем. Она была готова все рассказать. Он бегло пролистал “Пост” и увидел странную историю о каком-то Гэвине Верхике и его смерти. Телефон зазвонил. Это была Дарби.
— Вы видели “Пост”? — спросила она.
— Я пишу “Пост”, запомните.
У нее не было настроения препираться.
— История об адвокате из ФБР, убитом в Новом Орлеане, вы ее видели?
— Я как раз ее читаю. Она что-нибудь говорит вам?
— Можно сказать, да. Слушайте внимательно, Грентэм. Каллахан передал дело Верхику, который был его лучшим другом. В пятницу Верхик прилетел в Новый Орлеан на похороны. На протяжении уик-энда я говорила с ним по телефону. Он хотел мне помочь, но я боялась. Мы договорились встретиться вчера в полдень. Верхик был убит у себя в комнате около одиннадцати вечера в воскресенье. Вы все понимаете?
— Да, все понятно.
— Верхик не показался на нашей встрече. К тому времени, конечно, он был мертв. Я страшно испугалась и покинула город. Сейчас я в Нью-Йорке.
— Хорошо, — Грентэм писал с бешеной скоростью. — Кто убил Верхика?
— Я не знаю. На этом история далеко не кончается. Я прочитала от корки до корки “Пост” и “Нью-Йорк таймс” и ничего не увидела еще об одном убийстве в Новом Орлеане. Это произошло с человеком, с которым я разговаривала и думала, что передо мной был Верхик. Это длинная история.
— Похоже на это. Когда я смогу услышать эту длинную историю?
— Когда вы сможете приехать в Нью-Йорк?
— Могу быть там к полудню.
— Это рановато. Давайте спланируем это на завтра. Я позвоню вам в это же время завтра и дам инструкции. Вы должны быть осторожны, Грентэм.
Он восхищенно смотрел на джинсы и на улыбку на баре.
— Грей, хорошо? Не Грентэм.
— Как угодно. Того, что я знаю, боятся некоторые очень влиятельные люди. Если я скажу тебе, это может тебя убить. Я видела трупы, понимаешь. Грей? Я слышала взрывы бомб и выстрелы. Вчера я видела человеческие мозги, у меня нет ни малейшего понятия, кто он был такой и почему был убит, за исключением того, что он был знаком с делом о пеликанах. Я доверила ему мою жизнь, и он был убит выстрелом в голову на глазах у пятидесяти человек. Когда я смотрела, как он умирает, ко мне внезапно пришла мысль, что он, возможно, не был моим другом. Сегодня утром я читала газету и поняла, что он, определенно, не был моим другом.
— Кто его убил?
— Мы поговорим об этом, когда ты сюда приедешь.
— Хорошо, Дарби.
— Осталось сказать только об одном. Я расскажу тебе все, что знаю, но ты не должен называть мое имя. Я написала уже достаточно, чтобы убили, по крайней мере, трех человек. Но я не хочу больше напрашиваться на неприятности. Я все время должна оставаться анонимной, хорошо, Грей?
— Договорились.
— Я тебе очень сильно доверяю, и я не совсем понимаю почему. Если я когда-нибудь начну в тебе сомневаться, я исчезну.
— Я даю тебе слово, Дарби. Я клянусь.
— Думаю, что ты делаешь ошибку. Это не такая работа, как твои обычные расследования. Это дело может тебя убить.
— Теми же людьми, которые убили Розенберга и Дженсена?
— Да.
— Ты знаешь, кто убил Розенберга и Дженсена?
— Я знаю, кто платил за убийство. Я знаю его имя. Я знаю его бизнес. Я знаю его политику.
— И ты расскажешь мне это завтра?
— Если еще буду жива, — последовала долгая пауза, и каждый из них думал о чем-то своем.
— Вероятно, нам следует поговорить немедленно, — сказал он.
— Вероятно. Но я позвоню тебе утром.
Грентэм повесил трубку и просидел некоторое время, восхищаясь этой красивой студенткой-юристом, изображенной на поблекшей фотографии, убежденной, что должна умереть. Секунду он поддавался искушению поразмышлять о рыцарстве, отваге и спасении. Ей было двадцать с небольшим, ей нравились, судя по снимку Каллахана, мужчины старше ее, и, наконец, она доверилась ему, а не кому-либо другому. Он должен был заставить все это сработать. И он должен был ее защитить.
