Гришем Джон. Камера

   Сэм протянул руку к своему черно-белому ящику. Как обычно, звук опередил изображение на добрый десяток секунд, и, глядя на темный экран, Кэйхолл слушал генерального прокурора, который клялся жителям штата покарать нераскаявшегося преступника. В осветившемся тусклом квадрате медленно проступали черты лица, через мгновение на экране возник и сам Роксбург. Губы его растягивала улыбка, а брови хмурились. Прокурор вдохновенно расписывал заслуги правосудия. За спиной государственного обвинителя висел плакат с фигурой расиста в зловещем балахоне. Человек стоял на фоне полыхающего креста, чуть ниже виднелись буквы: ККК. Улыбчивого Роксбурга сменил ведущий. Восьмое августа, повторил он так, будто зритель должен был обвести эту дату кружком. Затем молодая приятная женщина приступила к чтению сводки погоды.
   Кэйхолл выключил телевизор, подошел к решетке.
   – Слышал, Сэм? – поинтересовался за стеной Гуллит.
   – Да.
   – Держись.
   – Да.
   – Есть ведь и светлые стороны.
   – Это какие же?
   – Держаться осталось всего четыре недели. – Джей-Би хмыкнул.
   Сэм извлек из тонкой папки несколько листов бумаги, уселся на койку – стульев в камере не было. Глаза его заскользили по оставленному Адамом документу. Текст соглашения занимал полторы страницы. Взяв карандаш, Кэйхолл начал делать аккуратные пометки на полях. В чистой половинке добавил целый параграф, внезапно осенившую его идею изложил уже на обороте и принялся за второй лист. Поставив точку, внимательно прочитал написанное – раз, другой, третий. Затем Сэм осторожно снял с полки древнюю пишущую машинку, установил ее на колени, заправил бумагу. В камере зазвучал негромкий перестук клавиш.
   * * *
   Часы показывали десять минут седьмого, когда в коридор ступили двое надзирателей. Тот, что был пониже, катил перед собой тележку с четырнадцатью ячейками. У первой камеры тележка остановилась, высокий надзиратель просунул в специальную щель металлический поднос. Обитатель камеры, тощий кубинец, не проронив ни слова, схватил поднос, уселся на край койки и с жадностью давно не видевшего еды человека заработал челюстями.
   Завтрак состоял из шести блюд: пара жареных яиц, увесистый кусок бекона, четыре тоста, два крошечных пакетика яблочного джема, пластиковая бутылочка с апельсиновым соком и большой, пластиковый же стакан кофе. Простое, но сытное меню было утверждено федеральными властями.
   Тележка переместилась к следующей камере. Еду заключенные всегда ждали с нетерпением оголодавших псов.
   – Вы опоздали на одиннадцать минут, – раздраженно буркнул сиделец, забирая поднос.
   – Можешь предъявить иск, – не повернув головы, бросил высокий.
   – Я знаю свои права.
   – Засунь их себе в задницу.
   – Это уже оскорбление! Ты за него ответишь. Надзиратели двинулись дальше. Подобные перебранки происходили каждый день, им никто не удивлялся. Прибытие завтрака не отвлекло Сэма от работы.
   – Я так и знал, что ты будешь печатать, – сказал высокий, останавливаясь перед щелью.
   – Любовное послание. – Кэйхолл переместил машинку на одеяло, поднялся.
   – Да хоть партитура “Севильского цирюльника”. Но только поторопись, Сэм! Шеф уже подумывает о твоем прощальном ужине.
   – Скажи, пусть приготовит пиццу. Нет, с пиццей он сядет в лужу. Что ж, тогда сойдут бобы и тройка сосисок. – Сэм принял поднос.
   – Это твое последнее слово? До тебя здесь один заказал говяжий бифштекс и королевских креветок, поверишь? Королевские креветки в Парчмане!
   – Заказ был выполнен?
   – Нет. Парень потерял аппетит. Под конец питался исключительно валиумом.
