Гришем Джон. Камера

   – Нет.
   – Согласен. Помнишь, в последнем нашем разговоре я упоминал о писателе, Уэндалле Шермане? Том, что…
   – Помню. За пятьдесят тысяч долларов.
   – Теперь он называет новую сумму – сто тысяч. Денежки выложит его издательство. Шерман хочет записать на пленку беседу с тобой, посмотреть в окошко газовой камеры, покопаться в архивах и подготовить солидную книгу.
   – Нет.
   – Почему?
   – Тратить оставшиеся три дня на пустую болтовню? Чтобы потом какой-то чужак шатался по округу Форд и задавал всем бессмысленные вопросы? К тому же сейчас я не испытываю особо острой нужды в сотне тысяч долларов.
   – Отлично. Ты говорил про одежду…
   – Да. О ней позаботится Донни.
   – Пойдем дальше. Вплоть до последнего часа тебе разрешено находиться в обществе двух человек. Существует специальная форма, где необходимо указать их имена.
   – Имеются в виду юрист и священник, если не ошибаюсь?
   – Ты прав.
   – Впиши в форму себя и Ральфа Гриффина.
   – Кто такой Ральф Гриффин?
   – Наш новый капеллан. Говорит, он убежденный противник смертной казни, поверишь? Его предшественник считал, что все мы должны гореть в геенне огненной, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, естественно.
   Адам протянул Сэму заполненный бланк:
   – Распишись вот здесь. Кэйхолл вывел четкую подпись.
   – Помимо всего прочего, тебе положено одно супружеское свидание.
   В “гостиной” зазвучал хриплый смех:
   – Не издевайся над стариком, малыш!
   – И не думаю. Лукас Манн настоял, чтобы я обязательно напомнил тебе об этом.
   – О'кей. Ты исполнил свой долг.
   – Есть еще одна бумажка. Как ты распорядишься личным имуществом?
   – То есть своими пожитками?
   – Примерно так.
   – Господи, как же это отвратительно, Адам. Зачем?
   – Я юрист, Сэм. Нам платят за проработку мельчайших деталей.
   – Скажи, тебе нужны мои вещи?
   На мгновение Адам задумался. Обижать деда не хотелось, однако в то же время он и представить себе не мог, что будет делать с заношенным до дыр нижним бельем, десятком истрепавшихся книг, стареньким черно-белым телевизором и резиновыми тапочками.
   – Я бы их забрал.
   – Не стесняйся. Хоть сейчас. Забери и сожги.
   – Распишись.
   Выполнив требование, Сэм поднялся и стал вновь расхаживать по комнате.
   – Было бы неплохо, если бы ты все же познакомился с Донни.
   – Когда скажешь. – Адам сложил документы в кейс, ставший заметно тяжелее от добросовестным образом проработанных мельчайших деталей. – Жди меня завтра утром.
   – Не забудь прихватить хорошую новость, малыш.
   Полковник Наджент двигался вдоль обочины автострады во главе десятка вооруженных легкими карабинами тюремных охранников. Он насчитал в общей сложности двадцать шесть куклуксклановцев, десяток коричневорубашечников и полтора десятка скинхедов. У сидевших под широким зонтом двух католических монашек полковник вежливо поинтересовался, что их сюда привело. Брызгая на черные одеяния минеральной водой из пластиковой бутылки, обе пояснили, что пришли молить у Бога прощения для еще одной заблудшей души. Затем они спросили:
   – А вы кто такой?
   – Инспектор блока особого режима. Хочу убедиться, что на прилегающей территории отсутствует угроза безопасности объекта.
   – Мы ничем вам не угрожаем, инспектор. Будьте добры, уходите, пожалуйста.

ГЛАВА 43

   Из-за того ли, что стоял воскресный день, а может быть, из-за накрапывающего дождя, но свой утренний кофе Адам пил в состоянии полной безмятежности. Небо только начинало светлеть, и тихий шелест дождевых капель, падавших на каменные плиты внутреннего дворика, действовал на него умиротворяюще. По лежавшей чуть ниже особняка Риверсайд-драйв проносились редкие машины. Не слышно было над рекой низких гудков буксиров. Все вокруг дышало тишиной и спокойствием.