Шеф его команды, по установившемуся распорядку, избегал этих поездок. Он очень ценил те моменты, когда Президент уезжал из Белого дома и он сам всем заправлял. Но им нужно было поговорить.
— Мне опротивели речи Мабри, — разочарованно сказал Президент. — Все они похожи друг на друга. Клянусь, эту я уже произносил на прошлой неделе в Ротари-клубе.
— Он лучший, кто у нас есть, но я продолжаю искать, — сказал Коул, не отрываясь от своего мемо. Он читал речь, и она была не так уж плоха. Но Мабри писал их уже шесть месяцев, идеи потеряли свежесть, да и вообще Коул хотел его уволить.
Президент бросил взгляд на меморандум Коула.
— Что это?
— Сокращенный список.
— Кто остался?
— Сайлер-Спенс, Ватсон и Кальдерон. — Коул щелчком перелистнул страницу.
— Просто здорово, Коул. Женщина, черный и кубинец. Куда делись белые мужчины? Я, кажется, сказал тебе, что мне нужны молодые белые мужчины. Молодые, крепкие, выносливые консервативные судьи с безупречной репутацией, у которых впереди долгая жизнь. Разве я не говорил этого?
Коул продолжал читать.
— Их надо привести к присяге, шеф.
— Мы приведем их к присяге. Я буду жать на них всех, пока они не сломаются, но эти ребята будут приведены к присяге. Ты сознаешь, что каждые девять из десяти белых мужчин в этой стране голосовали за меня?
— Восемьдесят четыре процента.
— Верно. Что же не в порядке с белыми мужчинами?
— Это не просто протекционизм.
— Черта с два, если не так. Это протекционизм, самый простой и прямой. Я награждаю своих друзей и наказываю своих врагов. Только так можно выжить в политике. Ты танцуешь с теми, кто тебя приглашает. Не могу поверить, что ты хочешь женщину и черного. Ты размяк, Коул.
Коул перевернул еще одну страницу. Он уже слышал это раньше.
— Меня больше заботят перевыборы, — сказал он спокойно.
— А меня нет? Я столько раз встречался с азиатами, и испанцами, и женщинами, и черными, что можно подумать, будто бы я демократ. Черт возьми, Флетчер, что случилось с белыми людьми? Посмотри, там должна быть сотня хороших, квалифицированных, консервативных судей, верно? Почему ты не можешь найти двух, только двух, которые бы выглядели и думали так же, как и я?
— Вы собрали девяносто процентов голосов кубинцев.
Президент швырнул речь на сиденье и взял утренний выпуск “Пост”.
— Хорошо, давай начнем с Кальдерона. Сколько ему?
— Пятьдесят один. Женат, восемь детей. Католик, происходит из бедной семьи, окончил Йельский университет, очень солидный. Очень консервативен. Никаких изъянов или личных компрометирующих фактов, за исключением того, что двадцать лет назад лечился от алкоголизма. Тогда перестал пить. Сейчас полный трезвенник.
Его звали Троуп, очень специальный помощник мистера Войлса. Он был настолько специальным, что никто, за исключением его самого и мистера Войлса, не знал об этих маленьких секретных беседах с Букером из Лэнгли. Он сел на изогнутую дугой скамейку, повернутую спинкой к Нью-Хэмпширу и развернул готовый завтрак, купленный в магазине, который состоял из банана и горячей булочки. Посмотрел на часы. Букер никогда не опаздывал. Троуп всегда приходил первым, затем через пять минут появлялся Букер, затем они быстро переговаривались, и сначала уходил Троуп, а за ним Букер. Теперь, на закате своей карьеры, они не вылезали из офисов, но были очень близки со своими шефами, каждому из которых время от времени до чертиков надоедало гадать, чем же занимается другой, или, может быть, просто была нужна срочная информация.
Троуп было его настоящим именем, и он гадал, было ли Букер тоже настоящим именем. Наверное, нет. Он из Лэнгли, а они там все были параноиками. — Троуп откусил от банана кусочек в пару сантиметров. — У их секретарей, черт бы их побрал, было по три или четыре имени.