   – Недурной вкус.
   – Тише! – оглушительно проорал из своей клетки Джей-Би.
   Надзиратели с некоторой опаской приблизились к его решетке. Могучие руки Гуллита грозно сжимали металлические прутья.
   – Какие мы сегодня игривые, – заметил кативший тележку.
   – Почему вы, засранцы долбаные, не можете обойтись без трепа?! Думаете, люди тут просыпаются лишь для того, чтобы выслушать ваши идиотские анекдоты? Давай сюда мой завтрак и ступай прочь.
   – Ради Бога, Джей-Би, сэр! Глубочайшие извинения. Мне казалось, вас мучает одиночество.
   – Ты ошибся. – Гуллит взял поднос и шагнул к койке.
   – До чего ранимая душа! – Тележка покатилась к камере следующей жертвы тюремного остроумия.
   Сидя на постели, Сэм помешивал ложечкой горячий кофе. Яичница с беконом в его утренний рацион не входила, а джем и тосты можно будет съесть чуточку позже. Вместительный стакан с кофе он привык растягивать до десяти, когда наступало время солнечных ванн и физических упражнений.
   Кэйхолл поставил на колени машинку. Работать, работать!

ГЛАВА 13

   К половине десятого утра новый вариант соглашения был готов. Сэм имел все основания гордиться собой: конечный результат вполне мог считаться шедевром. Прожевывая хрустящий кусочек тоста, Кэйхолл еще раз придирчиво прочитал документ. Высокий слог, обилие непостижимых для дилетанта терминов, цветистая фразеология свидетельствовали о том, что автор текста без колебаний вступил бы в поединок с профессиональным юристом.
   В дальнем конце коридора хлопнула дверь, послышались неторопливые и уверенные шаги. За решеткой камеры выросла фигура Пакера.
   – Адвокат уже здесь, Сэм. – Он снял с пояса наручники. Кэйхолл поднялся с койки, поддернул боксерские трусы.
   – Который сейчас час?
   – Чуть больше половины десятого. А в чем дело?
   – В десять у меня прогулка.
   – Или она, или встреча с адвокатом. Выбирай. Размышляя, Сэм оделся в красный спортивный костюм, вставил ноги в резиновые тапочки. Процедура одевания не отнимала у сидельцев Скамьи много времени.
   – Могу я пойти на прогулку позже?
   – Посмотрим.
   – Она мне необходима.
   – Знаю, Сэм, знаю. Шевелись.
   – Мне без нее нельзя.
   – Ясное дело. Как и всем остальным. Постараюсь что-нибудь придумать.
   Кэйхолл провел расческой по прядям сальных волос, приблизился к умывальнику. Пакер терпеливо ждал. Сэму хотелось переброситься словечком с Джей-Би, но Гуллит уже спал. Большинство заключенных Семнадцатого блока сразу после завтрака предпочитали погрузиться в сон. Наблюдательный Пакер давно уже вычислил, что средний сиделец пребывал в состоянии сна от пятнадцати до шестнадцати часов в сутки: ему не мешали ни жара, ни холод, ни включенный за стеной соседа телевизор.
   Сегодняшнее утро было непривычно тихим. Негромкое жужжание вентиляторов не нарушал ни один человеческий голос.
   Подойдя к решетке, Сэм повернулся к сержанту спиной, сунул в узкую щель кисти рук. Когда Пакер сцепил его запястья наручниками, Кэйхолл сделал два шага, согнул колени и взял с постели окончательно отредактированный документ. Сержант кивнул невидимому стражу, тот нажал кнопку. Дверь камеры поползла в сторону.
   При перемещении по коридорам ноги заключенных обычно соединяли довольно короткой металлической цепочкой, и имей Пакер дело с более молодым сидельцем, он бы ни минуты не сомневался. Но Сэм? Куда бежать немощному старику? Подхватив Кэйхолла под локоть, Пакер вывел его из камеры. В сопровождении еще одного охранника они подошли к массивной железной двери. Сержант повернул в замочной скважине ключ, потянул тяжелую створку на себя. За перегородкой комнаты для посетителей сидел Адам. Пакер снял с Сэма наручники.