   В этот первый из трех остававшихся до 8 августа дней никаких особых дел у Адама не было. Сначала он хотел ненадолго заглянуть в офис, чтобы закончить текст последней петиции, которая, конечно же, тоже ничего не даст, а затем собирался заехать в Парчман, к Сэму.
   Вряд ли какой-либо из судов объявит решение в воскресенье. Пятница и суббота прошли впустую. Скорее всего ситуация не изменится и сегодня. Новостей можно ждать только завтра, в понедельник.
   В понедельник начнется безумие. А вторник, последний день, который Сэм проведет в этом мире, превратится в настоящий кошмар.
   Но воскресное утро выдалось на редкость тихим. Адам проспал почти семь часов, что за прошедшие три недели могло считаться рекордом. Голова его была ясной, пульс – ровным, не беспокоил даже желудок.
   Адам раскрыл газету, просмотрел заголовки. Где-то на третьей полосе помещались две заметки о готовящейся экзекуции, но читать их он не захотел. Когда взошло солнце, дождь прекратился, и около часа Адам просидел в мокром кресле-качалке, листая журналы по архитектуре. Вскоре это занятие ему наскучило. Душа требовала действий.
   Не давала покоя мысль о тетиной спальне. Вот уже десятый день он не мог выбросить из головы книгу, что лежала в комоде. Рассказывала о ней Ли, будучи совершенно пьяной, однако ее слова никак не походили на несвязный бред алкоголика. Книга наверняка существовала, с той самой фотографией висевшего на веревке молодого негра в окружении позирующих перед камерой, гордых сознанием собственного величия представителей белой расы. Отвратительное зрелище рисовалось Адаму во всех деталях, но какие-то важные мелочи все же отсутствовали. Различимо ли на снимке лицо повешенного? Есть ли на его ногах обувь, или же из-под брюк торчат босые ступни? Сколько белых вокруг дерева? Их возраст? Можно ли узнать среди них Сэма? Есть ли там женщины? А оружие? Кровь? По словам Ли, молодого человека сначала высекли. Не лежит ли на земле хлыст?
   На протяжении нескольких дней Адам размышлял о жуткой картине, и сейчас настала пора выяснить все окончательно. Чего ждать? Тетка может в любой момент вернуться, передумать, спрятать книгу. Он рассчитывал провести в особняке еще два или три дня, но кто знает: достаточно одного телефонного звонка – и… И придется спать в машине либо вообще перебираться в Джексон. Когда твоему клиенту остается жить менее трех суток, мысли о комфорте отходят на второй план.
   Лучшего момента уже не будет. Адам бросил взгляд на стоянку, убедился, что “ягуара” на ней нет, и, ступив в спальню, решительно выдвинул верхний ящик комода. Увидев стопки дамского белья, Адам смутился.
   Книга обнаружилась в третьем ящике, на стареньком, тонкой шерсти свитере: довольно толстый том в темно-зеленом переплете. “Негритянское население Юга и Великая депрессия”. Напечатана в 1947-м издательством “Тоффлер-пресс” в Питсбурге. Опустившись на край теткиной постели, Адам раскрыл книгу. Чуть пожелтевшие от времени страницы, казалось, никто до него не трогал. Да и кому из южан пришло бы в голову интересоваться подобной литературой? Он был уверен, что книга на протяжении почти пяти десятилетий оставалась в семействе Кэйхолл невостребованной. Какими вообще путями она попала к Сэму?
   В томе имелись три вклейки фотографий. Первая представляла собой подборку снимков с жалкими хижинами, в которых чернокожие жили прямо на плантациях. Кое-где у покосившегося крыльца стояли обитатели: трое или четверо взрослых, окруженные дюжиной ребятишек. Пустые глаза на безрадостных лицах.
