Гришем Джон. Камера

   – Хочешь, чтобы я прекратил? – не сдержался Адам. Сэм растопырил желтые от никотина пальцы, облизнул и их.
   – Может быть.
   Пересев на соседний стул, Адам окинул Сэма встревоженным взглядом.
   – Что случилось, Сэм?
   – Не знаю. Дай подумать.
   – Думай.
   – В молодости, – после долгой паузы сказал Кэйхолл, – я потерял лучшего друга. Парень погиб в автокатастрофе. Было ему тогда двадцать шесть лет. Жил с женой и крошечной дочкой в только что отстроенном домике. Перед парнем открывались прекрасные перспективы. Я пережил его на сорок три года. Мой старший брат умер в пятьдесят шесть. Еще тринадцать лет. Я стар, Адам, я стар и очень устал. Наверное, пришла пора сдаться.
   – О чем ты, Сэм?
   – А как же преимущества? Ведь закончится и твое немыслимое напряжение. Тебе не нужно будет носиться по судам, строчить бесполезные петиции. Ты не познаешь горького чувства неудачи. Я же, вместо того чтобы молиться о чуде, неспешно приведу свои дела в порядок. Мы станем больше времени проводить вместе и сделаем счастливыми множество людей: Крамеров, Макаллистера, Роксбурга, восемьдесят процентов населения страны, которые готовы аплодировать палачу. Закон восторжествует. Я уйду с достоинством, а не как отчаявшийся, боящийся смерти старик. По мне, это очень заманчиво.
   – Что случилось, Сэм? В субботу ты рвался в бой.
   – Говорю тебе, я устал. Я прожил долгую жизнь. Допустим, ты спасешь мою шкуру – а дальше? Ведь я в любом случае останусь здесь. Ты вернешься в Чикаго, сделаешь карьеру. Конечно, при желании ты всегда сможешь навестить меня. Но жить-то мне придется на Скамье. Понимаешь?
   – Я не дам тебе сложить руки. Еще есть шанс.
   – Из нас двоих решения принимаю я. – Сэм поднял локоть, вытер рукавом перепачканные мороженым губы.
   – Таким, Сэм, ты мне не нравишься. Я предпочел бы видеть тебя прежним – несдержанным, бешеным, размахивающим кулаками.
   – Человек устал, ясно?
   – Ты не позволишь убить себя. Будешь драться до конца.
   – Но почему?
   – Потому что новое убийство – это страшный грех. Мы не имеем права сдаваться.
   – И все равно проиграем.
   – Может быть. А может, и наоборот. Ты сражаешься уже почти десять лет. Зачем же бросать, когда осталась всего неделя?
   – Все кончено, Адам. Это естественный ход событий.
   – Пусть так, но мы не можем остановиться. Прошу тебя! Черт побери, у нас даже наметился прогресс – они засуетились!
   Кэйхолл снисходительно улыбнулся. Придвинувшись вплотную к деду, Адам притронулся к его локтю.
   – Применим новую стратегию. Завтра тебя освидетельствует эксперт.
   – Что за эксперт?
   – Психоаналитик.
   – Псих?
   – Псих, из Чикаго.
   – С психами я уже общался. Впустую.
   – Здесь случай особый. Этот человек будет работать на нас. Он и под присягой покажет, что ты потерял рассудок.
   – Полагаешь, когда я сюда попал, с рассудком все было в норме?
   – Полагаю. Завтра он осмотрит тебя и быстренько составит акт: осужденный выжил из ума, страдает прогрессирующей шизофренией, болезнью Альцгеймера и бог знает чем еще. Слова он найдет.
   – Откуда ты знаешь?
   – За это ему платят.
   – Кто?
   – Фирма “Крейвиц энд Бэйн”, те самые иудо-американцы, которых ты так ненавидишь. Правда, твоя ненависть не мешает им бороться за твою же жизнь. Идея принадлежит Гудмэну.
   – Похоже, вы нашли истинного профессионала.