   Адвокат и его клиент остались наедине.
   * * *
   Адам внимательно прочел документ. Пробегая глазами текст во второй раз, он сделал на полях несколько пометок; местами стиль изложения вызывал улыбку. Ему приходилось видеть и более наивные строки, выходившие из-под пера маститых юристов. Язык Сэма отличался пафосом, к которому так любят прибегать восторженные студенты-первокурсники. Там, где можно было обойтись одним словом, Кэйхолл использовал шесть. Его латынь приводила в ужас. Отдельные параграфы вообще не имели смысла. И все же для непрофессионала работа могла считаться почти безукоризненной.
   Состоявший изначально из двух страниц документ превратился в четырехстраничный. В тексте Адам обнаружил всего три опечатки.
   – Героический труд, – сказал он, кладя листы на стол. Сэм пустил к потолку струю дыма. – Но, по сути, это то же самое соглашение.
   – По сути, оно чертовски отличается от твоего, – поправил Кэйхолл.
   Адам просмотрел свои пометки.
   – Из текста следует, что тебя волнуют пять моментов: губернатор, книги, телевизор, отказ от услуг адвоката и свидетели процедуры.
   – Меня волнует куча вещей. Ты же перечислил только безоговорочные требования.
   – Еще вчера я сказал, что с книгами и телевизором помочь тебе ничем не смогу.
   – О'кей. Дальше.
   – Формулировка отказа от услуг юриста впечатляет. Ты считаешь себя вправе в любое время и без всяких объяснений выставить меня за дверь, даже не меня, а вообще всякого представителя “Крейвиц энд Бэйн”.
   – В последний раз мне потребовалось много сил, чтобы избавиться от этих еврейских выродков. Хочу подстраховаться.
   – Резонно.
   – Мне плевать, резонно это, по-твоему, или нет. Данный пункт не подлежит обсуждению.
   – Ясно. И представлять твои интересы могу только я.
   – Совершенно верно. Никто, кроме тебя, пусть и в руки не берет мое дело. Хватит с меня иудеев, понял? То же относится к черномазым и женщинам.
   – Слушай, Сэм, мы же договорились называть их чернокожими.
   – О, прости, ради Бога. Тогда речь должна идти об афроамериканцах, иудоамериканцах и женоамериканцах. Мы с тобой будем ирландоамериканцами и плюс белыми мужеамериканцами. Если тебе потребуется помощь фирмы, постарайся общаться лишь с германоамериканцами или италоамери-канцами. Примем в расчет условия Чикаго и допустим некоторое количество выходцев из Польши. Грамотно, а? Вполне в духе межэтнической культуры и политкорректности, так?
   – Как тебе угодно.
   – Уже легче.
   Адам поставил на полях документа галочку.
   – Я приму твои требования.
   – Еще бы. Если действительно хочешь работать. Только держись подальше от нацменов.
   – Исходишь из того, что им не терпится встрять?
   – Я ни из чего не исхожу. Мне осталось всего четыре недели, и провести их я хочу с людьми, которым могу доверять.
   Адам еще раз прочел третью страницу соглашения. Судя по тексту, Сэм Кэйхолл намеревался единолично отобрать двух свидетелей, что будут присутствовать при исполнении приговора.
   – Мне не совсем понятен пункт о свидетелях.
   – Все очень просто. Если дело дойдет до газовки, то в соседней комнате посадят около пятнадцати человек. Поскольку придут они туда из-за меня, я имею право выбрать хотя бы двух. Инспектор, американец ливанского происхождения, между прочим, подыщет остальных. Обычно среди писак устраивают нечто вроде лотереи, чтобы определить, кто из этих хищников своими глазами увидит процесс превращения жертвы в падаль.