   Вторая, находившаяся в центре книги, насчитывала страниц двадцать. Фотографий суда Линча было две. На переднем плане одной стояли две фигуры в высоких белых капюшонах с карабинами в руках. За их спинами на переброшенной через сук дерева веревке покачивалось тело чернокожего юноши: вывалившийся язык, искаженное предсмертной мукой лицо. Подпись под снимком гласила: “Ку-клукс-клан торжествует победу. Центральные районы Миссисипи, 1939 г.”.
   Поборов отвращение, Адам перевернул страницу – чтобы увидеть сцену, которая почти в точности повторяла предыдущую. Безжизненное тело на веревке, головы не видно, рубаха разорвана в клочья – похоже, несчастного действительно хлестали кнутом. Мужчина был худым, как скелет; узкий ремешок перехватывал его огромные, не по размеру штаны на уровне груди. Худым и босоногим. Но крови на его коже, равно как и на земле, Адам не заметил.
   Другой конец веревки крепился к нижней ветви раскидистого дуба. Не более чем в полуметре от черных ступней стояли люди: мужчины, женщины, дети. Сурово сведенные брови, поджатые губы, стиснутые кулаки – мы сумеем защитить себя от этих животных! Некоторые женщины улыбались, две или три выглядели чуть ли не хорошенькими; мальчик лет двенадцати целился в фотографа игрушечным пистолетом, крепко сложенный юноша держал в руке бутылку виски, повернув ее этикеткой к объективу. При взгляде на снимок возникало ощущение, что люди празднуют с трудом обретенную свободу. Адам насчитал в группе семнадцать человек: все они смотрели в камеру уверенно, с достоинством, на их лицах не было и следа замешательства, раскаяния или стыда. Чувствовалось: на их стороне закон. Только что они лишили жизни себе подобного, не испытывая ни малейшего страха перед последствиями.
   Пикник. Дружеская вечеринка на лоне природы: летние сумерки, бутылки с выпивкой, женщины. Где-нибудь в кустах оставлены корзинки с провизией, еще минут десять – и компания рассядется вокруг брошенной на траву скатерти.
   “Суд Линча в сельской местности. Миссисипи, июль 1936 г.”.
   Сэм находился в первом ряду. Упираясь правым коленом в землю, он стоял между двумя парнями и улыбался в объектив. Пятнадцати – или шестнадцатилетний подросток, круглолицый и пухлогубый, безуспешно пытающийся выглядеть хотя бы чуточку старше своих лет.
   Узнать его не составляло труда – тонкая выцветшая чернильная линия тянулась от детского лица к полям страницы, где печатными буквами было выведено имя: Сэм Кэйхолл. Пересекая фигуры, начало линия брала у его левого уха. Это сделал Эдди, подумал Адам. Ли говорила, что книгу нашел на чердаке Эдди. Он прокрался на чердак, отыскал книгу и в неверном свете фонаря провел по снимку разоблачающую Сэма черту.
   А еще Ли упоминала, что руководил казнью отец Сэма. Но определить, кто из запечатленных на фотографии мужчин его прадед, Адам не смог. Не вышло это, наверное, и у Эдди: больше отметок на фотографии не было. Семеро стоявших в толпе мужчин вполне годились Сэму в отцы. Кто из них Кэйхолл? К тому же, утверждала Ли, там были и братья Сэма. Уж не эти ли двое по бокам?
   Всматриваясь в пронзительно чистые глаза деда, Адам ощутил боль. Сэм появился на свет и вырос в среде, где ненависть к чернокожим, вообще к инородцам, давно укоренилась, стала образом жизни. Чья в этом вина? Его отец, братья, друзья, соседи – без сомнения, простые, работящие люди. Нетерпимость и жестокость были в то время присущи всем. Иного пути для Сэма не существовало. Иного пути он не знал.
   Как теперь примирить прошлое и настоящее? Можно ли судить своих предков, их страшные деяния? Ведь родись на полвека раньше, он сам неизбежно стал бы таким же.