   – Во всяком случае, особо Гудмэн не привередничал. Услугами этого эксперта фирма уже пользовалась. Он скажет то, что скажем ему мы. В разговоре держи себя поразвязнее.
   – Моя развязность его напугает.
   – Поведай ему пару-тройку жутких историй. Побольше скабрезных деталей из жизни сидельцев.
   – Без проблем.
   – Расскажи, как ты здесь деградируешь, как превращаешься в животное. Не забудь пожаловаться на возраст, ведь старее тебя на Скамье никого нет. Не бойся сгустить краски. Он нарисует душераздирающую картину, и в тот же день я отнесу это полотно в суд.
   – Ничего не выгорит.
   – Но мы попробуем.
   – Верховный суд страны разрешил Техасу казнить официально признанного дебилом заключенного.
   – Здесь не Техас, Сэм. Каждое дело имеет собственную специфику. Просто помоги нам, о'кей?
   – Нам? Кому “нам”?
   – Мне и Гудмэну. Поскольку, по твоим же словам, негативных эмоций он у тебя уже не вызывает, я решил подключить его. Одному мне не справиться, слишком много работы.
   Сэм поднялся и, считая шаги, начал расхаживать по библиотеке.
   – Утром я направлю петицию в Верховный суд, – сказал Адам, глядя в блокнот. – Слушания устраивать они скорее всего не захотят, но бумагу получат. В апелляционном суде опротестую действия Бенджамина Кейеса. Эксперт придет к тебе завтра, во второй половине дня. В среду до полудня я подам протест в связи с патологическими изменениями менталитета и психики осужденного.
   – Может, все-таки лучше уйти по-тихому, Адам?
   – Хватит, Сэм. Выбрось эти мысли из головы. Вчера вечером я говорил по телефону с Кармен. Она хочет приехать.
   Кэйхолл присел на краешек стола, полуприкрытые глаза его стали печальными. Пустив к полу струю табачного дыма, он негромко произнес:
   – Почему?
   – Я не спрашивал ее почему. На эту тему она заговорила сама. Я сказал лишь, что сначала должен посоветоваться с тобой.
   – Я никогда ее не видел.
   – Знаю. Кармен – твоя единственная внучка, Сэм. Она хочет приехать.
   – И я выйду к ней в этом балахоне? – Кэйхолл провел рукой по красной спортивной куртке.
   – Она все поймет.
   Сэм достал из контейнера третий брикетик эскимо.
   – Будешь?
   – Нет. Что передать Кармен?
   – Мне нужно подумать. Ли не отказалась еще от своего намерения?
   – М-м… вряд ли. Пару дней я ее не видел, но уверен, что ничего не изменилось.
   – Ты же остановился в ее особняке?
   – Тетка выезжала из города по делам.
   – Нужно подумать. В данную минуту я против. Я не виделся с Ли почти десять лет. Было бы жаль, если бы она запомнила меня таким. Скажешь, что Сэм пока не решил, но склоняется к отрицательному ответу.
   – Скажу.
   “Только когда?” – промелькнула мысль у Адама. Если тетя действительно легла в клинику, то три-четыре недели она будет полностью изолирована от мира.
   – Скорее бы финал, малыш. Все это мне уже осточертело. – Дед принялся меланхолично поедать мороженое.
   – Понимаю. Не спеши.
   – Почему?
   – Как почему? Легко ли проигрывать первое же дело и тащить потом этот груз всю оставшуюся жизнь?
   – Убедительный довод.
   – То-то. Значит, в бой?
   – Да. Веди своего психа. Пусть найдет патологию.
   – Вот теперь ты прежний, Сэм.
   * * *
   Лукас Манн ждал Адама у центральных ворот тюрьмы. В пять часов вечера воздух оставался все таким же липким.
   – В состоянии выкроить свободную минутку? – спросил Манн, наклоняясь к дверце “сааба”.
   – Разумеется.