   – Тогда зачем этот пункт?
   – В числе тех, кого выбирает казнимый, то есть в данном случае я, всегда был адвокат.
   – И ты не хочешь делать меня свидетелем.
   – Угадал.
   – Полагаешь, я горю желанием присутствовать?
   – Я ничего не полагаю. Всем известно, что адвокаты ногти грызут от нетерпения посмотреть, как их клиент вдыхает в себя веселенький газ – когда другого бедняге уже не остается. Им непременно нужно попасть в объективы, полить слезы и покричать о справедливости.
   – По-твоему, мне тоже?
   – По-моему, нет.
   – Так зачем же?
   Сэм подался вперед, лицо его оказалось в двух дюймах от зарешеченного окошка.
   – Затем, что ты не будешь присутствовать при казни, ладно?
   – Договорились, – ровным голосом ответил Адам и поднял с прилавка последнюю страницу. – Но до нее не дойдет, Сэм.
   – Умница. Это я и хотел услышать.
   – Однако без губернатора нам не обойтись. Пренебрежительно фыркнув, Кэйхолл откинулся на спинку стула, с независимым видом скрестил ноги.
   – Условия изложены предельно ясно.
   Так оно и было. Почти вся последняя страница представляла собой злобный памфлет против Дэвида Макаллистера. Отбросив в сторону юридическую учтивость, Сэм дал себе волю: едва ли не в каждой строке мелькали эпитеты типа “лживый”, “эгоистичный”, “продажный”, неоднократно подчеркивалась “неутолимая чиновничья тяга к саморекламе”.
   – Значит, с губернатором у тебя проблемы, – сказал Адам. Кэйхолл презрительно улыбнулся.
   – Не думаю, что такой язык уместен, Сэм.
   – Мне плевать на то, что ты думаешь.
   – Губернатор может спасти твою жизнь.
   – Неужели? Это из-за него я оказался здесь, на Скамье. С чего вдруг он захочет спасать мою жизнь?
   – Я не сказал “захочет”, я сказал “может”. Зачем лишать себя шанса?
   Сэм закурил. Внучок-то, оказывается, совсем простак. Опершись на локоть, он направил на Адама скрюченный указательный палец.
   – Если ты считаешь, что Дэйв Макаллистер в последнюю минуту дарует мне жизнь, то ты полный идиот. Я объясню тебе алгоритм его действий. Он использует мое дело, чтобы лишний раз привлечь к своей персоне внимание прессы. Он пригласит тебя к себе в кабинет, а за полчаса до твоего прихода соберет в соседней комнате свору писак. Слушать тебя он будет с величайшей заинтересованностью, пустится в глубокомысленные рассуждения относительно ценности человеческой жизни, назначит новую встречу, уже ближе к казни. Когда ты уйдешь, он бросится к этим борзописцам и выложит им весь ваш разговор. Вспомнит Крамера, прочтет лекцию о гражданских правах, пустит слезу. И чем ближе будет мой день, тем громче станет кричать о нем пресса. Макаллистер из кожи вылезет, лишь бы увидеть себя на телеэкранах. Примется зазывать тебя к себе, если только ты ему позволишь. Он вдоволь напьется твоей и моей крови.
   – Он в состоянии сделать это и без нас.
   – Так и выйдет. Помяни мое слово, Адам: за час до исполнения приговора губернатор соберет пресс-конференцию, либо здесь, либо у себя, чтобы перед десятками телекамер отказать преступнику в милосердии. И в глазах подонка будут блестеть слезы!
   – Но поговорить с ним все-таки стоит.
   – Отлично. Иди, говори. Как только за тобой захлопнется дверь, в силу вступит второй пункт нашего соглашения, и от Макаллистера ты прямиком направишься в Чикаго.
   – Он может проникнуться ко мне симпатией.
   – Он полюбит тебя. Еще бы, внук Сэма Кэйхолла. Какая захватывающая история! Новые репортеры, новые интервью. О, он будет очень рад такому знакомству. Черт побери, ты же поможешь его переизбранию!