   Глядя на снимок, Адам с удивлением обнаружил, что ему уже легче дышать. Хотя Сэм, безусловно, являлся добровольным соучастником убийства, он был всего лишь одним из многих, нес на себе только часть вины. Разумеется, расправу учинили взрослые, детвора и женщины пришли к дубу так, из любопытства. Конечно, Сэм не сделал ничего, чтобы остановить отца. Но вряд ли именно он вдохновил родителя на такое зверство.
   Снимок ставил множество вопросов. Кто был фотографом? Как тот человек вообще очутился там с камерой? Кто жертва? Где его семья, родственники? Каким образом он попал в руки разъяренной толпы? Был вытащен ею из тюрьмы? Куда дели тело? Не улыбается ли в камеру девушка, которую, как утверждалось, он изнасиловал? Кто стоит рядом с ней – отец? Брат?
   Если пятнадцатилетним мальчишкой Сэм участвовал в суде Линча, то чего следовало ожидать от него в будущем? Сколь часто жители сельской местности совершали подобные ритуалы?
   Мог ли Сэм Кэйхолл стать другим?
   Нет. На это не было никаких шансов.
   * * *
   Обжигаясь горячим кофе, Сэм сидел на столе в “гостиной” и терпеливо ждал. Густой ароматный напиток ничуть не напоминал тот, что развозили на тележке каждое утро по камерам. Перед тем как раскрыть дверь комнаты, Пакер вручил заключенному наполненный до краев стакан из толстого пластика.
   В замочной скважине проскрежетал ключ, и на пороге появился полковник Наджент. За его плечами высилась фигура сержанта. Спрыгнув со стола, Сэм вскинул к виску руку в издевательском приветствии.
   – Доброе утро, Сэм, – хмуро буркнул Наджент. – Как дела?
   – Лучше не бывает, мой генерал. А у вас?
   – Потихоньку.
   – Да, туговато вам сейчас приходится. Слишком много забот. Непросто организовать мероприятие так, чтобы оно прошло как по маслу. Снимаю перед вами шляпу, сэр.
   Наджент попытался пропустить мимо ушей ядовитый сарказм.
   – Необходимо поговорить. Похоже, твои защитники намерены убедить всех в том, что ты рехнулся. Вот зашел проверить.
   – На здоровье не жалуюсь. Могу поднять штангу. Что вы предпочитаете: жим, толчок, рывок?
   – Выглядишь ты и вправду неплохо.
   – Благодарю. На вас тоже приятно посмотреть. Какой ваксой пользуетесь, генерал?
   Армейские ботинки Наджента сияли, как обычно. Бросив на них взгляд, Пакер ухмыльнулся.
   – Так вот… – Полковник опустился на стул. – Наш психиатр утверждает, что ты не готов к сотрудничеству.
   – Кто? Эн?
   – Доктор Стигэлл.
   – Эта толстая задница с буквой вместо имени? Да у нас и разговора-то, собственно, не было.
   – Ты не захотел с ней общаться?
   – Можно сказать и так. Я провел здесь почти десять лет, и вдруг она подходит к самому краю моей могилы, спрашивает, как я поживаю. Предложила мне горсть таблеток – чтобы я окоченел еще до вашего прихода. Вам, конечно, было бы только легче.
   – Доктор Стигэлл хотела помочь.
   – Да благословит ее за это Господь. Передайте: я очень сожалею и обещаю, что такого больше не повторится. Можете объявить мне взыскание.
   – Давай-ка обсудим твой последний ужин.
   – А для чего здесь Пакер? Наджент оглянулся на сержанта.
   – Таковы правила.
   – Он охраняет вас, признайтесь, сэр. Встреча со мной пугает, да? Боишься остаться здесь один, Наджент? Мне без малого семьдесят, табачный дым превратил мои легкие в решето, а ты боишься нераскаявшегося убийцы?
   – Чушь!
   – А ведь я бы размазал тебя по стенам, Наджент, если бы захотел.
   – Очень страшно. К делу, Сэм. Каким будет меню твоего последнего ужина?
   – Сегодня воскресенье. Последний раз я собираюсь поужинать во вторник вечером. Зачем подобная спешка?
   – Нужно все спланировать. Можешь заказать что угодно. В пределах разумного, естественно.