   – Оставьте машину на стоянке. Беседовать приятнее в тени. Они уселись за пластиковый столик, один из нескольких, расставленных под кроной векового дуба, что высился метрах в тридцати от автострады.
   – Долго я вас не задержу, всего пара вопросов, – сказал Лукас. – Во-первых, как Сэм? Держится?
   – Насколько это возможно в данной ситуации. А в чем дело?
   – Просто интересуюсь. Сегодня я получил от журналистов пятнадцать запросов на интервью. Близится развязка. Пресса изнывает от нетерпения.
   – Сэм будет хранить молчание.
   – Кое-кто домогается встречи с вами.
   – У меня тоже нет охоты говорить.
   – Хорошо. Есть одна бумажка, пусть Сэм ее подпишет. Мы получим право послать писак к черту. О Найфехе вы слышали?
   – Прочитал в утренней газете.
   – Ему уже гораздо лучше, но присутствовать на экзекуции он не сможет. Заправлять будет всем его заместитель, форменный идиот Джордж Наджент, отставной вояка и надутый индюк.
   – Мне нет до него никакого дела. Приговор приводится в исполнение по особому указанию суда.
   – Да. Мне всего лишь хотелось, чтобы вы знали, что он собой представляет.
   – Нарисованный вами портрет достаточно выразителен.
   – И еще: в администрации губернатора работает мой однокашник. Сегодня он связался со мной. Похоже, Макаллистер весьма озабочен судьбой Сэма. По словам моего приятеля, который, безусловно, действовал по подсказке губернатора, администрация готова провести слушания и рассмотреть вопрос о помиловании, скажем, через пару дней.
   – Вы с Макаллистером друзья?
   – Я его презираю.
   – Так же, как я. И мой клиент.
   – Поэтому-то приятелю и поручили войти в контакт именно со мной. Нам однозначно дают понять: губернатор сомневается в том, что Сэма следует предать казни.
   – Вы этому верите?
   – Нисколько. Макаллистер создал себе репутацию исключительно благодаря громким процессам над Сэмом Кэйхоллом. Сейчас он настраивается на одну волну с прессой. Но что мы теряем?
   – Ничего.
   – Сама по себе идея вовсе не плоха.
   – Я за нее обеими руками. Однако мой клиент категорически возражает против подобных слушаний.
   Манн пожал плечами:
   – Последнее слово за Сэмом. Завещание он составил?
   – Да.
   – Пункт о похоронах там есть?
   – Необходимо уточнить некоторые детали. Сэм хочет, чтобы его похоронили в Клэнтоне.
   Поднявшись из-за столика, они неторопливо зашагали к воротам тюрьмы.
   – Тело доставят в морг города Индианола, это неподалеку. Оттуда его смогут забрать родственники. Допуск посетителей к осужденному прекращается за четыре часа до экзекуции. Потом рядом с Сэмом могут находиться лишь двое, адвокат и священник. К тому же Сэм вправе выбрать двух свидетелей – если захочет.
   – Я с ним переговорю.
   – Нам потребуется список возможных визитеров. Обычно ими становятся родственники и ближайшие друзья.
   – Список будет очень коротким.
   – Догадываюсь.

ГЛАВА 37

   Процедуру, хотя она и не была расписана по пунктам, знал каждый сиделец. За последние восемь лет ветераны, в том числе Сэм, пережили четыре экзекуции, и последующая всегда несколько отличалась от предыдущей. Подробности быстро доводили до сведения новичков, которые прибывали на Скамью, мучимые одним вопросом: как это делается? Любила порассуждать о деталях и охрана.
   Свой последний обед осужденный съедал в небольшой комнате, расположенной рядом со входом. В комнате, известной как “гостиная”, имелись стол, три стула, телефон и кондиционер. Сюда же приходили проститься с уходящим друзья и родственники, здесь он выслушивал оправдания адвоката, здесь, если мог, наслаждался завершающим актом любви. Охрана терпеливо ждала в коридоре.
