Гришем Джон. Камера

   Проезжая под аркой ворот, шерифы оставляли машины на стоянке и проходили внутрь. Держали они себя с достоинством средневековых рыцарей. Большинство составляли крупные мужчины с цепкими руками и объемистыми желудками. Изнуренные долгой ездой желудки урчали.
   Добродушно-грубоватые приветствия были недолгими. Снедь исчезала с тарелок мгновенно. Насытившись, они перемещались к своим машинам, рассаживались на капотах и со спокойным удовлетворением следили за тем, как темнеет небосвод. Лениво ковыряя в зубах спичками, они воздавали должное кулинарным талантам мисс Мацолы и вслушивались в треск радиоприемников: пора бы уже этому Кэйхоллу, пора. Они вспоминали предыдущие казни, делились последними криминальными новостями, обсуждали деяния своих сидевших на Скамье земляков. Слишком редко проклятые либералы открывают дверь газовой камеры!
   Проводив недоуменными взглядами толпу демонстрантов, они степенно возвращались к столу, на котором высился огромный шоколадный торт.
   Дивно начавшийся вечер плавно переходил в великолепную ночь.
   Для блюстителей закона.

ГЛАВА 49

   С наступлением темноты деятельность, что кипела у ворот Парчмана, начала стихать. Куклуксклановцы и не подумали выполнить просьбу Сэма. Они сидели на раскладных стульях и ждали. Жадно глотали ледяную воду скинхеды. К монашенкам присоединились спокойные и уравновешенные активисты “Международной амнистии”: вместе с сестрами во Христе они жгли свечи, читали молитвы, негромко распевали тягучие псалмы. Эта группа старалась держаться подальше от остальных.
   Аналитикам был дан отбой. За пять долгих дней они сделали более двух тысяч звонков. Гарнер Гудмэн расплатился со студентами, конфисковал телефоны и от души поблагодарил помощников. Разочарованные окончанием работы, молодые люди направились к капитолию, где на гранитных ступенях третьи сутки продолжалось бдение сторонников Сэма Кэйхолла. Люди ждали вестей из кабинета губернатора.
   Один из студентов вызвался отнести телефон Джону Брайану Глассу, находившемуся на противоположной стороне улицы в здании федерального суда штата. Гарнер тут же позвонил профессору, Гетсу Кэрри и под конец связался с Джошуа Колдуэллом, старым приятелем, который согласился подежурить в Вашингтоне у офиса ответственного чиновника Верховного суда страны. Никаких новостей. Тогда он набрал номер аппарата, что стоял в “гостиной” Семнадцатого блока.
   – Сэм заканчивает ужин, – сообщил Адам. – Говорить с вами деду не о чем, но он выражает искреннюю признательность всем, кто пытался ему помочь.
   * * *
   Когда термос с капуччино опустел, Сэм поднялся из-за стола. Донни нерешительно шагнул к двери: вот-вот ее должен распахнуть Наджент, поэтому проститься лучше сейчас. Окинув брата взглядом, он заметил на левом рукаве его новой рубашки небольшое пятно и попытался носовым платком смахнуть каплю растаявшего мороженого.
   – Это уже не имеет значения, – заметил Сэм.
   – Ты прав, – тихо откликнулся Донни, продолжая тереть. – Я пойду, Сэм. Через минуту они будут здесь.
   Братья обнялись.
   – Жаль, – дрогнувшим голосом произнес младший. – Жаль…
   Глаза обоих повлажнели, но и только. Лить слезы на плече друг у друга? Невозможно.
   – Будь здоров, – сказал Сэм.
   – Обещаю. А ты помолись Богу, хорошо?
   – Обязательно. Спасибо за все, Донни. Ты – единственный, кому было до меня хоть какое-то дело.
   Донни закусил нижнюю губу, без слов пожал руку Адаму и вышел.
   – Что Верховный суд? – Вопрос прозвучал так, будто у Сэма еще оставалась надежда.
   – Молчит.