   – Кто же будет готовить?
   – Наши повара.
   – Изумительно. Тот самый шеф, что девять с половиной лет кормит меня бобами и тухлой свининой. Ах, какая аппетитная перспектива!
   – Итак, твой выбор, Сэм? Слушаю.
   – Как насчет тостов и вареной моркови? Не хочется утруждать желудок деликатесами.
   – Превосходно. Передумаешь, скажи Пакеру, а он сообщит на кухню.
   – Обойдусь без последнего ужина, Наджент. Завтра мой адвокат пустит в ход тяжелую артиллерию. Ты даже не представляешь, что вас ждет.
   – Надеюсь, твои ожидания оправдаются.
   – Сукин ты сын! Лжец! Тебе же не терпится спеленать меня ремнями и дать подручным команду задраить дверь. А потом, когда все будет кончено, ты с постной рожей выйдешь к прессе: сегодня, восьмого августа, в ноль часов пятнадцать минут, в соответствии с приговором суда округа Лейкхед, штат Миссисипи, осужденный Сэм Кэйхолл принял смерть в газовой камере тюрьмы Парчман. Это будет твой звездный час, Наджент. Не пытайся мне врать.
   Полковник не сводил глаз с зажатого в руке листа бумаги.
   – Назови мне имена свидетелей.
   – Узнаешь у моего адвоката.
   – Кому передать оставшиеся после тебя вещи?
   – Узнаешь у моего адвоката.
   – О'кей. Представители прессы хотят взять у тебя интервью.
   – К адвокату.
   Вскочив со стула, Наджент стремительно вышел из комнаты. Пакер выждал секунд десять и уже от самой двери негромко сказал:
   – Сиди спокойно, Сэм. К тебе еще один визитер.
   – Тогда плесни сюда немного кофе, – подмигнул ему Кэйхолл.
   Сержант взял со стола стакан. Через пять минут он вернулся с полным и протянул Сэму воскресный выпуск городской газеты Джексона. Кэйхолл отыскал на второй полосе заметку о готовящейся казни, начал читать. Через некоторое время в “гостиную” без стука вошел Ральф Гриффин.
   Положив газету на стол, Сэм окинул священника придирчивым взглядом. Одет Гриффин был в поблекшие от множества стирок джинсы и черную рубашку с белой полоской под воротником. На ногах – легкомысленные кроссовки.
   – Мое почтение, святой отец, – приветствовал его Кэйхолл, с наслаждением делая большой глоток кофе.
   – Как поживаешь, Сэм? – Гриффин выдвинул из-за стола стул, сел.
   – В данную минуту сердце мое переполнено ненавистью, – мрачно признался старик.
   – Весьма прискорбно. Кто является ее объектом?
   – Полковник Наджент. Но это пройдет.
   – Молитвы возносишь, сын мой?
   – В общем-то нет.
   – Почему?
   – А куда спешить? В моем распоряжении день сегодня, день завтра и день послезавтра. Во вторник вечером помолимся вместе. От души.
   – Как скажешь. Решать тебе. Я буду рядом.
   – Мне бы хотелось, чтобы вы побыли со мной до конца, ваше преподобие. Вы и мой адвокат. Вам разрешено находиться здесь до последнего часа.
   – Почту за честь.
   – Спасибо.
   – О чем ты намерен просить Бога, Сэм? Кэйхолл поднес к губам стакан с кофе, отпил.
   – Для начала необходимо увериться в том, что Господь простит мне после смерти все мои неправедные поступки.
   – То есть грехи?
   – Да.
   – Для этого необходимо покаяться и испросить у Бога прощения.
   – Как? Скопом, за все сразу?
   – Хотя бы за то, что ты помнишь.
   – Тогда начинать нужно прямо сейчас. На это потребуется время.
   – Тебе виднее. О чем еще ты будешь молить Всевышнего?
   – О моей семье – такой, какая она есть. Внук, брат, дочь. Я не жду моря пролитых ими слез, просто не хочу, чтобы они переживали. А еще я замолвил бы словечко за своих здешних приятелей. Без меня им придется трудновато.