   Вообще-то комната предназначалась совершенно для других целей, однако в 1982 году, когда после длительного перерыва была назначена казнь Тедди Микса, администрации вдруг понадобилось еще одно помещение. Раньше здесь сидел лейтенант, потом находилась канцелярия. По стоявшему на столе телефону адвокат получал последнее подтверждение того, что больше отсрочек не будет. Затем по длинному коридору он шел к находившемуся в “комнате передержки” осужденному.
   “Комната передержки” представляла собой обычную камеру отсека “А”, восьмую по счету от той, что занимал Сэм. Шесть футов в ширину, девять в длину, койка, раковина умывальника, стульчак – все как в любой другой. Стена отделяла ее от “комнаты сосредоточения”, за которой располагалась сама Преисподняя. За сутки до казни осужденного переводили в “комнату передержки”, где начиналось гнетущее ожидание.
   Установленный там телевизор не выключался ни на минуту: местная телестудия транслировала финальные перипетии скорбной драмы. Третьим в комнате мог быть только священник.
   Скамья погружалась в непривычную тишину. Кто-то из заключенных сидел перед экраном, кто-то жарким шепотом читал молитвы, кто-то вытягивался на койке и, глядя в серый потолок, гадал, когда пробьет его час. Окна в коридоре наглухо закрывали, однако звуки с воли все-таки доносились до сидельцев.
   В одиннадцать часов вечера в отсек “А” входил инспектор и останавливался у “комнаты передержки”. К этому моменту отсрочка казни уже полностью исключалась. Осужденный сидел на койке, сжимая руки адвоката и священника. Инспектор объявлял ему о том, что наступило время отправляться в “комнату сосредоточения”. Дверь раскрывалась, осужденный ступал в коридор. Из камер неслись крики поддержки и сочувствия, по щекам многих заключенных струились слезы. “Комнату передержки” отделяло от “комнаты сосредоточения” не более двадцати футов. Осужденный двигался меж двух рядов вооруженных охранников, самых мощных среди коллег. Впрочем, никто ни разу и не пытался оказать сопротивление – это было бесполезно.
   В “комнате сосредоточения” размером десять на десять футов осужденный вместе с адвокатом опускались на откидную койку. Считал себя обязанным провести с ними несколько минут и инспектор, как если бы о другой компании уходящий не мог и мечтать. Затем он оставлял их вдвоем, и тогда тишину в комнате нарушала лишь неясная возня за стеной. Все молитвы были уже прочитаны, буквально через какие-то мгновения осужденному предстояло сделать последний вдох.
   За стеной находилась газовая камера. “Комната смерти”. В центре помещения двенадцать на пятнадцать футов стоял стеклянный куб. Пока осужденный возносил молитвы, исполнитель приговора принимался за свою работу. К подготовке процедуры приступали инспектор, тюремный врач, юрист и пара охранников. На стене камеры имелись два телефона: весть о помиловании могла прийти в последнюю минуту. В крошечной комнатке слева палач начинал готовить свою адскую смесь. Напротив двери камеры имелись три окошка, прикрытые шторками из черной ткани. Через эти небольшие проемы из соседней комнаты за казнью наблюдали свидетели.
   За двадцать минут до полуночи в “комнату сосредоточения” входил врач, чтобы приложить к груди осужденного стетоскоп. Его сменял инспектор. Пора отправляться.
   В газовой камере обычно толпились люди: каждый горел желанием помочь. Приговоренного затаскивали в куб, усаживали на деревянное кресло, стягивали ремнями, плотно прикрывали дверцу и пускали газ.