   Дед уселся на стол, принялся болтать ногами.
   – Скорее бы все это кончилось, – раздельно произнес он. – Почему им необходима такая жестокость?
   Действительно, подумал Адам, почему?
   – В Китае к осужденному подходят сзади и пускают в затылок пулю. Ни чашки риса, ни прощаний. Вполне разумно.
   В сотый, наверное, раз за вечер Адам посмотрел на часы. Время исчезло. Послышался негромкий стук в дверь.
   – Заходите, – севшим голосом сказал Сэм.
   В “гостиную” ступил Ральф Гриффин. С Сэмом он сегодня виделся уже дважды и воспринимал происходившее как пытку. Присутствовать на казни капеллану предстояло первый раз в жизни. И последний, подумал Гриффин. Брат, занимающий неплохую должность в сенате штата, найдет ему другую работу. Священник кивнул Адаму и опустился на стул. Было почти девять вечера.
   – Полковник Наджент уже ждет тебя в коридоре, Сэм.
   – Посидим еще чуть-чуть.
   – Хорошо.
   – Знаете, святой отец, за последние два дня я о многом передумал. Честно скажу, во мне не осталось ни капли ненависти – разве что только к этому типу. Ничего не могу с собой поделать.
   – Ненавидеть человека – большой грех, Сэм.
   – Надеюсь, Господь простит мне и его.
   – Наджент противен и мне.
   Улыбнувшись, Сэм обнял капеллана за плечи. За дверью “гостиной” послышались голоса, и через мгновение на пороге появился полковник:
   – Пора, Сэм.
   Сердце бешено запрыгало в груди Адама. Дед оставался невозмутимым.
   – Я готов, – спокойно проговорил он, спрыгивая со стола.
   Следом за Наджентом все трое вышли в коридор. Сэм взял Адама за руку, за их спинами двигался Гриффин.
   Адам шел, не замечая лиц стоявших вдоль стен охранников. Осталась позади дверь, которая вела в отсек “А”. Сидельцы Скамьи приникли к решеткам своих камер. Сэм подмигнул Хэнку Хеншоу, приветственно кивнул Джей-Би Гуллиту, с улыбкой посмотрел на Стока Тернера.
   У последней камеры Наджент остановился, дожидаясь, пока откроется массивная дверь. Раздался громкий щелчок, и металлическая решетка поехала в сторону. Когда Сэм, Адам и Ральф Гриффин ступили в “комнату передержки”, полковник дал знак закрыть дверь.
   Не включая света, они опустились на жесткую койку. Наджент обвел мужчин взглядом. Сказать ему было нечего. Спустя два часа, ровно в одиннадцать, полковник вернется, чтобы отвести Кэйхолла в “комнату сосредоточения”. Сейчас же следовало проверить, все ли готово к казни.
   Наджент направился к газовой камере. Исполнитель приговора, жилистый коротышка Билл Мэнди, деловито орудовал в крошечном закутке, носившем название “лаборатория”. Если экзекуция состоится, Билл получит за свои труды пятьсот долларов. В данную минуту он расставлял на металлическом столике все необходимое: фаянсовую чашку с четырьмястами граммами таблеток цианида, девятифунтовую бутыль серной кислоты, контейнеры с каустической содой и ангидридом аммония, канистру дистиллированной воды. Чуть сбоку лежали три защитные маски, три пары резиновых перчаток, нержавеющей стали воронка, мыло и полотенце. В углу – швабра с мокрой тряпкой. Центр закутка занимала емкость для приготовления смеси. Из нее в металлический восьмигранник бежала не очень толстая, диаметром около двух дюймов, труба.
   Мэнди склонился над листками инструкций. Инструкций было три. В первой шла речь о химикатах: серная кислота разбавлялась дистиллированной водой в такой пропорции, чтобы концентрация раствора составила примерно сорок один процент; фунт каустической соды должен был быть тщательно размешан в девяти литрах воды. Вторая инструкция являлась списком требующихся ингредиентов. Третья расписывала порядок действий исполнителя во время самой процедуры.