Букер обходил фонтан, держа в руках белый стаканчик с кофе. Он огляделся и сел рядом со своим другом. Этой встречи хотел Войлс, так что начать должен был Троуп.
— Мы потеряли человека в Новом Орлеане, — сказал он.
Букер обхватил ладонями горячий стаканчик и отхлебнул:
— Он дал себя убить.
— Да, однако же он мертв. Вы там были?
— Да, но мы не знали, что он там был. Мы были близко, но наблюдали за другими. Чем он занимался?
Троуп развернул остывшую булочку.
— Мы не знаем. Он поехал на похороны, старался найти Девушку, нашел кого-то другого, вот и все. — Он отправил в рот длинный кусок банана, и с ним было покончено. Теперь булочка.
— Чистая работа, так?
Букер пожал плечами. Что могло знать ФБР о том, как убивают людей?
— Все было о’кей. Довольно слабая попытка изобразить самоубийство, насколько мы можем сейчас судить. — Он отпил горячего кофе.
— Где девушка? — спросил Троуп.
— Мы потеряли ее в О’Хара. Может быть, она в Манхэттене, но мы не уверены. Мы ищем.
— И они ищут, — Троуп отпил холодного кофе.
— Уверен, что ищут.
Они смотрели на пьяницу, который свалился со скамейки. Падая, он сначала с глухим стуком ударился головой, но, вероятно, ничего не почувствовал. Он перевернулся, и изо лба начала сочиться кровь.
Букер посмотрел на часы. Эти встречи были очень короткими.
— Каковы планы мистера Войлса?
— О, он вовсю начал расследование. Вчера вечером он послал пятьдесят групп, и сегодня пошлет еще. Он не любит терять людей, особенно тех, кого знает.
— А что с Белым домом?
— Он ничего не собирается им говорить, и, возможно, они ничего не выяснят. Что они знают?
— Они знают Маттиса.
При мысли об этом Троуп выдавил легкую усмешку:
— Где находится мистер Маттис?
— Кто знает. За последние три года в этой стране его мало видели. У него, по крайней мере, полдюжины домов в стольких же странах, он летает на реактивных самолетах и плавает на кораблях, так что кто знает.
Троуп покончил с булочкой и смял обертку.
— Это дело приперло его к стенке, верно?
— Это отличная работа. Но если бы он сохранял спокойствие, то его можно было бы просто не заметить. Но он пришел в бешенство, начал убивать людей, и чем больше он убивает, тем большее доверие получает дело.
Троуп бросил взгляд на часы. Потрачено слишком много времени, но разговор получился полезным.
— Войлс сказал, что ему, возможно, понадобится ваша помощь.
Букер кивнул:
— Договорились. Но это будет очень трудный случай. Во-первых, возможный исполнитель мертв. Во-вторых, возможный посредник неуловим. Была тщательно продуманная конспирация, но конспираторы пропали. Мы попытаемся найти Маттиса.
— А девушку?
— Да. Мы попытаемся.
— Что она думает?
— Как остаться в живых.
— Вы можете ее сюда привезти?
— Нет. Мы не знаем, где она находится, и мы не можем хватать ни в чем не повинных граждан посреди улицы. Сейчас она никому не доверяет.
Троуп поднялся, держа в руках свой кофе и сумку.
— Я не могу ее за это винить.
Он ушел.
* * *
Грентэм держал в руках туманную фотографию, переданную ему факсом из Феникса. Она была ученицей предпоследнего года обучения в Аризона Стейт, очень привлекательная двадцатилетняя девушка. В списках значилось, что она специализировалась в биологии. Он позвонил двадцати Шоу в Денвере, прежде чем остановился. Второй факс был от представителя Ассошиэйтед Пресс в Новом Орлеане. Это была копия ее снимка как первокурсницы Тьюлана. Волосы были длиннее. Где-то в середине ежегодного альбома агент АП отыскал фото Дарби Шоу, пьющей диетическую колу на пикнике в колледже. На ней были мешковатый свитер и потертые джинсы, которые отлично на ней сидели. Было ясно, что этот снимок положил в альбом какой-то ее большой поклонник. Фото выглядело так, как будто было взято из журнала “Bore. Она смеялась, глядя на что-то или на кого-то на пикнике. Зубы были идеальными, а лицо теплым. Это фото он прикрепил кнопкой к маленькому бару рядом со своим письменным столом.Был и четвертый факс, фото Томаса Каллахана, просто для дела.