   Незамысловатая процедура осуществлялась с некоторыми вариациями. Бастера Моука, например, уже обхватили прочные кожаные ремни, когда в камере раздался телефонный звонок. Бастер был препровожден в “комнату сосредоточения”, где провел почти шесть часов, прежде чем вдохнуть газ. Джамбо Пэррис оказался гораздо сообразительнее других. Он, наркоман со стажем, оказавшись на Скамье, еще задолго до экзекуции начал выпрашивать у врача валиум. Последние часы он предпочел провести в одиночестве, и когда инспектор вошел в “комнату сосредоточения”, Джамбо крепко спал. Все попытки привести его в чувство закончились неудачей. Припрятанный валиум оказался сильнее. Смерть к счастливчику пришла во сне.
   В целом процедура была почти гуманной. Едва ли не до самого конца осужденный находился в своей камере, рядом с привычными соседями. Власти штата Луизиана придерживались иного порядка: остававшиеся до экзекуции три дня человек проводил уже не на Скамье, а в отдельной постройке, известной под названием “Чертог смерти”. В Виргинии его вообще перевозили в другой город.
   Чтобы попасть в “комнату передержки”, Сэму требовалось пройти мимо восьми дверей и преодолеть расстояние в сорок восемь футов. Оттуда путь в двадцать футов вел в “комнату сосредоточения”, а от нее до газовой камеры рукой подать – всего двенадцать футов. Лежа на койке, Сэм давно высчитал: в общей сложности дорога на тот свет составляла чуть более восьмидесяти футов.
   Во вторник утром Сэм аккуратно перечеркнул в календаре предыдущую дату. Восемь дней. Спал он плохо: мешала духота, поэтому большую часть ночи пришлось провести сидя, перед неохотно вращавшимися лопастями старенького вентилятора. До завтрака оставалось около часа. Наступил три тысячи четыреста сорок девятый день пребывания на Скамье, не считая времени, проведенного за решеткой в Гринвилле, пока длились два первых процесса. Итак, восемь дней.
   Ворочаясь на мокрых от пота простынях, Сэм в тысячный раз подумал о смерти. Сама по себе казнь страшила его мало. По вполне понятным причинам, узнать, как именно действует газ, не представлялось возможным. Может, доза окажется больше рассчитанной и мозг погибнет еще до того, как тело начнет биться в конвульсиях? Может, после первого же вдоха Сэм потеряет сознание? Во всяком случае, все должно произойти достаточно быстро. На память пришла смерть жены: Господи, как долго и мучительно она умирала от рака! Позже на его глазах превращались в жалкие растения и другие родственники. Нет, только не так.
   – Сэм, – прошептал за стеной Джей-Би Гуллит, – ты проснулся?
   Он подошел к двери камеры, увидел просунутые сквозь решетку руки соседа.
   – Да. Сон куда-то пропал. – К потолку потянулась струйка дыма первой за день сигареты.
   – У меня тоже. Сэм, скажи, что этого не будет.
   – Этого не будет.
   – Ты серьезно?
   – Абсолютно серьезно. Мой адвокат пускает в ход тяжелую артиллерию. Думаю через пару недель выйти на свободу.
   – Поэтому и не спишь?
   – Разумеется.
   – О моем деле ты с ним говорил?
   – Пока нет. У него сейчас забот и без того хватает. Но как только я отсюда выберусь, придет и твоя очередь. Не дергайся, Джей-Би. Попробуй заснуть.
   Руки Гуллита исчезли, послышался негромкий скрип койки. Сэм сокрушенно покачал головой: до чего же Джей-Би наивен! Рассыпав яркие искры, на пол коридора упал незатушенный окурок. Подобная вольность могла бы дорого обойтись Сэму, однако взыскания сейчас не значили для него ровным счетом ничего.
   Он снял с полки пишущую машинку. Предстояло написать несколько писем.
   * * *
   Джордж Наджент переступил через порог Семнадцатого блока с видом военачальника, только что завершившего победоносную операцию. Внимание его тут же привлек внешний вид одного из контролеров.
   – Подстригись. В противном случае вылетишь отсюда вон А обувь? Она должна блестеть!
   – Да, сэр! – Парень вытянулся в струнку, с трудом подавив желание отдать честь.
   Наджент дернул головой и повернулся к Пакеру.