   Один из помощников Билла промазывал техническим вазелином швы восьмигранника, другой осматривал внутри кожаные ремни. У электрокардиографа возился врач.
   Наджент сверился с поминутным графиком экзекуции. Составленный в трех экземплярах, график этот должны были заполнить он сам, Мэнди и его ассистент: смешивание раствора, фиксация осужденного в кресле, закрытие двери, падение таблеток цианида в кислоту, выделение газа, потеря сознания, конвульсии, агония, остановка сердца, открытие выпускного клапана, открытие в полу отверстия стока, проветривание, вскрытие двери камеры, вынос тела, констатация факта смерти. Напротив каждой строки стоял пустой квадратик, в котором будет указана длительность каждого этапа. Полковник собственноручно переписал всю процедуру и имел веские основания гордиться результатами своего труда. Последним из пятнадцати пунктов была переноска тела в транспортировочный фургон.
   Наджент отлично знал, как смешивать ингредиенты, как открывать клапаны, когда можно вскрывать дверь. При необходимости он прекрасно справился бы с обязанностями исполнителя.
   Выйдя на улицу, полковник перебросился парой фраз с водителем фургона и вновь шагнул в коридор отсека “А” – ждать решения Верховного суда.
   По его приказу двое самых высоких охранников начали закрывать расположенные под потолком коридора окна. Ни разу не менявшиеся за тридцать шесть лет существования блока, их рамы с грохотом вставали на свои места. Окон насчитывалось двадцать восемь, число это было известно каждому сидельцу. Приток свежего воздуха начал слабеть, а вскоре и вовсе прекратился.
   Скамья погрузилась в тишину.
   При звуке закрываемых окон Сэма охватила дрожь, голова его поникла. Адам осторожно положил руку на плечо деда.
   – Я всегда любил наши окна, – срывающимся голосом негромко проговорил Кэйхолл. В проходе, на расстоянии десяти – двенадцати футов от койки, стоял человек в униформе, и Сэму не хотелось, чтобы слова его слышал посторонний. Неужели, подумал Адам, здесь можно что-то любить? – Во время сильных дождей сюда летят капли воды, иногда прямо в лицо. Дождь я тоже любил. И луну. В безоблачную ночь из угла моей камеры, если подняться на цыпочки, можно было рассмотреть ее. Меня постоянно бесила мысль: почему здесь так мало окон? Черт возьми, – извините, святой отец, – раз уж людей годами держат в четырех стенах, то почему бы им не позволить хотя бы любоваться свободой? Не понимаю. Не понимаю. А, ладно…
   Откуда-то из темноты до них донесся слабый тенор Проповедника:

 
Шаг навстречу Тебе, Господи,
Я сегодня сделал.
Всего лишь шаг,
Но как легко на душе…
 

   – Заткнись! – приказал страж. Пение прекратилось.
   – Оставь его в покое, животное! – выкрикнул Сэм. – Пой, Рэнди, пой.
   Псалом зазвучал вновь.
   В дальнем конце коридора хлопнула дверь, и Кэйхолл содрогнулся. Внук успокаивающе стиснул его худое предплечье.
   – Похоже, Ли так и не придет, – с грустью произнес старик.
   Мгновение поколебавшись, Адам решил сказать правду:
   – Я не знаю, где она находится. Последний раз я видел тетю десять дней назад.
   – Вроде бы она лежала в клинике?
   – Скорее всего она и лежит, только не знаю в какой. Отыскать ее мне не удалось.
   – Передай, что в эти дни я много думал о ней.
   – Передам.
   – И об Эдди.
   – У нас почти не осталось времени, Сэм. Давай поговорим о чем-нибудь приятном, о'кей?
   – А ты простил меня за Эдди?
   – Я простил тебя за все, Сэм. Как и Кармен. Наклонившись к Кэйхоллу, капеллан прошептал:
   – Наверное, стоит вспомнить и о других?
   – О других потом.