Он положил ноги на стол. Было почти девять тридцать, вторник. Отдел новостей жужжал, гудел и вибрировал, как хорошо организованный бунт. За последние двадцать четыре часа он сделал восемьдесят звонков, и в результате у него ничего не было, за исключением этих четырех снимков и пачки финансовых бумаг по избирательной кампании. Он никуда не продвигался, да и, собственно, зачем. Она была готова все рассказать. Он бегло пролистал “Пост” и увидел странную историю о каком-то Гэвине Верхике и его смерти. Телефон зазвонил. Это была Дарби.
— Вы видели “Пост”? — спросила она.
— Я пишу “Пост”, запомните.
У нее не было настроения препираться.
— История об адвокате из ФБР, убитом в Новом Орлеане, вы ее видели?
— Я как раз ее читаю. Она что-нибудь говорит вам?
— Можно сказать, да. Слушайте внимательно, Грентэм. Каллахан передал дело Верхику, который был его лучшим другом. В пятницу Верхик прилетел в Новый Орлеан на похороны. На протяжении уик-энда я говорила с ним по телефону. Он хотел мне помочь, но я боялась. Мы договорились встретиться вчера в полдень. Верхик был убит у себя в комнате около одиннадцати вечера в воскресенье. Вы все понимаете?
— Да, все понятно.
— Верхик не показался на нашей встрече. К тому времени, конечно, он был мертв. Я страшно испугалась и покинула город. Сейчас я в Нью-Йорке.
— Хорошо, — Грентэм писал с бешеной скоростью. — Кто убил Верхика?
— Я не знаю. На этом история далеко не кончается. Я прочитала от корки до корки “Пост” и “Нью-Йорк таймс” и ничего не увидела еще об одном убийстве в Новом Орлеане. Это произошло с человеком, с которым я разговаривала и думала, что передо мной был Верхик. Это длинная история.
— Похоже на это. Когда я смогу услышать эту длинную историю?
— Когда вы сможете приехать в Нью-Йорк?
— Могу быть там к полудню.
— Это рановато. Давайте спланируем это на завтра. Я позвоню вам в это же время завтра и дам инструкции. Вы должны быть осторожны, Грентэм.
Он восхищенно смотрел на джинсы и на улыбку на баре.
— Грей, хорошо? Не Грентэм.
— Как угодно. Того, что я знаю, боятся некоторые очень влиятельные люди. Если я скажу тебе, это может тебя убить. Я видела трупы, понимаешь. Грей? Я слышала взрывы бомб и выстрелы. Вчера я видела человеческие мозги, у меня нет ни малейшего понятия, кто он был такой и почему был убит, за исключением того, что он был знаком с делом о пеликанах. Я доверила ему мою жизнь, и он был убит выстрелом в голову на глазах у пятидесяти человек. Когда я смотрела, как он умирает, ко мне внезапно пришла мысль, что он, возможно, не был моим другом. Сегодня утром я читала газету и поняла, что он, определенно, не был моим другом.
— Кто его убил?
— Мы поговорим об этом, когда ты сюда приедешь.
— Хорошо, Дарби.
— Осталось сказать только об одном. Я расскажу тебе все, что знаю, но ты не должен называть мое имя. Я написала уже достаточно, чтобы убили, по крайней мере, трех человек. Но я не хочу больше напрашиваться на неприятности. Я все время должна оставаться анонимной, хорошо, Грей?
— Договорились.
— Я тебе очень сильно доверяю, и я не совсем понимаю почему. Если я когда-нибудь начну в тебе сомневаться, я исчезну.
— Я даю тебе слово, Дарби. Я клянусь.
— Думаю, что ты делаешь ошибку. Это не такая работа, как твои обычные расследования. Это дело может тебя убить.
— Теми же людьми, которые убили Розенберга и Дженсена?
— Да.
— Ты знаешь, кто убил Розенберга и Дженсена?