   – Продолжай.
   – Третья молитва – за Крамеров, особенно за Рут.
   – Это семья погибших мальчиков?
   – Да. Ну и, конечно, Линкольны.
   – Кто такие Линкольны?
   – Долгая история. Тоже жертвы.
   – Хорошо, Сэм, хорошо. Тебе необходимо очистить душу.
   – Чтобы ее очистить, нужны годы, святой отец.
   – Много на твоей совести?
   Сэм поставил стакан на стол, медленно потер ладони. В глазах Гриффина светились доброта и понимание.
   – Что, если так?
   – Человеческих жизней? Кэйхолл кивнул.
   – Убиенных тобой людей? Второй кивок.
   Гриффин сделал глубокий вдох, задумался.
   – Что ж, Сэм, откровенно говоря, я бы не хотел умереть, не исповедавшись, не испросив у Бога прощения. Так сколько же их?
   Кэйхолл сполз со стола, обул резиновые тапочки, закурил и принялся расхаживать по “гостиной”. Священник чуть повернулся вместе со стулом.
   – Джо Линкольн. Письмо семье я уже отправил.
   – Ты убил его?
   – Да. Он был афроамериканцем, жил на моей земле. Произошло это, наверное, в пятидесятом. С тех пор меня не переставала мучить совесть. – Сэм остановился, опустил голову. – А потом, много лет спустя, двое белых мужчин убили на похоронах моего отца. Какое-то время они провели в тюрьме, и когда вышли, мы с братьями их уже ждали. Прикончили обоих, о чем я ничуть не сожалею. Все в округе считали их настоящей мразью, к тому же они лишили жизни отца.
   – Убийство никогда не было делом праведным, Сэм. Сейчас ты борешься против того, чтобы именем закона убили тебя.
   – Это я понимаю.
   – А полиция вас не задержала?
   – Нет. Шериф что-то подозревал, но доказать ничего не мог. Мы вели себя очень осторожно. Да и кто они были? Отбросы.
   – Пусть так, и все же вам нет оправдания.
   – Знаю. Я привык думать, что те двое получили по заслугам – до того, как попал сюда. На Скамье же человек меняется и понимает: единственная ценность – это жизнь. Теперь мне жаль парней. Искренне жаль.
   – Ты сказал все?
   Считая шаги, Кэйхолл прошелся по “гостиной” и замер возле стола. Гриффин ждал. Время остановилось.
   – Была еще парочка. Давно. Тоже суд Линча, – выговорил Сэм, избегая встречаться взглядом с собеседником.
   – Парочка?
   – Не уверен. Может быть, трое. Да, точно, трое. Но первого убили, когда мне исполнилось лет десять, я сидел в кустах и смотрел. Всем заправлял отец, член Клана, а мы с братом Альбертом прокрались за его спиной в лес и наблюдали. Наверное, это не считается?
   – Нет.
   Плечи Сэма поникли, голос снизился почти до шепота:
   – Второго вздернула на сук толпа, годами пятью позже. Я стоял рядом. Какой-то черномазый, простите, падре, афроамериканец изнасиловал местную девчонку. Во всяком случае, бедняжка всем повторяла, что он ее изнасиловал. Репутация у нее была так себе, а два года спустя она родила дочь цвета кофе с молоком. Кто знает? В общем, потаскушка ткнула пальцем, и толпа линчевала обидчика. На мне лежит такая же вина, как и на остальных.
   – Господь простит ее, Сэм.
   – Точно?
   – Поверь мне.
   – Сколько же Он в состоянии простить?
   – Все. Если ты действительно раскаиваешься, то дощица, где перечислены все твои грехи, станет чистой. Так записано в Библии.
   – Слишком уж это хорошо, чтобы быть правдой.
   – Ну а третий? Кэйхолл покачал головой:
   – Не могу, святой отец. Не могу.
   – Ты не обязан говорить мне, Сэм. Скажи Богу.
   – Вряд ли у меня хватит сил рассказать об этом хоть кому-то.