   Адам пометил что-то в блокноте и попробовал сменить трудную тему:
   – Кто научил тебя так писать?
   – Твои учителя. Отошедшие в мир иной достопочтенные судьи. Ловкие крючкотворы. Лицемерные профессора. Я читал ту же дрянь, что и ты – в своих университетах.
   – У тебя недурно выходит. – Адам тряхнул листом.
   – Благодарю.
   – Похоже, ты обзавелся здесь небольшой практикой?
   – Практикой! Что такое практика? Почему юристы практикуют? Почему они не могут просто работать? Водопроводчики тоже практикуют? Вместе с продавцами? Нет, они работают. Но адвокаты – упаси Господь. Это каста особая, вот они – практикуют. Можно подумать, они действительно знают, что делают.
   – Тебе хоть кто-нибудь нравится, Сэм?
   – Дурацкий вопрос.
   – Почему дурацкий?
   – Потому что ты сидишь по другую сторону стены. Через полчаса ты поднимешься и выйдешь. Вечером закажешь ужин в уютном ресторанчике, а потом уляжешься в мягкую постель. На твоей стороне иная жизнь. Я же здесь стал животным. Я живу в клетке. Законы штата Миссисипи отпустили мне ровно четыре недели. В таких условиях трудно любить людей, малыш. Поэтому я и назвал твой вопрос дурацким.
   – Выходит, до прибытия в Парчман ты любил кого-то? Сэм выдохнул густое облако дыма.
   – Еще один дурацкий вопрос.
   – Почему?
   – Не важно, советник. Ты юрист, а не психиатр.
   – Я твой внук, значит, могу задавать деду вопросы о его прошлом.
   – Задавай. Но, боюсь, какие-то останутся без ответов.
   – Опять – почему?
   – Прошлого не вернешь, мой мальчик. Мы не можем переделать того, что уже сделано. Да и объяснить тоже.
   – Однако у меня нет прошлого.
   – Счастливчик.
   – Не уверен.
   – Слушай, если ты рассчитывал найти во мне археолога, то ты здорово ошибся.
   – О'кей. С кем же мне еще поговорить?
   – Не знаю. Для меня это все не важно.
   – Это важно для меня.
   – Честно говоря, в данный момент ты меня не интересуешь. Хочешь – верь, хочешь – нет, но сейчас меня волнует собственное будущее. Часы тикают, и с каждой минутой все громче. Я слышу их отсчет, он вселяет в меня тревогу. Что мне дела до проблем других людей?
   – Почему ты вступил в Клан?
   – Потому что в нем состоял мой отец.
   – Почему он вошел в Клан?
   – Потому что там уже был его отец.
   – Не слабо. Три поколения.
   – Четыре. В годы Гражданской войны полковник Джейкоб Кэйхолл сражался плечом к плечу с Натаном Бедфордом Форрестом^[9]. По семейному преданию, старина Джейкоб являлся одним из первых членов Клана.
   – И ты им гордишься?
   – Это вопрос?
   – Да.
   – Дело не в гордости. – Сэм кивнул на соглашение. – Подписываешь?
   – Подписываю.
   – Так давай же.
   На последней странице Адам расписался и протянул документ Кэйхоллу.
   – Мы затронули весьма конфиденциальную сферу, – сказал тот. – Будучи моим адвокатом, ты никому не скажешь лишнего слова.
   – Я соблюдаю правила профессиональной этики. Рядом с именем внука Сэм поставил свое.
   – Когда же ты превратился в Холла?
   – За месяц до своего четвертого дня рождения. Не я один – вся семья. Сам я этого, конечно, не помню.
   – С чего он решил стать Холлом? Почему не сжег мосты, не сделался каким-нибудь Миллером или Грином?
   – Это вопрос?
   – Нет.
   – Он же отправился в бега, Сэм. Думаю, четырех поколений было многовато даже для него.