— Я знаю, кто платил за убийство. Я знаю его имя. Я знаю его бизнес. Я знаю его политику.
— И ты расскажешь мне это завтра?
— Если еще буду жива, — последовала долгая пауза, и каждый из них думал о чем-то своем.
— Вероятно, нам следует поговорить немедленно, — сказал он.
— Вероятно. Но я позвоню тебе утром.
Грентэм повесил трубку и просидел некоторое время, восхищаясь этой красивой студенткой-юристом, изображенной на поблекшей фотографии, убежденной, что должна умереть. Секунду он поддавался искушению поразмышлять о рыцарстве, отваге и спасении. Ей было двадцать с небольшим, ей нравились, судя по снимку Каллахана, мужчины старше ее, и, наконец, она доверилась ему, а не кому-либо другому. Он должен был заставить все это сработать. И он должен был ее защитить.
* * *
Автомобильный кортеж медленно двинулся прочь из города. Через час ему надо было произнести речь в Колледж Парке, и, сидя в лимузине без пиджака, он расслабился и читал речь, составленную ему Мабри. Он покачал головой и сделал на полях пометку. В обычный день для приятной поездки за город в симпатичный кампус, чтобы произнести пару слов, эта речь бы сошла, но сейчас она не годилась.Шеф его команды, по установившемуся распорядку, избегал этих поездок. Он очень ценил те моменты, когда Президент уезжал из Белого дома и он сам всем заправлял. Но им нужно было поговорить.
— Мне опротивели речи Мабри, — разочарованно сказал Президент. — Все они похожи друг на друга. Клянусь, эту я уже произносил на прошлой неделе в Ротари-клубе.
— Он лучший, кто у нас есть, но я продолжаю искать, — сказал Коул, не отрываясь от своего мемо. Он читал речь, и она была не так уж плоха. Но Мабри писал их уже шесть месяцев, идеи потеряли свежесть, да и вообще Коул хотел его уволить.
Президент бросил взгляд на меморандум Коула.
— Что это?
— Сокращенный список.
— Кто остался?
— Сайлер-Спенс, Ватсон и Кальдерон. — Коул щелчком перелистнул страницу.
— Просто здорово, Коул. Женщина, черный и кубинец. Куда делись белые мужчины? Я, кажется, сказал тебе, что мне нужны молодые белые мужчины. Молодые, крепкие, выносливые консервативные судьи с безупречной репутацией, у которых впереди долгая жизнь. Разве я не говорил этого?
Коул продолжал читать.
— Их надо привести к присяге, шеф.
— Мы приведем их к присяге. Я буду жать на них всех, пока они не сломаются, но эти ребята будут приведены к присяге. Ты сознаешь, что каждые девять из десяти белых мужчин в этой стране голосовали за меня?
— Восемьдесят четыре процента.
— Верно. Что же не в порядке с белыми мужчинами?
— Это не просто протекционизм.
— Черта с два, если не так. Это протекционизм, самый простой и прямой. Я награждаю своих друзей и наказываю своих врагов. Только так можно выжить в политике. Ты танцуешь с теми, кто тебя приглашает. Не могу поверить, что ты хочешь женщину и черного. Ты размяк, Коул.
Коул перевернул еще одну страницу. Он уже слышал это раньше.
— Меня больше заботят перевыборы, — сказал он спокойно.
— А меня нет? Я столько раз встречался с азиатами, и испанцами, и женщинами, и черными, что можно подумать, будто бы я демократ. Черт возьми, Флетчер, что случилось с белыми людьми? Посмотри, там должна быть сотня хороших, квалифицированных, консервативных судей, верно? Почему ты не можешь найти двух, только двух, которые бы выглядели и думали так же, как и я?
— Вы собрали девяносто процентов голосов кубинцев.
Президент швырнул речь на сиденье и взял утренний выпуск “Пост”.
— Хорошо, давай начнем с Кальдерона. Сколько ему?
— Пятьдесят один. Женат, восемь детей. Католик, происходит из бедной семьи, окончил Йельский университет, очень солидный. Очень консервативен. Никаких изъянов или личных компрометирующих фактов, за исключением того, что двадцать лет назад лечился от алкоголизма. Тогда перестал пить. Сейчас полный трезвенник.