   – Номер шесть, – сказал сержант, открывая дверь в отсек “А”.
   – Останешься здесь.
   Твердым шагом заместитель Филлипа Найфеха двинулся по коридору, с отвращением заглядывая в камеры. У решетки под номером шесть он остановился. Сэм сидел на койке в боксерских трусах с машинкой на коленях, по его спине и плечам катились бисеринки пота. Покосившись на подошедшего, он вновь застучал по клавишам.
   – Сэм, я – Джордж Наджент.
   Имя было незнакомо Сэму. Похоже, кто-то из верхов, решил он. Постороннего в отсек не пустят.
   – И чего же ты хочешь? – спросил Сэм, не поднимая головы.
   – Познакомиться с тобой.
   – Считай, знакомство состоялось. А теперь проваливай. Гуллит и Хеншоу, приникшие к решеткам слева и справа от Сэма, прыснули. Наджент смерил обоих уничтожающим взглядом.
   – Я заместитель инспектора. Филлип Найфех поручил мне руководить твоей экзекуцией. Необходимо обсудить несколько вопросов.
   Сэм сделал опечатку и беззвучно выругался. Наджент ждал.
   – Всего пару минут твоего бесценного времени, Сэм.
   – Попробуйте обратиться к нему “мистер Кэйхолл”, – с издевательской вежливостью предложил Хеншоу. – Разница в возрасте, знаете ли. Для Сэма она что-то значит.
   – Откуда такие ботиночки? – Гуллит восхищенно присвистнул.
   – Вы, парни, не суйтесь! – рявкнул Наджент. – Мне нужно поговорить с Сэмом.
   – Боюсь, в данную минуту мистер Кэйхолл слишком занят, – почтительно пояснил Хеншоу. – Может, чуть позже, сэр? Я обязательно запишу вас на прием.
   – Ты, видно, из генералов? – хмыкнул Гуллит. Наджент в раздражении посмотрел по сторонам.
   – Приказываю вам обоим заткнуться. Я обращаюсь к Сэму. Отойдите от решетки.
   – С приказами – это не к нам, – разочарованно заметил Хеншоу.
   – А если не отойдем? Что будет? Нас отправят в карцер? Заставят жрать картофельные очистки? Посадят на цепь? – спросил Джей-Би. – Или сразу расстреляют?
   Сэм переставил машинку на постель, поднялся, сделал шаг к двери камеры и выпустил в лицо Надженту длинную струю дыма.
   – Чего ты хочешь? – повторил он.
   – Решить пару вопросов.
   – Например?
   – У тебя есть завещание?
   – Ты в нем не упомянут. Завещание – документ конфиденциальный, ознакомиться с ним можно лишь после смерти завещателя. Так гласит закон.
   – Ну и тупица! – фыркнул Хеншоу.
   – Не верю своим ушам, – добавил Гуллит. – Где Найфех откопал этого придурка?
   – Что-нибудь еще? – осведомился Сэм. По лицу Наджента пошли красные пятна.
   – Нам требуется знать, что делать с твоими вещами.
   – В завещании все указано.
   – Надеюсь, ты не доставишь нам лишних хлопот, Сэм.
   – Мистер Кэйхолл, – поправил отставного полковника Хеншоу.
   – Вам? Лишних хлопот? – переспросил Сэм. – С чего бы вдруг? Я намерен тесно сотрудничать с властями штата, которым так не терпится убить меня. Я – патриот. С удовольствием принимал бы участие в выборах и платил налоги – если бы мне это позволили. Я горжусь тем, что я – американец, ирландоамериканец, черт побери! В моей душе пылает нежная любовь к штату Миссисипи, несмотря на уготованную мне смерть в газовой камере. Я – образцовый узник, Джордж. Никаких хлопот.
   Стоявший у двери отсека Пакер получал истинное наслаждение от беседы. Наджент не сдавался:
   – Мне нужно составить список официальных свидетелей экзекуции. Можешь назвать два имени.