   В проходе раздались шаги. Через минуту у решетки остановился Лукас Манн.
   – Тебя к телефону, Адам, – заметно нервничая, сказал он. – В “гостиной”.
   Сидевшие на койке подняли головы. Адам встал, сделал шаг к двери. Когда та отъехала в сторону, он переступил через порог. По желудку разлилась пустота.
   – Покажи этим стервятникам! – прогудел из своей камеры Джей-Би Гуллит.
   – Кто звонит? – спросил Адам у шагавшего за его спиной Лукаса.
   – Гарнер Гудмэн.
   Почти бегом оба пронеслись по коридору до двери в “гостиную”. Телефонная трубка лежала на столе. Адам поднес ее к уху.
   – Гарнер? Слушаю.
   – Я в капитолии, Адам, рядом с кабинетом губернатора. Верховный суд отклонил наш протест. Всё.
   Холл прикрыл глаза.
   – Что ж, значит, конец.
   – Не спеши. Вот-вот выступит с заявлением Макаллистер. Через пять минут я перезвоню.
   Адам положил трубку, повернулся к Манну.
   – Верховный суд оставил приговор в силе. Губернатор намерен сделать заявление. Гарнер перезвонит.
   Лукас опустился на стул.
   – Мне искренне жаль, Адам. Как Сэм?
   – Держится намного лучше, чем я.
   – Странно, да? У меня это пятая экзекуция, но все равно поражает, с каким спокойствием они переступают порог. Съедают последний ужин, прощаются с родственниками – без воплей, без истерик. Я бы на их месте так не смог. Меня в ту волшебную шкатулку и двадцать человек бы не затолкали.
   Адам слабо улыбнулся. Взгляд его скользнул по раскрытой коробке из-под обуви, что стояла на столе. Изнутри коробка была выложена алюминиевой фольгой, в которой виднелись остатки печенья.
   – Что это? – машинально спросил он, не испытывая особого интереса.
   – Гостинец к казни.
   – Гостинец? К казни?
   – Милях в трех ниже по дороге живет старушка. К каждой экзекуции она приносит сюда коробку домашнего печенья.
   – Зачем?
   – Не знаю. Понятия не имею, для чего она это делает.
   – Кто его ест?
   – Охрана.
   Адам покачал головой.
   * * *
   Из комнаты для отдыха Макаллистер ступил в кабинет. Одет губернатор был в новый темно-серый костюм и белоснежную рубашку, на груди – строгий полосатый галстук. Сидевшая у окна Мона Старк заканчивала утомительные подсчеты.
   – Четверть часа назад звонки прекратились, – с облегчением сообщила она.
   – Слышать о них не хочу, – бросил губернатор и на секунду задержался перед зеркалом. – Пошли.
   В приемной к ним присоединились двое телохранителей. Группа из четырех человек проследовала в ярко освещенный зал, где с ноги на ногу нетерпеливо переминались десятка три журналистов. Подойдя к стойке с микрофонами, Макаллистер дождался, пока в зале не наступит полная тишина.
   – Верховный суд Соединенных Штатов, – патетически провозгласил он, – только что отклонил последний протест адвокатов мистера Сэма Кэйхолла. Таким образом, после трех судебных процессов, после девяти с половиной лет, в течение которых дело рассматривали в общей сложности сорок семь судей всех мыслимых инстанций, справедливость наконец восторжествовала. Преступление свое Сэм Кэйхолл совершил двадцать три года назад. Кое-кто, должно быть, скажет, что со справедливостью не очень-то спешили. Пусть так. Но час ее пробил. Ко мне обращалось множество людей с просьбой помиловать мистера Кэйхолла, однако сделать это я не в состоянии. Я не могу не считаться с волей вынесшего вердикт жюри и с мнением судей, как не могу обмануть надежды моих друзей – семейства Крамер. – Чувствовалось, что Макаллистер долго репетировал и тщательно шлифовал эту речь. – Глубоко убежден: с казнью Сэма Кэйхолла будет перевернута одна из наиболее позорных страниц истории нашего штата. Призываю жителей Миссисипи без оглядки на прошлое крепить идеалы истинной демократии. Да простит Господь его заблудшую душу.