   – Хватит, хватит. Прикрой ночью глаза и поведай Ему без утайки. Господь милостив. Он простит тебя.
   – Что-то здесь не так. Убиваешь человека, и Господь тут же прощает тебя? Так просто?
   – Не так. Сначала ты должен раскаяться.
   – Я раскаиваюсь. Клянусь.
   – Прощая, Всевышний забывает о твоих грехах, Сэм, но люди – люди их помнят. Мы в ответе перед Господом и перед законами, установленными нами. Создатель отпускает тебе грехи, однако за них полагается и земная кара. Правительство…
   – К черту правительство! Мне в любом случае осталось совсем немного.
   – Вот и давай подготовимся.
   Кэйхолл вновь опустился на краешек стола, почти вплотную к Гриффину.
   – Будьте поблизости, падре. Мне понадобится ваша помощь. В душе много чего накопилось, разом не избавишься. Нужно время.
   – Если ты и в самом деле готов, то сможешь, Сэм. Сэм похлопал священника по колену:
   – Поблизости, святой отец. Договорились?

ГЛАВА 44

   Когда Адам ступил в “гостиную”, в ней плавали клочья сизого табачного дыма. Глубоко затягиваясь сигаретой, дед читал заметку о себе в воскресном выпуске газеты. На столе стояли три пустых стакана из-под кофе, валялась скомканная фольга от пирожного.
   – Устроился как дома, а? – спросил Адам, окидывая взглядом беспорядок.
   – Ага. Торчу здесь с утра. – Принимаешь гостей?
   – Я не стал бы называть их гостями. День начался с Наджента, что, сам понимаешь, мало способствует бодрости духа. Заглянул капеллан – узнать, сколько времени я провожу в молитвах. По-моему, уходил он несколько разочарованным. Потом был врач, ему требовалось удостовериться, что состояние моего здоровья позволяет властям штата убить меня. Чуть позже ненадолго наведался братец Донни. В самом деле, Адам, встреться, поговори с ним. Ты принес мне хорошую новость?
   Адам опустился на стул.
   – Нет. Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Судьи отдыхают.
   – А они в курсе, что у меня выходных нет? Что часы тикают и в субботу, и в воскресенье?
   – Может быть, как раз в эту минуту судьи рассматривают мои апелляции.
   – Может. Если только как раз в эту минуту они не сидят с пивными кружками вокруг гриля, где поджариваются свиные ребрышки. Согласен?
   – Вполне реальная возможность. О чем пишет пресса?
   – Пересказывает бредни о бесчеловечных преступлениях Сэма Кэйхолла, анализирует комментарии губернатора. Информации – ноль. Зато сколько эмоций!
   – Твое имя сейчас у всех на устах, Сэм. Уэндалл Шерман и его издатель предлагают уже сто пятьдесят тысяч, но решение необходимо принять до шести вечера. Уэндалл в Мемфисе, сидит наготове с диктофонами. Уверяет, что ему потребуется не менее двух дней.
   – Отлично. Как, по-твоему, я должен распорядиться этими деньгами?
   – Оставишь любимым внукам.
   – Ты это серьезно? Берешься их потратить? Если так, вези его сюда.
   – Оставь. Я шучу. Твои деньги не нужны ни Кармен, ни мне. Совесть не позволит ими воспользоваться.
   – Слава Богу. Мне бы очень не хотелось в течение двух последних суток болтать о своем славном прошлом с каким-то незнакомцем, будь он даже набит банкнотами по самую макушку. Кому, к дьяволу, интересна моя биография?
   – Я взял на себя смелость отказать Уэндаллу.
   – Хвалю.
   Сэм встал, прошелся по “гостиной”. Адам устроился на уголке стола, взял газету и раскрыл спортивное приложение.
   – Знаешь, я буду рад, когда это все закончится, – сказал Кэйхолл, подтверждая свои слова энергичным взмахом руки. – Надоело ждать. Хорошо бы прямо сегодня вечером. – Голос деда стал выше, в нем слышалось явное раздражение.