   – Я никуда не тороплюсь, Джордж. Подождем немного.
   – Подождем. Но необходимо указать, кто будет посещать тебя в оставшиеся дни.
   – Сегодня после обеда подъедет доктор из Чикаго, психоаналитик. Он должен выяснить, в своем ли я уме. Потом мои адвокаты побегут в суд, и тебе, Джордж, объявят, что ты не можешь привести приговор в исполнение, поскольку осужденный лишился рассудка. Если хочешь, врач обследует и тебя. Много времени ему на это не потребуется.
   Из соседних с Сэмом камер раздался гомерический хохот, и через секунду весь отсек “А” стал напоминать конюшню со взбудораженными лошадьми. Наджент отступил к двери.
   – Требую тишины!
   Ржание стало громче. Сэм невозмутимо пыхтел сигаретой. Раскаты смеха прерывались оскорбительными выкриками.
   – Я еще вернусь, – с угрозой бросил Наджент.
   – Он еще вернется! – эхом откликнулся Хеншоу, и от хохота у всех зазвенело в ушах.
   Заместитель инспектора рванул на себя ручку двери.
   – Хайль Гитлер! – неслось ему в спину.
   По губам Сэма скользнула улыбка. Когда шум стих, он вернулся к койке, сел, отпил из пластикового стакана глоток остывшего кофе и взялся за машинку.
   * * *
   Состоявшаяся во второй половине дня поездка в Парчман особого удовольствия ее участникам не доставила. Устроившись справа от сидевшего за рулем Адама, Гарнер Гудмэн все время рассуждал о стратегии защиты. На выходные он обещал вернуться в Мемфис, чтобы провести там три последние перед казнью дня. Доктор Суинн, психоаналитик, оказался мрачным, с густыми, растрепанными волосами человеком в строгом черном костюме и темных очках. Поддержать хотя бы светскую, ни к чему не обязывавшую беседу он был не в состоянии и на пути до тюрьмы не проронил ни слова. Видя в зеркальце развалившегося на заднем сиденье мрачного врача, Адам испытывал легкую досаду.
   * * *
   Освидетельствование должно было проходить в оборудованном по последнему слову техники тюремном госпитале Доктор Суинн лаконично проинформировал Адама, что ни он, ни Гарнер Гудмэн присутствовать в кабинете не будут. Обоих юристов это полностью устраивало. У ворот Парчмана Суинн пересел в микроавтобус, который тут же скрылся в глубине территории.
   Предыдущая встреча Гудмэна с Манном имела место много лет назад. Приятели пожали друг другу руки и предались воспоминаниям. Имя Сэма в беседе не фигурировало. Адам воздал должное их такту.
   Покинув офис Манна, все трое пересекли стоянку для автомашин и направились к небольшому павильону позади административного здания. Павильон оказался уютным ресторанчиком, оформленным в местном стиле. Назывался он “Таверна”. Меню его состояло из добротных, но не слишком изысканных блюд: обедали здесь чиновники тюремной администрации и вольнонаемный персонал. Алкоголя посетителям не предлагали. “Таверна” являлась собственностью штата.
   Они пили ледяной чай и обсуждали будущее высшей меры наказания. Гудмэн и Манн сходились в том, что очень скоро смертная казнь станет рутинной практикой. Верховный суд страны, давно перешедший на позиции правых, выказывал явные признаки усталости от бесконечных апелляций. То же самое, но в еще большей степени, можно было сказать и о судах федеральных. Система правосудия отражала сложившуюся в американском обществе категорическую непримиримость к тяжким видам преступлений. Граждане США все реже выражали приговоренным к смерти свои симпатии, с каждым днем все громче звучали призывы беспощадно карать насильников, убийц и прочих недочеловеков. И все труднее становилось найти юридическую фирму, готовую оказывать осужденному на казнь услуги pro bono. Количество таких осужденных росло быстрее, нежели количество осмеливавшихся взять на себя их защиту адвокатов.