   С этими словами губернатор резко повернулся и зашагал к боковой двери, предусмотрительно распахнутой телохранителями. У северного подъезда капитолия его ждал автомобиль, а на расстоянии полумили от здания уже запустил турбину пилот вертолета.
   Выйдя на свежий воздух, Гарнер Гудмэн остановился возле старой бронзовой пушки, жерло которой было по неизвестным причинам направлено на небоскребы делового квартала. Внизу, у начала лестницы, прохаживались десятка два протестантов. В руках они держали горящие свечи. Гарнер позвонил Адаму и зашагал прочь. Когда он пересек площадь, за спиной послышались звуки печального гимна. Пройдя пару перекрестков, Гудмэн перестал слышать музыку. Добравшись до третьего, Гудмэн свернул направо, к офису Гетса Кэрри.

ГЛАВА 50

   Путь обратно, до “комнаты сосредоточения”, оказался куда более длинным. Адам проделал его в одиночестве: Лукас Манн уже успел раствориться в лабиринтах Скамьи.
   Стоя перед тяжелой дверью отсека “А”, Адам внезапно осознал две вещи. Во-первых, откуда-то в здании блока появилось множество людей: по коридорам расхаживала охрана, у входа толпились мужчины в форме, с суровыми лицами и пистолетами на поясных ремнях. Всех их привела сюда близкая развязка драмы. Казалось, ни один из мало-мальски облеченных властью сотрудников администрации Парчмана не мог позволить себе не прийти на Скамью, где вот-вот должна свершиться казнь пресловутого Сэма Кэйхолла.
   Во-вторых, обнаружил Адам, рубашка его промокла от пота так, что воротничок противно лип к шее. Когда раздалось гудение скрытого электромотора и дверь медленно поползла в сторону, он нервно ослабил узел галстука. Расстегнув верхнюю пуговицу, перешагнул через порог, провел тыльной стороной ладони по лбу. К его удивлению, лоб был сухим. Легкие наполнил влажный воздух.
   При закрытых окнах в коридоре вполне можно было задохнуться. Глаза раздражало призрачное сияние ламп дневного света. Справа потянулись темные провалы камер. Никто из сидельцев не спал, каждого мучила мысль: кто следующий?
   – Хорошие новости, Адам? – прозвучал из мрака умоляющий голос Гуллита.
   Адам не ответил. Сколько, интересно, адвокатов прошли до него здесь, чтобы отнять у сидевшего в “комнате передержки” клиента последнюю надежду? По-видимому, немало. Этот же длинный путь преодолел когда-то и Гудмэн – неся трагическое известие Мэйнарду Тоулу.
   Не обращая внимания на провожавшую его цепкими взглядами охрану, Адам замер у двери, что вела в проход. Через мгновение дверь раскрылась, и он сделал два шага вперед.
   Сэм и Ральф Гриффин по-прежнему сидели на койке, головы их почти соприкасались. Адам опустился рядом с дедом, положил руку на его плечо.
   – Наш протест отклонен.
   Кэйхолл кивнул: этого следовало ожидать. Из груди капеллана вырвался тихий вздох.
   – А губернатор отказал в помиловании, – закончил Адам. Сэм попытался невозмутимо расправить плечи, но силы ему изменили.
   – Все мы во власти Божией, – произнес священник.
   – Значит, финал, – едва слышно сказал Сэм.
   – Да, – подтвердил внук.
   Негромко зашепталась охрана: все-таки экзекуция состоится! Где-то за стеной, скорее всего в самой камере, хлопнула дверь, и колени Кэйхолла дрогнули. После долгого молчания он с трудом разомкнул губы:
   – Наверное, пора помолиться, святой отец.
   – Пора.
   – Как мы это сделаем?
   – О чем именно ты хочешь молить Бога, Сэм?
   – Я бы попросил Его не держать против меня зла – когда я умру.