   Положив соглашение на стол, Кэйхолл неторопливо закурил очередную сигарету, глубоко затянулся.
   – Вот что, Адам, – голос его прозвучал неожиданно мягко, – давай-ка дела семейные отложим на потом. Позже я, может быть, соглашусь вернуться к этой теме, а сейчас уволь. Сейчас важнее другое. Каковы, например, мои шансы? Сумеешь ли ты остановить часы? Что у тебя на уме?
   – Это зависит от ряда вещей, Сэм, от того, насколько подробно ты расскажешь о взрыве.
   – Не вижу связи.
   – Если откроются новые факты, мы найдем способ представить их. Такие способы существуют, поверь. Разыщем судью, который готов будет нас выслушать.
   – Что за новые факты?
   Адам перевернул страницу блокнота, написал на полях дату.
   – Кто перегнал зеленый “понтиак” в Кливленд накануне взрыва?
   – Не знаю. Один из подручных Догана.
   – Имя его тебе известно?
   – Нет.
   – Брось, Сэм.
   – Клянусь. Я не знаю. Я никого не видел. Машину просто оставили на стоянке. Предполагалось, что туда же я и верну ее.
   – Почему ни в одном из процессов не упоминалось об этом человеке?
   – Откуда мне знать? Кого интересовала мелкая сошка? Им был нужен я. По-другому объяснить не могу.
   – Взрыв офиса Крамера стал уже шестым по счету?
   – Я так думаю. – Голос Кэйхолла звучал приглушенно, как если бы Сэм опасался спрятанных в стенах комнаты микрофонов.
   – Ты так думаешь?
   – С той поры прошло немало времени. – Он прикрыл глаза. – Да, шестым.
   – ФБР считает его шестым.
   – Значит, так оно и есть. Феды никогда не ошибаются.
   – А до Гринвилла зеленый “понтиак” уже использовался?
   – Да. Пару раз, если мне не изменяет память. В нашем распоряжении имелось несколько машин.
   – Все предоставлял Доган?
   – Да. У него была торговля подержанными автомобилями.
   – Знаю. В предыдущих случаях “понтиак” подгонял один и тот же человек?
   – Я никогда не видел того, кто подгонял машины. Доган придерживался собственного стиля. Он соблюдал дьявольскую осторожность и скрупулезно просчитывал все варианты. Не стану утверждать, но водитель “понтиака” почти наверняка и представления не имел о том, кто я такой.
   – Машины подгонялись уже с динамитом в багажнике?
   – Да. Без исключений. Запасов взрывчатки Догану хватило бы на небольшую войну. Ведь феды так и не обнаружили его арсенал.
   – Где ты научился обращаться со взрывчаткой?
   – В летнем лагере Клана. Прочитал книжонку с инструкциями.
   – А не в крови ли у тебя этот дар?
   – Нет.
   – Я не шучу. Так откуда он?
   – На самом деле все очень просто. За полчаса и недоумок натаскается.
   – Ну да. А потом у тебя уже появился некоторый опыт.
   – Опыт помогает. Суть-то в том, чтобы зажечь спичку. Годится любая, лишь бы не отсырела. Вспыхивает огонек, ты подносишь его к концу бикфордова шнура и делаешь ноги. При достаточной длине шнура у тебя есть пятнадцать минут.
   – Этим искусством владели все члены Клана?
   – Все, с кем я был знаком.
   – Ты и сейчас поддерживаешь с ним отношения?
   – Нет. Меня бросили.
   Адам внимательно наблюдал за лицом своего собеседника. Кэйхолл смотрел на него не мигая, морщины на лбу оставались неподвижными, в глазах не светилось ни сожаления, ни ярости. Внук опустил голову к блокноту.
   – 2 марта 1967 года прозвучал взрыв в синагоге Хирша в Джексоне. Бомбу установил ты?
   – Идешь прямо к цели, да?
   – Вопрос несложный, правда? Сэм стиснул зубами фильтр.