   – Хорошо. Но почему ты считаешь, что Господь может быть недоволен тобой?
   – Причины, по-моему, очевидны. Гриффин сложил ладони.
   – Думаю, было бы лучше, если бы ты покаялся в своих грехах и испросил у Него прощения.
   – Во всех сразу?
   – Тебе нет нужды перечислять каждый. Просто скажи, что сожалеешь о содеянном.
   – Покаяние оптом?
   – Называй как угодно. Если ты искренен, это сработает.
   – Я искренен.
   – Веришь ли ты в ад, Сэм?
   – Да.
   – И в рай тоже?
   – Да.
   – Веришь ли ты, что после смерти души добрых христиан попадают в рай?
   Кэйхолл задумался.
   – А вы, святой отец?
   – Верю, Сэм.
   – В таком случае готов положиться на ваше слово.
   – Вот и правильно.
   – Как-то уж больно просто получается. Коротенькая молитва – и я прощен?
   – Почему тебя это беспокоит?
   – Потому что я совершил очень серьезные ошибки, падре.
   – Все мы совершаем ошибки. Но Отец наш небесный любит всех людей одинаково.
   – Однако вы ни разу не сделали того, что делал я.
   – Станет легче, если ты выговоришься, Сэм.
   – Знаю.
   – Говори же.
   – Может, мне выйти? – спросил Адам.
   – Нет. – Движением руки Кэйхолл не позволил ему подняться.
   – У нас очень мало времени, Сэм, – напомнил капеллан, бросив взгляд в сторону стража.
   Старик перевел дыхание и заговорил тихим, лишенным интонаций голосом:
   – Я хладнокровно убил Джо Линкольна и уже попросил у Бога за это прощения.
   Гриффин истово шептал слова молитвы.
   Сэм продолжил:
   – Я помог своим братьям убить двоих мужчин, которые убили нашего отца. По совести, я никогда не сожалел об этом поступке – до вчерашнего дня. Теперь жизнь человека ценится гораздо выше, чем в те времена. Я был не прав. А еще пятнадцатилетним мальчишкой я участвовал в расправе над чернокожим. Я стоял тогда в толпе и вряд ли смог бы остановить ее. Но я даже не попытался.
   Он смолк. У Адама мелькнула спасительная мысль: других признаний не будет. Гриффин терпеливо ждал. Минуты через три прозвучал осторожный вопрос:
   – Это все, Сэм?
   – Нет.
   Адам прикрыл глаза, к горлу подступил тугой ком.
   – Был еще один суд Линча. Парня звали Клетус как-то, не помню. Тогда мне исполнилось восемнадцать, я только что стал членом Клана. Все.
   Он глубоко вздохнул. Капеллан продолжал молиться.
   – Но сыновей Крамера я не убивал, – хрипло проговорил Кэйхолл. – Я поступил как круглый идиот, позволив втянуть себя в то мерзкое дело. Об участии в нем я сожалел долгие годы. Сожалею и сейчас. Не стоило мне вступать в Клан, изводить ни в чем не повинных людей своей ненавистью, устраивать взрывы. Но мальчиков я не убивал. Я вообще не намеревался причинить кому-то вред. Бомба должна была взорваться глубокой ночью. Ставил ее другой, не я. Я сидел за рулем. По собственной инициативе мой сообщник использовал часовой механизм, поэтому взрыв раздался много позже, чем предполагалось. Не знаю, желал ли он чьей-то смерти. Подозреваю, что да.
   Адам жадно ловил каждое слово деда.
   – Но я мог остановить его. В этом-то и заключается моя главная вина. Действуй я чуть иначе, мальчики были бы живы. Их кровь на моих руках… она жжет меня до сих пор.
   Гриффин мягко положил ладонь на голову Кэйхолла.
   – Помолись вместе со мной, Сэм. Старик закрыл глаза.
   – Веришь ли ты в то, что Иисус Христос, сын Божий, явился на землю из чрева девственницы, жил чистой, беспорочной жизнью и был распят на кресте ради того, чтобы принести людям вечное спасение? Веришь ли ты в это, Сэм?
   – Верю, – прошептал Кэйхолл.
   – Веришь ли, что Он восстал из могилы и вознесся на небеса?
   – Верю.
   – Что через Его посредство прощаются все твои грехи? Злоба и ненависть, которые отягчали твое сердце, прощены, Сэм. Веришь ли ты в это?
   – Да. Да.
   Ральф убрал ладонь, тыльной ее стороной смахнул текшие по щекам Сэма слезы. Кэйхолл оставался недвижим, плечи его била мелкая дрожь.
   В отсеке “А” голос Рэнди Дюпре затянул уже слышанный всеми тремя псалом.
   – Скажите, падре, сыновья Крамера сейчас там, на небесах?
   – Да.
   – Но они же были евреями.
   – Души детей всегда отправляются на небеса, Сэм.
   – Я их увижу?
   – Не знаю. Человеческому разуму происходящее на небесах неподвластно. По крайней мере Библия утверждает, что там нет печали.
   – Это хорошо. Тогда у меня остается надежда на встречу. В коридоре прозвучали тяжелые шаги полковника Наджента. Минуту спустя, окруженный шестью охранниками, он уже стоял перед решетчатой дверью.
   – Пора в “комнату сосредоточения”, Сэм. Время – ровно одиннадцать.
   Дверь со скрежетом поползла в сторону. Кэйхолл переступил через порог, с усмешкой взглянул на полковника, повернулся и отвесил поклон капеллану.
   – Спасибо, святой отец.
   – Я люблю тебя, брат! – раздался за стеной прохода истошный вопль Рэнди Дюпре.
   Не сводя глаз с лица Наджента, Сэм спросил:
   – Могу я проститься с друзьями?
   Пауза. Инструкция однозначно требовала переместить осужденного в “комнату сосредоточения”, о последней прогулке по коридору в ней не говорилось ни слова. Но полковник все же решился:
   – Давай. Только быстро.
   Сэм сделал несколько шагов, быстро пожал трясущуюся руку Проповедника и двинулся дальше, к камере Гарри Скотта.
   Стоя в углу, тихо плакал Ральф Гриффин. Никогда больше не увидит он Сэма. Вместе с Наджентом Адам провожал взглядом деда: тот на мгновение останавливался напротив решеток, чтобы прошептать два слова каждому из сидельцев. Самым долгим вышло прощание с Гуллитом. Джей-Би рыдал в голос.
   Сэм дошел до конца коридора, развернулся и, считая шаги, тронулся в обратный путь. Приблизившись к Надженту, скомандовал:
   – Вперед!
   “Зачем столько охраны?” – подумал Адам. Ладно бы речь шла о взбесившемся смутьяне, о готовом совершить немыслимую попытку безумце. За спиной полковника покорно следовал хрупкий и безобидный старик.
   “Комната сосредоточения” находилась всего в двадцати футах, однако преодолеть их Адаму удалось с неимоверным трудом. За толстой стальной дверью оказалось тесное, с низким потолком помещение. Дверь в противоположной стене была закрыта. Она вела в Камеру.
   Дед и внук опустились на узкую койку. Притворив дверь, полковник присел перед ними на корточки, его лицо исказила гримаса деланного сочувствия:
   – Сэм, до последней минуты мы пробудем здесь вместе. Сейчас…
   – Болван, – процедил Адам.
   – Он просто не понимает, – объяснил Сэм. – Он непроходимо туп.
   Слова эти задели Наджента за живое.
   – Я исполняю свой долг.
   – Почему бы вам не выйти? – спросил Адам.
   – Знаешь, Наджент, – вступил Сэм, – я прочитал сотни книг по юриспруденции, тысячи страниц тюремных правил. Нигде нет и упоминания о том, что последний свой час я обязан провести вместе с тобой. Ни намека.
   – Убирайтесь вон! – Казалось, Адам готов был ударить полковника.