   – Почему это так важно?
   – Просто ответь на него, и все. – Адам готов был сорваться. – Увиливать поздно.
   – О таком меня еще не спрашивали.
   – Что ж, пользуйся моментом. Да или нет?
   – Да.
   – Приехал туда на зеленом “понтиаке”?
   – По-видимому.
   – Кто находился рядом с тобой?
   – С чего ты взял, что со мной еще кто-то был?
   – Некий свидетель говорил, будто за несколько минут до взрыва мимо него проехал зеленый “понтиак” с двумя мужчинами внутри. Он даже узнал в тебе водителя.
   – Ага. Старый добрый Баскар. Читал о нем в газетах.
   – Он стоял на перекрестке, через который вы мчались к синагоге.
   – Как же, стоял. Выйдя в три часа ночи в стельку пьяным из бара. Баскар, и ты об этом знаешь, ни разу не появился в зале суда. Его не приводили к присяге, не подвергали перекрестному допросу. Он молчал до того момента, пока газеты всей страны не напечатали мой портрет.
   – По-твоему, он лгал?
   – Нет, скорее всего просто не сознавал, что несет. Не забывай, Адам, ведь обвинение в этом взрыве мне так и не предъявили. Баскар не давал официальных свидетельских показаний. Вся история выплыла наружу только после того, как его раскопал в одном из борделей какой-то бойкий репортеришка.
   – Хорошо, попробуем по-другому. Был ли кто-либо рядом с тобой утром 2 марта 1967 года, когда ты закладывал бомбу в синагогу Хирша?
   Отодвинувшись от окошка, Сэм склонил голову на грудь, мышцы его расслабились. Из кармана появилась синяя пачка “Монклера”, морщинистые пальцы неторопливо выбрали сигарету, поднесли ее к влажным губам. С той же обстоятельностью из другого кармана Кэйхолл извлек коробок, чиркнул спичкой. К потолку потянулась сизая струйка дыма.
   Адам понял: рассчитывать на скорый ответ не приходится. Длительная пауза сама по себе была достаточно красноречивой. Биение сердца участилось, по пустому желудку растеклась сосущая боль. Уж не момент ли истины переживает сейчас Сэм? Если в подготовке взрыва принимал участие и его сообщник, то, может быть, вовсе не дед устанавливал трубки динамита? Может быть, удастся найти судью, который выслушает вновь вскрывшиеся обстоятельства и распорядится отсрочить казнь? Вполне допустимо. Даже вероятно. Или только может быть?
   – Нет, – с сочувствием, но твердо ответил Кэйхолл.
   – Не верю.
   – Я действовал один.
   – Я не верю тебе, Сэм.
   Кэйхолл пожал плечами и закинул ногу за ногу. Набрав в легкие воздуху, Адам аккуратно записал что-то в блокноте, перевернул страницу.
   – В котором часу ты прибыл в Кливленд ночью 20 апреля 1967 года?
   – Какой раз ты имеешь в виду?
   – Первый.
   – Из Клэнтона я выехал около шести. Дорога заняла пару часов, значит, на месте я оказался примерно в восемь.
   – И куда ты направился?
   – В торговый центр.
   – Зачем?
   – На стоянку, за машиной.
   – Зеленым “понтиаком”?
   – Да. Но его там не было. Тогда я сел за руль и двинул в Гринвилл, осмотреться.
   – Тебе приходилось бывать в нем раньше?
   – Да, недели за две до этого. Провел, так сказать, рекогносцировку. Я даже заглянул к адвокату в офис.
   – Ты совершил глупость, согласись. На суде секретарша опознала в тебе мужчину, который спрашивал дорогу и попросил разрешения зайти в туалет.
   – Ужасную глупость. Но ведь я и не рассчитывал попасть в руки полиции. Предполагалось, что второй раз девица меня уже не увидит. – Кэйхолл затянулся дымом. – Непростительная ошибка. Но какой смысл рассуждать об этом сейчас?